Текст книги "Все сначала"

Автор книги: Пенни Джордан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В среду Том объявил, что по делам будет отсутствовать до конца дня. Он ни словом не обмолвился о предстоящем уик-энде, поэтому Вин стала подозревать, что их отношения сходят на нет.

Она уже решила, что замуж за него не пойдет, но все же была обескуражена тем, что Том так легко от нее отказывается. Значит, он совсем не ценит ее?

А она его? Стоит ли удивляться вялости их сексуальных отношений. А на кой он ей сдался, этот секс? Ведь прожила же она без секса столько лет, и ничего – сердце научилось не доверять страстям.

Из окна ее офиса виднелась территория отеля. Там, внизу, по лужайке прогуливалась парочка: он обнял ее за талию, она склонила голову ему на плечо. Остановились, она разулыбалась на какое-то его замечание. Далеко не молоды. И вдруг сердце Вин защемило от тоски и одиночества. В какую-то секунду она позавидовала той женщине так, как не завидовала никому в своей жизни. Как же прекрасно иметь рядом заботливого друга, готового в любую минуту прийти на помощь! А на кого положиться ей? Вопрос-насмешка.

В ее идеальном представлении так и должно быть – женщина опирается на мужчину. Но разве так бывает? Она начала мысленно перебирать друзей, которые могли бы стать ей опорой…

Вздохнув, она сосредоточилась на экране компьютера, быстро набирая необходимый код входа, чтобы проверить бронь на следующую неделю.

Усердно проработав все утро, она сэкономила часок, чтобы пройтись по магазинам. Сегодня ей хотелось заварить для Чарли его любимый чай, а потом они отправятся на прогулку. В конце концов, Джеймс пробыл с ним целый день. Машинально она бросила в корзину на роликах пакетик любимых Чарли шоколадных бисквитов, решив на сей раз проигнорировать принципы правильного питания, от которого многое зависит, в частности поведение человека.

Стоя в очереди у кассы, она попыталась не сосредоточиваться на мысли о своем врожденном неумении противостоять мужскому натиску, способному разрушить женское достоинство… смеха ради. Вин не сомневалась, что Джеймс посмеивается, видя ее подавленность, униженность, а главное – продолжает манипулировать чувствами Чарли.

Как всегда, она выбрала очередь неудачно. Две дамы впереди нее тяжко вздыхали от нетерпения, в то время как менялись кассиры и уходило время.

– Ну ты же знаешь, как обстоят дела, – громко обратилась одна дама к другой. – Если бы она не бросила Пола, ничего бы такого не случилось. Что ни говори, а мальчику нужен отец, особенно в этом возрасте. Стив вовсе не был трудным подростком и вот докатился – полиция вмешалась. Отделался предупреждением, но я ей сказала…

И угораздило же ее подслушать этот бред, даже мурашки по спине пробежали.

Вин быстро откатила от них свою корзинку, больше не желая слушать о важном вкладе отцов в воспитание ребенка.

А разве не бывает порочных отцов, которые разрушают жизнь своим детям? Как быть с теми, которые уже с детства показывают такой пример дочерям, что те ненавидят мужчин всю свою жизнь? Как быть с отцами, которые внушают сыновьям, что женщины не достойны уважения, что это люди второго сорта, или, того хуже, приучают к мысли, будто испокон веку женщины поделились на две категории: проститутки и святоши? Как быть с папашами, которые унижают детей, лишая их права быть нормальными людьми?

Вин очнулась, увидев, что кассирша ждет, когда же она начнет разгружать свою корзинку: очередь уже проявляла нетерпение. Покраснев, она стала выкладывать непослушными руками покупки на ленту конвейера.

Всегда, когда спешишь, заторы на дорогах встречаются особенно часто. К тому же она забыла, что в газетах сообщали об установке новых регулировочных светофоров в этом районе города. И пока медленно ползла по радиальным улицам, десять раз выругала себя за то, что не поехала в объезд. Может, это заняло бы больше времени, зато не пришлось бы тратить нервы, сидя на хвосте у допотопного грузовика, выпускающего удушливые клубы газа.

