Текст книги "Рарагю"
Автор книги: Пьер Лоти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
XXXII
Мы не приходили сюда со времени возвращения «Rendeer» на Таити. Оказавшись вновь в этом, когда-то принадлежавшем только нам, уголке мы были глубоко взволнованы и безмерно счастливы.
В этом месте все было по-прежнему, воздух был свеж, нам был знаком каждый камушек, каждая ветка – все, даже водяная пена. Мы повесили одежду на ветки и погрузились в воду, мечтая опять, в последний раз, поплавать в волнах Фатауа на закате солнца. Ручей бежал по блестящим камням, между которыми росли хрупкие стволы гуав. Ветви их сплетались над нашими головами, отражая в воде резные листья, а спелые плоды падали в ручей, дно которого было усеяно гуавами, апельсинами и лимонами.
Мы молча сидели рядом, лишь угадывая печальные мысли друг друга, но не нарушая тишины. Юркие рыбы и маленькие голубые ящерицы вели себя так, как будто здесь не было людей; мы сидели так неподвижно, что пугливые varos выползали из-под камней и кружились около нас. Заходящее таитянское солнце освещало ветки горячим, золотистым светом, и я любовался этим в последний раз. Мимозы уже сворачивали на ночь листья. И эта земля, и моя юная возлюбленная должны были исчезнуть, как исчезает декорация после спектакля. Конец мечтам, волнениям, приятным или печальным, – все кончено!
Я посмотрел на Рарагю, рука которой лежала в моей руке. Крупные, тихие слезы, как из переполненного сосуда, быстро катились по ее щекам.
– Лоти, – сказала она, – я твоя жена, не правда ли?.. Не бойся, я верю в Бога; я молюсь и буду молиться… Я сделаю все, что ты от меня требуешь. Завтра, одновременно с тобой, я покину Папеэте, и больше здесь не появлюсь. Я буду жить с Тиауи, у меня не будет другого мужа, и до самой смерти я буду молиться за тебя…
Рыдания душили ее. Рарагю обняла меня и прижалась головой к коленям… Я тоже тихо плакал – я обрел мою возлюбленную, которая погибала и теперь была спасена. Теперь я мог ее оставить, если уж разлука неизбежна. Я уезжал с утешительной мыслью о возвращении, а может быть, с надеждой на будущее.
XXXIII
Вечером Помаре давала прощальный бал для офицеров корабля. Должны были танцевать до снятия с якоря, которое беловолосый адмирал назначил на восходе. Мы с Рарагю решили побывать на этом балу. Для Папеэте это был большой бал: на нем присутствовали все придворные таитянки, все жившие в колонии европейские женщины, офицеры «Rendeer» и французские чиновники.
Конечно, Рарагю не была допущена в бальный зал; но, когда сумасшедшая толпа танцевала упа-упа в саду, она, вместе с некоторыми другими молодыми женщинами, избранными королевой, была приглашена на веранду, откуда можно было все хорошо видеть и самой быть на виду. По таитянской простоте, все находили совершенно естественным, что я часто подхожу к окну, чтобы поговорить с возлюбленной. Танцуя, я постоянно встречал ее пристальный взгляд – она сидела в красноватом свете ламп под голубой луной; а белое платье и жемчужное ожерелье светились на темном фоне сада.
Около полуночи королева знаком подозвала меня. Принесли ее больную внучку, потребовавшую, чтобы ее нарядили на бал. Маленькая Помаре не хотела ложиться, не простившись со мной.
Бал был печальным: офицеры грустили перед отъездом и разлукой, против которых были бессильны. Молодые люди прощались со своими возлюбленными и с беззаботной жизнью, полной удовольствий, а старые моряки, посещавшие Таити не в первый раз, знали теперь, что их служба окончена, и с тоской в сердце думали о том, что более сюда не вернутся.
Ко мне подошла очень оживленная принцесса Ариитеа и быстро проговорила:
– Лоти, королева просит вас сесть за рояль и сыграть самый веселый вальс, а потом играть без перерыва, чтобы развеселить гостей.
