Текст книги "О телевидении и журналистике"

Автор книги: Пьер Бурдье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

2. Невидимая структура и ее эффект

Чтобы выйти за пределы описания (каким бы подробным оно ни было) того, что происходите телестудии и попытаться найти объясняющие меха низмы журналистских практик, мне придется ввести одно техническое, но необходимое понятие – «поле журнализма». Журналистский мир – это микрокосм, подчиняющийся своим собственным правилам и определяемый позицией, которую он занимает по отношению к остальному миру, а также отношениями притяжения и отталкивания, которые его связывают с друшми микрокосмами. Заявить, что он независим и регулируется собственными законами, означает, что происходящее в нем не может быть непосредственно выведено из внешних факторов. Именно это лежало в основе моего несогласия с объяснением журналистского мира, опирающимся только на экономические факторы. Например, все, что происходит на канале TF1, не объясняется исключительно его принадлежностью компании Bouygues. Без сомнения, объяснение, не принимающее во внимание этот факт, было бы неудовлетворительным, но объяснение, основанное только на нем, не менее неудовлетворительно. А может быть и более, потому что на первый взгляд такое объяснение кажется исчерпывающим. Существует особая форма слепого материализма, связанная с марксистской традицией, которая обличает, не объясняя.

Доли рынка и конкуренция

Чтобы понять, что происходит на TF1, нужно принять во внимание все, чем TF1 обязано факту своего положения в универсуме объективных отношений между различными телеканалами, находящимися в состоянии конкуренции. Форма этой конкуренции незаметным образом определяется невидимыми силовыми отношениями, на которые указывают такие признаки, как доля рынка, приходящаяся на различные каналы, авторитет у заказчиков, наличие престижных журналистов и т. д. Другими словами, существуют не просто определенные взаимоотношения между каналами: люди которые общаются или не общаются, читают тексты друг Друта, оказывают друг на друга взаимное влияние – все, о чем я до сих пор говорил, – но еще и абсолютно не видимые силовые; отношения. Поэтому чтобы понять, что происходит на TF1 или Arte, нужно принять во внимание совокупность объективных силовых отношений, составляющих структуру поля. Например, в поле экономических предприятий какое-нибудь мощноепредприятие может практически полностью изменить экономическое пространство. Через понижение цен оно может перекрыть вход на рынок для новых предприятий, установив что-то вроде входного барьера. И это не обязательно является результатом чьих-то целенаправленных усилий. TF1 изменила аудиовизуальный пейзаж просто потому, что обладает совокупностью особых видов власти, оказывающих воздействие на этот универсум и реально воплощающихся в долях рынка. Эта структура не замечается ни телезрителями, ни журналистами. Они ощущают ее последствия, но не видят, насколько довлеют над ними относительный вес институции, в которой они находятся, а также их положение и вес в этой институции.

Пытаясь понять, что может сделать тот или иной журналист, необходимо принять во внимание целый ряд параметров: во-первых, позицию органа информации, в котором он работает (например, TF1 или «Монд») в журналистском поле, а во-вторых, его собственное положение в пространстве редакции газеты или телеканала. Поле – это структурированное социальное просгранстпо: поле сил (в котором присутствуют господствующие; и подчиненные, связанные постоянными отношениями неравенства), но в то же время поле борьбыза изменение или сохранение; данного поля сил. Внутри этого универсума каждый использует в конкурентной борьбе с другими силу (относительную), которой он располагает и которая определяет его положение в поле и, следовательно, стратегии. Экономическая конкуренция между телевизионными каналами или печатными изданиями за зрителей или читателей, или, как еще говорят, за доли рынка, конкретно воплощается в форме конкуренции между журналистами. В этой конкуренции ость свои особые ставки: сенсация, эксклюзивная информация, профессиональная репутация и т. п. Она не ощущается и но мыслится как чисто экономическая борьба за получение прибыли, на деле оставаясь подчиненной условиям, связанным с позицией данного органа прессы в силовых, экономических и символических, отношениях.

