Текст книги "Розанн. Смеющийся полицейский (сб.)"

Автор книги: Пер Вале

Соавторы: Май Шеваль
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

XXVI

Прошел месяц с того момента, как прозвучали шестьдесят семь выстрелов в автобусе на Норра-Сташенсгатан, а убийца девяти человек по-прежнему находился на свободе.

Нетерпение выказывали не только главное управление полиции, пресса и присылающая письма общественность. Еще одной категории очень хотелось, чтобы полиция как можно быстрее схватила виновного. Категорию эту составляли люди, относящиеся к преступному миру.

Бóльшая часть преступников в последние месяцы была вынуждена бездействовать. До тех пор, пока полиция не отменит состояние полной готовности, следовало соблюдать осторожность. Поэтому в Стокгольме не было ни одного вора, мошенника, грабителя, скупщика краденого, торговца из-под полы и сутенера, который не хотел бы, чтобы убийцу наконец схватили и чтобы полиция снова занялась демонстрациями против войны во Вьетнаме и штрафами за неправильную парковку, а они могли бы приступить к своей обычной деятельности.

Это был тот редчайший случай, когда преступники солидаризировались с полицией и большинство из них оказали бы посильную помощь и розыске убийцы.

Рённ пытался найти решение головоломки под названием Нильс Эрик Ёранссон, и эта услужливость значительно облегчала ему работу. Он, естественно, понимал, чем вызвана необычная словоохотливость людей, с которыми он беседовал, что, впрочем, не мешало ему быть благодарным за это.

Все последние ночи напролет он искал контактов с людьми, которые знали Ёранссона. Он находил этих людей в домах, предназначенных на снос; в разных забегаловках, пивных, бильярдных залах и гостиницах для одиноких. Не все проявляли желание сообщить что-либо, однако многие давали информацию.

Накануне дня святой Люции на барже, стоящей у набережной, Рённ познакомился с девушкой, которая обещала на следующий вечер свести его с Суне Бьёрком, в квартире которого несколько недель жил Ёранссон.

На следующий день был четверг. Рённ, который в последние несколько дней смог урвать для сна только пару часов в сутки, спал до полудня. Он встал около часу дня и помог жене уложить багаж. Рённ уговорил ее поехать вместе с сыном на праздники к его родителям в Арьеплуг, так как подозревал, что в этом году у него будет мало времени для того, чтобы как следует отпраздновать Рождество.

Когда поезд, увозящий жену, уехал, он вернулся домой, уселся за кухонный стол, положил перед собой рапорт Нордина и свой собственный блокнот, надел очки и принялся писать.

«Нильс Эрик Ёранссон.

Родился в Стокгольме в шведско-финской семье 4.10.1929.

Родители: отец – Алгот Эрик Ёранссон, электрик, мать – Бенита Рантанен.

Родители развелись в 1935 году, мать переехала в Хельсинки, ребенок остался с отцом.

До 1945 года Ёранссон жил с отцом в Сундбюберге.

Закончил среднюю школу, потом два года учился малярному делу.

В 1947 году переехал в Гётеборг, где работал подмастерьем маляра.

1.12.1948 в Гётеборге женился на Гудрун Свенсон.

Развелся с ней 13.5.1949.

С июня 1949 года по март 1950 года был юнгой на судах линии „Свеа“. До октября 1950 года работал в малярной конторе Амандуса Гюставссона, откуда его уволили за то, что он пил во время работы. После этого не имел постоянного занятия, лишь время от времени работал ночным сторожем, курьером, грузчиком на складах и тому подобное; предположительно, промышлял мелкими кражами и совершал другие незначительные правонарушения. Однако никогда не задерживался по подозрению в преступлении, не считая пьяных скандалов. Иногда пользовался фамилией матери, Рантанен. Отец умер в 1958 году. После смерти отца сын до 1964 года жил в его квартире в Сундбюберге. В 1964 году был выселен, так как три месяца не платил за квартиру. В том же году, вероятно, начал употреблять наркотики. После 1964 года и вплоть до своей смерти не имел постоянного места жительства. В январе 1965 года поселился у Гурли Лёфгрен на Шеппар-Карлсгренд, 3, и жил у нее до весны 1966 года. Ни у него, ни у нее в то время постоянной работы не было. Лёфгрен зарегистрирована в картотеке полиции нравов, однако из-за своего возраста и внешнего вида не могла много заработать проституцией. Лёфгрен также употребляла наркотики.

