Текст книги "Эсперанса"

Автор книги: Пэм Райан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

СЛИВЫ

Пока они шли к автобусной остановке, Исабель перечисляла, что Эсперансе следовало сделать:

– Сначала уложи Пепе, а когда он заснет, положи Лупе рядом. Иначе они начнут играть и никогда не заснут. И еще – Лупе не ест бананы.

– Я знаю, – сказала Эсперанса, поудобнее устраивая Пепе на бедре.

Исабель предала ей Лупе и поднялась в желтый автобус. Она села на свободное место и помахала из окна. Эсперанса подумала, что уже не знает, кто волнуется больше – она или Исабель.

Эсперанса с трудом несла обоих детей назад. Слава Богу, Исабель уже помогла ей накормить и одеть их. Она усадила малышей на одеяло на полу, дала им кубики и игрушки, потом положила бобы в большую кастрюлю на плите. Гортензия приготовила их раньше с большой луковицей и несколькими зубчиками чеснока и объяснила Эсперансе, что их надо время от времени помешивать и тушить на слабом огне, доливая воду. Она помешивала бобы и смотрела, как играли Пепе и Лупе. «Вот если бы меня видела Абуэлита! – думала она. – Она бы мной гордилась»:

Потом Эсперанса стала искать, чем кормить детей на обед. На столе стояла миска с созревшими сливами. Она подумала, что они достаточно мягкие. Она взяла несколько слив, вынула косточки и размяла вилкой. Малышам очень понравилось, и они просили еще и еще после каждой съеденной ложки. Эсперанса размяла еще три сливы, и они проглотили все до последней капли. Она позволила им наесться вдоволь, пока они не начали шуметь и тянуться к бутылочкам с молоком.

– На сегодня обед закончен, – сказала Эсперанса, вытирая их личики и с благодарностью думая о том, что скоро наступит время дневного сна. Она поменяла их мокрые подгузники, помня все указания Жозефины и Исабель. Затем она уложила Пеле с его бутылочкой, а когда он уснул, пристроила рядом с ним Лупе, легла сама и задремала.

Проснулась она от плача Лупе и отвратительного запаха. Коричневая жидкость текла из подгузника малышки. Эсперанса взяла ее на руки и отнесла в другую комнату, чтобы не разбудить Пепе. Она поменяла ей подгузник, скатала испачканный в комок и положила у двери, чтобы потом отнести в туалет. Когда она положила Лупе назад, Пепе сидел в кроватке в таком же состоянии. Она поменяла подгузник и ему. Уложив малышей в кроватку, Эсперанса бросилась в туалет, чтобы прополоскать пеленки. Затем она снова побежала к дому.

На этот раз она почувствовала другой запах. Бобы! Она забыла долить в кастрюлю воды. Открыв кастрюлю, она увидела, что на самом дне бобы подгорели. Эсперанса добавила воды и тщательно их размешала.

Малыши плакали и не засыпали. Оба снова испачкали подгузники. Ком у дверей рос. Должно быть, они заболели, испугалась Эсперанса. Может быть, они подхватили простуду или что-то не то съели? Совсем недавно они были в порядке. Что же они сегодня ели? Только молоко и сливы. «Сливы!» – простонала она. Должно быть, они оказались слишком тяжелой пищей для их желудков.

Что давала ей Гортензия, когда она сама была маленькой и болела? Эсперанса попыталась вспомнить. Рисовый отвар! Но как она его готовила? Эсперанса поставила кастрюлю на плиту и всыпала в нее кружку риса. Она не знала, сколько воды следует влить, но помнила, что Гортензия продолжала добавлять воду, пока рис не становился мягким. Она налила воды побольше и сварила рис. Затем слила воду и остудила его. Потом села с детьми на пол и давала им по чайной ложке рисового отвара весь день, отсчитывая ровные промежутки времени. Наконец пришла Исабель.

– Что случилось? – спросила Исабель, когда увидела гору подгузников у двери.

– Им стало плохо из-за слив, – сказала Эсперанса, кивая на тарелку, в которой она готовила сливовое пюре.

– Ах, Эсперанса! Они же слишком маленькие, чтобы есть сырые сливы! Все знают, что малышам их надо варить, – огорчилась Исабель.