В настоящее время существуют невидимые объективные отношения между людьми, которые, возможно, никогда друг с другом не встретятся (журналисты из «Монд динломагик» и TF1, как крайний пример), но которым приходится в своей деятельности осознанно или неосознанно принимать во внимание влияющие на нее условия и эффекты, вызванные их принадлежностью к единому универсуму. Другими словами, если мне нужно узнать, что сегодня напишет или скажет тот или иной журналист, что он сочтет очевидным, а что немыслимым, естественным или недостойным, то мне необходимо определить его положение в этом прост ранстве, т. е. специфическую власть, которой обладает орган прессы, где он работает, измеряемый в числе других показателей его экономическим весом, удерживаемой им долей рынка, а также его символическим значением, измерить которое гораздо сложнее. (На самом деле, чтобы анализ стал полным, необходимо принять во внимание положение национального медиа поля в поле мировом и, например, технико-экономическое, но особенно, символическое господство американского телевидения, являющегося образцом, источником идей и приемов для многих журналистов).

Чтобы лучше понять эту структуру в ее нынешнем состоянии, следует обратиться к истории ее становления. В 50-е годы телевидение почти но было представлено в журналистском поле; когда речь заходила о журнализме, мало кто упоминал о телевидении. Телевизионщики находились во вдвойне подчиненном положении: из-за того, ч то их подозревали в зависимости по отношению к политической власти, они были доминируемы с символической, культурной точки зрения, с точки зрения престижа; они находились также в экономическом подчинении, поскольку зависели от финансовой помощи государства и, следовательно, были куда менее эффективны и могущественны. С годами (следовало бы более подробно описать этот процесс) положение изменилось с точностью до наоборот, и телевидение стремится к экономическому и символическому господству в журналистском поле. Это заметно, в частности, по кризису газет: некоторые из них прекратили свое существование, другим постоянно приходится задаваться вопросом собственного существования и завоевания и удержания читателей. В самом тяжелом положении, по крайней мере во Франции, оказались те из них, что предлагали своим читателям, главным образом, хронику происшествий и спортивные новости и которым нечего было противопоставить телевидению, все чаще обращающемуся к подобного рода сюжетам, поскольку оно не попало под господство серьезного журнализма (который помещал и помещает на переднем плане, на первой странице новости международной политики и политический анализ, отводя хронике происшествий и спортивным новостям разумное место).

Анализ, сделанный сейчас мною, слишком поверхностный. Следовало бы детально описать, создать (к сожалению, никто пока еще этого не сделал) социальную историю изменения взаимоотношений между различными СМИ (а не только одного из них). Именно на уровне структурной истории универсума в целом проявляется самое важное. В поле большое значение имеет относительный вес различных СМИ: какая-нибудь газета может оставаться абсолютно такой же как раньше, не потерять ни одного из своих читателей, ни капли не измениться и, в то же время, сильно трансформироваться, потому что его относительные вес и позиция в пространстве изменились. Например, та или иная газега теряет свое господствующее положение, когда ее власть изменять пространство вокруг себя слабеет, и она перестает задавать тон. Можно сказать, что в мире печатного журнализма «Монд» задавала тон. В уже существовавшем поле с оппозицией, отмечаемой всеми историками журнализма, между газетами, предлагающими news, т. е. новости, и газетами, предлагающими views, т. е. точку зрения, анализ и т. п.; между многотиражками вроде «Франс Суар» и газетами с относительно небольшим тиражом, но пользующимися почти официальным авторитетом, «Монд» занимала хорошее положение сразу по двум этим критериям. Ее тираж был достаточно велик чтобы рекламодатели считали ее могущественной, и она располагала достаточным символическим капиталом чтобы пользоваться авторитетом. Она соединяла в себе оба фактора власти в этом поле.