Я лихорадочно играл все подряд, оглушая самого себя. Публика на время оживилась, но это было поддельное оживление, которое я был не в состоянии долго поддерживать.
XXXIV
В три часа утра, в опустевшем зале, я все еще сидел у рояля, играя бравурные мелодии под аккомпанемент шумного упа-упа.
Я остался наедине со старой королевой, неподвижно сидевшей в золоченом кресле. Она напоминала богато украшенного, но мрачного и грубого идола. Зал Помаре после бала представлял печальную картину, свечи в подсвечниках гасли от порывов ночного ветра. Королева встала, путаясь в складках своего бархатного платья, и увидела Рарагю, молчаливо стоявшую у дверей. Она все поняла и поманила ее.
Рарагю вошла, застенчиво опустив глаза, и подошла к королеве. В этом молчаливом и пустынном зале она, босоногая, в длинном белом платье, с белыми гардениями в распущенных волосах и заплаканными глазами, походила на прелестное ночное видение.
– Вероятно, ты хочешь поговорить со мной, Лоти, ты хочешь попросить меня беречь ее, – ласково сказала старая королева. – Но я боюсь, что она этого не захочет.
– Сударыня, – ответил я, – она завтра уезжает в Папеурири к своей подруге Тиауи. Я умоляю вас не покидать ее там так же, как и здесь, – она больше не вернется в Папеэте.
– Ах, как это хорошо, дитя мое, как хорошо! – сказала изумленная и взволнованная королева. – Ты скоро бы погибла в Папеэте.
Мы все трое плакали – старая королева, держа нас за руки, тоже прослезилась.
– Итак, дитя мое, – сказала она, – не стоит откладывать отъезд. Я думаю, тебе недолго собираться. Не хочешь ли поехать завтра утром, около шести часов, в карете, вместе с моей невесткой Мое? Мое уезжает в Атимаоно, чтобы сесть на корабль и вернуться в свои владения на Саиатее. Вы переночуете в Мара, а завтра утром приедете в Папеурири, где тебя и высадят.
Рарагю улыбнулась сквозь слезы при мысли, что поедет вместе с молодой королевой Саиатеи, это радовало ее как ребенка. Между Рарагю и Мое было что-то общее – обе несчастные и надломленные, с похожими характерами, походкой и обе красивы.
Рарагю обещала успеть. Действительно, ей надо было захватить только несколько платьев да свою любимую серую кошку.
Я попрощался с Помаре, тепло пожав ей руку. Принцесса Ариитеа в бальном туалете проводила нас до ворот сада, нежно, как сестра, утешая Рарагю. И мы в последний раз вышли на берег.
XXXV
Еще была глубокая ночь. На берегу расположились многочисленные группы людей; придворные служанки в вечерних туалетах провожали офицеров «Rendeer». Если бы не слезы молодых женщин, можно было бы подумать, что это праздник, а не проводы.
На заре я в последний раз поцеловал мою возлюбленную. А когда «Rendeer» покидал прекрасный остров, карета увозила Рарагю и Мое из Папеэте. И Рарагю долго еще видела в просветах между деревьями удаляющийся «Rendeer» на голубой глади моря.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Увы! Увы! Он был когда-то красив —
маленький цветок арум.
Увы! Увы! Теперь он уже увял…
Рарагю
I
Несколько дней спустя судно, продолжая свой путь по Тихому океану, прошло мимо гор Рапа, самого последнего острова Полинезии. Потом эта земля исчезла с бескрайнего горизонта, и мы покинули Океанию.
Постояв в Чили, мы вышли из Тихого океана Магеллановым проливом и вернулись в Европу через Ла-Плату, Бразилию и Азорские острова.
II
Я вернулся в Брайтбури печальным мартовским утром и постучал в двери родного дома. Меня еще не ждали. Я упал в объятия старой матери, дрожавшей от волнения. Она была безумно рада моему неожиданному приезду.
