Текст книги "Совещание"

Автор книги: Пьер Бельфон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Шариу. Что? Ты начал переговоры с Фейю без нашего ведома?

Готье-Монвель. Творчество Фейю представляется мне настолько значимым, что я посчитал своим дoлгoм пополнить наши ряды такой выдающейся фигурой. Вот я и обещал ему... Клодина, умоляю вас, погасите сигару...

Клодина Ле Галлек. Сейчас, сейчас! (Гасит сигару.) Обещания связывают только тех, кому они даны: вы это знаете лучше меня.

Готье-Монвель. Неужели вы хотите сделать из меня клятвопреступника? Не могу себе представить...

Клодина Ле Галлек. Представляйте себе все что угодно... при условии, что место Фердинана займет женщина и что эту женщину будут звать Пьеретта... А Фейю станет первым мучеником, погибшим за равноправие женщин... Пускай дожидается, когда умрет кто-нибудь еще.

Шариу. Долго же ему придется ждать. За исключением Бенаму все члены нашего жюри – я стучу по дереву – совершенно здоровы.

Клодина Ле Галлек. А знаете, кто-то недавно видел Вилькье и сказал мне...

Готье-Монвель. Не стройте себе иллюзий. Вилькье переживет нас всех.

Клодина Ле Галлек. Что ж, тем лучше для него. И тем хуже для Фейю. (После паузы, обращаясь к Готье-Монвелю.) Так вы даете мне слово насчет Пьеретты Деланд?

Готье-Монвель. Но, Клодина...

Клодина Ле Галлек. Вы даете мне слово или нет?

Готье-Монвель. Мне кажется, что...

Клодина Ле Галлек. Вы даете мне... честное слово?

Готье-Монвель. Разве я могу отказаться? Вы просто замечательно умеете... убеждать! Если для вас так важно, чтобы в жюри появилась еще одна женщина, я не стану вам поперек дороги...

Клодина Ле Галлек. Я знала, что вы сочувствуете нашему делу!

Готье-Монвель. Не вашему делу, а вам лично, Клодина, это не одно и то же. А вы даете мне слово – точнее, отдаете ваш голос за "Трудные роды"?

Клодина Ле Галлек. Да!

Готье-Монвель. По рукам? (Поднимает правую руку.)

Клодина Ле Галлек. По рукам! (Ударяют друг друга по рукам.)

Готье-Монвель. И все же давайте соблюдать приличия. У Фейю должно сложиться впечатление, что я защищал его кандидатуру. Кроме того, нам придется повременить с этим делом... из-за траура.

Шариу. Из-за траура! Быстро же вы с ним разобрались. Но учтите, не все случаи рака безнадежны. Бенаму пока не умер. Этот парень еще может устроить нам сюрприз!

Клодина Ле Галлек. Но я думала, это конец, вы сказали, что...

Готье-Монвель. Конец это или не конец, сказать трудно. Каждый день появляются новые лекарства. Вчера или позавчера я прочел в газете, что американцы – или немцы, или швейцарцы – вот-вот изобретут какую-то молекулу, которая совершит подлинную революцию...

В приоткрывшуюся дверь заглядывает Микаэль Фоссер.

Фоссер. Я не слишком опоздал? Если мое присутствие нежелательно, могу уйти...

Шариу. Микаэль, вам надо исправляться. Иначе в один прекрасный день мы обойдемся без вас.

Фоссер. Я уже шесть лет в жюри Констановской премии, и каждый год вы прекрасно обходились без меня. Я тут вроде статиста. Ни один из романов, которые я вам рекомендовал, не привлек вашего благосклонного внимания. Если я поддерживаю чью-то кандидатуру, это верный признак, что она не пройдет.

Готье-Монвель. Напротив, друг мой, у вас редкое чутье! Все эти шесть лет вы неизменно отдавали свой голос – правда, в последнем туре, но ведь последний тур самый важный! – за автора, который в итоге оказывался победителем. Вы – главный винтик в механизме большинства.

Фоссер (пожав плечами). А за кого, вернее, за что в этом году высказывается большинство?

Готье-Монвель. Как будто вы не знаете! Как будто из соревнования не выбыли все книги, кроме одной – романа Франсуа Рекуврера "Трудные роды"!

Шариу. Это вы поторопились!

Клодина Ле Галлек. Это вы явно поторопились!

Фоссер (разглядывая их по очереди). Похоже, большинства у нас нет!

