Текст книги "Розанн. Смеющийся полицейский (сб.)"

Автор книги: Пер Вале

Соавторы: Май Шеваль
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

XVI

Автомобиль Гюнвальда Ларссона стоял на Тегнергатан возле дома номер сорок. Мартин Бек взглянул на часы и толкнул входную дверь.

Было двадцать минут четвертого. Это означало, что Гюнвальд Ларссон, который всегда старается быть точным, уже двадцать минут находится у фру Асарсон. И к этому времени он наверняка уже успел выведать все о жизни директора Асарсона, начиная с первого класса школы.

Методика допросов Гюнвальда Ларссона опиралась на правило начинать с самого начала и продвигаться вперед шаг за шагом. Эта методика могла, конечно, оказаться эффективной, но частенько она была всего лишь изматывающей и скучной.

Дверь квартиры открыл мужчина средних лет, одетый в темный костюм и при галстуке серебристого цвета. Мартин Бек назвал себя и показал служебный жетон. Мужчина протянул руку.

– Туре Асарсон, – представился он. – Я брат… умершего. Входите. Ваш коллега уже здесь.

Мужчина подождал, пока Мартин Бек повесит пальто, и вошел впереди него в широкую раздвижную дверь.

– Дорогая Мерта, это комиссар Бек.

Гостиная была большая и довольно темная. На низкой золотистой кушетке длиной не меньше трех метров сидела худощавая женщина в черном трикотажном костюме, с бокалом в руке. Она поставила бокал на стоящий возле кушетки низенький черный столик с мраморной столешницей и подала Мартину Беку руку, изогнув ладонь так, словно ждала поцелуя. Мартин Бек неловко пожал безвольные пальцы и пробормотал:

– Примите мои соболезнования, уважаемая фру.

По другую сторону мраморного столика стояли три низких розовых кресла, в одном из которых с довольно странным выражением лица сидел Гюнвальд Ларссон. Только тогда, когда Мартин Бек после любезного кивка хозяйки сам уселся в такое же кресло, он понял, что угнетает Гюнвальда Ларссона.

Дело в том, что конструкция кресла вынуждала сидящего принять горизонтальное положение, а было бы несколько странно проводить допрос лежа. Гюнвальд Ларссон сложился, как перочинный ножик, что требовало значительных усилий. Лицо у него было красным, он зло глядел на Мартина между торчащих перед ним, как альпийские вершины, колен.

Мартин Бек сначала поджал ноги влево, потом вправо, после чего попытался скрестить их и убрать под кресло, однако оно оказалось слишком низким. В конце концов он улегся в той же позе, что и Ларссон.

Вдова за это время успела опорожнить бокал и подала его деверю для того, чтобы он снова его наполнил. Деверь испытующе поглядел на нее и принес с ночного столика графин и чистый бокал.

– Позвольте предложить вам бокал шерри, комиссар, – сказал он.

Прежде чем тот успел отказаться, он наполнил бокал и поставил перед Мартином Беком.

– Я как раз спрашивал фру Асарсон, знает ли она, почему ее муж в понедельник вечером ехал в том автобусе, – сказал Гюнвальд Ларссон.

– А я ответила вам то же самое, что сказала субъекту, который был настолько бестактен, что принялся задавать вопросы о моем муже через секунду после того, как сообщил о его смерти. Не знаю.

Она сделала движение бокалом в направлении Мартина Бека и осушила его одним глотком. Мартин Бек попытался дотянуться до своего бокала, но промахнулся и снова упал в кресло.

– А вам известно, где ваш муж был раньше в тот вечер? – спросил он.

Хозяйка поставила бокал, взяла из стоящей на столе зеленой стеклянной шкатулки сигарету с оранжевой гильзой и золотым фильтром, размяла ее в пальцах, несколько раз постучала ею по крышке шкатулки и подождала, пока деверь подаст ей огонь. Мартин Бек заметил, что она не вполне трезва.

– Да, известно, – сказала она. – Он был на собрании. В шесть часов мы пообедали, потом он переоделся и около семи ушел.

