Текст книги "Поединок в «Приюте отшельника»"
Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
Глава 8
Доктор Муан возвращается за стол, по привычке сдвигает очки на лоб и улыбается.
– Итак, – говорит он, – у нас есть все основания быть довольными. Опухоль не увеличилась, выглядите вы явно лучше. Что случилось? Отдохнули? Успокоились? Хорошо спите? Выполняете все мои предписания? В случаях, подобных вашему, ремиссии не редкость, но улучшения, которые я наблюдаю у вас, просто поразительны.
Он еще раз просматривает снимки и анализы и поднимает глаза на Жюли.
– Еще один вопрос, мадам. Во время нашей последней встречи вы вскользь упомянули о том, что бывали пациенткой психиатрической клиники. Сколько именно раз вы там лежали?
– Четыре, – отвечает Жюли. – У меня была тяжелая депрессия и три рецидива.
– Давно?
– Впервые в двадцать пятом году.
– Причиной стала авария?
– Да.
– Когда случился первый рецидив?
– В тридцать втором. Я жила в Нью-Йорке, с сестрой. Потом – в сорок пятом, сразу после войны.
– Вы тогда были за границей?
– Нет, в Париже. Сестра тоже вернулась во Францию, как только узнала о смерти третьего мужа. Видите, как все запутано. Он был еврей и погиб в Дахау. Я провела в клинике много месяцев. Потом Глория вышла замуж – за очень богатого колониста, и я жила в их доме в Алжире, пока не начались известные вам события. Мой зять состоял в ОАС[26]26
Военно-фашистская группировка во Франции. Создана весной 1961 г., во время национально-освободительной войны алжирского народа (1954–1962), ультраколониалистскими элементами офицерства совместно с крайне правыми политическими деятелями.
[Закрыть] и был убит при весьма загадочных обстоятельствах.
– Если я правильно понимаю, это вас так потрясло, что…
– Да, – кивает Жюли.
Доктор берет блокнот.
– Подождите, я запишу, это очень важно. Итак: все началось в двадцать пятом году. А как сложилась судьба первого мужа вашей сестры?
– Они развелись, тогда же, в двадцать пятом.
– Понятно. Второй кризис случился в тридцать втором году. Ваша сестра снова вышла замуж?
– Да, ее супруг занимался рекламой. Он погиб в тридцать втором.
– Весьма любопытно. Так, теперь сорок пятый, год смерти вашего зятя. Готов спорить, что четвертого мужа вашей сестры не стало в пятьдесят седьмом или пятьдесят восьмом.
– Все верно. В пятьдесят восьмом.
– И в том же году вы снова лечились от депрессии.
– Я была крайне ранима, доктор. Я не работала, жила в семье… в семьях Глории и глубоко сопереживала ее горю. Она держалась стоически – благодаря искусству.
– Давайте не будем торопиться. Сколько лет было вашей сестре в сорок пятом?
– Пятьдесят девять.
– И она все еще гастролировала?
– Удивительно, правда? Глория играла со струнным квартетом, имевшим большой успех. Работать она перестала, когда вышла замуж в пятый раз.
– Что стало причиной его смерти?
– Сердечный приступ.
– Как вы пережили траур?
– Довольно легко. Я не очень жаловала беднягу Оскара.
– В отличие от предыдущих?
Жюли слабо улыбнулась.
– Не подумайте ничего такого… Я не влюблялась в мужей моей сестры. Нелепая мысль. Никто не удостаивал меня вниманием. Я старалась держаться как можно незаметней и была бесполезным существом, ронявшим и разбивавшим все, к чему прикасались мои искалеченные руки.
Доктор закрывает блокнот.
– Я ни на чем не настаиваю и не строю предположений, просто констатирую, что у вас хрупкая психика и ваше состояние улучшилось без всякой видимой причины. Все верно? Меня это очень радует, но я бы рекомендовал проконсультироваться у невропатолога. Он наверняка поймет, почему вы решили не оперироваться. Еще не поздно передумать.
Доктор опускает очки на нос, скрещивает пальцы.
– Сестра знает о ваших визитах ко мне?
– Нет. Глории это не касается.
– Как ее здоровье?
– Последние два дня она обеспокоена и чувствует себя не очень хорошо.
– Вы с ней близки?