Готье-Монвель. Есть-есть! Оно вот-вот сформируется! Дело в том, что другие книги, прошедшие предварительный отбор, – "Праздник у Капулетти" и "Что с лица, то и с изнанки" – это просто жвачка. Если вы не против, проведем голосование. Как обычно, один-два тура для разогрева.

Клодина Ле Галлек. "Праздник у Капулетти" – это все что угодно, только не жвачка!

Готье-Монвель. Микаэль, сделайте одолжение, сядьте.

Фоссер. Думаю, вы знаете, что Морзек не придет. Он должен был вас предупредить. (Передает Шариу конверт, который тот открывает.)

Шариу. Спасибо. Итак, мы собрали бюллетени всех отсутствующих. (Считает.) ...Три, четыре, пять, с бюллетенем Морзека получается шесть. Прекрасно. (Пауза. Указывает пальцем на каждого из членов жюри.) Не забудьте подписать бюллетени. Неподписанные бюллетени будут считаться недействительными. В жюри Констановской премии каждый должен отвечать за свой выбор. У нас полная открытость...

Фоссер. Кажется, ручку забыл...

Шариу. Вот вам ручка... Мы очень затянули с голосованием. Предлагаю наверстать упущенное время... Итак, первый тур! На старт, друзья мои!.. Готовы?.. Начали! Не задерживаемся, не задерживаемся! Надо же! Оказывается, я сам еще не исполнил долг избирателя... (Заполняет бюллетень. Пауза.) Вы не против, если я включу еще одну лампу? (Встает и включает.) Так лучше, правда? (Садится.) Я собираю бюллетени! (Пускает по кругу небольшой поднос). Клодина, вы не согласитесь ассистировать мне? Спасибо. (Направляется к доске.) Сначала я запишу названия книг, за которые высказались наши отсутствующие коллеги. Поскольку их выбор уже сделан, ни первый, ни второй туры не смогут повлиять на результат... (Разворачивает бюллетени отсутствующих и записывает на доске названия.) "Трудные роды" – два голоса, Вилькье и Бенаму; "Что с лица, то и с изнанки" – два голоса, Кофр и Манфор; "Праздник у Капулетти" – один голос, Баталидес; "Зима в Гватемале" – один голос, Морзек.

Клодина Ле Галлек. Откуда взялась эта "Зима в Гватемале"?

Фоссер. Эту книгу предложил Морзек на нашем первом заседании в сентябре. И настаивал, чтобы мы все ее прочли.

Клодина Ле Галлек. Правда? Я что-то не припоминаю.

Шариу. Не будем отвлекаться на мелочи, у нас времени в обрез. Клодина, за кого мы проголосовали?

Клодина Ле Галлек (разворачивает бюллетени и читает). "Трудные роды"... "Праздник у Капулетти"... (Шариу повторяет за ней каждое название и записывает его на доске.) "Зима в Гватемале"... "Синие манго"... Название красивое, но широкой публике оно ничего не говорит...

Шариу. Каюсь, это я. Что поделаешь, каждый из нас вынужден время от времени оказывать кому-то любезность. (Разводит руками, давая понять, что от судьбы не уйдешь.) Итак, у нас получается... один, два, три – три голоса за "Трудные роды"; один, два – два за "Праздник у Капулетти"; один, два – два голоса за "Что с лица, то и с изнанки"; за "Зиму в Гватемале" – тоже два голоса, и один голос за "Синие манго". Как мы и думали, первый тур не выявил победителя. (Пауза.) "Синие манго" – это мой грех. Но откуда взялся второй голос за "Зиму в Гватемале", я coвершенно не представляю.

Фоссер. Зато я представляю. Я последовал совету Морзека и нисколько об этом не жалею. Запомните это имя: Фредерик Бовэ. На мой взгляд, он один из крупнейших наших писателей. "Зима в Гватемале" – уже третий или четвертый его роман. Жаль, что из всех присутствующих только я один прочел его.

Готье-Монвель. Мы с Александром его прочли.

Шариу. Да, мы его прочли. Нам передался энтузиазм Морзека...

Готье-Монвель. Автор несомненно обладает яркой индивидуальностью. Но этого, увы, мало, чтобы ставить его в один ряд с такой книгой, как "Трудные роды". Знаете, дорогой Микаэль, есть поговорка: собака о двух головах – еще не лев.

