Текст книги "Мистер Хайд"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Буало-Нарсежак
Мистер Хайд

Вероятно, это всего лишь сбой… нарушение какой– либо секреции… нехватка какого-то витамина… отказ одного из ферментов вступить в химическую реакцию с другими… и всего этого достаточно, чтобы мозг превратился в мрачную пустыню, иссохшую и бесплодную субстанцию, кладбище окаменелых слов, где уже больше не вызреет образ или изящная фраза, подобная нежному голубому цветку.

– Доктор, я выдохся.

– Да что вы? Ведь ваши статьи вы пишете сами. Разве нет?

– Да, пишу, если можно так выразиться. Но, во-первых, у меня уходит на это все больше времени. И потом, кто угодно может пересказать содержание книги. Достаточно набить руку. Вылавливаешь несколько цитат на свой вкус. Приправляешь их лестными отзывами. В конце концов накапливается стандартный набор штампов и…

– Дорогой Жантом, вы преувеличиваете.

– Вы действительно считаете, что я преувеличиваю? Ну что ж, назовите мне хоть один достойный труд, который я написал после того, как мне вручили премию Четырех жюри. Да, были захудалые заметки, великое множество рецензий, всякие штучки, для которых требуются память и сноровка… Но я уже больше ничего не придумываю, не создаю, не изобретаю, я больше никто… И это длится уже в течение нескольких лет. Сначала мне казалось, что все станет на свои места, что достаточно всего-навсего приняться за дело где-нибудь вдали от Парижа и от телефона. Но нет… В глубине души я тогда еще предчувствовал поражение. Но хуже всего, понимаете, хуже всего, что меня продолжают считать талантливым. В редакции, в издательстве, на вечеринках все любезно интересуются: «Как дела?.. Какие планы?.. Вы над чем-нибудь работаете?» Что мне прикажете отвечать? Я подмигиваю, как бы говоря: «Подождите, а там посмотрим». А вернувшись домой, кусаю себе локти. Не говорите, что как писатель я переживаю климакс. Мне сорок пять лет. Как раз тот возраст, когда способности достигают самого расцвета. Что же со мной происходит?

Жантом пускается в размышления. Скорее даже нет. Он начинает пережевывать, перебирать одни и те же мысли. Любуется Сеной, ее медленным течением, отблеском волн. С какой-то вялостью думает: «Моне, Ренуар… Им не доводилось ломать себе голову. Сюжеты сами к ним приходили. Они всегда садились за накрытый стол. А я… как раз сюжет от меня и убегает… Путеводная нить… щелчок, за которым следует взрыв, ничтожный электрический разряд, вызывающий тем не менее пожар. Как объяснить это врачу? Плевать мне на тонизирующие средства. И не надо мне говорить о самоцензуре, отторжении и других бреднях психиатров. Я сам себя вижу насквозь, как в глубокой, ледяной, неподвижной воде, в которой нет никаких тайн».

Разумеется, врачи в этом ничего не понимают, профессор Балавуан не отличается от остальных, хотя он и написал несколько книг, а не романов. Все эти люди, описывающие свои путешествия, свою молодость, этапы жизни, считают, что они пишут, что литература – открытое для всех и каждого сердце, но…

Жантом вошел в кафе, сел рядом с туристами, стараясь затеряться в толпе площади Сен-Мишель, раствориться в шуме. Но в голове вдруг пронеслась фраза, которую он долго не мог оформить: «Литература – это оргазм без полового партнера».

