сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 50 страниц)
Возможно, мои первые впечатления были бы более благоприятными, если бы наш багаж меньше пострадал при выгрузке с парохода. Все швырялось на длинный спускной лоток и с треском вылетало на каменную набережную. Ящики с точными инструментами приземлялись с таким стуком, что у меня сердце кровью обливалось; никакие мольбы быть поосторожнее не помогали.
С багажом остальных пассажиров обращались таким же образом. Коробки с элегантными дамскими шляпами расплющивались под тяжестью металлических ящиков; у тучных чемоданов лопались застежки, и из их внутренностей извергались принадлежности дамского туалета, которые тут же со смехом подхватывались и выставлялись на всеобщее обозрение портовыми грузчиками и носильщиками. Я заметил одну даму, стоявшую около своего погибшего гардероба, — бедняжка была вся в слезах.
Когда нагромождение ящиков и беспорядочно валявшихся вещей было разобрано и отправлено к таможне, стоило только поднять шляпу и сказать несколько вежливых слов таможенным чиновникам — и все формальности разрешились небрежным жестом и таинственной отметкой мелом на багаже; затем несколько итальянцев с видом разбойников бросились к багажу, подхватили его и доставили в отель, где за самые скромные номера назначалась цена, способная разорить посла какой угодно страны!
Не могу понять, почему Британское адмиралтейство посылает с визитом доброй воли в латиноамериканские республики свои самые захудалые корабли. Над ними здесь только смеются. Трудно произвести впечатление превосходства на море, когда визит наносит судно, уступающее по размерам военным кораблям страны-хозяина, и в особенности, когда через месяц-другой появляется соединение линейных кораблей Соединенных Штатов, первоклассный итальянский крейсер или германский дредноут. Когда мы прибыли в Буэнос-Айрес, в порту стоял корабль его величества «Карлик» — малюсенькая, совершенно не представительная канонерская лодка. Лица, которые распоряжаются такими назначениями, очевидно, не отдают себе отчета в том, что наш национальный престиж в этих странах всецело зависит от того, какое впечатление мы здесь производим, поэтому визиты столь незначительных военных судов приносят больше вреда, чем пользы. В этих случаях английские резиденты часто попадают впросак и вынуждены выкручиваться как могут. Над «Карликом» без конца подшучивали, и можно было слышать множество ссылок на историю с Фолклендскими островами — Мальвинами, как называют их в Аргентине, из-за которых она предъявляет главную претензию к «британскому империализму».
На этот раз мы привезли с собой полный комплект необходимых для работы инструментов, вполне достаточные запасы, массу всевозможных принадлежностей и шампанское для увеселительных целей. Кроме того, я имел при себе 1000 фунтов стерлингов золотом в качестве первого взноса, согласно условиям договора с правительством. После двух недель роскошной жизни в Буэнос-Айресе мы сели на речной пароход, идущий в Асунсьон — столицу Парагвая.
У компании «Миханович Лайн» были хорошие пароходы, которые редко ходили перегруженными. В любую погоду — плохую и хорошую, ночью и днем их суда следовали до Асунсьона и обратно; ничто не должно было нарушать расписание, даже революция. Если судно было в движении, лоцман никогда не спал. Он инстинктивно чувствовал русло и фарватер, так как никаких сигнальных знаков не выставлялось, мог точно определить характер ложа реки, где бы судно ни находилось. Он никогда не смущался блуждающими отмелями и редко сажал судно на мель. По приходе в порт лоцман ложился спать и спал сорок восемь часов подряд, а то и больше, научившись за долгие годы службы спать впрок. Лоцманам платили от 30 до 40 фунтов в месяц, — пожалуй, немного, принимая во внимание специфику их работы.
У Росарио река Парана расширяется, образуя просторный плес; в порту находились шестьдесят пароходов и множество парусников. Город, насчитывавший 150 000 жителей, ведет широкую торговлю, так как имеет развитую промышленность и окружен плодородными, отлично возделанными землями. Виллы богачей на окраинах города говорили о нажитых состояниях.