Шариу. Это не умаляет достоинств романа... "Зима в Гватемале" безусловно выделяется на фоне посредственных литературных поделок, и Фредерик Бовэ заслуживает большего, чем... чем признание в узком кругу почитателей. Вы правы: в некотором смысле тут допущена несправедливость. И все же я сомневаюсь, что публика, читающая лауреатов Констановской премии, способна оценить экспериментальную прозу.

Фоссер. Экспериментальную? Сказали бы еще – заумную!

Клодина Ле Галлек. Микаэль, не изображайте тут гонимого борца за справедливость! Если мы будем награждать книги, рассчитанные на сотню снобов, магазины не станут их выкладывать на лучших местах, и Констановская премия потеряет весь свой авторитет... и мы с вами тоже. Я не имею в виду конкретно "Зиму в Гватемале": я вообще ничего не могу сказать об этом романе, поскольку не читала его.

Фоссер. По крайней мере, вы откровенны!

Клодина Ле Галлек. Хотя сейчас я вспомнила: Морзек говорил нам о нем. Я была озадачена: если он в таком диком восторге от этого Бовэ, сказала я себе, значит, на то есть веские основания. Но потом я подумала, что у этого романа все равно нет никаких шансов на премию. А в таком случае, согласитесь, зачем его читать?

Фоссер. Да, зачем его читать?

Готье-Монвель. Давайте настроимся на серьезный лад. Не будем же мы все утро пререкаться из-за этой "Зимы в Гватемале". На сегодня споров более чем достаточно. Пора переходить ко второму туру.

Шариу. Внимание: второй тур!

Фоссер (усаживаясь). Кажется, ручку уронил.

Клодина Ле Галлек (поднимая ее). Вот ваша ручка.

Шариу. Дорогие коллеги, ставки сделаны. (Пауза.) Игра началась. (Заполняет бюллетень.) Я приступаю к сбору бюллетеней... Дорогой председатель, вы один нас задерживаете. (Пускает поднос по кругу.) Спасибо... Клодина, могу я опять рассчитывать на вашу помощь? Большое спасибо. (Встает и направляется к доске. Клодина разворачивает бюллетени.)

Клодина Ле Галлек (читает). "Праздник у Капулетти"...

Шариу. Секундочку... (Стирает результаты первого тура, оставляя только голоса отсутствующих.) Я вас слушаю.

Клодина Ле Галлек (начинает сначала). "Праздник у Капулетти"... (Шариу, как в предыдущий раз, повторяет за ней.) "Зима в Гватемале"... "Трудные роды"... "Трудные роды"...

Шариу (подсчитав). Если прибавить голоса отсутствующих, у нас получится не три, а четыре голоса за "Трудные роды". За "Что с лица, то и с изнанки" и за "Праздник у Капулетти" – по два голоса, как и было, и за "Зиму в Гватемале" – тоже два.

Готье-Монвель (Шариу). Четвертый голос за "Трудные роды" – это твой?

Шариу. Да.

Готье-Монвель. Четыре голоса – это много, мы уже почти единодушны. (Клодине.) Пускай Микаэль держится за свою "Зиму в Гватемале": наверно, он знает, что делает. Но вас, дорогая Клодина, я не понимаю. Мне показалось, что... (Долго шепчет ей на ухо.)

Фоссер. Если я вам мешаю, могу оставить вас одних. (Встает и направляется к двери.)

Готье-Монвель. Не валяйте дурака! Мне надо было сказать Клодине кое-что очень личное, почти интимное, не имеющее никакого отношения к тому, чем мы сейчас занимаемся.

Клодина Ле Галлек. Могут же у нас быть свои маленькие секреты!

Готье-Монвель. Вы отнюдь не мешаете нам, Микаэль, напротив, все мы восхищаемся... – как бы это назвать? – поэтической стороной вашей натуры. Да-да, именно поэтической стороной. Жюри без поэта – как это было бы печально!

Фоссер садится на место.

Клодина Ле Галлек. "Поэт, в тот час, когда спадут покровы ночи..."

Готье-Монвель. К великому сожалению, наша жизнь состоит не из одной только поэзии. (Клодине.) А вы, дорогая, не забудьте, что в понедельник, когда объявят лауреата премии Севинье, для "Пресс дю Шеналь" настанет праздник – "Праздник у Капулетти"! Из этого следует...

Клодина Ле Галлек. Премия Севинье – это все же не Констановская премия!

Готье-Монвель. Кому вы это говорите? Издательство "Вожла" не видело Констановской премии уже три года!