– Но я – не все! – воскликнула Эсперанса. Она опустила голову и закрыла лицо руками. Пепе залез к ней на колени, счастливо гугукая.

Она посмотрела на Исабель, сожалея, что повысила голос.

– Я не хотела кричать. У меня был трудный день. Я дала им рисового отвара, и, кажется, теперь с ними все в порядке.

Исабель удивленно сказала:

– Ты все правильно сделала!

Эсперанса кивнула и вздохнула с облегчением.

Тем вечером никто ничего не сказал о количестве прополосканных и выжатых подгузников, оставленных в корыте у входа, о подгоревших бобах и о немытой кастрюле из-под риса в раковине. И никто не задавал Эсперансе никаких вопросов, когда она сообщила, что очень устала и хочет лечь спать пораньше.

Надо было собрать виноград до первых осенних дождей, поэтому по субботам и воскресеньям приходилось работать. Каждый день температура превышала тридцать градусов, и, как только автобус увозил Исабель в школу, Эсперанса быстро относила малышей в дом. Она наливала им в бутылочки молоко и, пока они играли, застилала постели. Потом, следуя указаниям Гортензии, начинала готовить обед перед тем, как приняться за стирку. Ее удивляло, до чего горяч и сух был воздух в этих краях: развешенное на веревке белье высыхало на солнце за несколько минут.

После обеда приходили Ирен и Мелина, и Эсперанса расстилала одеяло в тени. Ей нравилось общаться с Мелиной. В чем-то она оставалась маленькой девочкой: играла с Исабель и Сильвой, сплетничала с Эсперансой, как будто они были школьными подружками. А в чем-то – взрослой замужней женщиной с грудным ребенком, которая по вечерам любила вязать в обществе пожилых мексиканок.

– Ты умеешь вязать? – спросила Мелина.

– Немного, – ответила Эсперанса, вспоминая одеяло Абуэлиты. Она была слишком занята, чтобы достать и закончить его.

Мелина положила спящую малышку на одеяло и взяла свое вязание. Ирен тем временем разрезала на части пятидесятифунтовый мешок для муки, на котором были напечатаны крошечные цветочки, чтобы сшить из него платье.

Эсперанса пощекотала Пепе и Лупе, и они засмеялись.

– Они тебя обожают, – сказала Мелина. – Вчера они плакали, пока я смотрела за ними, когда ты подметала помост.

Это было правдой. Оба малыша улыбались, когда Эсперанса входила в комнату, и тянулись к ней, особенно Пепе. У Лупе был хороший характер, и она меньше просила, но Эсперанса знала, что за ней надо внимательно следить, потому что малышка часто пыталась куда-нибудь уползти. Стоило на минуту отвернуться – и Лупе приходилось искать.

Эсперанса погладила Лупе и Пепе по спинкам, надеясь, что они скоро уснут, но малыши были непоседливы и не могли успокоиться, даже получив свои бутылочки. В тот день небо выглядело необычно: оно было желтого оттенка, и в нем было так много статического электричества, что волосы детей стояли дыбом.

– Сегодня день забастовки, – сказала Мелина. – Я слышала, что они собирались объявить ее рано утром.

– Вчера за ужином все только об этом и говорили, – подтвердила Эсперанса. – Альфонсо сказал, что все в нашем лагере решили продолжать работу. Он гордится, что мы не будем бастовать.

Ирен покачала головой, не отрываясь от шитья:

– У многих мексиканцев до сих пор революция в крови. Я сочувствую тем, кто участвует в забастовках, и сочувствую тем, кто хочет работать. Мы все хотим одного и того же – есть сами и кормить своих детей.

Эсперанса кивнула. Она подумала, что раз им с мамой нужно привезти сюда Абуэлиту, они не могут позволить себе участвовать в забастовке. Ведь они так отчаянно нуждаются в деньгах и в крыше над головой. Ее волновало услышанное: если они не выйдут на работу, на их место возьмут людей из Оклахомы. И куда им тогда деваться?

Внезапно ветер вырвал мешок из рук Ирен и унес в поля. Малыши испуганно сели. Другой горячий порыв ветра обрушился на них и умчался. Края одеяла вздулись, Лупе захныкала и потянулась к Эсперансе.

