Текст книги "Последний трюк каскадера"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Буало-Нарсежак.
Последний трюк каскадера

Дверь приоткрыта, свет из коридора, проникая сквозь щель, мягко рассеивается, вспыхивает бликами… Позолота переплетов, рамы картин, медная пепельница рядом с креслом, какие-то блестящие предметы на письменном столе. Дверь приоткрывается чуть шире, и на пороге возникает фигура. На ковер ложится длинная тень. Где-то слышно мерное тиканье старинных часов, впрочем, все замерло в тишине ночи. Тень колеблется, затем делает шаг. Вот уже слышно ее прерывистое дыхание, как у человека, объятого страхом. Еще шаг. Слабый отблеск металлического предмета.

Фигуру поглощает тьма, но по очертанию плеча можно узнать мужчину. Он направляется к письменному столу. Чуть скрипнуло кресло, человек сел. Внезапно в темноту дерева врезается круг ослепительного света лампы – в кругу его руки. В одной – смятый в комок носовой платок, в другой – револьвер. В ярком свете только руки полны жизни. Лицо мужчины похоже на подвешенную загадочным образом гипсовую маску. Правая рука с величайшей предосторожностью кладет оружие на подлокотник и застывает. Осмелев, рука отодвигается, медлит. Человек вздыхает. Закрывает глаза.

Глазницы заливает мертвенная бледность. Левая рука поднимает носовой платок к скорбному лицу, мелкими движениями вытирает его, как бы успокаиваясь. Затем она тянется к телефону, стоящему на углу стола, ставит его на подлокотник, срывает трубку и точным движением нажимает на клавиши. Трубка прижата к уху. Отчетливо слышен сигнал вызова – в ночной тишине он будто пронзает бесконечность. И вдруг щелчок. Голос.

– Говорит Братская помощь, слушаю.

Опять тишина. Дыхание становится прерывистым. Пальцы теребят носовой платок. Наконец слышится шепот.

– Я могу говорить?

Стоит такая тишина, что от внезапно прозвучавшего рядом ответа человек вздрагивает.

– Слушаю вас… Я один… Можете спокойно говорить.

– Могу говорить, сколько захочу?

– Разумеется. Я здесь для того, чтобы быть вам полезным.

Человек отрывает трубку от уха, вытирает пот, который катится градом, и продолжает:

– Простите меня… Так трудно найти слова.

– Успокойтесь… Времени у нас сколько угодно.

– Спасибо… Чувствуете, как я взволнован?

– Да… Даже потрясены. Но я выслушаю вас. Скажите себе, что я вам не судья, а такой же человек, как и вы. Как знать, может, я сам пережил испытание, подобное вашему. Надо выговориться… Доверьтесь мне… Ну как, вам не лучше?

– Да.

– Говорите громче.

– Да.

– Прошу вас говорить громче, так как по вашему голосу я… как бы это выразиться?.. сужу о состоянии сердца… Вы не наделали глупостей?

– Нет. Еще нет.

– И вы не сделаете этого, так как сейчас расскажете… все, что у вас на душе, как сумеете… не задумываясь… Тяжесть, которая непосильна для вас… я возьму ее на себя.

– Спасибо… Попытаюсь… Но предупреждаю вас, выхода нет.

– Никогда не произносите таких слов.

– Других, однако, нет. Алло? Вы меня слышите?

– Да… не бойтесь.

– Простите. Мне показалось, что… Прежде всего, вы имеете право повесить трубку. Слушать бредни старого…

– Но вы пока еще ничего не сказали.

– Вы правы.

Голос слабеет. Вдалеке слышится бой часов – один низкий удар, гул от которого долго не смолкает. Человек вытягивает левую руку и, приоткрывая запястье, смотрит на часы. Половина одиннадцатого.

– Алло… Я думал… буду с вами откровенным. Пытаюсь выиграть время. Дело не в том, что я боюсь. Прежде всего, я ничем не рискую. Но когда слова прозвучат и вы их услышите… У меня нет выхода. Понимаете… то, что я, быть может, до сих пор скрываю от себя, станет явным. Будет слишком поздно.

– Смелее! Вы же свободный человек!

В голосе теплота. Хотелось бы видеть это незнакомое лицо. Оно, наверное, доброе, чуть встревоженное, по-братски внимательное.

