Текст книги "Эсперанса"

Автор книги: Пэм Райан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Как-то вечером за несколько дней до Рождества все пошли на собрание лагеря, а Эсперанса помогала Исабель сделать куклу из пряжи для Сильвии. С тех пор как Эсперанса научила Исабель этому искусству, казалось, что новая кукла появлялась в доме каждый день, и теперь эти красавицы всех цветов радуги сидели на всех подушках.

– Сильвия так удивится, – сказала Исабель, – у нее никогда не было кукол.

– Мы еще ее кукле и одежду сделаем, – сказала Эсперанса.

– Как проходило Рождество на Ранчо де лас Росас? – Исабель не уставала слушать рассказы Эсперансы о ее прежней жизни.

Эсперанса уставилась в потолок, вспоминая:

– Мама украшала дом рождественскими венками и свечами. Папа устанавливал кукольный вертеп на подстилку из мха в прихожей. А Гортензия целыми днями готовила. Там были различные пироги с мясом, эмпанадаси тамалес, и сладкие булочки с изюмом. А как Абуэлита украшала подарки! Тебе бы понравилось. Вместо лент она брала сухие виноградные лозы и цветы. В рождественскую ночь дом был всегда наполнен смехом и людьми, криками: «Счастливого Рождества!» Потом мы шли в церковь, там были сотни людей, все держали свечки во время службы. Потом, уже ночью, мы возвращались домой, все еще чувствуя запах ладана, и пили теплый шоколад, и открывали подарки.

Исабель выдохнула и спросила:

– А какие были подарки?

– Я… я не могу вспомнить, – сказала Эсперанса, сплетая кукле ноги. – Помню только, что была счастлива. – Она оглядела комнату, словно видела ее в первый раз. Одна из ножек стола подкосилась, и ее подпирал кусок дерева, чтобы стол не шатался. Стены были залатанными и облезлыми. Дощатый пол рассохся, и, как его ни подметай, он никогда не выглядел чистым. Посуда потрескалась, одеяла вытерлись, и хотя их часто выбивали, от них всегда шел затхлый запах. Теперь ее другая жизнь казалась ей волшебной сказкой, прочитанной когда-то давным-давно в какой-то книжке. Она в мыслях видела иллюстрации к этой сказке: Сьерра-Мадре, Ранчо де лас Росас, беззаботную маленькую девочку, бегущую по виноградникам. Но сейчас, когда она жила в этом доме, ей казалось, что в этой сказке говорится о какой-то другой девочке, которую она никогда не знала.

– Что ты хочешь получить на Рождество в этом году? – спросила Исабель.

– Хочу, чтобы мама поправилась. Хочу больше работы. И… – Она посмотрела на свои руки и глубоко вздохнула. После трех недель работы с картофелем они высохли и потрескались от крахмала, протекавшего сквозь перчатки. – Я хочу мягкие руки. А ты чего бы хотела, Исабель?

Исабель посмотрела на нее большими ланьими глазами и сказала:

– Это просто. Я хочу хоть чего-нибудь!

Эсперанса кивнула и улыбнулась. Она посмотрела на законченную куклу и протянула ее Исабель. Глаза Исабель, как обычно, сияли от восхищения.

Они легли спать, Исабель – в детскую кроватку, а Эсперанса в кровать, где они спали вместе с мамой. Она отвернулась к стене, тоскуя по праздникам, которые у нее были в прошлом, и заплакала, как плакала каждую ночь. Она думала, что никто не знает об этих ее ночных слезах, но почувствовала, как Исабель гладит ее по спине.

– Эсперанса, ты опять плачешь. Мы будем спать с тобой, если хочешь.

Мы? Она повернулась к Исабель и увидела, что та держит в руках целую семью кукол.

Эсперанса улыбнулась и подняла одеяло. Исабель растянулась рядом и устроила кукол между ними.

Эсперанса уставилась в темноту. У Исабель не было ничего – и было все. Эсперансе хотелось обладать тем, чем владела Исабель. Ей хотелось иметь так мало забот, чтобы такой пустяк, как кукла из пряжи, мог сделать ее счастливой.