Гурли Лёфгрен умерла в 1966 году в возрасте 47 лет.

В начале марта 1967 года Ёранссон познакомился с Магдаленой Розен (Белокурая Малин) и жил у нее на Арбетаргатан, 3 до 29.08.1967. С начала сентября до середины октября того же года жил в квартире Суне Бьёрка.

В октябре – ноябре дважды проходил курс лечения в больнице святого Гёрана в связи с внутренней болезнью (триппером).

Мать, которая повторно вышла замуж, с 1947 года живет в Хельсинки. О смерти сына ей сообщили по почте, в письме.

Розен утверждает, что у Ёранссона всегда были деньги, однако не знает, где он их брал. По ее мнению, наркотиками он не торговал, и вообще никакой подобной деятельностью не занимался».

Рённ перечитал свое сочинение. Он писал таким бисерным почерком, что все поместилось на четвертушке листа бумаги. Рённ сложил листок, спрятал его в папку, Положил блокнот в карман и отправился на встречу с Суне Бьёрком.

Девушка с баржи ждала его на Мариаторгет возле газетного киоска.

– Я туда не пойду, – предупредила она. – Но я поговорила с Суне. Он знает, что ты придешь. Надеюсь, я не совершила глупость. Я не люблю зря трепать языком.

Она дала ему адрес на Тавастгатан и ушла в направлении Шлюссена.

Суне Бьёрк оказался моложе, чем ожидал Рённ. Ему могло быть лет двадцать пять. Выглядел он довольно приятно, носил светлую бородку. Ничто не выдавало в нем наркомана. Рённ задумался над тем, что могло связывать его с гораздо более старшим и развращенным Ёранссоном.

Квартира состояла из комнаты и кухни и была плохо обставлена. Окно выходило в замусоренный двор. Рённ сел на единственный в комнате стул, Бьёрк – на кровать.

– Я слыхал, что вы хотите узнать что-нибудь о Ниссе. Должен сказать, что мне о нем не так уж и много известно. Но я подумал, что вы, вероятно, смогли бы по крайней мере забрать его вещи. – Бьёрк наклонился и вытащил из-под кровати картонную коробку. – Он это оставил. Часть вещей он забрал, когда переезжал отсюда; здесь осталась в основном одежда. Так, тряпки, которые ничего не стоят.

Рённ взял коробку и поставил ее рядом со стулом.

– Вы не могли бы сказать мне, как долго вы знали Ёранссона, где и когда познакомились и как получилось, что вы разрешили ему жить в своей квартире.

Бьёрк уселся поудобнее и скрестил ноги.

– Конечно, мог бы, – сказал он. – А сигаретой вы меня угостите?

Рённ достал пачку. Бьёрк оторвал фильтр и закурил.

– Все было очень просто. Я пил пиво в погребке «У францисканцев», а рядом со мной сидел Ниссе. Раньше я никогда не видел его, но у нас завязался разговор и Ниссе угостил меня вином. Я понял, что он свой парень, поэтому, когда заведение закрылось и он сказал, что ему негде ночевать, я взял его с собой. Уже в тот вечер мы подружились, а на следующий день он вытащил меня в ресторан и мы неплохо посидели там. Кажется, это было третьего или четвертого сентября.

– Вы заметили, что он наркоман? – спросил Рённ.

Бьёрк покачал головой.