– Нет, – говорит тень. – Я уже не свободен. Я будто стою на узком карнизе, на двенадцатом этаже; пустяк может смахнуть меня вниз. Пути назад уже нет.

Происходит нечто неожиданное. В трубке раздается дружелюбный смех. Словно на плечо ложится рука.

– Мне нравится ваша метафора, – говорит голос. – Она внушает доверие. Доказывает, что у вас довольно хладнокровия, чтобы посмотреть на себя со стороны. А в вашем случае требуется именно это. Не погружаться в собственную душу, не начинать себя оплакивать. Пауза, затем голос поспешно продолжает:

– Я, по крайней мере, не обидел вас?.. Позвольте сказать вам кое-что… Сейчас вы сидите перед телефоном, не так ли? … Ну конечно… Вы можете прервать разговор или продолжить его. Можете закурить или выпить рюмочку… Вот видите… Вы хозяин своих движений… В таком случае, дорогой друг… вы позволите, чтобы я называл вас дорогим другом?.. Прошу вас, возьмите себя в руки… Не обманывайте…

– Простите, я не позволю…

– Не обманывайте себя… Вы поняли, что я хочу сказать?.. Алло! Отвечайте!

Человек перекладывает телефонную трубку из правой в левую руку, берет револьвер. Понижает голос.

– Вы знаете, что у меня… Слушайте. Он постукивает дулом по столу.

– Что это? – спрашивает голос.

– Вы поняли? Я дошел до последней черты. Да, у меня револьвер.

– А!

– И я пущу его в ход. Минутное колебание, затем голос тихо говорит:

– У меня нет на вас никакого права… Вы думали, что я не принимаю вас всерьез… Сожалею. Напротив, никогда я не был ближе к вам, чем сейчас… Вы больны?

– Нет.

– Безработный?

– Нет.

– Замешана женщина?

– Нет.

– Дорогой друг, вы играете со мной в жестокую игру. Как я могу угадать? У вас траур?

– Нет. Я стар. Вот и все.

– Не понимаю вас.

– О, прекрасно понимаете!

– У вас депрессия?

– Никоим образом… Слушайте. У меня состояние, друзья, я в добром здравии. У меня жена… Словом, все. Я счастлив. Но устал. Впрочем, нет, не совсем то… Скорее, далек от всего. Жизнь меня больше не интересует. Я даже спрашиваю себя, зачем позвонил вам. Вы примете меня за сумасшедшего. Но я вдруг сказал себе: «Что ты тут делаешь?» Будешь продолжать так каждый день… все одно и то же… видеть все эти морды… Не знаю, поймете ли вы. Жизнь – карусель… бег по кругу… Простите, но чем больше вы заставляете меня говорить, тем больше я чувствую себя посторонним в вашем мирке манекенов… Я удаляюсь. Чувствую, что огорчил вас… Но что такое огорчение?

Человек кладет телефон на подлокотник. Сжимает голову руками. Голос в трубке теряет самообладание, кричит на высокой ноте: «Алло… Алло… Отвечайте… Алло». Глубокий вдох, трубка снова прижата к уху.

– Алло!… Скажите же что-нибудь… Вы должны говорить.

– Да, – соглашается мужчина. – Но не прерывайте меня… Я обратился к вам за помощью, чтобы у меня был свидетель, который сможет повторить мои последние слова.

– Нет, я…

– Слушайте, прошу вас. Обычно пишут завещание. Пытаются объяснить причину самоубийства. Но в моем положении мне никто не поверил бы, и я хочу сразу же положить конец комментариям недоброжелателей. Вы можете сообщить… полиции… моей жене… кому угодно о нашем последнем разговоре. Вы скажете им, что я был в здравом уме и твердой памяти и решил уйти из жизни просто-напросто потому, что она мне надоела… Уйти… как актер… как писатель… примеров сколько угодно.

– Это невозможно!

– Почему же невозможно? Я не из тех, кого нужно утешать. Одним словом… Единственная услуга, которую вы могли бы мне оказать, это позвонить в полицию, дежурному, и доложить, что господин Фроман, владелец Ля Колиньер, выстрелил себе в сердце. Никто не упрекнет вас, вы спасали меня, как могли.

– Давайте все-таки потолкуем не спеша.

– Делайте то, что я вам говорю. Я хочу, чтобы моих близких оставили в покое. Чтобы никаких неприятностей. И, главное, пусть избавят меня от надгробных речей…

Человек поднимается, прижимает трубку к груди, чтобы не слышать, как в отчаянии и бессилии зовет, срывается голос.

