сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 50 страниц)
К началу июля мы закончили всю работу, которую необходимо было выполнить в окрестностях Корумбы, и нам осталось лишь уточнить границу дальше на север по реке Гуапоре. В 1873 году пограничная комиссия ошибочно приняла за исток реки Верди совершенно другой ручей, а согласованная граница шла как раз по реке Верди. Но в этом-то и заключалась вся трудность — никто никогда не поднимался по ней, ее течение было нанесено на карту наобум. Было сделано предложение пройти по ней пешком и установить другую пограничную линию — такую, которая была бы менее выгодна для Боливии. Так как меня, исследователя по натуре, всегда привлекал риск, то и в данном случае я решил взять на себя выяснение запутанных обстоятельств этого дела. Роковое решение! Если б я только знал, на что иду, возможно, Верди и по сей день оставалась бы неисследованной.
— Что вы скажете по этому поводу? — спросил я Фишера. — Вы пойдете со мной?
— Да. Но не думаете ли вы, что это будет не совсем обычное дело — некий прецедент? Ведь по договору мы вовсе не обязаны делать этого!
— Если мы не выполним эту работу, местная граница навсегда останется яблоком раздора. Согласен, что по условиям договора мы не обязаны исследовать реку. Но ведь так хочется сделать все наилучшим образом, и так интересно первым проникнуть туда, куда до тебя никто не посмел сунуться. Кроме того, я совершенно не намерен месяцами торчать в Корумбе без дела.
Все необходимые приготовления были закончены. К нам присоединился один шотландец, местный поселенец с боливийской стороны по имени Уркварт, и с шестью пеонами мы отправились вверх по реке на баркасе комиссии. Бразильцы были в восторге. Если бы удалось точно проследить течение реки, отпала бы необходимость в сложных и, возможно, связанных с горячими спорами мероприятиях по определению новой пограничной линии. Вот почему они так горячо благословили наше начинание.
Пройдя сто восемьдесят миль вверх по течению, мы достигли скотоводческого ранчо Дескалваду; там мы наняли повозки для доставки груза и провизии по суше до боливийской деревни Сан-Матиас, где я надеялся добыть вьючных животных для дальнейшего путешествия. Поездка прошла без приключений, хотя мы очень опасались встречи с черной пантерой в месте, называемом Баия-де-Пьедра. Страх перед этим животным обезлюдил район на многие мили вокруг, так как свирепость и огромная сила пантеры заставляли бояться ее гораздо больше, чем ягуаров. Даже награда за ее шкуру, которая стоила в двадцать раз больше, чем ягуаровая, не могла побудить местных охотников на риск встречи с ней.
Так как префект Санта-Круса, в соответствии с президентской инструкцией, предупредил местные власти в Сан-Матиасе о необходимости оказывать всяческое содействие комиссии, покупка животных была крайне облегчена. Коррехидор [25] был энергичный, способный человек, ему помогали teniente [26] и дюжина солдат. Но что за место был сам Сан-Матиас! Население, в основном индейцы, держалось на спиртном, рогатый скот из Дескалваду совершал здесь потравы, и между индейцами и гаучо Дескалваду шла вечная война. Один служащий в Сан-Матиасе, сумасброд бельгиец, живший в непосредственной близости от Дескалваду, имел обыкновение стрелять в индейцев со своей веранды только для того, чтобы позабавиться их корчами! Говорят, что управляющий фермой, тоже бельгиец, столь жестоко обращался с индейцами, что они бежали от него в Боливию. Что и говорить, тут проливалось много крови, и каждый хвастался тем, что кого-то убил. Один местный житель был знаменит тем, что зарубил топором двух людей во время сна.
У каждого мужчины висел на бедре револьвер, а где-то под одеждой был спрятан нож, но тем не менее все были гостеприимны и любезны к нам, хотя находились обычно в нетрезвом состоянии. Если не считать разбойничьего характера жителей, основной отличительной чертой Сан-Матиаса были известняковые пещеры Серро-Ботуреми.
О них ходили самые невероятные рассказы, большей частью сверхъестественного свойства, ибо там, где человеческую жизнь ставят ни во что, суеверия особенно распространены. В числе прочих шел слух о внутрипещерных водоемах с пресной водой, в которой по временам было полно рыбы, а временами рыба исчезала, хотя никакого выхода для нее не существовало.