Ей не терпелось поспеть домой до того, как вернется Чарли. Да, с того времени, как она начала работать в отеле, жизнь превратилась в сплошную гонку с препятствиями; она так часто бывает занята, что Чарли вполне может подумать, будто он у нее на втором месте после работы.

Конечно, в классе он не единственный, у кого из родителей только мать, причем занятая круглый день, но она все равно постоянно чувствовала себя виноватой из-за своей загруженности.

Когда она работала на дому машинисткой, то могла уделять сыну больше времени: поджидала его из школы, на полдник обычно пекла домашние бисквиты (он обожает их с молоком), а потом подолгу внимала его рассказам о школьных делах. Теперь же лишь около шести ей удавалось забрать его у Хедер. Ужин зачастую проходил в спешке, Чарли она выслушивала без внимания и от хронической усталости едва могла сообразить, что еще предстоит сделать за вечер.

Но ей нравилась работа, дававшая независимость, чувство уверенности в себе, возможность самоутвердиться.

Выехав из очередного затора, она облегченно вздохнула.

В какой мере ее частные отношения с Томом повлияют на работу? Неужели он ожидает, что она уволится? И, уж конечно, не приходится сомневаться, что Том ограничит ее самостоятельность, а может, даже переведет на менее оплачиваемую должность. И что будет, если Джеймс захочет пересмотреть в судебном порядке свои права на Чарли?

Ведь в законодательстве многое изменилось с тех пор, как матери гарантировалось бесспорное право на ребенка. Джеймс состоятельный человек и может лучше обеспечить сына. Даже если и женится.

Сердце тревожно сжалось, а руки на руле напряглись. С какой стати ее так взволновала мысль о женитьбе Джеймса? Только ли из-за опасения, что он приведет Чарли молодую, энергичную, очаровательную мачеху? Мачеху, которая будет более свободна, чем вечно погруженная в работу и порядком наскучившая мать.

Когда она притормозила у дома, роскошного «даймлера» не было видно. Вин с облегчением вздохнула. Значит, она успеет приготовить ужин, передохнуть и настроиться на общение с Чарли.

В доме показалось как-то пустынно и тихо. Это не понравилось Вин; она не привыкла к тому, что Чарли пребывает неведомо где. Разумеется, у него есть друзья, свои мальчишеские интересы, от скуки он не томится, но она всегда знает, где он и с кем. Готовя ужин, она вдруг обомлела от совершенно крамольной мысли.

Вовсе не голос Чарли она жаждет услышать, а голос Джеймса! Дом кажется ей пустынным, потому что его нет.

Неужели она о нем скучает? Ведь и недели не прошло, как он здесь. Невозможно! И с чего бы ей о нем скучать? Он – последний, кого бы она хотела видеть рядом.

Достаточно взглянуть на произведенное им разорение: ее отношения с Томом сошли на нет, с Чарли постоянные стычки и даже Хедер, как ей показалось, бросает на нее косые взгляды.

Не становись идиоткой, сердито заметила она самой себе. С недовольным видом поставила кастрюльку в духовку и включила таймер. Вот-вот подъедут. Надо поторопиться, Чарли на аппетит не жалуется.

А если… Вин вся напряглась, лицо исказилось гневом. Что, если Джеймс решил завезти Чарли куда-нибудь перекусить? Нет, он должен знать, что она их поджидает. И так провел с Чарли целый день. В последнее время Вин почти не виделась с сыном.

И почему Чарли так нравится таскаться за отцом?

Что тут докапываться до причин, все просто: у отца есть время для сына, а у матери нет, вечно работает, вечно где-то… с Томом.

Веко дернулось. Разве объяснишь мальчишке, что Джеймсу скоро прискучит роль заботливого отца и он начнет от него бегать. Ведь Чарли еще ребенок, стоит ли от него ждать понимания ситуации.

Она опять взглянула на часы. Неужели прошло всего десять минут? Удивительно, как тянется время, лишь только начинаешь кого-нибудь ждать.

Она прошла в гостиную, чтобы прибраться, и, открыв дверь, в изумлении застыла.