Он подскочил, сказал сам себе: «Неплохо! Надо запомнить». Вынул записную книжку в кожаной обложке, достал ручку и записал. «Оргазм без полового партнера», потом перечитал несколько афоризмов, собранных за предыдущие дни. Он остался доволен собой. Кое-какие из них могли бы принадлежать Жюлю Ренару. Самые лучшие мысли приходят к нему во время прогулок по острову Сите, или в соборе Парижской Богоматери, или на мосту Мирабо повсюду, где еще чувствуются остатки поэзии, как пыль в лучах солнца. Но ведь это действительно только остатки. Использовать их уже нельзя. Это как эфемерный элемент эмоций, который, вероятно, сумел бы поначалу подпитывать огонь алхимиков, предвещая грядущую трансформацию чувств в тонкую, сладостную игру прозы. Оставалось найти искру. Жан– том допил свою чашку. По правде говоря, кофе ему совсем не хотелось. Он заказал кружку пива, чтобы иметь возможность побыть здесь еще немного и продолжить свои размышления, которые служили ему оправданием и извинением. Он мог сказать себе: «Я ищу выход. Я ошибаюсь, думая, что стал беспомощным. Просто я переживаю кризисный период, как и многие другие писатели до меня». Но, надо признать, этот период длится с… Подсчитать просто… Уже шесть лет. С того времени, как он женился на Мириам. Извините, не на Мириам: на Валери Ласаль. Где она выискала такой дурацкий псевдоним? Жантом заказал еще одну кружку. Валери Ласаль. От одного этого имени грудь начинает жечь обида. Почему он уселся рядом с бульварами и книжными магазинами? Достаточно пройти несколько шагов, и наткнешься на последний роман Валери «Страждущие души». По сравнению с «Ранеными сердцами», «Погибшей любовью» и тому подобными этот роман еще ничего, не настолько откровенно глупый. Этим летом он побьет все рекорды… Жантом начал разговаривать сам с собой вслух, словно старик. Потом его вдруг охватило странное веселье. Он собирает сплетни, разговоры, толки в поисках идеи, как Эммаусский путник в поисках чуда, но зачем ему все это? У него ведь под рукой есть вожделенный сюжет. Уставший от трудов писатель женится на преуспевающей романистке. Все слишком хорошо, чтобы быть правдой. Слишком желанно. Слишком размеренно. Плохой сценарий торопливого режиссера. И в то же время разве не естественна, разве не нормальна встреча двух писателей в раскаленной атмосфере издательства или шоу-бизнеса? Что может выглядеть банальнее, чем брачный полет самца бабочки к самке, распространяющей вокруг себя аромат популярности?

К тому же Мириам была весьма соблазнительна и красива. Впрочем, она до сих пор такая же. Пополнела лишь из-за того, что не делает зарядку, а сидит прикованная к столу, как каторжник на галерах к своему веслу. Пятнадцать страниц в день. Господи! Как можно ежедневно выдавать по пятнадцать страниц без единой помарки, ничего не правя? И это писатель! Скорее шелкопряд. Но она же готовый персонаж для романа. «Я тоже, – думает Жантом, – персонаж из романа. Ах! Если б я захотел…»

Он встал и медленно пошел по тенистому тротуару бульвара Сен-Жермен в сторону площади Одеон. Время у него есть. Только бы до пяти часов закончить рецензию. Уже много месяцев он надеется, что Мириам вдохновит его. Вот женщина, принесшая в жертву все ради того, что она называет своим ремеслом. Надо ее слышать, когда она заявляет: «Я профессионал». Как будто она – Караян или какой-либо другой профессионал высшей марки. Короче – священное чудовище, как дерево в тропиках, парализующее всякое живое существо, попадающее в его тень.

«Я тоже парализован, – подумал Жантом. – Ее жизненная энергия подавляет меня. И еще, допустим… Я пишу роман. Сколько за него получаю? Тридцать тысяч… Сорок тысяч… В лучшем случае. Но она. За то же время она зарабатывает триста или четыреста тысяч. Да все рассмеются мне прямо в лицо».

Он зашел в кафе «Ла Рюмери». Нет никакого желания писать двадцать строк о Дютуа с его книжонкой про коралловые рифы. К черту! Ему необходимо выпить чего-нибудь приятного и холодного, чтобы вернуться к своим размышлениям. «Не стоит строить из себя Жуандо, – сказал он себе. – И надо быть честным. Мириам – не Элиза. Она хуже, потому что глупа. Она не понимает, что предлагает своим читателям, вернее клиентам, готовую к употреблению, пережеванную пищу, невероятную гадость и пошлость, которую никто не осмеливается изобличить. В то время как я, который так умен, да, это так, сижу на мели, потому что уважаю печатное слово. И если Мириам – по сути – героиня романа из-за всякого отсутствия критического отношения к себе, то я – чудак с чрезмерным воображением. Нам не удастся найти друг друга».