Гюнвальд Ларссон вынул листок бумаги и авторучку. Ковыряя ею в ухе, он спросил:

– На собрании? Каком именно и где?

Асарсон посмотрел на невестку и, поскольку она не отвечала, пришел ей на выручку.

– На собрании кружка под названием «Верблюды». Кружок состоит из девяти членов, которые дружат со времен совместной учебы в морской школе кадетов. Они обычно собирались у директора Шёберга на Нарвавеген.

– «Верблюды», – с подозрением повторил Гюнвальд Ларссон.

– Да, – объяснил Асарсон, – они обычно приветствовали друг друга словами: «Как дела, старый верблюд?», отсюда и название «Верблюды».

Вдова бросила на деверя критический взгляд.

– Это содружество на идеологической основе, – сказала она. – Они занимаются благотворительной деятельностью.

– Вот как? – произнес Гюнвальд Ларссон. – Какой именно, к примеру?

– Это тайна, – ответила фру Асарсон. – Даже мы, жены, об этом не знаем.

Мартин Бек, ощущая на себе взгляд Ларссона, спросил:

– Вам известно, в котором часу директор Асарсон ушел с Нарвавеген?

– Известно. Я не могла уснуть и около двух встала, чтобы сделать глоточек на ночь. Тут я увидела, что Гесты еще нет дома, и позвонила Винтику, они так называют директора Шёберга, и Винтик сказал мне, что Геста ушел около половины одиннадцатого.

Она замолчала и положила сигарету.

– Как вам кажется, куда ваш муж ехал в автобусе маршрута № 47? – спросил Мартин Бек.

Асарсон испуганно посмотрел на него.

– Естественно, он ехал к какому-нибудь клиенту. Мой муж был очень энергичным и много работал в фирме. Туре ее совладелец. Нередко мужу приходилось заниматься делами фирмы даже по ночам. Например, когда кто-нибудь приезжал из провинции и должен был только на одну ночь остановиться в Стокгольме и… – Она замолчала, подняла свой пустой бокал и принялась вертеть его в руке.

Гюнвальд Ларссон был занят тем, что делал записи на листке бумаги. Мартин Бек выпрямил ногу и помассировал колено.

– У вас есть дети? – спросил он.

Фру Асарсон подвинула бокал деверю, чтобы тот его наполнил, однако деверь не глядя поставил бокал на ночной столик. Она окинула его обиженным взглядом, с трудом поднялась и стряхнула с юбки пепел.

– Нет, комиссар Пек. Мой муж, к сожалению, не смог подарить мне детей.

Она около минуты глядела горящими глазами в какую-то точку за левым ухом Мартина Бека. Несколько раз моргнула, потом посмотрела на него самого.

– Ваши родители американцы, герр Пек? – спросила она.

– Нет, – ответил Мартин Бек.

Гюнвальд Ларссон по-прежнему писал. Мартин Бек вытянул шею и заглянул в листок. Он был покрыт изображениями верблюдов.

– Прошу прощения, комиссар Пек и Ларссон, мне нужно уйти, – сказала фру Асарсон и неуверенным шагом направилась к двери. – До свидания, мне было очень приятно, – заплетающимся языком пробормотала она и закрыла за собой дверь.

Гюнвальд Ларссон спрятал авторучку и листок с намалеванными верблюдами, выкарабкался из кресла и спросил, не глядя на Асарсона:

– С кем он спал?

– С Эйвор Ольсон, она работает в офисе фирмы, – ответил Асарсон, бросив быстрый взгляд в сторону закрытой двери.

XVII

Вряд ли можно было сказать что-нибудь хорошее о той неприятной среде.

Как и следовало ожидать, вечерние газеты раскопали историю со Шверином и изложили ее в обширных репортажах, нашпигованных подробностями и саркастическими намеками в адрес полиции.

«Расследование зашло в тупик. Полиция втихомолку спрятала главного свидетеля. Полиция бессовестно обманула прессу и общественность».

«Если пресса и Великий Детектив – Общественное Мнение – не получают точной информации, то каким образом полиция может рассчитывать на их помощь?»

Единственная вещь, о которой не упоминали газеты, была смерть Шверина, однако это объяснялось, по-видимому, лишь длительностью процессов набора и печати.