Поросшая сорняками площадь деревни была усеяна пустыми бутылками, консервными банками и гнилыми бананами. Угрюмые индейцы сидели на корточках в тени глинобитной церкви, чья покосившаяся колокольня отстояла от основного здания на десять ярдов. Боливийцы из белых, явно не зная чем заняться, сидели развалясь на ветхих стульях, стоявших на порогах их жилищ наполовину на солнце, наполовину в тени. Из помещения «гарнизона» — хижины, где размещались двенадцать солдат, — раздавалось бессмысленное дудение в сигнальную трубу, что, по-видимому, должно было создавать видимость военной готовности, которая никого не обманывала. Насколько я мог судить, никто тут не работал. Это место производило настолько удручающее впечатление, что я готов был простить его жителям огромное потребление спиртных напитков. Нам очень хотелось убраться отсюда, и мы с нетерпением ждали, когда можно будет тронуться в путь.
Окружающая местность была выжжена солнцем, засухой, исключение составляли попадающиеся травянистые пампы, где был прекрасный подножный корм. Неустойчивость жизни и местный обычай угонять скот мешали развитию животноводства.
На север и северо-восток отсюда находилась Серра-ду-Агуапеи, где, по преданию, была колония беглых негров-рабов киломбо. Возможно, она и до сих пор существует — никто не ходил в горы удостовериться, так ли это. У самой боливийской границы были две маленьких эстансии [27] — Асунсьон и Сан-Хосе. Около первой из них стояла довольно высокая гора, откуда можно было увидеть пропасти «потерянного мира» — гор Рикардо Франко, находившихся в семидесяти милях от старого города Мату-Гросу. В одном или двух днях пути дальше на север встречаются следы диких индейцев. В дни империи вся эта местность представляла собой огромное скотоводческое ранчо, принадлежавшее барону Бастос, но много лет тому назад было покинуто. Здесь водятся олени и страусы нанду, а болота полны утками.
Мы достигли Казалваску — бывшей резиденции барона, после того как переправились через Риу-Барбадос — поток семидесяти ярдов шириной. К счастью, был самый низкий уровень и глубина не превышала шести футов. О великолепии старинного имения можно было легко судить по руинам. Это была феодальная крепость, состоявшая из больших домов. Из-под прогнивших крыш после захода солнца тысячами вылетали летучие мыши. Было что-то колдовское и зловещее в том, как эти существа четко вырисовывались на фоне золотистого неба, прежде чем раствориться в сумерках. Многие из этих крупных, питающихся фруктами летучих мышей, или, как их называют, летучих лисиц, были настолько большими, что казались похожими на птеродактилей. С полдюжины семейств негров жили в хижинах поблизости в постоянном страхе перед дикарями.
В Казалваску мы провели только одну ночь, потом отправились в однодневный легкий переход в двадцать две мили через кампос по направлению к Пуэрто-Бастос. В это время в южном полушарии стояла весна, и, за исключением вечнозеленых пальм и островков леса, испещрявших равнины, вся природа вокруг пышно цвела. Никогда мне не приходилось видеть такое обилие цветов и такую красоту, которая в тот день щеголяла ослепительными желтыми, красными и пурпурными красками. Яркие бабочки, сами по себе еще более роскошные, чем цветы, дополняли всеобщее великолепие. Ни один художник не мог бы нарисовать такую картину. Никакое воображение не могло бы вызвать видение, равное по красоте этой сказочной реальности!
Как только в Сан-Матиас пришли животные из Пуэрто-Бастос, мы отправились на маленькой монтерии по реке Барбадос к Вилья-Белья-де-Мату-Гросу. Этот давно заброшенный город теперь представлял собой унылое скопление древних, впрочем основательной стройки, домов и церквей, расположенных на восточном берегу Гуапоре, и теперь о нем почти не вспоминали как о бывшей столице Мату-Гросу. Трудно было понять, чем жили здесь несколько негров, занимавших полуразрушенные, кое-как залатанные дома, стоявшие на умолкнувших улицах. Днем они работали на небольших плантациях сахарного тростника и маниоки, ночью баррикадировались в своих домах из страха перед рыскавшими по улицам индейцами. По соседству тут когда-то разрабатывались богатые, сейчас уже истощенные, золотые россыпи. Однажды здесь вспыхнула отвратительная болезнь, известная под названием corupscao, она унесла столько жизней, что оставшиеся в живых обитатели города в панике бежали из него.