Он хватает револьвер и направляется в глубину комнаты, осторожно подтягивал и раскручивая на достаточную длину телефонный шнур.

Когда он пересекает освещаемое лампой пространство, свет падает на пиджак – он кажется серым, – но силуэт тотчас растворяется в полумраке. Человек доходит до балконной двери, бесшумно открывает ее. Шелестит листва. Ночной воздух полон аромата скошенной травы. Он подносит трубку ко рту.

– Я рад, что имел дело с вами, месье. Прощайте.

Он поворачивает трубку наружу и, поднеся револьвер к аппарату, стреляет в воздух. «Нет, нет!» – выкрикивает голос в трубке. Человек тихо возвращается, гасит лампу, медленно кладет на пол револьвер и телефон. Аппарат агонизирует на мягком ковре. В несколько прыжков человек выскакивает из кабинета, но, очевидно, он где-то рядом – слышится шорох ткани, хриплое дыхание, будто ворочают что-то очень тяжелое. Вскоре он появляется, волоча тело. Именно тело – руки и ноги безжизненно повисли, различается лишь нечто бесформенное. По глухому шуму можно догадаться, что труп положили на пол, рядом с письменным столом. Теперь работают руки – подносят к трупу затихший телефон, взводят курок. Только два выстрела: одна пуля принесла смерть, другая – улетела в пространство. Найти должны одну стреляную гильзу. Вот так-то, безупречная работа требует тщательности. Значит, на место одной из двух пуль надо вложить новую и позаботиться о том, чтобы при повороте барабана в стволе оказалась холостая гильза.

Дело сделано. Разыграно как по нотам. Наконец, последнее: рука в перчатке сжимает пальцы мертвеца на рукоятке. Осторожно. Не стирать следы пороха; нечего сомневаться, что полиция применит парафиновый тест. Надо все предусмотреть. Он будто согнулся под тяжкой ношей или от неясного раскаяния. Человек быстро берет себя в руки, еще раз все перепроверяет. Балконная дверь приоткрыта.

Пусть. Господину Фроману всегда было жарко. Тело упало вперед. Хорошо. Пуля в сердце. Телефон стоит там, где полагается. Черт! Надо протереть. Упаси бог, если найдут отпечатки… К счастью, труп еще не закоченел. Левая кисть легко сжимает телефонную трубку, затем так же легко разжимает ее. Человек пятится до самого порога, оглядывает комнату. Медленно пожимает плечами, словно хочет сказать: «Неужели все это было необходимо?» – и удаляется.

Около одиннадцати, когда комиссар Дре, надев пижаму, чистил зубы, раздался звонок. Жена в спальне листала иллюстрированный журнал.

– Пошли их подальше в конце концов! – крикнула она, когда комиссар прошел через спальню в кабинет. По привычке она прислушалась, но супруг отвечал односложно:

– Да… Да… Слушаюсь… Хорошо… Понимаю… Нет, нет… Согласен. Еду… Ну разумеется… Гарнье у вас?.. Я заеду за ним. Со злости Женевьева Дре швырнула журнал на ковер.

– Тут еще почище, чем в Марселе! Между прочим, тебя заверяли, что здесь нечего будет делать… а ты дома не живешь. Комиссар уже собрал одежду и прошел в ванную.

– Фроман покончил с собой.

– Какое мне дело до этого типа? Кто это? – бросила она.

– Цементные заводы Запада. Крупнейший здешний предприниматель.

– Прямо так, ночью, и покончил с собой? А тебе не кажется… Это не может подождать до завтра?.. Что ты там будешь делать? Констатировать? Может, достаточно одного Гарнье? Дре вернулся в спальню.

– Не найду галстук. Куда ты его сунула? – буркнул он.

– Откуда я знаю. Зачем тебе ночью галстук?.. Твой Фроман уже не заметит, в галстуке ты или без него.

– Мой Фроман, как ты изволила выразиться, президент не знаю скольких компаний, первый заместитель, генеральный советник, а выборы на носу…

– Ну и что? Дре поднял глаза к потолку и покачал головой.

– Спи. Так будет лучше. Завтра объясню.

Он оделся и спустился в гараж. Быстро сел в машину. В полицейском управлении его ждал инспектор Гарнье.