В комнате был безупречный порядок: журналы, книги, газеты – все ровненько сложено. Ковер пропылесосен, мебель протерта. Электронные игрушки, как правило валявшиеся всюду, аккуратно убраны в шкаф; в вазе с цветами свежая вода.

Поменяли воду. Вин изучала неуклюжую расстановку цветов, и вдруг ей вспомнился другой вечер – когда она объявила о своей беременности. Она, кажется, пошла навестить мать. Вернулась уставшая, все тело ныло, беременность давалась ей нелегко. С одной стороны, она томилась желанием вернуться в то время, когда еще не знала Джеймса и жизнь казалась простой и беззаботной, но с другой – так хотелось, чтобы муж сказал что-нибудь нежное, хотелось не для себя, а для ребенка, которого она носила.

Она заглянула в столовую, ожидая увидеть беспорядок, оставленный при уходе. И вновь увидела идеальный порядок – все прибрано будто по мановению волшебной палочки. А вот в этой вазочке тогда тоже стояли свежие цветы, купленные на уик-энд Джеймсом после того, как она выразила восхищение их неяркими красками.

Тогда она смотрела на цветы, а к горлу подступал комок, так сильно они на нее подействовали. Но когда Джеймс спустился вниз и прошел в столовую, даже не обняв ее, как обычно, она, злобно глядя на него, промолвила:

– Это ты навел тут порядок? В назидание мне: намекаешь, что я совсем не слежу за домом. Плевать я хотела на твои назидания! Да и на тебя тоже.

Она с шумом поднялась наверх, бросилась на кровать, не в силах унять дрожь во всем теле, заклиная, чтобы Джеймс поднялся и утешил ее. Но увы – он удалился: слышно было, как хлопнула входная дверь.

Она продолжала лежать в кровати, но не спала, когда Джеймс вернулся. Он ничего не сказал, не сделал попыток дотронуться.

Тяжко вздохнув, Вин вернулась в настоящее. Легко коснулась лепестков. Ей захотелось составить букет по-своему, и, взяв кувшинчик, она проследовала на кухню.

Не было надобности спрашивать Джеймса, зачем он купил цветы. Конечно же, не для того, чтобы ее порадовать.

Со вкусом расставив цветы, она отнесла их в гостиную. Пусть и маленькая, комната была довольно милой. В прошлом году они с Чарли привели гостиную в порядок, покрасили стены в нежный кремовый цвет. Сами сделали рисунок накатом и были весьма довольны результатом.

Она сшила новые чехлы на мебель, повесила новые портьеры. Когда после свадьбы родители с той и другой стороны надарили им старинной мебели, Вин отнеслась к этому без особого восторга, хотелось чего-нибудь супермодного, но сейчас ей доставляла огромное удовольствие сама полировка старого дерева. Теперь-то она понимала всю прелесть и солидную практичность старой мебели, которая служила еще бабушкам и дедушкам и выдержала испытание временем.

Выглянув в окно, она нахмурилась: не видно ни Джеймса, ни Чарли.

К девяти часам, когда все для ужина было готово, Вин начала беспокоиться: яростно мерила шагами комнату, то и дело косясь на телефон. Хуже нет поджидать возвращения домашних, которые задерживаются непростительно долго. В голову начинают лезть разные мысли о возможной аварии на дороге, о происшествии…

Если бы что-то произошло, наверняка бы уже сообщили, уговаривала она себя. Позвонили бы… из полиции…

Но если Джеймс просто решил продлить их поездку, то отчего не позвонил? Она знала, у него нет телефона в автомобиле, но ведь таксофоны на каждом углу, и многие избежали набегов вандалов.

Ей все сильнее хотелось, чтобы телефон отозвался, но он упорно молчал. Может, самой позвонить в полицию? Может…

Она вся сжалась, услышав шум подъезжающей машины, и бросилась к окну.

Трудно было разобраться в чувствах при виде «даймлера», который припарковался рядом с ее маленьким автомобилем, но все пересилил гнев при виде Джеймса, вальяжно вылезавшего из машины. Подождав Чарли, он не спеша направился с ним к дому.

