Текст книги "Воспитание"

Автор книги: Пьер Гийота

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Родина: она восстанавливается в виде мировой Империи, «величайшей Франции»: Алжир – то же, что и Бретань или Эльзас, это Франция с ее департаментами.

На уроках ребенок узнает и понимает, что его Родина – чередование, мешанина ужасов, измен, подлостей, голода, величия и процветания, социальных жестокостей и братского освобождения, он знает, поскольку сам видел, даже в своем маленьком кантоне, какие лица у предателей, которых хорошо кормит измена, тогда как другие, внутренние изгнанники – в истории их миллиарды – или повстанцы голодают.

Он знает, что Франция причиняет зло себе самой, своим соседям и всему миру, но ради их же блага, и так было «раньше». Он также знает, что Францию не в капусте нашли, что ее территория на протяжении столетий разрасталась в умах королей вокруг Иль-де-Франса, а затем и в мировом масштабе: долг Франции – нести цивилизацию народам, которые без нее коснели бы в своих бедах и нищете, и на иллюстрациях гордое, прекрасное население Империи, в эффектных нарядах, набедренных повязках, с дротиками либо со своей продукцией на голове или в руках, смешивается с населением метрополии в тройках и вечерних платьях.

Франция – это прежде всего само слово Франция, свет, связь: у кого нет в этом мире ничего, ни блага, ни архивного прошлого, ни общественного уважения, те обладают этим благом, общим для именитых и безвестных.

В сердце ребенка она стоит на втором месте после матери, его божества: Франция.

Гран Ферре[138]138
   Гран Ферре – один из предводителей крестьянского
 антифеодального восстания Жакерия, вспыхнув
шего во Франции в 1358 г. Великан и силач Гран 
Ферре проявил храбрость в борьбе с англичанами.


[Закрыть], публичное отпирательство Жанны на сент-уанском кладбище в Руане[139]139
   Сент-Уан – кладбище в Руане, намеченное место
 казни Жанны д’Арк, где она признала свою вину 
и покаялась, после чего смертный приговор был
 заменен пожизненным тюремным заключением.


[Закрыть], ее «сожжение» на Рыночной площади, убийство Генриха IV на улице Ферронери[140]140
   Генрих IV Бурбон (Генрих Наваррский, Генрих 
Великий, 1553-1610) – лидер гугенотов в конце 
Религиозных войн во Франции, король Наварры 
с 1572 г., король Франции с 1589 г., основатель фран
цузской королевской династии Бурбонов. 14 мая
 1610 г., на следующий день после коронации Марии
 Медичи, Генрих был убит католическим фанатиком 
Франсуа Равальяком.


[Закрыть] и его плачевная рана – округлая, с клинком внутри, символ и боль человеческой Истории, – и даже последнее наставление Людовика XIV[141]141
   Людовик XIV Бурбон, известный как «король-ди
тя», а затем «король-солнце», также Людовик XIV Великий (1638-1715) – король Франции и Навар
ры с 1643 г. Царствовал 72 года – дольше, чем какой-либо другой европейский монарх в истории.
 Царствование Людовика – эпоха значительной 
консолидации Франции, ее военной мощи, поли
тического веса и интеллектуального престижа,
 расцвета культуры – вошло в историю как «великий век». Вместе с тем постоянные войны,
 ведшиеся Людовиком и требовавшие высоких
 налогов, разоряли страну, а отмена веротерпи
мости привела к массовой эмиграции гугенотов
 из Франции.


[Закрыть] правнуку: «Не подражай моей страсти к войне», шевалье д’Ассас[142]142
   Шевалье д’Ассас (Никола Луи Ассас, 1733-1760) – капитан Оверньского полка, который ценой собст
венной жизни спас соотечественников накануне 
битвы при Клостер-Кампене и погиб от штыков
 английских солдат.


[Закрыть], бой снежками под предводительством маленького Бонапарта в Бриеннской военной школе[143]143
   Бриеннская военная школа – кадетская школа, где
 учился в юности Наполеон I. Именно в Бриенне
 имя Наполеоне Буонапарте стало произноситься 
на французский манер – «Наполеон Бонапарт».


[Закрыть] примирение короля и нации 14 июля 1790 года[144]144
  Примирение короля и нации 14 июля 1790 года –
Праздник Федерации, 1-я годовщина взятия Бастилии, ознаменовавшая установление конституционной монархии во Франции и окончание 
Французской революции.


[Закрыть], женщины Константины, осажденной французами в 1840 году, бросаются в руммельские ущелья[145]145
   Константина – большой город на востоке Алжира.
 Во время осады Константины французами в 1837 г.
 женщины бросались в проходящую через город
 реку Руммель, предпочитая утонуть, но не сдаться 
врагу.


[Закрыть] – тогда-то мы узнаем, что народы, подвергшиеся нападению, рыцарски обороняются.

Рассказы святых отцов либо монахинь подкрепляют образ Франции, посылающей, жертвующей лучшими своими сынами и дочерьми в заморских владениях. Проезжие миссионеры, «по возвращении из жарких стран», показывают нам фотографии своих миссий, где африканские, азиатские, океанийские дети прилежно чертят карту Франции.

Один приезжает к нам аж из Китая, рассказывает, как пытали его самого и перебирает двумя оставшимися пальцами правой руки снимки китайских племен, раздираемых между националистами и коммунистами.

Кожа под его бородой багровеет. Чем больше он говорит, тем сильнее горячится и теряет авторитет посланца Христова, обязанного понимать и любить своих палачей.