Напиток прилипает к губам. Удовольствия никакого. Он закурил сигарету. Это тоже не принесло удовлетворения. Но все, что хоть на несколько минут отдаляет возвращение домой, успокаивает его. Если, конечно, можно назвать домом помещение, где Мириам живет на одном этаже, а он на другом. Встречаются они изредка. Но «ладят». Там, наверху, раздаются знакомые шаги. Она внизу слышит эти экзотические звуки, которые вроде бы помогают ей работать. Его терзает чувство огромной несправедливости. И что делать? Разумеется, работать, во что бы то ни стало выжать как можно больше из чистой страницы. Разве он не слышал в своем кабинете, как начинающие авторы вроде бы скромно, но пуская пыль в глаза, говорят:

– Мои герои сами ведут повествование. Они сами выбирают путь.

– Но ведь у вас есть изначальная идея?

– Никакой.

Лжецы! Как будто рукопись – это подсмотренная на школьной перемене сцена. Пусть спросят у Мириам, как она это делает. Ведь она так хвалится, что строит планы, которые…

Жантом в глубине души рассмеялся. По правде говоря, это даже не планы, а гороскопы, составленные по строгим правилам. Он видел, как она работает. Она устанавливает дату, час, место рождения, просто так, наугад. Потом, исходя из этого, при помощи сложных расчетов и таблиц выводит астральную тему одного героя, затем другого и так далее. Знаки и символы планет с помощью квадратов, треугольников и прямоугольников мало-помалу влияют на браки и размолвки, знаменующие собой повороты судьбы, и тем самым определяют необходимое развитие интриги, которое она сама никогда не смогла бы придумать. И при этом она имеет наглость заявлять: «Все идет само собой». Она упрекает Бальзака, которого едва знает, в том, что у него неудачные герои с астрологической точки зрения. Да, ее стоит прикончить.

Жантом задумался. Прикончить ее очень просто. Достаточно написать наконец роман, которого от него ждут. Ему хорошо известно, какие идут разговоры: «Какой талантливый парень! Как он может жить с такой женой? Разумеется, она много зарабатывает. Допустим, что бедный Жантом живет за ее счет. Но вспомните «Бириби», он чуть не получил Гонкуровскую премию за «Бириби». А сколько голосов он собрал при присуждении премий Ренодо, Фемина, не говоря об Интералье. Стоит ему написать продолжение «Бириби», и он поставит женушку на место. Перестанут говорить, что он муж Валери Ласаль, зато она превратится в жену Рене Жантома».

Такие потаенные мысли действуют благотворно, приносят умиротворение. Но с каждым днем они утрачивают свою силу. В Париже среди множества других угасает некая знаменитость. Еще год или несколько месяцев – и новые имена затмят старые. Смерть книги пережить тяжелее, чем конец любви.

– Боже мой, – воскликнул Жантом, – все зависит только от меня!

Подбежал официант. Решил, что его зовут. Жантом расплатился. Пора уходить. Что же он напишет о книжонке Дютуа? Еще один юнец, которому как воздух нужны приключения и реклама. Впрочем, довольно милый. С известной долей подхалимажа, как это бывает в его возрасте. «Рене Жантому, незабываемому автору «Бириби», в знак почтительного восхищения». Автограф – как вопль о помощи. Но если рецензия окажется неблагоприятной, Дютуа скажет приятелям: «Читали статью этого старого придурка Жантома? Пора ему на покой».

Редакция издательского дома Дельпоццо располагается в глубине двора на улице Сен-Пер. Жантом обожает это старинное здание со следами благородных морщин. Войдя в подъезд, погружаешься в прошлое, где когда– то скрипели гусиными перьями, где счет вели на экю и луидоры, куда авторы с благоговением приносили свои книги. Несмотря на царящий там шум пишущих машинок, ксероксов, арифмометров, телефонов, помещение со старыми, обшитыми деревом стенами, серьезной и даже строгой обстановкой сохраняет свой дух. Служащие заняты делом, расторопны, энергичны. На стенах широкого главного коридора по обеим сторонам развешаны фотографии авторов издательства. Последняя в ряду – фотография Жантома. Справа расположены различные службы, а в самом конце – его «нора», как он называл свой кабинет. Он совсем маленький – стол, телефон, картотека, кресло и единственный стул для возможного посетителя. Окна нет, но есть вентилятор. Когда он работает, бумаги то и дело разлетаются в разные стороны. На стенах висят плакаты, рекламирующие последние новинки.