– Выкладывай, – начал комиссар. – Твой коллега упомянул Братскую помощь. Якобы Фроман предупредил, что собирается покончить с собой. Это так?

– Так точно… И дежурный – тот, кого называют «человек у аппарата», – слышал выстрел.

– Где это произошло? Я не очень хорошо понял.

– В Ля Колиньер, замке Фромана.

– Где это? Извини, я здесь недавно.

– Езжайте прямо. Затем надо свернуть на Сомюрскую дорогу, мимо насыпи… Да вы, наверное, видели замок издалека, когда прогуливались пешком. Мощное сооружение между Анжу и Сен-Матюреном, похожее на казарму. Живет там всего пять человек. Фроман, его кузен Марсель де Шамбон, старая мать кузена, молодая госпожа Фроман и ее брат Ришар… Бедняга парализован по вине старика… Осторожно! Вы думаете, эти идиоты велосипедисты свернут направо?.. О, тут целая история.

– Слушаю тебя внимательно. Возьми «голуаз» в ящике для перчаток.

– Спасибо. Вчера вечером я выкурил пачку… Да, так я говорил о старике. На самом деле он не так уж стар, шестьдесят, может, с хвостиком. Всегда гонял, как псих, на огромных американских драндулетах, аварий была куча… Но, сами понимаете, это же президент Фроман, ему многое дозволено… И вот в прошлом году, примерно за месяц до вашего приезда, на Турской дороге, у Шато-де-Вальер – там есть одно чертово местечко он врезался в старую «пежо-403», аккурат в середину… Девица чудом отделалась контузией, но вот Ришар, бедолага… переломы таза, паралич обеих ног. В общем, полуфабрикат. Инспектор захохотал.

– Вам смешно?

– Нет, я смеюсь… не над калекой… над Фроманом. Этот старый козел, кстати, известный в округе, втюрился в девицу – любовь с первого взгляда. Двадцать пять лет, лакомый кусочек, и, представьте себе, сумела-таки… довести его и до мэрии, и до церкви. Невероятно!

– Я этого не знал, – заметил Дре.

– Скандал замяли. Фроман сделал широкий жест, женился на девице, а парня поселил в замке, как принца… У следующего перекрестка проедем через подвесной мост… И мы почти у цели… Подождите, патрон, это еще цветочки! Фроман… старинный анжерский род… мукомольные, шиферные заводы, а теперь еще и цемент… деньжищ – гора, а девица, малышка Изабелла… угадайте-ка, чем она занималась со своим Ришаром? Несмотря на все меры предосторожности, принятые стариком, разнюхали-таки… узнали через Центральную справочную… она была акробаткой в кино… Заметьте, и Ришар тоже! О, Фроман сорвал куш! Он распустил слух, что Изабелла – его дальняя родственница… ну, а поскольку она вела себя очень скромно… Я уж не говорю о парне – тот вроде Железной маски… Так вот. Будто ничего не произошло… Понимаете? Без шума. Или по большому секрету. Только ведь скоро муниципальные выборы… а это самоубийство… Вам сбагрили дельце, патрон, не позавидуешь!

– Особенно после инцидента в прошлом месяце, – заметил комиссар.

– Вот именно. Люди могут связать самоубийство с забастовками. Дело дрянь… Пока не начали болтать, что его подтолкнули, беднягу! Уже недалеко… Вот мост. Теперь свернем на проселочную дорогу.

– А этот тип… как его… дежурный у телефона?

– Его вызвали на завтра. Он утверждает, что спас уже немало бабенок, которые собирались отравиться или угореть… Так теперь он жутко расстроен, словно Фроман застрелился у него на руках. А вот и хибара!

В конце газона, окруженного деревьями, возвышавшимися темной стеной, фары высветили стоящий наискось белый фасад довольно внушительного замка… в стиле Ренессанс с двойным главным корпусом вокруг парадного двора. Первый этаж был залит светом.

– Там, видно, не спят, – заметил комиссар.

Через секунду он притормозил у ограды и посигналил. Из домика вышла женщина, надевая на ходу халат.

– Полиция! – крикнул Дре. Чтобы не ослеплять ее, он убрал фары, включил подфарники.

Одной рукой она придерживала на груди халат, другой старалась открыть ворота, бормоча что-то невнятное.

– Пойди, помоги ей, – сказал Дре.

