Текст книги "Остров Рапа-Нуи"

Автор книги: Пьер Лоти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Каюта Лоти на «Флоре» со стороны кровати.

То же; угол стола, умывальник, коллекции.

IV

5-го января.

Сегодня мы, т. е., я и мой товарищ, получили командирскую шлюпку в свое распоряжение и с утра отправились на остров. Ветер держался все такой же сильный и противный нам, как и вчера, замедлял, конечно, наше движение, обдавал нас брызгами и промачивал с головы до ног. Не без труда мы добрались до берега, – тем более, что немного сбились с дороги и заблудились среди коралловых рифов; кстати, сегодня они шумят, как никогда, и покрыты белой пеной. Атаму и наши вчерашние друзья с несколькими другими незнакомыми дикарями бегут нам навстречу; от них я приобрел деревянного идола с печальным и грозным лицом, – с головой, убранной черными перьями.

Мой товарищ впервые спускается на сушу, и, по его просьбе, я веду его на древнее «мараи», откуда мы решили попытаться похитить одну статую. За нами по мокрой траве долины целыми толпами идут дикари, и, прибыв на место, начинают плясать повсюду, на могильных плитах и на упавших идолах, точно легион чертей, взъерошенных, легких, голых, медно-красных, татуированных, – плясать при свисте ветра, среди темных камней и темного горизонта; они пляшут на огромных телах, задевая ножными пальцами лбы колоссов, щеки и носы их. Их пения среди завывания ветра и моря почти не слышно. Мужчины Рапа-Нуи, так почитающие своих маленьких кумиров и богов, кажется, совершенно не уважают этих гробниц: они не вспоминают более о почивающих под ними мертвецах. [3]3
  Предполагают, что статуи острова Рапа-Нуи были сделаны не племенем маори, но предшествующим, неизвестным и в настоящее время вымершим населением. Это, может быть, верно по отношению к большим статуям Ранорараку, о которых я буду говорить далее; статуи, некогда украшавшие «мараи», принадлежат расе маори и, вероятно, изображают духа песков и горного духа.


[Закрыть]

Вслед за этим мы возвращаемся к бухте, хорошо уже знакомой, где лежать тростниковые жилища; я начинаю разгуливать между ними, как человек, к которому уже привыкли, но не так торжественно, как вчера, а окруженный только маленькой группой, своими личными друзьями. Попадающееся мне навстречу дикари довольствуются тем, что берут меня за руку или, сделав мне дружеский привет, продолжают идти далее.

«Ja ora na, taio!» (здравствуй, друг!), – говорит мне жена начальника и его дочь; они заняты вырыванием в поле нежных пататов. Начальник принял меня в пещере, смежной с его жилищем; здесь, сидя на корточках, сложив руки на коленях, посинелых от татуировки, он проводит свою жизнь; несмотря на крайне кроткий взгляд, он поражает своей страшной внешностью, своим темно-синим, полосатым лицом, длинными волосами, крупными зубами и привычкой к неподвижности в звериной позе. Мне кажется, что я его больше не интересую, и потому сокращаю свой визит.

Желая увезти с собой один из головных уборов с черными перьями, в метр шириной, какие я видел на головах некоторых незнакомых мне личностей, я открываю это свое желание Хуге, так как он лучше других островитян понимает мою речь, и мы вместе отправляемся на розыски. Он вводит меня во многие хижины; в них мы застаем людей, сидящих на корточках, неподвижных, точно мумии; сначала они, как будто, не замечают моего присутствия; одного из них мы видели за делом: он вырывал из людской челюсти зубы, чтобы вставить эмалевые глаза своему идолу. Под кровлей его дома были большие венки из перьев, но старик спрашивал за них безумную цену: мои белые холщовые панталоны и гардемаринскую тужурку с золотыми галунами, – совсем новую, так как старую я продал вчера. Это очень дорого и от покупки приходится отказаться. Хуга, видя мое разочарование, предлагает мне сегодня вечером поправить имеющийся у него старый и немного испорченный убор и уступить за него панталоны; я соглашаюсь.

Теперь нужно зайти к старому датскому Робинзону и нанести ему вчера обещанный визит.