Но радость скоро сменяется тихой грустью: к прелести возвращения примешивается щемящее чувство: сколько лет прошло! Замечаешь, как постарели родные…
Печально зимнее утро в нашем северном климате – особенно когда голова еще полна горячими, солнечными образами тропической природы. Печален бледный день, унылое, бесцветное небо, забытый холод; печальны голые мокрые деревья и мох на серых камнях…
Однако как хорошо дома! Какая радость увидеться со своими родными и даже со старыми слугами, которые нежно оберегали вас в детстве, снова вернуться к забытым привычкам, к прежним зимним вечерам. И какой далекой нам теперь кажется Океания!
Хлопоты и разборка багажа – это одно из удовольствий путешествия. Орудия дикарей, маорийские боги, головные уборы полинезийских вождей, раковины и растения выглядели странно в моем старом доме, под британским небом. Я испытывал легкое волнение, доставая засохшие растения, увядшие венки, еще сохранившие свой экзотический запах и наполнившие мою комнату благоуханием Океании.
III
Через несколько дней после возвращения я получил письмо, покрытое американскими штемпелями. Адрес был написан рукой Жоржа Т. из Папеэте, которого таитяне называли Татегау. Я распечатал конверт и вынул два листа, исписанные детским, старательным и крупным почерком Рарагю, посылавшей мне через океан крик своей души.
Лоти от Рарагю
Папеурири, 15 января 1874 года
Милый друг, о мой милый Лоти,
О мой возлюбленный супруг,
О ты, мой единственный помысел в Таити,
Приветствую тебя истинным Богом.
Письмо это поведает тебе про мою печаль о тебе.
Со дня твоего отъезда
ничто не поколеблет моей гордости.
Моя мысль не покидает тебя
со времени твоего отъезда.
О мой милый друг,
вот мое слово:
не думай,
что я выйду замуж;
как могу я сделать это,
если ты – мой муж.
Возвращайся, чтобы жить вместе,
в нашу страну Бора-Бора.
Не оставайся долго в твоей стране и будь мне верен.
И еще слово:
возвращайся в Бора-Бора,
ничего, если у тебя не будет богатств,
я не требую многого,
не беспокойся об этом и возвращайся в Таити.
Ах, как весело быть вместе!
Ах, как приятно быть снова с тобою!
С тобою – моей любовью
и единственной мечтой!
Ах, как приятно вспоминать и думать,
Что ты был моим мужем!
Я желаю тебя, желаю твоего тела!
Вот слово о моем пребывании в Папеурири:
Я скромна.
И веду себя очень тихо.
Я отдыхаю у Тиауи,
она не перестает быть доброй со мною.
О мой маленький друг,
я сообщаю тебе
в конце этого письма,
что мне теперь никогда не хорошо,
мною снова овладела
та болезнь, которая, как ты знаешь,
как будто прошла.
Эту болезнь
я переношу терпеливо,
потому что ты забыл меня;
если б ты был около меня,
то облегчил бы ее немного.
Теперь же говорю тебе,
что Тиауи и ее семья напоминает о своей дружбе
и я также;
ты никогда не будешь забыт
жителями моей страны.
Кончаю, это все.
Поклон тебе, мой дорогой муж!
Поклон тебе, о мой Лоти!
Рарагю.
Я отдала это письмо
Татегау, Крысиному глазу.
Я не знаю названия страны,
куда нужно писать тебе.
Привет тебе, мой дорогой друг.
Рарагю.
IV
Заметка Плумкета
Лоти написал Рарагю длинное письмо на таитянском языке, в котором излил свою любовь к маленькой подруге. Он рассказал ей, при помощи особых выражений и образов, про шестимесячное плавание «Rendeer», как буря у мыса Горн чуть не потопила судно и он лишился части багажа, наполненного памятными вещами с Таити. Затем он рассказал о своем возвращении домой, о своей матери и стране и заявил, что, несмотря на всю любовь к матери и родным, мечтает о возвращении в Великий Океан, на любимый остров к своей маленькой подруге.
V
Лоти от Рарагю
(Год спустя)
Папеэте, 3 декабря 1874 года
О мой милый, дорогой друг!