– Не сразу. Но через несколько дней утром он достал шприц и я понял, что он наркоман. Да он и меня спрашивал, не хочется ли мне тоже, но я наркотики не употребляю.

Бьёрк подвернул рукава рубашки выше локтей. Рённ окинул опытным взглядом его руки и убедился, что он, по-видимому, говорит правду.

– У вас тут не так уж много места. Почему же вы разрешили ему жить здесь так долго? Он платил за квартиру?

– Я считал, что он парень что надо. Прямо за ночлег он не платил, но денег у него хватало и он всегда покупал еду и напитки и вообще все, что нужно.

– А где он брал деньги?

– Этого я не знаю. Да меня это и не касалось. Во всяком случае он не работал.

Рённ снова посмотрел на руки Бьёрка, черные от въевшейся в них грязи.

– А вы где работаете?

– Я ремонтирую автомобили, – сказал Бьёрк. – Может, вы чуточку поторопитесь, а то у меня скоро свидание с подругой. Что вы еще хотите знать?

– О чем он говорил? Он рассказывал что-нибудь о себе?

– Говорил, что плавал на море, но это было давно. Еще говорил о женщинах. Особенно об одной, с которой он жил недавно, но у них что-то там не сложилось. Говорил, что она была лучше матери. – Он помолчал. – С матерью трудно кого-нибудь сравнивать, – грустно добавил он. – А так, вообще, он не слишком любил рассказывать о себе.

– А когда он отсюда переехал?

– Восемнадцатого октября. Помнится, как раз было воскресенье, день его именин. Он забрал почти все свои вещи, оставил только это. Все его барахло могло бы поместиться в багажнике. Сказал, что нашел себе квартиру, но через несколько дней заскочит ко мне. – Бьёрк погасил сигарету в стоящей на полу чашке. – А потом я уже не видел его. Сиван сказала, что он умер. Он действительно был одним из тех, в автобусе?

Рённ кивнул.

– И вы не знаете, в какой среде он потом вращался?

– Понятия не имею. У меня он больше не появлялся и я не знаю, куда он подевался. Он здесь у меня познакомился со многими приятелями, а я так и не видел никого из его друзей. И вообще мне мало что о нем известно.

Бьёрк встал, подошел к висящему на стене зеркальцу и причесался.

– Вы уже знаете, кто это был? Я имею в виду того, из автобуса.

– Нет, пока еще не знаем.

Бьёрк начал переодеваться.

– Мне надо привести себя в порядок, – сказал он. – Подружка ждет.

Рённ взял коробку и направился к двери.

– Значит, вы не имеете ни малейшего понятия, куда он подевался после восемнадцатого октября?

– Я ведь уже сказал, нет. – Он вынул из комода чистую рубашку и разорвал наклейку прачечной. – Я знаю только одно, – добавил он.

– Что?

– Что в последние недели перед тем, как переехать, он ужасно нервничал. Он был какой-то затравленный.

– А вы не знаете почему?

– Не знаю.

Вернувшись в свою пустую квартиру, Рённ отправился в кухню и высыпал содержимое коробки на стол. Потом он осторожно поднимал один предмет за другим, осматривал, и возвращал в коробку.

Старая фуражка с потрескавшимся козырьком, пара подштанников, которые когда-то были белыми; скрученный жгутом галстук в красную и зеленую полоску, плетеный ремень с латунной пряжкой, трубка с обгрызенным чубуком, кожаная перчатка на теплой подкладке, пара толстых желтых носков, два грязных носовых плата и измятая голубая поплиновая рубашка.

Рённ уже собирался бросить рубашку в коробку, как вдруг заметил, что из кармана торчит листок бумаги. Он развернул листок. Это был счет на 78 крон и 25 эре из ресторана «Стрела». Датирован он был семнадцатым октября; судя по кассовым отпечатками, заказывали одну порцию холодной закуски, шесть рюмок водки и три бутылки минеральной воды.