Ирен встала и показала на восток. Небо, затянутое желтыми облаками, потемнело. Ветер гнал к ним перекати-поле. За горами росло что-то странное мутно-коричневого цвета.

–  Уна тормента де полво! Пыльная буря! – закричала Ирен. – Скорее уходим!

Они схватили малышей и побежали в дом. Ирен закрыла дверь и бросилась закрывать окна.

– Что происходит? – спросила Эсперанса.

– Пыльная буря. Ты такого еще никогда не видела, – сказала Мелина. – Они ужасны.

– А как же мама и Гортензия, как же остальные? Альфонсо и Мигель… они ведь на виноградниках!

– За ним пришлют грузовики, – сказала Ирен.

Эсперанса посмотрела в окно. Тысячи акров распаханной земли стали пищей для бури, а небо превращалось в коричневый туманный вихрь. Она уже не могла разглядеть деревья в нескольких метрах от них. Потом раздался звук. Сначала тихий, как шелест дождя, потом громче – порывы ветра подхватывали песок и швыряли его в окна и металлические крыши.

– Отойди от окна! – сказала Ирен. – Песок и ветер могут разбить стекло.

Мельчайшие частицы пыли просочились внутрь, и они стали затыкать тряпками щели под и над дверью. Эсперанса постоянно думала об остальных. Исабель была в школе, учителя позаботятся о ней. Но мама, Гортензия и Жозефина работали под навесом, открытым всем ветрам. Она надеялась, что их скоро привезут домой. Эсперанса могла только представить, что происходит на виноградниках. Каково приходится Альфонсо, Хуану и Мигелю, могут ли они там дышать?

Ирен, Мелина и Эсперанса сидели на матрасе, пытаясь успокоить малышей. В закрытой комнате стояла страшная духота. Ирен смочила несколько полотенец, и они протерли лица себе и детям. На зубах скрипел песок, во рту ощущался вкус земли.

– Сколько это обычно длится? – спросила Эсперанса.

– Иногда несколько часов, – ответила Ирен. – Сначала прекращается ветер, а потом оседает пыль.

Эсперанса услышала мяуканье под дверью. Она подбежала к ней и, сражаясь с ветром, приоткрыла. В комнату вбежала Чикита, котенок Исабель. Рыжей шерстки не было видно – кошечка была вся покрыта бурой пылью.

Наконец дети заснули. Ирен была права: ветер прекратился, но пыль все еще висела в воздухе. Они с Мелиной взяли младенца, закрылись одеялом и побежали к своему дому.

Эсперанса в ожидании нервно ходила взад и вперед по комнате.

Первым приехал школьный автобус.

В дом с криком вбежала Исабель:

– Моя киска! Чикита!

Эсперанса обняла ее:

– С ней все хорошо. Только она очень грязная и прячется под кроватью. Как ты?

– Я в порядке, – сказала Исабель. – Мы весь день просидели в школьной столовой с мокрыми тряпками на голове и играли. Но я очень волновалась за Чикиту.

Дверь снова открылась, и вошла мама, ее кожу покрывала жуткая коричневая корка, а волосы были в таком же состоянии, как шерстка Чикиты.

– Ох, мама!

– Все хорошо, доченька, – сказала мама и закашлялась.

Следом вошли Гортензия и Жозефина. Удивленная их видом, Исабель всплеснула руками.

– Вы… вы все похожи на енотов, – сказала она. Вокруг глаз у женщин были розовые круги, оттого что они жмурились, закрывая глаза от пыли и грязи.

– Грузовики не смогли сразу до нас добраться, и нам оставалось только сидеть и ждать, – объяснила Гортензия. – Мы прятались за ящиками и закрывали головы, но это не очень-то помогло.

Жозефина отнесла малышей в соседний дом, где жили они с Хуаном, а мама и Гортензия начали отмывать руки в раковине. Вода быстро помутнела. Мама все еще кашляла.

– А что с Альфонсо, Хуаном и Мигелем? – спросила Эсперанса.

– Если грузовики не могли доехать до нас, то, наверное, они не могли добраться и до виноградников. Придется подождать, – сказала Гортензия. Они с мамой обменялись обеспокоенными взглядами.

Несколько часов спустя приехали Хуан, Альфонсо и Мигель, их одежда была жесткой и бурой от пыли. Они кашляли и прочищали горло каждые пять минут. Их лица были покрыты такой коркой, что напомнили Эсперансе потрескавшиеся глиняные горшки.