– Всякое случается. Знаете, доктор, старики хуже детей. Любая мелочь, пустяк могут вдруг стать невероятно важными. Это все, что нам осталось. Пора умирать.
– Ну-ну-ну, мадемуазель, не теряйте присутствие духа. Хорошо, увидимся через две недели. В случае необходимости обратитесь к доктору Приёру, он толковый специалист. Всего наилучшего.
Жюли не торопясь возвращается в порт. А доктор Муан молодец – по голосу угадал, что у нее изменилось настроение, правда, не понял – не мог понять – причины. Все дело в отсутствии сожалений и угрызений совести. Продолжи он расспросы, узнал бы, как она наказала Оливье. После аварии между супругами начался разлад. Поползли неприятные слухи, будто бы Глория была не совсем трезва, превысила скорость: «Эти люди думают, что им все позволено, что талант и богатство ставят их выше закона!» То, что с аварией не все чисто, доказывала и завеса секретности вокруг пострадавшей в аварии молодой женщины, которую поместили в одну из клиник Флоренции. Журналистов к ней и близко не подпускали, персонал держал язык за зубами. И кому же принадлежала эта клиника? Человеку, тесно связанному с депутатом Дженаро Бертоне, вице-президентом франко-миланской фармацевтической компании, главным акционером которой «случайно» являлся Бернстайн. «Желтые» газетенки ликовали. Авария? Да неужели?! А может, саботаж? А не было ли у могущественного промышленника интрижки с невесткой? Возможно, две виртуозные музыкантши соперничали за сердце одного мужчины? Глория уехала на гастроли – сбежала от набиравшего обороты скандала, а Оливье вернулся в Париж уладить кое-какие дела.
«А я, – думает Жюли, – осталась одна, окруженная заботой, улыбками и комфортом, с которыми не знала что делать. Мне даже страдать не позволяли, глушили боль морфином. Тогда-то все и началось».
Она подходит к краю пристани. Катер уже ждет. Марсель грузит на борт ящики, сундуки и корзинки.
– Имущество новенькой, – поясняет он.
– Какой еще новенькой?
– Мадам Монтано. Завтра привезут мебель, этим будет заниматься тулонская фирма. Сами увидите. Забирайтесь, мы отплываем.
Жюли устраивается на передней лавке. Брызги водяной пыли летят в лицо. Она возвращается мыслями к воспоминаниям. В действительности у нее была не депрессия, она тогда едва не сошла с ума. Сестра не раз говорила, что они оставили ее во Флоренции одну для ее же блага, что Жюли якобы повсюду видела преследователей и считала зятя главным заговорщиком, а Глорию – его сообщницей. Откуда взялись такие подозрения? Почему она решила, что мешает им, что ее накачивают морфином по приказу Оливье? Наркотик производили в его лабораториях, разве не так? Эта простая, хоть и бредовая идея все объясняла. У них был коварный и изощренный план устранения соперницы. Сначала руки. Потом голова. Никто больше не скажет: «Глория совершенно очаровательна, но ее сестра намного тоньше и музыкальней…»
Жюли чувствует стыд. Никакого визита к невропатологу не будет, не хватало еще, чтобы он разбудил прежние страхи. Все ее тогдашние мысли были чистым безумием. Больной мозг заставил ее продиктовать ночной сиделке то анонимное письмо (она хорошо заплатила за услугу). Жюли была не в себе, но удар нанесла очень точно. Началось расследование, вскрыли разветвленную сеть торговли наркотиками. И все из-за слова «морфин», которое, подобно ядовитому растению, отравило ее мозг. Бернстайн сумел вывернуться, но с Глорией развелся.
Остров совсем близко. Жюли чувствует легкую дурноту, но качка ни при чем, все дело в калейдоскопе воспоминаний. Думаешь, что прошлое умерло, но его отголоски звучат в душе, как печальная кантилена. Действительно ли она сочинила то роковое письмо? Развод ей не приснился, но вот остальное…
Катер причаливает, и Жюли берет себя в руки. На часах пять. В доме наверняка полно подруг Глории, она собиралась устроить прослушивание «Испанского каприччио» Римского-Корсакова и рассказать о дирижере Габриэле Перне, с которым была хорошо знакома. Жюли входит и удивляется царящей в доме тишине. Она толкает дверь тон-ателье и прислушивается. Что случилось?