Жантом снял пиджак и повесил его на вешалку за дверью. Потом на столе, как на алтаре, разложил предметы своего культа: в центре поставил бювар, слева книгу Дютуа, справа ручку (с синими чернилами) и, наконец, блокнот с полным достоинства заголовком: «Рене Жантом. Издательство Дельпоццо, улица Сен-Пер». Ему нравится, чтобы его записи выглядели как рецепты. Сел, поерзал в кресле в поисках удобного положения, снова встал. Он забыл о лежавшем в картотеке амулете, талисмане, о своем детище. Достал его и бережно положил рядом с телефоном. Он не уставал любоваться наделавшей шума обложкой, на которой благодаря исключительной удаче, похожей на чудо, красуется: «Рене Жантом. Бириби. 20-е издание». И знаменитая марка серии современного французского романа – «СФР» – с буквой Ф, горделиво изогнутой, как носовая часть парусника. При взгляде на нее все его фантазии улетучиваются, возвращается мужество. Сомнения кажутся теперь просто жалкой морской пеной, поднятой ветром. Жантом взял ручку и твердым почерком начал выводить: «Коралловый риф» Альбера Дютуа. Издательство Дельпоццо». Остановился. Охватившее его ощущение пустоты скоро пройдет, он к этому уже привык. Это словно легкое оцепенение, подавляющее волю, отвлекающее внимание, которое начинает улавливать малейшие шумы: Мари-Поль шепчет что-то в соседней комнате, Эвелина обращается к кому-то в коридоре: «Не хотите кофе?»

Коралловый риф! Достаточно пятнадцати строк. Что такое пятнадцать срок? Четверть часа работы. Даже меньше. Если найти первое слово. Жантом перебирает разные варианты. Ничего не получается. Само слово «риф» рисует некий образ, создает нечто вроде препятствия. Он отодвигает кресло от стола, начинает нервничать. «Если я дошел до того, что не могу написать рецензию, надо искать другую работу». Прислонил «Бириби» к телефону, как фотографию любимой женщины. Затем взял в руки роман, раскрыл его и наугад прочитал несколько строк. «Надо просто нырять, как искатели губок. Воспоминаний там целые россыпи, колонии, одни встречают вас, ощетинившись, как морские ежи, другие распускаются, как нежные цветы». И еще: «От всех этих звезд кружится голова. Как говорит отец Доминик, они неисчислимые очи Господа Бога…»

«Текст повсюду сочный, приятный на вкус, эти и многие другие строки я написал без всякого усилия, – подумал Жантом. – Каким я тогда был? Более решительным, чем теперь? Нет… Впрочем, да. Я был веселым, честолюбивым. И мог из чего угодно извлекать фразы, литературный нектар, кружащие голову, словно крепкие напитки, слова. Во мне работал перегонный аппарат. А сейчас, как бы я ни старался перемешивать все свои обиды, досады, все свое отчаяние, не получу ничего, кроме никуда не годного вина. И все из-за этой женщины, которая подавляет и более того – предает меня. А вдруг она права? Вдруг стиль действительно потерял свое значение?

Жантом встал и принялся ходить кругами по узкому кабинету, между стулом для посетителей и дверью. «Возможно, – продолжил он свои мысли, – сейчас нужно просто ошеломлять. Вносить непредсказуемость в обыденность. Как раз то, что Мириам умеет делать».

Прислонился к стене, помассировал себе лицо, собрался с мыслями, как обвиняемый, которого принуждают сделать признание. Происходящее с ним неестественно, как какая-то ворожба. Когда-то он читал рассказы о влюбленных, на которых наводили порчу колдуны, связывая им шнурки. Что ж, он переживает точно такую же немощь. Он полон сил. Желание писать временами просто отчаянное. Он садится за стол, берет ручку и… Ничего. Как будто получает приказ. Но от кого?

