Текст книги "Опасные связи"
Автор книги: Пьер Амбруаз Франсуа Шодерло де Лакло
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Не в том ли в конце концов была вся моя вина, что я не сопротивлялся водовороту, в который был ввергнут? В свет я вступил совсем еще юным и неопытным, меня, можно сказать, из рук в руки передавала целая толпа женщин, каждая из которых своей готовностью на все спешит предупредить размышление, для нее, как она прекрасно понимает, наверняка невыгодное. Мог ли я сам подать пример стойкости, которой мне отнюдь не противопоставляли, или должен был за миг заблуждения, в которое зачастую бывал вовлечен помимо воли, покарать себя постоянством, наверняка бесполезным и даже смехотворным в глазах людей? Вступив в постыдную связь, можно ли оправдать себя иначе, как быстрым разрывом?
Но я могу смело сказать, что это опьянение чувств – может быть, даже исступленное тщеславие – не проникло глубоко в мое сердце. Оно рождено было для любви, волокитство же могло его развлечь, но не занять. Я был окружен созданиями привлекательными, но заслуживающими презрения, и ни одно из них не затронуло моей души. Мне предлагали наслаждения, а я искал добродетелей, и потому лишь, что я был нежным и чувствительным, я стал считать себя непостоянным.
Но когда я увидел вас, все стало мне ясным: вскоре я понял, что подлинный источник любовных чар – душевные качества, что лишь они могут порождать и оправдывать безумие любви. Словом, я понял, что для меня равно невозможно не любить вас и полюбить кого-либо, кроме вас.
Вот, сударыня, каково то сердце, которому вы боитесь довериться и судьба которого зависит от вашего решения. Но какую бы участь вы ему ни уготовили, вы не измените чувств, привязывающих его к вам: они так же непоколебимы, как и добродетели, их породившие.
Из ***, 3 сентября 17...
Письмо 53
От виконта де Вальмона к маркизе де Мертей
Я виделся с Дансени, но добился от него лишь полупризнания. Особенно упорно замалчивал он имя маленькой Воланж, о которой говорил мне, как о женщине очень целомудренной и даже немного святоше. В остальном же он рассказал мне свое приключение довольно правдиво, особенно же последнее событие. Я подогревал его, как только мог, и всячески вышучивал его скромность и щепетильность, но, по-видимому, он не намерен с ними расставаться, и я за него не отвечаю; впрочем, я надеюсь, что послезавтра я могу осведомить вас на этот счет подробнее. Завтра я везу его в Версаль и по дороге постараюсь выведать у него все, что можно.
Кое-какие надежды возлагаю я и на свидание влюбленных, которое состоится сегодня. Может быть, там все произойдет согласно вашим пожеланиям, и нам с вами останется лишь вырвать признание и собрать
доказательства. Сделать это будет легче вам, чем мне, ибо юная особа более доверчива или – что, в сущности, одно и то же – более болтлива, чем ее скромный поклонник. Однако и я сделаю все, что смогу.
Прощайте, мой прелестный друг, я очень тороплюсь. Я не смогу повидать вас ни сегодня, ни завтра. Если со своей стороны вы что-нибудь узнаете, напишите мне два слова к моему возвращению. Я, наверно, к ночи вернусь в Париж.
Из ***, 3 сентября 17... вечером
Письмо 54
От маркизы де Мертей к виконту де Вальмону
Ну, уж как будто у Дансени нам есть что выведывать! Если он вам и намекнул на что-нибудь, то просто из хвастовства. Не знаю никого, кто был бы в любовных делах глупее, и все больше упрекаю себя за свою доброту к нему. Известно ли вам, что я едва не скомпрометировала себя из-за него! И что все это понапрасну. О, я ему отомщу, будьте уверены!
Когда я вчера заехала за госпожой де Воланж, она не захотела выезжать, сославшись на нездоровье. Мне пришлось употребить все свое красноречие, чтобы убедить ее, и я уже стала бояться, как бы Дансени не явился до нашего с ней отъезда; это было бы особенно неудачно, так как госпожа де Воланж сказала ему накануне, что ее дома не будет. Ее дочь и я – мы обе сидели как на иголках. Наконец, мы вышли, и малютка с таким чувством пожала мне руку, прощаясь со мной, что, несмотря на ее решение о разрыве и искреннюю ее уверенность, что она продолжает твердо держаться этого решения, я ожидала от этого вечера настоящих чудес.