В Рождество Эсперанса поднялась на крыльцо больницы. Альфонсо ждал ее в грузовике. Мимо нее прошла пара с подарками, завернутыми в блестящую бумагу. Потом пробежала женщина с цветком пуансеттии в горшке. На ней было элегантное красное шерстяное пальто с хрустальной елочкой, приколотой к отвороту. Глаза Эсперансы были прикованы к пальто и к украшению. Как жаль, что она не может подарить маме теплое красное пальто с такой сверкающей брошью. Она подумала о подарке, лежащем в ее кармане. Это был маленький гладкий камень, который она нашла в поле, когда пропалывала картофель.

Доктор перевел маму в палату, где лежали люди с хроническими заболеваниями. На этаже было всего четыре других пациента. Их постели были разбросаны между рядами голых матрасов в большой комнате. Мама спала и не проснулась, даже чтобы поздороваться. Все же Эсперанса села рядом с ней, связала несколько рядов одеяла и рассказала маме о работе под навесами, и о планах забастовщиков, и об Исабель. Она рассказала, что Лупе и Пепе почти научились ходить и что, по мнению Мигеля, папины розы начинают расти.

Настало время прощаться, но мама так и не проснулась. Эсперанса подоткнула одеяло, веря, что яркий цвет постепенно перейдет с него на мамино лицо.

Она положила камешек на ночной столик и поцеловала маму на прощание:

– Не беспокойся. Я обо всем позабочусь. Теперь я буду ла патрона, хозяйкой в семье.

АВОКАДО

Изо рта Эсперансы выходил пар, когда она ждала грузовика, который отвезет ее подвязывать виноград. Она переступала с ноги на ногу и хлопала руками в перчатках. «И что нового в Новом году?» – думала она. Он уже казался старым, ведь ничего не изменилось. Она работала всю неделю. Во второй половине дня помогала Гортензии готовить обед. По вечерам помогала Жозефине с малышами и Исабель с домашними заданиями. А по выходным навещала маму.

Она съежилась в поле около железного ящика с тлеющим углем, чтобы согреться, и про себя подсчитала, сколько ей нужно денег, чтобы привезти сюда Абуэлиту. Раз в две недели, накопив немного денег, Эсперанса покупала бланк почтового перевода [4]4
  В Соединенных Штатах можно приобрести в магазине, на почте или в банке специальный бланк с проставленной суммой (money order), который затем предъявляют при самых различных платежах. Эсперанса предполагает послать эти бланки в Мексику, чтобы ее бабушка смогла оплатить ими дорогу в США.


[Закрыть]и прятала его в чемодан. Она думала, что, если доработает до сезона персиков, у нее хватит денег, чтобы оплатить поездку Абуэлиты.

Сначала по рядам шли мужчины, подрезая толстые виноградные лозы и оставляя несколько длинных веток или стеблей на каждом стволе. Она шла за ними вместе с остальными и привязывала стебли к проволоке, которая тянулась от подпорки к подпорке. У нее все болело от холода, и ей приходилось весь день двигаться, чтобы не замерзнуть окончательно.

Вечером, погрузив руки в теплую воду, она поняла, что больше их не узнает. Порезанные, исцарапанные, опухшие и негнувшиеся, они выглядели как руки старухи.

– Это правда поможет? – спросила Эсперанса, глядя, как Гортензия разрезала напополам созревший авокадо.

– Конечно, – сказала Гортензия, вынимая большую косточку и оставляя дыру в сердцевине фрукта. Она выскребла мякоть, размяла ее в тарелке и добавила немного глицерина. – Я много раз делала это для твоей мамы. Нам повезло, что в это время года у нас есть авокадо. Друзья Жозефины привезли их из Лос-Анджелеса. – Гортензия втерла смесь авокадо и глицерина в руки Эсперансы. – Ты должна оставить их так на двадцать минут, чтобы кожа впитала масло.

Эсперанса посмотрела на свои руки, покрытые жирной зеленой массой. Она вспомнила, что мама, бывало, сидела вот так после работы в саду или верховой прогулки с папой по угодьям, поросшим мескитовыми кустами. Когда Эсперанса была маленькой, она смеялась над мамиными руками, покрытыми странной мазью. Но ей нравилось, когда она их отмывала, – тогда Эсперанса брала мамины руки и прикладывала ее ладони к своим щекам, чувствуя нежность кожи и вдыхая свежий запах.