Он еще более напрягает мозг, понимает, что опять ищет лазейку. Так: просто обвинить во всем Мириам! По правде говоря, он ее никогда не расспрашивал. Была ли у нее в детстве служанка, знающая некие секреты? Разве сковывающий его приказ не исходит скорее всего от него самого? Кулаком он сильно бьет себя по голове. Ладно. Он обратится еще к какому-нибудь специалисту. Балавуан наблюдает за ним слишком давно. Ему нужен человек, который прямо, без обиняков сказал бы, страдает ли он паранойей и что надо делать. Решено.

Убирает «Бириби» обратно в картотеку. Очень долго он носил книгу с собой в портфеле, с которым не расстается никогда. Ну и что! Сколько верующих носят в кармане молитвенник или крест на шее. Но с некоторого времени он изменил этой почти что религиозной привычке. Теперь он держит один экземпляр романа дома, другой в кабинете, остальные пылятся на полках книжных магазинов. Он проходит мимо. Бросает на них взгляд. Происходит как бы обмен знаками между заговорщиками или, скорее, любовниками, но в сущности, это одно и то же. Иногда, да, иногда «Бириби» на месте не оказывается. Тогда он входит с безразличным видом и сжимающимся от волнения сердцем, интересуется. Кто купил? Мужчина или женщина? Какого возраста? Книгу спрашивали? Нет. Просто случайно купили. Да! Жаль. «Но, – поспешно уверяет продавец, – мы завтра получим еще один или два экземпляра. У «Галлимара» они есть».

Жантом удаляется потрясенный. От радости? Или от тревоги? Он этого не понимает. Но день становится прекраснее, обещает принести много тайных услад. Как бы не забыть об этом проклятом «Коралловом рифе». Он запихивает книгу в портфель вместе с блокнотом и ручкой (с синими чернилами). Не может быть и речи, чтобы воспользоваться другими. Последний взгляд. Чуть ровнее по центру поставить бювар. Он выходит.

– Вы уже уходите? – спрашивает Эвелина.

– Да. К зубному врачу.

Быстро удаляется. Эта потребность лгать, прятаться, убегать… Это тоже надо объяснить доктору Бриюэну. Ибо в конце концов ему придется посетить Бриюэна. Ведь именно он спас малышку Люсетту. Она страдала депрессией и чуть не отравилась, когда ее бросил любовник. Совершенно смехотворная история – как будто эти ничтожные сердечные дела имеют какое-то значение. Жантом посмотрел на часы. Может, забежать к Мириам. Пусть не думает, что он ее избегает. Накануне между ними произошла крупная ссора. И из-за чего, Боже милостивый! Откровенно говоря, не стоило придираться к ней за то, что она в диалогах то там, то сям пишет: «доказывала она, вспылила она, пролепетала она, прокартавил он».

– Объясните мне, что происходит, когда человек лепечет? Или картавит? Я уж не говорю о всех этих ваших выражениях: «выплюнула она, пролаяла она».

Он задел ее за живое. Она заартачилась, как побитое животное.

– Если хочу, буду лаять. А свои уроки воплотите в жизнь, пусть посмотрят, что вы умеете делать.

– О! Что я и говорю, дорогая Мириам… Простите, Валери.

Такие мелкие стычки оставляют шрамы. Но им обоим нужны быстрые взаимные укусы. Потом, зализав раны, они делают вид, что обо всем забыли, исподволь готовя новую баталию. Жантом никогда не говорит Мириам: «Вы просто подражаете». Он между прочим, как бы разговаривая сам с собой, отмечает: «Конец «Страждущих душ» мне что-то напоминает, вроде бы перекликается с произведениями Колетт. Но в таком случае надо ставить кавычки, если, конечно, автор разбирается в знаках препинания». И уходит. Он свое получит. Она примется за ним следить. Пошлет секретаршу Клер по книжным магазинам, а потом с самым невинным видом протянет ему почти новый экземпляр «Бириби». «У Ломона их сколько угодно. Вот, например, этот с посвящением министру. Хотите, прочитаю?» Он вырывает книгу из ее рук. Он обижен. У него готовы вырваться оскорбления. Он едва сдерживает желание ударить. Удаляется на свой седьмой этаж, хлопнув дверью.