У меня стремление к святости и мученичеству дополняется желанием проповедовать Евангелие далеким и свирепым народам, я уже воображаю, как, повзрослев – это случится так скоро, – приближаюсь со своими товарищами в сутанах к деревне, где должен учредить миссию, пробираюсь через опасные заросли, болезнетворное болото к прогалине, где над соломенными хижинами поднимаются струйки дыма.

Иногда я даже воображаю, будто моя миссия потерпела крах, по крайней мере, среди вождей племени – рабов-то удалось обратить, – и я готовлюсь к тому, что меня сварят и съедят; поскольку в ту эпоху говяжьи мозговые кости, вареные либо жареные – чуть ли не с кровью – приберегают для голодающих детей, я чувствую, как засыпаю от амазонского кураре, во сне меня разрезают на части, варят и едят в пыли, под музыку. Мой мозг, который я уже начинаю осознавать, кипятится в общем котле.

Из катехизиса, а также давным-давно из рассказов матери я узнаю о христианских догматах и таинствах, но мне не дает покоя более древняя тайна, жертвоприношение Авраама; маленькая иллюстрация, увиденная мельком в 1942 году в «Священной истории», которую нам читает мать: костер для Исаака, баран в колючих кустах и занесенный в руке Авраама нож, мне чудится, будто у меня голова Исаака, свисающая над пламенем, и его перерезанная глотка, но еще раньше, при подъеме к месту жертвоприношения, я мысленно дополняю текст Библии вздохами Авраама, мольбами и жалобным торгом с Господом в содомском вкусе, торгом, в котором Исаак ничего не смыслит. Авраам так стар, Исаак так юн, а грозный Бог еще старее Авраама, и оба говорят на столь древнем языке, что Исаак его не понимает.

Какой же убогой по сравнению с этой тайной предстает мне в ту пору тайна Троицы, величественной, но статичной! Абстрактное и конкретное предстает мне в словах и светящихся образах, чем глубже и непостижимее тайна, догмат, тем сильнее свет: когда нам объясняют, что Троица – тайна, оставляемая, даже взрослыми, богословам, загадкой для меня становится то, что это – три существа, составляющие одно, – вообще тайна.

Позже, рассматривая репродукции в книгах, я воспринимаю жертвоприношение Исаака уже как Искусство, как событие, более близкое к Богу, нежели к человеку, как чрезмерность, обнажающую истину, как изнанку притчи, заурядной трагедии, как безумие, проясняющее истину лучше, нежели рассудок, сумасбродство Господа, однажды от скуки решившего испытать Авраама.

Как постичь догмат о непорочном зачатии, в честь которого в Лионской епархии 8 декабря выставляют плошки, изготовленные детьми и матерями, если еще не знаешь, каким образом появляются на свет? Это всего-навсего праздник непорочной девы, в смысле чистоты одежды, вечной женственности, изображенной на полотнах, изваяниях, предметах культа, бестелесной и закутанной в складки материи, существует лишь животная сексуальность, как у тех «склеенных» собак, что стонут на улице и тянут друг дружку в разные стороны, пока их не сбивают машины, нередко насмерть, как у тех черно-красных «солдатиков»[146]146
   Клоп-солдатик, или красноклоп бескрылый (лат. 
Pyrrhocoris apterus) – обыкновенный наземный
 клоп семейства красноклопов, размером 9-11 мм.
 Ранней весной и в конце лета клопы-солдатики
 собираются большими скоплениями на солнечной
 стороне пней, стволов деревьев, заборов, поленниц.


[Закрыть] в саду, связанных вереницей и замирающих посреди тропинки без всякой причины, как у мух, слипшихся на краю бездны: что это за хаотические, нелепые, безотчетные, мучительные движения?

Женщина – максимум, слегка приоткрытая шея, и даже кормление грудью – тайна.

Во время продолжительного застолья у нашей бабки (примерно в то же время, как я беру за руку малышку Мари-Пьер), пока наш дед утоляет свой бургундский аппетит целой чередой весьма пикантных блюд, я вижу с высоты своих семи лет, как один из моих дядьев, младший брат отца, берет руку девушки, которую называют его невестой, подносит ко рту, а я вполголоса, слегка обиженно спрашиваю мать:

– Что они делают? – поскольку чувствую в этом жесте то же, что нередко наблюдаю у отца, какой-то иной пыл, сообщничество и, главное, незаметное для других общение, мешающее коллективной игре. Да еще и во время еды.

Каждый четверг мы обедаем у нашей бабки. Окна дедовского дома выходят на главную улицу, узкую, темную, мощеную, Национальную, а с южной стороны – в сад, Предардешские горы: приемная – на улицу, кабинет – на застекленное продолжение сада. Служанка, «сизая Мари», встречая пациентов, кричит с улицы:

– Еще один! – или: – Еще одна!

На лестничной площадке второго этажа, под высокой стеклянной крышей, в застекленном шкафу, среди переплетенных книг по медицине, художественной и нравоучительной литературы: банки со змеями, привезенные нашими тетками из Юго-Восточной Азии, Индии и Египта. Не от этих ли змей погибает Клеопатра?[147]147
   Клеопатра VII Филопатор (69-30 гг. до н. э.) – по
следняя царица эллинистического Египта из македонской династии Птолемеев (Лагидов). Покончила 
жизнь самоубийством: по одной из версий, ее
 укусила ядовитая змея.