О ты, из-за которого я страдаю,
приветствую тебя истинным Богом!
Я сильно огорчена, что не получаю от тебя писем.
Я шесть раз уже писала тебе,
и ни разу еще не получила от тебя ни слова.
Быть может, случилось так, что ты
забыл уж про меня.
Я писала тебе письма,
а ты ни разу не сообщил мне о себе.
О милый, из-за которого я страдаю,
зачем ты забыл про меня!
Теперь мне никогда не будет хорошо…
Печаль, болезнь…
Но если б ты написал мне хоть немного,
это согрело бы мое сердце.
Но ты никогда не думаешь об этом.
Что касается меня,
моя любовь остается все та же,
и мои слезы о тебе также.
Если б в твоем сердце
оставалось немного любви ко мне,
то ты также думал бы обо мне.
Если б я могла достичь тебя,
я отправилась бы,
но это невозможно…
Вот тебе несколько слов о Папеэте:
В Папеэте в прошлом месяце
был большой праздник
в честь внучки королевы.
Было очень хорошо,
женщины танцевали до утра.
Я также была там.
На голове у меня был венок из перьев птиц,
но мое сердце было очень печально.
Королева Помаре,
и ее внучка Помаре,
и Ариитеа
говорят тебе иа оча па.
Ничего нового в Таити,
исключая то,
что Ариифаете, муж королевы,
умер шестого августа.
Никогда более не ответишь ты
на мою великую любовь к тебе,
о мой супруг!
Увы! Увы, маленький цветок арума
Уже завял теперь!..
Но прежде чем сделаться таким,
маленький цветок арума был красив!
Теперь он увял
и перестал быть красивым!
Если б у меня были крылья птицы,
я отправилась бы далеко, на вершину Паеа,
чтобы никто не мог видеть меня.
Увы! Увы! О мой супруг,
о мой нежно любимый друг!..
Увы! Увы! Мой дорогой друг…
Я кончила говорить с тобою.
Приветствую тебя истинным Богом.
Рарагю.
VI
Дневник Лоти
Лондон, 20 февраля 1875 года
Проходил в девять часов по Регент-стрит. Вечер был холодным и туманным. Тысячи газовых рожков освещали человеческий муравейник, черную, мокрую толпу.
Позади меня кто-то крикнул:
– Ja ora na, Loti!
Я удивленно обернулся и увидел моего приятеля Жоржа Т., которого таитяне называли Татегау и который остался в Папеэте, чтобы окончить там свои дни.
VII
Мы удобно устроились перед камином и стали говорить о прекрасном острове.
«Рарагю… – сказал он немного смущенно. – Да, она была, я думаю, здорова, когда я покинул страну. По всей вероятности, если б я простился с ней, она бы даже дала мне поручение насчет вас.
Как вам известно, она покинула Папеэте одновременно с вами, и все говорили: “Лоти и Рарагю не смогли расстаться – они уехали вместе в Европу”. Я один знал, что она у своей приятельницы Тиауи, и получил из Папеурири ее письмо с любезной надписью: “Татегау, Крысиному глазу, для передачи Лоти”.
Когда она снова появилась в Папеэте, шесть или восемь месяцев спустя, она была хороша, как никогда. Она повзрослела, сильно развилась. Ее печаль придавала ей прелесть – она была грустна и грациозна.
Она стала любовницей молодого французского офицера, который питал к ней сильную страсть. Он ревновал ее даже к вашей памяти (все еще называли ее женой Лоти). Он обещал увезти ее с собой во Францию. Так длилось два или три месяца, она тогда была самой элегантной и заметной женщиной Папеэте…
Потом случилось нечто давно ожидаемое: маленькая Помаре V умерла ночью, через несколько дней после большого праздника, устроенного ради нее и придуманного ею самою.
Старая королева была так сражена этим горем, что, конечно, ненадолго переживет внучку[2]2
Королева Помаре умерла в 1877 году, оставив престол своему второму сыну Арииауе. Она пережила свою внучку всего на два года. С этого дня начинается падение Таити – с точки зрения нравов, прелести и самобытности.
