Текст книги "Женщина-левша. Нет желаний – нет счастья. Дон Жуан"

Автор книги: Петер Хандке

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Молодая женщина проталкивала тележку с покупками по очень узкому проходу в универсаме, где покупателю, если кто-нибудь идет навстречу, приходится нырять в узкие боковые проходики. Вокруг стоял грохот пустых тележек, которые служащий сдвигал в одно место; звенели кассы, у стола выдачи залога звонили в ручной колокол, а по радио звучала музыка, которую то и дело прерывали объявления о предлагаемых товарах – на сегодняшний день, на неделю, на месяц. Какое-то время она стояла неподвижно, спокойно оглядывая все вокруг, глаза ее начали сиять.

В одном из таких проходиков ее окликнула Франциска, тянувшая тележку за собой:

– Только что в хлебном отделе я видела, как здешней домохозяйке хлеб завернули в бумагу, а стоявшему за ней югославу просто так сунули… Обычно я хожу в лавочку у себя на углу, пусть даже салат там наполовину вялый или, как сейчас, наполовину мерзлый. Но ведь подобное человеколюбие целый месяц не выдержать.

Их со всех сторон толкали, и молодая женщина сказала:

– А я иной раз хорошо себя здесь чувствую.

Франциска кивнула на смотровую щель в пластиковой перегородке, сквозь которую человек в белом халате наблюдал за покупателями. Из-за шума ей приходилось кричать:

– Может, тебе даже кажется, что этот живой мертвец тебя оберегает?

Она:

– Он вполне подходит для универсама. А универсам вполне подходит для меня. Во всяком случае, сегодня.

Они встали в очередь к кассе, и Франциска ни с того ни с сего вдруг легонько погладила руку подруги. Но тут же смутилась и сказала:

– Мы, конечно, опять встали не к той кассе. Справа и слева все уже заплатили, а мы еще ждем. Мне всегда так не везет.

У входа в универсам дрожали от холода привязанные собаки. Франциска взяла молодую женщину под руку.

– Приходи, пожалуйста, завтра к нам, в наш кружок. Все будут тебе рады. Нас мучает сейчас мысль, что хоть разумом мы многое понимаем, но жизнь течет где-то мимо нас. Нам нужен человек, который сумел бы на какой-то миг остановить ее течение, который, короче говоря, был бы немножко чудак. Ты понимаешь, что я хочу сказать.

Марианна:

– Стефан в последнее время по вечерам неохотно остается один.

Франциска:

– О причинах этого ты можешь прочесть в любой книге по психологии. Бруно тоже не любит оставаться один. Сейчас же, говорит он, дают себя знать дурные детские привычки. Кстати, ты вчера видела по телевизору репортаж об одиноких людях?

Марианна:

– Я помню лишь то место, где интервьюер говорит одному из них: «Расскажите же какую-нибудь историю об одиночестве», а тот сидит и молчит.

После небольшой паузы Франциска сказала:

– Попытайся все-таки завтра прийти. Мы не судачим, как бабы в пивных.

Молодая женщина пошла на стоянку машин, и Франциска крикнула ей вслед:

– Не вздумай только пить в одиночку, Марианна!

И пошла со своими набитыми пластиковыми сумками дальше, у одной оборвалась ручка, и Франциске пришлось подхватить ее снизу.

Вечером молодая женщина и мальчуган сидели у телевизора. Наконец он вскочил и выключил аппарат. Она смутилась, захваченная врасплох, сказала:

– Спасибо. – И протерла глаза.

В дверь позвонили; мальчуган побежал открывать, а она поднялась, точно оглушенная. В открытую дверь быстро вошел издатель, грузный и в то же время несколько вертлявый господин лет пятидесяти, у него была привычка, разговаривая, очень близко подступать к собеседнику, при этом он слегка подчеркивал голосом те или иные слова. (Казалось, всякий раз речь шла о чем-то важном для него, и он лишь в том случае говорил напрямик, если собеседник давал ему понять, что ему не нужно утверждать себя. И даже тех, с кем он был вполне откровенен, он каждый раз встречал с нервозностью человека, которого внезапно разбудили и который приходит в себя, лишь когда окончательно проснется. Где бы он ни был, он держался так, будто он тут хозяин, и его неуемная общительность, сама себя неустанно подхлестывающая и потому особенно неприятно удивительная, сменялась только благодаря спокойствию собеседника расторможенностью, и тогда он словно бы отдыхал от своей постоянной готовности к общению.)