Пока Гарнье открывал тяжелые ворота, комиссар внимательно оглядел замок. У подъезда две машины. Входная дверь открыта, вестибюль освещен. Гарнье вернулся.

– Тело они обнаружили только что, – сообщил он.

– Кто именно?

– Сначала кузен, затем молодая дама. Они были в Анже и недавно вернулись. Привратник с ними. Они нам сразу же позвонили. Комиссар вырулил на аллею, опустил стекло.

– Не закрывайте, сейчас прибудет много народу, – попросил он консьержку, нажал на акселератор, и мелкий гравий застучал по металлическому кузову.

– Она в ужасе, – пояснил Гарнье, – для нее Фроман – Господь Бог. Дре поставил машину рядом с белой «пежо-604» и красной «альфеттой».

– Если я не ошибаюсь, кузен и вдова не были вместе… Это, конечно, их машины, – заметил он.

– Старик распустил прислугу, чтобы ему не мешали, – продолжал инспектор.

– Вполне возможно.

Они поднялись по ступенькам парадного подъезда и остановились перед входом в просторный вестибюль.

Изумительные бра чугунного литья, старинная люстра, огни которой бросали блики на панели темного дуба, кое-какая дорогая мебель, цветы, а в глубине – лестница, шедевр неизвестного мастера.

– Вот бы пожить здесь! – прошептал инспектор. – Я бы сто раз подумал, прежде чем пустить себе пулю в лоб. Есть же на свете счастливчики, которые даже не понимают этого!

Комиссар проследовал через вестибюль и вдруг оказался лицом к лицу с растерянным человеком, напялившим охотничью куртку прямо на ночную сорочку.

– Полиция, – сказал Дре. – Где тело?.. Вы консьерж?.. Проводите нас.

– Чудовищно, – хныкал консьерж. – Господин президент выглядел совершенно нормально… Сюда, пожалуйста.

– Тут ничего не трогали?

– Нет. Он в кабинете. Мадам и господин Марсель около него. Врачей, полицию предупредили. Но вас не ждали так быстро.

– Давно ли вернулась госпожа Фроман?

– Нет. Господин Марсель приехал первым. Сам открыл ворота. Он всегда старается нас не беспокоить. Он такой добрый!… Почти вслед за ним я увидел госпожу. Ее легко узнать. Я вышел, чтобы закрыть за ними.

– Давно ли они уехали из дома?

– О, да! Достаточно давно. Господин Марсель выехал около восьми тридцати, госпожа – несколько позднее. Пожалуй, часов в девять.

– А другие?

– Они еще спят. Старая госпожа де Шамбон живет в левом крыле, ближе к парку. Ей больше семидесяти пяти. А господин Ришар не может ходить с тех пор, как произошел несчастный случай. Все глотает транквилизаторы да снотворное. Комиссар остановился.

– А персонал? Кто следит за порядком в доме?

– Я и моя жена, – виновато ответил консьерж. – Была горничная, но она взяла расчет в прошлом месяце, когда началась забастовка.

– Почему?

– Испугалась. Жозеф тоже ушел. Это был мастер на все руки. Занимался и кухней, и садом. Его по-настоящему жаль. В конце коридора послышался крик.

– Успокойтесь же, успокойтесь! Нужно время, чтобы они приехали.

– Господин Марсель, – пояснил консьерж. – Для бедной госпожи это такое потрясение. Вы позволите? Он побежал к кабинету.

– Полиция приехала.

Его кто-то оттолкнул. На пороге появился господин де Шамбон. На нем было легкое габардиновое пальто. Он забыл снять белое кашне, но, представляясь, не забыл стянуть правую перчатку:

– Марсель де Шамбон.

– Комиссар Дре… Офицер полиции Гарнье.

Шамбон выглядел этаким щеголем: высокий, худощавый, подчеркнуто благовоспитанный. Мужчины поздоровались за руку.

– Он там, – прошептал Шамбон. Комиссар вошел в кабинет. «Так вот оно что, каскадерка!» – подумал он, поклонившись молодой женщине, которая стояла, опершись на спинку кресла и прижимая ко рту носовой платок.

На госпоже Фроман было легкое меховое манто, под которым угадывалось стройное тело, в ушах бриллианты, на шее жемчужное ожерелье – сама роскошь. Дре взглянул на распростертое тело.