[Закрыть]. Она удалилась на время в уединенную хижину, построенную у ее могилы, и не желала никого видеть.
Рарагю последовала обычаю служанок королевы: в знак траура она коротко остригла свои великолепные черные волосы. Королева была ей за это признательна, но это послужило поводом к ссоре между Рарагю и ее любовником. А так как она не любила его, то воспользовалась случаем, чтобы с ним разойтись.
Было бы лучше, если бы она вернулась в Папеурири, к своей подруге. К несчастью, бедная девочка осталась в Папеэт, е и я думаю, она ведет теперь самую беспорядочную жизнь».
VIII
Заметки Плумкета
С этой минуты в дневнике Лоти только изредка встречаются воспоминания о далекой Полинезии, хранящиеся глубоко в его сердце. Образ Рарагю стирается и исчезает из его памяти.
Эти отрывки воспоминаний перемешаны с бурными и слегка эксцентричными похождениями, которые были у него в Африке и, позднее, в Италии.
Отрывки из дневника Лоти
Сьерре-Леоне, март 1875 года
О моя милая маленькая подруга, увидимся ли мы когда-нибудь там, на нашем любимом острове, будем ли еще сидеть по вечерам на берегу моря?..
Сенегамбия, октябрь 1875 года
Теперь время сильных дождей, и земля покрыта розовыми цветами, похожими на наши английские подснежники; леса полны воды…
Здесь тусклое и кровавое солнце садится среди пустыни. Там – три часа утра, стоит темная ночь, Тупапагу бродят по лесу…
Прошло уже два года, но я все еще люблю эту страну; впечатления о ней живут во мне наравне с воспоминаниями о Брайтбури, моей родине. А сколько всего уже забыто!
Я вспоминаю свою хижину под сенью высоких деревьев и мою маленькую подругу! О боже! Неужели я никогда не увижу их снова, неужели никогда не услышу жалобные звуки vivo вечером, на берегу, под кокосовыми деревьями?..
Саутгемптон, март 1876 года
…Таити, Бора-Бора, Океания – как все это далеко, о боже мой!
Вернусь ли я когда-нибудь туда и что я там найду, кроме горьких разочарований и жгучих воспоминаний… Я плачу, думая об утраченной прелести тех лет, о невозвратном прошлом, которое уже затуманивается и исчезает из памяти.
Увы! Где она, наша жизнь на Таити, где эти королевские празднества, это hymene при лунном свете? Рарагю, Ариитеа, Таимага – где они теперь? Ужасная ночь в Моореа, те мои волнения, те мечты – где они? Где мой любимый брат Джон, деливший со мной первые чарующие радости юности?
Приятный запах гардений, шум морского ветра на коралловых рифах, таинственные тени и тихие голоса ночи – где они, где эта дикая прекрасная страна, где свежесть первых впечатлений?
Увы, я со сладостью и горечью перебираю эти воспоминания, когда вижу свои старые записи, высушенное растение, рева-рева, вдыхаю запах, который еще хранят старые венки, или произношу слово на том печальном и кротком языке, который уже забываю…
Здесь, в Саутгемптоне, моряк проводит время в ресторане и игорном доме со случайными людьми. Собираются неизвестно зачем, пьют неизвестно что.
Я сильно изменился за эти два года и даже не узнаю себя, когда оглядываюсь назад. Я очертя голову бросился в безумную, полную наслаждений жизнь, и это мне кажется самым лучшим способом проводить жизнь, которой ни у кого не просил, и цель и исход которой остаются для меня тайной.
IX
Остров Мальта, 2 мая 1876 года
Нас было около сорока офицеров Ее Величества королевы Великобритании, собравшихся в кафе «Валет» на острове Мальта. Наша эскадра остановилась ненадолго в его гавани по пути в Левант, где только что убили французского и английского консулов и где ожидались важные события.
Я встретил в этой толпе офицера, который тоже был в Океании, и мы с ним уединились, чтобы поговорить о Таити.
