Текст книги "Адская война"

Автор книги: Пьер Жиффар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

Он поймал ее, показал маршалам и толпе и бросил в могилу; помощники отвязали тело и стащили его туда же. Затем они закидали ее землей и затоптали ногами.

Теперь наступила моя очередь. Какие же пытки предназначены для меня? Я догадывался, что моя первоначальная мысль о погребении заживо была ошибкой; судя по величине ямы, меня собирались зарыть в ней по шею, а затем отрубить голову. Но это было бы слишком просто; наверно мне предстоят какие-нибудь предварительные пытки.

Мне освободили рот, вынув заклепку, затем палач схватил меня за плечо и потащил к эстраде; на которой сидели маршалы. Ду обратился ко мне с речью:

– Ты видел, ничтожный белый, – сказал он с презрительной улыбкой, – что представляют теперь наши армии. Вы долго притесняли нас, вы хотели сделать нас своими рабами, овладеть Азией, искони нашим материком. Теперь мы отвечаем на это победоносным походом в вашу землю, которая будет принадлежать нам от мыса Финистер и до Уральских гор. Мы знаем, что ты один из тех, которые проповедовали союз белых против Китая. Оттого ты и будешь казнен последним; мы решили дать тебе возможность увидеть, к чему привела твоя проповедь. Ты будешь повешен – но не задушен, не тревожься – потом тебя зароют в землю… Преклони колени, несчастный, перед нашим величием!

Все время палач дергал меня за плечо, стараясь поставить на колени; я догадался об этом по его жестам, но изо всех сил оказывал сопротивление.

Чувство ужаса уступило место припадку бешенства. Я оттолкнул палача и крикнул маршалу.

– Преклонить колени перед тобой, желтая обезьяна! Нет ты еще не знаешь силы белых. Вы полагаетесь на количество и торжествуете победу, потому что захватили нас врасплох, раздавив своим множеством. Глупая мартышка! Не пройдет и трех месяцев, как наши ученые и техники изобретут способы истреблять вас миллионами. Подвигайтесь вперед, сколько хотите. Я знаю, чем кончится ваш поход. Ни один из вас не вернется в Китай, ни один!

Толпа, не понимавшая моей речи, но догадывавшаяся о ее оскорбительном смысле, заворчала, теснясь ко мне с угрожающими жестами. Это поддало мне жару. Я быстро нагнулся, сорвал с ноги башмак и швырнул в маршала. Он шлепнулся ему прямо в нос; золотые очки китайца свалились от удара.

Толпа завыла, передо мной мелькнули ножи, сабли… Я ждал уже смерти-избавительницы от пыток, но маршал что-то крикнул и толпа отхлынула.

Меня потащили к столбу, накинули на шею петлю. Палач схватил конец веревки, перекинутой через блок, повис на ней и поднял меня над землей. Петля затянулась, я задыхался, у меня потемнело в глазах. Но прежде, чем я успел потерять сознание, палач отпустил веревку и ноги мои снова коснулись земли.

Велика сила инстинкта самосохранения! Лишь только мои ноги уперлись в землю, мои руки поспешили отпустить затянувшуюся и душившую меня петлю. Но я не успел перевести дух, как снова был поднят и снова корчился, задыхаясь в петле.

Пять раз повторял палач этот прием и всякий раз мои руки, помимо моей воли, растягивали петлю, подготовляя меня для новой пытки.

Наконец, меня спустили на землю в последний раз и сняли петлю с моей шеи. Как ни был я ошеломлен этой пыткой, у меня еще хватило энергии взглянуть на маршалов и выругать их канальями, мерзавцами, вампирами, обезьянами. Но обезьяны толковали о своих делах, не обращая ни малейшего внимания на мои крики.

Меня потащили к могиле, опустили в нее и принялись закапывать. Сырая холодная земля постепенно охватывала мои ноги, живот, грудь. Холод пропитывал мое тело насквозь, до мозга костей, страшная тяжесть давила на мою грудь, я с трудом дышал. Палач, опустившись на колени, заботливо уминал ладонями землю вокруг моей шеи.