В одной руке он держал цветы, в другой – бутылку шампанского. Он сказал:

– Я понял, что вы теперь одна, Марианна. Издателю приходится читать между строк полученного письма. – Он протянул ей цветы и шампанское. – Десять лет! Да узнаете ли вы меня вообще? Я, во всяком случае, прекрасно помню ваш, Марианна, прощальный вечер в издательстве. И особенно хорошо я помню аромат майских лугов за неким ушком.

Мальчуган стоял рядом и слушал.

Она спросила:

– А какой аромат ощущаете вы сейчас?

Издатель потянул носом воздух.

Она:

– Это брюссельская капуста. Даже через несколько дней ее запах еще чувствуется в шкафах. Но дети так ее любят… Я сейчас принесу бокалы для шампанского.

Издатель воскликнул:

– Не просто шампанское! Французское шампанское! – И скороговоркой, совсем другим тоном: – А как, кстати, по-французски «брюссельская капуста»?

Она ответила:

– Chloux de Bruxelles.

Издатель захлопал в ладоши.

– Экзамен выдержан! Я принес вам записки молодой француженки, в которых, понятно, встречается много подобных выражений. Вы можете завтра же начать перевод.

Она:

– Почему не сегодня ночью?

Издатель:

– Майский жук, лети домой…

Она:

– Почему вы вспомнили о майском жуке?

Издатель:

– Вспомнил, видимо, о майских лугах.

Она только улыбнулась.

– Вы откроете бутылку?

Молодая женщина пошла с цветами на кухню. Издатель ковырялся с пробкой; мальчуган следил за ним.

Они сидели в большой комнате, пили шампанское; мальчугану тоже налили немножко. Один раз они чокнулись особенно торжественно, и она ласково погладила ребенка, а издатель сказал:

– У меня все равно были дела в ваших краях. Здесь поблизости живет один мой автор. Он вызывает у меня тревогу; тяжелый случай. Ничего больше не пишет, боюсь, у него ничего больше и не получится. Издательство, разумеется, ему ежемесячно помогает в размере, который граничит с безответственностью. Сегодня я пытался заставить этого автора написать хотя бы автобиографию: документальные повести пользуются нынче спросом. Но он от всего только отмахивается, ни с кем не разговаривает, издает какие-то нечленораздельные звуки. Впереди у него жуткая старость, Марианна, без работы, без людей.

Она ответила с какой-то странной запальчивостью:

– Вы же о нем ничего не знаете. Может, он бывает временами счастлив.

Издатель повернулся к мальчугану:

– А сейчас я покажу тебе фокус – пробка исчезнет со стола.

Мальчуган посмотрел на стол. Издатель, ткнув рукой вверх, сказал:

– Вон она летит.

Но мальчуган продолжал упорно смотреть на пробку, издателю пришлось опустить руку.

Он быстро спросил, обращаясь к молодой женщине:

– Почему вы защищаете этого человека?

Вместо ответа она пощекотала мальчугана, чмокнула его в пробор, посадила к себе на колени, обняла.

Издатель:

– Вам со мной неинтересно? Мне кажется, вы так много внимания уделяете ребенку, только чтобы не отвечать на мой вопрос. Зачем вы разыгрываете из себя любящую мамочку? Вы что, опасаетесь чего-то с моей стороны?

Она сняла сына с колен, сказала:

– Быть может, вы правы. – И мальчику: – Иди спать.

Но мальчуган не отозвался, тогда она взяла его на руки и унесла.

Вернувшись назад, она сказала:

– Стефану сегодня совсем не хочется спать. Шампанское напомнило ему Новый год, когда ему разрешалось сидеть за полночь.

Издатель притянул ее к себе, усадил рядом в широкое кресло; она позволила ему это, как-то даже снисходительно. Издатель медленно спросил:

– Который из бокалов ваш?

Она показала, он взял его.

– Я хочу, Марианна, выпить из вашего бокала. – Он понюхал ее волосы. – Мне нравится, что ваши волосы пахнут только волосами. Это уже не запах, это уже ощущение. И мне нравится еще, как вы ходите, это не особая походка, нарочитая, как обычно у женщин, вы просто ходите, и это прекрасно.