Каким-то образом им также удалось разнюхать горькую правду о неудовлетворительном состоянии места преступления, когда туда прибыли специалисты из Института судебной экспертизы.

«Драгоценное время было упущено!»

К несчастью, групповое убийство совпало с запланированным несколько недель назад обыском киосков и табачных лавочек с целью обнаружить порнографическую литературу, оскорбляющую общественную мораль.

Одна из газет язвительно сообщила на первой полосе, что по городу носится охваченный исступлением психически больной убийца, население в панике, горячие следы остывают, а в это время целая армия духовных наследников Олафа Бергстрёма[5]5
  Олаф Бергстрём (1841—1910) – баптистский проповедник, убежденный трезвенник. Основатель (1879 г.) и глава (1880—1881 гг.) масонской ложи в Швеции. Позднее активно действовал в США.


[Закрыть] с топотом мечется по городу, разглядывает порнографические открытки и, почесывая в затылке, пытается разобраться в путаной инструкции Министерства юстиции и понять, что следует считать оскорблением общественной морали, а что – нет.

Колльберг пришел на Кунгсхольмсгатан около четырех часов дня. У него были кристаллики льда в волосах и бровях, угрюмое выражение лица и пачки газет под мышкой.

– Имей мы столько информаторов, сколько развелось писак, можно было бы даже пальцем не шевелить, – сказал он.

– Все дело в деньгах, – заметил Меландер.

– Сам знаю. Но разве это помогло бы?

– Нет, – ответил Меландер. – Однако это самое простое объяснение.

Он вытряхнул пепел из трубки и углубился в свои бумаги.

– Ты, наконец, поговорил уже с психологами? – о кислой миной поинтересовался Колльберг.

– Да, – не поднимая головы, ответил Меландер. – Протокол сейчас перепечатывают.

В штаб-квартире расследования появилось новое лицо. Треть обещанного пополнения только что прибыла. Монссон из Мальмё.

Монссон был почти такого же роста, как Гюнвальд Ларссон, однако внешне выглядел гораздо менее устрашающе. Из Сконе он приехал на собственном автомобиле. Причем вовсе не для того, чтобы получить ничтожную компенсацию в сорок шесть эре за один километр, а потому, что совершенно справедливо полагал, что было бы неплохо иметь в своем распоряжении автомобиль с буквой «М» на номерном знаке.

Теперь он стоял у окна и глядел на улицу, одновременно жуя зубочистку.

– Для меня есть какая-нибудь работа? – спросил он.

– Да. Мы не успели допросить несколько человек. Например, фру Эстер Кельстрём, вдову одной из жертв.

– Вдову слесаря Юхана Кельстрёма?

– Да. Она живет на Карлбергсвеген, 89.

– А где находится Карлбергсвеген?

– Вон там висит план, – усталым голосом сказал Колльберг.

Монссон положил изжеванную зубочистку в пепельницу Меландера, вынул из внутреннего кармана новую и с хмурым видом осмотрел ее. С минуту он изучал план города, потом надел плащ. В дверях он обернулся и посмотрел на Колльберга.

– Послушай.

– Да, в чем дело?

– Тут есть какой-нибудь магазин, где можно купить ментоловые зубочистки?

– Не знаю.

– Ага, – удрученно сказал Монссон. Перед тем как выйти, он добавил: – Но ведь должны же они здесь быть. Дело в том, что я недавно бросил курить.

Когда дверь за ним закрылась, Колльберг посмотрел на Меландера и сказал:

– Я однажды уже встречался с этим субъектом. В Мальмё, прошлым летом. Тогда он сказал то же самое.

– О зубочистках?

– Да.

– Странно.

– Что?

– То, что за целый год он не смог проверить, продаются ли они.

– Эх, ты безнадежен, – сказал Колльберг.

Меландер принялся набивать трубку. Все еще не поднимая взгляда, он сказал:

– У тебя плохое настроение?

– Конечно, черт возьми, – ответил Колльберг.

– Злиться бессмысленно. В таком состоянии все валится из рук.

