Текст книги " Страна навозников и другие путешествия"

Автор книги: Пьер Бетанкур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

В действительности, пожив с навозниками, я подметил, что они, хотя и принадлежат к одной и той же расе, разнятся по чину и надлежит не путать видную персону, члена той или иной гильдии или секты, с заурядным простолюдином. Секты самые разнообразные, и мне трудно привести их перечень, чаще всего они отличаются друг от друга видом поглощаемой их адептами пищи. Многие навозники являются знатными копрофагами, они и в грош не ставят колобки, начиненные женщинами и детишками, зато с безграничным пиететом толкают перед собой впечатляющую россыпь катышей, наполненных собственными экскрементами либо любовно, с тщанием подобранными испражнениями других обитателей леса – пометом, навозом, погадками. Они приготовляют из них катышки, непременно сдабривая все это грибами определенных сортов, какими-то травами и семенами, и, вложив такой катышек в обычную облатку, заделывают шар так, будто речь идет о сокровище. Они предложат вам отведать начинку пятидесятилетней выдержки как настоящее чудо, и только тот, кто давно вращается в их кругу и преуспел с ними сблизиться, может льстить себя надеждой, что у него есть право на подобную милость. Эти катышки, которыми они из-под полы приторговывают, на самом деле, по-видимому, являются афродизиаком; можно тайком подсмотреть, как его принимают в узком кругу посвященных, прежде чем пуститься во все тяжкие со своими пленницами: череда оргий может растянуться на полный лунный месяц. Мне довелось наблюдать за подобным дегустатором, почти стариком, явно высокого ранга, сказочно богатым – он попросту не смог бы сказать, сколько у него шаров, – велевшим закупорить себя с молоденькой девицей в особенно просторном катыше, который не поленился украсить изнутри собственными творениями; они провели там целую неделю, пока двое навозников, его слуг, перекатывали любовное гнездышко с места на место, так как он не мог кончить в недвижимости. Хотел бы видеть, в каком состоянии наши голубки оттуда в конце концов выбрались, но в любом случае снимаю в замешательстве шляпу перед закалкой сего доблестного персонажа.

Другие навозники принадлежали к секте некрофагов. Эти сознательно морят замурованных у себя в катышах пленников и извлекают их оттуда для еды или любодеяния уже полуразложившимися. Я испытывал такой ужас перед членами этой секты, что из опасения попасть в их руки всякий раз зарекался менять владельца.

Ничуть не лучше было и братство антропофагов, жадных до человеческих мозгов, всегда с камнем в руке, которым они готовы отвесить вам удар по затылку, прежде чем расколоть как орех череп и просмаковать его содержимое. Следовало семь раз прикинуть, прежде чем выбраться из своего катыша, если ты оказался во власти члена этой секты; мне, однако же, довелось однажды увидеть, как на одного из них с такой быстротой бросилась жертва, вцепившись зубами ему в запястье, что он выронил свое орудие и уже никогда не мог сжать что-нибудь в руке из-за перекушенного сухожилия. Здесь я должен отметить, что подобная жизнь в шарах породила в результате у принужденных к ней существ своеособый склад мысли. Вырвавшись оттуда, они не испытывают никакого ощущения свободы, в глаза бросалось, с каким упорством они цепляются за свое вместилище, так что часто приходилось применять силу, чтобы их оттуда извлечь, настолько существование на открытом воздухе наполняло их опасениями, казалось противоестественным образом жизни в гуще небезопасного, исполненного беспрестанно сменяющих друг друга угроз мира. Без конца убаюкиваемые вечным качением своих шаров, чуть ли не составляя с ними, как я уже упоминал на первых страницах этого рассказа, одно целое, они испытывали по отношению к ходьбе и вертикальному положению тела живейшее отвращение, каковое кое у кого удавалось победить лишь с течением времени, благодаря ежедневным выходам. И поскольку мужчины очень рано избавлялись от этой тюремной жизни; поскольку были постоянно нужны, чтобы катить шары, этого пассивного существования придерживались только самки, всегда с наслаждением возвращаясь к нему по окончании дня, выполнив все возложенные на них задания, дабы насладиться радостями чистого блаженства. Тем самым катыш становился для своего владельца чем-то куда большим, нежели средство заточения, – наркотиком, которому сама собой подчинялась его жертва, материнской утробой, первозданным яйцом, возврата в которое она изо всех сил домогалась, дабы в сладостном столбняке наслаждаться там смутным, глубоко интимным уютом эмбрионального существования.