В эту минуту я увидел моего знакомца, сиамского корреспондента. Он исполнил свое обещание навестить меня перед «церемонией». Он семенил ножками, улыбался, кивал мне головой, и посылал воздушные поцелуи.

– Как вы себя чувствуете, коллегам – спросил он. – Надеюсь вам покойно… хе, хе!.. Не угодно ли папироску?.. я подержу… хе! хе!..

– Пошел к черту, животное! – прорычал я. – Невежа! – сказал он обиженным тоном. А еще парижанин!

И он отошел, оскорбленный до глубины души.

Тогда палач левой рукой схватил меня за бороду, откинул мою голову назад, а пальцами правой руки впился в мой левый глаз, вырвал его и бросил собаке. Еще секунда – и правый глаз последовал за своим злополучным товарищем. Я чувствовал, как мои пустые орбиты облились горячей кровью, слышал, как отвратительные мопсы чавкают моими бедными глазами, и – удивительная вещь! – несмотря на отсутствие глаз видел перед собой палача, готовившегося отрубить мне голову.

В ту минуту я решительно никак не мог понять, чем объяснить это явление.

Палач несколько раз взмахнул саблей, потом присел на корточки, и размахнулся…

Сабля свистнула в воздухе. Невольный крик сорвался с моих губ…

XXIV. КОНЕЦ КОШМАРА

Размышления отрубленной головы. Голос Ванга. Воскресший Пижон. Джим Кеог и Вами. Свадьба. Банкет. Мое поздравление. Прогулка с Пижоном. Вещий сон.

Я кричал и не мог остановиться, хотя уже не сознавал, что происходит вокруг меня.

Я тщетно таращил глаза или, лучше сказать, пустые орбиты моих глаз; палач куда-то исчез, все вокруг погрузилось в какую-то мглу.

Наконец, мой крик прекратился. Теперь другой звук, напоминавший глухие раскаты грома, поразил мой слух.

– Моя голова отрублена, – думал я. – Она покатилась куда-то например, к ногам маршалов… Но она еще сохранила жизнь и смутно воспринимает звуки. Этот гул, вероятно, грохот барабанов, приветствующих мою казнь…

Странно! Грохот затих, уступив место глухим ударам по какой-то деревянной поверхности.

Еще страннее! Холодный пот, катящийся по моему лицу, отирается куском полотна. Это делает моя левая рука, которая схватила полотно и лихорадочно проводит им по моему лицу, волосам, шее…

Шее! Так моя шея еще при мне?

Вздор! – подумал мой мозг. Она осталась в земле вместе с остальным телом.

Но вот я слышу чей-то голос Он сопровождается сильными ударами и повторяет!

– Мусси! Мусси!

Невозможно ошибиться – это голос Ванга, моего китайца, убитого гранатой Джима Кеога в самом начале этой адской войны. Стало быть, я – в загробном мире, и мой верный бой узнал своего старого хозяина? Он хочет снова поступить ко мне на службу? Но чем я буду платить ему – тенями франков?

Однако я замечаю, что душевное состояние обезглавленных совсем неизвестно ученым.

– Какая досада, – думаю я, – что нельзя опять приладить голову к телу. Я мог бы прочесть в нашей Медицинской Академии интереснейший доклад о переживании после казни.

Но голос раздается все громче и громче.

– Отоприте, мусси, отоприте! – кричит он – Вставать пора!

Не понимая, каким волшебством я очутился в постели – очевидно, души умерших обладают способностью к галлюцинациям! – я вскакиваю, ощупью пробираюсь по темной комнате к двери, повертываю ключ и торопливо возвращаюсь в постель.

Дверь тихонько отворяется.

– Кто там?