Они по очереди отмывались в раковине, а в корзине росла груда коричневой одежды. Когда Эсперанса выглянула наружу, деревья уже можно было разглядеть, но в воздухе еще стояла пыль. Мама так сильно закашлялась, что Гортензия дала ей стакан воды.

Когда взрослые наконец сели за стол, Эсперанса спросила:

– А что с забастовкой?

– Забастовка не состоялась, – сказал Альфонсо. – Говорят, они уже совсем были готовы, собрали сотни людей с плакатами, но тут ударила буря. Хлопок ведь расположен очень близко к земле, и теперь хлопковые поля похоронены под слоем пыли, так что собирать хлопок все равно нельзя. Завтра эти люди лишатся работы по воле Господа.

– А что мы будем делать завтра? – спросила Эсперанса.

– Виноград растет выше, – сказал Альфонсо. – Стволы покрылись коркой, но сами ягоды не пострадали. Созревший виноград ждать не может, так что завтра мы вернемся к работе.

На следующее утро небо было голубым и спокойным. Пыль осела на землю, покрыв ее мягким одеялом. Все обитатели лагеря очистили свои дома от пыли, отправились на работу, а потом снова вернулись домой – все, как обычно, будто ничего не произошло.

Сбор винограда закончился через неделю. А когда его разложили по ящикам, то пошли разговоры, что уже пора готовиться к сбору картофеля. Заведенный порядок в лагере был таким же строгим и однообразным, как ряды лоз в виноградниках. Поэтому жизнь в лагере почти не менялась. Правда, мама после бури так и не переставала кашлять.

– Мама! Ты такая бледная! – воскликнула Эсперанса.

Мама осторожно вошла в дом, как будто ей с трудом удавалось удержать равновесие, и упала на стул в кухне.

Около нее засуетилась Гортензия.

– Я сварю ей куриный суп и положу в него как можно больше чеснока. Сегодня ей пришлось работать сидя, так плохо она себя чувствовала! Но это не удивительно – она же ничего не ест. Посмотри, как она похудела! Она сама не своя после бури, а ведь уже месяц прошел. Ей бы надо сходить к врачу.

– Мама, послушай, что говорит Гортензия! – с мольбой в голосе сказала Эсперанса.

Мама с трудом подняла голову и взглянула на дочь:

– Я в порядке, просто устала. Это с непривычки. И я же тебе говорила, врачи нам не по карману.

– Ирен и Мелина придут после обеда повязать, – сказала Эсперанса. Она подумала, что маму это обрадует.

– Посиди с ними сама, – сказала мама. – А я пойду прилягу, пока готовится суп. У меня болит голова. После обеда я сразу лягу спать и хорошенько отдохну. Все будет в порядке. – Она закашляла, встала и медленно вышла из комнаты.

Гортензия посмотрела на Эсперансу, качая головой.

Несколько часов спустя Эсперанса подошла к маме:

– Твой суп готов. – Но она не двигалась. – Мама, обед, – сказала Эсперанса, дотронулась до ее руки и осторожно потрясла. Рука была горячей, мамины щеки раскраснелись, и она не просыпалась. Эсперанса почувствовала, как ее охватывает паника, и закричала: – Гортензия!

Пришел доктор – светловолосый американец. Но по-испански он говорил прекрасно.

– Уж слишком он молод для доктора, – заметила Гортензия.

– Он и раньше приходил в лагерь, люди ему доверяют, – сказала Ирен. – Да и мало кто из врачей соглашается сюда приходить.

Альфонсо, Хуан и Мигель ждали на крыльце. Исабель сидела на матрасе, в ее глазах застыл страх. Эсперанса беспокойно ходила под дверью взад и вперед, пытаясь услышать, что происходит внутри.

Когда доктор наконец вышел, он выглядел измученным. Он подошел к столу, за которым сидели все женщины. Эсперанса последовала за ним.

Доктор дал знак мужчинам и подождал, пока все соберутся в доме.

– У нее «лихорадка долины».

– Что это значит? – спросила Эсперанса.

– Это заболевание легких, вызываемое спорами пыли. В легкие людей, не привыкших к здешнему воздуху, иногда проникают споры пыли – они и вызывают инфекцию.