[Закрыть]

Рожденный в Отёне на улице Крыс, он принадлежит к семье, считающейся именитой в Морване с XVII столетия – в ней много Теодоров, Альфредов, Андошей, – живущей за счет свободных профессий и наносных земель; в середине XIX века один из его дядьев растрачивает большую часть своего состояния на празднества, женщин и т. п. Его прозывают «лакомым куском».

Наш дед Альфред учится медицине в Лионе, в 1892 году поселяется в Бург-Аржантале, откликаясь на объявление о «враче для бедняков»; он перевозит туда свою мать, слывущую властной женщиной, и она управляет домом до самой смерти; дед женится в 1909 году.

Вплоть до появления автомобиля он ездит по селам на конной повозке: как и наш отец, его сын, он быстро и уверенно ставит диагнозы, хорошо вправляет переломы, очень частые среди крестьян; вскоре добивается полного уважения людей, и мы видим его на вершине славы. Убежденный антимилитарист, не интересующийся политикой, он лечит, разговаривает, слушает и охотится, любит женщин, и женщины отвечают ему взаимностью; он почти всегда добродушно подтрунивает над своим сильным бургундским акцентом, выдумывает слова, выражения; над своим классическим образованием, приходящие на ум латинские, немецкие стихи он бормочет в коридоре, в саду, в своей повозке, на охоте, спуская со своры собак:

Tityre, tupatulae recubans, sub termine fagi.. .[148]148
   «Титир, ты, лежа в тени широковетвистого бука...» (лат.). Вергилий, «Буколики», Эклога I, пер. С. Шервинского.


[Закрыть]

Он часто приходит побеседовать с матерью, перед которой перестает играть, чтобы сказать кое-что всерьез. Он берет нас на охоту, я вижу, как он ползет под заборами, через подлесок, нагибается, пробирается в кустах, он мало и, наверное, плохо стреляет, но, переводя дух, рассказывает нам о том, что видит и что мы видим тоже: о вспугнутых куропатках, удирающем зайце, блестящей в небе сойке, барсуке, возвращающемся в нору... Он трудится, словно любитель, артист, в отличие от моего отца, более светского и практичного, который переманивает у него клиентов.

В верхней части сада пахнет меркурохромом и эфиром, в нижней – псиной: в глубине догнивает псарня; два довоенных автомобиля, «симка-5» и «розенгарт».

Весной 1945 года наш отец покупает джип в сент-этьенском магазине американских военных излишков, это единственный автомобиль, способный добраться до уединенных хуторов между «шира» - гранитными обвалами у вершин, – отец одалживает его для летней ярмарки: это целый аттракцион, первый парень на селе катает по горам и долам семьи, детей. Что-то среднее между маленьким командирским джипом и штабной автомашиной, с капотом и слюдяными боками.

Мы уже часто сопровождаем отца в поездках: по прибытии на ферму он оставляет нас в необогреваемой машине, джипе или другой, «4-СВ», «дина панхард», затем исключительно в итальянских авто: лишь в сильный мороз (от -18-20° до -25°С) дети в деревянных башмаках проводят нас в дом, к очагу. Спускаясь из комнаты, где ухаживает за родильницей, ребенком, мужчиной, что поранился своим же орудием, или стариком, лежащим при смерти, отец удивляется и немного сердится, что мы сидим в тепле, он стремится хранить в тайне свои отношения с семьями, детьми, которым помогает появиться на свет: во время этих поездок, на шоссе, проселочных дорогах, в машине, моя связь с ним крепче всего, именно там он наиболее охотно рассказывает о себе, нашей матери, как они познакомились, о войне, оккупации, о своей любви к отцу, об охлаждении к нему его матери. Обида всей его жизни.

Там-то он и говорит, на что надеется, чего ожидает от меня.

Как-то зимой джип заносит на скользкой дороге, и он застревает у края обледенелой «бадьи». Поскольку отец всегда старается останавливаться – два чемодана медикаментов и небольшого оборудования на заднем сиденье – перед самым домом пациента, он выходит, оставляя меня одного, и отправляется за подмогой на ферму. Примерно час спустя он возвращается с крестьянином, двумя быками в упряжке и веревкой; едва джип вытаскивают из оврага, отец мчится по дороге на ферму и принимает там больного: я остаюсь в холодном джипе; на выходе отец задерживается и беседует в дверном проеме, на гранитной плите, возвышающейся над ровным каменистым двором.

Но на обратном пути, а затем во время других поездок он ерошит мне волосы, тогда еще пышные и живые, отбрасывающие тень на лицо, что смуглеет при малейшем солнечном свете:

– Ну и патлы!.. Какой ты черный!

Молодые крестьяне, старшие сыновья хотят тут же переменить свой труд и образ жизни: многие собираются на фермах и в дальних залах кафе, а летом на межах полей и обмениваются мыслями, сведениями о машинах, зерновых, скоте, организации труда, союзе, кооперативе. Мой отец, считающий крестьянскую жизнь образцом ответственности, свободы, труда, помогает им осуществить мечту. Молодой крестьянин обладает почти всеми знаниями и умениями, он читает, пишет, считает, знает зверей, землю, времена года, небо, взбивает масло, готовит сыр, порой даже домашнюю колбасу; он выращивает овощи, фрукты, умеет ставить и эксплуатировать пчелиный улей, содержать и ремонтировать свою ферму, свою технику; он умеет составлять бюджет, подсчитывать необходимые количества, знаком с кадастром, управлением, иногда он муниципальный советник, мэр, он производит на свет детей, он хозяин своей судьбы, и вдобавок, с точки зрения моего отца, крестьянин всегда готов к свежему восприятию природы, жизни.