Сердце сжимается при приближении к этому домику с подобием веранды, с подобием садика, где виднеется несколько тощих растений, семена для которых хозяин должен был привезти с собой. Какое страшное наказание для этого человека – жизнь среди почти пустынной страны, без единого деревца, даже без клочка зелени, который мог бы потешить взор. И ко всей этой безнадежной тоске, страху перед болезнями, смертью – прибавьте полнейшую невозможность сообщения с остальным миром.

– «Он с зарей уехал на охоту за кроликами», – объяснила нам с тысячей извинений и просьб все-таки зайти его тайная супруга-туземка. Молодая, но уже поблекшая, она, без сомнения, большая щеголиха на острове: сегодня утром она одета в желтую кисейную тунику и красный шерстяной плед, перекинутый через плечо наподобие плаща. Она предлагает нам свежей и чистой воды, это – редкий презент, так как на Рапа-Нуи нет ни одного источника; туземцы собирают воду во время дождя и сохраняют ее в ямах, где она быстро портится, или разыскивают ее на дне кратеров и в быстро высыхающих лужах. Какая бедность и какая тоска в этом уединенном жилище! Подумать страшно, что этому человеку невозможно добыть себе чего-нибудь другого, лучшего по той простой причине, что кругом нигде и ничего нет. В другом месте пустынники, затворники, если им станет скучно, могут выйти и позвать к себе на помощь кого-нибудь; но этот… леденеет душа, как подумаешь, что значат для него дождливые сумерки, ночь в дурную погоду, вечерняя зимняя пора… Мы не решаемся злоупотреблять гостеприимством доброй хозяйки, так как это могло бы неприятно кончиться и для меня, и для моего товарища, и даже для нас обоих: к часу отдыха наших гребцов (10 ч.) мы решили возвратиться на берег, где с утра уже начались приготовления к похищению статуи; адмирал полагал, что сегодня сделать это удобнее, чем когда-нибудь в другое время, а затем мы отплываем в Океанию. В полдень экспедиция за большим идолом была совсем готова. В шлюпке привезли огромные «тали», нечто вроде импровизированной телеги, – и сотню матросов, в сопровождении лейтенанта фрегата… Я, увы! – поставлен дежурным на борту и с грустью смотрю на всю эту удаляющуюся толпу. В последнюю минуту адмирал, у которого я состою старшим гардемарином, подзывает меня к своему мостику. Он решается отложить мой дежурный день под тем условием, что я принесу ему точный эскиз теперешнего «мараи». Удивительно, как пригодилось мне во время моего путешествия уменье рисовать! Благодаря ему, я получил возможность поехать вместе с другими; я с радостью прыгаю в шлюпку, донельзя нагруженную народом; матросы имеют такой радостный вид, точно едут на праздник.

Татуировки жены вождя.

Тяжело нагруженная шлюпка с трудом переезжает по новому фарватеру рифов и причаливаете в бухте, значительно ближе к «мараи». Мы приехали все разом, а теперь, ввиду обратного путешествия, в нас зарождается естественная боязнь, так как к нам прибавится еще вес идола, и весьма вероятно, чтобы перевезти сотню матросов, нам придется сделать два рейса. Туземцы массой столпились на берегу и издают пронзительные крики, радуясь вашему приезду. Еще со вчерашнего дня между ними распространилась новая весть о похищении статуи, и они со всех сторон сбежались смотреть на нашу работу; пришли даже те, которые живут на другой стороне острова, в Перузе; мы видим много новых лиц.