III

В конце концов, и я вложил в это не столь уж значительную лепту, события поспособствовали моему освобождению, а вместе со мной и рассчитывавшего на мое пособничество навозника. Наш хозяин, собираясь отправиться в путешествие – именно так надлежало воспринимать разбойные налеты, которые могли растянуться на несколько дней, – решил на время отсутствия доверить охрану своих катышей мне. Такое случилось в первый раз, и посему он засыпал меня указаниями, и первое из них – ни в коем случае ничего не менять в их расположении – он сложил их в кучу, – а не то по его возвращении мне придется несладко.

Итак, все прошло, как мы и предполагали, – с поправкой на то, что стоило моему должнику освободиться, как его как ветром сдуло, и я было решил, что больше его не увижу. Со всем тщанием заделав за ним катыш, я настолько аккуратно закатил его на место, что на первый взгляд не было видно никаких следов. Так что я мог бесстрашно взглянуть в глаза моему хозяину, когда тот вернулся спустя несколько дней, толкая перед собой три шара, один из которых заметно выделялся своими размерами. Он предвкушал, что ему в руки попала какая-то сногсшибательная мамзель, и, чтобы доказать это, не постеснялся не мешкая, прямо передо мной, засунуть вздыбленный член в дыру своего замечательного трофея. И тут же его с гневным криком оттуда выдернул и, с чудовищно раздувающимся прямо на глазах причиндалом, забился в пыли, сначала с воплями, потом с хрипом. Внезапно он перестал дергаться, он был мертв. Заинтригованный, я не знал, как быть, и, осторожно проделав в шаре отверстие, тут же отпрянул в сторону, гадая, что же оттуда появится. Появилась, не заставив себя ждать, голова – голова констриктора, укус которого не оставляет никаких шансов, он-то и сделал меня, продемонстрировав силу своего яда, хозяином оставленного не по своей воле его жертвой наследства.

Увы, мой внешний вид, мое хилое телосложение слабосильного чужестранца, этакого Улисса в краю циклопов, оставляло мне мало шансов воспользоваться им себе на пользу. Так что я не без удовольствия увидел, как возвращается выпущенный мною на свободу навозник. Он прятался за деревьями, откуда все видел, – дело было на крохотной прогалине, расчищенной для наших нужд в самых недрах тропического леса, – и, сочтя, что я наделен магической силой, явился предложить мне свои услуги. Должен сказать, что в последующие недели мой «компаньон» быстрехонько смекнул, откуда ветер дует, и понемногу оттеснил меня на ту подчиненную роль, которую я занимал и до того. Его специфические вкусы тем не менее быстро пробудили в нем такой интерес к моей особе, что он не чинил мне никаких препятствий в пользовании «своими» женщинами, словно речь шла о забаве, которую следовало воспринимать разве что как скромную прелюдию к нашим опытам, по крайней мере тем, каковые он предполагал вскоре со мной учинить. Впрочем, в большинстве своем эти женщины были столь омерзительны, что требовалось прилагать немалое усилие, чтобы что-то в них раскопать. Но все, что хотя бы самым отдаленным образом могло напомнить чрево, из которого я некогда вышел, с такой силой притягивало меня, что ничто не могло отбить мне охоту, и даже внешняя красота казалась мне весьма поверхностной прелестью в сравнении со счастьем, обретаемым в том интимном «занятии», коему я, закрыв глаза, самозабвенно предавался.

