Текст книги "Исчезнувшая пожарная машина (Человек по имени Как-его-там)"

Автор книги: Пер Вале

Соавторы: Май Шёвалль
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

XXII

Дорис Мортенсон возвратилась домой в субботу вечером, двадцатою апреля.

В понедельник, в восемь часов утра она стояла перед большим зеркалом в спальне, любуясь своим загаром и думая о том, как теперь ей будут завидовать коллеги. На правом бедре у нее еще оставался заметный след от любовного укуса, два подобных следа были также на ее левой груди. Застегивая бюстгальтер, она решила всю следующую неделю вести себя осторожно, чтобы избежать нежелательных вопросов и вынужденных объяснений.

Раздался дверной звонок. Она натянула платье через голову, сунула ноги в шлепанцы и пошла открыть дверь. Весь дверной проем заполнял собой гигантский блондин в твидовом костюме и коротком плаще спортивного фасона.

Он посмотрел на нее своими голубыми глазами и спросил:

– Как там в Греции?

– Замечательно.

– А вам известно, что военная хунта бросила там десятки тысяч людей в тюрьмы по политическим мотивам и что их пытают и убивают ежедневно? Что они подвешивают женщин на железные крюки к потолку и прижигают им соски грудей электрическими паяльниками?

– Об этом как-то не думаешь, когда ярко светит солнце, а все вокруг танцуют и чувствуют себя счастливыми.

– Счастливыми?

Она оценивающе взглянула на него и подумала, что ее загар должен хорошо смотреться на фоне ее белого платья. Она сразу увидела, что перед ней стоит настоящий мужчина. Большой, сильный и прямой. Возможно, он также немного грубоват, но это ему только идет.

– Кто вы? – с любопытством спросила она.

– Полиция. Моя фамилия Ларссон. Седьмого марта этого года в двадцать три часа десять минут вы приняли ложный вызов по телефону. Помните?

– Да, конечно. Мы очень редко принимаем ложные вызовы. Рингвеген в Сундбюберге.

– Верно. Что сказал тот человек?

– Пожар у дома на Рингвеген, 37. Цокольный этаж.

– Это был мужчина или женщина?

– Мужчина.

– Вы уверены в том, что он сказал именно это?

– Да.

Он вынул из кармана несколько листков бумаги, шариковую ручку и что-то записал.

– Еще что-нибудь можете сообщить?

– О, конечно. Очень много.

Мужчина, казалось, удивился. Он нахмурился и в упор посмотрел на нее своими голубыми глазами. Да, в шведских мужчинах все-таки что-то есть. Жаль, что на ней такие отметины. Хотя, возможно, он мужчина без предрассудков.

– Вот как. Что же именно?

– Во-первых, он звонил из телефона-автомата. Я слышала щелчок, когда упала монета. Возможно, он звонил из телефона-автомата в Сундбюберге.

– Почему вы так считаете?

– Ну, видите ли, там в некоторых телефонах-автоматах еще остались старые таблички с нашим прямым номером. Во всех других местах на табличках теперь указан номер центральной диспетчерской в Стокгольме.

Мужчина кивнул и снова сделал пометку на листке бумаги.

– Я повторила адрес и спросила: «Здесь, в городе? В Сундбюберге?» Потом я собиралась спросить, как его зовут и все такое прочее.

– Но вы этого не сделали?

– Нет. Он ответил: «Да» и повесил трубку. У меня создалось впечатление, что он спешит. Впрочем, люди, которые нам звонят и сообщают о пожаре, всегда нервничают.

– Значит, он вас перебил?

– Да. Мне даже кажется, что я вообще не успела произнести слова «Сундбюберг».

– Не успела?

– Да нет, я-то его произнесла, но он на полуслове сказал: «Да» и повесил трубку. Не думаю, что он вообще его услышал.

– А по тому же самому адресу в Стокгольме и в то же время не было пожара?

– Нет. Хотя в Стокгольме в это же самое время был сильный пожар. Я получила сообщение о нем из центральной диспетчерской минут через десять или двенадцать. Но тот пожар был на Шёльдгатан.