– Но мы все попали в пыльную бурю, – сказал Альфонсо.

– Все живущие в этой долине могут вдыхать споры пыли, но в большинстве случаев организм справляется с инфекцией. У некоторых вообще не появляется никаких симптомов. Кое у кого болезнь протекает как простуда и длится несколько дней. А другие, которые по какой-либо причине не могут бороться с инфекцией, заболевают серьезно.

– Насколько серьезно? – спросила Гортензия.

Эсперанса села.

– Лихорадка может затихать и вновь начинаться, и так несколько недель. Она будет кашлять, у нее будут головные боли и боли в суставах. Может появиться сыпь.

– А мы можем от нее заразиться? И дети? – спросила Жозефина.

– Нет, – ответил доктор. – Это не заразно. Дети, скорее всего, уже перенесли эту болезнь в ослабленной форме, когда вы даже об этом не подозревали. Если организм один раз переборол инфекцию, человек уже не заболеет. У тех, кто живет здесь давно, уже выработался иммунитет. Тяжелее всего приходится взрослым, которые переезжают сюда и еще не привыкли к сельскохозяйственной пыли.

– И когда она выздоровеет? – спросила Эсперанса.

Лицо доктора выглядело усталым. Он провел рукой по коротким светлым волосам.

– Она может принимать лекарства, но и в этом случае если она выкарабкается, то на полное восстановление сил уйдет еще полгода.

Эсперанса почувствовала за своей спиной Альфонсо. Он положил руки ей на плечи. Кровь отхлынула от ее лица. Ей хотелось сказать доктору, что она не может потерять еще и маму, что папу она уже потеряла, а Абуэлита была слишком далеко. Эсперансу душил страх. Она смогла только шепотом повторить слова доктора: «Если она выкарабкается…»

КАРТОФЕЛЬ

Эсперанса почти не отходила от маминой постели. Она протирала ее холодной водой и поила мясным бульоном из чайной ложечки. Мигель предложил подметать помост вместо нее, но Эсперанса ему не позволила. Ирен и Мелина приходили каждый день, чтобы узнать, как себя чувствует мама, и взять малышей. Альфонсо и Хуан обклеили спальню дополнительными слоями газет и картона, чтобы защитить маму от ноябрьских холодов, а Исабель нарисовала картинки и развесила их на стенах. Она подумала, что маме будет неприятно смотреть на эти газеты.

Через несколько недель приехал доктор с новыми лекарствами.

– Ей не становится хуже, – сказал он, покачав головой, – но и лучше тоже не становится.

Мама почти все время спала, но ее сон был прерывистым. Просыпаясь, она звала Абуэлиту. Эсперансе с трудом удавалось сидеть спокойно. Часто она вставала и ходила взад и вперед по маленькой комнате.

Как-то утром мама слабо позвала:

– Эсперанса…

Эсперанса подбежала к ней и взяла ее за руку.

– Одеяло Абуэлиты, – прошептала мама. Эсперанса вытащила чемодан из-под кровати.

Она не открывала его со дня пыльной бури и обнаружила, что пыль проникла даже внутрь. Как и в мамины легкие.

Она достала вязание, которое начала Абуэлита той ночью, когда умер папа. Ей казалось, что это происходило совсем в другой жизни. Неужели прошло всего несколько месяцев? Девочка развернула вязание: это была полоса шириной в несколько ладоней, которая скорее напоминала длинный шарф, чем неоконченное одеяло. Эсперанса видела вплетенные в одеяло волосы Абуэлиты – ее добрые пожелания, ее любовь к ней и маме. Она поднесла вязание к лицу и вновь почувствовала запах дыма от огня в камине и чудесный аромат перечной мяты.

Эсперанса посмотрела на маму. Она закрыла глаза и с трудом дышала. Было ясно, что ей нужна Абуэлита. Она была нужна им обеим. Но что могла сделать Эсперанса? Она взяла мамину слабую руку и поцеловала ее. Потом протянула вязание. Мама прижала его к груди.

Что сказала Абуэлита, когда давала ей это одеяло? Она вспомнила. Абуэлита сказала: «Закончи это для меня, Эсперанса… и пообещай, что позаботишься о маме».