– Я глубоко сожалею. Примите мои соболезнования, – промолвил он и обратился к Шамбону, стоявшему на пороге:

– Вы нашли его именно в таком положении? Можете это подтвердить?

– Безусловно.

Комиссар встал на колени, осторожно приподнял плечо покойного, чтобы открыть лицо. Госпожа Фроман вскрикнула.

– Уведите ее. Но недалеко… Гарнье, осмотри, пожалуйста, револьвер, – приказал Дре.

Под телом натекла кровь, но большая ее часть пропитала жилет и рубашку. Дре пощупал руки. Они были мягкие. Смерть наступила совсем недавно. Дре взглянул на часы.

Скоро полночь. По-видимому, Фроман выстрелил в себя около одиннадцати часов.

– Пушка старая, – заметил Гарнье, – с нею, наверное, воевали еще в 14-м. И при этом плохо чистили.

– Позовите консьержа.

– Я здесь, месье, – ответил тот.

– Вам знаком этот револьвер? Консьерж испуганно вытянул шею.

– Да… Кажется.

– Вам кажется или вы уверены?

– Мне кажется, я в этом уверен. Обычно он лежал близко. В библиотеке. Комиссар встал.

– Покажите, где.

Он проследовал за консьержем в соседнюю комнату. Дорогие старинные переплеты. Мягкий блеск позолоченных корешков. Посередине длинный, совершенно пустой стол.

– Он был здесь, в этом ящике. Консьерж открыл ящик.

– Там его больше нет, – сказал Дре. – Насколько я понимаю, всем было известно, что в этом ящике лежало оружие?

– Думаю, да. Замок стоит на отшибе. На всякий случай…

– Понятно, понятно…

Комиссар вернулся в кабинет, развернул носовой платок и осторожно поднял телефон, все еще стоявший на ковре.

– Алло… Это вы, Мазюрье? Дре у телефона. Бригаду отправили?

– Да. Судебно-медицинского эксперта тоже. Я сразу принял меры. Они вот-вот явятся. Это самоубийство?

– Без сомнения. Вы записали время вызова?.. Я имею в виду Братскую помощь…

– Разумеется. Без десяти одиннадцать.

– Спасибо. Консьерж и Шамбон, поддерживавший вдову, смотрели на него с тревогой.

– Не стойте здесь. Подождите меня… – сказал комиссар.

– В салоне, – предложил Шамбон.

– Прекрасно. В салоне. Сначала позвольте вопрос… не бойтесь, чистая формальность. Я ведь должен представить рапорт. Господин де Шамбон, где вы провели вечер? Кузен принял обиженный вид.

– Я?.. Ну, я был в кино. В «Галлии», если вам так необходимо знать… – Он порылся в карманах. – Могу показать билет.

– Не стоит. Поймите, мне нужно знать, кто где находился… Ни одна деталь не должна оставаться невыясненной… А вы, мадам?

– Я была у друзей… Лаузели, это на площади Бессоно… Мы играли в бридж…

– Благодарю вас. Когда мы получим первые результаты, у меня будут к вам и другие вопросы.

Он вернулся к Гарнье, указал подбородком на револьвер, который инспектор держал кончиками пальцев в бумажной салфетке.

– Что еще?

– Ничего, патрон. Выстрелила одна пуля.

– Как и следовало ожидать. Так. Положи его на письменный стол и пойди посмотри, не разбудили ли больного. Может, он что-нибудь слышал.

– А если он спит?

– Не настаивай. Оставь его в покое. Потом узнай, не хочет ли старая дама сделать заявление. Попроси консьержа, чтобы он тебя проводил, а между делом постарайся выудить из него побольше… не было ли у старика депрессии… не болел ли он… не был ли в ссоре с родственниками… ну, не мне тебя учить, как работать.

– А что вы сами думаете, патрон?

– Пока что у меня нет определенного мнения. Но человек в положении Фромана не кончает жизнь самоубийством без достаточно веских причин. И нам надо выяснить, что это за причины, иначе… Везет же мне! Сюда задвинули, потому что до сих пор не выяснены причины самоубийства Анджело Маттеотти, и вот вам новое дело и такое же темное! Ну иди… иди. Обо мне не беспокойся.

Оставшись один, комиссар обошел комнату, через застекленную дверь вышел наружу и очутился на заднем дворе замка, выходившем в парк. Сюда мог проникнуть кто угодно.