Она открыла дверь им навстречу и не успела задать вопрос «Где вы были?», как Джеймс беспечно извинился, будто они опоздали не на три часа, а на несколько минут.

– Извини, что задержались, на дорогах столько пробок.

Пробки на дорогах?.. Запылав от гнева, Вин повернулась, чтобы разразиться тирадой, но Джеймс молчаливо указал на понуро шедшего Чарли.

Только теперь она заметила, что сын не проронил ни слова, а взглянув попристальней, поразилась его бледности.

Заболел? Ему плохо? Потому они задержались?

Когда Чарли молчаливо проследовал мимо нее и стал тяжело подниматься по лестнице, она растерянно уставилась ему вслед, намереваясь ринуться вдогонку, но Джеймс задержал ее.

– Пусть побудет один.

Побудет один? В глазах Вин отразилось отчаянное недоумение.

– Оставь его на несколько минут в покое. На дороге произошла страшная авария, и, к сожалению, мы с Чарли оказались свидетелями. Машина впереди мчалась на бешеной скорости, а дорога сегодня очень загружена.

– Что случилось? – Вин спрашивала, не отрывая взгляда от лестницы. Сейчас ей следовало бы быть с Чарли. Она его мать. Он нуждался в ее присутствии.

Джеймс догадался, о чем она думает.

– Он уже не ребенок, Вин, по крайней мере старается доказать себе это. Пускай освоится с пережитым. Для него это было потрясением, а в его возрасте верят, будто мужчины не плачут.

– А как все произошло? – не отставала Вин, приходившая все в большую тревогу.

– Одна машина врезалась в другую, обе загорелись. Потерпевшим нельзя было ничем помочь. Я сразу отъехал в сторонку и позвонил в службу безопасности движения. Мы, я и еще два других водителя, пытались помочь, но пламя так расходилось… Я очень сожалел, что в это время со мной оказался Чарли.

Когда Джеймс отвернулся, она заметила, что кое-где на лице у него остались следы копоти, рукав куртки оторван, а рука перебинтована.

– Ничего страшного – легкий ожог, – рассеянно заметил он. – Я бы непременно позвонил, но не было никакой возможности. Мне пришлось задержаться, чтобы дать свидетельские показания.

Он запустил руку в волосы и сразу показался очень уставшим.

– В одной из машин погибла вся семья – мать, отец и двое маленьких ребятишек. В другой ехали два парня. И надо же такому случиться!

– Потому что мчались на бешеной скорости, – машинально напомнила ему Вин. Она слишком была захвачена ужасом нарисованной картины. Джеймс и Чарли были на волосок от гибели, Вин благодарила Бога, что ее семья осталась невредима.

– Сами, конечно, виноваты, но близким от этого не легче. Знаешь, о чем я думал, когда мы возвращались? – (Вин отрицательно покачала головой.) – Я глядел на Чарли и думал: какой ужас, если бы к тебе в дверь постучали и сказали, что он погиб… в такой же катастрофе, в машине, в которой повез его кататься отец. Можно ли пережить такое?

Вин не могла произнести ни слова. Боль в надтреснувшем его голосе поразила ее.

– Я приму ванну, – еле выдавил из себя Джеймс. – От меня разит дымом.

Но Вин знала: не запах дыма он хочет смыть, а запах смерти.

– Чарли… – глухо произнесла она, – может, мне?..

Джеймс отрицательно покачал головой.

– Не трогай его сегодня. Когда отойдет, сам расскажет.

Вин поймала себя на мысли, что впервые просила совета, предлагала поровну поделить родительскую ответственность, и не только это: она хотела знать его мнение. И хотела следовать ему?

У нее по телу пробежала дрожь, когда она вдруг на минуту представила себя на месте тех людей, которым предстоит сегодня вечером узнать о трагедии, унесшей их близких.

Кажется, прошла вечность, прежде чем Джеймс спустился вниз. Он прошел на кухню, где она стояла, бессмысленно глядя перед собой: перебирала в памяти тринадцать лет, прошедшие после рождения сына, с ужасом думая о том, что сегодня он чудом избежал гибели.