– Глория? Я могу войти? – спрашивает она, стоя на пороге спальни.
В ответ доносится слабый стон. Жюли входит. Глория одна. Она лежит на кровати, лицо в свете ночника выглядит внезапно постаревшим. Парик сбился на затылок, обнажив бледно-восковой лоб.
– Ты плохо себя чувствуешь?
– У меня была рвота – сразу после ужина.
– Кларисса вызвала врача?
– Да, приходил доктор Приёр, сказал: «Ничего страшного, небольшое обострение гастрита».
Голос Глории окреп, в нем появились раздраженные нотки.
– Доктор осёл. Я прекрасно знаю, в чем дело, знаю, почему у меня ноет желудок. Во всем виновата она, эта чертова баба. Явилась, чтобы занять мое место.
– Боже, Глория, о чем ты, какое место?
– Не знаю, что бы я сделала с человеком, рассказавшим мерзавке о «Приюте»! Это наверняка Юбер, будь он трижды неладен!
– Успокойся, – увещевает сестру Жюли. – Ты остаешься всеми уважаемой старейшиной.
Глория издает сухой смешок.
– Старейшиной!
Она мертвой хваткой вцепляется в запястье Жюли.
– Ты должна мне помочь. Монтано жульничает, я в этом уверена. Держу пари, ей не больше девяноста шести или девяноста семи! Пусть говорит что хочет, я этих интриганок знаю. Звезды вроде Дитрих и Гарбо, окончательно покинувшие съемочную площадку или сцену, перестают скрывать свой возраст. Но Монтано все еще задействована. Когда режиссеру телефильма требуется актриса на роль бабушки, он говорит: «Позовите ту столетнюю старуху!» Я прочла об этом в каком-то глянцевом журнале. Столетняя исполнительница придает шик любой картине, чем Монтано и пользуется. Трогательную историю о своем детстве она наверняка придумала специально для журналистов. Прелестная старушка, такая живая и веселая!
– Ты преувеличиваешь.
– Да неужели? Я преувеличиваю! Тебе наверняка неизвестно, что сегодня утром она пела, а этот Хольц ей аккомпанировал. Что они «исполняли»? Глупую итальянскую песенку, «Фуни…», как ее там.
– «Фуникули-фуникуля»…
– Вот-вот. Кейт собственными ушами слышала, как Джина пела и смеялась. Я слегла из-за нее! Вот что, моя милая, ты часто бываешь в городе, так найди мне «Историю кино». Там наверняка будет упоминание о Джине с краткой биографической справкой.
Глория без сил опускается на подушки.
– Обещаешь?
– Конечно.
– Спасибо.
– Тебе нужно что-нибудь еще?
– Ничего, только покой.
Жюли бросает последний взгляд на Глорию. Да, она потрясена, ранена, но рук не опустила. Битва еще не выиграна. Жюли становится неловко за такие мысли, но ей ужасно любопытно, как будут разворачиваться события. Глория впервые вынуждена защищаться. Жюли совершает привычные действия – ест суп и ракушки под масляным соусом, снимает косметику, умывается, моет руки, чистит зубы (осторожно – из-за мостов), раздевается, сражается с ночной рубашкой (она все-таки удобней пижамы) и одновременно прокручивает в голове события счастливой жизни Глории. Подруги сестры правы – ее счастье было дерзким, почти вызывающим. Природа наградила Глорию экзотической красотой и великим талантом. Он напоминал благодать Господню, ее пальцы извлекали из скрипки волшебные звуки не потому, что она много работала, а по капризу небес. Эгоизм ограждал Глорию от испытаний и трудностей, но это был не пошлый, постыдный эгоизм, а непробиваемая сияющая броня на манер рыцарских лат.