– Да я же, мусси, – отвечает голос Ванга. Очевидно, моя голова не в порядке. Да и не мудрено: не может же такая операция, как отсечение головы пройти бесследно для умственных способностей. Во всяком случае, это неприятно, и я говорю с досадой:

– Отстань! Ты мне надоел…

Но вот я слышу шорох отодвигаемых занавесей и в комнату врываются волны света.

Чудеса! Я вижу – или мне мерещится, будто я вижу – свою комнату, мебель, камин, стенные часы, мое платье, крахмальную рубашку…

Что бы это значило?

Ванг стоит теперь перед моей кроватью – Ванг, убитый восемь месяцев тому назад на Арденских равнинах, Ванг, который на моих глазах грохнулся с раздробленным черепом из гондолы «Южного».

– Будет конец этому дурачеству? – говорю я сердито. – Ведь ты не мог спастись, ты умер…

– Я? Нет, мусси, ни капельки не умер… Я лег вчера в девять часов, и встал рано-рано, и подходил шесть раз к дверям мусси, а в двенадцать постучал тихонько, но г. Пижон телефонировал Ванг, стучи сильней…

– Пижон? Телефонировал? Что ты мелешь?

– Да, мусси. Пора на свадьбу, мусси запоздал…

– На какую свадьбу?

– Мисс Вандеркуйп и поручика Дэвиса.

– Ты бредишь или дурачишь меня!.. Мисс Вандеркуйп сожгли на костре, Дэвис умер от холеры, а Пижона твои же милые соотечественники исполосовали и ободрали живьем Пошел вон! Убирайся, не приставай ко мне.

Но Ванг стоит с разинутым ртом и беспомощной улыбкой на лице.

Моя рубашка, влажная от холодного пота, вызывает у меня неприятное ощущение. Это наводит меня на удачную мысль:

«Постой, брат, я тебя поймаю», – думаю я. И говорю вслух:

– Подай мне чистую рубашку!

Как то он вывернется? Не найдет же он тень рубашки. Да и как ее подашь, тень?

Но нет… он преспокойно достает из комода чистую рубашку и помогает мне надеть ее.

Непостижимо! Решительно у меня не все дома… Надо будет принять тень бромистого калия.

Раздается стук в дверь.

– Войдите!

Это Пижон и г. Вандеркуйп. Они оба входят, смеясь.

– Как вам это понравится.! – говорит голландец. – Стало быть, вы не хотите присутствовать на свадьбе моей дочери?

– Но…

– Вспомните, что процессия отправится в сорок пять минут первого в церковь св. Иакова. А вы еще в постели. Что с вами, милейший?

– Это вина вчерашнего банкета, – говорит Пижон, подсмеиваясь.

– Но…

– Ну, теперь, раз вы проснулись, одевайтесь поскорее. Мы подождем вас; только и вы поторопитесь.

– Да что с вами? – с беспокойством спрашивает Пижон. – Какие у вас странные глаза…

Глаза! Каким образом тень Пижона может видеть у моей тени глаза, когда они у меня вырваны?

– Воды! – говорю я, указывая на графин. – Ради Бога, воды!

Прежде всего я смачиваю себе голову. Невозможно ошибиться: это череп, настоящий череп, даже очень твердый череп, а вовсе не тень его. И глаза тоже – целехоньки! Откуда же они взялись, как могли они вернуться на свое место? Ведь мопсы их счавкали… я слышал.

Неразрешимая проблема! Ну, как бы то ни было, раз у меня все на месте, надо этим пользоваться.

– Итак, я спасен? – говорю я, горячо пожимая руки моим друзьям.

Они отвечают недоумевающими взглядами.

– И вы, мой дорогой Пижон? Я вижу, у вас наросла новая кожа… И мисс Ада? Как она-то спаслась, г. Вандеркуйп?

Но я замечаю, что чем дальше в лес, тем больше дров. Друзья мои переглядываются не только с недоумением, но и как будто с испугом. Я говорю г. Вандеркуйпу, что странный сон сбил меня с толку, что я сейчас оправлюсь и через четверть часа буду готов. Он уходит.

