Текст книги "Песни Билитис"
Автор книги: Пьер Феликс Луис
Жанр:
Эротика и секс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Пьер Луис
Песни Билитис
Предисловие
Жизнь Билитис
Билитис родилась в IV в. до н. э. на востоке Памфилии, в горном городке на берегу Меласа. Это была печальная страна, окруженная горами Торос с густыми лесами на них. Здесь, в горах, реки начинались в скалах, в вышине покоились большие соленые озера, а равнины были наполнены тишиной.
Дочь финикийки и грека, она, по-видимому, не знала своего отца. Возможно, он умер до ее рождения. Мало объяснимо ее финикийское имя, которое могла ей дать только мать.
В этой пустынной стране она вела вместе с сестрами спокойную пастушескую жизнь. Подруги жили поблизости. На склонах Тороса пастухи стерегли стада. По утрам, с криком петуха, Билитис поднималась, чтобы подоить скот и выгнать его в стадо. Дождливыми днями девушки пряли шерсть. Они почитали нимф. Их фонтану предназначались и жертвоприношения. Часто Билитис беседовала с невидимыми нимфами.
Пасторальная жизнь ее кончилась после неудачной любви, о которой мало что известно, несмотря на многочисленные упоминания в ее песнях. Покинув маленькую дочь, она оставила Памфилию, чтобы никогда туда не возвращаться. Затем мы встречаем ее в Митиленах, куда она приехала морем вдоль азиатского берега. Ей было едва 16 лет. Лесбос был в то время центром мира. На полпути между прекрасной Аттикой и таинственной Лидией Митилены были столицей, затмевающей сами Афины, а по развращенности нравов превосходили Сард. Митилены располагались на азиатском полуострове и были окружены морем. С высоты храмов можно было видеть на горизонте Пергамский порт.
Широкие улицы города всегда наполняла толпа в пестрых пурпурных и гиацинтовых туниках, прозрачных шелках и желтых туфлях. Женщины носили тяжелые золотые серьги с огромными жемчужинами, а на руках – тяжелые браслеты из чеканного серебра. Волосы мужчин были умаслены и надушены благовониями. Голые лодыжки греков звенели от обвитых вокруг них змей из светлого металла. Жизнь в Митиленах не прекращалась и с наступлением темноты: двери отворены, звуки музыки, танцы, крики женщин. Питтакос издал указ, запрещающий ночные пиршества, но он не смог изменить укоренившихся традиций.
В обществе, где мужчины были по ночам заняты вином и танцовщицами, женщины пытались обрести утешение в своей среде.
Сафо была еще прекрасна, когда Билитис познакомилась с ней и воспела под именем Псаффа, которое она носила на Лесбосе. Безусловно, то была замечательная женщина, научившая маленькую пастушку слагать стихи. К сожалению, Билитис дает мало деталей об этой интересной фигуре. Но зато Билитис оставила около тридцати элегий о своей любви к девушке одного с ней возраста по имени Мназидика. По одному из стихов Сафо нам известно, что настоящее имя ее было Мнаис. Любовь эта длилась около десяти лет и оборвалась, видимо, из-за ревности Билитис.
Когда же Билитис поняла, что ничто более не удерживает ее в Митиленах, она переселилась на Кипр, где стала куртизанкой. В то время ими становились девушки самых знатных семей. Они поклонялись Афродите и пользовались уважением горожан. Билитис провела, по-видимому, на Кипре счастливую жизнь и прекратила петь, как она сама повествует об этом, в день, когда перестала быть любимой. В старости она пела для себя, и тогда-то, очевидно, и были написаны ее песни о жизни в Памфилии.
Гробница ее была найдена М.Г.Геймом в Палео-Лимиссо, у античной дороги, недалеко от Аматона, руины которого почти исчезли. Камни дома, где жила Билитис, предположительно находились на месте теперешней набережной Порт-Саида. Гробница не была разграблена, и Гейм проник в нее, взломав дверь. Стены ее были выложены черным амфиболитом, на котором и были выбиты все песни, а на саркофаге – эпитафии. Саркофаг был сделан из обожженной глины и накрыт крышкой, изображавшей покойницу: черные волосы, полуприкрытые глаза, подведенные тушью, как при жизни, на губах – улыбка. В саркофаге покоился скелет, украшенный драгоценностями и маленькой обнаженной Астартой. При первом же прикосновении эти хрупкие останки превратились в прах.
Пьер Луис
Буколики Памфилии
Речь материМать купает меня в сумерках, одевает при солнце, причесывает на свету; но если я выхожу при первых лучах луны, она стягивает на мне пояс двойным узлом.