Аналитические газеты появились в конце XIX века как реакция на многотиражные газеты, жадные до сенсаций, которые внушали страх и отвращение образованным читателям. Появление такого средства воистину массовой информации как телевидение было беспрецедентным разве что по своему размаху. Здесь я хочу сделать отступление. Самая большая проблема социологов не впасть в одну из двух симметричных иллюзий: иллюзию «доселе невиданного» (есть социологи, обожающие это: настоящий шик – объявить во всеуслышание, особенно по телевидению, о чем-то ранее не существовавшем, о революции), или иллюзию «неизменного» (это, как правило, касается консервативных социологов: «нет ничего новою под солнцем, всегда будут господствующие и подчиненные, богатые и бедные…»). Такой риск всегда существует, и он тем более велик, что сравнивать различные эпохи очень трудно: сравнение можно производить только на уровне структур, поэтому велика опасность ошибиться и принять за нечто доселе неслыханное что-нибудь вполне обычное просто из-за недостатка знаний. Это одна из причин, по которой журналисты иногда представляют собой опасность: будучи не всегда хорошо образованными, они удивляются вещам, но представляющим из себя ничего особенного, и оставляют без внимания совершенно поразительные вещи… Нам, социологам, необходима история. К сожалению, во многих областях, в частности, в области истории последнего времени число работ пока недостаточно, особенно когда речь заходит о таких новых явлениях, как журналистика.

Сила банализации

Возвращаясь к проблеме следствий появления телевидения, необходимо заметить, что эта оппозиция существовала и раньше, но никогда еще она не была настолько сильной (я прибегаю к компромиссу между «доселе невиданным» и «неизменным»). Своей способностью к доступу к самой широкой аудитории телевидение поставило печатную журналистику и культурный мир в целом и совершенно ужасное положение. Рядом с ним наводящая ужас желтая пресса (Реймонд Вильямс высказал предположение, что романтическая революция в поэзии была вызвана ужасом, который внушало английским писателям появление массовой желтой прессы) – это просто пустяки. Своим размахом, своим совершенно экстраординарным весом телевидение вызывает последствия, которые, не будучи беспрецедентными, все же являются абсолютно неслыханными.

Например, число зрителей вечернего выпуска новостей больше, чем совокупное число читателей всех утренних и вечерних газет Франции. Если информация, поставляемая таким СМИ, становится информацией omnibus, без «шероховатостей», единообразной, можно себе представить возможные политические и культурные последствия этого. Это хорошо известное правило: чем больше то или иное СМИ или средство творческого выражения стремится к завоеванию широкой публики, тем больше оно теряет свои «шероховатости», все то, что может разделять или исключать (возьмите, к примеру «Пари-Матч»), тем больше оно должно стараться «никого не шокировать», не поднимать других проблем, кроме тех, что не вызывают последствий. В повседневной жизни много времени уделяется разговорам ни о чем, например, о погоде, поскольку эта тема не вызывает противоречий: кроме ситуации, в которой, находясь в отхгуске, вы сталкиваетесь с крестьянином, которому нужен дождь, погода – это воистину неконфликтная тема для разговора. Чем больше увеличивает газета свой тираж, тем больше места она выделяет для сюжетов omnibus,не вызывающих проблем. Материал конструируется в соответствии с категориями восприятия читателей.