Если вдуматься, странное размещение. Им вполне хватало шестого этажа. Но именно он захотел иметь на седьмом убежище, кров, нору, там он хотел тайком пытаться писать. Он может ходить там взад и вперед, сгорать от гнева, бросаться на диван, вслушиваясь в негромкую внутреннюю музыку, только что выдавшую несколько тактов, несколько слов. Все эти безумства касаются только его. Он настолько недоверчив, что не хранит ничего, ни единого клочка бумаги, ни тем более того, что может походить на дневник. «Это моя сожженная земля», – думает он перед тем, как выйти, бросая инквизиторский взгляд на спальню и кабинет.

Когда его охватывает зуд предстоящей ссоры, он может спуститься к Мириам по внутренней лестнице. Но в самом низу есть дверь со световыми сигналами: если Мириам расположена кого-то принять, горит зеленый, если она не в настроении, то красный.

Почти шесть часов. Он вошел в лифт, поднимающийся только до шестого этажа. Лифт буквально втиснут в лестничную клетку и так тесен, что в нем могут поместиться только двое. Жантом прижался к Клер, пальцем показал на потолок.

– Как там, наверху?

– Более или менее, – ответила Клер, привыкшая к манерам Жантома. – Обычные вспышки гнева, переходящие в депрессию.

– Ее книга плохо продается?

– Да нет, но не очень хорошие отзывы.

– Если это можно назвать «отзывами», – с раздражением сказал Жантом. – После вас.

Они с трудом выбрались из кабины.

– Не стоит говорить, что вы меня видели.

Он расстался с Клер на площадке и поднялся по черной лестнице. Быстро осмотрел замок, как будто ждал ограбления. А теперь надо покончить с рецензией. Начать все заново. Чтобы настроиться на нужный лад, поднял валявшуюся у кресла книгу «Страждущие души». Наугад открыл ее. Тотчас рассмеялся, прочитав: «Селена распространяла над нивой свой мрачный свет». Невероятно. И все остальное в том же духе. Вот еще одна жемчужина: «Флоранс смотрела на небо. На поля спешил запоздалый ветер». Да! Запоздалый ветер! Это как раз для ее читательниц из глухомани. А для парижанок? Ничего! Ну конечно: «Идиотка, – прорычал сутенер. Я тебе покажу». Будь осторожна, Валери. Сутенер – это уже устарело. От него отдает вашим Макорланом или Карко.

Жантом растянулся в кресле, снял крышку с ручки и сам удивился, увидев, как она выводит: «Своим романом «Коралловый риф» Дютуа открыл новый жанр: изыскательную поэму…» А одна фраза зовет другую. Пятнадцать строчек за двадцать минут. Жантом не верит своим глазам. Возмущение поведением Мириам, злость, отвращение – все это действует как допинг. И что из этого следует? Мириам как отвлекающее средство – может, это и есть решение проблемы?

– Слушаю вас, – сказал доктор Бриюэн.

– Вот в чем дело, – проговорил Жантом. – Я работаю в издательстве Дельпоццо. Ваш адрес мне дала одна из ваших, клиенток, Люсетта Ришоп. В двух словах, у меня литературная импотенция.

Доктор положил перед собой чистую карточку. Раньше, подумал Жантом, врачи походили на настоящих врачей. Теперь все совершенно иначе: одеваются как попало, на вид им всего около тридцати лет, летом и зимой загорелое лицо, и нет больше лысины, располагающей к откровениям. Этот молодой человек выглядит приветливым, но я бы предпочел кого-нибудь другого.

– Фамилия, имя, адрес?

– Жантом Рене, 44-а, бульвар Сен-Жермен.

– Номер телефона?

– 43-54-77-76.

Бриюэн сложил пальцы, наклонился.

– Что вы называете литературной импотенцией?