Она улыбнулась словно про себя, повернулась к нему и стала рассказывать, точно ей хотелось выговориться:

– Однажды у нас была знакомая, настоящая дама. Она играла со Стефаном. Он вдруг стал принюхиваться к ее волосам и сказал: «От тебя пахнет!» Дама испуганно спросила: «Кухней?» – «Нет, духами», – сказал он, и она облегченно вздохнула.

Немного погодя издатель взглянул на нее и долго смотрел не отрываясь, словно не знал, как быть дальше. Ее позвал мальчуган, но она не откликнулась, а в свою очередь с любопытством посмотрела на издателя. Он оглядел ее сверху донизу.

– У вас спустилась петля.

Она махнула рукой, давая понять, что ей это безразлично, и, когда сын опять позвал ее, поднялась, но ушла не сразу.

А вернувшись, снова села на прежнее место, напротив издателя, и сказала:

– Что мне здесь, в этом доме, мешает, так это повороты при переходе из одной комнаты в другую: всегда под прямым углом, к тому же всегда налево. Не знаю сама, почему эти повороты меня раздражают, они меня просто мучают.

Издатель:

– Напишите об этом, Марианна. Не то в один прекрасный день вас внезапно не станет.

Мальчуган позвал в третий раз, и она тотчас пошла к нему.

Оставшись один, издатель сразу сник. Голова его чуть свесилась набок. Но он резко выпрямился, усмехнулся как бы над самим собой и опять позволил телу расслабиться, спине – ссутулиться.

Молодая женщина вернулась, остановилась перед ним. Он поднял на нее глаза. Она положила руку ему на лоб, села напротив. Он взял ее руку, лежавшую на столе, и поцеловал. Они долго молчали.

Она сказала:

– Завести вам музыку?

Издатель тотчас легонько мотнул головой, словно ждал этого вопроса. Они помолчали.

Издатель:

– А что, телефон у вас никогда не звонит?

Она:

– В последние дни нет, не звонит. Зимой вообще очень редко. Быть может, весной опять зазвонит? – После долгой паузы она сказала: – Мне кажется, Стефан заснул. – И добавила: – Если бы вы сию, так сказать, минуту не стали моим работодателем, я не скрыла бы от вас, как хочу спать.

Издатель:

– К тому же бутылка пуста.

Он поднялся, и она проводила его до двери. Он взял пальто и стоял, опустив голову, но тут же выпрямился. Неожиданно она забрала у него из рук пальто, сказала:

– Ах, выпьем еще по рюмке. Я только сейчас почувствовала, что каждая минута одиночества отнимает у нас что-то, чего нам вовек не наверстать. Вы понимаете – это смерть. Извините за неприятное слово. Мне оно, во всяком случае, причиняет боль. Надеюсь, вы не поймете меня превратно. В кухне есть еще бутылка бургундского. Это крепкое вино, после него хорошо спится.

Они стояли у окна в большой комнате и пили красное вино. Занавески не были задернуты; они смотрели в сад, а там шел снег.

Издатель рассказывал:

– Не так давно я расстался с приятельницей, но по такой странной, необычной причине, что мне хотелось бы рассказать вам об этом. Мы ехали ночью в такси. Я обнял ее, мы с ней смотрели в окно в одну сторону. Нам было хорошо. А надо вам сказать, что речь идет об очень молоденькой девушке, едва ли двадцати лет, и я был к ней очень привязан. Машина шла быстро, но я мельком увидел, что по тротуару идет человек. Я его как следует не разглядел: на улице было слишком темно; увидел только, что человек это молодой. И внезапно подумал, что девушка рядом со мной, увидев молодого человека, поймет, с каким стариком сидит в обнимку в такси, и в эту минуту я стану ей гадок! Мысль эта меня глубоко потрясла, я тотчас убрал руку с ее плеч. Я, правда, довез ее до дому и проводил до дверей, но там сказал, что не желаю больше ее видеть. Я закричал, чтобы она убиралась, что она мне надоела, что между нами все кончено, и убежал. Уверен, она и по сей день не знает, почему я ее оставил. Наверняка она ни о чем таком не думала, когда увидела того молодого человека. Возможно, вообще не заметила его…

Он выпил рюмку до дна. Они молчали, смотрели в окно; внизу опять прошла пожилая женщина с собакой и, взглянув наверх, кивнула им – теперь она шла с раскрытым зонтом.