Когда мама заснула, Эсперанса взяла вязание и начала с того места, где остановилась Абуэлита. Десять петель до верхушек гор. Добавить одну. Теперь девять вниз до долины. Пропустить одну. Ее пальцы стали более ловкими, а петли ложились ровнее. Она легко справлялась с горами и долинами на одеяле. Но в жизни стоило ей взобраться на гору, как она снова возвращалась в долину. Удастся ли ей когда-нибудь выбраться из долины, в которой она живет сейчас? Долины маминой болезни?

Что еще говорила Абуэлита? Когда она преодолеет множество гор и долин, они снова будут вместе. Эсперанса сосредоточенно склонилась над своей работой, а когда волос падал ей на колени, она поднимала его и вплетала в одеяло. Она плакала, когда думала о пожеланиях, которые навсегда останутся в этом вязанье.

У нее было одно желание – чтобы мама не умерла.

Одеяло становилось длиннее, а мама становилась бледнее. Женщины из лагеря приносили Эсперансе клубки пряжи, и ее вовсе не волновало, что они не сочетались друг с другом. Каждую ночь, перед тем как лечь спать, она накрывала маму этим одеялом, одеялом цвета надежды.

Потом Эсперансе стало казаться, что мама потеряла всякий интерес к окружающему.

– Пожалуйста, мама, – умоляла она, – ты должна есть больше супа. Мама, ты должна пить больше сока. Мама, позволь, я расчешу тебе волосы. Ты почувствуешь себя лучше.

Но мама оставалась безразличной. Часто Эсперанса слышала, как она плачет в тишине. Неужели после всех трудностей, которые им пришлось преодолеть, чтобы они здесь очутились, ее сильная, ее решительная мама сдалась?

Поля покрылись инеем, и мама начала задыхаться. Снова пришел доктор и сообщил им плохие новости:

– Ее нужно положить в больницу. Она очень слаба, но что еще хуже – она находится в депрессии, и ей необходим постоянный врачебный присмотр. Это окружная больница, поэтому вам придется платить только за лекарства.

Эсперанса покачала головой:

– Больница – это место, куда люди попадают, чтобы умереть. – Она заплакала.

К ней тотчас подбежала плачущая Исабель. Гортензия заключила обеих девочек в объятия:

– Нет, нет, маму положат в больницу, чтобы ей стало лучше.

Гортензия завернула маму в одеяла, и Альфонсо отвез их в Бейкерсфилд в окружную больницу. Там Эсперансе позволили побыть с мамой всего несколько минут. Эсперанса поцеловала ее на прощание, но мама не сказала ни слова, только закрыла глаза и погрузилась в сон.

Возвращаясь вечером домой в грузовике, Эсперанса, не отрываясь, смотрела на освещенную фарами дорогу.

– Гортензия, что имел в виду врач, когда сказал, что у мамы депрессия?

– Всего за несколько месяцев она потеряла мужа, дом, все деньги. Ее разлучили с матерью. Это очень тяжелая нагрузка – пережить такое за короткое время. Иногда печаль и волнения бывают причиной серьезной болезни. Твоя мама была очень сильной, она стойко перенесла смерть твоего отца и переезд сюда. Ради тебя. Но когда она заболела, все эти несчастья разом обрушились на нее. Подумай, какой беспомощной она себя чувствует.

Эсперанса почувствовала, что отчасти мама заболела из-за нее, и теперь она должна ей помочь. Мама была сильной ради Эсперансы. Теперь настал ее черед стать сильной ради мамы. Она должна показать маме, что ей больше не о чем беспокоиться. Но как это сделать?

– Абуэлита. Я должна написать Абуэлите.

Гортензия покачала головой:

– Я уверена, что твои дяди все еще следят за всеми, кто уезжает и приезжает в монастырь. Возможно, они проверяют и почту. Лучше всего найти кого-нибудь, кто мог бы отвезти письмо Абуэлите.

– Я не могу сидеть сложа руки, – сказала Эсперанса, сдерживая слезы.

Гортензия обняла девочку.

– Не беспокойся, – успокоила она Эсперансу, – врачи и медсестры знают, что ей сейчас нужно, а мы позаботимся друг о друге.