– Теперь, дружище, потолкуем. Через пять минут китаец приготовит мне ванну, а пока попытаемся выяснить положение. Во-первых, где мы?

– В Гааге, в отделе «Всемирного Соглашения».

– Какое сегодня число?

– Вон отрывной календарь на стене. Читайте сами:

21 сентября…

– 1937 года, – доканчиваю я.

– Виноват, вы перескочили через тридцать лет. Зачем так торопиться?

– Милейший, это вы отстали. Посмотрите сами 1937…

– 1907!

– 1937!

– Виноват, 1907!

– Виноват, 1937. Снимите, посмотрите поближе; вы, очевидно, близоруки.

Пижон снял календарь. Чернильная клякса над цифрой 0 придает ей вид 3. Но вблизи не остается сомнений: напечатано 1907.

Я признаю свою ошибку. Очевидно, мое зрение все-таки пострадало от грубых пальцев палача.

– Итак, у нас 21 сентября 1907 года…

– 22 сентября 1907 года, – поправил Пижон. – Это вчерашний листок; Ванг еще не успел оторвать его.

– Хорошо, будь по-вашему. Мы в Гааге, в отделе г. Вандеркуйпа, дочь которого сегодня венчается с поручиком Дэвисом, – это все верно, и вы уверены, что так оно и есть?

– Совершенно уверен.

– Хорошо… Не обращайте внимания на нелепость моих вопросов, если они нелепы – помогите мне добиться толку. Как мы попали в Гаагу?

– В качестве корреспондентов на конференцию мира, как и другие наши собратья по перу. Мы прибыли сюда 25 августа, поселились вместе и остались здесь на день после закрытия конференции, состоявшегося вчера…

– Ага! Я начинаю собираться с мыслями. Значит, инцидент за десертом произошел только вчера, а сегодня объявлена война…

– Никаких инцидентов за десертом не было и никто никому не объявлял войну. Конференция закончилась великолепным банкетом, затянувшимся далеко за полночь; вина были превосходные и пары их, я вижу, прошли для вас не совсем бесследно. Вы, вероятно, видели сон, от которого еще не можете отделаться…

– Вы думаете?

– Иначе нельзя объяснить ваши слова…

– Разве они так нелепы?

– Есть грех…

– Значит, инцидента не было? Войны нет? А аэрокар «2000 года».

– Что?

– Аэрокар нашей газеты «2000-го Года»? Ведь мы же вместе летели на нем и мисс Ада с нами, после пожара Гааги…

– Пощадите! Какой «2000 год»? Такой и газеты нет – все это вам приснилось. Вспомните: вы здесь от «Petit Journal», а я от «Фигаро»…

Это был как бы внезапный проблеск света. В первый раз после долгого кошмара я вернулся к действительности.

Ванг объявил, что ванна готова, и я отправился в туалет, где холодный душ совершенно освежил меня. Я продолжал разговаривать с Пижоном через тонкую перегородку.

– Ах! Если бы вы знали, какие необычные видения преследовали меня в эту ночь, – говорил я. – В свободное время я расскажу вам…

Пижон лучший из моих товарищей; добрейший и милейший малый, всегда готовый балагурить и плесть небылицы, но трезвый и точный в своих корреспонденциях. Мы часто путешествуем с ним вместе, естественно, что он сыграл такую видную роль в моем сне.

Через четверть часа я был готов и мы спустились вниз, а залу, где уже собрались приглашенные.

С какой радостью увидел я очаровательную мисс Аду и ее жениха. Как сердечно пожимал я им руки, рассыпаясь в пожеланиях счастья. Они были видимо тронуты, но и как будто немножко смущены моим волнением.

– Как они могут оставаться спокойными после таких ужасов? – подумал я – Шутка сказать: умереть от холеры, сгореть на костре…

Да что же я? Ведь это было во сне!..