Первый трактор прибывает из Анноне, проезжает через центр поселка, где его украшают гирляндами, и катится на ферму по верхнелуарской дороге. Мы успеваем рассмотреть его сверкающий механизм.

Как медик и генеральный советник наш отец получает автомобильные журналы, мы знаем модели, марки, характеристики, количество дверей, лошадиных сил, потребление бензина. Помимо конструктора, у нас есть пара игрушек, «динки тойз», «солидо» – кузов, шасси, с медленным и быстрым двигателем, – мы начинаем строить уменьшенные модели кораблей, самолетов и планеров.

На Рождество 1945 года дядя дарит мне красную «делаэ» со съемным капотом, рулем, поворачивающим колеса, и открывающимися дверцами, я не желаю расставаться с ней даже в школе, прячу в портфеле и поглядываю на переменах; дома я катаю ее повсюду и засыпаю, обняв красивый чугунный кузов. Но однажды качу ее, уже в третий раз перекрашенную серебрянкой, по дальней дороге, которую мы вырыли и утрамбовали сухой грязью – с примесью глины, принесенной из нашего любимого карьера по дороге в Гре, – у самого края бассейна с сорванной решеткой. Я пускаю машинку под откос, и она ныряет в черную воду: мы шуруем по дну дубинами. Садовник заталкивает ее вилами еще глубже в тину, но даже в конце сезона, когда бассейн осушают и чистят, игрушки мы так и не находим, чем больше опорожняется бассейн и чем меньше остается тины, тем сильнее бьется мое сердце и меня оставляет рассудок: вера в него; мой разум – это моя жизнь, и жизнь уходит от меня.

Мои мысли занимает не столько звучание тогдашних автомобильных марок, – «студебекер», «крайслер», «делаж», – сколько само происхождение автомобиля. Я уже во всем ищу начало, первый раз. Потому-то я подолгу изучаю и часто перечитываю альбомы об открытиях, географических, научных, технических, автомобильных, мореходных, авиационных.

Я читаю историю авиации, начиная с летающей машины Леонардо да Винчи: монгольфьеры, «Эол» Клемана Адера[149]149
   иб Адер, Клеман (1841-1925) – французский конструк¬
тор, пионер авиации. В 1890 г. построил самолет
«Эол», или «Авьон I», с одним паровым двигателем
и воздушным винтом. При испытаниях этот са¬
молет прыгнул примерно на 50 м, но его прыжок
не рассматривают как истинный полет, поскольку
самолет был неуправляемым. Слово avion вошло
во французский язык для обозначения летательного
аппарата с двигателем и фиксированным крылом.


[Закрыть], машина Сантос-Дюмона[150]150
   Сантос-Дюмон, Альберто (1873-1932) – французский 
воздухоплаватель бразильского происхождения,
 работал над усовершенствованием аэропланов, 
в 1901 г. совершил успешный полет вокруг Эйфелевой башни в Париже. Погиб во время одного 
из своих опытных полетов.


[Закрыть] – имена завораживают, точно имена из Библии, историографии или «Романа о Лисе», – перелет Блерио через Ла-Манш[151]151
   Блерио, Луи (1872-1936) – французский изобретатель,
 авиатор и предприниматель, основатель авиапред
приятий «Блерио-Вуазен» (совместно с Габриэлем
 Вуазеном) и «Блерио Аэронотик». Первый пилот, 
перелетевший Ла-Манш 25 июля 1909 г., и первый 
француз, получивший удостоверение пилота.


[Закрыть] перелет «Гео» Чавеза через Альпы[152]152
   Чавез, Хорхе «Гео» (1887-1910) – перуанский авиа
тор. 8 сентября 1910 г. установил мировой рекорд,
 достигнув высоты 2680 м, а спустя две недели пер
вым преодолел на самолете Альпы. Этот полет
 закончился трагически, когда на самом финише 
его самолет неожиданно рухнул на землю. Чавез
 скончался, не приходя в сознание.


[Закрыть], перелет Линдберга через северную Атлантику[153]153
   Линдберг, Чарльз (1902-1974) – американский лет
чик, совершивший в 1927 г. первый трансатлан
тический перелет с запада на восток с посадкой
 во Франции.


[Закрыть] исчезновение «Белой птицы» Нунгессера и Коли[154]154
   Нунгессер, Шарль Эжен Жюль Мари (1892-1927) 
и Коли, Франсуа (1881-1927) – французские летчики, 
которые предприняли попытку перелета через
 Атлантику на самолете «Белая птица» и исчезли 
бесследно 7 мая 1927 г.


[Закрыть], перелет Косте и Беллонта из Парижа в Нью-Йорк в 1930 году[155]155
   Косте, Дьёдонне (1892-1973) и Беллонт, Морис 
(1896-1983) – французские летчики, в 1930 г. перелетевшие Северную Атлантику с востока на запад
 на биплане «Бреге 19».


[Закрыть] перелет Мермоза[156]156
   Мермоз, Жан (1901-1936) – легендарный француз
ский летчик из авиакомпании «Аэропосталь», получивший прозвище «Архангел». В 1929 г. перелетел
вместе с Анри Гийоме через Кордильеры. Погиб 
во время перелета через Южную Атлантику.