– Тебе легко говорить, – ответил Колльберг, – потому что ты флегматик.

Меландер не отреагировал на это, и разговор закончился.

Несмотря на все утверждения о чинимых полицией препятствиях, Великий Детектив – Общественность – действовал без устали целый день.

Сотни людей звонили или приходили лично, чтобы сообщить, что они, предположительно, ехали в том автобусе, в котором произошло групповое убийство.

Всю эту информацию нужно было перемолоть в мельницах допросов, и только в одном случае этот труд оказался не напрасным.

Мужчина, который сел в двухэтажный автобус возле Юргордсброн в понедельник вечером около десяти часов, заявил о готовности присягнуть, что видел Стенстрёма. Он сделал это заявление по телефону Меландеру, и тот сразу же вызвал его.

Это был мужчина лет пятидесяти. Судя по всему, он был абсолютно уверен в том, что говорит.

– Значит, вы видели ассистента Стенстрёма?

– Да.

– Когда?

– Тогда, когда я сел возле Юргордсброн. Он сидел слева за водителем.

Мужчина был прав, однако Меландер не подал виду. Сведения о том, как сидели жертвы, еще не просочились в прессу.

– Вы уверены, что это был он?

– Да.

– Откуда у вас такая уверенность?

– Я узнал его. Когда-то я работал ночным вахтером.

– Да, – сказал Меландер. – Пару лет назад вы сидели в вестибюле старого здания управления полиции на Агнегатан. Я припоминаю вас.

– Это правда, – удивился допрашиваемый. – А я вас не помню.

– Я видел вас только два раза, – сказал Меландер. – И мы с вами никогда не разговаривали.

– Однако Стенстрёма я прекрасно помню. Потому что… – Он замялся.

– Я вас слушаю, – благожелательно ободрил его Меландер. – Потому что?..

– Он выглядел так молодо и был одет в джинсы и спортивную куртку, поэтому я подумал, что он не является сотрудником полиции, и хотел проверить у него документы. И…

– Да?

– Через неделю я сделал ту же ошибку. Это было досадно.

– Ну ничего, бывает. А теперь, когда вы увидели его позавчера вечером, он узнал вас?

– Нет. Наверняка нет.

– Рядом с ним кто-нибудь сидел?

– Нет, место рядом было пустым. Я отлично это помню, потому что вначале хотел поздороваться с ним и сесть рядом. Но потом решил, что с моей стороны это было бы невежливо.

– Жаль. Вы вышли на Сергельсторг?

– Да. Там я пересел в метро.

– А Стенстрём остался?

– Да, наверное. Во всяком случае я не видел, чтобы он выходил.

– Вы позволите предложить вам чашечку кофе?

– Конечно, спасибо, – поблагодарил допрашиваемый.

– Я буду вам весьма обязан, если вы не откажетесь взглянуть на несколько фотографий, – сказал Меландер. – К сожалению, они довольно неприятные.

– Понимаю, – пробормотал свидетель.

Он посмотрел на фотографии. При этом он побледнел и несколько раз сглотнул слюну. Единственным человеком, которого он опознал, был Стенстрём.

Через минуту явились почти одновременно Мартин Бек, Гюнвальд Ларссон и Рённ.

– Ну, – сказал Колльберг, – Шверин…

– Да, – ответил Рённ. – Умер.

– Ну и?..

– Он что-то сказал.

– Что?

– Не знаю, – ответил Рённ и поставил магнитофон на стол.

Они стояли вокруг стола и слушали.

– Кто стрелял?

– Днрк.

– Как он выглядел?

– Акальсон.

– Из этого твоего допроса ничего не выжмешь. Послушай, к тебе обращается старший ассистент Улльхольм…

– Он умер.

– О, дьявол, – сказал Гюнвальд Ларссон. – Мне хочется блевать, когда я слышу этот голос. Однажды он обвинил меня в служебном проступке.

– А что ты сделал? – спросил Рённ.