Началась суматоха; брачная процессия отправлялась в церковь, все вышли из залы, стали рассаживаться по экипажам.

Я влез в открытое ландо и невольно отшатнулся. Передо мной, на передней скамейке сидели, дружески беседуя, Джим Кеог и Вами.

Но я быстро сообразил, в чем дело. Это были американский уполномоченный коммодор Клейтон и японский делегат г. Цукуба, с которыми я познакомился на конференции.

Но какое сходство! Я положительно чувствовал себя не в своей тарелке, вспоминая известные уже читателю события, в которых эти лица играли такую деятельную и трагическую роль.

В церкви, пока совершался венчальный обряд, я переживал мысленно события моего фантастического сна… Я видел мисс Аду в гондоле «Южного», на палубе «Кракатау», когда она отправлялась на поиски своего Томми…

Как она любила его… в моем сне. Надеюсь, и в действительности будет то же.

Я видел ее жениха в Кейп-Весте, когда он устраивал разрыв белых с японцами. За этим последовала вторая фаза адской войны: научные бойни Эриксона, катастрофа на канале, «белая стена», победоносное нашествие китайских полчищ. Хорошо, что эта часть войны происходила только во сне!

Как и первая, впрочем… И то хорошо! Ведь обе фазы сопровождались ужасающими гекатомбами! Сколько крови! Сколько трупов!

Передо мной быстро замелькали отвратительные зрелища, картины пожаров, побоищ, взрывов, подводных катастроф… Какое счастье, что этого не было в действительности! Но неужели это еще будет – не во сне, а наяву?

Кто-то тронул меня за руку и сказал вполголоса:

– Обряд кончился. Расходятся… Я вздрогнул; это говорил Вами… то есть, г. Цукуба. Друзья и знакомые столпились в ризнице, поздравляя новобрачных. Когда очередь дошла до меня, я слазал с глубоким волнением.

– Примите поздравление от товарища ваших испытаний.

Они с изумлением взглянули на меня. Я понял, что дал маху. Но останавливаться было некогда, другие поздравите ли следовали за мной.

Когда я поздравлял г. Вандеркуйпа, он сказал:

– Мы рассчитываем вас видеть за завтраком, дорогой мой.

Я принял приглашение тем охотнее, что чувствовал изрядный аппетит. Еще бы – сколько времени у меня ничего во рту не было, кроме скверного риса, которым пичкали меня китайцы…

Тьфу! Опять это наваждение! Очнусь я когда-нибудь от сна или нет?

За завтраком – одним из тех лукулловских пиршеств, о которых желудок гастронома долго хранит благодарное воспоминание – было шумно и весело.

Очаровательная мисс Ада председательствовала с удивительной грацией; Том Дэвис, статный молодец, с гордостью посматривал на нее. Приятно было смотреть на эту парочку.

Мне досталось место между двумя роттердамскими арматорами, родственниками г-жи Вандеркуйп, говорившими только по-голландски. Естественно, что наша беседа отличалась лаконизмом. Иногда тот или другой из моих соседей указывал на свою тарелку и произносил одобрительным тоном.

– Bien! Bien!

На что я отвечал тоном глубокого убеждения:

– О, да!

Затем мы погружались в безмолвие.

Но я был рад этому. Это молчание давало мне возможность возвращаться к моему сну, припоминать недавно пережитые события. Я видел за столом, в веселой толпе гостей, участников недавних ужасов. Я видел г-жу Лувэ и мадмуазель Резон, замученных на Красной Площади, и удивлялся, как могут они смеяться так весело; мне казалось, что воспоминание о жестокой пытке должно навсегда согнать улыбку с их уст! Я видел генерала Страугберга, убитого при Туксоне; аугсбургского бургомистра, сдававшего город аэрадмиралу Рапо; добродушного Лаглэва, погибшего при взрыве плотины, и многих других участников кровавой драмы… Случайно я встретился глазами с Пижоном; он смотрел на меня с беспокойством и, поймав, мой взгляд, приложил палец ко лбу Я понял: он догадался о моем состоянии и напоминает мне о необходимости взять себя в руки.