Но тревоги мои на этом не кончились. Не провели мы у госпожи де*** и получаса, как госпожа де Воланж на самом деле почувствовала себя плохо, даже очень плохо, и, вполне естественно, стала собираться домой. Меня же это отнюдь не устраивало, так как я боялась, что, если мы застанем молодых людей вдвоем, в чем вполне можно было поручиться, Матери покажутся подозрительными мои настоятельные уговоры отправиться вместе с нею в гости. Я решила запугать ее ухудшением нездоровья, что, к счастью, было нетрудно, и в продолжение полутора часов не соглашалась везти ее домой, делая вид, что боюсь, как бы ей не повредила тряска в экипаже. В конце концов мы возвратились домой в условленное время. Когда мы приехали, я заметила, что у девочки очень уж смущенный вид, и, признаюсь, стала надеяться, что труды мои не пропали даром.
Мне так хотелось хорошенько все разузнать, что я задержалась подле госпожи де Воланж, которая тотчас же легла. Отужинав у ее постели, мы рано оставили ее под предлогом, что ей нужен покой, и отправились в комнату дочки. Та, оказывается, сделала все, чего я от нее ожидала: исчезли сомнения, были возобновлены клятвы в вечной любви и т.д. и т.п. В общем, она охотно пошла на все, но дуралей Дансени ни на шаг не сдвинулся с места, на котором пребывал. О, с таким красавцем можно ссориться сколько угодно: примирения не таят никаких опасностей.
Малютка, впрочем, уверяет, что он хотел большего, но что она сумела защититься. Бьюсь об заклад, что она либо хвастается, либо старается найти ему оправдание. Я даже почти убедилась в этом. Должна сказать, что на меня нашла прихоть удостовериться, на какую такую защиту она способна, и я, всего-навсего женщина, от слова к слову, до того вскружила ей голову, что... Словом, можете мне поверить, нет существа, более способного поддаться внезапному порыву чувства. Эта крошка и впрямь исключительно мила! Она заслуживала бы другого поклонника! Во всяком случае, у нее будет хороший друг, ибо я к ней уже искренне привязалась. Я обещала ей, что завершу ее воспитание, и, кажется, сдержу слово. Я часто ощущала необходимость иметь наперсницей женщину, и эта подошла бы мне больше всякой другой. Но я не могу ничего из нее сделать, пока она не станет... тем, чем должна стать. Еще одна причина быть недовольной Дансени.
Прощайте, виконт. Завтра ко мне не являйтесь, разве что утром. Я уступаю настояниям кавалера провести с ним вечер в моем домике.
Из ***, 4 сентября 17...
Письмо 55
От Сесили Воланж к Софи Карне
Ты была права, дорогая моя Софи. Твои пророчества удачнее, чем советы. Как ты и предсказывала, Дансени оказался сильнее исповедника, тебя, даже меня самой – и вот мы снова там же, где были. Ах, я не раскаиваюсь, а ты если и станешь меня бранить, то лишь потому, что не знаешь, какая это радость – любить Дансени. Легко тебе говорить, как себя следует вести, тебе ведь ничто не мешает. Но если бы ты почувствовала, какую боль причиняет нам горе того, кого мы любим, как его радость становится нашей радостью и до чего трудно говорить «нет», когда так хочется сказать «да», – ты бы перестала чему-либо удивляться. Я и сама почувствовала это, и почувствовала очень живо, хотя как следует еще не понимаю, почему это так. Думаешь ли ты, например, что я могу видеть слезы Дансени и сама при этом не плакать? Уверяю тебя, что это совершенно немыслимо. А когда он доволен, я так же счастлива, как он сам. Можешь говорить все, что хочешь: никакие слова не изменят того, что есть, и я совершенно уверена, что это именно так.