Она внимательно посмотрела на него и сказала:

– Ой, это вы спасли всех тех людей в горящем доме?

Он не ответил, и после паузы она сказала:

– Да, это были вы. Я узнала вас по фотографиям. Но я не представляла себе, что вы такой большой.

– У вас, наверное, хорошая намять.

– Как только я узнала, что вызов был ложным, я сразу постаралась запомнить этот разговор. Полиция потом обычно интересуется такими вещами. Я имею в виду местную полицию. Однако на этот раз меня ни о чем не расспрашивали.

Мужчина насупился. Об этом он знал. Она чуть выставила вперед правое бедро и согнула колено, оторвав при этом пятку от пола. У нее красивые ноги, к тому же сейчас они загорелые.

– Еще что-нибудь помните? О мужчине.

– Он был не швед.

– Иностранец?

Он еще сильнее нахмурился и уставился на нее. Жаль, что она надела шлепанцы. У нее красивые ноги, и она знала об этом. А ноги должны быть красивыми.

– Да, – сказала она. – У него был довольно заметный акцент.

– Какой именно акцент?

– Он был не немцем или финном, – сказала она, – и наверняка не норвежцем или датчанином.

– Откуда вам это известно?

– Я знаю, как говорят финны, и у меня был… я встречалась одно время с немецким парнем.

– Вы хотите сказать, что он плохо говорил по-шведски?

– Вовсе нет. Я поняла все, что он сказал, и говорил он гладко и очень быстро.

Она подумала о том, что сейчас наверняка выглядит привлекательно.

– Он был не испанцем. И не англичанином.

– Американец? – предположил мужчина.

– Наверняка нет.

– Откуда у вас такая уверенность?

– Среди моих знакомых здесь, в Стокгольме, есть много иностранцев, – сказала она. – И потом, я по крайней мере дважды в год езжу на юг. Я знаю, что англичане или американцы никогда не могут научиться говорить по-шведски. Возможно, он был француз. Может быть, итальянец. Но вероятнее всего, француз.

– А почему вы так решили?

– Ну, он, например, сказал «пожаг».

– Пожаг?

– Ну да, вместо «пожар» и «тгидцать» вместо «тридцать».

Он заглянул в свои записи и сказал:

– Давайте уточним. Итак, он сказал: «Пожар в доме на Рингвеген, 37».

– Нет. «Пожар у дома на Рингвеген, 37. Цокольный этаж. Причем он сказал „пожаг“ вместо „пожар“ и „тгидцать“ вместо „тридцать“. Мне показалось, что это похоже на французский акцент…

– С французским парнем вы тоже встречались?

– Ну… У меня есть несколько друзей среди французов.

– А как он произнес «да»?

– С очень долгим «а», как жители Сконе.

– Нам, наверное, придется встретиться с вами еще раз, – сказал он. – Я вами просто восхищен.

– Может быть, вы хотите…

– Я говорю о вашей памяти. До свидания.

– Разве Олафсон говорит по-шведски с сильным акцентом и произносит «пожаг» вместо «пожар» и «тгидцать» вместо «тридцать», да к тому же путает предлоги? – спросил Гюнвальд Ларссон, когда на следующий день все они собрались вместе в управлении на Кунгсхольмсгатан.

Присутствующие с любопытством посмотрели на него.

– И «цокольный этаж» вместо «первый этаж»?

Ему никто не ответил, и Гюнвальд Ларссон молча сел. Потом он повернулся к Мартину Беку и спросил:

– А этот парень Шаке, который сейчас в Вестберге…

– Скакке. Ну да. Ему можно дать задание?

– Смотря какое.

– Он в состоянии обойти все телефоны-автоматы в Сундбюберге?

– Ты мог бы поручить это местной полиции.

– Ни за что. Нет, туда нужно послать этого парня. Пусть возьмет с собой карту города и отметит на ней все телефоны-автоматы с устаревшими табличками, на которых указан номер пожарной части в Сундбюберге.

– Ты можешь объяснить, зачем это нужно?

Гюнвальд Ларссон объяснил.

Мартин Бек задумчиво потер подбородок.

– Слишком загадочно, – сказал Рённ.