Жюли достает сигарету из пачки «Кэмела», закуривает и ложится. Ей нравится этот сладковатый вкус – она касается языком фильтра, когда затягивается. Жюли возвращается мыслями к Глории – рассеянно, как кошка, вылизывающая пустую миску, все еще пахнущую любимым лакомством. Проблемы Оливье никак не коснулись Глории. После развода она оставила себе фамилию Бернстайн, получила половину его имущества и уехала за границу. Конечно, оставалась проблема Жюли, но ее легко было решить с помощью денег. У бедняжки плохо с головой, значит, нужно обеспечить ей комфортабельное существование. Глория исполнила свой долг – она из тех, кто всегда платит по счетам, чтобы чувствовать себя спокойно. Глория дорого бы дала, чтобы ее сестра была больной, а не калекой. Больные рано или поздно выздоравливают… либо умирают. Нет ничего обременительней калек. Помогают только деньги. Платишь, помещаешь человека в дорогой санаторий, потом находишь удобную квартиру, нанимаешь преданных слуг. Все мужья Глории были очень богаты (само собой разумеется!) и прекрасно относились к бедной «прокаженной». Проказа сжирает пальцы, так что определение вполне уместное. Самым милым был Жан-Поль Галлан. Он первым сказал Глории: «Мы должны взять твою сестру с собой». Они поселились в Нью-Йорке, в квартире с видом на Центральный парк, чтобы Жюли могла любоваться деревьями.
Когда Клеман Дардель купил красивый особняк в Париже рядом с парком Монсо, он и мысли не допускал, что Жюли будет жить в другом месте. Все мужья Глории делали все, чтобы она забыла о своем несчастье. Они ее жалели, а Жюли ненавидела жалость. Самые приличные отношения у Жюли были с Арманом Прадином. Ей нравилось жить в Алжире. Из-за моря. В Алжире она начала выходить из дома одна – впервые после нескольких лет добровольного заточения. Большую часть времени Глория проводила на гастролях. Иногда она звонила – именно так поступают любящие преданные сестры! – но Жюли не всегда брала трубку, для этого имелась компаньонка или отлично вышколенная горничная. Кларисса тоже появилась рядом с ней в Алжире. Когда Глория вышла замуж за торговца алмазами Оскара Ван Ламма, Кларисса последовала за хозяйкой в Париж. Она была ее единственной подругой, никогда не задавала вопросов, но все видела и улавливала. В Алжире она догадалась насчет Армана, а потом – благодаря редким скупым фразам Жюли – и насчет Клемана Дарделя и Жана-Поля Галлана. Трагические смерти, так и оставшиеся неразгаданными… Жан-Поль покончил с собой. Почему? Кто знает… Клеман был еврей, и его арест в 44-м был вполне предсказуем. Убийство во время войны в Алжире колониста Прадина тоже никого не удивило. До Клариссы доходили слухи, и она иногда так смотрела на Жюли… Что она могла заподозрить? Глория летала по миру – красивая, элегантная, обожаемая, а Жюли – всегда в черном, в черных перчатках – следила за домом, как вдова. Ван Ламм тоже продержался недолго – умер от кровоизлияния в мозг. Тут сказать было нечего. Кларисса знала, что Жюли обманула Джину, она слышала разговоры по телефону и уловила суть плана. Если Жюли сумела замыслить нечто подобное сейчас, в прошлом она вполне могла составить интригу и против мужей сестры…
На месте служанки Жюли рассуждала бы именно так. Но пошла ли Кларисса дальше? Поняла или нет то, чего и сама Жюли до сих пор не понимает? Почему она злоумышляла против людей, которые так хорошо к ней относились? Нет, Кларисса ни за что не догадалась бы, что Жюли всегда боялась своей сестры. Особенно после рокового поворота руля, бросившего «Испано-сюизу» на фонарный столб. Глория в аварии не пострадала. Удача никогда ей не изменяла. Чтобы нанести ей удар, требовались время, терпение и случай. С течением лет злоба растворяется, линяет. Кларисса заметила, что после смерти последнего мужа Глории сестры немного сблизились. Первым умолк рояль, много лет спустя – скрипка, и Глория с Жюли поняли, что им придется смириться и терпеть присутствие друг друга. Случай привел их на остров. И Джина в «Приюте отшельника» тоже оказалась по воле случая. Жюли может с чистой совестью сказать: «Я ничего такого не хотела. А если и решила их свести, то из чисто научного интереса, как химик, изучающий свойства разнообразных веществ при создании новой формулы».
Она поднимается, наливает полный стакан минеральной воды. Она ожила – благодаря любопытству, расколовшему заскорузлую корку безразличия, которая столько лет защищала ее от внешнего мира. Глория впервые познала сомнение. Она никогда не страдала – ни по воле обстоятельств, ни из-за людей, и вот за три месяца до победы над временем у нее возникли вопросы. Жюли вдруг ясно понимает, что и как следует делать дальше. Душа наполняется странным чувством, горькая нежность пробуждает глухую боль в боку. У нее мало времени. Она глотает таблетку и мирно засыпает.