– Чарли пошел спать, – доложил Джеймс. – Все еще не пришел в себя. Как жаль, что он оказался рядом. После такого и взрослому-то не легко очухаться.

– Дети очень впечатлительны. – Вин с удивлением услышала свой слишком миролюбивый голос. – А Чарли, хоть и притворяется взрослым, наполовину дитя. У него еще не выработалась защитная реакция, как у взрослых.

– Зато он все-таки уснет, не пытаясь представить, что в аварию попал его сын или, скажем, жена. Такого ему, конечно, не вообразить, но все равно мальчишка напереживался вдоволь, – сумрачно заметил Джеймс. – Ах, если бы я не пошел у него на поводу и не послушался его уговоров ехать этим путем! – Ты не виноват.

Что она говорит? – немо вопрошала себя Вин. Какого черта ей вздумалось утешать его? С чего это она так рассиропилась? Пусть и он наконец испытает, каково чувствовать свою родительскую вину. Но она была не в состоянии обернуть случившееся в свою пользу, даже в битве за обладание Чарли.

Она знала, что Джеймс не сводит с нее глаз, и по непонятной причине ее лицо залилось краской.

– Благодарю тебя, – мягко сказал он.

Услышав это «благодарю», Вин покраснела еще больше. От прикосновения прохладных пальцев Джеймса она содрогнулась.

– Ты все понимаешь. Удивительно. – Но в голосе его удивления не было, а чувствовалась легкая дрожь. – Ну и денек выдался. Я пойду спать.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Она проснулась от глухих рыданий Чарли. Реакция была мгновенной: соскочила с кровати, побежала, распахнула дверь в его спальню. Она плохо соображала спросонок, все еще дремлющее сознание уносило ее во времена, когда сын был малюткой.

Чарли продолжал спать, но, лишь только Вин попыталась убрать прядь с его лба, проснулся и с недоумением посмотрел на нее. На глазах ребенка блестели слезы, она не удержалась, заключила его в объятия и, прижимая к себе, принялась гладить по голове.

Он что-то лепетал про аварию; слова бессвязно путались, но она понимала, что он хотел сказать. Как же давно она не утешала его вот так! Чарли считал себя достаточно взрослым для поцелуев и материнских ласк, и она уважала его подростковое стремление к самостоятельности. Теперь она ощутила податливость его тела, ту самую незабываемую младенческую мягкость. Невольно подумалось о том, как быстро он растет и… отдаляется от нее. Сегодня ночью ему явно нужна была материнская ласка, но мальчишеская строптивость оказалась сильнее, и, когда он легонько стал высвобождаться из ее объятий, она его не удерживала.

Стараясь быть деликатной в этой нелегкой ситуации, она, чтобы подбодрить сына, произнесла как бы между прочим:

– По словам твоего отца, ты держался достойно.

– Поверь, Чарли, – раздался голос от двери.

Вин вся напряглась и обернулась. И когда это Джеймс успел войти в комнату Чарли? В тусклом свете, пробивавшемся от лестничного светильника, можно было различить гладкость его груди с мягким темным пушком волос, до которых почему-то захотелось дотронуться. Халат наполовину скрывал длинные загорелые ноги. Она слишком хорошо помнила, как однажды сжались мускулы его бедер от одного ее невольного прикосновения.

Разве можно забыть… Тогда Джеймс поймал ее шаловливую руку и сиплым голосом, в котором смешались возбуждение и вожделение, признался, что она сводит его с ума.

Джеймс умел говорить о сексе просто, но волнующе. Как часто он повторял, что хочет гладить ее кожу, целовать груди, чувствовать трепет ее чресел!.. Все это приводило в восторг, хотелось просить, нет, требовать большего…

Теперь она опять слышала его голос, но Джеймс обращался не к ней, а к Чарли. Обескураженная своими мыслями, совсем приглушившими сострадание к сыну, Вин вновь повернулась спиной к бывшему мужу.

– Да, сегодня вечером я гордился тобой, Чарли. – Джеймс присел с другой стороны кровати. – Но не так, как я горжусь тобой теперь.

Чарли пристально глядел на отца, уже не пытаясь сдержать навернувшихся слез.