Хотела бы я видеть тебя на моем месте... Нет, я не то хотела сказать, так как уж, наверно, не согласилась бы уступить кому-либо свое место, но я хотела бы, чтобы ты кого-нибудь полюбила. И не только ради того, чтобы ты меня лучше понимала и меньше бранила, а дело в том, что ты тоже стала бы счастливее, или, вернее сказать, ты бы только начала становиться счастливой.
Наши игры, наше веселье, все это, видишь ли, детские забавы: кончатся они, и после них ровно ничего не остается. Но любовь, ах, любовь!.. Одно слово, один взгляд, сознание, что он тут, рядом, – вот что такое счастье. Когда я вижу Дансени, мне больше ничего не хочется. А когда я его не вижу, так только его и хочу. Не знаю, как это получилось, но можно подумать, что все, что мне нравится, похоже на него. Когда его со мной нет, я о нем думаю, и когда я могу думать только о нем, не отвлекаясь, – например, когда я совсем одна, – я тоже счастлива. Я закрываю глаза, и мне сразу начинает казаться, что он передо мной, я вспоминаю его слова, я его как бы слышу. От этого я вздыхаю, а потом ощущаю какой-то жар, волнение... Не нахожу себе места. Это – как бы мука, но мука, доставляющая невыразимое наслаждение.
Я даже думаю, что, когда любишь, это распространяется и на дружбу. Однако моя дружба к тебе нисколько не изменилась: все – как было в монастыре. Но то, о чем я тебе говорю, я испытываю по отношению к госпоже де Мертей. Мне сдается, что я люблю ее скорее, как люблю Дансени, чем, как тебя, и иногда мне хочется, чтобы она была им. Может быть, так получается оттого, что это не детская дружба, как у меня с тобой, а может быть, и оттого, что я часто вижу их вместе, и получается, что я как бы ошибаюсь. Словом, вся суть в том, что они оба делают меня счастливой, и в конце концов я не думаю, чтобы мое поведение было очень дурным. Вот почему лучше всего для меня было бы, чтобы все оставалось, как оно есть, и меня удручает только мысль о замужестве, ибо если господин де Жеркур действительно такой, как мне говорили, – а я в этом не сомневаюсь, – я просто не знаю, что со мной будет. Прощай, милая Софи, я по-прежнему нежно люблю тебя.
Из ***, 4 сентября 17...
Письмо 56
От президентши де Турвель к виконту де Вальмону
Для чего вам, сударь, ответ, которого вы у меня просите? Верить в ваши чувства – не значит ли иметь лишнее основание опасаться их? Не отрицая их искренности и не признавая ее, разве не достаточно мне – и не должно ли быть достаточно и для вас – знать, что я не хочу и не имею права на них отвечать?
Если и предположить, что вы в самом деле меня любите (я соглашаюсь на это предположение лишь для того, чтобы уж больше к этому не возвращаться), разве препятствия, разделяющие нас, не останутся столь же непреодолимыми? И что иное должна была бы я делать, как не желать, чтобы вы сумели поскорее побороть в себе это чувство, а главное – как не помочь вам в этом всеми моими силами, решительно отняв у вас всякую надежду? Вы сами соглашаетесь с тем, что чувство это мучительно, когда оно не разделяется существом, его внушившим.Между тем вы отлично знаете, что разделить его – для меня невозможно. А если бы даже такое несчастье со мной случилось, я стала бы лишь еще более достойной сожаления, вы же – отнюдь не сделались бы счастливее. Надеюсь, вы меня достаточно уважаете, чтобы ни на миг не усомниться в этом. Прекратите же, заклинаю вас, прекратите попытки смутить сердце, которому так нужен покой. Не заставляйте меня жалеть о том, что я вас узнала.