Она говорит: «Играй с девственницами, танцуй с детьми, не смотри в окно, избегай речей юношей и страшись советов вдов.
Однажды вечером тебя, как и всех, кто-нибудь уведет в большой кортеж поющих барабанов и влюбленных флейт.
В этот вечер, когда ты пойдешь туда, Билито, ты оставишь мне три фляги желчи: одну – на утро, другую – на полдень, третью – для праздников».
Черные волосы покрывают мне спину, на голове – круглая скуфейка, на теле – рубашка из белой шерсти. Ноги бронзовые от солнца.
Если бы я жила в городе, то рядилась бы в золотые украшения, золотистые рубашки и серебряные туфли. Я гляжу на свои ноги в туфлях из пыли.
Псофис! приди, маленький бедняк! унеси меня к источнику. Обняв, омой мне ноги и, положив их на цветы, надуши соком оливок и фиалок.
Сегодня ты – мой раб. Ты последуешь за мной и будешь мне служить, а на закате дня я дам для матери твоей чечевицы из своего сада.
Однажды вечером я сидела перед дверью дома, как вдруг появился юноша – прохожий. Он посмотрел на меня, а я отвернулась. Он заговорил со мной, а я не ответила.
Он порывался приблизиться, а я прижалась к стенке и дала бы ему пощечину, если бы он сделал хоть шаг.
Тогда, отодвинувшись, он улыбнулся и сдунул на меня с ладони, молвив: «Получай поцелуй». А я закричала! и заплакала! да так, что прибежала мать.
Взволнованная, вообразившая, что меня укусил скорпион. Я плакала: «Он меня поцеловал». Мать тоже поцеловала меня и увела, обняв.
Частый дождь окропил все, очень нежно и тихо. Еще немного дождит. Я выйду под деревья. Босоногая, чтобы не испачкать туфель.
Весенний дождь деликатен. Ветви, нагруженные мокрыми цветами, издают оглушительный запах. Сверкает на солнце нежная кожа коры.
Увы! сколько цветов на земле! Сжальтесь над опавшими цветами. Не нужно их подметать и смешивать с грязью, сохраните для пчел.
Скарабеи и слизняки пересекают дорогу между лужами; я не хочу ни ступать по ним, ни спугивать золотую ящерицу, что вытянулась и мигает веками.
Я бросилась в ее объятья, рыдая, и долго она чувствовала поток моих горячих слез на своем плече, прежде чем моя боль утихла и я заговорила:
«Увы! я всего лишь ребенок. Юноши не смотрят на меня. Когда же наконец у меня будут такие же груди, как у тебя, что поднимают платье и призывают к поцелуям?
Никто не бросает любопытных взглядов на мою скользящую тунику, не подымает цветов, упавших с волос моих, не грозится убить меня, если свой поцелуй отдам другому!»
Она отвечала мне нежно: «Билитис, маленькая девственница, ты кричишь, словно кошка при луне, и поступаешь безрассудно.
Таких, слишком нетерпеливых девушек, не выбирают рано».
Я купаюсь в лесной реке и боюсь наяд, что живут в темной воде.
Зову их. А чтобы привлечь – вплетаю в затылок ирисы, черные, как мои волосы, черные ирисы с желтыми нитями гвоздик.
Из длинных плавучих трав я мастерю зеленый пояс и, чтобы видеть его, сжимаю груди, слегка склонив голову.
И я взываю: «Наяды! Наяды! поиграйте со мной, будьте добры!».
Но наяды прозрачны, и, быть может, сама не зная, я ласкаю их легкие руки.
Наши матери отяжелели одновременно. А в этот вечер она выходит замуж. Мелисса, моя самая дорогая подруга. Розы еще лежат на дороге, факелы продолжают пылать.
А я возвращаюсь с мамой тем же путем и мечтаю. Итак, я стану такой же, как она сегодня. Я тоже – взрослая девушка?
Этот кортеж, эти флейты, эта свадебная песнь и цветущая колесница жениха, весь этот хоровод в иной вечер закружится вкруг меня среди оливковых ветвей.
Как и Мелисса в этот час, я обнажусь перед мужчиной, я познаю ночь любви, а потом младенцы будут насыщаться из моих вздыбленных грудей.
Назавтра я пришла к ней, и мы покраснели, увидев друг друга. Она пригласила меня войти в свою комнату, чтобы побыть наедине.
Мне нужно было столько ей сказать! Увидев ее, я все позабыла. Я не решалась даже броситься к ней на шею и смотрела на ее верхний пояс…
И мне было удивительно: ничто в лице ее не изменилось, она по-прежнему моя подруга. Конечно, со вчерашнего дня она познала вещи, что вселяют робость в меня.