Через четыре дня мы достигли Асунсьона — города хронических «революций». Стены домов рябили пулевыми отметинами; снаряды полевого орудия допотопного образца оторвали угол у здания, стоявшего на главной улице, и его владелец, по-видимому, не видел особого смысла в ремонте дома. Это был город индейцев и метисов, говорящих на гуарани, языке «воинов». И у них были достаточные основания называть себя воинами, ибо они много раз показали себя таковыми в войне против Бразилии, во много раз сократившей мужское население Парагвая. Может быть, это обстоятельство объясняет, почему женщины в Асунсьоне эмансипированы более чем где-либо.
Война с Бразилией до сих пор жива в памяти парагвайцев, и под внешним спокойствием отношений все еще тлеет глубоко затаенная ненависть, подобно чувствам, обуревающим перуанцев в отношении чилийцев. И солдаты бразильской армии из мулатов, и парагвайцы из гуарани были способны на зверства, как только ослабевала дисциплина. Любимая их «игра» состояла в «кормлении рыбок». Привязанного к столбу военнопленного погружали в реку до пояса и делали на животе небольшой надрез. Кишащие в реке Парагвае и ее притоках пирайи довершали остальное.
В Асунсьоне мы еще раз столкнулись с неисследованной частью Южной Америки, так как Чако, без сомнения, еще недостаточно хорошо известно, и не все живущие там индейцы знакомы с цивилизацией. Одна деревня, основанная иезуитами, церковь и все остальное было захвачено индейцами, которые упорно отказывались допускать туда цивилизованных людей. Как мне думается, вести исследования в этой ровной и сухой стране было бы не особенно интересно, к тому же и трудно из-за засух зимой и наводнений летом.
Индейцы Чако до сего времени сохраняют предание о белых людях в латах, чьи груди оказались непробиваемы для их стрел. Они знают и крест как символ, оставшийся от древних времен. В Парагвае жива легенда о происхождении индейцев от какого-то многочисленного народа, однажды колонизовавшего этот край; однако эта легенда характерна не только для парагвайцев, но и для всех племен тупи.
Битком набитый грязный колесный пароход, называвшийся «Фортуна», повез нас вверх по течению реки Парагвай, почти до самого подножия плато Мату-Гросу. С палубы местность представлялась плоской и неинтересной. То там, то здесь показывались индейцы Чако — племен ленгуа и чамакоко. Они выходили из своих обиталищ посмотреть на свет и поработать. Эти люди, на вид вполне мирные, на своих землях могли оказаться не совсем безвредными.
В реке Парагвае водятся пресноводные акулы, огромные, но беззубые; говорили, что они иногда нападают на людей и проглатывают их. Здесь рассказывают о другом речном чудовище, не то рыбе, не то бобре, которое за одну ночь может оторвать огромный кусок речного берега. Индейцы сообщают о следах какого-то гигантского животного, которые они замечали в районе прилегающих к реке болот, но признают, что самого животного никогда не видели. В существовании пресноводной акулы сомневаться не приходится, что же касается других чудовищ, то тут можно заметить, что на этом таинственном континенте еще предстоит обнаружить много удивительного, и если здесь все еще могут существовать странные, неописанные насекомые, рептилии и небольшие млекопитающие, то почему бы здесь не быть и каким-нибудь гигантским чудовищам, остаткам вымерших видов животных, в безопасности доживающих свой век в обширных неисследованных болотах? Ведь и на Мадиди в Боливии обнаружены следы огромных животных, и тамошние индейцы также рассказывают о гигантском существе, которое временами наполовину показывается из болота. Господин Сесиль Гослинг, в 1908 году бывший британским консулом в Асунсьоне и ставший первым посланником в Ла-Пасе после возобновления дипломатических отношений с Боливией, показал мне странное насекомое зеленовато-серого цвета, по виду похожее на саранчу. Его нижние крылья имели павлинью расцветку, а голова и грудь были точь-в-точь как у крокодила! Возможно, такая страшная наружность служила ему для отпугивания врагов.