Муж, которого я люблю и уважаю, меня лелеет и чтит. В одном человеке сосредоточены и мои обязанности и мои радости. Я счастлива, я должна быть счастлива с ним. Если и существуют более острые наслаждения, я к ним не стремлюсь, я не хочу их познать. Есть ли что-нибудь более радостное, чем пребывать в мире с самою собой, знать лишь ясные дни, засыпать без угрызений совести? То же, что вы называете счастьем, есть лишь смятение чувств, буря страстей, которая страшит, даже если ее созерцаешь с берега. Как можно бросить вызов этим бурям? Как можно дерзнуть выйти в море, усеянное обломками бесчисленных кораблекрушений? И с кем? Нет, сударь, я остаюсь на суше, мне дороги узы, привязывающие меня к ней. Я не пожелала бы разорвать их, даже если бы имела возможность это сделать. А если бы их у меня не было, я постаралась бы как можно скорее завязать подобные узы.
Зачем вы следуете за мной по пятам? Зачем упрямо ведете это преследование? Письма ваши, которые вы должны были бы посылать изредка, приходят одно за другим. Им следовало бы быть более скромными, а вы в них говорите лишь о своей безумной любви. Мысль о себе вы делаете более навязчивой, чем прежде были сами. Я отстранила вас от себя в одном облике – вы появляетесь в другом. Я прошу вас не говорить о некоторых вещах – вы вновь о них говорите, только на иной лад. Вы тешитесь, смущая меня коварными доводами, – мои же доводы проходят мимо вас. Я не хочу и не стану больше отвечать вам... Как отзываетесь вы о женщинах, которых соблазнили! С каким презрением вы о них говорите! Охотно верю, что некоторые из них этого заслуживают, но неужели же все они до такой степени презренны? Ах, без сомнения это так, ведь они пренебрегли своим долгом, отдаваясь преступной любви. И с этого мгновения они потеряли все, вплоть до уважения со стороны того, кому они всем пожертвовали. Казнь эта справедлива, но одна мысль о ней повергает меня в трепет. А, впрочем, какое мне до этого дело? Почему бы стала я заниматься ими или же вами самим? По какому праву нарушаете вы мой покой? Оставьте меня, не пытайтесь увидеть, не пишите, – прошу вас, требую. Письмо это – последнее, которое вы от меня получите.
Из ***, 5 сентября 17...
Письмо 57
От виконта де Вальмона к маркизе де Мертей
Вчера по возвращении я нашел ваше письмо. Ваш гнев меня донельзя развеселил. Если бы Дансени провинился против вас лично, вы, пожалуй, были бы не сильнее возмущены. Видимо, из мести приучаете вы его возлюбленную изменять ему по мелочам. И злодейка же вы! Да, вы очаровательны, и я не удивляюсь, что вам сопротивляются меньше, чем кавалеру Дансени.
Ну, этот прекрасный герой романа изучен мною наизусть. У него больше нет от меня тайн. Я усиленно проповедовал ему, что честная любовь есть высшее благо, что сильное чувство стоит больше, чем десять приключений, да так усиленно, что сам становился в эту минуту робким влюбленным. Под конец он уверился, что мы с ним одинаково смотрим на вещи, и, придя в полный восторг от моего чистосердечия, рассказал мне все и поклялся в безграничной дружбе. Это, однако, нисколько не продвигает вперед нашего плана.
Прежде всего он, по-моему, придерживается того взгляда, что к девице надо относиться бережнее, чем к женщине, ибо она больше теряет. А главное, он считает, что ничто не оправдывает мужчину, своим поведением вынудившего девушку либо выйти за него замуж, либо оставаться обесчещенной, когда девушка много богаче мужчины, как в данном случае. Доверие матери, невинность дочери – все его смущает и останавливает. Трудность для меня – не в том, чтобы опровергнуть его взгляды, несмотря на всю их справедливость. С некоторой ловкостью и с помощью его страсти их скоро можно разбить, тем более что они делают его смешным, а я в этом случае опирался бы на общее мнение. Трудно с ним справиться потому, что и в настоящем своем положении он чувствует себя счастливым. И действительно, если первая любовь кажется нам вообще более благородным и, как говорят, более чистым чувством, если она, во всяком случае, более медленно развивается, то причина этому вовсе не чувствительность или робость, как принято считать. Дело в том, что сердце, пораженное чувством, дотоле не изведанным, как бы останавливается на каждом шагу, чтобы насладиться очарованием, которое оно испытывает, и очарование это обладает такой властью над неискушенным сердцем, что совершенно поглощает его и заставляет забывать обо всех других радостях. Это настолько верно, что даже влюбленный распутник, – если распутник может быть влюблен, – с этой минуты не так сильно рвется к наслаждению и что, наконец, между поведением Дансени с маленькой Воланж и моим с недотрогой госпожой де Турвель разница только в степени.