Именно поэтому описанная мною коллективная деятельность, стремящаяся к однообразию и банализации, к конформизму и деполитизации, прекрасно выполняет свою функцию, хотя никто не является субъектом этой деятельности в прямом смысле слова, хотя она не осознается как таковая и не есть реализация чьей-либо воли. В социальном мире часто можно наблюдать, как нечто происходит как бы само собой: не являясь результатом чьего-либо желания, кажется, что это именно так («так было задумано»). Именно этим опасна упрощающая критика: она освобождает от необходимости выполнять работу, цель которой – понимание таких явлений, как, например, тот факт, что независимо от чьих-либо усилий, без непосредственного вмешательства финансирующих телевидение людей, получился такой странный продукт как «телевизионный выпуск новостей», устраивающий всех, подтверждающий уже известные вещи и, что особенно важно, оставляющий без изменения ментальные структуры. Есть революции, затрагивающие материальные основы общества (например, национализация церковной собственности); термин «революция» обычно указывает на них. Существуют также символические революции, производимые творческой интеллигенцией, учеными, великими религиозными и, реже, политическими пророками. Такие революции затрагивают ментальные структуры, т. е. изменяют наше видение и мышление. Например, в том, что касается живописи, Мане потряс основы главной оппозиции, структуры, согласно которой строилось все академическое образование: оппозиции между старинным и современным. Если бы такой мощный инструмент как телевидение попытался обратить свое внимание на подобную символическую революцию, уверяю вас, что его бы быстро остановили… Но на самом деле, без чьего-либо вмешательства, исключительно в результате следования логике конкурентной борьбы и механизмов, о которых я говорил, телевидение даже не пытается сделать что-нибудь в этом роде. Оно полностью соответствует ментальным структурам телезрителей. Можно упомянуть, например, о морализаторском духе телевидения, который следовало бы проанализировать с такой точки зрения. Андре Жид сказал: «добрые намерения дают плохую литературу», зато они обеспечивают хороший рейтинг. Морализм телевизионщиков – неплохая пища для размышления: часто бывая циниками, они, тем не менее, высказываются в духе совершенно удивительного морального конформизма. Наши ведущие новостей, теледебатов, спортивные комментаторы берут на себя моральное руководство обществом и без особых усилий становятся проводниками типичной мелкобуржуазной морали, говоря, «что нужно думать» о так называемых «проблемах общества», агрессии на городских окраинах или насилии в школах. То же самое можно сказать об области искусства и литературы. Самые известные из так называемых литературных передач служат – во все более раболепной манере – укреплению уже сложившихся ценностей: конформизму, академизму, рыночной конъюнктуре. Значение журналистов (или журналистского поля) в социальном мире связано с их фактической монополией на средства производства широкого распространения информации и, благодаря этим средствам, на доступ простых граждан, а также других производителей культурной продукции (ученых, аргистов, писателей) к тому, что иногда называют «публичным пространством», т. е. к широкому распространению. (Именно эта монополия становится препятствием для отдельных граждан, членов ассоциаций и общественных движений, желающих широко распространить какую-либо информацию). Занимая низшее, подчиненное положение по отношению к другим полям культурного производства, они осуществляют особое, редкое господство: они располагают властью над средствами публичного самовыражения и существования, доступом к известности, к общественному признанию(что для некоторых интеллектуалов и политических деятелей является очень важным). Поэтому они (или по крайней мере самые могущественные из них) пользуются уважением, не соответствующим их интеллектуальным заслугам… Они могут частично оборачивать в свою пользу эту власть общественного признания (тот факт, что даже самые известные журналисты занимают низшее структурное положение по отношению к категориям, над которыми в некоторых случаях им выпадает господствовать, например, по отношению к интеллектуалам – попасть в число которых является их заветным желанием – или по отношению к политическим деятелям, без сомнения способствует объяснению их устойчивой антиинтеллектуалистской установки).

Но главное, что, располагая возможностью доступа к общественному вниманию и самовыражению, до появления телевидения абсолютно немыслимого для даже самых знаменитых производителей культурной продукции, они обладают возможностью навязать свои принципы видения мира, свою проблематику, свою точку зрения всему обществу. Мне могут возразить, что мир журналистики разнообразен и неоднороден, а стало быть – способен передавать различные мнения и точки зрения, предоставив им условия для собственного выражения (совершенно справедливо, что до определенного момента и при наличии минимального символического веса можно играть, делая ставку на конкуренцию между журналистами и изданиями). Тем не менее, как и все другие поля, журналистское поле основывается на совокупности общих предпосылок и верований (независимо от различий позиций и мнений). Эти предпосылки, являющиеся составной частью особой системы категорий мышления, особого отношения к языку, всего того, что включает в себя понятие «проходного материала», лежат в основе отбора фактов социальной реальности, производимого журналистами, впрочем, это касается всей области культурного производства. Нет такого дискурса (научного анализа, политического манифеста и т. п.) или общественной акции (демонстрации, забастовки и т. д.), которые для того чтобы получить доступ к телезрителю не оказались бы подвержены испытанию таким журналистским отбором, т. е. цензурой.Ее осуществляют сами журналисты, которые, даже не отдавая себе в этом отчет, оставляют только то, что способно их заинтересовать,«обратить на себя их внимание», т. е. только то, что соответствует их категориям, их видению мира, оставляя без внимания прочие продукты символического выражения, заслуживающие внимания всех.