– Настоящий мужчина должен понимать: бывают в жизни огорчения, способные вызвать глубокие переживания. У женщин есть преимущество, Чарли: они не скрытничают, выражая свои эмоции. Зачем же нам трусливо скрывать свои слезы?

– Мужчины не плачут, – упорствовал Чарли.

Воцарилось молчание, и тогда Джеймс возразил:

– А вот и плачут.

Вин затаила дыхание, наблюдая, как пристально Чарли смотрел на отца, видимо сомневаясь в правоте этого утверждения.

– Никогда не бойся выражать свои эмоции, Чарли, – сказал Джеймс, крепко обнимая сына. Не прошло и минуты, как напряжение ушло, и мальчик прильнул к отцу.

Вин молча вышла из спальни, закрыла за собой дверь и прислонилась к стене.

Ведь это то, чего она так терпеливо ждала все эти годы: Джеймс приласкал сына, выказал свою любовь. Но теперь, когда…

Позади нее легонько скрипнула дверь.

Не оборачиваясь, Вин знала – Джеймс стоит у нее за спиной. Слегка повернув к нему голову, она заметила, что ее халат не застегнут и тусклый свет обрисовывает полноту грудей.

Мгновенно покорясь какому-то наваждению, смешанному с безысходностью, она почувствовала, что по телу разлилась волна озноба; соски вдруг затвердели и теперь выдавались через тонкую ткань ночной сорочки.

Даже в полутьме можно было различить пристальный взгляд Джеймса. Он слегка наклонился в ее сторону и сказал:

– Неудивительно, что ты пришлась по вкусу владельцу отеля. Вин, неужели с ним лучше, чем было у нас с тобой?

Она онемела от изумления, но, преодолев скованность, все же ответила:

– Ты не имеешь права задавать мне такие вопросы – и замечу для сведения, что мои отношения с Томом совсем не ограничиваются только сексом…

Тут же Вин ужаснулась своим словам. Кто потянул ее за язык? Отношения с Томом… почти сошли на нет.

– Значит, он не очень хорош в постели.

Эти слова, продиктованные задетым мужским самолюбием, взбудоражили ее, понуждая признать свою собственную уязвимость.

– Когда я встретила тебя, я… была девочкой… ребенком.

– В моих объятиях ты не была ребенком, Вин. – Его голос звучал раздраженно. – И, кроме того, – мягче добавил он, – общеизвестно, что женщины достигают пика своей сексуальности к тридцати.

Трудно было не заметить, как трепещет от волнения ее тело. Чтобы подавить в себе возбуждение, она гневно обронила:

– Я сделала выводы из своих ошибок, Джеймс. Сексу я теперь придаю гораздо меньше значения.

– Меньше?

Она стушевалась. Минуту они стояли друг против друга, будто два изнуренных войной противника, а в следующую – он заключил ее в объятия. Она прильнула к нему всем телом, ей казалось, что его сердцебиение контролирует ее кровоток. Джеймс дышал прерывисто, переполняемый страстью, воспламененный ее любовным порывом.

Но как же так, этого не может быть, этого не должно быть, уговаривала она себя, охваченная паникой. В голове все поплыло; она лишь ощутила, как его рука, перестав сжимать талию, теперь скользила по плечу, по изгибу шеи, отбрасывала прочь тяжелую прядь волос, а большой палец словно пробовал нежность кожи, вызывая всплеск таких знакомых, но забытых эмоций. Да, сознание лишь регистрировало происходящее, но уже утратило власть над телом, над мускульным напряжением, над стихией жестов.

Голова как-то сразу отяжелела, склонилась вперед, ища хоть какую-нибудь опору. Кожа стала островосприимчивой, груди отяжелели, разбухли от такой знакомой сладостной боли.

–  Онтоже так делает, Вин? – послышался сдавленный голос Джеймса, а его язык в это время щекотал плечо, неустанно разжигая ее, живо возвращая воспоминания, желания, чувства, некогда столь решительно преданные забвению. – Или так? – Губами он коснулся мочки уха, язык скользнул по ушной раковине, а руки нырнули в волосы, запрокинув голову.