Издатель сказал:

– С вами было очень хорошо, Марианна. Нет, не просто хорошо – как-то иначе.

Они пошли к двери. Издатель сказал:

– Я позволю себе время от времени тревожить ваш телефон, пусть он звонит, и даже среди глубокой зимы.

Стоя в проеме двери, она спросила его, уже одетого, приехал ли он на машине; снег, вихрясь, влетал в дом.

Издатель:

– Да, с шофером. Он ждет в машине.

Она:

– Вы заставили его так долго ждать?

Издатель:

– Он привык.

Машина стояла перед дверями; шофер сидел там в полутьме.

Молодая женщина:

– Вы забыли дать мне книгу, которую я должна перевести.

Издатель:

– Она в машине.

Он сделал знак шоферу, и тот мгновенно принес книгу.

Издатель протянул ее молодой женщине, и она спросила:

– Вы, значит, хотели меня испытать?

Издатель, после небольшой паузы:

– Вот и начинается для вас долгое время одиночества, Марианна.

Она:

– С недавних пор меня все запугивают. – И обратилась к шоферу, стоявшему рядом: – А вы, вы тоже станете меня запугивать?

Шофер смущенно улыбнулся.

Среди ночи она стояла с книгой одна в коридоре; в плоской крыше над ней потрескивало от снега окно. Она начала читать:

– “Au pays de l’idéal: J’attends d’un homme gu’il m’aime pour ce que je suis et pour ce que je deviendrai”.

Она попыталась перевести:

– «В идеале: я хочу, чтобы мужчина любил меня за то, что я есть, и за то, чем я стану».

Она пожала плечами.

Днем она сидела у стола за пишущей машинкой, надев очки. Она разделила переводимую книгу на части: делать по стольку-то страниц в день; карандашом надписала на них даты каждого дня, дата в конце книги приходилась уже на середину весны. Она печатала, останавливалась, листала лежавший рядом словарь, прочищала иглой одну, потом другую литеру в машинке, то и дело обтирала клавиатуру; на бумагу ложился следующий текст: «До сих пор все мужчины считали меня слабой. Муж говорит обо мне: “Мишель – сильный человек”. А на самом деле он только хочет, чтобы я считала себя сильной, выполняя работу, какая его не интересует: занималась детьми, домашним хозяйством, налогами. Но в той сфере, где я хотела бы работать, он мне мешает. Он говорит: “Моя жена – мечтательница”. Если мечтать означает хотеть быть тем, что ты есть, тогда я хочу быть мечтательницей».

Молодая женщина посмотрела в окно, на площадку, где, отряхивая ботинки, показался мальчуган со школьной сумкой в руке. Он вошел через дверь, выходящую на площадку, и засмеялся. Она спросила, почему он смеется.

Мальчуган:

– Я тебя никогда еще не видел в очках.

Она сняла очки, снова надела их.

– Ты вернулся так рано…

Мальчуган:

– Сегодня опять не было двух уроков.

Она продолжала печатать, мальчик подошел и уселся рядом с ней; он вел себя особенно тихо. Она перестала печатать, уставилась куда-то вдаль.

– Хочешь есть? Да?

Мальчуган покачал головой.

Она:

– Тебе мешает, когда я работаю?

Он улыбнулся как бы про себя.

Позже она работала в спальне за столом, что стоял у окна с видом на ели. В дверях появился мальчуган со своим толстяком приятелем.

– На улице очень холодно. А к Юргену нельзя, там сегодня уборка.

Она:

– Но вчера у них уже была уборка?

Мальчуган пожал плечами; она опять занялась работой.

Дети все еще стояли в дверях. И хотя они не шевелились, она почувствовала, что они тут, и обернулась.

Позже, когда она уже снова печатала, из соседней комнаты донесся оглушительный шум: мальчики поставили пластинку – актеры подражали пронзительным крикам детей и гномов. Она встала и пошла через коридор в ту комнату; там на маленьком проигрывателе крутилась пластинка, никого рядом не было. Она выключила проигрыватель, и в ту же минуту из-за занавесок с криком выскочили мальчишки, явно желая ее напугать, что им – они к тому же перерядились – и удалось.