Эсперанса удивлялась, что тосковала по самым простым вещам, связанным с мамой. Она скучала по тому, как грациозно и царственно мама входила в комнату. Она скучала по тому, как наблюдала за мамиными руками, когда та вязала, за быстрыми движениями ее пальцев. А больше всего она скучала по маминому смеху – смеху сильного и уверенного в себе человека.

Эсперанса вымыла руки и насухо их вытерла. Теперь гораздо лучше, хотя они все еще оставались красными и обветренными. Она взяла другой авокадо, разрезала пополам, достала косточку и выскребла мякоть. Она повторила все, что делала Гортензия, снова села, ожидая, когда впитается крем, и в этот момент поняла, что сколько авокадо и глицерина она бы ни втерла в кожу, ее руки больше никогда не будут руками богатой женщины с Ранчо де лас Росас. Теперь это были руки бедной кампесина, полевой работницы.

Сезон подвязывания винограда подходил к концу. Врач остановил Эсперансу и Мигеля в коридоре больницы – они еще не дошли до маминой палаты.

– Я попросил сестер позвать меня, когда они вас увидят. К сожалению, у вашей матери воспаление легких.

– Как такое возможно? – сказала Эсперанса. Ее руки задрожали, когда она посмотрела на врача. – Я думала, что она поправляется.

– Эта болезнь, «лихорадка долины», ослабляет организм, и он становится беззащитным перед другими инфекциями. Мы даем ей лекарства, но она очень слаба. Я знаю, что для вас это тяжело, но мы просим вас не посещать ее, по крайней мере месяц, а может быть, и дольше. Мы не можем допустить, чтобы она подхватила что-нибудь еще.

– Могу я увидеть ее всего на одну минуту?

Доктор поколебался, потом кивнул и ушел.

Эсперанса бросилась к маминой постели. Мигель пошел за ней. Эсперанса представить себе не могла, что не будет видеть ее несколько недель.

– Мама! – позвала Эсперанса.

Мама медленно открыла глаза и с трудом улыбнулась. Она казалась очень худой и хрупкой. Ее волосы были разбросаны на подушке. Бледное лицо почти сливалось с наволочкой. Казалось, она вот-вот растворится в постели и исчезнет навсегда. Мама выглядела призраком самой себя.

– Врач сказал, что я не смогу навещать тебя какое-то время.

Мама кивнула, ее веки медленно опустились, как будто ей было тяжело лежать с открытыми глазами.

Эсперанса почувствовала руку Мигеля у себя на плече.

– Анса, мы должны идти, – сказал он.

Но Эсперанса не двигалась. Она хотела сделать для мамы хоть что-нибудь – чтобы ей стало лучше. На столике у кровати она заметила щетку и заколки для волос.

Она аккуратно повернула маму на бок и собрала ее волосы. Расчесала их и заплела в длинную косу. Обернула ее вокруг маминой головы и аккуратно заколола. Потом она помогла маме лечь на спину – теперь волосы обрамляли ее лицо, выделяя его на фоне белья. Коса напоминала нимб. Именно так она раньше причесывалась в Агуаскальентесе.

Эсперанса наклонилась к маме и прошептала ей на ухо:

– Не беспокойся, мама, я обо всем позабочусь. Я работаю и могу платить по счетам. Я люблю тебя, мама.

– Я тоже тебя люблю, – сказала мама с нежностью. А когда Эсперанса повернулась, чтобы уйти, она услышала мамин шепот: – Что бы ни случилось.

– Тебе надо хоть иногда выбираться из лагеря, Эсперанса, – сказала Гортензия и передала ей список того, что необходимо купить в бакалейной лавке. Гортензия попросила ее поехать на рынок с Мигелем. – Весна началась, кругом такая красота.

– Я думала, что вы с Жозефиной всегда с нетерпением ждете субботы, чтобы поехать на рынок, – сказала Эсперанса.

– Это так, но сегодня мы помогаем Мелине и Ирен готовить энчиладас, это блинчики с мясом, сыром и перцем. Так что поезжай вместо нас.

Эсперанса знала, что они стараются занять ее чем-нибудь. Мама была в больнице уже три месяца, и Эсперанса не навещала ее уже несколько недель. С тех пор девочка ходила сама не своя. Она словно жила по привычке: была вежлива, отвечала на вопросы, давая простейшие ответы, но мучилась из-за отсутствия мамы. Каждый вечер она ложилась по возможности рано, заползала в постель, сворачивалась клубочком и лежала, не двигаясь до самого утра.