Эсперанса не сказала это вслух, но подумала, что на самом деле маме была нужна Абуэлита. Если печаль осложняла ее состояние, то немного радости должно его улучшить. Надо только придумать, как привезти сюда Абуэлиту.

Вернувшись в лагерь Эсперанса пошла за дом, чтобы помолиться перед гротом. Кто-то связал шаль и накинул ее на плечи Богоматери – этот жест растрогал Эсперансу до слез.

– Пожалуйста, – сказала она, – я пообещала Абуэлите, что позабочусь о маме. Научи меня, как я могу ей помочь.

На следующий день Эсперанса завернулась в тяжелую шаль и стала ждать, когда Мигель вернется с виноградника. Девочка ходила взад-вперед около того места, где обычно разгружались машины. Наступили ранние зимние холода, и она поплотнее закуталась в шаль. Она весь день ломала голову, что ей следует предпринять. Мама болела уже больше месяца, и у них не было денег. Почти все сбережения ушли на оплату врачей и лекарств. А теперь счетов стало больше. Альфонсо и Гортензия предложили помочь, но они уже так много для них сделали да и сами нуждались в деньгах. Кроме того, не могла же она вечно пользоваться их помощью.

Скорее всего, лодыжка Абуэлиты уже зажила. Но если ей не удалось взять деньги из банка дяди Луиса, она не сможет оплатить проезд. Если бы Эсперансе удалось каким-то образом передать Абуэлите деньги, она смогла бы приехать быстрее.

Когда Мигель выпрыгнул из грузовика, Эсперанса его позвала.

– Чем я заслужил такую честь, моя королева? – спросил он, подходя к ней с улыбкой.

– Пожалуйста, Мигель, не дразни меня. Мне нужна помощь. Я должна пойти работать, чтобы Абуэлита смогла приехать к маме.

Мигель молчал, и Эсперанса видела, что он размышляет.

– Но что ты можешь делать? И кто будет смотреть за детьми?

– Я могу работать в поле или под навесами, а Мелина и Ирен уже предложили смотреть за Пепе и Лупе.

– Сейчас в поле работают мужчины, и ты слишком мала, чтобы работать под навесами.

– Я высокая. Могу сделать высокую прическу. Они не поймут, сколько мне лет на самом деле.

– Дело в том, что сейчас неподходящее время года. Сейчас ничего не пакуют и не раскладывают по ящикам. Только весной пойдет спаржа. Моя мать и Жозефина будут следующие три недели срезать глазки картофеля. Сможешь пойти с ними?

– Но это всего три недели! – сказала Эсперанса. – Мне нужна работа надолго!

– Анса, если у тебя получится с картошкой, они наймут тебя подвязывать виноград, если у тебя и это получится, то тебя возьмут на спаржу. Так всегда и происходит. Если у тебя получается одно, потом тебя нанимают делать другое.

Она кивнула.

– А ты можешь сказать мне еще одну вещь?

–  Кларо. Ну конечно.

– Что такое глазки картофеля?

Эсперанса стояла с Жозефиной, Гортензией и небольшой группой женщин. Они ждали, когда за ними приедет грузовик и отвезет их к навесам. Густой туман окутал долину. Они словно стояли в сером облаке. Ветра не было – только тишина и пронизывающий холод.

Эсперанса надела на себя все, что могла: старые шерстяные штаны, свитер, рваную куртку, вязаную шапку, две пары перчаток – толстую на тонкую. Все это она взяла у друзей в лагере. Гортензия показала ей, как нагреть кирпич в духовке и завернуть в газету. Она прижала его к себе, чтобы не замерзнуть в грузовике.

Из-за плохой видимости машина медленно громыхала по грязным дорогам. Они миновали опустевшие виноградники. Исчезающие в тумане коричневые извивающиеся стволики казались холодными и одинокими.

Грузовик остановился у большого навеса, в котором упаковывали виноград. Это было длиннющее сооружение без стен, разделенное на несколько участков. В длину оно было как шесть вагонов. С одной стороны вдоль навеса шли рельсы, а с другой находились разгрузочные платформы для грузовиков. Эсперанса слышала, что мама и остальные рассказывали об этих навесах, о том, как там идет работа. Женщины стоят за длинными столами и упаковывают собранные плоды, грузовики подвозят с поля урожай, а рабочие перетаскивают полные ящики в железнодорожные вагоны, которые потом прицепляют к паровозу, чтобы развезти готовую продукцию по всей стране.