– Что загадочно? – спросил Хаммар, входя в кабинет. Вслед за ним с грохотом ввалился Колльберг.

– Всё, – мрачно ответил Рённ.

– Гюнвальд, на тебя пришел рапорт о превышении служебных полномочий, – сообщил Хаммар, взмахнув перед Ларссоном листом бумаги.

– От кого?

– От младшего инспектора Улльхольма из Сольны. Ему сообщили, что ты занимался большевистской пропагандой среди местных пожарных. Причем в это время ты находился при исполнении служебных обязанностей.

– А, Улльхольм, – протянул Гюнвальд Ларссон. – Это уже не впервые.

– В прошлый раз обвинение было то же?

– Нет. В тот раз я нецензурно выразился в полицейском участке округа Клара, чем нанес урон репутации полиции.

– На меня он тоже жаловался, – сказал Рённ. – Прошлой осенью, после убийства в автобусе. Я не назвал свое имя и звание, когда пытался допросить умирающего старика в Каролинской больнице. Хотя Улльхольм знал, что старик перед смертью пришел в сознание только на тридцать секунд.

– Ну ладно. Как там идут дела? – поинтересовался как бы между прочим Хаммар, окинув взглядом присутствующих.

Ему никто не ответил, и через несколько секунд Хаммар вышел, чтобы продолжить свои бесконечные совещания с прокурорами, старшими комиссарами и другим начальством, которое непрерывно интересовалось тем, как идут дела. Ему приходилось многое выдерживать.

Вид у Мартина Бека был унылый. Он уже успел подхватить свою первую весеннюю простуду и сморкался каждые пять минут. После длинной паузы он сказал:

– Если звонил Олафсон, то он вполне мог изменить свой голос. К тому же, вероятнее всего, это сделал именно он. Разве я не прав?

Колльберг покачал головой и сказал:

– Олафсон родился в Стокгольме и прекрасно его знал. Разве он стал бы звонить в пожарную часть Сундбюберга?

– Нет, не стал бы, – произнес Гюнвальд Ларссон.

Других событий во вторник, двадцать третьего апреля, практически не происходило.

В среду и четверг никаких новостей не было. В пятницу, когда все снова собрались вместе, Гюнвальд Ларссон спросил:

– Как там дела у Таке?

– Скакке, – поправил его Мартин Бек и чихнул.

– Его трудно расшевелить, – заметил Колльберг.

– Лучше бы я сделал это сам, – раздраженно сказал Гюнвальд Ларссон. – Такое задание можно выполнить за один день.

– У него было много работы, и он только вчера освободился, – словно оправдываясь, сказал Мартин.

– Какой еще работы?

– Ну, мы ведь занимаемся не только телефонами-автоматами в Сундбюберге, нам хватает и других дел.

Поиски Олафсона не продвигались ни на шаг, и не было никакой возможности их как-то ускорить. Все, что можно было разослать, уже разослали, от описаний и фотографий до отпечатков пальцев и характерных особенностей зубов.

Суббота и воскресенье прошли у Мартина Бека так, что хуже некуда. Его мучило тревожное предчувствие, что еще немного и это дело станет совершенно запутанным. Насморк у него усиливался, и словно в дополнение к этому его ожидало еще одно потрясение, личного характера. Ингрид, его дочь, объявила, что собирается уйти из дома. В общем-то в этом не было ничего неестественного или удивительного. Скоро ей исполнится семнадцать, и она уже почти взрослая. Конечно, она имеет право жить своей собственной жизнью и поступать как ей нравится. Он уже давно понимал, что такой момент приближается, но тем не менее сейчас был застигнут врасплох. Во рту у него стало сухо, голова закружилась. Он беспомощно чихнул, но ничего не сказал, потому что хорошо ее знал и понимал, что она серьезно обдумала свое решение.

И словно для того, чтобы его добить, жена сказала холодным и практичным тоном:

– Давайте лучше подумаем, какие вещи Ингрид нужно взять с собой. И можешь о ней не беспокоиться. Она не пропадет. Мне отлично это известно, потому что воспитывала ее я.

В общем-то она была права.