– Выругался в дежурке полицейского участка округа Клара. Двое парней приволокли голую девку. Она была мертвецки пьяна, визжала, как ненормальная, и в машине сорвала с себя одежду. Я пытался им объяснить, что они должны были хотя бы одеяло набросить на эту б…, прежде чем приводить ее в участок. А Улльхольм заявил, что я нанес моральную травму женщине, причем несовершеннолетней, этим грубым, вульгарным словом. Он тогда был дежурным. Потом он перевелся в Сольну, чтобы быть поближе к лону.

– Лону природы?

– Нет, думаю, к лону собственной жены.

Мартин Бек еще раз запустил магнитофонную лепту.

– Кто стрелял?

– Днрк.

– Как он выглядел?

– Акальсон.

– Ты сам придумал эти вопросы? – поинтересовался Гюнвальд Ларссон.

– Да, они у меня записаны здесь, – робко сказал Рённ.

– Прекрасно.

– Он пришел в сознание только на полминуты, – обиженно произнес Рённ. – Потом он умер.

Мартин Бек еще раз воспроизвел запись. Потом еще и еще.

– Черт его знает, что он бормочет, – сказал Колльберг.

Он не успел побриться и задумчиво почесывал щетину на подбородке.

Мартин Бек обратился к Рённу.

– А ты как считаешь? Ты ведь там был.

– Ну, – сказал Рённ, – я считаю, что он понял вопросы и пытался ответить.

– Ну и?

– И на первый вопрос он ответил отрицательно, например, «не знаю» или «я не узнал его».

– Черт его знает, как ты сумел догадаться о таком ответе по этому «днрк», – изумленно сказал Гюнвальд Ларссон.

Рённ покраснел и неуверенно заерзал.

– Да, – сказал Мартин Бек, – почему ты пришел к подобному выводу?

– Не знаю, – ответил Рённ. – У меня сложилось такое впечатление.

– Ага, – произнес Гюнвальд Ларссон. – И что же дальше?

– На второй вопрос он четко ответил: «Акальсон».

– Да, – сказал Колльберг. – Я это слышал. Но что он имел в виду?

Мартин Бек кончиками пальцев массировал лоб у корней волос.

– Акальсон, – задумчиво произнес он, – или, возможно, Якобсон.

– Он сказал: «Акальсон», – уперся Рённ.

– Верно, – согласился Колльберг, – но такой фамилии не существует.

– Нужно проверить, – сказал Меландер. – Может, такая фамилия существует. А теперь…

– Ну?

– Теперь мы, полагаю, должны передать ленту специалистам. Если наша лаборатория не справится, нужно будет обратиться на радио. Там у звукооператоров аппаратура получше. Они могут разделить звуки на ленте, проверить ее на разных скоростях.

– Согласен, – сказал Мартин Бек, – это хорошая мысль.

– Только сперва сотрите этого Улльхольма, – сказал Гюнвальд Ларссон, – а то выставим себя на всеобщее посмешище. – Он огляделся по сторонам. – А где этот желторотый Монссон?

– Наверное, заблудился, – ответил Колльберг. – Все же надо было объяснить ему, как туда добраться. – Он тяжело вздохнул.

Вошел Эк, в задумчивости поглаживая свои серебристые волосы.

– Что там еще? – спросил Мартин Бек.

– Газеты жалуются, что не получили фотографии того мужчины, которого до сих пор не опознали.

– Ты ведь сам знаешь, как он выглядел на этой фотографии, – сказал Колльберг.

– Да, но…

– Погоди, – перебил его Меландер. – Можно дать описание. Возраст тридцать пять-сорок лет, рост метр семьдесят один, вес шестьдесят девять килограммов, сорок второй размер обуви, глаза карие, шатен. Имеется шрам после удаления аппендикса. Темные волосы на груди и животе. Старый шрам на стопе. Зубы… нет, об этом лучше не упоминать.

– Я отправлю им это, – выходя сказал Эк.

Примерно минуту все молчали.

– Фредрику удалось кое-что установить, – наконец сказал Колльберг. – Оказывается, Стенстрём уже сидел в автобусе, когда проезжал по Юргордсброн. Следовательно, он ехал из Юргордена.

– За каким чертом его туда понесло? – удивился Гюнвальд Ларссон. – Вечером? В такую погоду?