Лейтенант, командующий экипажем шлюпки, сохраняет полный порядок, так что сто матросов идут по направлению к «мараи» в рядах и в ногу; горн возвещает о походе; никогда не слыханная здесь музыка приводит все население в неописанный восторг; порядок оказывается трудно поддерживать среди матросов, окруженных красивыми, полунагими девушками, которые вокруг них прыгают и резвятся. Сохранять же дисциплину среди «мараи» нет никакой возможности; начинается безумное смешение матросов с татуированными телами, неистовые движения и возня; все задевают друг друга, теснятся, поют, ревут и пляшут. Через час от ударов ломов и рычагов все пришло в беспорядок: статуи образовали еще больший хаос, еще больше пострадали, и решить, которую из них выбрать, оказалось делом весьма затруднительным. Одна, менее тяжелая и менее пострадавшая, лежит вниз головой, носом в землю; лица ее не видно и, чтобы увидеть, нужно ее перевернуть. Она поддается действию рычагов, с криком приводимых в движение, медленно перевертывается и с глухим шумом падает на спину. И перевертывание и падение ее дают сигнал к новому, более бешеному танцу и более громкому крику. Двадцать человек дикарей вскакивают ей на живот и скачут на нем, точно бешеные. Почивающие под своими могильными курганами древние мертвецы никогда не слыхали еще подобного содома, если не считать того момента, когда статуи, потревоженные землетрясением или просто от ветхости, потеряв равновесие, падали одна за другой в траву. Статуя, которую мы собираемся увезти, должно быть, упала последней; одна громадная голова ее весит четыре-пять тони. Прежде всего мы решаем отделить голову от шеи. К счастью, она сделана из камня вулканической породы, довольно рыхлого, и пилы действуют удачно, хотя и издают при этом крайне неприятные звуки.

Окончив в этой суматохе свой набросок для адмирала, я возвращаюсь домой; окончание работ и переправа испорченной статуи вовсе не интересуют меня. Со своими друзьями: Атаму, Петеро, Марией и Иуаритаи, я направляюсь к бухте, где раскинулись тростниковые хижины, чтобы посмотреть на починку своего венка из перьев, который Хуга обещал мне окончить сегодня вечером. Я нахожу, как и ожидал, этого славного дикаря за работой; он отрезал хвост у черного петуха, чтобы заменить им отсутствующие перья, и это придало убору действительно хороший вид. Старый вождь, когда я прохожу мимо его грота, знаками приглашает меня к себе; ласково и секретно он показывает мне темную пыль, завернутую в сухие листья, которую он называет «тату». Это – порошок для татуировки, а так как я, по-видимому, ценю искусство островитян Рапа-Нуи, то он предлагает сделать мне на ногах легкие, синие рисунки, а за свой труд просит панталоны. Другой старик тоже зазывает меня к себе и просит, чтобы я обменял свою коробочку спичек на его пару серег из спинных отростков акулы. Вечером я уношу с собой массу достойных удивления вещей.

Монументальная (188 см) голова статуи с аху в Оронго, отпиленная в 1872 г. экипажем «Флоры» под командованием вице-адмирала Т. де Лаппелина. В 1930 г. была передана в музей Трокадеро, затем находилась в Музее человека, с начала 2000-х гг. – в Музее на набережной Бранли (Париж).

Над бухтой, которая сделалась нашим общим пристанищем, высится кратер Рано-Кау, [4]4
  На острове Рапа-Нуи названия всех вулканов начинаются словом «Рано», что буквально значит: «пруд». Такое название произошло от того, что все кратеры, с течением времени, превратились в болота, куда после дождя туземцы и ходят за водой. А чтобы допустить такое употребление слова «Рано», нужно думать, что маори, вступив в обладание островом, нашли все вулканы его уже потухшими и превратившимися в резервуары. Это, в свою очередь, опровергает предположение, что остров, вследствие землетрясения, уменьшался в объеме с тех пор, как на нем поселились маори.


[Закрыть]самый широкий и правильной круглой формы изо всех в мире. Если смотреть на него с неба, он должен производить впечатление луны, рассматриваемой в телескоп. Это – огромный и великолепный колизей, в котором с удобством могла бы действовать целая армия. Последний король Рапа-Нуи, во время вторжения перуанцев, скрылся в нем со своим народом и сделал его местом страшной резни. Тропинки, ведущие туда, покрыты костями и даже целыми скелетами, по местам торчащими из травы.

Перед самым закатом солнца я вновь сажусь со своими пятью друзьями, лицом к морю, на том самом месте, где мы уже составили себе привычку ожидать прибытия лодки. Быть может, это – в последний раз; вдали я вижу шлюпку, возвращающуюся к фрегату, и среди толпы матросов, одетых в белое, – большую темную голову идола, отъезжающего в их сообществе; [5]5
  Голова этого идола находится теперь в Париже, в Ботаническом саду, у одного из входов в музей.


[Закрыть]предприятие окончилось, к общему удовольствию, благополучно, и мы завтра получаем возможность уехать; для меня это, впрочем, не отрадно, так как я бы желал побыть здесь подольше.

Кратер Рано-Кау.