Мне рассказали о пещере поблизости Вильяррика в верховьях Параны, где можно увидеть удивительные рисунки и надписи на неведомом языке. Это вызвало у меня целый ряд мыслей; отдельные сообщения и старинные легенды, слышанные мной от индейцев, сборщиков каучука и бродяг из числа белых, казалось, составили единую мозаику, в которой уже прощупывался какой-то общий смысл.
Возможно ли, размышлял я, что помимо инков на этом континенте существовали другие древние цивилизации, что сами инки произошли от более многочисленного и шире распространенного народа, чьи следы, пока еще не обнаруженные, могут быть со временем найдены? Что можно сказать о Тиауанаку, Ольянтайтамбо и Саксауамане? Эти поселения построили не инки. По мнению специалистов, они уже существовали к тому времени, когда инки покорили Перу. Возможно ли, что где-то в неведомых глубинах Южной Америки все еще живут потомки древней расы? А почему бы нет?..
Семя было брошено. Подсознание удобрило почву здесь легендой, там случайно услышанным рассказом, и незаметно для меня семя пустило прочные корни. В это время я был всецело поглощен работой на границе, и, лишь когда она была почти закончена, я вдруг обнаружил, что из семечка археологического любопытства вырос цветок.
На границе между Бразилией и Парагваем можно встретить растение, называемое на языке гуарани каахе-ех. Высота его около восемнадцати дюймов, его небольшие ароматные листья на вкус в несколько раз слаще обыкновенного сахара; оно вполне заслуживает изучения. Там же встречается и другое растение, называемое ибира-гьюкич, тоже невысокое, но листья его соленые. Нетрудно себе представить удобства, которые они доставляют жителям этого района!
Отчетливо вырисовывающиеся колонны комаров — любопытная черта реки Парагвая. Густая, кружащаяся вихрем масса этих насекомых образует на каждом берегу столбы высотой от тридцати до шестидесяти футов. При заходе солнца они рассыпаются, и в течение часа жизнь всех находящихся поблизости становится невыносимой. Именно в этот час комары кусают свирепее, чем когда-либо; в других внутренних областях дело обстоит таким же образом. Однако ночью, хотя они вообще никогда не оставляют вас своим вниманием, их атаки становятся несколько умереннее.
Островки холмов, резко выступая из болот, указывали на близость Корумбы, бразильского речного порта, который являлся пунктом нашего назначения. Шесть месяцев в году весь район представлял собой одно огромное озеро, за исключением нескольких мест, где берега реки на один-два ярда возвышаются над уровнем наивысшего стояния воды. В полутора тысячах миль от эстуария Ла-Платы высший уровень реки в дождливый сезон оказывается меньше чем на четыреста футов над средним уровнем моря, что дает представление о том, какая плоская эта часть страны!
Бразильская комиссия по определению границ торжественно встретила нас на борту парохода. С комиссией прибыл и командующий местным гарнизоном, в кают-компании полилось шампанское. В городе было около тысячи двухсот солдат, имелся и небольшой морской док. К нам присоединилось несколько морских офицеров, исключительно милые люди, можно сказать, цвет бразильской нации. Город был недурен, имел хорошие отели, магазины, мощеные улицы, была тут и какая-то светская жизнь. Вскоре мы стали сожалеть, что не взяли с собой приличной одежды, так как в нашем рабочем снаряжении мы чувствовали себя крайне неудобно. Виноват во всем был наш боливийский секретарь. В своем патриотическом рвении он описал нам этот город как захолустный пограничный поселок. Я приехал, ожидая увидеть что-нибудь вроде Рурренабаке или Риберальты, а вместо этого попал в хорошо развитый город с отлично одетой публикой.