Другим, менее заметным, последствием увеличения относительного веса телевидения в пространстве СМИ и усиления влияния коммерциализации на телевидение, отныне занимающее господствующее положение, стал переход от политики культурного воздействия к своеобразной «спонтанной» демагогии. Особенно она заметна на телевидении, но постепенно завоевывает и так называемые серьезные издания, которые отводят все большее место такого рода рубрикам как «письма читателей», «свободная трибуна» или «свободное мнение». Телевидение пятидесятых годов брали на себя культурную «миссию» по формированию вкусов широкой публики и в некотором роде пользовалось своей монополией, чтобы навязать всем продукцию, заявляющую себя как культурную (документальные фильмы, экранизации классических произведений, культурные дебаты и т. д.). Телевидение девяностых льстит этим вкусам и эксплуатирует их с целью завоевания большой аудитории, но предлагает телезрителям примитивную духовную пищу, образцом которой являются ток-шоу, биографические исповеди, выставляющие напоказ без всякого стеснения пережитое, часто носящее экстремальный характер и способное удовлетворить страсть к своеобразному вуайеризму и эксгибиционизму (впрочем как и телевизионные игры, в которых все стремятся поучаствовать, даже в качестве зрителей, чтобы хоть на мгновение попасть на экран). Тем не менее, я не разделяю ностальгию, которую некоторые испытывают по отношению к педагогико-патерна-листскому телевидению прошлого, и считаю, что оно не менее, чем популистский спонтанеизм и демагогическое подчинение вкусам толпы, противоречит истинно демократическому использованию средств массовой информации.

Борьба, регламентируемая рейтингом

Нужно выйти за пределы видимого, за пределы того, что можно наблюдать в телестудии и даже за пределы конкурентной борьбы внутри журналистского поля и достичь уровня расклада сил между различными СМИ, поскольку от него зависит сама форма, которую примут взаимоотношения [внутри журналистского поля]. Чтобы понять, почему между тем или иным журналистом регулярно по определенному поводу возникает спор, необходимо учесть положение органа прессы, который эти люди представляют, в журналистском пространстве, а также положение этих людей в этих органах прессы. Так, чтобы понять, что может, а что не может быть напечатано в редакторской рубрике газеты «Монд», нельзя забывать об этих двух факторах. Такое связанное с положением принуждение в жизни принимает форму запретен и этических внушений: «это не совместимо с традицией „Монд“» или «это противоречит духу „Монд“», «здесь так не делается» и т. д. Все эти ситуации, выраженные в форме этических установок, являются воплощением структуры поля относительно лица, занимающего в нем определенную позицию.

В рамках того или иного поля различные актеры часто имеют представления полемического характера о других агентах, с которыми они находятся в состоянии конкуренции, оскорбляют их или повторяют стереотипные суждения в их адрес (в спортивном пространстве в каждом спорте существуют стереотипные представления о других видах спорта. Например, регбисты называют футболистов «безрукими»). Эти представления часто представляют собой стратегию борьбы, принимающей во внимание существующий расклад сил и стремящейся его изменить или сохранить. В настоящее время журналисты печатной прессы и особенно те из них, кто занимает в ней подчиненное положение, работая в небольших изданиях или на скромных должностях, делают очень критические высказывания в адрес телевидения.

На самом деле, такие представления суть выражение определенной позиции, в ко торой главным образом проявляется в более или менее завуалированной форме положение того, кто ее выражает. В то же время, эти стратегии направлены на изменение этого положения. Сегодня в журналистской среде вызванная телевидением борьба является ключевой, поэтому этот объект так труден для изучения. Добрая часть считающихся научными высказываний о телевидении есть лишь повторение того, что телевизионщики говорят о телевидении. (Журналисты тем скорее сочтут хорошим того или иного социолога, чем меньше расхождений будет между тем, что он говорит, и тем, что они полагают.