Вечером, в ту минуту, когда я ложился спать, меня позвали к командиру; я предчувствую новый приказ на завтрашний день. И на самом деле, он объявил мне, что отъезд отложен на двадцать четыре часа. Он проектирует завтра отправиться с несколькими офицерами в более отдаленную часть острова, где до сих пор еще стоят статуи, нам незнакомые. Путь, конечно, предстоит тяжелый и длинный; на карте, снятой с птичьего полета, которую мы вместе рассматриваем, расстояние это измерено в 6 лье, а с обходами, подъемами и спусками оно, конечно, составит 7 или 8 лье; да столько же нужно пройти обратно…

Он спрашивает меня: «не желаю ли я ему сопутствовать». – Я отвечаю, что с радостью готов сделать это, но ведь завтра я дежурю, так как сегодня весь день прогулял.

– «Это мое дело», говорит он, «я переговорю с адмиралом» и, смеясь, добавляет: «при условии»… Ах, эти наброски! Нужно будет срисовать статуи во всех положениях и для всех… Пусть заказывают, сколько угодно, только бы меня взяли! [6]6
  Мы были здесь в 1872 г., когда не были еще изобретены двойные лорнеты и когда никто на судне не знал фотографии.


[Закрыть]

VIII

6-е января.

Мы оставляем фрегат еще до четырех часов утра, в темную ночь и под темным небом. До наступления дня мы уже доехали до берега, стараясь высадиться и уединенном месте, чтобы не привлечь к себе внимания дикарей, желающих нас сопровождать. Нас четверо штабных: командир, два офицера и я; старый датчанин и одно из доверенных лиц маори служат нам провожатыми; за нами три матроса несут на плечах наш и свой завтрак. Со стороны жилищ в траве блестят огоньки.

Сначала мы проходим мимо «мараи», вчера опустошенных; вид их зловещий. Подымаясь, друг за другом, по мокрой траве, мы направляемся в глубь острова; нам нужно пройти его с одного конца до другого; спустя полчаса, море и отдаленные огни фрегата исчезают из наших глаз за склонами холма; под впечатлением такого явления чувствуешь себя совершенно одиноким. Мы углубляемся в центральную часть острова, которая на карте командира обозначена словом: «Текаухангоару», написанным крупными буквами рукой «епископа» Таити. «Текаухангоару» – первое название, данное полинезийцами этому месту. Среди сумерек и ветра оно звучит еще более дико, чем «Рапа-Нуи». Этот участок был необитаем даже в то время, когда население было многочисленно. То же наблюдалось и на других островах, так как племя маори состоит из рыболовов и моряков и живет, преимущественно, на берегу моря; потому же центры Таити и Нука-Гива, несмотря на свою удивительную растительность и полные цветов леса, никогда не переставали быть безмолвными пустынями. А на Рапа-Нуи нет лесов, нет даже ни одного дерева; все – голые, мрачные долины, усеянные бесчисленными каменными пирамидами; так и кажется, что это – непрерывное кладбище.

Наступает день, а небо по-прежнему остается мрачным; начинает падать мелкий дождь; мы уже все подвигаемся вперед; наш горизонт со всех сторон замыкается конусообразными темной окраски кратерами. Мы идем почти по колено в мокрой траве; трава эта везде одинакова; она покрывает остров на всем его протяжении: это – жесткое, сероватого цвета растение с деревянистыми стебельками, усеянными едва заметными лиловыми цветочками; из них вылезают тысячи тех мелких насекомых, которых обыкновенно называют поденками. Что касается до пирамид, которые мы встречаем на каждом шагу, то они сложены из необделанных и наложенных один на другой камней; от времени они почернели; по-видимому, они стоят здесь уж много веков. Но вот открывается долина; растительность в ней несколько изменяется; тут видны папоротники, дикий сахарный тростник, тощий кустарник, мимозы и еще несколько низких кустиков, которые офицеры узнают, так как этот вид растительности распространен в Океании, хотя там он достигает большей высоты. Неужели люди их привезли сюда? или же они имеют тайное происхождение? Если так, то почему же они остались в этом уединенном месте в состоянии низкорослого кустарника, а не развились шире, как в других местах и не наводнили собою землю?