Клодина Ле Галлек. Подумаешь, горе какое! И потом, если победа Рекуврера будет слишком легкой, вы не получите ожидаемого удовольствия. Когда женщина сдается без всякого сопротивления, это умаляет радость победителя.

Готье-Монвель. Но в конце-то концов вы все равно сдадитесь!

Клодина Ле Галлек. Помнится, был год, когда премию присудили после четырнадцати туров голосования.

Готье-Монвель. Сегодня я бы этого не вынес, я слишком проголодался. (Пауза.) Рассказать вам о меню?

Фоссер. Зачем? Оно всегда одинаковое.

Готье-Монвель. Было всегда одинаковое. Но я счел за благо намекнуть шеф-повару, что пора отработать вторую звездочку, присвоенную ему "Мишленом" в марте этого года. И подсказал несколько рецептов, простых до смешного. Мне не нравятся блюда, которые слишком сложны в приготовлении, но, с другой стороны, я не против новых идей и оригинальных решений. Хотите узнать, чего я добился? (Надевает очки и достает из кармана листок бумаги.) Закуска: "Рулетики с омаром под пряным соусом" – согласитесь, это гораздо вкуснее, чем традиционный паштет из гусиной печенки с традиционным сотерном. Я рассчитал так, чтобы каждому из нас досталось по три рулетика. Для закуски этого будет вполне достаточно. Следующее блюдо: "Тефтельки по-лионски под рыжим соусом в кармашках из слоеного теста". Рецепт рыжего соуса – это мой секрет. Скажу только, что в него входят шампиньоны, помидоры, маслины, бульон из телятины, а также... попробуйте догадаться сами! Проявите талант детектива! Одно могу гарантировать: вы будете в восторге! Затем вы отведаете "молочного ягненка с трюфелями и грецкими орехами": полагаю, это достойная замена пуляркам а-ля Генрих Четвертый, праздничному блюду наших бабушек, которые нам давно уже надоели – пулярки, ясное дело, а не бабушки. Далее салат, сыр... тут ничего особенного. Зато на десерт шеф приготовил для нас лакомство, достойное Лукулла, – грушевый торт с ванильным кремом, политый горящим ликером из киви...

Шариу. Недурно, недурно...

Клодина Ле Галлек. Совсем даже недурно...

Шариу. А вино?

Готье-Монвель. Кортон-шарлемань, шато-шасс-сплин, шато-обрион. Не буду говорить, какого года, чтобы не обременять вас лишними подробностями. Даже если сомелье подсунет вам бордо семьдесят седьмого года вместо восемьдесят второго, вы все равно не заметите разницу.

Шариу. Ничего себе! По-твоему, я не замечу разницы между вином семьдесят седьмого и вином восемьдесят второго?

Готье-Монвель. Ты? Да ты не отличишь дрянного мюскаде от шато-икема! (Пауза.) Вы мной довольны, дорогие коллеги? Я справляюсь с председательскими обязанностями?

Клодина Ле Галлек (вставая). Дорогой мой Жан-Поль, вы лучший из председателей! Мы продлеваем ваши полномочия еще на семь лет! А потом обновим их опять! (Целует его.)

Готье-Монвель. Вы очаровательны. (Они обмениваются поцелуями.) Вы все очаровательны. (Пауза.) Давайте закончим это дело с "Трудными родами" и попробуем омара под пряным соусом. У меня уже слюнки текут. (Пауза.) Мне не хватает только двух голосов – ваших голосов (указывает на Клодину Ле Галлек и Фоссера), поскольку наши отсутствующие коллеги уже высказались. Убедительно прошу: впишите в бюллетени название романа Франсуа Рекуврера, и мы сможем со спокойной совестью приступить к обеду.

Шариу. Чего не сделаешь ради омара под пряным соусом и грушевого торта с ликером из киви! Так, все на месте... Вам дать ручку, Микаэль?

Фоссер. Я нашел свою.

Шариу. Ну и замечательно. (Пayзa.) Давайте, давайте, пишите! Клодина, у вас пропало вдохновение?

Клодина Ле Галлек (глядя в потолок). Я размышляю.

Шариу. Это ваше право. (Пауза.) Только не надо размышлять до позднего вечера. (Пускает поднос по кругу.) Спасибо... Спасибо... (Собирает бюллетени и передает их Клодине, затем встает и направляется к доске.) Внимание, сейчас вылетит птичка...