[Закрыть] и его товарищей по «Аэропосталю» Латекоэра[157]157
   «Аэропосталь» – французская авиакомпания, 
основанная в 1919 г. Пьером Жоржем Латекоэром 
(1883-1943) под названием «Общество Латекоэра»
 и позднее переименованная в «Главную компанию
по аэроперевозкам». Повседневный быт и подвиги 
пилотов «Аэропосталя» описаны в произведениях 
А. де Сент-Экзюпери, который и сам был летчиком 
этой компании. В1933 г. «Аэропосталь» согласился
 на слияние с «Эр Франс».


[Закрыть] через Анды. Развитие машин, освобождающие открытия (фотография, электричество, фонограф, кино), героизм и одиночество изобретателя... не могу начитаться.

Я читаю и перечитываю «Один через Атлантику» Алена Жербо[158]158
   Жербо, Ален (1893-1941) – французский авиатор
 и мореплаватель. В одиночку совершил круго
светное плавание и поселился на островах Тихого
 океана, где написал несколько книг: «Один через
 Атлантику» (1925).


[Закрыть] из «Зеленой библиотеки».

Мы вырезаем и склеиваем из мироксилона[159]159
   Мироксилон – род деревьев семейства бобовые, 
источник бальзама. Небольшое вечнозеленое де
рево высотой до 30 м. Благодаря содержанию смол 
древесина устойчива к гниению.


[Закрыть] или коры парусники, затем пускаем их на водохранилище

Лейга у подножия гор, наша мать шьет нам паруса на швейной машинке, и долгими днями мы управляем с бетонного бордюра своими парусниками из коры и более утлыми из микросилона, быстро набирающими воды. Эти паруса все сильнее раздуваются после полудня, а ближе к вечеру несут наши кораблики по золотисто-коричневой, затем красной глади с чернеющим отражением зеленых пихт, мы шатаемся от опьянения еще и на обратном пути меж домами, где под крики и плач уже дымятся тарелки с супом.

Из всего прочитанного лишь «Роман о Лисе», в сокращенном, адаптированном и иллюстрированном издании, концентрирует в себе все, что меня трогает и терзает в ту пору: прежде всего имена – Изенгрин, Нобль, Гупиль, Эрмелина... старинная грамматика, история средних веков, животные, произведения природы и человека, хитрости, проделки, скатология, власть, общественные классы, слово «виллан»[160]160
   Вилланы – категория феодально-зависимо
го крестьянства в некоторых странах Запад
ной Европы в период средневековья. Во Фран
ции вилланами назывались лично свобод
ные крестьяне, несущие некоторые повинности за предоставление им феодалом земельного
 участка.


[Закрыть] преследует меня во сне, и, в первую очередь, рассказ и образ Изенгрина, обманутого Ренаром, хвост, скованный замерзшим озером: затем следующий образ: Изенгрин тянет за хвост, тот отрывается, и волк убегает в зимнее поле.

Тут еще и привлекательность более плоской, ровной, изобильной, радующей взор местности – совсем не такой, как наша, неровная, убогая и однообразная: мы пересекаем эти Ренаровы поля во время июльской поездки в Бретань через Берри, Пуату, Турень, Анжу.

После «Пантагрюэля» с моей этажерки беспокойство растет: рождение Гаргантюа, смерть Бадебек, списки блюд, эти великаны, которые на самом деле вовсе не великаны, столь похожи они на хорошо знакомых персонажей, ежедневно встречаемых на улице либо ожидающих в приемной нашего отца внизу, более сельские и пухлые, нежели Гулливер в стране Лилипутов, скорее, пугают меня: никакой тебе сексуальной привлекательности, как в Библии, у Киплинга, Гюго или Диккенса.

*

Жанна Ориоль, наша служанка в течение всей оккупации, в конце лета 1955 года, всего двадцати двух лет отроду, выходит замуж за красавца Тарди, обе наши сестры – подружки невесты, они поднимаются по верхнелуарской дороге из Бург-Аржанталя в Сен-Совёр-ан-Рю, где отмечают свадьбу, в синей двуколке. Свадьба у въезда в деревню, в огороженной рощице фруктовых деревьев: белые и розовые платья из газа, взбитые сливки, розовые от малины и клубники, розовые ягоды. Наша подруга по трудным дням покидает нашу мать, которая любит ее еще и за красоту: это женщина Освобождения с непокрытой головой, всеобщая любимица, высокая, белая, розовая и красная, с серебристым, всегда нежным и слегка удивленным голосом.

Она поселяется в двух километрах от Бург-Аржанталя, по дороге к массиву Пилат, в местечке Ле-Масно мы называет его «У Жанны», – на ферме своего мужа, над дорогой, мы ходим туда пешком каждую неделю и проводим время после полудня. Мы очень бодро следуем за ней повсюду, общая комната, хлев, водопой, рига, поля и луга, ее красивые длинные волосы стянуты цветастой косынкой: вскоре двое детей, очень красивых, белокурых; порой я вижу, как они вдвоем, она и наша мать, шагают поодаль и ободряюще хлопают друг дружку по плечу; наша мать знает, от кого она происходит по матери и отцу, мы знаем, что мы сами, как и мать, не из народа, и хотя временами это высокое положение придает нам гордости, именно разрыв между нашим классом и этим «народом» считаем мы главной мукой своей жизни.