Их сын, которому было тринадцать лет, воспринял это сообщение спокойно. Он лишь пожал плечами И сказал:

– Отлично. Теперь я могу занять ее комнату. Там удобнее расположены электрические розетки.

В воскресенье после обеда Мартин Бек и Ингрид остались в кухне вдвоем. Они сидели друг против друга за покрытым пластиком столом, за которым по утрам в течение многих лет вместе пили какао. Внезапно она протянула свою руку вперед и положила ладонь на его руку. Несколько секунд они сидели молча. Потом она вздохнула и произнесла:

– Я знаю, что мне не следует это говорить, но все-таки скажу. Почему ты не делаешь то же, что и я? Почему ты не уходишь?

Он изумленно посмотрел на нее.

Она не отвела взгляд.

– Да, но… – нерешительно начал он и осекся. Он просто не знал, что сказать.

Однако он уже знал, что будет долго помнить об этом коротком разговоре.

В понедельник, двадцать девятого, почти одновременно произошли два события.

Одно из них было не особенно примечательным. Скакке вошел в кабинет Мартина Бека и положил ему на письменный стол рапорт. Рапорт был аккуратный и очень подробный. Из него следовало, что в Сундбюберга есть шесть телефонов-автоматов с устаревшими табличками. Еще в двух такие таблички могли быть седьмого марта, но теперь их сняли. В Сольне телефонов-автоматов с такими табличками не оказалось. Скакке никто на поручал это выяснять, но он съездил туда по собственной инициативе.

Мартин Бек сгорбившись сидел за столом, постукивав пальцем по рапорту. Скакке замер в двух метрах от него, сильно напоминая собаку, которая стоит на двух лапках и выпрашивает кусочек сахара.

Наверное, нужно его похвалить пока нет Колльберга, который сейчас войдет и снова начнет над ним насмехаться, нерешительно подумал Мартин Бек.

Эту проблему разрешил телефонный звонок.

– Да. Бек слушает.

– С вами хочет поговорить какой-то инспектор. Я плохо разобрала, как его зовут.

– Соедините его со мной… Да, Бек слушает.

– Привет. Это Пер Монссон из Мальмё.

– Привет. Как дела?

– Нормально. Понедельник вообще день тяжелый, а у нас к тому же была заварушка из-за этого теннисного матча. Ну, ты, наверное, знаешь, с Родезией. Монссон продолжил после длинной паузы:

Вы разыскиваете человека, которого зовут Бертил Олафсон, так?

– Да.

– Я нашел его.

– Там, у себя?

– Да, в Мальмё. Он мертв. Мы нашли его три недели назад, но я только сегодня узнал, кто он.

– Ты уверен?

– Да, процентов на девяносто. Характерные особенности и зубов его верхней челюсти совпадают.

– А остальное? Отпечатки пальцев, другие зубы и…

– Мы не нашли его нижней челюсти. И не можем проверить отпечатки пальцев. К сожалению, он слишком долго пробыл в воде.

Мартин Бек выпрямился.

– Как долго?

– Врач говорит, по меньшей мере, два месяца.

– Когда вы его вытащили?

– Восьмого, в понедельник. Он сидел в машине на дне причала. Двое ребятишек…

– Это означает, что седьмого марта он уже был мертв? – перебил его Мартин Бек.

– Седьмого марта? Да, конечно. Он умер за месяц до этой даты, а может, и еще раньше. Когда его видели в последний раз там, у вас?

– Третьего февраля. Он собирался уехать за границу.

– Отлично. Это дает возможность уточнить дату. В таком случае он умер между четвертым и восьмым февраля.

Мартин Бек молча сидел за столом. Он слишком хорошо понимал, что все это означает. Олафсон умер за месяц до того, как загорелся дом на Шёльдгатан. Меландер оказался прав. Они шли по ложному следу.

Монссон больше ничего не говорил.

– Как это произошло? – спросил Мартин Бек.

– Чертовски странное дело. Его убили ударом камня, засунутым в носок, а в качестве гроба использовали старый автомобиль. В машине и в его одежде ничего не было. За исключением орудия убийства и двух третей Олафсона.