Внутренний голос подсказывал ей, что нужно отпрянуть, но все ее существо противилось этому. Наоборот, она прильнула к нему теснее, ощущая невесомость своего тела, блаженную ласку, разливающуюся от его прикосновений.

Он целовал ее, как когда-то в прошлом. Вин испытала трепет, чувствуя под ладонями бархатистую теплоту его кожи, не понимая, как ее руки проникли под его халат; ощутила пугающий, зовущий соблазн и подивилась, что чувства, столько лет казавшиеся омертвелыми, теперь растревожены с новой силой.

Растревожены… и баста. Конечно, нелегко забыть мужчину, заставившего пережить подобные ощущения. Вин тщилась произнести его имя, чтобы остановить его руки, напомнить, что они не любовники, а враги.

Но, пытаясь воспротивиться, она была понята неверно, и его объятия лишь стали крепче. Он прильнул к ее устам, будто отвечая на немое приглашение.

Вин уже забыла, как это бывает, когда мужчина целует с такой откровенностью, с такой надеждой на ответную страсть. Однажды пробудив в ней женщину, он готовился сделать это снова…

– Вин… Вин… Вин…

Словно в такт произносимому имени, учащенно билось его сердце, посылая импульсы ее безмолвному телу.

Он вновь принялся целовать ее приоткрытые губы, заставляя всю трепетать от удовольствия и ощущать напористое проникновение языка между губ. Другая его рука теперь скользила вверх и скоро достигла шелковистой округлости груди. Вин почувствовала, что и он получает удовольствие, касаясь ее, так как его тело тоже неистово трепетало. Рука слегка подрагивала, когда его большой палец очерчивал окружность соска.

Она попыталась смежить веки и отвернуться, но какая-то игра теней заставила ее скосить глаза вниз, и контраст между бледностью ее груди и его загорелой рукой приковал ее взгляд.

Теперь Джеймс пристально разглядывал ее тело. Взгляд казался сосредоточенным и даже свирепым, а когда он произнес ее имя, в груди разлилась истома. Потом он наклонился, чтобы взять ее на руки; шлепанцы свалились, а он понес ее, о Боже, в комнату, где спал. В ту самую, где они были когда-то вместе, в комнату, где она не могла оставаться одна.

Вин пыталась сопротивляться, пыталась собрать остатки воли, но, положив ее на кровать, он начал целовать ее грудь требовательно и неистово; ее сердце екнуло, когда стало очевидным, как он возбужден. Наверное, она могла остановить его, вырваться из объятий, могла уклониться от жадных мужских губ, но время было упущено, и теперь его щекочущий язык взял верх над ее слабым телом. Ртом он захватил упругий сосок, лицо пылало, руки нетерпеливо преодолевали барьер ночной рубашки – и вот уже ее обнаженное тело оказалось в его власти.

Восторг, который она не надеялась испытать вновь, захлестнул волной. Потеряв власть над собой, Вин начала постанывать, уже ничего не стесняясь. До Джеймса она представить себе не могла, что можно так чувствовать, так желать, и поначалу пришла в смятение от прилива чувств. Но он был терпелив, давал понять, какое удовольствие доставляет ему ее чувственный отклик, и постепенно Вин научилась отвергать стыдливость и расслабляться. Оказалось, ее тело слишком хорошо усвоило давние уроки.

Машинально она пыталась сопротивляться, напоминала себе о причинах, не позволяющих расслабиться, но в падающем с улицы свете различила наготу Джеймса, а в предательской темноте резче пахло его тело – запах такой знакомый, что Вин поспешила уткнуться в его грудь и вдыхать, вдыхать. Руки обрели свободу, судорожно пытаясь ощупать все, что попадалось им на пути. Она уподобилась человеку, который долго находился на строгой диете, а теперь получил доступ к запретному, но, как любому разумному приверженцу диеты, ей следовало бы умерить желания. И только по одной причине: она не привыкла к такой роскоши и передозировка оказалась бы пагубной. Однако Джеймс сосредоточил свое внимание на другой груди, и острые стрелы удовольствия устремились, чтобы поразить ее чрево, в то время как его губы, прикоснувшиеся к груди, привели мысли в полное смятение.