Эту муку мать оставляет для себя, но мы постоянно осязаем ее в жестах, кроткой сдержанности при разговоре о наших местных согражданах, мы хорошо видим, что мать другая, но свое естественное отличие она не пытается ни скрывать, ни выпячивать.

Раздельные уроки – историческая данность, настолько жестокая и нередко убийственная, что нельзя, привыкнув к ней, желать ее упразднить, но это неравенство – несправедливость, которой не желали ни Бог Отец, ни Христос. Стало быть, следует поддерживать равновесие, хотя бы приукрашивая суть этой несправедливости, создавать красоту в этом мраке: так, когда одноклассница и задушевная подруга одной из наших сестер, дочь итальянца-штукатура, скромного, предусмотрительного и желающего успехов своим детям, погибает на автобусной экскурсии, высунув голову в окно и ударившись о столб, который ее обезглавливает, наша мать настойчиво убеждает нашу сестру, хоть она еще маленькая, пойти к родителям и покойной малышке, лежащей на кровати с забинтованными головой и верхом туловища.

*

В устах матери звучит фамилия де Голль: теперь ее можно произносить свободно, я уже знаю, что Франция – бывшая Галлия, и для меня само собой разумеется, что герой носит имя освобождаемой им страны, я даже считаю, что он может и должен зваться «де Голлем Франции». Он Герой с большой буквы. Мать всегда говорит не «де Голль», а «Шарль де Голль» или «генерал де Голль» и, в отличие от многих представителей своего класса, никогда не называет рабочих, крестьян, садовника, прислугу просто по фамилии, а добавляет мадам или мсье.

Цветные портреты повсюду, в витринах, лавках, интерьерах частных домов, на главной улице, в ее верхней части, переименованной в улицу Генерала де Голля. Генерал де Голль становится в один ряд с генералом Леклерком, Роландом в Ронсевальском ущелье, Людовиком Святым[161]161
   Людовик IX Святой (1214-1270) – король Франции
 (1226-1270), сын Людовика VIII. Руководитель 7-го
 и 8-го крестовых походов.


[Закрыть], Жанной Д’Арк, Баярдом[162]162
   Баярд, Пьер Террайль де (1473-1524) – французский 
рыцарь и полководец. Совершил множество подвигов и погиб в битве при Романьяно во время арьергардного боя, когда враги выстрелили ему в спину. 
Получил прозвища «добрый рыцарь» и «рыцарь 
без страха и упрека».


[Закрыть], Генрихом IV, Людовиком XIV, Наполеоном, Гинемером[163]163
   Гинемер, Жорж (1894-1917) – выдающийся фран
цузский летчик-истребитель времен Первой ми
ровой войны. В воздушных боях сбил 53 самолета
 противника и сам был сбит 7 раз.


[Закрыть], персонажами, которые я вижу в больших книгах – цветных альбомах по истории Франции: маленький Наполеон Бонапарт в школе Аяччо, одинокий среди сорванцов, на его парте старательно нарисована карта, ребенок мечтает, а в южной Атлантике карандаш выводит надпись: «Святая Елена, маленький остров»; Баярд ранен у подножия дерева в Павии, Франциск I в доспехах, но с непокрытой головой, склоняется и обнимает его; и предатели, Ганелон[164]164
   Ганелон – персонаж французского героического
 эпоса, приемный отец Роланда, женатый на сестре
 Карла Великого. Предатель, обрекший на гибель 
в Ронсевальском ущелье французский арьергард
 во главе с Роландом.


[Закрыть], «Черный принц»[165]165
   «Черный принц» (Эдуард Плантагенет, получивший 
прозвище по цвету доспехов, которые он носил
 в память о погибшей возлюбленной, 1330-1376) – 
принц Уэльский, герцог Аквитанский, старший 
сын короля Англии Эдуарда III. Выдающийся 
военачальник, возглавлявший ряд военных экспедиций во Францию в период Столетней вой
ны. Прославился в битве при Креси, где коман
довал второй линией войска. Разбил численно 
превосходящее французское воинство в битв
при Пуатье (1356) и взял в плен французского
 короля Иоанна II Доброго вместе с его сыном 
Филиппом.


[Закрыть], Изабелла Баварская[166]166
   Изабелла Баварская (ок. 1370-1435) – королева
 Франции, жена Карла VI Безумного, с 1403 г. перио
дически управляла государством. Изабелла была 
крайне непопулярна в народе, особенно из-за своей расточительности. В 1420 г. она подписала в Труа
 договор с англичанами, признав наследником 
французской короны английского короля Генриха V. В художественной литературе имеет стойкую 
репутацию распутницы, хотя современные исследователи считают, что такая репутация во многом
 могла быть результатом клеветы.


[Закрыть], Коннетабль Бурбонский[167]167
   Коннетабль Бурбонский, Карл (Шарль) III де Бурбон
 (1490-1527) – 8-й герцог де Бурбон, граф де Монпансье, французский полководец, коннетабль 
Франции, первый принц крови («второй человек
 королевства»), вице-король Милана.


[Закрыть], Базен[168]168
   Базен, Франсуа Ашиль (1811-1888) – французский
 военачальник, маршал Франции (1864), участник
 войн в Алжире (1835), Испании (1837), Крымской
 войны 1853-56 гг., австро-итало-французской войны 1859 г., Мексиканской экспедиции 1862-1867 гг. 
и Франко-прусской войны 1870-1871 гг. В 1870 г.
был вынужден сдать Мец, что вызвало во Фран
ции негодование против Базена, его обвинили 
не только в трусости и неспособности, но и в измене. В 1872 г. Базен, по собственному требованию,
 был арестован, а затем передан военному суду,
который под давлением общественного мнения
 приговорил его к смертной казни. По ходатайству членов суда президент республики Мак-Ма
гон заменил этот приговор 20-летним тюремным
 заключением.