Рённ перевернул счет. На обратной стороне слева кто-то написал:

18-Х бф 3000

морф 500

долг га 100

долг мб 50

д-р. П. 650

итого 1300

остаток 1700

Рённ видел образцы почерка Ёранссона у Белокурой Малин, и ему показалось, что он узнает этот почерк. Эта запись могла означать, что восемнадцатого октября, в тот день, когда Ёранссон переехал от Бьёрка, он получил три тысячи крон, возможно, от человека с иницалами Б. Ф. Из этих денег на пятьсот крон он купил морфия, сто пятьдесят крон вернул тем, у кого брал в долг, а шестьсот пятьдесят отдал какому-то доктору П., тоже, возможно, за наркотики. У него осталась одна тысяча семьсот крои. А спустя месяц, когда его обнаружили мертвым в автобусе, у него было при себе больше тысячи восьмисот, а это означает, что после восемнадцатого октября он получил какие-то деньги. Рённ принялся размышлять над тем, были эти деньги из того же источника или нет. От какого-то Б. Ф. Впрочем, это не обязательно должен быть человек. Буквы «бф» могли обозначать что-то другое.

Банковский счет? Непохоже на Ёранссона. Вероятнее всего, это все-таки человек. Рённ заглянул в свой блокнот, однако ни у кого из тех, с кем он беседовал или кто упоминался в связи с Ёранссоном, не было таких инициалов.

Рснн отнес картонную коробу и счет в прихожую. Счет он спрятал в папку. Потом он лег и принялся размышлять над тем, где Ёранссон брал деньги.

XXVII

В четверг утром, двадцать первого декабря, те, кто служил в полиции, испытывали не очень приятные ощущения. Накануне вечером целая армия полицейских в униформе и штатском в центре города, в самый разгар рождественской истерии вступила в скандальную безобразную схватку с толпой рабочих и служащих, которые высыпали на улицу из Народного дома, где состоялось собрание. Мнения относительно того, что, собственно, произошло, разделились, как и следовало ожидать, однако трудно было увидеть улыбающегося полицейского н то хмурое, морозное утро.

Единственным человеком, которому этот инцидент доставил хоть немного удовольствия, был Монссон. Он неосторожно сказал, что ему нечем заняться, и его немедленно отправили поддерживать порядок. Начал он с того, что укрылся и тени кирки Адольфа Фредрика на Свеавеген в надежде, что возможные беспорядки не докатятся сюда. Однако полиция напирала со всех сторон, совершенно без всякой системы, и демонстранты, которым нужно было все же куда-то деваться, начали отходить в сторону Монссона. Он с максимально возможной скоростью отступил в северном направлении, добрался до какого-то ресторана на Свеавеген и заскочил туда, чтобы согреться и что-нибудь разнюхать. Выходя, он взял со стола зубочистку. Она была завернута в папиросную бумагу и пахла ментолом.

Возможно, он был единственным полицейским, который радовался в то несчастное утро. Потому что он уже позвонил в ресторан и узнал адрес поставщика.

Рённ, напротив, никакого удовольствия не испытывал. Сильно дуло, а он стоял на Рингвеген и смотрел на дыру в земле, брезентовое полотнище и несколько расставленных вокруг барьерчиков. В дыре явно никого не было, чего нельзя было сказать о ремонтном фургоне стоявшем на удалении пятидесяти метров. Рённ знал четырех человек, которые сидят в автомобиле и потихоньку манипулируют термосами. Поэтому он кратко сказал:

– Привет.

– Привет и закрой побыстрее дверь. Но если это ты ударил моего парня дубинкой по голове вчера вечером на Барнхусгатан, то я вообще не хочу с тобой разговаривать.

– Нет, – сказал Рённ. – Это не мог быть я. Я сидел дома и смотрел телевизор. Жена уехала в Норланд.

– Тогда садись. Кофе хочешь?

– Да. С удовольствием выпью.