Допустим, вор. Не стоит, однако, заблуждаться… Надо лишь удостовериться, что ничего не украдено.

Ночь была прохладной. Дре вернулся в кабинет, еще раз осмотрел труп. Фроман не повесил трубку перед выстрелом, так как ему нужен был свидетель. Он хотел, чтобы в его самоубийстве никто не сомневался. Знал, что его смерть покажется необъяснимой. И в то же самое время хотел, чтобы ее причина оставалась в тайне. Что это за причина? Ведь он, конечно, не полностью доверился Братской помощи.

Дре медленно обследовал комнату. Здесь тоже кое-какие книги, но главным образом картотеки, кляссеры – довольно аскетическая обстановка бизнесмена. Будучи человеком подозрительным, Фроман, видимо, не слишком полагался на доверенных лиц. Тем более на секретарей. Стоило бы поговорить с Шамбоном.

На письменном столе около телефона стояла ваза с букетом роз, фотография госпожи Фроман и рядом с бюваром – отрывной блокнот; комиссар полистал его. На субботу никаких планов.

В самом деле, подумал Дре, завтра воскресенье. (Он посмотрел на часы.) Впрочем, воскресенье уже сегодня.

Женевьева опять будет сердиться, хотя прекрасно знает, что это моя работа!…

На понедельник фамилия: Бертайон – 11 часов. Еще одна – на вторник. И еще… Встречи, номера телефонов, подчеркнутые инициалы… Все предстоит проверить, однако человек, который собирается покончить с собой, вряд ли будет расписывать распорядок дня. Странно.

Дре услышал, как вдалеке хлопнули дверцы машины: ребята из криминалистической лаборатории. Им не вдолбить, что надо действовать деликатно, не врываться в дом, где покойник, как бригада телерепортеров в расчете на интервью. Вскоре кабинет наполнился народом. Судебно-медицинский эксперт приехал последним.

– Вы обратили внимание на время? – спросил он. – Какая-то мания стреляться по ночам!… Заключение придется подождать до понедельника. Он перевернул тело на спину.

– А клиент ловкач… Пуля, в сердце, сразу видно. Это не так-то просто, как кажется. Попробуйте – сами увидите… Смерть, видно, наступила мгновенно.

– Фроман… Цементные заводы Запада.

– Кажется, я уже видел эту физиономию в газете. Шуму будет!…

От фотовспышек болели глаза. Врач уселся на письменный стол, как за стойку бара, предложил комиссару сигарету, но тот отказался.

– Как это его угораздило?

– А черт его знает… Посмотрите, не болел ли он чем-нибудь серьезным… Начало рака, например. Признаюсь, меня бы это устраивало – рак… Идите сюда, а то мы мешаем. Отпечатки пальцев нам ничего не дадут, зато совесть будет спокойна.

– Можете его забирать, – бросил фотограф. Выходя в коридор, Дре и врач столкнулись с инспектором.

– Вы знакомы с моим помощником?. – спросил комиссар. – Ну что, Гарнье?

– Ну и лачуга! – воскликнул инспектор. – Нужен велосипед, чтобы тут передвигаться. Молодой человек, Ришар, живет в правом крыле. Я заглянул в комнату. Он спит. А богатая вдова расположилась в левом крыле, на втором этаже. Ее дверь закрыта на ключ. Держу пари, она жалуется на бессонницу, но вы бы слышали храп!…

Двое молодцов удалялись, держа носилки – они слегка покачивались. Дре протянул врачу руку.

– Всего доброго. Теперь вы поедете спать… А я останусь со своей работенкой – вопросы, вопросы… Гарнье, старина, осмотри повнимательнее участок вокруг балконной двери… Мне вдруг кое-что пришло в голову… А раз так, у меня это будет вертеться в голове, пока не перепроверю… Открытая балконная дверь в парк… Мне это не нравится. Постой!… Минутку… Консьерж… Он тебе ничего интересного не сказал?

– О!… Этот не перестает причитать. А вот что он при этом думает, пойди узнай!

– Ладно, я им займусь.

Шамбон, мадам Фроман и консьерж ожидали комиссара в салоне. Шамбон, застегнутый на все пуговицы, сдержанный, словно пришел с визитом, сидел, выпрямившись, на стуле.

Вдова утопала в кресле, консьерж стоял, заложив руки за спину с выражением озабоченности на лице.