– Видите ли, я пишу, вернее, писал романы. Возможно, вы читали «Бириби», в свое время он пользовался успехом. А потом, вот уже несколько лет, я не могу написать ни строчки.

– У вас отнялась рука?

– Нет, отнюдь. От меня убегает мысль.

– Давайте разберемся. Вы теряете нить?

– Нет. Учтите, я говорю о словах не в обычном смысле, не о разговорном языке для передачи информации, не об автоматическом общении, понимаете?.. У меня все останавливается, когда мне надо что-то придумать, как-то себя выразить, найти совершенно новые словосочетания.

Врач покачал головой, глядя на него внимательным и любопытным взглядом.

– Если я вас правильно понимаю, вы можете, как Журден, написать: «Прекрасная маркиза! Ваши прекрасные глаза сулят мне смерть от любви», но от вас нельзя требовать сочинять сонеты, как от Оронта?

– Именно так.

Жантом улыбнулся. Этот Бриюэн хочет продемонстрировать свои литературные познания.

– Да, это интересно. Но вы же не сидели сложа руки?

– Разумеется, нет. Я попытался написать книгу о сказках Шарля Перро.

– Правда? Можно узнать почему?

– Ну как же, там такие двусмысленные герои: Людоед, Синяя Борода, Кот в Сапогах…

– Из этого ничего не вышло?

– Нет. Тогда я попытался обратиться к истории. Опять неудача. Но я не сдавался. Набросал план книги о путешествии Шатобриана в Америку. На подготовительном этапе никаких трудностей не возникало, ведь тогда я, собственно, ничего не писал. Просто банальные, ничего не значащие фразы. Но, увы, на первой же странице – полный крах.

– Вам не приходило в голову диктовать?

– А как же! Но и из этого ничего не вышло. Понимаете, когда журналист рассказывает о каком-то событии, то его устами само событие повествует о себе. Вдохновение исходит не от репортера. Оно дано ему свыше. Напротив, представьте себе Малларме или Валери перед микрофоном… Простите за такое сравнение.

Доктор набросал несколько строк. Видно, что он заинтересовался. Жестом недоумевающего школьника поднес ручку к губам. Подумал и задал новый вопрос:

– Вы сказали, что работаете в издательстве Дельпоццо. А что вы там делаете?

– Работаю рецензентом. Каждый день поступают десятки рукописей. Я и еще несколько человек, мы занимаемся их сортировкой.

– Э-э… позвольте, не хотелось бы вас обижать… но если вы сами не способны писать – а ведь это так, не правда ли? – как вы можете здраво судить о других?

Жантом съежился.

– Ну, доктор, – пробормотал он, – здесь вы наступаете на больную мозоль. Именно потому, что я сам не способен творить, я так бережно отношусь к талантам начинающих писателей, которые бездумно и особо не утруждая себя выдают по триста страниц. Это как поток. Течет, минуя любые препятствия. Разумеется, встречается просто халтура. Но сколько раз я натыкался на места, при чтении которых мое сердце обливалось кровью от ревности, зависти, отчаяния – так они хороши и так чудно написаны. Достаточно одной только фразы, нескольких удачно найденных слов, чтобы я почувствовал себя обделенным самым отвратительным образом, как будто меня обворовали… И тогда мною овладевает отчаянное желание тоже что-то написать, я имею в виду именно написать, дать чему-то жизнь, а не составлять рецензию для журналов, это никого не интересующее чтиво. К тому же от подобной писанины у меня появляются заклятые враги. Я евнух в гареме, доктор, вот в чем заключается правда.

Теперь лед окончательно растаял. Врач просто пришел в восторг от открывающихся перед ним возможностей.

– На первый взгляд, – проговорил он, – складывается впечатление, что вы сами ищете себе наказание.

– А на второй взгляд? – попытался пошутить Жантом.

Бриюэн покачал головой.

– На второй взгляд, уважаемый мсье, объясните мне лучше, почему вы не хотите обратиться к специалисту по психоанализу? Я просто невропатолог. Конечно, я могу вам помочь, но послушайте… Дайте мне закончить. Вы не пошли к психоаналитику. Вероятно, намеренно. Возможно, из страха признаться в неприятных вещах, о которых вы сами еще не имеете достаточного представления. Я ошибаюсь?