В одной из разрушенных церквей оказалась чудесная коллекция старого серебра, хранившегося в двух огромных деревянных сундуках; там были подсвечники, модели каравелл и галионов, шкатулки, статуэтки и всевозможные безделушки.
В таких городах-призраках всегда есть что-то невыразимо печальное. Воображение рисует картины обыденной жизни исчезнувших жителей — их радости и горести, их надежды и развлечения. Когда люди покидают свои жилища, они неизбежно оставляют в них часть своего имущества, и от покинутого города веет таким унынием, что даже наименее чувствительный пришелец поддается ему. Руины древних городов такого впечатления не производят, это относится лишь к местам, покинутым в недавнем прошлом.
Город Мату-Гросу был именно одним из таких мест. Он навел меня на мысли о другом городе — Кобихе, когда-то процветавшем морском порте Боливии между Токопильей и Антофагастой, где ныне простирается северный берег Чили. Выход к океану был отобран у Боливии в войне 1879 года, но уже в то время некогда оживленный город Кобиха был почти мертв, опустошенный ужасающим землетрясением и волнами. Таким же унынием веет от калифорнийских «городов-призраков» времен расцвета Бонансы. Это чувство прекрасно выразил Дебюсси в своей фортепьянной пьесе «La Cathedral Engloutie» [28] .
В церкви среди всякого хлама я нашел остатки епископского церемониального кресла — этакую огромную штуку с балдахином наверху. Оно не было целым, но, за исключением сиденья, отдельные его куски почти полностью сохранились, поэтому я собрал все вместе, завернул в балдахин и в конце концов привез в Англию. Мне пришло в голову, что это кресло будет оригинальным подарком жене, и я не чувствовал укоров совести за то, что забрал его, так как составные части все равно гнили бы среди мусора на церковном полу.
Реконструкция кресла была поручена мебельному мастеру фирмы Долиш, но до начала работы я распорядился тщательно продезинфицировать распакованные части, чтобы уничтожить возможную инфекцию, которая могла быть завезена с этими вещами из зачумленной Вилья-Белья. Я не пожалел средств на ремонт. Сиденье и спинка были обтянуты отличной кожей марокен, цвета меди, и, когда работа закончилась, получилась поистине изумительная вещь. Некоторое время я имел удовольствие видеть жену, восседавшую за обеденным столом в большом кресле епископов Мату-Гросу; но с тех пор, как оно появилось у нас, жена стала как-то странно недомогать. Однажды она сказала:
— Уверена, что совершаю святотатство — я протестантка, а сажусь в священное кресло римско-католического прелата!
Иногда я становлюсь суеверным, как индеец, но я столько испытал странного на своем веку! Лишь только жена высказала свою догадку, я решил, что кресло надо убрать. Я взял наклейку, надписал на ней адрес: «Бромптонская часовня, Южный Кенсингтон, Лондон» и отправил туда кресло без всякого объяснительного письма. Пусть думают что угодно, решил я. Откуда пришло кресло, оставалось тайной до тех пор, пока жена не явилась в часовню и не рассказала его историю. Возможно, кресло и по сей день находится там, и я надеюсь, что его возвращение в лоно церкви, которой оно принадлежит, не принесло ничего, кроме пользы.
Город Мату-Гросу, как ни странно, был конечным пунктом телеграфной линии в Куябу — стратегической линии, сооруженной правительством. По ней я отправил телеграмму в Англию и получил ответ в течение двадцати четырех часов, хотя стоимость телеграммы оказалась колоссальной. Это было отнюдь не простое дело — телеграфист слыхом не слыхал об Англии и должен был снестись с главной конторой посредством «телеграфона», чтобы выяснить, где находится эта самая Англия. Да и сам случай был беспрецедентным — чтобы кто-нибудь пожелал послать телеграмму из этого захолустья!
Устье реки Верди находилось вниз по течению на один градус широты севернее, и, когда мы его достигли, на ночь пришлось выставить охрану. Дикари могли появиться на любом берегу, и слава о них была самая дурная; с другой стороны, Гуапоре была очень опасна из-за анаконд. Ее ширина доходила здесь до ста ярдов, течение в широких местах было медленное и вся она была забита массой плавучих растений. Эти растения, известные под названием камелоте, значительно замедляли наше продвижение, а по временам трудно было определить основное русло реки, так как она разливалась озерами с обеих сторон, затопляя прибрежные леса.