[Закрыть], Петен.

Процессы коллаборационистов продолжаются, наша мать следит за ними пристально и возмущенно. В поселке есть проклятые дома, будто навсегда опустевшие, их сторонятся, ведь именно там коллаборационисты, бегущие потом в Испанию либо Южную Америку, или сидящие в сент-этьенской либо лионской тюрьме, живут во времена, связанные со злодеянием более тяжким, нежели обычное преступление, столь же тяжким, как детоубийство: сотрудничество с врагом, да еще и с таким врагом, разрушителем веры человека в человека.

Немецкие военнопленные трудятся в поселке и окрестностях, у огородников, крестьян, на лесопилках, у лесников, чернорабочими в мэрии и у частных лиц: я вижу их в спецовках, нередко высоких, белокурых и добрых, с неторопливыми жестами, они хотят поговорить с нами, детьми, возможно, обнять, подержать нас на руках или на коленях, я вижу, как они перекусывают в полдень, сидя на низких стенах; пара фраз: «Гитлер капут, цу хаузе цурюк коммен... шёне киндер.."[169]169
   «Гитлеру капут, вернуться домой... прекрасные дети» (искаж. нем.).


[Закрыть]

Не считая пологой дороги на Анноне, при выезде из деревни всюду приходится подниматься в гору, но если хочешь увидеть краешек горизонта, достаточно взобраться на холм девы Марии, в паре сотен метров к югу – статуя этой «Бордоской Девы» высится в прохладной пихтовой рощице, но прилегающая местность бесплодна, с норами красных гадюк, – или на холм св. Режи на севере, со статуей, балюстрадой и темнеющей купой лиственниц.

Деревня зажата между горами, но она очень светлая из-за красных крыш, ярко-зеленых лугов, речушек, ручейков, хотя солнечный свет здесь словно задерживается в своем полуденном блеске до самого заката.

У нас два детских велосипеда, не принадлежащих никому в отдельности, я часто беру черный: на велосипеде можно выбраться из этой ямы, поехать дальше, чем водит нас на прогулку мать, выслеживать животных, смотреть на них, ловить саранчу, богомолов, крупных кузнечиков, а также хватать руками форель и креветок в горных речках.

Лишения военного времени вынуждают родителей, нередко страдающих больше всех, предоставлять детям свободу, под ненавязчивым присмотром естественных нянек: рабочие с лесопилки, крестьянки, путевые обходчики, рыболовы, жандармы, сельский полицейский с барабаном, «отец-оркестр» с хором трубачей, ярмарочный затейник Тентен, инвалиды войны и труда...

Горные речки изобилуют в ту пору форелью и креветками: склонившись над водой и скалами, мы смотрим, как форель трепещет на небольших стремнинах, и ловим ее снизу руками: каждый по паре штук в неделю; на креветок мы ходим без специальных сачков, мясник дает нам легких для кошек, и мы расплющиваем приманку между камнями на берегу, рядом с креветочьей норой: когда их соберется достаточно много на мясе, мы запускаем сверху руку и всякий раз зажимаем в кулаке четыре-пять штук, больших и маленьких, клешни креветок пугают нас не больше, чем клешни богомолов, ротовые клешни саранчи, зеленые зубы ящериц или белые зубы лесных мышей: забавы ради мы даже даем ящерице вцепиться зубами в палец и потом долго раскручиваем ее в воздухе; наши сестры и их подруги распекают нас за эту охоту.

Игры на суше, дороги, машинки, каналы заброшены, теперь мы просиживаем все время после полудня на корточках над водой. Водяные пауки с их прерывистыми движениями, пескари, лини, блестящие и просвечивающие гольяны, песчаное либо илистое дно, галька, порой даже руда, серебряные самородки.

Теперь мы можем поехать на велосипеде к этезским рудникам, встретиться там со своими троюродными братьями из Сен-Жюльен-Молен-Молетта, порыться в насыпях XVIII века между соснами в поисках свинца, галенита, самостоятельно сконструировать радиоприемник и настроить его на зыбкую, потрескивающую волну французской либо итальянской станции.

В этих насыпях таятся еще и аметисты, изумруды.

В школе мы узнаем о «научных» и «народных» обозначениях животных, в промежутке между заиканиями я спрашиваю монаха: если бы животные жили и мыслили так же, как мы, как бы они окрестили нас, людей: что ответить, например, «клюквенной перламутровке», именующей тебя «двуногим с протекающими ноздрями»? В ту эпоху у всех детей течет из носа, причем круглый год.

Мы возвращаемся с уловом, которого сами не едим, и мать раздает его соседям. Сельский полицейский выходит из мэрии в кепи и с барабаном на ремешке: на этом барабане маленькая подставка и большой лист, где красивыми буквами записаны распоряжения, которые он должен выкрикивать; на перекрестке он останавливается, бьет в барабан: «К сведению населения!», выкрикивает технические решения муниципального совета; вновь барабанная дробь, и вот он уже на другом перекрестке, и так до вечера, когда он завершает свой обход, слегка навеселе, уже в сумерках.