Чтобы распалить нашего юношу, надо было бы, чтобы на пути его встало куда более серьезное препятствие и, прежде всего, чтобы ему приходилось соблюдать большую таинственность, ибо таинственность ведет к дерзновению. Я не далек от мысли, что вы повредили нашим замыслам, оказав ему такую помощь. Ваше поведение было бы превосходным по отношению к человеку бывалому, испытывающему одни лишь вожделения, но вам следовало предвидеть, что для юноши порядочного и влюбленного главная ценность внешних проявлений любви в том, чтобы они являлись ее залогом, и что, следовательно, чем более он уверен во взаимности, тем менее будет предприимчив. Что же теперь делать? Не знаю. Но я не надеюсь, что малютка потеряет невинность до брака; мы с вами останемся ни при чем. Очень жаль, но я не вижу, чем тут можно помочь. Пока я тут разглагольствую, вы со своим кавалером занимаетесь настоящим делом. Это напоминает мне о том, что я получил от вас обещание изменить ему со мной. У меня имеется письменное ваше обещание, и я вовсе не желаю, чтобы оно превратилось в долгосрочный вексель. Я согласен, что срок платежа еще не наступил, но с вашей стороны великодушно было бы не дожидаться этого. Я с вас не потребую лишних процентов. Неужели вам не надоело постоянство? Кавалер, видимо, и в самом деле творит чудеса? О, разрешите мне действовать, я хочу заставить вас признать, что если вы находили в нем какие-то достоинства, то лишь потому, что забыли меня.
Прощайте, прелестный друг, целую вас так же крепко, как желаю вас. И не сомневайтесь, что все поцелуи кавалера, вместе взятые, не так пламенны, как мои.
Из ***, 5 сентября 17...
Письмо 58
От виконта де Вальмона к президентше де Турвель
Чем заслужил я, сударыня, ваши упреки и гнев, который вы на меня обрушили? Самая горячая и вместе с тем самая почтительная привязанность, самая безропотная покорность малейшей вашей воле – вот в двух словах вся история моих чувств и моего поведения. Меня терзали муки неразделенной любви, и единственным утешением моим было видеть вас. Ваш приказ лишал меня этого – и я подчинился, не позволив себе роптать. В награду за принесенную жертву вы разрешили мне писать вам, а теперь хотите отнять у меня и эту единственную радость. Неужели я должен примириться с этим лишением, не пытаясь даже защищаться. Разумеется, нет! Разве не дорога эта радость моему сердцу? Она – единственное, что у меня осталось, и даровали ее мне вы.
Вы говорите, что письма мои «слишком часты»? Но подумайте только, прошу вас, что изгнание мое длится уже десять дней – и не было мгновения, чтобы мысли мои не были заняты вами, а между тем вы получили от меня всего два письма. «Я говорю в них только о своей любви»? Но о чем же могу я говорить, как не о том, о чем все время помышляю? Единственное, что я мог сделать, – это ослабить выражения, и, можете поверить мне, я открыл вам лишь то, что скрыть было просто невозможно. Вы, наконец, угрожаете, что перестанете отвечать? Значит, вы не довольствуетесь тем, что так сурово обращаетесь с человеком, который дорожит вами превыше всего и чтит вас даже больше, чем любит, – вы его еще и презираете! Но почему эти угрозы, этот гнев? Разве в них есть нужда? Разве не уверены вы в моем повиновении даже самым несправедливым вашим требованиям? Могу ли я противиться любому вашему желанию, и разве не доказал я уже, что не могу? Неужели же вы злоупотребите своей властью надо мной? Сможете ли вы с легким сердцем вкушать столь необходимый для вас, по вашим словам, покой, после того как из-за вас я стану окончательно несчастным, после того как вы совершите несправедливость? Неужто вы никогда не скажете себе: «Он сделал меня владычицей своей судьбы, а я сделала его несчастным; он молил о помощи, а я не бросила на него сострадательного взгляда!» Знаете ли вы, до чего может довести меня отчаяние? Нет, вы не знаете.