Внезапно сажусь к ней на колени, обнимаю ее и шепчу на ухо быстро, тревожно. Тогда она прижимает щеку к моей и все мне рассказывает…
– Тень дерев, где она, скажи мне, где моя возлюбленная?
– Она спустилась на равнину.
– Равнина, куда ушла моя возлюбленная?
– Она пошла к реке.
– Прекрасная река, скажи мне, видела ли ты ее проходящей, не возле тебя ли она?
– Она предпочла мне дорогу.
– Дорога, видишь ли ты еще ее?
– Она покинула меня ради пути.
– О белый путь, путь в город, скажи мне: куда увел ты ее?
– На золотую улицу, что ведет в город Сарды.
– О улица света, касалась ли ты босых ее ног?
– Она вошла в царский дворец.
– О дворец, великолепие земли, верни мне ее!
– Посмотри: у нее на грудях – ожерелья, а в волосах – кисти цветов; сто жемчужин – вдоль голеней, две руки – вкруг ее стана.
Гроза длилась всю ночь. Селенис с прекрасными волосами пришла прясть со мной.
Она осталась из боязни увязнуть в глине после ливня, и, прижавшись друг к другу, мы заполнили мою маленькую постель.
Когда девушки спят вместе, сон стоит за дверью. «Билитис, скажи мне, скажи, кого любишь?» Ее нога скользит по моей, нежно лаская.
И она говорит: «Я знаю, кого любишь ты, Билитис. Закрой глаза. Я – Ликас». Я отвечаю, касаясь ее: «Разве не вижу я, что ты – девушка? Шутка твоя неуместна». Но она продолжает: «Нет, правда, я – Ликас (если ты смежишь вежды), вот руки его, вот его длани».
И нежно, в тиши, она очаровывает меня и вводит в заблуждение…
Очищенные ритуальным омовением и облаченные в туники, мы возложили на землю руки, нагруженные ветвями олив.
«О, подземная Персефона (или пусть ты носишь другое имя, если оно нравится тебе), выслушай нас, о Ведьма Тьмы, бесплодная неулыбчивая Королева.
Коклис, дочь Трасиманоса, больна, и больна опасно. Не призывай ее пока. Ты знаешь: ей не вырваться из твоих объятий. Попозже, однажды, ты призовешь ее.
Не увлекай ее за собой так рано, о невидимая Госпожа! Она оплакивает невинность свою и взывает к тебе через нас, а мы, чтобы спасти ее, дадим тебе трех нестриженых черных овец».
На весь долгий день мать закрыла меня с сестрами, которых я не люблю, и что переговариваются между собой тихими голосами. А я – в уголке, с нитью пряжи.
Кудель, я наедине с тобой, и у меня нет иного собеседника. Ты, в парике из белой шерсти, напоминаешь старую даму. Выслушай же меня.
Если бы я могла, то не осталась бы в тени стен, скучая с пряжей. Я бы спала в фиалках на склонах Тороса.
Но он еще беднее нас, и моя мать не хочет нашей свадьбы. Я же обещаю тебе: либо не видать мне свадьбы, либо это будет только он, кто пронесет меня через порог.
В день Гиацинтов он подарил мне выточенную из тростника дудочку прекрасной формы с наконечником из белого воска, нежным на губах моих, точно мед.
Он научил меня играть, сидя на его коленях, отчего в меня вселялась дрожь. После меня сыграл он, да так нежно, что с трудом было слышно.
Нам нечего было сказать друг другу, настолько мы были близки, но песня наша захотела повторения, и мало-помалу наши губы соединились на флейте…
Поздно. Песня зеленых лягушек, что начинается с ночью. Мать моя никогда не поверит, что я так долго искала утерянный пояс…
Он сказал мне: «В эту ночь я проснулся. Я оплел свою шею твоими волосами. И они были, словно черное ожерелье на моей груди.
Я их ласкал, они были моими, и мы были опутаны этими волосами, губы к губам, точно два лавра – одним корнем.
И мало-помалу мне стало казаться, что я становлюсь тобой и что ты вошла в меня, как мечта, настолько члены наши сплелись».
Когда же он кончил, то положил нежно руки на мои плечи и посмотрел так ласково, что я опустила глаза, вся трепеща.
Ночь так глубока, что проникает в мои глаза.
– Ты не увидишь дороги. Ты заблудишься в лесу.
– Шум водопада наполняет мне уши.
– Ты не услышишь голоса возлюбленного, даже если он будет всего лишь в двадцати шагах.