Клодина Ле Галлек (рaзвoрaчивaет бюллетени). "Трудные роды"...

Шариу повторяет за ней названия и записывает их на доске.

"Зима в Гватемале"... "Зима в Гватемале"...

Шариу (водя пальцем по доске). Я подвожу итог: у нас сейчас... четыре голоса за "Трудные роды", три за "Зиму в Гватемале", два за "Что с лица, то и с изнанки" и один за "Праздник у Капулетти". Напоминаю вам, что решение жюри принимается большинством в шесть голосов. Иными словами, необходим еще один тур...

Готье-Монвель. Три голоса за "Гватемалу"! Ничего не понимаю. В какую игру мы здесь играем? Клодина, это вы поддержали Микаэля и его чертову "Гватемалу"?

Клодина Ле Галлек. Дорогой Жан-Поль, поскольку у "Праздника" нет никаких шансов на Констановскую премию – вы нам откровенно рассказали о наполеоновском плане, который разработал Шарль-Эдуар, – я решила отдать свой голос протеже Микаэля, пусть хотя бы на один тур.

Фоссер(с трудом сдерживаясь). Фредерика Бовэ никоим образом нельзя считать моим... протеже. Я с ним даже не знаком.

Клодина Ле Галлек. Вам все время чудятся какие-то интриги и подвохи. Хорошо, – вашему кандидату, если слово "протеже" вам кажется неуместным.

Фоссер. Оно на самом деле неуместно. Сделав это уточнение – а оно было совершенно необходимо, – я должен сказать, Клодина, что ваша поддержка, пусть и временная, очень меня порадовала. Бовэ – выдающийся художник слова, достойный войти в число констановских лауреатов.

Шариу. Художник слова, который сначала заводит читателя в непроходимые дебри, а потом усыпляет!

Фоссер. Если сюжет не всегда развивается в строгой последовательности, если в нем есть хоть один эпизод из прошлого, хоть малейшее нарушение хронологии, вам, Александр, уже кажется, что вы в лабиринте. (Пауза.) Вы действительно прочли "Зиму в Гватемале"? Внимательно прочли?

Шариу. Да. Внимательно прочел.

Фоссер. А вы, Жан-Поль?

Готье-Монвель. И я тоже.

Фоссер. Разве каждая глава, каждая, даже совсем небольшая сцена в этом романе не свидетельствует о том, что у Бовэ врожденный талант рассказчика?

Готье-Монвель. Нет.

Фоссер. И ничто в этой книге вас не удивило, не взволновало, не потрясло?

Шариу. Нет.

Фоссер. Даже эпизод в середине книги, где старая крестьянка сидит в автобусе с корзиной на коленях, и вдруг корзина открывается, из нее вылезает петух, выклевывает глаз водителю, и автобус переворачивается?

Клодина Ле Галлек (смеется). А у него есть чувство юмора, у вашего Бовэ! Зря я не прочла эту книгу! Но теперь, пожалуй, прочту!

Готье-Монвель. Согласен, в этой сцене присутствует некоторый... динамизм. Она даже вызвала у меня смех. Я хотел сказать: вызвала улыбку.

Шариу. Дорогой Жан-Поль, на мой взгляд, вы чересчур снисходительны. Меня эта сцена ничуть не рассмешила. Как вы знаете, я одно время жил в Чили, а Чили – страна, в чем-то похожая на Гватемалу, и я могу вам сказать, что сцена в автобусе абсолютно надуманная, с первой до последней строчки. В ней все отдает фальшью.

Фоссер (помолчав). Браво, господа! Я так и знал. (Пауза.) В книге нет сцены, где старая крестьянка едет в автобусе. Нет петуха, который вылезает из корзины. Нет и самой Гватемалы. "Зима в Гватемале" – это всего лишь название картины, которая висит в номере гостиницы в городке Узез в Севеннах, где герой проводит отпуск. Браво, браво, господа! Вы даже не открывали эту книгу! Примите мои поздравления!

Неловкое молчание.

Готье-Монвель. Вы думаете, человек, который прочел подряд две сотни романов, в состоянии запомнить каждый? Хотел бы я посмотреть на вас на моем месте!

Фоссер. А я и есть на вашем месте! Мне тоже дали эти двести романов.

Готье-Монвель. Ну, предположим, я спутал вашу "Зиму в Гватемале" с полусотней других таких же нудных опусов, которые точно так же не произвели на меня ни малейшего впечатления. И что это меняет?