Через минуту раздался вопрос:

– А что тебя, собственно, интересует?

– Шверин. Он ведь родился в Америке. Можно ли было догадаться об этом по его произношению?

– Еще бы! Он запинался, как Анита Экберг. А когда напивался, говорил по-английски.

– Когда напивался?

– Да. И еще, когда злился. И вообще, когда выходил из себя и забывал слова.

Рённ автобусом № 54 вернулся на Кунгсхольмен. Это был красный двухэтажный автобус типа «Лейланд-Атлантиан», с верхним этажом, выкрашенным в кремовый цвет, и с лакированной серой крышей. Вопреки утверждению Эка, что двухэтажные автобусы берут столько пассажиров, сколько в них мест для сидения, автобус был переполнен людьми, нагруженными пакетами и сетками.

На протяжении всего пути до управления Рённ размышлял. Войдя в кабинет, он уселся за свой письменный стол, потом вышел в соседнюю комнату и спросил:

– Ребята, как будет по-английски: «Я не узнал его»?

– Didn't recognize him, – ответил Колльберг, не отрываясь от своих бумаг.

– Я знал, что прав, – сказал Рённ и вышел.

– Этот уже тоже свихнулся, – констатировал Гюнвальд Ларссон.

– Погоди-ка, – сказал Мартин Бек. – По-моему, он что-то раскопал.

Он пошел к Рённу. Кабинет оказался пустым. Плащ и шляпа исчезли.

Спустя полчаса Рённ снова открыл дверцу ремонтного фургона на Рингвеген. Мужчины, которые были коллегами Шверина, сидели на тех же местах, что и раньше. К дыре на проезжей части, судя по всему, еще не притронулась рука человека.

– Вот черт, ты напугал меня, – сказал один из рабочих. – Я подумал, что это Ольсон.

– Ольсон?

– Да. Или Альсон. Альф так произносил его фамилию.

Рённ доложил о своих результатах только назавтра, за два дня до Рождества.

Мартин Бек выключил магнитофон и сказал:

– Значит, тебе кажется, что это звучало следующим образом. Ты спрашиваешь: «Кто стрелял?», а он отвечает по-английски: “Didn't recognize him”.

– Да.

– А потом ты говоришь: «Как он выглядел?», а Шверин отвечает: «Как Ольсон».

– Да. А потом он умер.

– Хорошо, Эйнар, – сказал Мартин Бек.

– А кто же такой этот Ольсон, черт бы его побрал? – спросил Гюнвальд Ларссон.

– Контролер. Он проверяет, как работают дорожные ремонтники.

– Ну и как же он выглядит? – поинтересовался Гюнвальд Ларссон.

– Он стоит в моем кабинете – робко сказал Рённ.

Мартин Бек и Гюнвальд Ларссон пошли взглянуть на Ольсона.

Гюнвальд Ларссон смотрел только десять секунд, потом сказал: «Ага!» и вышел.

Ольсон изумленно посмотрел ему вслед.

Мартин Бек задержался еще на полминуты и сказал:

– Полагаю, необходимые данные у тебя уже имеются?

– Конечно, – ответил Рённ.

– Благодарю вас, герр Ольсон.

Мартин Бек вышел, а Ольсон выглядел еще более изумленным, чем раньше.

Когда Мартин Бек вернулся с обеда, во время которого ему удалось заставить себя съесть два кусочка сыра и выпить стакан молока и чашечку кофе, Рённ положил ему на стол лист бумаги, на котором сверху было краткое название: «Ольсон».

«Ольсон – 46 лет, инспектор дорожных работ.

Рост 183 см, вес 77 кг, без одежды, в голом, виде.

Волосы светлые, глаза серые.

Лицо худощавое, вытянутое, с крупными чертами; нос длинный, немного искривленный; рот большой, губы тонкие, зубы здоровые.

Номер обуви: 43.