Ее будят крики стрижей. Половина девятого утра. Торопиться некуда, можно спокойно встать, умыться, одеться, но Жюли не терпится узнать, как провела ночь Глория. Она зовет Клариссу.
– Как там наша Мадам?
– Согласилась выпить чаю, есть не пожелала, – не вставая, отвечает Кларисса.
– Как она тебя встретила?
– Не слишком любезно. Ворчала. Спросила, привезли ли мебель мадам Монтано.
– И что ты ответила?
– Что должны привезти сегодня утром.
– Какое ей дело до мебели Джины?
– Хочет, чтобы я порыскала вокруг дома. Поручение дано не только мне, но и доверенным лицам.
– Моя сестра помешалась, – пожимает плечами Жюли. – Значит, подруги Глории собираются ходить дозором вокруг виллы «Подсолнухи»? Какая нелепость!
– Она и вас об этом попросит!
– Пойду сама взгляну.
Глория сидела в подушках на кровати, лицо ее выглядело измученным и осунувшимся. В огромных глазах зияла пустота, но кольца и браслеты она надеть не преминула.
– Сядь там, – прошептала она. – Спасибо, что заботишься обо мне. Скоро, кроме тебя, никого не останется.
– Почему ты так говоришь?
– Они бросят меня, одна за другой. Вчера вечером у нас вышла размолвка с Памелой и Мари-Поль. Они при мне обсуждали достоинства Монтано, я нашла это неуместным. Бедняжка Мари-Поль так глупа… Джина то, Джина се… У Джины Монтано большая коллекция предметов мексиканского искусства. Я ее прогнала. «Развлекайтесь сколько хотите, высматривайте, вынюхивайте, я и так знаю, что ее носило по миру как перекати-поле и никакой путной обстановки она нажить не могла!» Едва до скандала не дошло. Я знаю, что будет дальше. Они напросятся в гости, а меня оставят подыхать в одиночестве.
– Перестань, – с мягким укором произносит Жюли. – Ты же не расклеишься из-за того, что у Монтано, возможно, найдется парочка ценных вещичек?
– Вот как мы поступим, Жюли. Пусть даже я себя накручиваю, но сделай одолжение, удостоверься собственными глазами, что там есть, а чего нет. Тогда я успокоюсь.
Жюли прекрасно помнила обстановку квартиры Джины, но для правдоподобия немного поупиралась, потом согласилась, пообещав себе «врать умеренно». Она напустила на себя таинственный вид и сказала, понизив голос:
– Я знаю, что у Монтано есть небольшой персональный музей. Фотографии знаменитых артистов, голливудские подарки, ну, сама понимаешь…
– Кто тебе сказал? – простонала Глория.
– Прочла в журнале. Обещаю навести справки. После обеда отправлюсь в город и куплю тебе «Историю кино», чтобы ты могла разработать стратегию защиты, но повторяю: никто не собирается на тебя нападать.
Глава 9
В городе имелось всего два больших книжных магазина, и изданий о кино на полках было немного. Жюли собиралась купить любое, лишь бы там фигурировало имя Джины Монтано. Она обнаружила его в недавно выпущенной энциклопедии. Статья была проиллюстрирована несколькими фотографиями, в том числе тремя очень старыми. Одна – из фильма 1925 года, снятого по рассказу Сомерсета Моэма, другая – из фильма 1930-го («Про́клятая», по сценарию Джона Мередита). На третьей, самой красивой, Джина была запечатлена в роли Дороти Мэншн, героини знаменитого «Дела Холдена» 1947 года. Фильмография Джины Монтано насчитывала около сорока фильмов, большинство которых были сняты крепкими, а иногда и знаменитыми режиссерами. Но самую громкую славу Джине снискали бурные любовные истории. Роман с Реем Моллисоном – ему было двадцать два, когда он застрелился на пороге ее дома, – вызвал скандал, о котором помнят до сих пор. Биографическая справка была короткой: родилась в Неаполе в 1887-м, первую большую роль получила в 1923-м («Десять заповедей» Сесила Б. Де Миля).
