Текст книги "Смерть Агасфера"

Автор книги: Пер Лагерквист

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Он подошел ближе, стараясь держаться незаметно, и прислушался.

Было ясно лишь, что они уверяли Товия, будто отправляются в Святую землю и возьмут с собой его, если он хорошо заплатит. Как он понял, речь шла о плате. Они пытались выведать, сколько у него денег, чтобы, исходя из того, назначить цену. Товий, очевидно, плохо понимал их, но о главном догадаться было нетрудно. Они клялись, что отправляются в Святую землю, и требовали с него большую плату. Товий был сильно взволнован, в неверном свете фонаря его худое лицо казалось, воспаленным.

Под конец он достал деньги, очевидно все, что, у него были, и протянул их дрожащей рукой этим; людям. Они схватили деньги и принялись жадно считать их. Они явно удивились, что им достался такой куш, хотя сделали вид, что слишком мало, но, мол, они, так и быть, возьмут его с собой.

Потом они вдруг заторопились, начали шептаться, что пора уходить. Последние приготовления к отплытию делались в спешке, и Товия чуть ли не затолкали на борт. Можно было подумать, что по какой-то причине корабль должен был без промедления покинуть гавань. Что за темные причины вынудили его к тому, угадать было трудно, однако ясно было одно, что здесь не все ладно. Корабль дергался на швартовах, ветер нетерпеливо рвал паруса, сам корабль выглядел подозрительно. Эта старая, обшарпанная посудина была под стать сброду, составлявшему его команду.

– В Святую землю! – захохотал моряк, принимая на борт трос, и перемахнул через поручни.

Он что-то сказал другому матросу из команды, имевшему такой же бандитский вид, и оба мерзко заржали. Товия больше не было видно.

Судно заскользило от причала, и паруса сразу же наполнились ветром. Ветер крепчал, в открытом море он, должно быть, дул сильно. Быстро набрав скорость, шхуна вышла из гавани и стала погружаться в ночь. Он стоял и смотрел ей вслед, провожал ее глазами в неизвестность. Потом она исчезла, ее поглотила мгла.

– Для чего Ты проследуешь меня? Для чего не оставляешь меня в покое? Для чего не покидаешь меня? Что я сделал Тебе, за что Ты мстишь мне, думаешь денно и нощно о Своей мести? Что я сделал Тебе? Лишь не дал Тебе преклонить голову в моем доме. Сколько людей поступало так же, как я. Но меня Ты не прощаешь. Ведь это было так давно. С тех пор столько людей отказало Тебе в этом, что Ты и запомнить их не можешь. Но обо мне Ты помнишь. И я не забываю о Тебе.

Для чего Ты заставляешь меня вечно думать о Тебе? О том, как Ты шел по улице, неся крест. Что же в том удивительного? Ведь я жил на этой улице с младенчества и видел это тысячи раз. Как мог я выделить из всех Тебя одного? Если живешь на улице, где люди беспрестанно тащат свой крест, как догадаться, кто из них Сын Божий? Как Ты можешь требовать это от меня? Ты безжалостен ко мне, требуя невозможного.

Думаешь, Тебя одного постигла такая судьба, один Ты страдал и был распят? Нет, Ты знаешь, что не Ты один. Ты лишь один из многих в бесконечной веренице. Да, все человечество распято, как и Ты, человек распят, а Ты лишь Тот, на Кого он взирает, думая о своем жребии, о своих страданиях, о своих жертвах, Тот, Кого люди называют Сыном Человеческим. Я это понял, я постиг это наконец. Понял, что человек лежит одинокий на одре мучений в пустынном мире, принесенный в жертву, покинутый, распростертый на охапке соломы, с такими же ранами, как у Тебя. Что страдания и жертвы испокон веков – доля людей на всей земле, хотя Тебя лишь одного называют Распятым, лишь Ты один из всех страдавших стал им, хотя, думая о боли, мучениях и несправедливости, люди думают о Тебе. Будто в мире есть лишь Твоя боль, будто несправедливость испытал лишь Ты один.