Около девяти с половиной часов мы пересекли остров в его наибольшей ширине; перед нами опять развернулась картина Тихого океана. Дождь перестал; небо прояснилось; показалось солнце. Нужно признаться, что, по выходе из Текаухангоару, мы точно пробудились от кошмара дождя и мрака. Вдали, на берегу моря, виднеется что-то, похожее на европейский домик. Датчанин Робинзон тотчас же объяснил нам, что это – третий дом, построенный некогда миссионерами; в этом месте, которое называется «Ваиху», в те времена жило счастливое племя, населявшее берег моря; теперь от него не осталось и следа; «Ваиху» превратилось в пустыню, а домик – в развалины.

Мы уже заметили кратер Ранорараку, у подножия которого надеемся найти массу статуй, более причудливых, чем виденные нами, и стоящих еще, а не лежащих. Теперь мы только в двух лье от этого места, а оно будет и пределом нашего путешествия. Предварительно мы остановимся для завтрака в пустом домике; эта стоянка, во-первых, несколько облегчит плечи наших матросов, а, во-вторых, мы будем под защитой, хотя бы и остатков крыши.

В данную минуту в дверях домика показывается старая, поразительно безобразная дикарка и с робкой улыбкой направляется нам навстречу. Это единственное живое создание, которое мы встретили на своем далеком пути. Она устроила себе из этих ничтожных и пустынных развалин берлогу и, без сомнения, представляет из себя одну из дочерей исчезнувшего племени. Но чем она живет, чем питается? – Вероятно, кореньями, лишаями, да сушеной рыбой, которую сама и ловит.

Та часть острова, которую мы пересекаем по выходе из Ваиху, изборождена дорожками, настолько избитыми и утоптанными, как будто по ним ежедневно проходила многочисленная толпа. Однако, кругом все пустынно; как нас предупреждали, так оно и есть; наш проводник-туземец даже уверяет нас, что, кроме этой старухи, на пять лье в окружности не встретится ни одного человеческого существа. О чем же думать при таком сообщении? На этом острове все способно возбуждать ваше воображение.

Место, к которому мы приближаемся, в отдаленном прошлом должно было представлять из себя центр поклонения, храм или некрополь, так как теперь все оно в сплошных развалинах и усеяно рядами циклопических камней, остатками толстейших стен, обломками гигантских строений. А трава, которая становится все выше и выше, скрывает в себе следы таинственных времен; трава с деревянистым стеблем, как у дрока, все та же трава, того же выцветшего зеленого цвета.

Теперь мы идем вдоль морского берега; огромные каменистые утесы спускаются к нему террасами; по этим уступам, напоминающим лестницы древних индусских пагод, пробирались люди; утесы были уставлены тяжеловесными идолами, теперь опрокинутыми и лежащими в массе обломков. Эти статуи, судя по древней полинезийской теогонии, изображали двух богов: духа песков и горного духа; [7]7
  «Тии-Оне» и «Тии-Папа», «Дух песков» и «Горный дух»; эти названия и эти объяснения заимствованы от старых вождей острова Лаиваваи (архипелаг Тубуя, Полинезия), на котором, вдоль морского берега, стоят такие же статуи, как и на острове Рапа-Нуи, только меньших размеров и менее поврежденные.


[Закрыть]и тот и другой охраняли остров от потопления его морем. Здесь же, среди этих обломков, миссионеры обнаружили большое количество маленьких деревянных дощечек, покрытых иероглифами: в настоящее время они хранятся у «епископа» Таити и, конечно, если бы их удалось прочитать, они сказали бы несколько слов о важной тайне Рапа-Нуи.

IX

По мере нашего приближения к Ранорараку, боги все умножаются, и их размеры тоже возрастают; каждая глыба их занимает не меньше 10-ти и даже 11-ти метров; их нельзя найти только у подножия террас; в остальных местах повсюду виднеются их безобразные, темные массы, поросшие травой.