X
«Вы говорите о маленькой Рарагю с острова Бора-Бора, – сказал, подходя, лейтенант Бензон, живший на Таити позже нас обоих. – Она за последнее время очень низко пала, но это странная малышка. Она постоянно, не снимая, носила венки из свежих цветов. У нее, под конец, не было даже пристанища, и она всюду таскала за собой свою старую кошку с серьгами в ушах, которую очень любила. Она часто ходила ночевать к королеве, которая, вопреки всему, сохранила к ней сочувствие и расположение. Все матросы “Sen Mew” очень любили ее, хотя она страшно исхудала. Она желала всякого, кто был хорош собой. Рарагю умирала от чахотки, а так как она начала пить водку, то болезнь развивалась быстро. Однажды (в ноябре 1875 года – ей было тогда не более 18 лет) мы узнали, что она уехала на свой родной остров Бора-Бора, и думаю, скоро умерла».
XI
Я почувствовал в душе смертельный холод. В глазах у меня потемнело…
Моя бедная маленькая подруга! Часто, просыпаясь ночью, я видел ее перед собой. Я вспоминал ее печальный кроткий облик и надеялся, что она еще будет счастлива, но жизнь ее закончилась в грязи, глупо и ничтожно!
А я все сидел и продолжал толковать об Океании… И при ярком свете ламп, отражавшихся в зеркалах, под шум и смех, под звон стаканов, среди этого торжества банальности и глупости я говорил развязным тоном:
– Океания – прекрасная страна; таитянки – очаровательны; в их чертах нет греческой правильности, но красота их необычна и потому нравится еще больше, а формы совершенны… В конце концов, они – первобытные женщины, которых любишь наравне со сладкими плодами, свежей водой и красивыми цветами. Я видел Таити в ранней молодости… Хорошая страна для двадцатилетнего, но она надоедает, и лучше не возвращаться туда в тридцать…
XII
Но ночью, когда я остался один, меня посетило зловещее видение – один из тех призраков, которые хлопают своими крыльями летучих мышей у изголовья больных или садятся на трепещущие груди преступников.
NATUAEA
(смутное ночное видение)
Там, далеко от Европы, под серым пасмурным небом мрачно возвышалась гора Бора-Бора…
…Я плыл на черном корабле, скользившем по неподвижному морю без помощи ветра… Близко, очень близко от земли корабль налетел на коралловый риф и остановился. Стояла ночь, и я ждал наступления дня, устремив глаза на землю, охваченный невыразимым ужасом…
…Наконец взошло солнце, такое бледное, похожее на знамение, предвещающее конец света, – громадное, мертвое солнце. Бора-Бора осветилась бледными лучами. Я заметил людей, сидевших и, как будто, поджидавших меня, и сошел на берег…
Между стволами кокосовых деревьев, под их высокой, печальной, серой колоннадой, сидели женщины, опустив головы на руки, как во время погребального бдения; казалось, они сидели тут с незапамятных времен. Длинные волосы покрывали их почти целиком; они сидели неподвижно, с закрытыми глазами, но их глаза смотрели на меня сквозь прозрачные веки…
Перед ними на столе из пандануса лежала неподвижная, белая фигура. Я подошел к этому уснувшему призраку и склонился к его мертвому лицу… Рарагю засмеялась…
От этого смеха погасло солнце, и я оказался во мраке…
Вдруг пронеслось ужасное дуновение: я смутно ощутил нечто жуткое… Высокие кокосовые пальмы клонились под напором таинственного ветра, под ними сидели татуированные призраки, кладбище краснело костями, шумел ветер, во мраке копошились голубые крабы-трупоеды… И тут же лежала Рарагю, ее юное тело было покрыто ее длинными черными волосами – Рарагю, с пустыми впадинами глаз, смеющаяся вечным, беззвучным смехом Тупапагу…
«О мой милый, маленький друг, о мой душистый вечерний цветок! Велико горе моего сердца, оттого что я не вижу тебя! О моя утренняя звезда, глаза мои роняют слезы, потому что ты не возвращаешься!..
Приветствую тебя именем истинного Бога!
Твой маленький друг
Рарагю».