Кожа смуглая, что, по его словам, связано с профессией, которая вынуждает часто находиться на свежем воздухе.

Одевается аккуратно: серый костюм, белая рубашка, галстук, черные ботинки. Во время работы, когда находится вне помещения, носит непромокаемый плащ до колен, очень просторный, серого цвета. У него есть два таких плаща. Зимой постоянно ходит в одном из них. На голове носит черную кожаную шляпу с узкими полями. Ботинки из толстой кожи, черные, на рифленой резиновой подошве. Когда идет дождь или снег, носит резиновые сапоги до колен.

На вечер 13 ноября у Ольсона имеется алиби. Между 22 и 24 часами находился в клубе игроков в бридж, членом которого он является. Участвовал в розыгрыше первенства по бриджу, его присутствие там подтверждается тремя остальными игроками в бридж и протоколом соревнований.

Ольсон говорит, что Альфонс (Альф) Шверин был разговорчив, но ленив и любил выпить».

– Как ты думаешь, Рённ раздевал его догола, когда взвешивал? – спросил Гюнвальд Ларссон. Мартин Бек ничего не ответил.

– Необычайно тонкие и логичные выводы, – продолжил Гюнвальд Ларссон. – На голове у него была шляпа, а на нотах ботинки. Нос длинный, а плащ он носит один, а не два сразу. И что там у него немного искривленное? Нос или рот? Что ты собираешься делать со всем этим?

– Не знаю. Это своего рода опознавательные знаки.

– Конечно. Присущие только Ольсону.

– А как там дела с Асарсоном?

– Я только что разговаривал с Якобсоном, – сказал Гюнвальл Ларссон. – Важная птица.

– Кто? Якобсон?

– Ага, и он тоже. Ходит с кислым видом из-за того, что не они раскрыли это дело и мы должны выполнять их работу.

– Не мы, а ты

– Даже Якобсон признает, что Асарсон самый крупный оптовик в этой области из тех, кого им когда-либо удавалось схватить. Эти братья, должно быть, загребали колоссальные деньги.

– А кто тот, другой? Иностранец?

– Всего лишь связной. Грек. Загвоздка в том, что у него дипломатический паспорт. Он тоже наркоман.

Асарсон считает, что это связной его выдал. Говорит, что нет большей опасности, чем довериться шпику. Он в бешенстве. Наверное, потому, что в свое время не избавился от этого связного самым простым способом. – Он помолчал. – Тот Ёранссон в автобусе тоже был наркоманом. Возможно… – Гюнвальд Ларссон не закончил фразу, однако Мартин Бек понял его.

Колльберг корпел над списком, но старался не подавать виду, что ему трудно. Он начинал все лучше и лучше понимать, как чувствовал себя Стенстрём, когда занялся этим старым делом. Мартин Бек совершенно справедливо утверждал, что тех, кто расследовал дело Терезы, упрекнуть не в чем. Какой-то неисправимый формалист написал даже резюме: «С технической стороны дело следует считать законченным. Расследование является образцом прекрасной работы полиции».

Работа над списком людей, которые знали Терезу, была нелегкой. Просто удивительно, сколько людей могут умереть, эмигрировать или сменить фамилию за шестнадцать лет. Другие оказывались смертельно больными и ожидали своего конца в какой-нибудь лечебнице. Либо сидели в тюрьме, стали алкоголиками, были высланы из страны. Многие попросту исчезали, плавали на море или давно перебрались в отдаленные уголки страны, где создали совершенно новую жизнь себе и своим близким, и бóльшую часть из них нельзя было немедленно проверить. В результате в списке Колльберга оказалось двадцать восемь фамилий. Это были люди, которые находились на свободе и жили в Стокгольме или близлежащих городах. Пока что у него имелись лишь краткие сведения о них. Их возраст, профессия, адрес, гражданское состояние. Список фамилий под номерами от одного до двадцати восьми, расположенных в алфавитном порядке, выглядел следующим образом[14]14
  Фамилии расположены в соответствии со шведским алфавитом.