Головные уборы их, в виде чалмы, сделаны из особой лавы кровяного цвета; во время падения они разлетелись в разные стороны и своим видом теперь напоминают чудовищные жернова. Вблизи одного кургана – целая куча обожженных челюстей и черепов, что свидетельствует о человеческих жертвоприношениях, в продолжение долгого периода совершавшихся в этом месте. Далее идут вымощенные плитами дороги; они спускаются к океану и там исчезают…

Наконец, черепа и челюсти начинают попадаться повсюду; нельзя ступить, чтобы не задеть каких-нибудь человеческих останков, точно эта страна – обширный костник. Очевидно, было время, воспоминание о котором сохранилось у теперешних старцев, а именно, что когда жители Рапа-Нуи познали весь ужас своей многочисленности, опасность умереть с голоду и задохнуться на своем острове, с которого они уже не умели выбраться, то вступили между собой в большие истребительные битвы и период людоедства. Это было в те времена, когда существование Океании даже не подозревалось белыми людьми; в прошлом веке Ванкувер нашел еще на острове, где осталось жителей не более двух тысяч, следы обнесенных окопами полей битв, остатки укреплений, в виде заборов, по бортам каждого кратера. Большое количество точеных, сдвинутых, перенесенных и сооруженных статуй свидетельствует об искусстве их делателей, пользовавшихся какими-то необъяснимыми средствами при выполнении своих каменных изделий. Впрочем, почти все народы пережили мегалитическую [8]8
  Казалось, у маори каменный век продолжается до настоящего времени, так как вулканическое вещество, из которого сделаны некоторые статуи, выглядит непрочным, а идолы, стоящие по берегу моря, не могут насчитывать более трех-четырех веков. Наука предполагает, что эти статуи сделаны из трахита, вещества прочного и упорного, и такое предположение может быть действительным относительно большей части статуй Ранорараку, но не тех, которые покрывают берег; я заметил, во время распиливания их деревянными пилами, что вещество их ноздреватое и легкое.


[Закрыть]фазу, – фазу обладания теми силами, которых мы не знаем.

Местами остров кажется очень маленьким сравнительно с поясом монументов и идолов. Возможно, что это был священный остров, куда стекались издалека на религиозные торжества; конечно, это могло быть во времена очень давнего блеска Полинезии, когда короли архипелага обладали военными пирогами, настолько крепкими, что в состоянии были спорить с бурями, и когда они собирались со всех концов Великого океана в пещеры, чтобы там составлять совет на секретном языке… Или, может быть, эта страна – остаток какого-нибудь континента, некогда затопленного, как были затоплены атланты? На это, между прочим, указывают ведущие прямо в воду дороги, хотя в легендах маори ни полслова не упоминается об этом; затем, Атлантида после своего потопления образовала под водой гигантские плато, а здесь, вокруг острова Рапа-Нуи, сейчас же начинается неизмеримая глубина…

В конце пути, однако, нам дает чувствовать себя усталость и нечто вроде тоски от этой бесконечной ходьбы по высокой траве, по этим узким тропинкам дикарей, среди этого опустошения, тайны и безмолвия. При том, встречаемые нами на каждом шагу лежащие статуи совершенно схожи во всем с уже известными нам, только немного побольше, но той же формы и с такими же лицами. Мы объяснили нашему вожаку, что шли посмотреть другие статуи и требуем от него этих других, отличных от известных уже нам.

– Сейчас, там, на склоне Ранорараку, – отвечает он нам; – их там находят.

Наконец, тропинки поворачивают от берега и направляются по центру суши, направо, к вулкану. И только спустя полтора часа после нашей стоянки в Ваиху, мы стали, наконец, различать на склоне горы большие стоящие фигуры, бросавшие по траве уродливые тени. Они стоят в беспорядке и смотрят в нашу сторону, как будто для того, чтобы видеть, кто идет, хотя мы подметили уже несколько длинных профилей с острыми носами, обращенных в другую сторону. Наконец-то мы достигаем цели своего путешествия; наши ожидания нас не обманули и, приближаясь к статуям, мы невольно начинаем говорить тише. И на самом деле они нисколько не похожи на тех, легионы которых мы встречали на своем пути. Хотя происхождение их относится к более отдаленному времени, однако они – дело рук менее наивного производителя; им сумели уже придать некоторое выражение; они могут внушать зрителю страх. Кроме того, у них нет туловища; это – одни только колоссальные головы; они вышли из земли и вытянули свои длинные шеи, точно для того, чтобы вечно смотреть на неподвижную и пустынную даль. С носами, немного приподнятыми, тонкими губами, сжатыми и искривленными в презрительную или насмешливую улыбку, тип какой расы они представляют? Глаз нет; вместо них во лбу глубокие впадины под широкими и благородными бровями, – так и кажется, что эти глаза смотрят и думают; с той и другой стороны свешиваются выпуклости, напоминающие собой чепец сфинкса или отогнутые плоские уши. Величина статуй колеблется от 5-ти до 8-ми метров. На некоторых из них видны ожерелья, образованные из кремневой инкрустации или просто татуировки. Эти последние, вероятно, сделаны уже не маори. По преданию, сохранявшемуся в памяти стариков, они находились здесь еще до прибытия сюда их предков; когда, тысячу лет тому назад, полинезийские переселенцы подплыли в своих пирогах к острову, то нашли его давно пустующим и охраняемым только этими страшными головами. Какая раса, не оставившая других памятников в истории человечества, жила здесь некогда, и каким образом произошло ее исчезновение?.. И откроет ли кто-нибудь и когда-нибудь лета этих богов?..