Жюли купила книгу, подумав, что нужно чаще заходить в этот магазин, где царят тишина и прохлада, как в хорошей библиотеке. Она не могла листать тяжелые тома – изувеченные руки их не удерживали. Приходилось снимать перчатки, чтобы почувствовать под пальцами глянцевую бумагу. Чтобы доставить себе удовольствие, Жюли купила иллюстрированный альбом «Памятники Парижа» и не спеша пошла в сторону порта, стараясь ни о чем не думать, стать взглядом, впустить внутрь себя мир, чтобы он покачивался и переливался, как краски на полотнах импрессионистов. Это была ее йога. Мир вокруг вибрировал, силуэты колыхались, меняя форму, и сливались воедино, превращаясь в атональную[27]27
Музыкальные произведения, написанные вне логики ладовых и гармоничных связей, организующих язык тональной музыки. Основной принцип атональной музыки – полное равноправие всех тонов.
[Закрыть] музыку, которую презирала ее сестра. Так Жюли прогоняла из головы… Да, так она «стирала» Глорию! Без лишних мучений, тихо и мирно.
На причале рядом с катером стояла груда пакетов и коробок, предназначенных для Джины. «Приюту отшельника» нужно быть настороже. Жюли прикурила от бензиновой, не гаснущей на ветру зажигалки (она купила ее вместе с очередной пачкой сигарет) и заняла свое место.
Пока она поднималась по отлогой аллее к дому, решение действовать окончательно укрепилось у нее в голове. В киносправочнике были указаны только годы выпуска фильмов: «Проклятая» – 1930-й, «Дело Холдена» – 1943-й, даты рождения и некоторые мелкие детали и обстоятельства эпохи. В большинстве изданий статьи наверняка составлены по тому же принципу, более подробные сведения можно найти разве что в серьезном киноведческом труде. Никто из обитателей «Приюта отшельника» не озаботится поиском подобной литературы. Всеобщее любопытство подогревает «схватка под ковром» двух старых женщин, обещавшая стать похожей на дуэль насекомых, медлительных, неловких существ со множеством лапок, усиков, жвал и яйцекладок, этаких скорпионов, кружащихся в танце, прежде чем нанести смертельный удар. Противницы, сами того не зная, оказались на арене поединка. Вмешиваться в ход событий поздно.
В холле «Ирисов» Жюли столкнулась с доктором Приёром, выходившим от Глории.
– Моя сестра занемогла?
– Нет, не волнуйтесь. Она переутомилась, вот давление и повысилось. Ее что-то беспокоит? В таком возрасте любой пустяк может вывести организм из равновесия.
Жюли долго роется в сумке, подшучивая над собой:
– Прошу прощения, руки у меня «слепые», не сразу опознают предметы. Зайдите ненадолго. Выпьете что-нибудь?
– Благодарю, не стоит. Я спешу, мне еще нужно зайти в «Подсолнухи» – мадам Монтано поранила палец, открывая коробку. Ничего серьезного. Кстати, пока я осматривал вашу сестру, она без конца задавала вопросы о новой соседке. Я было подумал, что они родственницы.
– Нет, доктор, у нас не осталось родных – во всяком случае, насколько мне известно. Мы слишком старые. И всех своих близких потеряли по дороге на кладбище.
– Немедленно замолчите! – восклицает доктор. – Не уверен, что свести в «Приюте» двух столетних дам было хорошей идеей. Готов поклясться, это соседство раздражает вашу сестру и ухудшает ее самочувствие.
– Что же делать?
– Для начала – снять напряжение. А потом… – Доктор задумался. – Наверное, мне стоит дать мадам Бернстайн какое-нибудь легкое успокаивающее и понаблюдать. Она напоминает плохо отрегулированную горелку – может погаснуть или взорваться. Держите меня в курсе. А вы как себя чувствуете?
– Я не в счет, – усмехается Жюли. – Меня волнует состояние Глории.
– Для беспокойства нет причин. Пусть побольше отдыхает. И сократите число визитов. Завтра я снова ее навещу.
Жюли провожает врача, протягивает ему запястье для пожатия.
– Обещаю присмотреть за ней.
Ей казалось, что она раздваивается, произнося подобные вещи, ложь шла рука об руку с искренностью.