Она сказала:

– Послушайте, я ведь работаю, хотя вы, может, этого не понимаете. Очень важно, чтобы мне не мешали. При этой работе я не могу думать ни о чем другом, как, например, во время готовки.

Мальчишки, глядя куда-то мимо нее, стали ухмыляться, сперва один, а потом и другой.

Она:

– Поймите же меня.

Мальчуган:

– А ты нам приготовишь чего-нибудь?

Она опустила голову; мальчуган злобно буркнул:

– Мне тоже грустно. Не только тебе.

Она сидела в спальне за машинкой, но не печатала. В доме было совсем тихо. К спальне по коридору подошли дети, они шептались и хихикали. Внезапно она резко отодвинула машинку, и та грохнулась на пол.

На оптовом рынке, недалеко от дома, она накладывала огромные пакеты в тележку, которую двигала перед собой из одного отделения огромного павильона в другое, пока не нагрузила ее с верхом. Потом стояла вместе с другими в длинной очереди в кассу; тележки у всех покупателей были так же переполнены, как и у нее. На автостоянке у рынка она подкатила тяжелую тележку, колесики которой все время вставали поперек, к своей машине. Нагрузила полный багажник и заднее сиденье, так что загородила заднее стекло. Дома она сложила покупки в погреб, потому что все полки в кухне и морозилка были уже битком набиты.

Ночью она сидела в большой комнате у стола, вложив лист бумаги в машинку; долго сидела неподвижно. Спустя некоторое время положила руки на машинку, потом – голову на руки.

Позже, уже глубокой ночью, она все еще сидела в той же позе, но теперь она спала.

Внезапно проснувшись, она выключила лампу, вышла из комнаты. На ее щеке отпечатался узор рукава. В поселке горели только уличные фонари.

Они зашли навестить Бруно в его контору; из окна открывалась панорама города. Бруно сидел с ней и мальчуганом, читавшим книжку, в углу за столиком.

Поглядев на мальчика, Бруно сказал:

– Франциска считает, что Стефан в последнее время стал крайне замкнутым. Кроме того, он не моется. Франциска считает, что это…

Она:

– А что еще считает Франциска?

Бруно рассмеялся; она тоже улыбнулась. Но когда он протянул к ней руку, она отпрянула. Он сказал:

– Марианна.

Она:

– Извини.

Бруно:

– Я хотел только получше разглядеть твое пальто. Смотри, у тебя оторвалась пуговица.

Они замолчали с чувством безнадежности.

Бруно сказал мальчугану:

– Стефан, сейчас я тебе покажу, как я нагоняю страх на клиентов, которые ко мне приходят.

Он взял ее за руку и, с усмешкой поглядывая на мальчугана, продемонстрировал следующее:

– Прежде всего я загоняю свою жертву-клиента с его стулом в очень тесный уголок, где он чувствует себя беззащитным. И говорю с ним, придвинувшись к самому его лицу. А если это пожилой человек, – Бруно внезапно зашептал, – тогда я говорю совсем тихо, чтобы он решил, будто глохнет. Очень важно также носить определенного вида туфли, вот такие, например, на каучуке, как у меня: эти туфли – знак власти. И начищены они должны быть до солнечного блеска! Нужно добиться, чтобы ты излучал некую таинственность, и главное при этом – лицо, наводящее на посетителя страх.

Он сел прямо перед молодой женщиной и стал сверлить ее взглядом; при этом, опершись локтем о стол, он вытянул вперед руку и сжал пальцы в кулак, только большой палец торчал вверх, словно готовый воткнуться в собеседника. Все так же сверля ее взглядом, он скривил губы и заговорил:

– Я выписал из Америки специальную мазь: смазываю вокруг глаз, чтобы не моргать. Или смазываю вокруг рта, и у меня не дрожат губы. – Он тут же смазал какой-то мазью вокруг глаз. – Я сверлю взглядом собеседника, и это тоже мой знак власти. Надеюсь, благодаря этому я скоро стану членом правления. – Он продолжал сверлить ее взглядом, а она и мальчуган спокойно смотрели на него.

Наконец он махнул рукой, кончая показ, поднялся и сказал мальчугану:

– В следующее воскресенье мы пойдем в оранжерею, посмотрим насекомоядные растения. Или в планетарий! Там мы увидим Южный Крест, спроецированный на свод потолка, как на ночном небе, мы будто и вправду окажемся где-то в южных морях.