Эсперанса знала, что Жозефина и Гортензия беспокоятся за нее. Кивнув Гортензии, она взяла список и пошла искать Мигеля.

– Не забудь сказать Мигелю, что надо ехать на рынок мистера Якоты! – крикнула Гортензия вдогонку.

Погода и вправду была хороша. Воздух долины был сухим и чистым после дождей. Они ехали мимо полей высокой спаржи, которую ей предстояло вскоре укладывать в ящики. Цитрусовые рощи словно напоказ выставили свои уцелевшие плоды, висевшие словно игрушки на рождественской елке. И хотя все еще было прохладно, в воздухе уже веяло весной и Эсперанса почувствовала аромат земли.

– Мигель, почему мы всегда должны ехать так далеко на японский рынок, когда ближе к Арвину полно других?

– Владельцы других рынков не так добры к мексиканцам, как мистер Якота, – сказал Мигель. – У него есть почти все, что нам нужно, и он относится к нам по-человечески.

– Что ты имеешь в виду?

– Эсперанса, люди здесь думают, что все мексиканцы одинаковы. Что мы необразованны, грязны, бедны и ничего не умеем делать. Они не возьмут в толк, что многие из нас настоящие профессионалы.

Эсперанса оглядела свою одежду. На ней было платье спортивного покроя, которое раньше носила мама, а до мамы кто-то еще. Сверху на платье она надела мужской свитер, на котором не хватало несколько пуговиц, к тому же он был ей велик. Она наклонилась и посмотрела в зеркало. Ее лицо загорело после недель, проведенных в поле. Теперь она заплетала волосы в длинную косу, как Гортензия, – мама оказалась права, так было удобнее.

– Мигель, да как можно взглянуть на меня и подумать, что я необразованна?

Он улыбнулся ее шутке:

– Дело в том, Эсперанса, что у тебя, например, образование лучше, чем у большинства детей в этой стране. Но никто здесь этого не признает и не удосужится в этом убедиться. В глазах американцев мы – одна большая смуглая толпа, годная только для физического труда. А на рынке мистера Якоты никто на нас не пялится, не обращается с нами как с чужаками и не называет нас «грязными латиносами». Отец говорит, что мистер Якота – очень хороший бизнесмен. Он богатеет на дурных манерах других людей.

Объяснение Мигеля не стало для нее чем-то новым. Хотя Эсперанса почти не общалась с американцами – только с врачом и медсестрами в больнице, но она слышала от других мексиканцев, как американцы с ними обращались. В кинотеатрах были специальные сектора для негров и мексиканцев. В городах родители не желали, чтобы их дети ходили в одну школу с мексиканцами. Она поняла, что жизнь в лагере имеет определенное преимущество перед жизнью в городе. Дети все вместе ходили в школу: белые, мексиканцы, японцы, китайцы, филиппинцы. Их не волновали расовые проблемы, они были одинаково бедны. Иногда ей казалось, что она живет в коконе, защищенная от негодования местного населения против приезжих.

Мигель припарковал грузовик на автостоянке рынка.

– Встретимся позже. Мне нужно поговорить о работе на железной дороге вон с теми людьми на углу.

Эсперанса вошла в здание рынка. Мистер Якота приехал из Токио, и в его магазине было множество традиционных японских продуктов, морские водоросли и имбирь, а на отдельном прилавке торговали целыми тушками свежей рыбы. Но там продавали и мексиканские продукты – тесто из кукурузной муки для тамалес, стручковый перец для соусов и подливок и большие мешки сушеных бобов. В мясном отделе были даже коровьи кишки для менудо– острого супа из требухи. Больше всего в этом помещении Эсперансе нравился потолок, на котором красовались причудливые японские фонарики и пиньятасв виде звезд и осликов – игрушки, наполненные конфетами, которые подвешиваются к потолку во время праздников, и их стараются сбить палкой.

Там был маленький тряпичный ослик, которого Эсперанса раньше не замечала. Он был похож на игрушку, подаренную ей мамой несколько лет назад. Эсперанса тогда подумала, что он такой милый, и решила не портить ослика, хотя он и был наполнен сладостями. Она повесила его у себя в комнате над кроватью.

К ней подошел продавец, и, подчиняясь захлестнувшим ее чувствам, она указала на маленькую эту игрушку.

–  Пор фавор, – сказала она. – Пожалуйста.