Но срезать картофельные глазки было совсем другой работой. Поскольку упаковывать было нечего, то под навесом не наблюдалось обычного оживления. Только около двадцати женщин сидели на перевернутых и расставленных по кругу ящиках, защищаясь от ветра штабелями пустых коробок.

Мексиканский управляющий назвал их имена. На лица приехавших он едва взглянул. Жозефина сказала Эсперансе, что, если она будет хорошо работать, хозяева не обратят внимания на ее возраст, а потому девочка понимала: стараться надо изо всех сил.

Эсперанса повторяла все, что делали Гортензия и Жозефина. Когда женщины подкладывали под ноги горячие кирпичи, чтобы согреться, она делала то же самое. Когда они снимали верхнюю пару перчаток и работали в тонких перчатках из хлопка, она поступала так же. За спиной каждой женщины стоял металлический бак. Рабочие приносили картошку и вываливали ее в эти баки. Гортензия брала картофелину и острым ножом разрезала ее на кусочки с отростками. Постучав ножом по отростку, она шепнула Эсперансе:

– Это называется глазок. Оставляй по два на каждом кусочке, чтобы у него было два шанса пустить корень. – И бросила кусочки в мешок.

Когда мешок наполнился доверху, рабочие унесли его.

– Куда они их относят? – спросила Эсперанса у Гортензии.

– В поле. Они сажают кусочки с глазками, а потом из них вырастает картошка.

Эсперанса взяла нож. Теперь она знала, откуда берется картофель.

Женщины начали болтать. Некоторые знали друг с друга, потому что общались в лагере. Одна из них оказалась теткой Марты.

– Говорят ли еще о забастовке? – спросила Жозефина.

– Сейчас все тихо, но они не унялись, – сказала женщина. – Вроде бы хотят устроить забастовку весной, когда придет время собирать урожай. Боимся, будет много неприятностей. Если они откажутся работать, то потеряют дома в лагерях. И где они станут жить? А еще хуже, если их всех отправят назад в Мексику.

– Как же можно отправить всех назад?

– Это называется репатриацией, – сказала тетка Марты. – Иммиграционные власти собирают тех людей, которые создают проблемы, и проверяют их документы. Если документы не в порядке или если кто-то забыл взять их с собой, этих людей высылают назад в Мексику. Были случаи, когда высылали людей, чьи семьи жили здесь уже несколько поколений, имели гражданство и вообще никогда не были в Мексике.

Эсперанса вспомнила поезд на границе и людей, которых в него загоняли. Она с благодарностью думала о документах, которые сделали для них сестры Абуэлиты.

Тетка Марты продолжала:

– Ходят слухи, что эти забастовщики хотят чем-то навредить тем мексиканцам, которые продолжают работать.

Другие женщины, сидящие в круге, делали вид, что сосредоточены на картошке, но Эсперанса заметила их обеспокоенные взгляды.

Гортензия откашлялась и спросила:

– Ты хочешь сказать, что, если мы продолжим работать весной, твоя племянница и ее друзья станут нам вредить?

– Мы молимся, чтобы этого не произошло. Муж говорит, что мы к ним не присоединимся. У нас слишком много голодных ртов. Он сказал Марте, что она не может оставаться у нас. Нам нельзя рисковать своим жильем или работой из-за племянницы.

Все закивали головами, выражая согласие. Стояла тишина. Был слышен только хрустящий звук, когда ножи разрезали картофель.

– Кто-нибудь поедет в Мексику на Рождество? – спросила какая-то женщина, мудро меняя тему. Эсперанса продолжала вырезать кусочки картофеля, но внимательно слушала – вдруг найдется человек, который поедет на Рождество в Агуаскальентес. Но туда никто не собирался.

Рабочий высыпал в бак Эсперансы новую порцию картошки. Грохот заставил ее вспомнить о словах тетки Марты. Если забастовщики и в самом деле станут угрожать тем, кто продолжит работу, они могут попытаться остановить и ее. Эсперанса подумала о маме в больнице и Абуэлите в Мексике – так много теперь зависело от того, что у нее есть работа. И если уж ей удастся получить работу весной, она никому не позволит встать на своем пути.