Статуи Рано-Рараку.

Другие большие статуи на том же склоне.

Сплошь обросшие лишаями, они, по-видимому, просуществовали уже несколько веков; из них многие упали и разбились, другие, вследствие подъема почвы, ушли в нее по самые ноздри и, кажется, как будто задыхаются. В эту минуту полуденное солнце ярко освещает их, усиливает тень в орбитах под рельефным лбом и еще более увеличивает их жесткое выражение; наклонная же поверхность земли удлиняет их тени на кладбищенской траве. По небу несутся последние тучи и по временам открывают его яркую и дивную синеву. Ветер успокоился, и все вокруг старых идолов погружается в спокойствие и безмолвие; утих пассат и не нарушает надгробной тишины этого места, не колеблет однообразного савана его растительности, на котором нет ничего живого, ни зверя, ни птицы, ни змеи, – ничего, кроме белых и желтых бабочек, да потихоньку жужжащих мух… Мы остановились на половине горы, среди загадочных улыбок огромных каменных лиц; над нашими головами высятся закраины потухшего вулкана; под ногами стелется пустынная долина, покрытая статуями и развалинами, а на горизонте – безграничное море, никогда не нарушаемое бегом кораблей. Пока мои спутники отдыхают в траве, мне нужно скорее набросать в своем альбоме эти угрюмые фигуры, эти группы, освещенные солнцем. Я лихорадочно тороплюсь уловить все виды, несмотря на усталость и крайнюю сонливость, против которой борюсь, как могу, – тороплюсь запечатлеть те своеобразные и странные впечатления, которые произвела на меня эта местность. Едва я успел кончить, как начались сборы в обратный путь, потому что командир и все мы беспокоились за предстоявшую нам дорогу: она была и продолжительна, и проходила через центральные пустыни; нам нужно было совершить ее до ночи; мы расставались с уверенностью никогда в жизни не возвращаться к богам, никогда не заглядывать в центр их господства. Около двух часов, при блеске солнца, светившего прямо в глаза, мы пустились в обратный путь, направившись один за другим по узеньким тропинкам, существование которых необъяснимо, – все по той же высокой, по колено или по пояс, траве. Несмотря на дождь, прошедший утром, не только трава, но даже и земля сухи. Каким образом может так скоро высыхать трава и покрываться пылью земля, когда кругом безграничное море? И когда поразмыслишь, странным покажется стойкость этого острова и его покойный вид среди Великого океана! – странным покажется, что последний, омывая его плоские, песчаные, покрытые кораллами берега, никогда не переходит условленной черты!.. Ведь достаточно было бы легкого подъема этой ужасающей, жидкой массы, чтобы потопить ничтожный островок, в продолжение стольких лет греющий на солнце свое население из идолов… Мне начинает казаться, чему помогает и утомление, что души древних людей, по мере моего созерцания окружающего горизонта моря, проникают в мою душу; я начинаю понимать и разделять их томление и ужас пред необъятностью окружающих вод, и мне вдруг становится понятной их мысль воздвигнуть на берегу эти гигантские фигуры духа Песков и Горного духа, чтобы посредством их пристального взора держать в почтительном отдалении весь ужас и все живое могущество окрестной синевы…

В сумерки мы очутились в населенной местности, против своего фрегата. Рулевые увидали нас в зрительные трубы, и от фрегата отчалила за нами шлюпка. В последний раз я и пятеро моих друзей-дикарей присели на берегу и ожидали вместе шлюпки, на которой я должен был уехать отсюда навсегда. Их очень поразил мой отъезд, и теперь под сводом покрытого тучами неба они рассказывали мне много интересного. Что касается до меня, то сердце мое, при прощании с ними, сжималось от боли, так как мы прощаемся навсегда, и между нами ложится вечность; снятие с якоря назначено на завтра, в 6 часов утра, и, наверно, я уже больше не вернусь сюда никогда.