Вскоре я оказался в положении посредника между ними и им, положении, чреватом определенными проблемами. Становясь подчас на сторону женщин, я показал ему выгоду, которую он мог бы получить, если бы не запечатывал их одну за другой в катышах на ночь, что вызывало пустую трату времени и сопровождалось нескончаемыми рассусоливаниями, ибо они пользовались этим моментом, чтобы донести до меня все свои мелкие неприятности, проистекавшие по большей части из-за очевидного отсутствия всякой гигиены, – упоминание об этом может вызвать в данном контексте улыбку, – и единственный способ как-то сгладить эти напасти виделся в том, чтобы возвести большую прямоугольную хижину, где мы могли бы разместить их всех, а вместе с ними и нескольких свиней, каковых навозники предпочитали не закатывать и водили в своих скитаниях повсюду за собой. Попасть в это помещение можно было бы только согнувшись в три погибели, через своего рода лаз, проделанный у самой земли, так что защищать его было бы проще простого. Эта попытка укорениться поначалу показалась ему настолько рискованной и противоречащей его кочевым обычаям, основанным на идее бегства, что потребовалось некоторое время, прежде чем он решился позволить мне привести сей проект в исполнение. Каковой и был успешно завершен, что ощутимо повысило его престиж среди случившихся по соседству навозников, которых он пригласил его посетить. Кое-кто решил к нему присоединиться. Прогалину расширили, возвели новые хибары, и таким образом на свет появился их первый своего рода поселок. Поскольку без меня им было не обойтись, как на стройке лачуг, так и при улаживании споров, вскоре меня стали считать за главного, что обязывало принимать участие в кампаниях по устрашению, мы бесперебойно вели их по отношению к обособленным одиночкам, которых понуждали присоединяться к нам со всеми своими катышами. Столкнувшись с наплывом последних, мы постепенно перестали производить новые, что обрекло нашу рабочую силу на опасную праздность: некоторые работницы почти все время загорали на солнце, словно только для их удовольствия земля и вращалась. Подобное положение дел не могло продолжаться, не породив в обществе, руководителем которого я стал, серьезных расстройств и беспорядков. Тогда мне пришло в голову наладить, коли под рукой их собственный волосяной покров, бесперебойный поставщик обильного руна, ибо оно выпадает и вновь отрастает из года в год (они ничтоже сумняшеся выдирают его пряди, если надо протереть рану или заткнуть дыру), прядильное и ткацкое дело, что вскоре позволило нашим работницам производить ткань, конечно грубоватую, но вызывавшую у них в носке восхищение, так что она стала предметом прибыльной коммерции. Вместе с заботой об одежде к ним проникли всевозможные уловки кокетства, и очень скоро мужчины сошлись в том, что куда желаннее те женщины, чьи прелести прикрывает лоскут ткани. Скрывая их, платье стало тем самым заслуживающей внимания заменой шара, в котором на протяжении столь долгого времени они могли взращивать свою тайну, и именно их раздевая, мужчина-навозник мало-помалу стал новым человеком, более внимательным, не таким грубым и, откровенно говоря, начал приобретать первые жесты светского человека. Вместе с опрятностью вошли в обиход духи, для купания пришлось исследовать течение рек; целью экспедиции стало море, блеск которого и прежде замечали иногда на горизонте, но не решались к нему приблизиться. Поспешные и неистовые объятия, по ходу которых девушек утюжили, как бы норовя урвать лакомый кусок, уступили место куда более галантным отношениям, длительным беседам под сенью деревьев, поцелуям украдкой, всем тем обменам любезностями, которые отмечают первые переживания цивилизованного человека. Благородное соперничество подвигало наиболее доблестных овладеть самой желанной, возникли состязания, за которыми воспоследовали публичные торги, доходило до того, что копрофаги отдавали три, а то и четыре своих катыша, чтобы добиться благосклонности красотки, каковая показывалась им, разнаряженная, во всем своем блеске. Наставив их в общем-то на путь прогресса и цивилизации, мне оставалось только со спокойной совестью ретироваться от навозников, невинных созданий, соприкосновение с которыми многому меня научило, спрашивая себя, не станет ли когда-либо мое появление, преобразившее их жизнь, перевернувшее вверх дном все обычаи, рассматриваться их потомками как вмешательство великого волшебника, а то и того круче – как пришествие демиурга или воплощение сверхъестественного существа.