– Я приеду, как только смогу, – сказал Мартин Бек. – Или Колльберг. Думаю, тебе надо бы приехать к нам.

– Это обязательно? – со вздохом спросил Монссон. Для него Северная Венеция была чем-то вроде врат ада.

– Понимаешь, это запутанная история, – сказал Мартин Бек. – Хуже, чем ты можешь себе представить.

– Представляю себе, – иронично произнес Монссон. – До встречи.

Мартин Бек положил трубку, с отсутствующим видом посмотрел на Скакке и сказал:

– Ты неплохо поработал.

XXIII

Была Вальпургиева ночь, и весна наконец-то наступила, по крайней мере, в южной Швеции. Самолет, вылетевший из Броммы, совершил посадку в аэропорту Бултофта в Мальмё точно по расписанию, без пяти девять утра, и из него вышла группа бизнесменов, а также бледный и потный старший инспектор. У Мартина Бека была простуда и ужасно болела голова. Он не любил летать, а жидкость, которую авиакомпания САС называла «кофе», вовсе не улучшала ему самочувствие. Монссон, большой и плечистый, стоял у входных ворот, засунув руки в карманы плаща и с первой утренней зубочисткой во рту.

– Привет, – поздоровался он. – Ты выглядишь так, словно что-то ищешь.

– Да, – сказал Мартин Бек. – Где здесь туалет?

Вальпургиева ночь – это праздник, когда шведы надевают весеннюю одежду, выпивают, танцуют, едят, веселятся и начинают ждать лета. В Сконе на обочинах появляются первые цветы, а отпуска все ближе и ближе. На равнине коровы пережевывают весеннюю травку и начинается сев технических культур. Студенты надевают свои белые шапочки, а профсоюзные лидеры вытаскивают побитые молью красные флаги и пытаются вспомнить слова «Сынов труда». Скоро первое мая, праздник социалистов, и во время символической демонстрации даже полиция глазеет на духовые оркестры, играющие «Интернационал». Другой работы у полиции практически нет. Ее задача проследить за тем, чтобы никто не принялся плевать на американский флаг и чтобы среди демонстрантов не было никого, кому действительно есть что сказать.

Последний день апреля – это день, когда все готовятся к чему-либо: к весне, к любви и к политическим выступлениям. Это счастливый день, особенно, если он теплый и солнечный.

Мартин Бек и Монссон провели этот счастливый день, разглядывая то, что осталось от Бертила Олафсона, и дважды обследовали старый автомобиль, который мрачно стоял на полицейской стоянке. Они осмотрели камень, черный носок и слепок зубов верхней челюсти Олафсона и внимательно прочли протокол вскрытия. Разговаривали они мало, потому что комментировать здесь было, собственно, нечего. Потом Монссон спросил:

– Олафсона что-нибудь связывает с Мальмё? Конечно, кроме того, что его здесь убили?

Мартин Бек покачал головой и сказал:

– Похоже, Олафсон в основном торговал крадеными автомобилями. С наркотиками он тоже имел дело. Но главным образом занимался автомобилями, которые он перекрашивал и ставил на них поддельные номера. Потом он снабжал автомобили фальшивыми регистрационными сертификатами и вывозил их из страны, вероятно, для продажи за границей. По-видимому, он часто бывал в Мальмё или, по крайней мере, проезжал через город. Наверное, он периодически останавливался здесь. Было бы странно, если бы у него не оказалось здесь хотя бы нескольких знакомых.

Монссон кивнул.

– Наверняка неприятный тип, – сказал он, словно разговаривал сам с собой. – И был в плохой физической форме. Поэтому доктор неправильно определил его возраст. Жалкий мошенник.

– Мальм тоже, – сказал Мартин Бек. – Но ведь нам от этого не легче?

– Нет, конечно, нет, – ответил Монссон.

Несколькими часами позже они сидели в кабинете Монссона и глядели на заасфальтированный двор, в котором стояли черно-белые автомобили и по которому взад-вперед ходили по своим делам полицейские.

– Что ж, – сказал Монссон. – Наше положение не так уж и плохо.

Мартин Бек посмотрел на него с некоторым удивлением.