– Запах цветов так силен, что я изнемогаю и готова упасть.
– Ты его не почувствуешь, даже если он пересечет тебе путь.
– Ах! Он так далеко отсюда, по другую сторону гор, но я вижу его и слышу, и чувствую так, как если бы он касался меня.
Сначала я не ответила, и стыд залил мне щеки, а удары сердца ранили грудь.
Затем я воспротивилась и сказала: «Нет. Нет». И отвернулась, а поцелуй не достиг моих губ и любовь – сжатых колен.
Тогда он попросил прощения. Он целовал мои волосы, и я чувствовала его опаляющее дыхание, а он ушел… Теперь я одна.
Смотрю на опустевшее место, на пустынный лес, на истоптанную землю…
И я разбила в кровь свой кулак и задушила крик в траве.
Я сплю совсем одна, словно куропатка, в вереске… Легкий ветерок, шум воды, нега ночи удерживают от пробуждения.
Я сплю, беспечная, и просыпаюсь, крича. И я борюсь и плачу, но уже поздно… Да и что могут руки ребенка?
Он же не оставляет меня. Напротив, еще нежнее, он держит меня в объятьях и прижимает к себе. А я ничего не вижу в мире: ни земли, ни деревьев, а только – свет его глаз.
Тебе, победоносный Кипр, я посвящаю этот дар, влажный от росы, остатки боли девственницы – свидетельство моего сна и сопротивления.
Когда он пришел – я спрятала лицо в ладони. А он сказал: «Ничего не бойся. Кто видел наш поцелуй? Ночь да луна».
– И звезды, и первая заря. Луна, отражаясь в озере, сказала о нем воде под ивами. Озерная вода доверила тайну веслу.
Весло передало ее лодке, а та сказала рыбаку. Увы! Увы! Если бы то было все! Но рыбак рассказал все одной женщине.
Рыбак поведал все женщине: мой отец, моя мать и мои сестры узнали об этом, и вся Эллада вскоре узнает.
Женщина, закутанная в белую шерсть. Другая, облаченная в шелк и золото. Третья, увитая цветами, зелеными листьями и виноградом.
Я же всегда обнажена. Возлюбленный мой, возьми меня такой, какая я есть: без платья, украшений и сандалий. Вот Билитис, единственная.
Волосы мои черны своей чернотой, губы – красны своей краснотой. Локоны колышутся вкруг меня, свободные и круглые, словно перья.
Возьми меня такой, какой сотворила мать в далекую ночь любви, и если я еще нравлюсь тебе, не забудь сказать об этом.
Когда река поднимется к вершинам гор, покрытым снегами; когда посеют ячмень и пшеницу в подвижные борозды моря; когда сосны станут рождаться из озер, а кувшинки – из скал, когда солнце почернеет; когда луна упадет на траву, тогда, только тогда я возьму другую женщину и позабуду тебя, Билитис, душа моей жизни, сердце моего сердца.
Так мне сказал он, так мне сказал он. Какое мне дело до остального мира, где живешь ты? Безрассудное счастье. Что может сравниться со счастьем моим?!
Теперь его разыскиваю я. Каждую ночь, крадучись, я ухожу из дома и иду по длинной дороге до луга, чтобы видеть его спящим.
Несколько раз я долго и молча глядела на него, счастливая лишь оттого, что вижу его, и я приближала свои губы к его губам, чтобы поцеловать его дыхание.
Затем, внезапно, я простираюсь на нем. Он просыпается в моих объятьях и не в силах подняться из-за моего сопротивления. Он уступает и смеется, и обнимает меня. Так мы играем ночами.
Первая заря, о злой свет. Ты? Уже? В какой темной пещере, на каком подземном лугу могли бы мы долго любить друг друга, позабыв о тебе?..
Спи. Я попросила тебе игрушек из Сарда и одежду из Вавилона. Спи. Ты – дочь Билитис и Царя восходящего солнца.
Леса – дворцы, что построены для тебя одной, и я отдаю их тебе. Стволы сосен – колонны, высокие ветви – своды. Спи.
Чтобы не разбудить тебя, я продала солнце морю. Ветер от крыльев голубки легче дыхания твоего.
Моя дочка, плоть от плоти моей, ты скажешь, как проснешься: хочешь ли ты равнину, или горы, или луну, или белый кортеж богов.