Я сильно себе льстил. Через пару-тройку лет после возвращения в наши широты мне довелось узнать от посетившего навозников путешественника о расколе, ответственность за который я вынужден принять на себя, и об откате назад, обрекшем их на куда более убогое существование, чем то, что я застал по прибытии, словно источником всех бед для бродяг, обитающих под открытым небом и каждый божий день бредущих куда глаза глядят, явилась в конечном счете жизнь в обществе со всеми его ограничениями и предписаниями и с вытекающим отсюда отсутствием ответственности.

Вскоре после моего отбытия, сохранившего для них всю свою таинственность (под покровом ночи я перебрался на шхуну, матросы которой высадились на остров, чтобы пополнить запасы пресной воды), навозники разделились на две непримиримо враждебные партии: одни, блюдущие обычаи и навыки, коим я их обучил, продолжали жить в домах, ткачествовать и даже чтить мою память по ходу пиршеств, каковые можно расценить как первичные проявления религиозного чувства, тогда как другие, оголтелые в своей злобе к этим нововведениям, чье шарлатанство представлялось им очевидным, вернулись к древним заветам праотцев-кочевников и к диктуемой ими кочевой жизни. В конце концов между двумя общинами установилось состояние перманентной войны и, поскольку мои последователи были в свою очередь вынуждены покинуть свои слишком уязвимые населенные пункты, сызнова закладывая в катыши самое ценное добро, обе стороны оказались, как встарь, предоставлены всем превратностям скитальческой жизни, хищнических набегов, приобретших из-за воцарившейся ненависти чудовищно разрушительный характер; захватив катыши, что одни, что другие спешили сбросить их в обширные трещины и провалы, на которые так щедра их вулканическая почва. При том темпе, в котором они этому предавались, женщины и дети, заточенные в падших шарах, вскоре были стерты с лица земли, и навозники оказались с глазу на глаз, как мужчины с мужчинами, готовые в своей озлобленности не остановиться ни перед чем, что вкупе с неспособностью размножаться вскоре избавило землю от их плачевного племени.

9. Последняя любовь полковника Радошковского

Нет в земной природе, равно как и в мыслимой вселенной, высокого и низкого, лицевой стороны и изнанки; нет ни хорошего ни дурного, ни добра ни зла, есть одни жизненные состояния, что вершат свою цель, поскольку они существуют, а их цель – существование.

Реми де Гурман. Физика любви

Летом 1886 года мне выпало удовольствие принять у себя ветерана царской армии, влиятельного члена Петербургского Этнографического общества, полковника графа Радошковского. Встревоженный докладом о находящихся на грани вымирания видах, который я сделал несколькими неделями ранее в Академии наук, он пришел предложить мне свое содействие. Тем более соблазнительное, что, владея более чем двумястами деревнями, рассеянными вокруг Харькова на плодороднейших землях, житнице Украины, он был баснословно богат. Мы быстро пришли к соглашению направить свои стопы на огромный остров М.[5]5
  Речь, не иначе, идет о Лемурии. – Здесь и далее прим изд.