Низменная болотистая равнина, на которой расположена Корумба, — рай для змей. Анаконды здесь совершенно обычное явление. Крупные экземпляры — к счастью редко встречающиеся, — как говорят» иногда нападают по ночам на рогатый скот и даже выхватывают людей из лодок. Обычные размеры анаконд — от пятнадцати до тридцати футов, но особо крупные экземпляры бывают вдвое большей величины, а то и еще длиннее. Издаваемые ими необычайные звуки можно слышать по ночам — в обычное время их кормежки. Бразильцы утверждают, что здесь даже ядовитые змеи подражают зову птиц и небольших животных, чтобы заманить к себе добычу. В этих местах люди обычно носят небольшие мешочки с сулемой, полагая, что она отвращает змей и заставляет их держаться на некотором расстоянии. В каждой деревне имеется запас противозмеиной сыворотки и шприцев, готовых к немедленному использованию.
Здесь снова я услышал рассказы о белых индейцах.
— Я знаю человека, который встретил такого индейца, — сказал мне британский консул. — Эти индейцы совсем дикие, и считается, что они выходят только по ночам. Поэтому их зовут «летучими мышами».
— Где они живут? — спросил я.
— Где-то в районе потерянных золотых приисков Мартириус, не то к северу, не то к северо-западу от реки Диамантину. Точное их местонахождение никому не известно. Мату-Гросу — очень плохо исследованная страна. Насколько известно, в гористые районы на севере еще никто не проникал; все экспедиции, которые туда направлялись, не возвращались обратно. Да, что и говорить, это гиблое место. Помяните мое слово — Мату-Гросу никогда не будет исследована пешим образом, как бы велики и хорошо экипированы ни были экспедиции.
Возможно, лет через сто летающие машины смогут это сделать, кто знает?
Его слова были полны для меня особого смысла и глубоко запали мне в душу.
Нет необходимости описывать топографическую съемку на границе. Она интересна лишь случайными происшествиями, а не своей однообразной, скучной, будничной работой. Мой предшественник не был большим мастером своего дела, и, когда комиссия по демаркации собралась здесь в прошлом году, он оказался неспособным справиться с заданием, несмотря на все свои громкие заявления о своих успехах на этом поприще в Африке. Бразильцы — славный народ, но вовсе не спешат браться за работу засучив рукава. Скорее даже всякого рода активность вызывает у них явное неодобрение. Мне предстояло закончить работу, и я был намерен проделать ее без всякого промедления.
Граница Боливии шла по береговой линии озера Касерес, и она имела там навигационные огни у пограничного знака. Ни солдаты, ни пеоны не соглашались становиться лагерем вблизи этого места из страха перед появлявшимся каждую ночь привидением. Оно будто бы бродило по лагерю и поднимало страшный переполох. Мы не смогли найти объяснения этому явлению, но что это так, сомневаться не приходилось.
Пуэрто-Суарес — ближайшая боливийская деревня — представляла собой кучку жалких, крытых пальмовыми листьями лачуг, в которых ютились проспиртованные обитатели. Деревня находилась в семи милях от Корумбы, в западном углу озера Касерес. Шесть месяцев в году она была отрезана от остального мира наводнением и своим существованием была обязана контрабандной торговле с городом, которая велась по ночам. Боливийцы возмущались, когда сравнивали убожество Пуэрто-Суареса с относительной роскошью Корумбы и отказывались признавать между ними какую-нибудь разницу. Местность около Пуэрто-Суареса изобиловала змеями, самые страшные из них были гремучая змея и сурукуку, или бушмейстер. Не берусь утверждать, будто я сам слышал, чтобы эти ядовитые виды змей издавали какие-нибудь звуки, но местные жители решительно утверждают, что змеи умеют довольно успешно подражать зову птиц и таким образом привлекают их, о чем я уже упоминал.
Гремучие змеи обычно встречаются спутанными в клубки по полдюжине штук в каждом; их укус смертелен —смерть наступает вследствие кровотечения из носа. Бушмейстер — необыкновенно агрессивная змея и нападает на человека, даже когда ее не тревожат; один ее укус быстро вызывает смерть, но эта тварь продолжает жалить до тех пор, пока не исчерпает весь свой яд.