– Откровенно говоря, – ответил Жантом, – не знаю. У меня нет впечатления, что я скрываю какие-то ужасные прегрешения. Я бы об этом помнил.

– Необязательно. Вам уже приходилось обращаться к психиатру?

Жантом поколебался.

– Нет. Но раньше, очень давно, я страдал чем-то похожим на лунатизм, меня лечили, но мне известно это только по словам моих родных.

– Сколько вам тогда было лет?

– Семь или восемь.

– Кто вами занимался?

– Доктор Лермье из Мана.

– Прекрасный врач, – одобрил Бриюэн. – Я его хорошо знал. Перебравшись из Мана, он обосновался здесь рядом, на улице Катр-Ван. Недавно умер. Ему исполнился девяносто один год, но, поверьте, голова у него оставалась ясной. Вернемся к вам. Как долго длилось лечение?

– Не знаю. Единственное, что могу сказать, – рецидивов больше не случалось.

– А что происходило во время приступов? Вы бродили по квартире? Хотели из нее выйти? Куда-то убежать?

– Не знаю.

– А потом вы убегали?

– Никогда.

– Во время полового созревания не возникало каких-либо проблем?

– Нет.

– Вам часто снятся сны?

– Сны?.. Боже мой, думаю, как у всех.

– Кошмаров не бывает?

– Нет. Не думаю. Или не помню.

– А раньше, когда вы вставали ночью?

– Может, и были.

– Вам снились животные?

– Нет, не могу припомнить.

– А «Бириби». Почему такое название?

– О! Нет ничего проще. Это имя или, скорее, прозвище, которое дали довольно трудному подростку, одному из тех крутых парней, о которых говорят: «Он кончит в Бириби». Бириби – это место ссылки для солдат Иностранного легиона.

– Да, знаю.

– В этом ничего больше нет, уверяю вас.

– Но вы сами чувствовали себя злым, восставшим против всего мира?

– Нисколько.

– Пусть так. Но еще раз задам вопрос, который считаю очень важным. Вам не случается просыпаться оттого, что вы видите какую-то тяжелую сцену? Бывают сны, которые сразу забываешь, потому что внутри нас действует мощный голос, говорящий: «Нет». Но тем не менее хоть на секунду, преодолевая препятствия, какие-то образы остаются.

Жантом сжал голову ладонями, задумался. Врач положил руку ему на плечо.

– Перестаньте. Вспомнится само собой. Не надо себя мучить. Я просто хочу, чтобы вы согласились со мной, что ваше бесплодие, от которого вы так страдаете, исходит от вас самого. Впрочем, вы уже это знали, когда звонили ко мне в дверь. Что у вас неважно со здоровьем – это другая проблема, и я ею займусь. Вы действительно не хотите обратиться к специалисту?

– Нет. Не хочу. Предпочитаю иметь дело с вами, просто разговаривать, как сейчас. Мне уже легче.

– Ладно. Ну что же, поговорим о вашем окружении, прежде всего о семье. С этого мне и следовало бы начать. И запомните: естественно, мне можно говорить все.

– Тем лучше, – вздохнул Жантом, – ведь рассказ будет не из приятных.

– Если хотите курить, не стесняйтесь.

– Спасибо, не откажусь… С чего начать? Отец был мукомолом, неподалеку от Мана. Мельница стояла на Сарте. До сих пор у меня в ушах стоит шум падающей воды.

– Вы жили на мельнице?

– Да. В просторном доме прямо на берегу реки. Матери там не нравилось из-за сырости и еще из-за одиночества. Родители не очень хорошо ладили. Вернее, совсем не ладили. Отец зарабатывал много денег. Но пил. Весь день в пыли среди мешков с мукой, представляете?

– Вполне.

– Однажды вечером по так и не установленной причине загорелся склад. Ходили разговоры об умышленном, с целью получить страховку, поджоге. Короче, когда пожарные приехали, сгорело уже все. И в довершение несчастий в огне погиб служащий отца.