– Мы знаем, что он был в Стокгольме третьего февраля, а доктор уверяет, что он умер самое позднее седьмого. Промежуток времени сужается до трех или четырех дней. Думаю, мне все же удастся найти кого-нибудь из тех людей, которые видели его здесь. Хотя бы какую-нибудь зацепочку.

– Откуда у тебя такая уверенность?

– Наш город не очень велик, а круг общения Олафсона еще меньше. У меня имеются определенные связи. До сих пор толку от них было мало, потому что люди не знали, кого именно им нужно искать. Кроме того, полагаю, что необходимо предоставить все имеющиеся сведения прессе.

– Мы не можем допустить, чтобы они что-либо публиковали. И потом, это входит в компетенцию прокурора.

– Я не привык так работать.

– Ты что же, собираешься расследовать это дело самостоятельно?

– То, что произошло в Стокгольме, меня мало интересует, – подчеркнул Монссон. – А разрешение прокурора – всего лишь формальность. По крайней мере, здесь, у нас.

Мартин Бек улетел домой в тот же вечер. Около десяти он был в Стокгольме и спустя два часа уже лежал на своем диване в гостиной, в Багармуссене.

Свет он погасил, однако заснуть не мог.

Его жена уже спала, и сквозь закрытую дверь спальни отчетливо был слышен ее негромкий храп. Детей дома не было. Ингрид ушла рисовать лозунги для завтрашней демонстрации, а Рольф, очевидно, веселился на какой-то молодежной вечеринке с пивом и музыкой.

Он чувствовал себя одиноким, словно ему чего-то не хватало. Например, желания встать, пойти в спальню и сорвать ночную рубашку со своей жены. Он подумал, что должен по крайней мере испытывать такое желание по отношению к кому-то другому, например, к чьей-то чужой жене. Но в таком случае, к чьей именно?

Он все еще не спал, когда в два часа вернулась Ингрид. Наверное, жена сказала ей, чтобы она не приходила очень поздно. Рольф же мог приходить, когда угодно, хотя был на четыре года моложе своей сестры (бывшей по меньшей мере раза в два умнее его), и не обладал даже и сотой долей инстинкта самосохранения и осмотрительности, присущих его сестре. Это естественно, ведь он мальчик.

Ингрид проскользнула в гостиную, наклонилась и чмокнула его в лоб. От нее пахло потом и краской.

Как всё нелепо, подумал он.

Прошел еще час, прежде чем он уснул.

Когда утром второго мая Мартин Бек приехал в управление на Кунгсхольме, Колльберг уже разговаривал Меландером.

– Как всё нелепо, – сказал Колльберг и ударил кулаком по столу так, что всё, кроме Меландера, подпрыгнуло.

– Да, это странно, – с серьезным видом согласился Меландер.

Колльберг был без пиджака, узел галстука он ослабил и расстегнул воротничок рубашки. Он наклонился над столом и сказал:

– Странно! Страннее некуда. Кто-то подложил бомбу с часовым механизмом в матрац Мальма. Мы думаем, что это сделал Олафсон. Но Олафсон тогда уже был мертв больше месяца, потому что кто-то проломил ему череп, засунул труп в старый автомобиль и столкнул в море. И теперь мы сидим и не знаем, что нам делать.

Он замолк, чтобы перевести дыхание. Меландер ничего не сказал. Оба они кивнули Мартину Беку, но как бы между прочим, словно его вообще здесь не было.

– Если мы предположим, что имеется связь между попыткой убийства Мальма и убийством Олафсона…

– Пока что это всего лишь предположение, – сказал Меландер. – У нас нет никаких доказательств того, что подобная связь существует, хотя маловероятно, чтобы эти события оказались совершенно независимыми.

– Вот именно. Таких совпадений не бывает. Следовательно, есть основания полагать, что третья составляющая этого дела естественным образом связана с двумя другими.

– Ты говоришь о самоубийстве? О том, что Мальм покончил с собой?

– Конечно.

– Да, – сказал Меландер. – Он мог это сделать, потому что знал, что игра окончена.

– Верно. Он знал, что его ожидает, и поэтому предпочел открыть газ.

– Он испугался, это факт.