Но кто позволил Тебя распять, кто назначил тебе страдания и смерть? Кто принес Тебя в жертву Того, Кого Он называет Своим единородным Сыном, кто заставил Тебя в это поверить? Кто потребовал и этой жертвы, как и многих других, жертвы превыше всех жертв, которая никогда не забудется, жертвы Самого Избранника? Кто принес в жертву Сына Человеческого?

Ты должен знать, каков Он, Тот, Кого ты упорно называешь Бог Отец, хотя Он никогда не жалел Тебя, никогда не выказывал Тебе Свою любовь, позволил Тебе висеть на кресте, когда Ты в глубоком отчаянии крикнул Ему: 'За что Ты оставил Меня?'

Он приносит людей в жертву! Постоянно требует новых жертв, человеческих жертв, распятий! Вот Он каков, если хочешь знать. Мне же ведомо это, ведь я влачил Его проклятие сквозь века, как Ты влачил Свой крест, но гораздо дольше Тебя. Я носил клеймо врага Божия, неверующего, хулителя, восставшего против Бога. Ведь это Он проклял меня, а не Ты. Я знаю, я понял это наконец. Ты лишь высказал то, что Он велел Тебе. Это Он держит власть и месть в Своих руках. Какую власть имеешь Ты? Ты, который Сам был предан, принесен в жертву, покинут. Теперь я понял это.

Ты был моим братом. Проклявший меня – мой брат, который сам был несчастен и проклят.

Теперь я понял все. Ибо теперь я прощен, я проник в святая святых и понял, каков Он есть. Ныне я понял: Он наконец потерял надо мной власть. Наконец-то я взял верх, наконец-то я победил Бога! Я сам снял проклятие со своих плеч, освободился от своей судьбы, победил ее. Не с Твоей и ни с чьей-либо другой помощью, а своей собственной силой. Я сам спас себя. Сам победил. Победил Бога.

И посему я лежу здесь, чувствуя приближение смерти, доброй и милосердной смерти, которой я ждал так долго. Той, в которой мне было отказано.

Я чувствую, как она приближается ко мне, бесконечно милосердная, сестра жизни, так долго не замечавшая меня; она гладит мой лоб прохладной рукой, единственная утешительница, дарующая покой. Как долго меня не ласкал никто. Но я жаждал лишь ласки Твоей руки. Теперь я знаю, Ты не покинешь меня, останешься со мной, возьмешь меня в Свое царство, уведешь в Святую землю.

Как долго я лежал в этой обители тишины? Сколько времени прошло с тех пор, когда я пришел сюда, с той штормовой ночи, когда пилигрим, не будучи истинным пилигримом, исчез в ночи на пути к неведомому – к чему? А потом я лежал прислушиваясь к завыванию ветра над морем, который бушевал все сильнее. Может, этот ветер принес ему гибель? Или он все же достиг цели? Какой цели?

Я не знаю, к чему он стремился. Верно, к чему-то самому важному. Может, он погиб в море или сброд на том корабле увез его совсем в другую сторону? Но то, к чему он стремился, должно быть, самое важное в этой жизни. Он дал мне это понять. Нечто столь важное, что лучше потерять жизнь, чем утратить в Него веру.

Даже я, враг Божий, хулитель, неверующий, признаю сие. Признаю всем сердцем.

Где-то там, далеко, за всеми богами, за всем, что искажает и огрубляет мир святых, есть что-то недоступное, непостижимое. И все наши тщетные попытки понять это показывают, что оно для нас непостижимо. Ни на что не взирая, за всей этой священной шелухой должно находиться нечто истинно святое. Я верю в это, да, я в это уверовал. Бог для меня ничто. Он мне ненавистен именно потому, что Он обманул меня, скрыл от меня это святое. За то, что Он, думая, будто мы к Нему стремимся, прячет от нас то, чего мы истинно жаждем. За то, что Он отдаляет нас от этого.