[Закрыть], оставленный в результате братоубийственной войны народом навозников; там недавно был обнаружен класс млекопитающих, достаточно близкий к нам – с той, однако, поправкой, что их женщины, выкармливающие детей грудью так же, как это делают наши матери, несли яйца размером со страусиное, которые укрывали от чужих посягательств в обширных подземных галереях, чье местоположение выдавали снаружи импозантные курганы. Предполагалось, что они жили там все вместе, дочери, матери, бабушки, в ватной атмосфере подчас весьма просторных комнат – климат на острове отличался резким контрастом между ночной свежестью и дневным зноем, – откуда выходили только в определенные периоды года, чтобы отловить какое-то количество мужчин: их, оскопив, они делали своими слугами. Шла ли речь о последних выживших навозниках, влачивших на острове жалкое существование, или о взрослых особях, происходящих от эпизодических сношений, которые они, наверное, имели с пришельцами извне, несмотря на категорический запрет, налагаемый их партеногенетической моралью? Как бы там ни было, эти скверно скроенные грубияны проводили большую часть времени за охотой, чтобы вспомоществовать женщинам, а также за рытьем новых галерей, ибо те не переставали разведывать подземный мир во всех направлениях; бытовало даже мнение, что они создали в земных глубинах сады наслаждений, где собираются на таинственные шабаши. Этим практически исчерпывалось то немногое, что было о них известно по неминуемо сомнительным рассказам заплывавших туда моряков, которых влекла к этим берегам страсть к наживе (китайцы покупали на вес золота оплодотворенные яйца, чтобы изготовить из них порошок, входивший вместе с янтарной смолой ликвидамбара в состав знаменитых афродизиаков), когда мы с полковником решили предпринять экспедицию, дабы разузнать об этих женщинах побольше и обогатить науку точными наблюдениями, очищенными от всяческих фантазий.

В действительности, сии странные несушки являли собой один из редкостных видов, знаменующий переходную стадию от млекопитающих рептилий к собственно млекопитающим, несколько представителей которого известно нам по окаменелостям и который считался исчезнувшим с лица земли. Наделенные не поскупившимся на формы телосложением, каковое, возможно, некогда вдохновляло ваятелей леспуговских венер, с лодыжками и ступнями, покрытыми мягким рыжеватым пушком, с отороченным опушкой того же цвета животом, чуть-чуть миниатюрнее, чем женщины людского рода и племени, сии предшественницы наших сегодняшних красоток сулили для науки в своем качестве однопроходных млекопитающих не только открытие нового, первостепенной важности отряда на филогенетическом древе, но и неожиданное поле для экспериментов.

При благоприятном стечении всех обстоятельств, не мешало бы раздобыть несколько этих замечательных яиц, пораженных таинственной порчей их зародыш крайне редко завершал развитие, что обрекало расу каурых амазонок на неизбежное исчезновение.

Полковник, полный решимости не останавливаться на середине пути, предложил завязать отношения с этими прекрасными ископаемыми, которые, впрочем, по слухам, размножались промеж себя, произведя на свет исключительно женское начало, и разделить на какое-то время сладостную интимность их подземных гинекеев. К тому же, и я не хочу высказывать никаких мнений по поводу ортодоксальности его вкусов, его донельзя искушала их однопроходность, по определению исключающая всякую возможность недоразумений между отверстиями, каковая у женщин нашего племени остается предлогом для стольких извращений. Телосложение, способное упростить морально-этические проблемы, казалось ему идеалом, каковой на сей раз ничто не мешало достичь. Незаурядная личность, полковник отличился в знаменитых кампаниях, среди его военных подвигов не последнее место занимали Крымская война и взятие Севастополя, и я с первого взгляда почувствовал, что он из тех, кто настойчиво идет вперед со смелостью, поколебать которую ничто не в силах. Оказавшись на тот момент, как и он, холостяком по причине недавней утраты супруги, я тем не менее был вовлечен в каждодневные обязанности и не очень-то представлял, как мне удастся от них освободиться. Загруженный трудами на ниве гинекологии в госпитале в А. на севере Франции да еще и сподобившийся сомнительной репутации из-за распространения процедуры безболезненных родов, каковую только-только довел до ума, я обязан лишь совершенно исключительному случаю – мой племянник как раз закончил учебу и согласился подменить меня буквально с листа – тем, что погожим сентябрьским вечером оказался на перроне Лионского вокзала в компании полковника, многочисленного багажа и еще одного спутника, его неразлучного денщика, крепостного из Б., что неподалеку от Харькова, которому он, бравируя либеральными идеями, даровал вольную, весьма полезного малого, преданного ему до гробовой доски, они уже не раз выручали друг друга из самых жестоких передряг, откликался сей достойный человек на имя Георгий Александрович (самого полковника звали Александром) Лупкин.