Он проводил их до двери; там он что-то шепнул Марианне на ухо. Она взглянула на него, покачала головой. После небольшой паузы Бруно сказал:

– Ничего еще не прояснилось, Марианна. – И выпустил их из конторы.

Оставшись один, он ударил себя кулаком в лицо.

Молодая женщина и мальчуган вышли из здания на тихую улицу и, ослепленные ярким блеском зимнего дня, зажмурились. Они пошли к центру города по улице с интенсивным движением, на правой и левой стороне которой высились здания банков, отражаясь одно в другом. У светофора мальчуган передразнил фигурку на стекле, появившуюся сперва на сигнал «стойте», потом на сигнал «идите». На улице, открытой только для пешеходов, он останавливался у каждой витрины, и ей, уже пройдя вперед, приходилось ждать его. Она даже несколько раз возвращалась и оттаскивала его от витрин. Через каждые два-три метра были расклеены плакаты с призывом покупать вечерний выпуск одной из массовых газет – на всех плакатах повторялся один и тот же призыв. Уже смеркалось, когда они перешли мост через реку; движение здесь было очень оживленным. Мальчик что-то ей говорил. Но она сделала ему знак, что ничего не слышит, он кивнул и замолчал. Они шли в сумерках вдоль реки, мальчуган шагал в совсем другом ритме, чем она; он то резко останавливался, то убегал далеко вперед, и ей приходилось то ждать его, то даже догонять. Какое-то время они шли рядом – она настойчиво показывала мальчугану, что надо шагать более равномерно, молча, только жестами поощряла его. Но когда он вдруг отошел от нее и, едва различимый в неверном свете, уставился на какой-то куст, она сильно топнула ногой, и тут у нее отлетел каблук. Двое парней прошли едва не впритирку к ней и рыгнули ей в лицо. Они вошли в общественную уборную на берегу, и ей тоже пришлось зайти туда с мальчуганом, который не решался войти один. Они заперлись в кабине; она прикрыла глаза и спиной прислонилась к двери. Над стенкой, отделяющей соседнюю кабину, – а стенка не доходила до потолка, – внезапно появилась мужская голова, мужчина подпрыгнул раз – и еще раз. Потом его ухмыляющаяся физиономия показалась у ее ног: стенка не доходила и до пола. Она выскочила с мальчуганом из уборной и убежала, хромая из-за сломанного каблука. Проходя мимо окон квартиры на первом этаже, где уже включили телевизор, они увидели, как по экрану пролетела огромная птица. Старая женщина упала посреди улицы, лицом вниз. Два человека, чьи машины столкнулись, подбежали друг к другу, один попытался стукнуть другого, а тот его только крепко держал.

Был уже вечер, молодая женщина и мальчуган стояли посреди города, между двумя высотными зданиями банков, у ларька-закусочной, где мальчуган ел крендель; шум на улице стоял такой, словно со всех сторон надвигалась катастрофа. К ларьку подошел, скрючившись, какой-то человек и, прижимая руку к сердцу, попросил воды, чтобы запить таблетку. Он присел тут же на тротуар, сжался в комок. Из всех церквей несся колокольный звон, мимо промчалась пожарная машина, за ней множество машин «Скорой помощи» с синими мигалками и сиренами. Синие блики скользнули по лицу молодой женщины; на лбу у нее блестели капельки пота, губы потрескались и пересохли.

Поздно вечером она стояла у себя дома, в большой комнате у длинной глухой стены, куда не падал свет лампы, висевшей над письменным столом. Кругом царила великая тишина; где-то вдали слышался собачий лай. И вдруг – телефон; она подождала, чтобы он позвонил раз-другой. Тихо ответила. Издатель сказал по-французски, что сегодня у нее какой-то странный голос.

Она:

– Быть может, оттого, что я как раз работаю. Я уже замечала, у меня при этом меняется голос.

Издатель:

– Вы одна?

Она:

– Со мной сын, как всегда. Он спит.

Издатель:

– Я тоже один. Сегодня такая ясная ночь. Мне отсюда видно очень далеко – вплоть до самых холмов, где вы живете.

Она:

– Я хотела бы увидеться с вами днем.