– Я тоже кое-что выяснил, – сказал Мартин Бек. – Вероятнее всего, он не был знаком с той медсестрой.

– Это точно? – спросил Колльберг.

– Нет.

– На Юргордсброн он был один, – добавил Меландер.

– Рённ тоже кое-что установил, – сказал Гюнвальд Ларссон.

– Что именно?

– То, что «днрк» означает «я не узнал его», я уже не говорю о человеке по фамилии Акальсон…

Это было все, что удалось установить в среду, пятнадцатого ноября.

Шел снег. Падали большие мокрые хлопья. Уже было совершенно темно.

Конечно, фамилии Акальсон нет. По крайней мере, в Швеции.

В четверг им вообще ничего не удалось установить.

В четверг вечером, когда Колльберг вернулся к себе домой на Паландергатан, было уже больше одиннадцати. Жена читала, сидя у торшера. На ней был коротенький халатик, она устроилась в кресле, поджав под себя ноги.

– Привет, – поздоровался Колльберг, – Ну, как там твои курсы испанского?

– Естественно, никак. Даже смешно представить себе, что вообще можно чем-то заниматься, будучи женой полицейского.

Колльберг нс ответил. Он быстро разделся и отправился в ванную. Побрился, принял душ, долго обливался водой, надеясь, что разъяренный сосед не позвонит в полицию и не обвинит его в том, что, пустив воду, он нарушил ночную тишину. Потом он надел купальный халат, пошел в комнату и, усевшись напротив жены, принялся задумчиво смотреть на нее.

– Давненько я тебя не видела, – сказала она, не поднимая глаз от книжки. – Как там у вас дела?

– Паршиво.

– Жаль. Просто не верится, что в центре города в автобусе кто-то может застрелить несколько человек, просто так, без всякой причины. А в это время полиция не находит ничего лучше, как устраивать глупейшие облавы. Это просто удивительно.

– Да, – согласился Колльберг. – Это в самом деле удивительно.

– Кроме тебя, есть еще хотя бы один человек, который тридцать шесть часов не был дома?

– Возможно, есть.

Она продолжала читать, а он молча сидел минут десять, может быть, даже пятнадцать, не сводя с нее глаз.

– Что это ты так на меня уставился? – спросила она, по-прежнему не глядя на него, но в голосе у нее появились веселые нотки.

Колльберг не ответил, и со стороны казалось, что она целиком погрузилась в чтение. Она была темноволосая и кареглазая, с правильными чертами лица и густыми бровями. Она была на четырнадцать лет моложе него, недавно ей исполнилось двадцать девять, и она, как и всегда, казалась ему очень красивой. Наконец он сказал:

– Гюн?

Впервые с того момента, как он вошел в дом, она посмотрела на него, со слабой улыбкой и бесстыдным чувственным блеском в глазах.

– Да?

– Встань.

– Пожалуйста.

Она загнула уголок страницы, до которой успела дочитать, закрыла книгу и положила ее на подлокотник кресла. Поднялась и встала перед ним, не сводя с него взгляда, опустив руки и широко расставив босые ноги.

– Отвратительно, – сказал он.

– Что отвратительно? Я?

– Нет. Отвратительно, когда загибают страницы книги.

– Это моя книга, – сказала она. – Я купила ее за свои собственные деньги.

– Разденься.

Она подняла руку к воротнику и начала расстегивать пуговицы, медленно, одну за другой. По-прежнему не отводя от него взгляда, она распахнула легкий халатик и сбросила его на пол.

– Повернись, – сказал он.

Она повернулась к нему спиной.

– Ты красивая.

– Благодарю. Мне так стоять?

– Нет. Спереди ты лучше.

– Неужели?

Она повернулась кругом и посмотрела на него с тем же самым вызывающим выражением лица.

– А на руках ты умеешь стоять?

– Во всяком случае умела до того, как с тобой познакомилась. Потом в этом уже не было необходимости. Попробовать?

– Не нужно.

– Но я могу это сделать.

Она подошла к стене, наклонилась и встала на руки, головой вниз. Внешне без всякого труда. Колльберг с интересом глядел на нее.