Шариу. Да, что это меняет? Достаточно прочесть три страницы вашего Бовэ – и больше не надо, ты все понял, вернее, не понял ничего, потому что это антироман, антилитература, от которой тошнит нормальных читателей, привыкших к нормальной литературе.

Клодина Ле Галлек. Отдайте мне должное, Микаэль: я сразу же призналась, что не читала эту книгу.

Фоссер. А "Трудные роды", дорогой председатель, и вы, дорогой генеральный секретарь? Не уверен, что вы хотя бы перелистали этот роман, который превозносите до небес! А вот я его прочел и сейчас удивлю вас: это лучшее, что опубликовал Рекуврер на сегодняшний день. Хотя, конечно, созданная им картина провинциальной жизни – попросту жалкая копия "Госпожи Бовари". (Обращаясь к Готье-Монвелю). Но поскольку в этом году премию должен получить автор вашего издательства, вы вытягиваетесь по стойке "смирно" и послушно выполняете то, за что вам заплачено.

Готье-Монвель. Я требую, чтобы вы взяли свои слова обратно!

Фоссер. Какие слова? "Вытягиваться"? По стойке "смирно"?

Готье-Монвель. Возьмите свои слова обратно!

Фоссер. Ладно, не сердитесь, я беру их обратно! (Иронически.) Все знают – вы не продаетесь.

Клодина Ле Галлек. Дорогой Микаэль, вы выдвигаете против моих друзей – сейчас я на их стороне – серьезные, более чем серьезные обвинения...

Фоссер (сладким голосом). Я не собирался никого оскорблять...

Готье-Монвель. Я это учту.

Фоссер. Примите мои извинения.

Готье-Монвель. Принято.

Клодина Ле Галлек. На вашем месте, Жан-Поль, я их не приняла бы. Или, по крайней мере, не спешила бы с этим.

Готье-Монвель. Ну зачем вы так? Христианское милосердие...

Фоссер. Христианское милосердие! Вот чудеса! Я и не подозревал, Жан-Поль, что нам знакомо это понятие! (Пауза.) Хотите – верьте, хотите – нет, но иногда по ночам я думаю о вас. И задаюсь вопросом...

Готье-Монвель. Ну-ну?

Фоссер. Всякие там бонусы и процентные отчисления, которые вы получаете в "Вожла", должно быть, составляют кругленькую сумму?

Готье-Монвель. К чему вы клоните? Хотите заставить меня признать, что мои бонусы и процентные отчисления завышены? Вы это имели в виду?

Шариу. Если бы кто-то решил составить список пятидесяти самых популярных современных писателей, Жан-Поль занимал бы в нем одно из первых мест. И, по-вашему, издатель должен был предложить ему чисто символические бонусы, словно романисту с трехтысячным тиражом?

Готье-Монвель (Шариу). Спасибо!

Клодина Ле Галлек. Если наши издатели проявляют заботу о нас, это нормально, тут нет ничего предосудительного...

Фоссер. Проявляют заботу? Ходят упорные слухи, что вы получаете в своем издательстве такие же бонусы, как Жан-Поль у "Вожла". А между тем, дорогая Клодина, в списке, о котором говорил Александр, ваше имя следовало бы искать в самом конце...

Клодина Ле Галлек. То есть как?

Фоссер. И это делает вам честь! Поскольку доказывает, что директор "Пресс дю Шеналь" не соразмеряет свою... заботу о вас с вашими тиражами.

Клодина Ле Галлек. С моими тиражами? Да я хоть сейчас могу привести вам точные цифры...

Фоссер (пожимая плечами). То же самое можно сказать и об Александре, поскольку, если верить сплетням, продажи его книг в "Гранадосе" покрывают только треть выплачиваемых ему авансов...

Готье-Монвель. Александр, не отвечай ему! Это отвратительно! (Пауза.) Есть поговорка: у сердитого колбасника фарш горчит.

Шариу. Но я могу ответить и горжусь этим! Человеку, который написал одиннадцать романов, два сборника новелл и пьесу, не подобает отмалчиваться! И вот что я отвечу: популярность и авторитет не сводятся к цифрам в гонорарной ведомости.

Клодина Ле Галлек. Вот я, например, когда мне в "Пресс дю Шеналь" выдают отчеты о продажах, даже не читаю их. Я кладу их в папку со счетами за электричество и телефон!

Готье-Монвель. Ваши истории про звонкую монету никому не интересны.