Я встряхнулся, стараясь отогнать наваждение.

Наступил неизбежный момент тостов. Очередь дошла до меня: я должен был сказать несколько слов, как представитель печати.

Я встал с бокалом шампанского, но едва я произнес обычное:

Милостивые Государыни и Милостивые Государи! – как странное явление омрачило для меня этот праздник. В глубине залы я увидел голубоватое облако, среди которого пылали, точно грозное предостережение на Валтасаровском пире, слова. «War Insanes Asylum» убежище военных сумасшедших.

Ошеломленный этим видением, я с усилием произнес несколько бессвязных фраз. Я упомянул о жестоких испытаниях, так героически перенесенных очаровательной новобрачной и ее супругом – и увидел недоумевающие лица, удивленные взгляды… Кое-как я закончил пожеланием долгой и счастливой жизни молодым супругам, выразив при этом – совершенно некстати! – надежду, что их существование никогда больше не возмутят ужасы адской войны, подобной той, которая так недавно заливала кровью мир. Сказав это и чувствуя, что великая держава-пресса безнадежно осрамилась в моем лице на этом брачном пиршестве, я беспомощно опустился на стул среди неловкого молчания присутствующих, в глазах которых явственно читались соболезнующие слова.

– Бедняга совсем рехнулся; видно переутомился во время конференции!

К счастью, Пижон немедленно поднялся и поддержал профессиональную честь, произнеся коротенькую, веселую и остроумную речь, вызвавшую бурю аплодисментов.

В толчее, последовавшей за окончанием банкета, он подошел ко мне и, взяв меня под руку, сказал:

– Проведем конец дня в Шевенгене; морской воздух поможет вам вернуться к нормальному состоянию.

Я принял его приглашение. Вскоре мы уже прогуливались по морскому берегу.

Свежий ветерок вернул меня к действительности и помог собраться с мыслями.

– Теперь расскажите мне, что вы видели во сне, – сказал Пижон. – Это поможет вам отделаться от кошмара, который, видимо, гнетет вас до сих пор.

Я начал рассказ и закончил его к восьми вечера, в ресторане «Батавия», куда мы зашли пообедать.

Лейтмотив моего сна дала мне Гаагская конференция, – заключил я, – эти разговоры о мире, с затаенной мыслью о войне. Но все-таки я удивляюсь такой связности и последовательности видений, хотя и вижу, как много в них неладного.

– Да, есть-таки. Английский король, объявляющий войну через четверть часа после инцидента без совещания с парламентом – это даже для сна чересчур. Да и по части изобретений вы уж очень проворны. Как это у вас электричество держится на проводнике без изолятора? Что вы проделываете с волнами Герца…

– Пижон, бессовестный! Ведь эту часть вы же мне объясняли!

– Во сне, во сне, не забывайте – в вашем сне. Да, правда, вы не виноваты.

– Как бы то ни было, устраняя все несообразности, суть вашего сна, может быть, вовсе уж не так фантастична. Наука и техника прилагающие свои методы к изобретению средств истребления, сулят в будущей войне гекатомбы грандиознее эриксоновских, напряженные приготовления к войне должны когда-нибудь разрешиться общей свалкой; желтых мы додразним до того, что «желтая опасность» превратится в действительность… словом, ничего невозможного нет, что ваш сон окажется вещим. Изложите-ка его на бумаге, пока не забыли. Жаль будет, если забудется.

Я последовал совету моего друга и изложил свой сон письменно, подразделив его на главы и снабдив каждую приличествующим заголовком. В таком виде я сдал его в печать – в надежде, что снисходительный читатель отнесется благодушно к его несообразностям и согласится с мнением моего друга Пижона о его сути.