Там, где открывалась чистая вода, вокруг лодки играли буфео. Высунув головы из воды, на нас возбужденно лаяли выдры, им бешено отвечал хор наших собак. Дважды мы замечали на берегах индейцев, но они немедленно исчезали в кустарнике, заставляя нас гадать, уже не привиделись ли они нам. Обезьяны ноктурны с большими, как блюдца, глазами кричали по ночам, забрасывали ветками наши гамаки и лишали нас столь необходимого сна. Часто мы видели весьма странную птицу — как я позже узнал, очень редкую, — похожую на огромную бабочку павлиний глаз, когда ее крылья раскрывались в полете. Ее названия я так никогда и не смог выяснить.
Даже если бы широта не была нам известна, мы без труда распознали бы устье Верди, так как старый пограничный знак 1873 года до сих пор стоял в лесу. Мы очутились в совершенно иной стране. Вода в реке стала кристально прозрачной, на песчаных отмелях грелись крупные черепахи, рыбы было сколько угодно. Река кишела скатами, их легко можно было бить копьем, и они были очень вкусны.
Отталкиваясь шестами, мы шли вверх по течению, пока не оказались в холмистой местности, где начались перекаты. Тут мы были вынуждены констатировать, что двигаться дальше на лодках невозможно.
— Так как же быть? — спросил Уркварт. — Только не говорите мне, что мы отправимся пешим ходом!
— Ничего другого не остается, — ответил я. — Мы оставим все, что не сможем нести, и проследим течение реки, двигаясь по суше. Это, конечно, будет трудновато, но ничего не поделаешь.
— А как насчет провизии? Ведь мы не сможем взять с собой столько, чтобы хватило и на обратный путь, — заметил Фишер.
— Будем рассчитывать на подножный корм. С собой мы сможем взять очень мало, ведь надо нести инструменты. Оставить их, конечно, нельзя.
Выйдя на берег, мы разгрузились и, чтобы наше суденышко не привлекло внимания индейцев, утопили его в озерке. Все излишки припасов и инструменты, которые можно было оставить, мы сложили в два металлических ящика и закопали их на берегу выше отметки самого высокого стояния воды. Наши деньги, 60 фунтов золотом, мы оставили в одном из ящиков. Вероятно, таким образом и рождаются легенды о спрятанных сокровищах. Во всяком случае слух о моем закопанном богатстве распространился по Гуапоре, причем с каждым новым пересказом сумма увеличивалась.
Эта легенда преследовала меня много лет. Когда я в последний раз слышал о «сокровище Верди», оно составляло уже 60 000 фунтов. Если оно будет возрастать такими же темпами, может прийти время, когда оно привлечет авантюристов-кладоискателей из других стран, даже из Соединенных Штатов или Англии, и бесплодные поиски моих шестидесяти золотых соверенов истощат ресурсы целой акционерной компании. Ведь в этих упоенных рассказах не упоминается о том, что позже мы вырыли и забрали все захороненное снаряжение и деньги. Тут есть над чем поразмыслить будущим охотникам за сокровищами!
Обилие рыбы и дичи в устье реки обмануло нас. При умеренном расходовании наших скудных запасов пищи могло хватить на три недели; но пеоны, отличающиеся повышенным аппетитом, уничтожили весь свой рацион за несколько дней. На второй день пешего пути мы вошли в густой подлесок и были вынуждены прорубать каждый дюйм пути. Крошечные пчелки, раз в пять меньше комнатных мух, набивались нам в глаза, уши и нос, забирались под одежду, облепляли каждый дюйм тела.
Прорубаясь через чащу, мы то и дело тревожили какое-нибудь осиное гнездо, или же весьма агрессивные красные пчелы решали, что мы слишком близко подходим к их продовольственным складам, и дружно нападали на нас, не жаля, но нещадно кусаясь даже через волосы.
Мы были привязаны к реке. Разумеется, легче было уклониться в сторону и обойти труднопроходимые заросли кустарника, но река служила границей, и было важно нанести ее на карту совершенно точно, иначе вся экспедиция теряла смысл.
Вода в реке становилась все более горькой на вкус, рыба исчезла. Быть может, по этой же причине пропала и дичь, но во всяком случае шум, который мы производили, прорубаясь сквозь кустарник, распугал бы кого угодно на многие мили окрест. Следов индейцев не попадалось, и уже не было оснований полагать, что они могут тут быть.