Фоссер (наливая себе бокал шампанского). Это не мои, это ваши истории про звонкую монету.

Шариу. Это непристойно!

Фоссер. Александр, мы здесь среди друзей, среди собратьев. Сказанное не выйдет за пределы этой комнаты.

Шариу. У вас ограниченный ум и логика узколобого мещанина.

Фоссер. Но сегодня узколобый мещанин взбунтовался. Ваши тайные сделки, закулисные махинации, недостойная возня, постыдный торг – с этим покончено! Покончено раз и навсегда!

Клодина Ле Галлек. Мне правда жаль, что я не прочла "Зиму в Гватемале". Если Фредерик Бовэ в будущем году...

Фоссер. Не в будущем, а в этом.

Готье-Монвель. Дорогой Микаэль, чем объяснить это словоизвержение, этот демагогический пафос, эту внезапную жажду справедливости? Если ваши упреки обоснованны, почему вы молчали до сегодняшнего дня? Как-то странно получается...

Фоссер. Долгое время я верил, что стану вашим Моисеем и поведу вас в Землю обетованную. Шесть лет длился этот сон. Сегодня настало пробуждение.

Готье-Монвель. Вы хотели стать нашим Моисеем? (Вкрадчиво.) Скажите, Микаэль, разве за всю историю нашей премии хоть один роман получил ее... без должных оснований? Назовите мне хоть одного лауреата, который не возвышался бы над толпой посредственностей! Встаньте! В этом шкафу (показывает на шкаф) – все книги, когда-либо получавшие Констановскую премию. Найдите среди них хоть одну, за которую пришлось бы краснеть!

Фоссер. Хоть одну? Да их тут полшкафа! Вы уже девятнадцать лет состоите в жюри Констановской премии и тринадцать лет возглавляете это жюри – и вам самому не смешно, когда вы говорите об обоснованности вашего выбора? Конечно, вы присуждаете премию только достойным, но наиболее достойными почему-то оказываются те, кто издается в "Вожла", "Пресс дю Шеналь" и "Гранадосе"...

Готье-Монвель. Потому что лучшие книги выходят именно там! Если бы я не был твердо убежден в этом, я не голосовал бы за них. Просто не смог бы. Мое нутро воспротивилось бы этому. Впрочем, за девятнадцать лет я три раза голосовал за книги, вышедшие в других издательствах.

Фоссер. Целых три раза? Подумать только...

Готье-Монвель. Если мне попался талантливый роман, для меня совершенно не важно, где он опубликован.

Клодина Ле Галлек. Это как с платьем. Когда я вижу в витрине на Фобур-Сент-Оноре красивое платье, то покупаю его, если оно мне нравится, и для меня совершенно не важно, кто его сшил!

Фоссер. И вы воображаете, будто вам поверят? Вы ходите с гордо поднятой головой (глядя по очереди на каждого), потому что издатели не переводят вам деньги на счет в швейцарском банке – по крайней мере напрямую... – и потому что вам не суют конверты в карман. Ну и что? Есть разные способы продаваться, и все они вам хорошо знакомы. Раздутые бонусы, премии под видом гонораров за предисловия или вознаграждений за участие в рекламной кампании, публикация сборников статей, ничем не оправданное переиздание ранних произведений и наконец самый жирный кусок – собрание сочинений. В общем, выбор большой.

Готье-Монвель. Я получаю только то, что мне причитается. Если на книге стоит мое имя, это гарантия, что ее раскупят.

Клодина Ле Галлек. Мои книги тоже хорошо продаются, что бы вы там ни говорили. Какой издатель станет работать себе в убыток? Возможно, вы не в курсе, но тираж нескольких моих романов превысил сто тысяч.

Шариу. А у меня одна книжка вышла тиражом в сто пятьдесят тысяч! А вам, Микаэль, после каждой книги приходится менять издателя!

Фоссер. С некоторых пор в сочетании "литературная премия" ключевым словом стало не прилагательное "литературная", а существительное "премия". Благодаря вам и вашим пособникам из жюри других литературных премий три издательства получают огромную ежегодную ренту. Конечно, эти суммы нельзя сравнить с прибылью строительных компаний, предприятий по очистке воды или фирм-экспортеров оружия. (Пo очереди указывая пальцем на каждого.) Но фаворитизм – такое же зло, как торговля политическим влиянием или плата за тайное посредничество.