– Мне так стоять? – спросила она.

– Нет, не нужно.

– Но я охотно буду стоять, если это тебя развлекает. Если я потеряю сознание, прикрой меня чем-нибудь. Набрось на меня что-нибудь сверху.

– Нет, не нужно, встань.

Она ловко встала на ноги и бросила на него взгляд через плечо.

– А если бы я сфотографировал тебя в таком виде, – спросил он; – что ты на это сказала бы?

– Что ты подразумеваешь под словами «в таком виде»? Голую?

– Да.

– Вверх ногами?

– Предположим.

– У тебя ведь нет фотоаппарата.

– Действительно, нет. Однако это неважно.

– Конечно можешь, если у тебя есть такое желание. Ты можешь делать со мной все, что тебе заблагорассудится. Я ведь уже сказала тебе это два года назад.

Он не ответил. А она по-прежнему стояла у стены.

– А что ты сделал бы с этими фотографиями?

– Вот в этом-то все и дело.

Она подошла к нему и сказала:

– Теперь, по-моему, самое время спросить, зачем, собственно, тебе все это нужно. Если ты хочешь переспать со мной, то у нас ведь есть прекрасная кровать, а если она тебя уже не устраивает, то диван тоже замечательный. Мягкий и пушистый. Я сама его сделала.

– У Стенстрёма в письменном столе была целая кипа таких фотографий.

– На работе?

– Да.

– Чьих?

– Его девушки.

– Осы?

– Да.

– Наверное, это было не слишком приятное зрелище?

– Ну, я бы не сказал.

Она нахмурила брови.

– Вопрос в том, зачем они понадобились, – сказал Колльберг.

– Разве это имеет какое-нибудь значение?

– Не знаю. Но я не могу это объяснить.

– Может, ему просто нравилось разглядывать их.

– Мартин тоже так говорит.

– По-моему, гораздо благоразумнее было бы иногда приезжать домой и смотреть живьем.

– Мартин тоже не всегда проявляет благоразумие. Например, он беспокоится о нас с тобой. По нему это видно.

– О нас? Почему?

– Наверное, потому, что тогда, в пятницу вечером, я вышел один.

– А он что, никогда не выходит из дому без жены?

– Тут что-то не так, – сказал Колльберг. – Со Стенстрёмом и теми фотографиями.

– Почему? У мужчин бывают разные причуды. Она хорошо выглядела на тех фотографиях?

– Да.

– Очень хорошо?

– Да.

– Знаешь, что мне следовало бы сказать?

– Да.

– Но я этого не скажу.

– Не скажешь. Это я тоже знаю.

– Что же касается Стенстрёма, то, возможно, он хотел показать фотографии приятелям. Похвастать.

– Вряд ли. Он не был таким.

– А зачем ты вообще ломаешь себе над этим голову?

– Сам не знаю. Может быть, потому, что у нас нет никаких мотивов.

– А это, значит, ты называешь мотивами? Думаешь, кто-то застрелил Стенстрёма из-за этих фотографий? Зачем же в таком случае ему понадобилось убивать еще восемь человек?

Колльберг долго смотрел на нее.

– Верно, – сказал он. – Резонный вопрос.

Она наклонилась и поцеловала его в лоб.

– Может быть, ляжем, – предложил Колльберг.

– Прекрасная мысль. Я только приготовлю бутылку для Будиль. Это займет максимум тридцать секунд. Согласно инструкции. Увидимся в постели. А может, на полу или в ванне, где тебе угодно.

– В постели.

Она пошла в кухню. Колльберг встал и погасил торшер.

– Леннарт!

– Да?

– Сколько лет Осе?

– Двадцать четыре.

– Ага. Вершины сексуальной активности женщина достигает между двадцатью девятью и тридцатью двумя годами. Так утверждает американский сексолог Кинси.

– А мужчина?

– Около восемнадцати лет.

Он слышал, как она размешивает кашу в кастрюльке. Потом она добавила:

– Но для мужчин это определено не с такой точностью, у них бывает по-разному. Если, конечно, это может тебя успокоить.