Чтобы облегчить мои страдания, вы должны были бы знать, до какой степени я вас люблю; но сердца моего вы не знаете.
Чему вы приносите меня в жертву? Призрачным опасениям. И кто у вас их вызывает? Человек, обожающий вас, человек, над которым вы всегда сохраните безграничную власть. Чего же вы боитесь? Чего можете вы опасаться от чувства, которым всегда будете вольны управлять по своему желанию? Но воображение ваше создает себе каких-то чудовищ, и ужас, который вы перед ними ощущаете, вы приписываете любви. Немного доверия ко мне – и призраки эти исчезнут.
Один мудрец сказал, что, для того чтобы рассеялись страхи, достаточно осознать их причину [ 26]. Истина эта особенно применима к любви. Полюбите, и страхам вашим придет конец. На месте того, что вас ужасает, вы найдете сладостное чувство нежного и покорного вам возлюбленного, и во все дни ваши, отмеченные счастьем, у вас не возникнет иных сожалений, кроме того, что вы потеряли те дни, которые провели в равнодушии. И я сам, с тех пор как раскаялся в своих заблуждениях и существую лишь для любви, я сожалею о времени, которое проводил, как казалось мне, в наслаждениях, и чувствую, что лишь вам дано сделать меня счастливым. Но, молю вас, пусть радость, которую я испытываю, когда пишу вам, не замутнена будет страхом прогневить вас! Я не хочу ослушаться вас, но, припадая к ногам вашим, прошу сохранить мне счастье, которое вы желаете у меня отнять. Я взываю к вам: услышьте мои мольбы, поглядите на мои слезы. Ах, сударыня, неужели же вы откажете?
Из ***, 7 сентября 17...
Письмо 59
От виконта де Вальмона к маркизе де Мертей
Растолкуйте мне, если можете, что означает этот вздор, который несет Дансени? Что такое случилось и что он потерял? Уж не рассердилась ли его красотка на его нескончаемую почтительность? Говоря по всей справедливости, давно уже можно было рассердиться. Что мне сказать ему сегодня вечером на свидании, о котором он меня просил и которое я ему на всякий случай назначил? Разумеется, я не стану терять времени на выслушивание его сетований, если это нас ни к чему не приведет. Любовные жалобы можно слушать лишь в облигатном речитативе [ 27] или в ариях. Сообщите мне, в чем дело, скажите, как я должен поступать, или же я сбегу, чтобы избежать маячащей передо мною скуки. Смогу ли я поговорить с вами сегодня утром? Если вы заняты, то хотя бы черкните мне словечко и дайте мне указания насчет моей роли.
Где вы были вчера? Мне никак не удается с вами увидеться. Право же, незачем было оставаться в Париже в сентябре. Однако надо вам на что-то решиться, ибо я только что получил весьма настоятельное приглашение от графини де Б*** погостить у нее в деревне, и вот в какой забавной форме она меня приглашает: у ее мужа есть, мол, очаровательный лес, который он заботливо предназначает «для приятного времяпрепровождения своих друзей». Вы же хорошо знаете, что на этот лес я имею некоторые права, и я поеду взглянуть на него еще раз, если не могу быть вам ничем полезным.
Прощайте и не забудьте, что Дансени будет у меня часов около четырех.
Из ***, 8 сентября 17...
Письмо 60
От кавалера Дансени к виконту де Вальмону (вложено в предыдущее)
Ах, сударь, я в отчаянии, я потерял все. Я не решаюсь доверить бумаге тайну моих страданий, но мне необходимо излить их перед надежным и верным другом. В котором часу мог бы я увидеться с вами и получить у вас утешение и совет? Я был так счастлив в тот день, когда открыл вам свою душу! А теперь – какая разница! Все для меня изменилось. То, что приходится претерпевать лично мне, есть лишь незначительная доля моих терзаний. Тревога за существо, бесконечно более дорогое, – вот чего я перенести не в силах. Вы счастливее меня и сможете ее увидеть, и я жду от вашей дружбы, что вы не откажетесь исполнить мое поручение к ней. Но для этого мне нужно повидать вас и объяснить вам, что надо сделать. Вы пожалеете меня, вы мне поможете. Вся моя надежда – на вас. Вы человек чувствительный, вы знаете любовь, и только вам одному я имею возможность довериться. Не отказывайтесь же помочь мне.