Она купила еще кое-что из нужных вещей, в том числе бланк почтового перевода.

Она сидела в грузовике и ждала, когда вернется Мигель.

– Еще один перевод? Что ты с ними делаешь? – спросил Мигель.

– Храню в чемодане. Каждый из них стоит совсем немного, но всех вместе их должно хватить на то, чтобы однажды привезти сюда Абуэлиту.

– А пиньята? Сегодня ни у кого нет дня рожденья.

– Это для мамы. Я хочу попросить медсестер поставить ее рядом с маминой кроватью, чтобы она знала, что я о ней думаю. Мы можем остановиться у больницы на обратном пути. Прорежь для меня дырку сверху. Я хочу положить туда карамель для медсестер.

Мигель достал свой карманный нож и проделал отверстие. Пока он вел грузовик, Эсперанса начала засовывать карамель в ослика.

Они подъехали к миндальной роще недалеко от шоссе. У деревьев были серо-зеленые листья и белые цветы. Эсперанса заметила женщину с девушкой. Они шли, держась за руки, у каждой было по хозяйственной сумке. Эсперанса подумала, что они очень мило выглядят на фоне весенних цветов.

Одну из них она узнала:

– По-моему, это Марта.

Мигель остановил грузовик, а потом медленно сдал назад.

– Надо ее подвезти.

Эсперанса неохотно кивнула, но открыла дверь.

– Эсперанса и Мигель, ке буэна суэрте!Какая удача! – сказала Марта. – Это моя мама, Ада. Спасибо, что подвезете.

У мамы Марты были такие же короткие кудрявые черные волосы, как у дочери, но уже тронутые сединой.

Мигель вышел и положил их сумки в кузов, чтобы они могли сесть спереди.

– Я слышала, что случилось с твоей мамой, – сказала Ада. – Я молюсь за нее.

Эсперанса была удивлена и тронута.

– Спасибо, я вам очень благодарна.

– Вы едете в наш лагерь? – спросил Мигель.

– Нет, – сказала Марта. – Вы, наверно, знаете – меня там не ждут. Тут через милю будет ферма забастовщиков. Из лагеря переселенцев нас выгнали. Сказали – либо возвращайтесь к работе, либо уезжайте. Мы и уехали. Не хотим работать в таких и за такие гроши.

Ада молчала и кивала, когда Марта говорила о забастовке. Эсперанса почувствовала приступ зависти, увидев, что Марта не выпускает руку матери из своей.

– На этой ферме нас сотни, но по всему округу – тысячи, и каждый день все больше людей присоединяются к нам. Вы здесь недавно, но когда-нибудь поймете, за что мы боремся. Поверни налево, – попросила она, указывая на грязную дорогу, покрытую следами от шин.

Мигель повернул, и они поехали вдоль хлопковых полей. Вскоре они добрались до участка в несколько акров, окруженного изгородью из проволочной сетки, над которой шла колючая проволока. Единственный вход охраняло несколько мужчин с нарукавными повязками.

– Здесь, – сказала Ада.

– А зачем охрана? – спросила Эсперанса.

– Для защиты, – сказала Марта. – Фермер, которому принадлежит земля, на нашей стороне, но очень многие люди не любят забастовщиков и считают, что от них одни неприятности. Нам угрожали. Поэтому мужчины сменяют друг друга у входа.

Мигель съехал на обочину и остановил машину.

Там было десять деревянных туалетов для сотен обитателей – даже из грузовика Эсперанса чувствовала запах. Некоторые люди жили в палатках, у кого-то были только мешки, натянутые между столбами на манер гамака. Домами стали и машины, и старые грузовики. Матрасы лежали прямо на земле, на них отдыхали и люди, и собаки. К дереву была привязана коза. Низко, почти по земле, шла длинная труба с рядом кранов для воды. Около каждого крана сгрудились кастрюли, сковородки, другая кухонная утварь. Тут же на открытом воздухе были устроены очаги. В канавах для орошения полей женщины стирали, там же купались дети. Повсюду были натянуты бельевые веревки.

Эсперанса смотрела, не отрываясь. Ее словно загипнотизировали нищета и убожество этого поселения, но Марта и Ада совсем не испытывали смущения.

– Дом, милый дом, – сказала Марта.