Я разделась, чтобы забраться на дерево: голыми ногами обнимаю гладкую влажную кору, сандалии ступают по веткам. На самом верху, но все еще в знойной тени я оседлала развилку и теперь болтаю пятками в пустоте. Прошел дождь. Капли воды падают на меня и струятся по телу. Ладони перепачканы мхом, а стопы красны от разбитых цветов. Когда по дереву бежит ветерок, мне чудится, что оно оживает. Тогда я плотнее сжимаю ноги и припадаю в поцелуе к заросшему затылку ветви.
Пойте, пойте пасторали, призывайте Пана, бога летнего ветра! Я пасу стадо, а Селенис – свое в круглой тени трепетной оливы. Селенис заснула на лугу. Потом просыпается, бежит, ловит цикад, собирает цветы и травы, умывается в свежей воде источника.
Я пряду нить, выдергивая шерсть из белых овечьих спинок.
В небе проплывает орел.
Тень оливы передвигается, я переношу за ней корзину с цветами и кувшин с молоком.
Пойте, пойте пасторали, призывайте Пана, бога летнего ветра!
Я любима маленькими детьми; завидев меня, они спешат ко мне, хватаются за тунику, за ноги своими рученками.
Они собирают для меня цветы, отдают пойманных скарабеев, а когда у них ничего нет, они гладят меня и усаживают перед собой, целуют в щеки, кладут головы мне на грудь и умоляют глазами: я уже знаю, о чем их мольбы: «Билитис, дорогая, расскажи нам историю Персея и Елены, мы такие сегодня послушные».
Метиленские элегии
КорабльПрекрасный корабль, доставивший меня сюда вдоль Ионического берега, я покидаю тебя в сверкающем море, чтобы легкой ногой ступить на песчаный берег.
Ты возвратишься в край, где дева была подругой нимф. Не забудь же поблагодарить невидимых советчиц и отнести им в дар эту ветвь, сорванную рукою моей.
Ты был сосной, и в горах опаляющий Нотос колебал твои игольчатые ветви, белок твоих и птиц.
Пусть же Борей сопутствует тебе и мягко внесет в порт по прихоти благосклонного моря в сопровождении дельфинов.
Я протираю глаза…. Кажется, уже день. Ах! Кто это рядом? Женщина? Я все позабыла из-за Пафии… О Хариты! Как стыдно мне!
В какую страну приехала я, и что это за остров, где таким вот образом занимаются любовью? Если бы не любовная моя усталость, то думалось бы, что то был сон… Возможно ли, чтобы то была Псаффа?!
Она спит. Она прекрасна, несмотря на свои остриженные, как у атлета, волосы. Это странное лицо, эта мужская грудь и прямые бедра.
Я хочу уйти до того, как она проснется. Увы! Я – у стены. Мне необходимо переступить через нее. Я страшусь задеть ее бедро: как бы она вновь не овладела мной.
Две девушки привели меня к себе, и, лишь затворилась дверь, они зажгли светильник и пожелали станцевать для меня.
Их щеки ненакрашены и бронзовые, словно их маленькие животы. Они держатся за руки и говорят, говорят в приливе веселья.
Усевшись на матрац, Глотис запела высоким голосом, отбивая ритм ладошкой.
Киссия танцевала, затем остановилась, запыхавшись от смеха, и, взяв свою сестру за грудь, укусила ее в плечо и повалила, словно козу, желавшую поиграть.
И тогда вошла Силикма, окинув нас фамильярным взглядом. Она уселась на скамью. И посадила Глотис на одно колено, а Киссию – на другое и молвила:
«Приблизься, малышка». Но я сторонилась ее. Она повторила: «Ты страшишься нас! Приблизься, эти дети любят тебя. Они научат тебя всему, что ты отвергаешь – медовым ласкам женщин.
Мужчины грубы и ленивы. Ты познала их, конечно. Ненавидь их. У них плоская грудь, жесткая кожа, стриженые волосы, мохнатые руки. А женщины, они прекрасны.
Только женщины, одни женщины понимают толк в любви. Останься с нами, Билитис, останься. И если у тебя пылкое сердце, ты, словно в зеркале, увидишь красоту свою в телах твоих возлюбленных».
Глотис или Киссию, не знаю, кого выбрать супругой. Столь несхожи они, что я боюсь ошибиться в выборе.
Каждая из них одной рукой держит меня за руку, а другой – за грудь. Но кому из них отдам я губы свои? свое сердце? и все, что невозможно поделить?
Позорно оставаться таким вот образом втроем под одной крышей. Об этом уже судачат в Митиленах. Вчера пред храмом Арес одна из проходивших женщин не поклонилась мне.
Пожалуй, я предпочту Глотис, но нет, я не в силах отвергнуть и Киссию. Что станется с нею? Оставлю-ка я обеих и выберу совсем другую.