Колльберг наблюдал за своей женой через приоткрытую дверь кухни. Его жена была длинноногой женщиной с нормальной фигурой и спокойным характером. Она была именно такой, какую он всегда искал, но эти поиски заняли у него больше двадцати лет, и еще один год дополнительно понадобился ему для того, чтобы наконец решиться.

Она уже едва себя сдерживала, ей трудно было спокойно стоять на одном месте.

– Тридцать секунд, – пробормотала она. – Бессовестные лгуны.

Колльберг улыбнулся в темноте. Он знал, что через минуту сможет наконец забыть о Стенстрёме и красном двухэтажном автобусе. Впервые за последние три дня.

Мартину Беку не понадобилось двадцать лет для того, чтобы найти себе жену. Он познакомился с ней шестнадцать лет назад, она сразу же забеременела, и они так же быстро поженились.

Сейчас она стояла в дверях спальни, словно «мене, текел»[6]6
  «Мене, текел, упарсин» – надпись, которая появилась на стене во время пира во дворце Валтасара и которая предсказывала его скорую гибель (Книга пророка Даниила, 5: 25).


[Закрыть], в помятой ночной рубашке, со следом подушки на лице.

– Ты кашляешь и сморкаешься так, что весь дом просыпается, – сказала она.

– Извини.

– И зачем ты куришь ночью? У тебя ведь и без того горло болит.

Он погасил сигарету и сказал:

– Мне жаль, что я разбудил тебя.

– Это не имеет значения. Самое главное, чтобы ты снова не подхватил воспаление легких. Будет лучше, если завтра ты останешься дома.

– Мне трудно это сделать.

– Пустые слова. Если ты болен, значит, не можешь работать. Надеюсь, в полиции есть еще кто-то, кроме тебя. К тому же, по ночам ты должен спать, а не читать старые рапорты. То убийство в такси ты никогда не раскроешь. Уже половина второго! Убери эту потрепанную старую тетрадь и погаси свет. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – машинально сказал Мартин Бек, обращаясь к уже закрытой двери спальни.

Он нахмурился и отложил в сторону скоросшиватель с рапортами. Ошибкой было называть его потрепанной старой тетрадкой, поскольку это были протоколы вскрытия трупов; он получил их вчера вечером перед тем как уйти домой. Хотя пару месяцев назад он действительно не спал по ночам, просиживая над материалами дела об убийстве таксиста с целью ограбления, совершенном двенадцать лет назад.

Несколько минут он лежал неподвижно, разглядывая потолок. Услышав похрапывание жены в спальне, он быстро встал и на цыпочках вышел в прихожую. Положил руку на телефон, немного постоял, потом пожал плечами, поднял трубку и набрал номер Колльберга.

– Колльберг, – услышал он запыхавшийся голос Гюн.

– Привет. Там Леннарта поблизости нет?

– Есть. Причем ближе, чем ты можешь себе представить.

– В чем дело? – спросил Колльберг.

– Я помешал тебе?

– Ну, можно сказать, что да. Какого черта тебе надо в такое время?

– Послушай, помнишь, что было прошлым летом после убийства в парке?

– Конечно.

– У нас тогда не было работы, и Хаммар велел, чтобы мы просмотрели старые нераскрытые дела. Припоминаешь?

– О Боже, ну конечно же припоминаю. Ну и что?

– Я взял дело об убийстве таксиста в Буросе, а ты занялся старичком из Эстермальма, который исчез семь лет назад.

– Да. И ты звонишь, чтобы сказать мне об этом?

– Нет. Ты не помнишь, чем занялся Стенстрём? Он тогда как раз вернулся из отпуска.

– Понятия не имею. Я думал, он сказал тебе, чем занялся.

– Нет, он никогда не упоминал об этом.

– Ну, значит, он наверняка говорил об этом Хаммару.

– Да, конечно. Ты прав. Ну, пока. Извини, что я тебя разбудил.

– Иди к черту.

Мартин Бек услышал щелчок в трубке. Он еще немного постоял, прижимая трубку к уху, потом положил ее и побрел к своему дивану.

Он погасил свет и долго лежал в темноте с чувством собственной глупости.