– Причем у него были все основания для этого.

– Следовательно, можно сделать вывод, что он не рассчитывал на то, что ему позволят остаться в живых, – сказал Меландер. – Он испугался, что его убьют. Но в таком случае, кого он боялся?

Колльберг задумался. Ход его рассуждений приобрел неожиданный поворот, и он сказал:

– А может, Мальм убил Олафсона?

Меландер вытащил из ящика письменного стола половинку яблока, ножом для разрезания бумаги отрезал кусочек и положил его в свой кисет.

– Это звучит неправдоподобно, – произнес он. – Мне трудно себе представить, что такой мелкий жулик, как Мальм, способен совершить подобное преступление Я имею в виду не его моральные принципы, а технические детали, изощренность, с какой оно было совершено.

– Блестяще, Фредрик. Твоя логика безупречна. Ну, и что же из всего этого следует?

Меландер ничего не сказал.

– Каков четкий логический вывод? – с упрямым видом спросил Колльберг.

– Можно сделать вывод, что от Олафсона и Мальма решили избавиться, – не очень уверенно ответил Меландер.

– Кто?

– Мы этого не знаем.

– Да, это точно. Но в одном не может быть сомнений.

– Да, – сказал Меландер. – Ты, наверное, прав.

– Это работа профессионала, – словно разговаривая сам с собой, произнес Мартин Бек.

– Вот именно, – заявил Колльберг. – Профессионала. Только профессионалы используют камни, засунутые в носки, и бомбы с часовым механизмом.

– Согласен, – сказал Меландер.

– Вот почему мы сидим здесь, почесывая затылки и тараща глаза, словно видим нечто сверхъестественное. Потому что мы всегда имели дело только с дилетантами. Причем занимались этим так долго, что сами почти превратились в дилетантов.

– Восемьдесят девять процентов всех преступлений совершается дилетантами. Даже в США.

– Это не оправдание.

– Нет, – сказал Меландер. – Но это объяснение.

– Погодите, – произнес Мартин Бек. – Это стыкуется и с другими известными нам фактами. Я уже размышлял кое о чем после того, как Гюнвальд написал свой меморандум, или как там его можно назвать.

– Да, – сказал Колльберг. – Почему человек, который положил зажигательное устройство в кровать Мальма, потом вызвал пожарных?

Через тридцать секунд он сам ответил на свой вопрос:

– Потому что он был профессионалом. Профессиональным преступником. Его работа состояла в том, чтобы прикончить Мальма, но он считал совершенно излишним, чтобы при этом погибло еще десять человек.

– Хм, – сказал Меландер. – В этом доводе что-то есть. Я читал, что профессионалы гораздо менее кровожадны, чем дилетанты.

– Я тоже об этом читал, – согласился Колльберг. – Вчера. Давайте вспомним одного типичного дилетанта, нашего уважаемого коллегу Хедина, полицейского, который убил девять человек в Сконе семнадцать лет назад. Вряд ли он забивал себе голову такими рассуждениями. Он застрелил их только потому, что с ним поссорилась его невеста.

– Он был сумасшедший, – сказал Мартин Бек.

– Все дилетанты, которые убивают людей, сумасшедшие, по крайней мере в момент совершения преступления. Однако профессионалы не таковы.

– Но в Швеции сейчас нет никаких профессиональных убийц, – задумчиво произнес Меландер.

Колльберг смерил его взглядом и спросил:

– А разве есть основания считать, что он швед?

– Если он иностранец, это совпадает с тем, что удалось выяснить Гюнвальду, – сказал Мартин Бек.

– Пока что это совпадает только с нашими собственными предположениями, – возразил Колльберг. – И раз уж мы начали выдвигать гипотезы, то можем продолжить. Считаете ли вы, например, что тот, кто заминировал кровать Мальма и проломил череп Олафсону, в настоящий момент находится в Швеции? Может быть, вы полагаете, что на следующий день после убийства он все еще оставался здесь?

– Нет, – ответил Меландер. – Зачем ему это было нужно?

– У нас, конечно, нет доказательств, что речь идет об одном и том же убийце, – задумчиво сказал Колльберг.