Поэтому нс стоит надеяться – впрочем, оно и к лучшему – на популярность у телевизионщиков, если пытаешься рассказать правду о телевидении). Вместе с тем, наблюдается послед о нательное отступление печатной журналистики под натиском телевидения: все больше становится место, отводимое телеприложению во всех без исключения газетах; журналисты жаждут попасть работать на телевидение (а также, естественно, показаться на экране, что придает им вес в их собственной газете. Журналист, претендующий на значительность, должен иметь свою передачу на телевидении. Случается даже так, что тележурналисты получают очень важные должности в печатных изданиях, что ставит под вопрос саму специфичность письменного выражения, ремесла: если какая-нибудь телеведущая может запросто с тать главным редактором газеты, возникает вопрос, в чем состоит специфическая компетенция журналиста).

То, что в Америке обозначается словом agendo(о чем нужно сказать, важные проблемы, сюжеты для редакторской рубрики), все больше определяется телевидением (в описанном мною процессе круговорота информации влияние телевидения является определяющим, и если случается, что какая-нибудь тема – событие, дискуссия – бывает поднята журналистами печатной прессы, она становится детерминирующей, центральной, только если подхватывается телевидением и в силу этого приобретает политическую действенность). Это представляет собой угрозу положению журналистов печатной прессы и одновременно ставит под вопрос саму особенность их профессии. Все, о чем я говорю, нуждается в уточнениях и проверке, являясь как подведением итогов целого ряда исследований, так и исследовательской программой, поскольку речь здесь идет об очень сложных явлениях, знание о которых может продвинуться только благодаря значительной эмпирической работе (что не помешало некоторым самопровозглашенным адептам несуществующей науки «медиалогии», не затруднив себя проведением исследования, предложить свои поспешные заключения о состоянии мира СМИ).

Но наиболее важен тот факт, что из-за увеличения символического значения телевидения, а среди конкурирующих телеканалов тех из них, кто с наибольшим цинизмом и успехом делает выбор в пользу сенсационного, зрелищного, выходящего за рамки повседневности материала, в журналистском мире наблюдается тенденция к навязыванию особого представления об информации, до недавнего времени но выходящего за пределы так называемой желтой прессы, освещающей спортивные события и хронику происшествий. И одновременно с этим особая категория журналистов – высоко оплачиваемых за свою способность без угрызений совести следовать ожиданиям наименее взыскательной публики, самых циничных и глухих по отношению к какой бы то ни было деонтологии и тем более к политическим проблемам – сгремится навязать свои «ценности», предпочтения, стиль жизни и речи, свой «человеческий идеал» остальным журналистам. Движимые конкурентной борьбой за увеличение своей доли рынка, телевизионные каналы все чаще прибегают к старым приемам желтой прессы, отводя ведущее или практически все свое место хронике происшествий и спортивным новостям. Все чаще случается так, что независимо от происходящего в мире, главный сюжет информационного выпуска посвящается результатам чемпионата Франции по футболу или какому-нибудь другому спортивному событию, напрямую подключаемому к вечернему выпуску новостей, или наиболее бессодержательному и ритуализированному аспекту политической жизни (визитам лидеров иностранных государств, визитам главы государства за рубеж и т. д.), не говоря уже о природных катастрофах, происшествиях, пожарах, в двух словах, тому, что может вызвать простое любопытство и не требует наличия особой, например, политической, компетенции.

Хроника происшествий, как я говорил, создает эффект политической пустоты, деполитизирует и сводит мировую жизнь до уровня анекдота или сплетни (которая может быть национального или планетарного масштаба, например, события из жизни звезд или королевской семьи), переключая и удерживая внимание на событиях, не имеющих политических последствий, которые драматизируются, чтобы из них можно было «извлечь урок» или превратить их в «общественные проблемы». Именно для этого часто прибегают к помощи телевизионных философов, чтобы придать особый смысл анекдотическому, незначительному или случайному, которое искусственно выносится на передний план и приобретает статус события: ношение исламского платка в школе, агрессия по отношению к какому-нибудь учителю или любой другой «общественный факт», способный вызвать патетическое возмущение Финкелькраута или морализаторские рассуждения Конт-Спонвиля. Тот же самый поиск сенсационного, а значи т, коммерчески успешного материала, может привести к выбору в пользутаких фактов из хроники происшествий, которые, оставленные на произвол неконтролируемых демагогических построений (намеренных или случайных), могут вызвать огромный интерес, потворствуя самым примитивным побуждениям и страстям (например, истории о похищении детей или скандалы, способные вызвать народный гнев). Они могут породить разного рода мобилизационные акции, замешанные на страстях: либо чисто сентиментального и благотворительного характера, либо более агрессивные и приближающиеся к символическому линчеванию, вызванные историями убийств детей и происшествиями, связанными со стигматизированными группами.