Не успели Ада и Марта достать свои покупки, как к машине подошла семья кампесинос. Дети были грязными и тощими, а их мать держала на руках плачущего младенца.

– Нет ли у вас немного еды, чтобы я мог накормить свою семью? – спросил отец. – Нас вышвырнули из лагеря, потому что я участвовал в забастовке. Дети уже два дня ничего не ели. Каждый день в долину приезжают люди, готовые работать за гроши. Вчера я вкалывал целый день, а получил меньше пятидесяти центов – на это не купишь еды даже на один день. Я подумал, что здесь, вместе с другими, кто испытал те же…

– Здесь вам рады, – сказала Ада.

Эсперанса залезла в кузов и открыла большую сумку с бобами.

– Дайте мне вашу шляпу, сеньор, – сказала она.

Мужчина протянул ей свою большую шляпу, и она наполнила ее сушеными бобами, а потом отдала обратно.

–  Грасиас, грасиас, – поблагодарил он ее.

Эсперанса посмотрела на двух старших детей. В их глазах стояли слезы. Она взяла своего тряпичного ослика и протянула им. Не говоря ни слова, они бросились к ней, схватили игрушку и побежали назад к родителям. Марта посмотрела на нее:

– Ты уверена, что ты не на нашей стороне?

Эсперанса покачала головой:

– Они голодны, вот и все. Даже если бы я и верила в справедливость вашего дела, мне нужно позаботиться о своей матери.

Ада положила руку на плечо Эсперансы и улыбнулась:

– Твоя мама будет тобой гордиться.

Мигель отдал им сумки, и они пошли к полю. Не дойдя до ворот, Марта неожиданно обернулась и сказала:

– Мне не следует этого говорить, но у нас все организовано намного лучше, чем на первый взгляд. Через несколько недель, в сезон спаржи, забастовки прокатятся по всей стране. Мы собираемся прекратить работу повсюду: на полях, под навесами, на железной дороге. Если к тому времени вы к нам не присоединитесь, остерегайтесь! – И она побежала догонять Аду.

Мигель и Эсперанса долго ехали молча. Угроза Марты и чувство вины за то, что у нее есть работа, камнем лежали на сердце Эсперансы.

– Ты думаешь, она права? – спросила она наконец у Мигеля.

– Не знаю, – ответил Мигель. – Я слышал, что через несколько месяцев сюда в поисках работы приедет в десять раз больше людей из Оклахомы, Арканзаса и Техаса. Они такие же бедняки, как и мы, и им тоже нужно кормить свои семьи. Если они приедут в таком количестве и согласятся работать за гроши, что будет с нами? Но до той поры, если столько людей присоединится к забастовке, может быть, мне удастся получить работу на железной дороге.

Слова Мигеля не давали Эсперансе покоя. Для него забастовка была возможностью получить работу, о которой он мечтал, причем здесь, в Соединенных Штатах, но для Эсперансы забастовка становилась угрозой – ее накоплениям, приезду Абуэлиты, маминому выздоровлению. Кроме того, не следует забывать и о собственной безопасности. Она думала о маме и Абуэлите и пришла к выводу, что решение может быть только одно.

Несколько дней спустя, вечером, Эсперанса возвращалась домой и с грустью смотрела на свои руки. Она надеялась, что у Гортензии найдется еще несколько авокадо. Было позже, чем обычно. Она весь день полола спаржу на дальнем поле и села в последний грузовик. Когда она вошла в дом, все толпились вокруг маленького стола. На тарелке лежали свежие тортильяс, а Гортензия взбалтывала в глубокой сковороде яйца с нашинкованным мясом, луком и перцем. Это было любимое блюдо Мигеля – мачача, но обычно они ели его на завтрак.

– Какой повод? – спросила Эсперанса.

– Я получил работу в мастерской на железной дороге.

– О, Мигель! Какие прекрасные новости!

– Очень много железнодорожных рабочих бастуют. Скорее всего, это временная работа, но, если я хорошо себя покажу, возможно, они оставят место за мной.

– Это правильно, – сказал Альфонсо. – Ты – хороший работник. Они это поймут и оставят тебя.

Эсперанса села и стала слушать рассказ Мигеля о новой работе, но не слышала его слов. Она смотрела ему в глаза, которые горели в точности так, как горели глаза папы, когда тот говорил о земле. Она смотрела на оживленное лицо Мигеля и думала: его мечта наконец-то сбылась.