Ее руки вновь скользнули к нему под халат, ощущая дрожь и теплоту тела, осознавая, что этот экстатический трепет вызван желанием обладать ею. Она почувствовала, как его ладонь сжимает, ласкает бедро, и в тот же миг сладостная боль внутри усилилась. Она содрогнулась; теперь плоть была влажной и приглашала войти.

О, сколько же времени прошло с той поры, когда она испытала то же самое? Ничего похожего с Томом. И даже…

Джеймс целовал ее живот, талию, низ живота, а ладонями продолжал сжимать бедра. Она встрепенулась от осознания неизбежности того, что должно было произойти. Нет, ей не следовало оставаться с ним – это плохо, а главное, опасно: опять потом придется в одиночку залечивать нанесенные ей раны.

Эта мысль прокручивалась в голове рефреном, но тело вышло из-под контроля. С пугающей ясностью она признала скрываемую столько лет правду.

Она по-прежнему любит его.

Это признание – точно удар в сердце – парализовало волю, способность бороться. Она вся обмякла и трепетала от желания. Джеймс что-то говорил, невнятные, искаженные страстью слова.

Ее сначала поразило то, что он неумолчно говорит, занимаясь любовью. Но он продолжал свои признания: ее груди как два источника разбуженной страсти, соски – два розовых бутона. Да, они расцветали под прикосновением его губ. Но такое с ней было уже давным-давно, когда она была девчонкой с неразвитой грудью.

Начав с трепетом целовать внутреннюю сторону ее бедер, он тихонько засмеялся, словно маскируя смехом жгучую, необузданную страсть. Душа Вин радовалась обретаемому безволию.

Потом он настойчиво и нежно стал ласкать самую укромную часть ее тела… К ней вернулось чувство неуверенности и боязни, но обещанное наслаждение гасило все попытки сопротивляться.

А сопротивляться было необходимо, однако ни судорожные сжатия мышц, ни мысли о… нет, ничто не могло сдержать разливающегося блаженства.

Попытки на мгновение замереть, чтобы не уступать под натиском его языка, увенчались лишь стоном удовольствия и утоленной жажды. Сдавленным голосом Джеймс прошептал:

– О Господи, ты такая же на вкус медовая.

Неистовость его языка окончательно пресекла всякий контроль…

Позже, в его объятиях, она чувствовала себя совсем хрупкой, осознание забытой остроты сексуальной интимности возвращалось, но отказывалось верить тому, что произошло.

– Теперь, – Джеймс ласкал языком впадину шеи, – повтори вновь, что собираешься выйти замуж и привести моему сыну отчима. Да он и слышать не желает об этом владельце отеля. Вин, неужели тебе не понятно?

У нее вдруг холодок пробежал по спине; тело все еще пребывало в оцепенении, но сознание прояснилось.

Джеймс занимался с ней любовью не потому, что хотел ее. Боже праведный! А она-то, тупица, идиотка, думала, что он жаждет ее, пылает к ней страстью. Она была в шоке от своей догадки – им просто-напросто двигала корысть, желание раздавить ее, использовать запретный прием.

Вин попыталась представить, что бы она чувствовала, если бы все еще планировала выйти за Тома. Подташнивало, нарастало презрение к самой себе. Она оттолкнула его, пытаясь подавить предательскую нежность внутри, забыть ласки и поцелуи, разожженное желание, эту неторопливую любовную игру, неотразимость его шарма, расслабленную плоть, вздрагивающую от каждого толчка, нагнетающего удовольствие и подтверждающего его право владеть ею, вздрагивание напряженных мышц, конвульсии, исторгающие невольный стон…

А потом он опять принялся заниматься любовью, будто почувствовал, что она этого страстно желает, подошла ее очередь нашептывать о том, какое для нее счастье ощущать его тело, ласкать его, целовать, радоваться проникновению в нее. И вот теперь она чувствовала, что лицо ее горит жгучим стыдом. Боже мой, как она страстно шептала и молила, как жаждала его близости и почти призналась в своей неизменной любви.