[Закрыть]:

1. Свен Альгрен, 41, продавец, Стокгольм, разведен.

2. Карл Андерсон, 63, ?, Стокгольм (Хёгалидский интернат), холост.

3. Ингвар Бенгтсон, 43, журналист, Стокгольм, разведен.

4. Руне Бенгтсон, 56, дирижер, Стоксунд, женат.

5. Ян Карлсон, 46, торговец антиквариатом, Упландс-Весбю, холост.

6. Руне Карлсон, 32, техник, Нака 5, женат.

7. Стиг Экберг, 83, бывший рабочий, Стокгольм (Розенлундский дом престарелых), вдовец.

8. Уве Эриксон, 47, автомеханик, Бандхаген, женат.

9. Вальтер Эриксон, 69, бывший портовый грузчик, Стокгольм (Хёгалидский интернат), вдовец.

10. Стиг Ферм, 31, маляр, Солентуна, женат.

11. Бьсрн Форсберг, 48, бизнесмен, Стоксунд, женат.

12. Бенгт Фредриксон, 56, художник, Стокгольм, разведен.

13. Бу Фростенсон, 66, актер, Стокгольм, разведен.

14. Юхан Гран, 52, бывший официант, Сольна, холост.

15. Кеннет Карлсон, 33, шофер, Шелбю, женат.

16. Леннарт Линдгрен, 81, бывший директор банка, Лидингё, 1, женат.

17. Свен Лундстрём, 37, кладовщик, Стокгольм, разведен.

18. Таге Нильсон, 61, курьер, Стокгольм, холост.

19. Карл-Густав Нильсон, 51, бывший механик, Юханнесхоф, разведен.

20. Хайнц Оллендорф, 46, художник, Стокгольм, холост.

21. Курт Ольсон, 59, руководитель офиса, Сальтшёбаден, женат.

22. Бернхард Петерс, 39, чертежник, Бромма, женат (негр).

23. Вильгельм Росберг, 71, ?, Стокгольм, вдовец.

24. Бернт Турессон, 42, механик, Густавберг, разведен.

25. Рагнар Виклунд, 60, майор, Ваксхольм, женат.

26. Бенгт Вальберг, 38, торговец?, Стокгольм, холост.

27. Ханс Венстрём, 76, бывший продавец рыбного магазина, Сольна, холост.

28. Леннарт Оберг, 35, инженер, Энскеде, женат.

Колльберг со вздохом посмотрел на свой список. Тереза Камарао в своей деятельности охватывала все социальные и возрастные группы мужского населения. Когда она умерла, самому молодому из списка было пятнадцать лет, самому пожилому – шестьдесят семь. В этом списке находились самые разные люди, от дирижера из Стоксунда до старого спившегося вора из Хёгалидского интерната.

– И что же ты собираешься делать с этим списком? – спросил Мартин Бек.

– Не знаю, – хмуро, но честно ответил Колльберг и положил список на письменный стол Меландера.

– Ты все помнишь. Когда у тебя будет время, взгляни. Может, вспомнишь что-нибудь интересное о ком-нибудь из этих людей.

Меландер равнодушно посмотрел на список и кивнул.

Двадцать третьего декабря, в канун Рождества Монссон и Нордин, ко всеобщему удовольствию, отправились домой. Они должны были вернуться к Новому году.

Была отвратительная холодная погода.

Общество потребления трещало по всем швам. В тот день можно было продать все, причем за любую цену. Чаще всего покупали в кредит или расплачивались чеками, которые ничем не были обеспечены.

Возвращаясь вечером домой, Мартин Бек размышлял о том, что в Швеции уже имеется первое групповое убийство и первое убийство полицейского, которое не удается раскрыть.

Расследование зашло в тупик. А с технической точки зрения – в отличие от дела Терезы – оно выглядело как куча мусора.