Прощайте, сударь. Единственное облегчение в моем горе – это сознание, что я имею такого друга, как вы. Сообщите мне, прошу вас, в котором часу я могу вас застать. Если нельзя сегодня утром, то я хотел бы как можно раньше после полудня.
Из ***, 8 сентября 17...
Письмо 61
От Сесили Воланж к Софи Карне
Дорогая моя Софи, пожалей свою Сесиль, свою бедную Сесиль: она очень несчастна! Мама все знает. Не понимаю, каким образом у нее могли возникнуть подозрения, однако она все обнаружила. Вчера вечером мне показалось, будто мама немного раздражена, но я не обратила на это особого внимания и, дожидаясь, пока она кончит игру в карты, даже вела очень веселый разговор с госпожой де Мертей, которая у нас ужинала, и мы много беседовали о Дансени. Не думаю, чтобы нас могли услышать. Она ушла, и я удалилась к себе.
Я раздевалась, когда мама вошла и велела моей горничной выйти. После этого она потребовала у меня ключ от моего секретера. Говорила она таким тоном, что я затрепетала и едва могла держаться на ногах. Я делала вид, что не могу найти ключ, но в конце концов пришлось повиноваться. Первый же ящик, который она открыла, оказался как раз тот, где находились письма кавалера Дансени. Я была в таком смятении, что, когда она меня спросила, что это такое, в состоянии была ответить только: «Ничего». Но когда я увидела, что она начала читать первое письмо, какое ей попалось на глаза, мне стало так худо, что я потеряла сознание. Как только я пришла в себя, мама, позвавшая мою горничную, удалилась, велев мне ложиться спать. Она забрала все письма Дансени. Я дрожу всякий раз, как подумаю, что должна буду снова показаться ей на глаза. Всю ночь я проплакала. Пишу на рассвете, так как надеюсь, что появится Жозефина. Если я смогу поговорить с ней с глазу на глаз, то попрошу, чтобы она передала госпоже де Мертей записку, которую я ей напишу. Если нет, то я вложу записку в письмо к тебе, а ты уж, будь добра, отправь ее как будто бы от себя. Только она одна способна хоть немного меня утешить. Мы хоть поговорим о нем, так как я уже не надеюсь его увидеть. Я очень несчастна! Может быть, она будет так добра, что возьмется передать Дансени мое письмо. Я не решаюсь довериться в таком деле Жозефине, а еще меньше моей горничной: ведь это, может быть, она сказала маме, что в секретере у меня спрятаны письма.
Я кончаю, так как мне еще нужно написать госпоже де Мертей, а также Дансени, чтобы письмо к нему было готово да случай, если она согласится его отослать. Затем я опять лягу, чтобы меня застали в постели, когда придут в мою комнату. Чтобы не пришлось идти к маме, я скажусь больной. Я не так уж солгу: мне ведь хуже, чем если бы у меня был жар. Глаза горят от слез, и так давит под ложечкой, что трудно дышать. Когда я думаю, что больше не увижу Дансени, мне хочется умереть. Прощай, дорогая моя Софи. Не могу больше писать, слезы душат меня.
Из ***, 7 сентября 17...
Примечание. Письмо Сесили Воланж к маркизе выпущено, так как в нем излагаются те же обстоятельства, что в предыдущем письме, только менее подробно. Письмо к кавалеру Дансени найдено не было: причину читатель узнает из письма 63 госпожи де Мертей к виконту.