За два дня мы добрались до Марселя, куда как раз протянула свою первую железнодорожную линию компания «Париж-Лион-Средиземноморье», и, заказав три койки – две в каюте первого класса, на носу, и одну на палубе – на паровом пакетботе имперской транспортной службы «Оронт», великолепном пароходе, машины которого уже находились под парами, о чем свидетельствовали клубы черного дыма, вырывавшиеся из его высокой трубы, чтобы медленно рассеяться над Старым портом – тогда оттуда[6]6
  Речь, судя по всему, идет об Аргенской отмели.


[Закрыть] отправлялись суда во все концы земного шара, – мы только и успели, что подняться к новехонькой базилике Нотр-Дам-де-ля-Гард, к убранству коей архитектор Эсперандье добавлял последние штрихи украшений, и препоручить наше путешествие покровительству Девы Марии, прежде чем спуститься обратно к порту, дабы пройти последние таможенные формальности и подняться на борт.

Незамысловатое путешествие: чтобы добраться до Индии, суда все еще огибали Африку (Суэцкий канал пребывал в процессе сооружения), и капитан – он провел большую часть пути, играя с полковником в шахматы, и даже чуть было не посадил нас на мель, огибая Сенегал, на знаменитых отмелях Ампена[7]7
  В виде исключения. В 1886 году корабли отправлялись из гавани Ла Жольетт, сданной в эксплуатацию сорока годами ранее.


[Закрыть], прославленных крушением «Медузы», – согласился сделать крюк только для того, чтобы высадить нас на Великий остров с его весьма, надо сказать, сомнительной репутацией, на котором отправлявшиеся «в лес по дрова» моряки старались не задерживаться, и, сбросив пары, предпринял все необходимое для высадки. Среди багажа, сваленного вокруг нас в шлюпку с двумя дюжими молодцами на веслах – двух десятков разнокалиберных ящиков и тюков вкупе с термоконтейнером, каковой должен был помочь нам доставить в музей несколько яиц в благоприятствующих их проклевыванию температурных условиях, – нам выпало разве что мгновение-другое на созерцание того, как приближается усеянное черным песком побережье сего вулканического острова, и мы наконец очутились там, где нас ждала работа.

Планировалось, что «Оронт» подберет нас через месяц на обратном пути, этого времени, как мы полагали, должно было с лихвой хватить на успешное проведение нашей экспедиции. По выгрузке оборудования шлюпку подняли обратно на борт, и пронзительный гудок подчеркнул момент расставания, когда клуб черного дыма вырвался из трубы корабля, влекомого мощью двух винтов в открытое море. Мы какое-то время провожали его не лишенным меланхолии взглядом, было так просто отдаться на волю волн, в то время как мы пребывали теперь лицом к лицу с нашей судьбой, на неизведанном острове, во власти таинственных и даже враждебных туземцев, и наша участь отчасти зависела от решений, которые придется принимать прямо по ходу дела.

Я не мог и подумать, что через какую-то неделю окажусь на этом самом месте совсем один, со взглядом, озаренным внезапной радостью при виде паруса, который только что возник над горизонтом, потеряв обоих своих спутников при самых что ни на есть необычных обстоятельствах, – о них читатель, следовавший до сих пор за мною, несомненно захочет узнать.