Из этого следует, что журналисты из печатных изданий все чаще стоят перед выбором: нужно ли следовать в направлении господствующей модели, т. е. выпускать газету, практически не отличающуюся от выпуска телевизионных новостей, или же следует подчеркивать свое отличие, проводя стратегию дифференцирования продукции? Нужно ли вступать в конкурентную борьбу, рискуя проиграть по обоим пунктам и потерять читательскую аудиторию, ожидающую соответствия определенному культурному уровню, или продолжать подчеркивать свое отличие? Такая же проблема существует в самом телевизионном поле, точнее в субполе, включенном в журналистское поле. Исходя из наблюдений, которые я успел сделать, я думаю, что ответственные лица, не осознавая этого, являются жертвами «рейтингового менталитета» и в действительности ничего не выбирают. (Например, можно очень часто наблюдать, как в ситуации, когда необходимо совершить важный социальный выбор, этот выбор не делается никем. И если социолог иногда вызывает раздражение, то именно потому, что заставляет осознать факты, которые многие предпочли бы оставить неосознанными). Мне кажется, что общая тенденция заставляет работающие на старый манер органы производства культурной продукции терять свою специфичность и обращать свою деятельность в область, где они в любом случае проиграют. Например, седьмой канал культуры, ставший Arte, очень быстро перешел от политики непреклонного, подчас даже агрессивного эзотеризма к более или менее стыдливому компромиссу с требованиями рейтинга, все чаще заставляющими ставить более простые передачи в prime time,оставляя для эзотеризма глубокую ночь. «Монд» стоит перед приблизительно таким же выбором. Не буду вдаваться в детальный анализ; мне кажется, я уже достаточно сказал, желая показать, как можно перейти от анализа невидимых структур – которые сходны с силой гравитации: это то, чего никто не видит, но что нужно принимать в расчет чтобы понять то, что происходит – к индивидуальному опыту, как отношения невидимых сил находят свое воплощение в конфликтах между отдельными людьми, в экзистенциальном выборе, который они совершают.

Поло журналистики обладает одной особенностью: оно гораздо больше зависит от внешних сил, чем другие поля производства культурной продукции: математическое, литературное, юридическое, научное и другие поля. Оно напрямую зависит от спроса и подчинено рыночным санкциям и плебисциту, пожалуй, даже сильнее, чем политическое поле. Альтернатива между «некоммерческим» и «коммерческим», которую можно наблюдать во всех полях (например, в области театра – это оппозиция между авангардным и бульварным теа трами; она эквивалентна оппозиции между «Монд» и TF1, где с одной стороны, более образованная публика противостоит менее образованной, в г другой, – публика, насчитывающая большее количество студентов, противостоит публике с преобладанием коммерсантов) ставится здесь в более; грубой форме, а вклад коммерческого полюса наиболее значителен. Здесь он не только проявляет беспрецедентную силу, но при синхронном сравнении с чем, что он представляет собой в других полях, видно, что в настоящее время ему нет равных. Кроме того, в журналистском пространстве не существует эквивалента того, что можно наблюдать, например, в научном универсуме: своего рода имманентной справедливости, согласно которой, тот, кто нарушает определенные запреты, лишается своей репутации, и, напротив, – тот, кто следует правилам игры, пользуется уважением своих коллег (проявляющимся, в частности, в виде ссылок и цитат). Существуют ли в журнализме позитивные или негативные санкции? Сатирические передачи вроде «Кукол» являются здесь единственным зачатком критики. Что же касается поддержки, то, пожалуй, единственное, о чем можно упомянуть, – это подхват сюжета другими журналистами, но это редкий, малозаметный и двусмысленный признак.