Жюли надела темное платье, сменила перчатки и отправилась к сестре. Глория сидела в кресле, глядя перед собой недобрым взглядом. Увидев Жюли, она мгновенно изобразила «умирающего лебедя» и скорбным тоном произнесла:
– Плохи дела. Доктор Приёр только что ушел. Он уверяет, что я слишком мнительна. Но это не так. Что ты принесла?
Жюли начинает разворачивать книгу, но делает это так неловко, что Глория раздраженно отбирает у нее пакет.
– Дай сюда! Нашла что-нибудь?
– Немного, – признается Жюли. – «Золотой» период творчества Джины – послевоенные годы. Ей было пятьдесят, она снялась в «Деле Холдена», но…
– То есть… как пятьдесят? – перебивает сестру Глория.
– Очень просто…
– Хочешь сказать, она родилась в 1887-м, как и я?
– Во всяком случае, так указано в справочнике.
– Покажи.
Жюли открывает нужную страницу, и Глория вполголоса читает биографическую справку.
– Я помню малыша Рея Моллисона. В 1951-м я основала квартет Бернстайна. Джине было шестьдесят четыре, когда этот болван покончил с собой… Невероятно, но факт. Я играла концерт в Лондоне, когда коротышка Коган получил первый приз на конкурсе королевы Елизаветы, и меня пригласили на прием. Боже, как давно это было!
Она опускает книгу на колени и закрывает глаза.
– Представляешь, что случится, когда она им расскажет? Можешь быть уверена – Джина окончательно обоснуется в «Приюте» и постарается украсть у меня друзей… Все эти глупые бездельницы сбегутся к Монтано, чтобы внимать ее «альковным» историям.
Жюли исподтишка наблюдает за сестрой – так доктор Муан поглядывал на нее, изучая рентгеновские снимки. Глория покачала головой, сжав губы в гримасе страдания, потом прошептала, не открывая глаз:
– Я долго размышляла, Жюли. Мне невыносима мысль, что эта потаскуха живет рядом. Лучше уехать – не важно куда, найдем другой «Приют».
У Жюли перехватило дыхание – она поняла, как сильно жаждет осуществить задуманное. Как только Глория окажется вдалеке от Джины, она тут же воспрянет духом, и все усилия пойдут прахом. В каком-то смысле это не имеет значения, но… Она похлопала Глорию по плечу.
– Ну что за глупости! Возьми себя в руки. На побережье всего одно заведение такого класса. И потом… Предположим, что мы уедем… нет – ты уедешь, потому что мне не хватит сил на подобную эскападу.
Глория резко поднимается и с недоверчивым изумлением смотрит на нее.
– Ты отправишься со мной! – восклицает она. – Ты прекрасно знаешь, что я не могу без тебя обойтись.
– Ладно, не нервничай, – соглашается Жюли. – Мы покинем «Приют отшельника». Кто от этого выиграет? Кто будет потирать руки от радости? Кто? Конечно, Джина. Джина, которая сможет говорить любые гадости, ведь тебя не будет рядом и ты не сможешь заткнуть ей рот. Самоубийство молодого актера – скорее лестный факт биографии Джины. А в твоей жизни, бедная моя, были развод с первым мужем… второй муж, принявший яд после того, как его обвинили в гомосексуальных связях… третий муж, депортированный за спекуляции на черном рынке… четвертый муж…
– Замолчи! – рыдающим тоном просит Глория.
– Она не упустит случая вывалить все это на слушателей, заявит, что, сбежав, ты оказала услугу себе и всем окружающим. И никто не сможет тебя защитить.
– Это мое прошлое. И оно никого не касается.
– Если Джина узнает, что ты копаешься в ее прошлом, она неизбежно заинтересуется твоим. Начнешь задавать вопросы о детстве и молодых годах мадам Монтано – и она займется тем же. Это можно понять. Джина имеет право хранить молчание насчет своего рождения и первых лет жизни в Неаполе.
– Мне плевать, как эта актриса провела детство, – взрывается Глория, – но я нахожу недопустимым утверждение, будто она родилась в один год со мной!
– Это еще нужно проверить… Значение имеет только карьера артиста. Здесь твое преимущество неоспоримо. Ты – олицетворение успеха, каждая твоя подруга хотела бы повторить твою судьбу, так что перестань хныкать. Для начала позаботься о своем здоровье, я куплю тебе что-нибудь тонизирующее. Займись музыкой, позови гостей, улыбайся. Как раньше.