Издатель:

– А вы, Марианна, в самом деле такая работящая? Или бездельничаете в своей глуши?

Она:

– Мы со Стефаном были сегодня в городе. Он меня не понимает: восхищается высотными зданиями банков, бензоколонками, станциями метро.

Издатель:

– Быть может, и впрямь существует какая-то новая красота, которую мы еще не в состоянии увидеть. Я тоже люблю город. С плоской крыши нашего издательства виден вдали аэропорт, где садятся и взлетают самолеты, но их не слышно. Возникает приятная картина, затрагивающая глубинные струны моей души. – После небольшой паузы: – Что вы собираетесь сейчас делать?

Она:

– Красиво одеться.

Издатель:

– Значит, мы с вами все-таки встретимся?

Она:

– Я оденусь красиво и буду еще работать. Мне вдруг так захотелось.

Издатель:

– Вы принимаете таблетки?

Она:

– Иной раз… чтобы не уснуть.

Издатель:

– Лучше уж я ничего по этому поводу говорить не стану, вы же любое предостережение воспринимаете как запугивание. Но смотрите, чтобы у вас не появился такой же мягкий, грустный взгляд, как у многих моих переводчиков.

Она подождала, пока он положит трубку, достала из стенного шкафа длинное шелковое платье. Примерила перед зеркалом жемчужное ожерелье, но тут же его сняла. Молча оглядела себя сбоку.

Поселок лежал в утренней мгле; только что потухли уличные фонари. Молодая женщина неподвижно сидела за письменным столом.

Прикрыв глаза, она зашагала взад-вперед по комнате; потом, каждый раз поворачиваясь на каблуках, вдоль и поперек. Но вдруг попятилась в коридор, очень быстро, свернула, где нужно, и опять свернула. В кухне остановилась перед мойкой, полной грязной посуды. Сложила посуду в моечную машину, включила транзистор на буфете – оттуда тотчас зазвучала бодрящая музыка, раздались веселые голоса дикторов. Она выключила приемник, нагнулась, открыла стиральную машину; вытащила спутанные, скомканные сырые простыни, бросила их на пол. Что есть силы стала ногтями скрести голову, пока не разодрала в кровь кожу.

Она открыла почтовый ящик у двери, битком набитый рекламными проспектами и печатными извещениями; ничего написанного от руки – разве что подражание курсиву в рекламах. Она смяла все листки, изорвала их. Прибирая в доме, она ходила туда-сюда, то и дело останавливалась, возвращалась, нагибалась, мимоходом где-то что-то подтирала, поднимала даже одну-единственную соринку и несла ее на кухню, в мусорное ведро. Потом села, быстро встала, сделала шаг-другой, опять села. Достала рулон бумаги, стоявший в углу, развернула его, снова свернула; поставила обратно, неподалеку от прежнего места.

Мальчуган, сидевший тут же, смотрел, как она, резко поворачиваясь, ходит вокруг него. А она принялась чистить щеткой кресло, в котором он сидел, и знаком попросила его встать. Едва он успел встать, как она оттолкнула его локтем и тут же вычистила сиденье, вовсе не грязное. Мальчуган отошел чуть-чуть и замер. Она же вдруг со всей силы швырнула в него щеткой, но попала в стакан, и тот разбился. Она двинулась, сжав кулаки, на мальчугана, но он продолжал молча смотреть на нее.

В дверь позвонили, оба тотчас бросились открывать. Она оттолкнула сына так, что он упал на спину.

Открыв дверь, она никого не увидела. Но, опустив глаза, заметила, что у порога пригнулся и криво усмехается толстый приятель мальчугана.

Словно оцепенев, сидела она в большой комнате, а мальчуган с толстым приятелем, громко распевая, прыгали со стула на подушки.

– Каки прыгают на писи, писи прыгают на каки, а каки снова на плевки…

При этом они визжали и корчились от смеха, что-то шептали друг другу на ухо, поглядывали на мать, тыкали в нее пальцем и опять хихикали. И никак не могли остановиться; она не реагировала.

Она сидела за пишущей машинкой. Мальчуган на цыпочках подошел и прижался к ней. Она оттолкнула его плечом, но он не отходил. Тогда она притянула его к себе и неожиданно стала сжимать в объятиях, с силой тряхнула, но вдруг отпустила и отвела взгляд в сторону.