Готье-Монвель. Это шампанское ударило вам в голову. Очевидно, вы плохо переносите алкоголь...

Фоссер. Снобизм, преданность клановым интересам, классовая нетерпимость заставляют вас проводить сегрегацию, соблюдать апартеид. Вы произносите высокопарные речи, изгоняете недостойных, потрясаете знаменем Литературы с большой буквы, но вы – жрецы, не верящие в своего бога. И первые ваши жертвы – это писатели, включая и тех, кто публикуется в ваших издательствах: для вас это просто пешки, которыми вы распоряжаетесь по собственному усмотрению. Вся эта система безнадежно прогнила.

Клодина Ле Галлек. "Прогнила"! Ну и выражения у вас!

Готье-Монвель. Честное слово, вы себя возомнили каким-то Зорро, борцом за права угнетенных и обездоленных! Но знаете, милый мальчик, вы мелковаты для этой роли!

Фоссер. Вполне возможно.

Готье-Монвель. Есть поговорка: камин, который...

Фоссер. Да идите вы с вашими поговорками! Мы ими сыты по горло.

Готье-Монвель. Что вы имеете против моих поговорок? Разве я не вправе внести свой вклад в сокровищницу родного языка?

Клодина Ле Галлек. Успокойтесь, успокойтесь! Жан-Поль, Микаэль, вы ведете себя как дети. Перестаньте пререкаться из-за пустяков. Жан-Поль, мы обожаем ваши поговорки.

Готье-Монвель. Вы слишком добры!

Клодина Ле Галлек. Мы обожаем ваши поговорки, но нам хочется есть. Надо голосовать побыстрее, обед больше не может ждать. Так давайте проголосуем. Быстро. И демократично.

Фоссер. Демократично! Хороша демократия, при которой итог выборов известен заранее! Диктатура надувательства! Торжество шулеров!

Шариу (задыхаясь от негодования). Мы больше не потерпим ваших... ваших...

Готье-Монвель. Не обращай внимания. Пускай выговорится, ему станет легче.

Фоссер. Да, мне от этого легче.

Готье-Монвель. Ну и чего вы добиваетесь? К чему эти разглагольствования?

Фоссер. К тому, что мы сейчас дадим Констановскую премию роману Фредерика Бовэ "Зима в Гватемале"... На этот раз большой куш достанется издателю, который не входит в "Банду трех".

Клодина Ле Галлек. Почему бы и нет? Все решит голосование!

Фоссер. Как это красиво звучит! "Все решит голосование"! Но я ведь уже сказал, что не очень-то верю в... голосование. А потому я предлагаю повлиять на его итоги.

Готье-Монвель. Каким образом?

Фоссер. Я призываю вас: давайте единогласно присудим премию "Зиме в Гватемале"!

Шариу. Единогласно? А как быть с отсутствующими коллегами? Их выбор уже сделан!

Фоссер. Ну, это не проблема. Наверняка у вас найдутся лазейки, обходные пути – вы ведь мастера своего дела. Выкручивайтесь, как знаете! А иначе...

Готье-Монвель. А иначе...

Фоссер. А иначе, когда Александр выйдет к журналистам объявлять итоги, я выйду вместе с ним. (Пауза.) И заявлю о своем решении покинуть жюри.

Готье-Монвель. Такое уже бывало.

Фоссер. Может, и бывало, только этого еще не показывали в прямом эфире. Я нарушу обет молчания! Я расскажу все. Это тоже будет впервые.

Шариу. Вы не посмеете!

Фоссер. Думаете, я трус? Не надейтесь. Я готов обнародовать пикантные подробности наших совещаний в прошлые годы. Сколько нового и неожиданного узнают люди о нашей чудесной банановой республике!

Клодина Ле Галлек. Это похоже на донос!

Шариу. Вы только себя опозорите!

Готье-Монвель. Да вам никто и не поверит.

Фоссер. А я убежден в обратном. Сейчас общественное мнение отказывается от прежних табу. Неприкасаемых с каждым днем остается все меньше.

Клодина Ле Галлек. Прямо Рюи Блаз!

Шариу. Дон Кихот!

Фоссер. Наконец-то я попаду на первую полосу газет!

Готье-Монвель. Фигляр!

Клодина Ле Галлек. Жан-Поль, я уверена, что уход Микаэля будет иметь... неприятные последствия. Надо признаться: в чем-то он прав... Вы помните – а может быть, и не помните, – что мой первый роман вышел в "Ламбаль"...