Глория гладит сестру по руке.
– Спасибо за то, что так добра со мной, милая. Не знаю, что на меня нашло… Да нет, отлично знаю! Я на мгновение убедила себя, что наградить хотят не артистку, а столетнюю юбиляршу. Теперь нас двое; дадут орден мне – дадут и Монтано, а я этого не переживу.
Жюли не ждала такого поворота и отвечает не сразу.
– Я наведу справки, но первой наградить решили тебя. Вопрос старшинства. Тревожиться не о чем.
Чтобы скрыть замешательство, она подходит к проигрывателю и переворачивает пластинку.
– Немного Моцарта… Ты помнишь эту вещь?
– Я часто ее играла, – отвечает Глория, складывая руки в молитвенном жесте. «Поразительно, как она постарела», – думает Жюли.
– Иди сюда, – зовет Глория. – Я все обдумала. Мне нужно продержаться еще три месяца, до дня рождения, потом можно умирать. Давай поговорим о награде. Как ты считаешь, иностранке могут дать орден Почетного легиона? Джина ведь итальянка. Я служила Франции. Я – не она. Дай мне альбом.
– Который?
– Том VI.
Она знает наизусть содержание всех томов. Газетные вырезки лежат в хронологическом порядке: обзоры, рецензии критиков, восторженные отзывы, интервью, фотографии, сделанные в концертном зале среди толпы поклонников. Запечатленные сорок лет славы, заголовки на разных языках: Wonder Woman of French music… An enchanted violin… She dazzles New York audience…[28]28
Чудо-женщина французской музыки… Заколдованная скрипка… Она ослепляет нью-йоркскую аудиторию… (англ.)
[Закрыть]
Том VI, последний. Глория кладет его на колени, открывает, сестра обнимает ее за плечи, и они читают, склонившись головами друг к другу.
– Это Мадрид, – говорит Жюли. – Я тоже выступала там в 1923-м. В том же зале. На той же сцене. Дирижировал Игорь Меркин.
– А вот Бостон, – продолжает Глория. – Огромный был успех… Я редко получала такие потрясающие отзывы… A unique genius… Leaves Menuhin simply nowhere…[29]29
Уникальный талант… Она просто не оставляет места Менухину… (англ.)
[Закрыть] Ты права. Монтано до меня далеко.
На короткое мгновение они почувствовали себя сообщницами, но Глория нарушает очарование момента, задав неуместный вопрос:
– Ты сохранила свое портфолио?
– Давно всё выбросила.
Жюли отходит от сестры, выключает проигрыватель, произносит небрежным тоном:
– Пойду к себе. Позови, если понадоблюсь.
В тот вечер она ужинала без всякого аппетита. Боль ушла. Кларисса наблюдала за своей хозяйкой с удивлением и тревогой. Она привыкла к переменам настроения Глории, но Жюли всегда хранила на лице выражение упрямого самоотречения. Кларисса поостереглась задавать вопросы и, чтобы нарушить молчание, заговорила о мсье Хольце. Это была неисчерпаемая тема, поскольку Юбер Хольц без устали курсировал между своим домом и домом Джины, чтобы «немного помочь», как он объяснял соседям. В «Приюте» было организовано круглосуточное наблюдение – глазами слуг и ближайших соседей. Памела, вооружившись биноклем, следила через приоткрытые ставни, как доставляют ящики и коробки на виллу «Подсолнухи», и сумела разглядеть дорогую посуду, книжные шкафы, торшер в неопознанном – скорее всего, мексиканском – стиле. У Глории раскалился телефон.
– Смахивает на блошиный рынок, – сообщает Кейт. – Знаете, что мне это напоминает? Гостиные бывших чемпионов, загроможденные кубками, вазами и всякими другими трофеями из позолоченного серебра. Хольц аккуратно достает из соломы все это барахло и благоговейно заносит в дом. Он так старается, как будто Джина – его мать.
Глория жаждет деталей, и ее верные подруги прогуливаются по территории, то и дело задерживаясь у дома Джины.
– Нет, – докладывает коротышка Эртбуа, – она не выходит. Сидит дома и руководит рабочими. Я заметила несколько картин – их несли с особыми предосторожностями. Наверняка очень ценные.