Мать дает нам ряд поручений, продолговатые хлебцы в булочной, молоко у бакалейщицы, такой заботливой, такой нежной на солнце, такими осторожными движениями кистей и рук черпающей ковшиком молоко из большого котла на краю прилавка и наливающей в наш бидон; надо зайти к мсье Буа, «Двадцать пять лет опыта», чтобы поменять радиолампу, сдать часы в ремонт мсье Деальберто, чей сын готовится принять сан в Лионском духовном училище; миновать, долго не задерживаясь, витрину мсье Барралона, торговца скобяным товаром и игрушками, забрать заказ в мясной лавке «Селетт» и, наконец, заглянуть к торговке ранними овощами, мадам Ж., измочаленной святой женщине, на узкую улочку между церковью и рынком; возможно, еще купить пирожное с кремом или «колечко» с малиной у мадам Миолан, элегантной и хрупкой дамочки с черной бархаткой на шее.

*

Летом и в другие времена года мы проводим пару недель в Дофине, в доме, ныне принадлежащем нашей матери, старшей из детей, в Сен-Жан-де-Бурне, селе между Вьенной и Бургуэном по дороге из Лиона в Гренобль: мать считает этот край неприветливым; но мы очень любим эту страну, прозванную «холодными землями», поскольку природа здесь отличается от нашей родной: плоский ландшафт с весьма невысокими ледниковыми отложениями, прудами, буковыми лесами, крупными фермами с большими крышами и навесом, построенными из ронской гальки либо глины; просторы, свет, отлогости, системы водоемов и купы деревьев, «романтика»: здесь собирает гербарии Руссо – друг, который также ночует в комнате «Приюта Пилат», изобилующего редкостными цветами, – здесь же появляется на свет и расстается со своим отцом Берлиоз, Ламартин навещает здесь своего друга Вирье, здесь же рождается и скучает Стендаль. Братья, сестры, двоюродные, троюродные, приятели, мы купаемся в пруду Монжу, заросшем тростником, кувшинками, подводной растительностью: наконец, это край лягушек, и мы подолгу смотрим на них, гоняемся, ловим: древесницы, жабы; множество куликов, уток-мандаринок, цапель, крякв, всех этих птиц у нас нет, и в раннем детстве мы мечтаем о них, склоняясь над «Сказками Дядюшки Бобра»: драмы птичьего двора, луж, собачьей конуры... в декорациях фермы, столь похожих на эту почти плоскую область.

По центру деревни, переименованной в эпоху Революции в «Парусинную», стоит высокая, украшенная в вышине мэрия, а на площади фонтан XIX века, заполненный ярко-красными рыбинами, и посредине Амур с тритонами – все это в диковинку для нас, и мы часто проводим ладонью по мшистому краю небольшого муниципального бассейна.

Вопреки словам взрослых, мы чувствуем себя непринужденно среди этого нового населения, стыдливого, экономного, грубоватого и очень решительного – его считают также меланхоличным: одни висельники да утопленники, – самые добрые из этих людей воспринимаются нами как слишком уж добренькие: бакалейщик мсье Перре, с ласковой, всегда чуть опечаленной мордашкой, хранящий часть запасов в одной из пристроек нашего дома; мсье Перрен, наш садовник и садовник нашего деда с начала века, в Великую войну служит в автотранспортных войсках и вывозит трупы из траншей; страдая от сильного ишиаса, он хромает в своем большом синем фартуке. В перерывах между работой в саду он сооружает для нас двуколки, куда мы все набиваемся: ее тащит самый старший, наш отец или один из наших дядьев, и мы стремительно мчимся по саду и большому двору.

Мы следим за непрерывной деятельностью садовника и слушаем его, когда он перекусывает, сидя на скамейке под навесом теплицы, и рассказывает про землю, животных, которых там находит, толстых белых червей, вытягиваемых из почвы: «Тела наших товарищей не были такими чистыми, когда мы вытаскивали их из обрушенных траншей...», тех, что он воображает и чей размер нам показывает, скрещивая два больших пальца; или когда точит свои инструменты о брусок в сарае.

В жилище, возведенное в 1732 году одним из предков моего деда по материнской линии, входят через высокий портал, защищенный большим каркасом, поддерживающим покатую черепичную крышу: широкий черный утрамбованный двор отделяет жилой дом от здания поновее справа, которое мы называем «Классом»: именно здесь, до и после Великой войны, гувернантка мадмуазель Гужон дает уроки нашим дядьям и теткам на каникулах. Это глинобитное строение, напоминающее шале, со времен Освобождения заброшено: там все еще заметны следы пребывания роты нашего дяди Пьера летом 1944 года.

Дальше справа фонтанчик в стиле рококо, еще чуть дальше небольшая загородка для навоза, – где я помещаю Иова и слышу, как он скоблит свои язвы черепками, – с двумя сливами и вишней; с другой стороны двора, напротив портала, самое большое строение из служб, глинобитное, той же эпохи, что и жилище: мы называем его «сараем»; слева и справа, на земле, посыпанной песком и опилками, остатки очень старого пресса и в глубине, на стенке, остатки кормушек, сельскохозяйственные орудия прошлого и XVIII столетий, которыми все еще пользуются; выше гумно с остатками сена и соломы на ветшающем полу; этот этаж гумна расположен слева за сараем, над хлевом – еще недавно конюшней, – дровяным складом, и у входа в сад домик с навесом, который мы называем «теплицей», где в холодную пору года хранятся апельсиновые деревья.