X

Сегодня вечером на фрегате я получил от командира неведомую для меня одну из иероглифических таблиц Рапа-Нуи, одно из «говорящих дерев», как называют их маори; она имеет четырехугольную форму с закругленными углами; отполирована каким-то первобытным способом, несомненно, – трением кремня; дерево, вывезенное неизвестно откуда, – крайне ветхо и сухо. О! заинтриговывающая и таинственная маленькая дощечка, – секрет твой навсегда останется неизвестным! Ровными рядами стоят нацарапанные знаки; подобно египетским иероглифам, они изображают людей, животных, всевозможные предметы; видны – сидящие и стоящие фигуры, рыбы, черепахи и копья. Эти знаки увековечили священный язык, непонятный для других людей, – язык, на котором объяснялись важные предводители (вожди, начальники, короли) во время своих совещаний и собраний в кратерах. Эти знаки имеют тайный смысл, обозначают предметы важные и секретные, доступные пониманию только посвященных в тайну помышлений королей или священников. [9]9
  Аксиери, епископ-миссионер, долго живший в Полинезии, обладал большим количеством «говорящего дерева»; от некоторых старых начальников острова Рапа-Нуи, теперь усопших, он получил буквальное объяснение каждого знака их письма.
  Это письмо, начертанное «воловьей бороздой» (так выражается епископ-миссионер), читалось с низу надписи и, при том, с переходом от строчки к строчке, дощечку нужно было перевертывать, так как каждая строчка была написана головой вниз относительно своих соседей.
  К несчастию, тайный смысл слов, главная сущность их не могли быть отысканы, и язык «говорящего дерева» до сих пор остается темным.


[Закрыть]

Меня зовут!.. Это адмирал, – и опять в необычайный час, как вчера, как третьего дня вечером, когда он призывал меня к себе; я предчувствую, что мне, быть может, придется еще раз побывать на мрачном острове. Действительно, адмирал выражает желание приобрести каменного идола надлежащего роста и физиономии; а так как ему известно, что я много раз посещал хижины, то он и просит меня исполнить его желание и в то же время просит исполнить это быстро, чтобы не опоздать к отплытию фрегата, которое, по-прежнему же, назначено в 6 часов. Я, действительно, знаю подходящего к его требованиям идола, так как видел такого у самого начальника, и обещаю добыть его стоимостью сюртука и доставить к отплытию корабля; счастливый тем, что еще раз могу побывать на Рапа-Нуи, перед отходом ко сну я приготовляю для своей последней беседы с дикарями-друзьями несколько фраз на полинезийском языке.

XI

7-е января.

В четыре часа утра я уже еду на адмиральском вельботе. Погода тихая, но туманно и темно! Со времени нашего приезда это явление повторяется в конце каждой ночи; каждую ночь густой туман непременно задерживает наступление дня на острове и на море.

Опять я при ранней, утренней полутьме, среди бурунов и рифов, направляюсь к бухте, в которой уже больше не рассчитывал быть. Ночные очертания берегов сегодня так же причудливо-фантастичны, как и в утро первого моего приезда сюда. Тяжелый мрак царит вдали, над старыми мертвыми вулканами, тогда как берега уже заметно светлеют. Там и сям, среди скал и лачуг, в траве блестят огоньки, трепещет желтое пламя, а переде ним мелькают тени дикарок, приготовляющих кушанье из кореньев или ямса; по мере приближения к ним, вас охватывает запах дыма, зверя, берлоги. Эти голые члены, эти первобытные позы, освещаемые огнем, заставляют ваш ум погрузиться в воспоминания о былых временах и сказать, что так же должно было быть и тогда, когда занималась заря истории и пробуждалась мелкая жизнедеятельность человека в каменный век…