Письмо 62
От госпожи де Воланж к кавалеру Дансени
После того как вы, милостивый государь, злоупотребили доверием матери и невинностью ребенка, вас, конечно, не удивит, что вас больше не будут принимать в доме, где на доказательства искреннейшей дружбы вы ответили лишь забвением всех правил пристойного поведения. Я предпочитаю просить вас впредь не являться ко мне, вместо того чтобы дать соответствующее распоряжение привратнику, что в равной мере скомпрометировало бы всех нас, ибо среди слуг наших тотчас же начнутся пересуды. Я имею право рассчитывать, что вы не вынудите меня прибегнуть к этому способу. Предупреждаю вас также, что, если в будущем вы сделаете хоть малейшую попытку удержать мою дочь в том заблуждении чувств, в которое вы ее завлекли, суровое и вечное заточение избавит ее от ваших преследований. От вас, сударь, зависит, так ли мало побоитесь вы стать причиной ее несчастья, как мало побоялись попытки ее обесчестить. Что до меня, то выбор мой сделан, и я ей его сообщила.
При сем вы найдете пачку ваших писем. Я рассчитываю, что в обмен вы пришлете мне все письма моей дочери и что вы не воспротивитесь тому, чтобы не оставалось ни малейших следов происшествия, о котором я не смогу вспомнить без негодования, она – без стыда, а вы – без угрызений совести.
Имею честь быть и т.д.
Из ***, 7 сентября 17...
Письмо 63
От маркизы де Мертей к виконту де Вальмону
Да, конечно, я объясню вам записку Дансени. Происшествие, из-за которого он вам ее написал, дело моих рук и, полагаю, самое удачное из всех моих деяний. После вашего последнего письма я не теряла времени даром – я сказала себе, подобно одному афинскому архитектору [ 28]: «Я совершу то, о чем он говорил».
Ему, значит, нужны препятствия, этому герою романа, Счастье усыпляет его! О, пусть положится на меня, я уж задам ему работу, и либо я очень ошибаюсь, либо спокойно почивать ему уж не придется. Надо было научить его ценить время, и я льщу себя надеждой, что он сейчас горько жалеет о тех часах, которые потерял. Вы также говорили, что ему не хватало таинственности. Так вот, теперь-то ее уж будет хватать с избытком. Во мне то хорошо, что достаточно указать мне на допущенную мною ошибку, – и я не успокоюсь, пока всего не поправлю. Узнайте же, что я сделала.
Вернувшись к себе позавчера утром, я прочитала ваше письмо, и мне все стало ясно как день. Убедившись, что вы превосходно определили причину зла, я занялась исключительно поисками средств для его искоренения. Начала я, однако, с того, что легла, ибо неутомимый кавалер не дал мне уснуть ни на мгновение, и я думала, что мне захочется спать. Ничего подобного, все мысли мои были заняты Дансени: желание вывести его из бездействия или его за это бездействие наказать не давало мне глаз сомкнуть, и лишь после того как я разработала свой план во всех подробностях, удалось мне отдохнуть часа два.
В тот же вечер я отправилась к госпоже де Воланж и, согласно своему замыслу, доверительно сообщила ей, что, как я почти убеждена, между ее дочерью и Дансени существует опасная связь. Эта женщина, столь проницательная в отношении вас, оказалась до того ослепленной, что сперва она ответила мне, что я, наверно, ошибаюсь: дочь ее, мол, совсем ребенок и т.д. и т.п. Я не могла рассказать ей всего, что мне известно, но я ссылалась на перехваченные мною взгляды, обрывки речей, которые внушали тревогу и моей добродетели, и моему дружескому чувству. Словом, я говорила почти так же хорошо, как любая святоша, и, нанося окончательный удар, решилась даже сказать, что мне показалось, будто я видела, как они передавали из рук в руки письмо. «Тут мне припомнилось, – добавила я, – что она как-то открыла при мне ящик своего секретера, и я увидела там много каких-то бумаг, которые она, видимо, хранит. Не знаете ли вы, с кем она ведет оживленную переписку?» Тут госпожа де Воланж изменилась в лице, и я заметила, что на глазах у нее выступили слезы. «Благодарю вас, достойный мой друг,– произнесла она, пожимая мне руку. – Я все разузнаю».