Итак, мы находились на песке сего не слишком гостеприимного брега, проверяя наши пронумерованные тюки да ящики, обернувшиеся вдруг к нам той смехотворной стороной, с которой могут предстать продукты цивилизации, когда их вырывают из обычного окружения, дабы погрузить во все еще анархический хаос девственной природы. Местность, медленно и как бы пологими уступами поднимавшаяся к перегородившим горизонт лесистым холмам, на первый взгляд не обнаруживала следов присутствия человека: то там, то сям росли какие-то местные кустарники, банановые и гвоздичные деревья, сахарный тростник, кое-где более импозантные растения, такие как кокосовые пальмы и, в первую очередь, ликвидамбары, деревья с обильной листвой, пользующиеся спросом из-за своей душистой амбры и распространяющие вокруг себя весьма приятственную в этих широтах тень. Стоило, однако же, нам чуть продвинуться, как мы обнаружили за купой баобабов несколько курганов, довольно внушительных груд земли добрых десяти метров высотой, каковым неоткуда было взяться, кроме как из выброшенной мохноногими каурками при прокладывании галерей и обустройстве подземных апартаментов породы. Полковник сделал отсюда вывод, что нам тоже необходимо как можно скорее разжиться подобным пристанищем, либо выкопав его себе, что даже с нашими инструментами заняло бы немало времени, либо захватив штурмом одно из представших перед нами, вне зависимости от того, заселено оно или еще нет, дабы оно послужило нам необходимым для успеха нашего предприятия плацдармом. С наступлением темноты, поскольку мы не заметили никаких признаков жизни, каковые позволили бы сделать вывод о присутствии возможных обитателей, полковник решил в одиночку отправиться на разведку. Курганы явно оказались более отдаленными и более высокими, нежели казалось, поскольку мы вскоре потеряли его из вида. Он вернулся спустя час, весь в земле, но в восторге от своих разысканий. Судя по всему, курганы, попавшиеся нам на глаза, относились к уже покинутым пристанищам. Их высохшая почва даже завалила, осыпавшись, лаз, и полковнику пришлось его расчистить, чтобы попасть в галерею, куда выходили каморки, в которых он не обнаружил ничего, кроме пустых скорлупок. Мы решили перенести свой багаж в это по-своему напоминавшее кротовую горку подземное жилище и провести там нашу первую ночь, дежуря по очереди у входа, пока двое остальных спали. Внимательнее обследовав свое прибежище на следующий день, когда внутрь через воткнутые с поверхности почвы в потолок закутов стволы бамбука проник рассеянный свет, мы обнаружили, что из него вело несколько выходов, связывающих его с другими курганами, и что в действительности мы находились в подсобных помещениях единого обиталища, щупальца которого тянулись весьма далеко. С нашего наблюдательного пункта самое меньшее на километр вокруг, хотя оценить расстояние в утреннем тумане было не так просто, в бинокль было видно впечатляющее число курганов, из одного из которых, как удалось заметить нашему часовому, выбрался волосатый человек, вооруженный луком и чем-то вроде ножа, заткнутого за пояс из растительных волокон, составлявший основную часть его одежды; судя по всему, он собирался на охоту. Чуть погодя вышли и другие охотники; все они направились к гребню холма и исчезли в подлеске. Заключив без большого риска ошибиться, что дома остались одни женщины, мы приблизились к небольшой группке курганов, что находилась чуть в стороне от остальных, и, прячась за кустами, устроили засаду. Никто, однако, не появлялся, и мы решили продвинуться дальше. Когда мы подобрались к самому подножию кургана, перед нашими глазами предстал люк, не слишком потаенный, но тщательно закупоренный своего рода крышкой или заслонкой, каковая поначалу успешно сопротивлялась нашим усилиям ее приподнять, словно была заперта изнутри при помощи засова или, чего доброго, закрепленной камнем скрученной лианы; воспользовавшись в качестве рычага палкой, полковник все же сумел приподнять крышку и с нашей помощью проник внутрь, никого, похоже, не потревожив. Согнувшись в три погибели – здесь я пересказываю то, что он нам потом рассказал, – полковник направился по галерее, которая полого углублялась в землю. Прошагав какое-то время, спотыкаясь в полутьме, он внезапно очутился в округлой комнате, где, восседая на циновках, две молодые женщины кормили грудью своих младенцев с тем внутренним ликованием, с той полнотой счастья, какие присущи в подобных обстоятельствах большинству юных матерей. Они были обнажены за исключением головы, прикрытой огромным фиолетовым париком из растительных волокон, спадавших до самой талии, и напевали нечто вроде колыбельной, каковая, должно быть, и заглушила звук его шагов. У него была всего секунда на то, чтобы полюбоваться сей умилительной сценой, которую фосфорическое свечение, испускаемое, должно быть, стенами комнаты, омывало атмосферой нереальности, как уже на их лицах можно было прочесть ужас: они его заметили. Полковник не сделал вперед ни шагу и, хотя и был почти что в чем мать родила, ибо счел это наиболее естественным в подобной ситуации одеянием, его изысканные манеры светского человека вкупе с небольшими подарками – ожерельями, браслетами, кольцами, какими-то духами, – каковые он не забыл прихватить с собой в кожаной мошне, которую повесил на шею, позволили ему их успокоить и даже завязать какую ни есть беседу, перемежаемую жестами, смешками и квохтаньем. Лед был сломлен. Женщины показали ему знаками, чтобы он подошел и сел рядом с ними на циновку, причем, поведал он нам, «его залупленный хрен торчал настолько красноречиво, что их обуял безудержный смех». Тогда одна из них встала, положила своего дитятю в корзинку и, буквально на минуту покинув их, вернулась с поясом с прикрепленным к нему чехлом для пениса, каковой, на ее взгляд, ему пристало надеть. Ей стоило немалых трудов поместить член полковника в футляр, явно не рассчитанный на подобный размер, но в конце концов она в этом преуспела и приладила пояс ему на талии так, чтобы прилепившийся к животу чехол поддерживал воздетый орган, не вызывая особого стеснения.