Да, Бог – это то, что отдаляет нас от божественного. То, что не дает нам пить из самого источника. Пред Богом я не преклоню колени. Нет, пред Богом я никогда не преклоню колени. Но к источнику я хочу припасть, чтобы напиться из него, утолить жажду, жгучую жажду того, что я не могу постичь и что существует, я знаю.

И быть может, этот миг для меня настал. Теперь, когда борьба окончена и мне позволено умереть. Теперь, когда я наконец обрел мир. Я не знаю, что скрывается в его темной глубине. Если б знал, то, верно, ужаснулся бы. Но я хочу из него напиться. Быть может, одна лишь эта темная глубина может утолить мою жгучую жажду.

Он лежал, глядя на голые белые стены кельи, которая для его угасающего взгляда не имела границ, а была лишь чем-то чистым и светлым, где он покоился. За окном море перестало шуметь, а быть может, он более не мог слышать этого шума? Быть может, он перестал различать все земные звуки, шум волн жизни? Он лежал в забытьи. В светлом забытьи. Кто-то осторожно отворил дверь и вошел в келью. Он не мог повернуть голову, да и видел уже неотчетливо, но подумал, что это, должно быть, монах, который время от времени заглядывал к нему узнать, не надо ли ему чего. Это, верно, был монах. Хотя он уже не мог его разглядеть. А ему хотелось бы видеть его маленькое морщинистое лицо с неизменною доброю улыбкой, но он уже не мог видеть ее, хотя монах подошел близко к кровати. Печально, что он уже не сможет увидеть эту улыбку. Никогда не сможет увидеть ее. Никогда больше не увидит человеческого лица. Странно, что это его печалило. При жизни он не испытывал особой любви к людям.

В этом маленьком монахе, взявшем его в монастырь и так любовно ухаживавшем за ним, было что-то странное. Ему казалось, что он вроде бы узнает его. Быть может, это ему только казалось. Но, глядя, как он ступает по полу кельи грязными босыми ногами (ведь он все время ходил босиком), умирающий воображал, что все это ему каким-то образом хорошо знакомо, что он это уже когда-то видел. Точно он вспомнить не мог, но был уверен, что так оно и было.

Это был не монах, а послушник, ходивший за больными, и теперь он ходил за ним. Умирающий должен испытывать благодарность за то, что последний человек, кого он видел, был он. Вот он почувствовал, что монах поправил ему подушку. Но видеть он мог лишь что-то черное, тень возле постели.

Вдруг вся комната озарилась ослепительным светом. Это было поистине удивительно. И случилось это так внезапно, что походило на чудо.

– Что это за свет, что это за прекрасный свет? – прошептал он слабеющим голосом, настолько тихо, что монах не расслышал его слов. Он лишь догадался, о чем его спрашивал умирающий. Это солнце вырвалось из туч и проникло в келью через оконце на южной стене, обращенной к морю.

Монах наклонился над ним и объяснил, что облака рассеялись и лучи солнца светили прямо ему в лицо. Ведь он не хотел говорить ничего, кроме правды, кроме того, что было на самом деле. И умирающий, казалось, был доволен столь простым объяснением того, что принял за чудо. Он закрыл глаза, но продолжал ощущать свет, чувствовал, что свет продолжал сиять. И, освещенный столь обычным для этого мира светом, он расстался с ним.

Маленький монах долго стоял и смотрел на умершего, на его странное лицо, излучающее сейчас удивительный покой. Совсем иным было это лицо, когда он пришел сюда в ту бурную ночь. Что могло так изменить его? Кто был этот незнакомец, этот странный гость? Он этого не знал, никто в монастыре этого не знал. Был ли он на самом деле паломником? Да был ли он вообще христианином? Никто этого не знал.

Но опочил он в мире. На лице его запечатлелся глубокий покой.