– Да, – согласился Меландер. – Это всего лишь предположение.

– Однако есть одна особенность, благодаря которой это предположение может оказаться справедливым, – заметил Мартин Бек. – Для того, чтобы совершить убийство в Мальмё и поджечь дом на Шёльдгатан, нужно было обладать определенным запасом знаний.

– Хм, – выпятил нижнюю губу Колльберг. – Это человек, который уже бывал в Швеции.

– Который сносно говорит по-шведски, – сказал Меландср.

– Который неплохо знает Стокгольм и Мальмё, – отметил Колльберг.

– Однако в то же самое время этот человек знает все указанное вами недостаточно и по ошибке звонит в пожарную часть Сундбюберга вместо Стокгольма.

Это сказал Мартин Бек.

– Кстати, а кто еще знал, что адрес дома Рингвеген, 37, а не Шёльдгатан? – внезапно спросил Колльберг. – Кроме дорожной службы и полиции. Я имею в виду городские власти.

– Это человек, которому записали адрес вместо того, чтобы показать на карте города, – раскуривая трубку, произнес Меландер.

– Человек, который плохо знает названия улиц, – сказал Мартин Бек.

– Иностранец, – подвел итог Колльберг. – Иностранный профессионал. И в обоих случаях он воспользовался орудиями, которые до сих пор никогда не применялись в Швеции. Хелм утверждает, что часовой детонатор изобретен во Франции и в свое время широко применялся в Алжире. Если бы шведскому гангстеру неожиданно захотелось убить Олафсона, он воспользовался бы куском трубы или велосипедной цепью.

– Камень, засунутый в носок, использовали во время войны, – сказал Мартин Бек. – Шпионы и агенты. Люди, которым поручалось ликвидировать коллаборационистов и прочих предателей. Люди, которые не могли рисковать и допустить, чтобы при обыске у них нашли нож или пистолет.

– Подобные случаи были и в Норвегии, – сообщил Меландер.

Колльберг взъерошил волосы.

– Ладно, все это прекрасно, – сказал он, – но ведь должен существовать какой-то мотив.

– Несомненно, – согласился Мартин Бек. – Связь между Мальмом и Олафсоном становится фактически еще теснее. Почему понадобилось от них избавляться при помощи профессионального убийцы?

– Потому что они кому-то мешали, – сказал Меландер. – Можно предположить, какие были отношения между Олафсоном и Мальмом. Вероятно, они были автомобильными ворами. В любом случае, они имели дело с крадеными автомобилями.

– Краденый автомобиль часто не представляет для вора особой ценности, – сказал Мартин Бек. – Он продает его очень дешево, за первую же цену, какую ему предложат.

– А Олафсон и Мальм перекрашивали автомобили и снабжали их поддельными номерами и документами. После чего перегоняли автомобили за границу. В какую-то страну, где либо продавали их самостоятельно, либо только кому-то передавали.

– Последнее наиболее вероятно, – сказал Колльберг. – В Швеции они работали на крупную международную банду, которая занималась многими вещами. Они совершили какой-то промах, и от них решили избавиться.

– Да, похоже на то, – сказал Меландер.

Колльберг мрачно кивнул и продолжил:

– И что же, по-твоему, нам скажут, если мы предложим подобную версию? Кто, черт возьми, в это поверит?

На его вопрос никто не ответил. Примерно секунд через тридцать Колльберг придвинул к себе телефон, набрал номер, немного подождал и сказал:

– Эйнар? Я в кабинете Меландера. Ты не мог бы сюда зайти?

Не прошло и полминуты, как Рённ появился в дверях. Колльберг торжествующе посмотрел на него и сказал:

– Мы пришли к выводу, что Мальм и Олафсон работали на международный преступный синдикат, что-то вроде мафии. Мы также считаем, что эта банда решила избавиться от них и прислала из-за границы наемного убийцу, чтобы он их прикончил.

Рённ в изумлении уставился на присутствующих. Наконец он сказал:

– Кто придумал всю эту чушь? Такое происходит только в кинофильмах и книжках. А, вы, наверное, меня разыгрываете?

Колльберг красноречиво пожал плечами.