– Прошу меня извинить, – начал комиссар, повернувшись к консьержу. – Ваши имя и фамилия, пожалуйста.

– Жермен Маршан.

– Вы можете быть свободны. Я скоро подойду к вам. Завтра у нас будет больше времени для разговора, а сейчас я должен кое-что выяснить. Итак, госпожа Фроман!

Она открыла глаза и со страхом взглянула на комиссара.

– Изабель Фроман… Мы поженились около года назад. Почему он это сделал?

– Вот это я и пытаюсь выяснить. Вы, месье, насколько мне известно, кузен господина Фромана?

– Нет. Я его племянник.

– О, прошу прощения.

– Шарль – брат моей матери. Намного моложе ее. Матери скоро семьдесят шесть лет, а Шарлю было шестьдесят два. Отец был компаньоном Шарля. Он умер от инфаркта семь лет назад, я занял его место.

– То есть?

– Это довольно сложно. Цементные заводы Запада – фамильное предприятие, которым мы владеем как неделимой собственностью. Шарль был генеральным директором, но замечу, пяти права равны его правам. Точно так же и замок принадлежит нам обоим на равных. Я, как и мой отец, лиценциат права, в моем ведении бухгалтерия…

– Понятно. Спасибо. Расскажите мне о молодом человеке, Ришаре.

Наступила напряженная пауза. Изабель сделала движение в сторону Марселя де Шамбона, но тот тихо возразил:

– Нет, это не ко мне… Дре прервал его:

– Я в курсе всего, что касается катастрофы. Мне известно, что вы, мадам, и этот юноша работали в весьма оригинальном жанре.

– Какое это имеет отношение к смерти моего мужа? – спросила Изабель.

– Может быть, никакого. Но будьте так любезны… Мне необходимо во всем глубоко разобраться. Ришар – ваш брат, если не ошибаюсь?

– Сводный брат. По отцу. Комиссар помолчал, затем продолжил:

– Итак, я в курсе катастрофы. Ваш брат не сердился на вас за то, что вы вышли замуж за человека, по вине которого он оказался в таком положении?.. Я собираю информацию, вот и все. Если хотите, задам вопрос иначе. Как ваш муж относился к вашему брату? Его вина, наверное, казалась ему невыносимой? Молодая женщина и Шамбон смущенно переглянулись.

– Допустим, когда он встречал Ришара… за столом… или в парке… – настаивал Дре.

– Он всегда был исключительно любезен, – ответил Шамбон.

– А вы, мадам?.. Ведь время от времени какое-нибудь слово, жест выдавали его чувства?

– Никогда.

– Позвольте! И вам это не казалось странным? Испытывал ли ваш муж дружеские чувства по отношению к вашему брату… или жалость… или что-то другое?.. Нет? Вы не знаете. С другой стороны, любил ли ваш брат человека, который его искалечил?

– Вам ничего не стоит спросить об этом его самого, – раздраженно вмешался Шамбон. Дре в раздумье сделал несколько шагов.

– Поверьте, – сказал он, – эти вопросы нравятся мне не более, чем вам. Но тот, кто кончает с собой, – как правило, человек, не добившийся своей цели. Семейные неурядицы, дела, принявшие плохой оборот…

– Не надо преувеличивать, – возразил Шамбон с вымученной улыбкой.

– Допустим, – продолжал Дре, – но вы сами… Вы хорошо с ним ладили?

– Прекрасно. Что тут придумывать? Разумеется, предприятие переживало кризис. Дядя стал раздражительным.

– А! Вот видите!

– В такой момент кто угодно потерял бы хладнокровие. Нам не возвращают долги. Мы переживаем всевозможные неприятности. Кое-какие иностранные рынки для нас пока что закрыты.

– Так не это ли причина? Расскажите мне о забастовке, о которой поговаривают до сих пор.

– Здесь многое преувеличено. Правда, дядю действительно заперли в его кабинете. И он чуть не ударил представителя забастовщиков.

– Ах, вот как!

– Он быстро выходил из себя и, надо признать, был… старомодным… патроном.

– А вы?

– Нет, только не я. Иногда мы ссорились с ним по этому поводу.

– Интересно!…

– У него была манера все решать единолично и даже к своим близким относиться как к служащим.

– И к вам тоже?

– Разумеется.

– Вы сердились на него?