Соблюдя таким образом приличия, они не преминули увлечь его в обход своего лабиринта, по коридорам, которые поворачивали, шли под уклон, разветвлялись, пересекались, заканчивались в, как правило, не слишком высоких помещениях – он едва мог в них выпрямиться – или пересекали их, углубляясь все дальше в земные глубины. Это был запутанный лабиринт, в котором в одиночку он бы неминуемо заблудился. Многие комнаты заполняла собранная в корзины или разложенная на плетеных лотках снедь – кокосовые орехи, грозди бананов, зерно и разнообразные клубни. Дальше в составленных друг на друга разнокалиберных клетках он заметил каких-то мелких грызунов и даже свернувшегося вокруг самого себя и с виду спящего огромного боа-констриктора, нашедшего, должно быть, чем заморить червячка. На земле, в испещренном арабской вязью ящике, он наряду с зеркалом, бумажными фонариками, какие можно встретить обычно на ярмарках, и чем-то вроде раскрашенной яркими красками большой стрекозы, напоминающей воздушный змей, не без удивления обнаружил несколько китайских книг. В данном случае речь наверняка шла о тех разнесенных желтолицыми по всему свету массовых брошюрках с аляповато размалеванными гравюрами, что излагают, если их пробежать задом наперед, на манер комиксов любовные истории, перемежаемые дикими убийствами со все еще сочащимися кровью большими деревьями, брошюрах, что осчастливили целые поколения женщин и детей. Среди них, должно быть, попадались и сборники даосских гравюр, так как одна из молодок, открыв наугад подхваченную на ходу книгу на изображении весьма акробатической позы, судя по всему, поинтересовалась, не вдохновляет ли его это.