Ночью она сидела у стола; она плакала, без звука, без движения.

Днем молодая женщина шла по прямой дороге где-то за городом, по равнинной, безлесной, промерзшей местности. Она шла все дальше и дальше, все прямо и прямо. Все шла и шла, когда уже стемнело.

Она сидела в кино маленького городка с обоими мальчишками, оглушенная ужасающим грохотом мультфильма. У нее слипались глаза. Она задремала, но заставила себя проснуться. И все-таки голова ее упала на плечо мальчугана, продолжавшего с открытым ртом смотреть фильм. Так, склонив голову на плечо мальчугана, она проспала до конца фильма.

Ночью, стоя перед машинкой, она прочитала вслух то, что перевела.

– «“И никто вам не помогает?” – спросил посетитель. “Нет, – ответила она. – Я мечтаю о человеке, который будет любить во мне женщину, от него не зависящую”. – “А что будете вы любить в нем?” – “Вот эту его любовь”».

Она пожала плечами и ни с того ни с сего высунула язык.

Она лежала в кровати с открытыми глазами. На ночном столике стоял стакан воды и лежал складной нож. Кто-то сильно застучал в жалюзи. Она раскрыла нож, встала, надела халат. Раздался голос Бруно:

– Открой сейчас же, или я вышибу дверь. Открой, или я взорву дом!

Убрав нож, она зажгла свет, открыла дверь, выходящую на площадку, и впустила Бруно. Пальто на нем было расстегнуто, рубашка тоже. Они стояли друг против друга, потом прошли через прихожую в большую комнату, где горел свет. И там опять постояли друг против друга.

Бруно:

– Ты оставляешь свет на ночь. – Он огляделся вокруг. – И мебель ты тоже переставила. – Он взял несколько книг. – И книги у тебя совсем другие. – Он шагнул к ней. – И ты наверняка выбросила косметичку, что я привез тебе с Дальнего Востока.

Она:

– А ты не снимешь пальто? Может, хочешь рюмку водки?

Бруно:

– Да уж говори мне лучше «вы». – И после небольшой паузы: – Ну как ты? У тебя уже обнаружили рак?

Она не ответила.

Бруно:

– Здесь курить разрешается?

Он сел, но она стояла.

Бруно:

– Ты, стало быть, хорошо живешь, одна со своим сыном, в красивом теплом доме с садом и гаражом, на свежем воздухе! Сколько тебе, собственно говоря, лет? Скоро твоя шея покроется морщинами, а из родинок вырастут волосы. Ноги станут тонкими, лягушачьими, а тело превратится в трухлявый мешок. Ты будешь стареть и стареть и утверждать, что тебя это ничуть не трогает, а в один прекрасный день повесишься. Ты испустишь свой вонючий дух такой же серятиной, какой прожила всю жизнь. Как же ты проведешь время до этого мига? Верно, будешь плевать в потолок да кусать ногти, а?

Она:

– Не кричи, ребенок спит.

Бруно:

– Ты говоришь «ребенок», как будто у него для меня нет больше имени! И всегда-то ты такая рассудительная! Ох уж вы, женщины, с вашей мелочной рассудительностью! С вашим жестоким сочувствием ко всем и вся! И никогда-то вам не скучно, этаким никчемным особам! Бездельничаете, восторгаетесь сами собой и попусту растрачиваете время. Знаешь, почему из вас никогда ничего не получится? Да потому, что вы не умеете напиваться в одиночку! Словно кичливые фото самих себя, слоняетесь вы по своим изящно убранным квартирам. Из всего-то вы пытаетесь делать тайну, повизгивая от собственного ничтожества, этакие молодчины, подавляющие ближних своей тупой человечностью, автоматы, готовые объявить недееспособным каждое живое существо. Обнюхивая землю вокруг себя, вы ползаете взад-вперед по жизни, пока в смертный час у вас не отвалится челюсть. – Он сплюнул. – Ты и твоя новая жизнь! Я еще не видел женщины, которая надолго изменила бы свою жизнь. Мимолетные увлечения – и снова старая песня. Знаешь что? Все твои нынешние поступки ты когда-нибудь станешь перебирать в памяти, как пожелтевшие газетные вырезки, вспоминать их как единственное событие в жизни! И тогда ты поймешь, что всего-навсего погналась за модой: зимней модой Марианны!