Текст книги "Псмит-журналист"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

4. Бэт Джервис

Билли Винздор занимал целую комнату на Четырнадцатой Восточной улице. Пространство в Нью-Йорке ценится дорого, и апартаменты среднего холостяка состоят из единственной комнаты с дверью, ведущей к удобствам. Днем комната не хранит ни единого признака того, что ночью она берет на себя роль спальни. Тогда кушетка у стены преображается в кровать, но днем это кушетка, и только кушетка. Места для прочей мебели осталось чуть, и его занимали одна качалка, дна стула, стол, книжная этажерка, пишущая машинка (перьями в Нью-Йорке не пользуется никто), а стены являли смесь из фотографий, рисунков, ножей и шкур – память о прошлом в прериях. Над дверью красовалась голова молодого медведя.

Едва вступив в этот приют, Билли выпустил кошку на волю, и она, беспокойно прогулявшись по комнате, заключила, что выхода отсюда нет, и свернулась в уголке кушетки. Псмит грациозно расположился рядом с ней и закурил сигарету. Майк сел на стул, а Билли Виндзор погрузился в качалку и принялся ритмично раскачиваться – занятие, от которого он никогда не уставал.

– Сцена, дышащая миром, – объявил Псмит. – Три великие ума, в часы труда острые, бдительные, непоседливые, предались отдохновению. Покой и увлекательный обмен мнениями. У вас тут очень уютно, товарищ Виндзор. Я утверждаю, что нет ничего лучше собственной крыши над головой. Для того, кто подобно мне вынужден ютиться в одном из этих огромных караван-сараев – в отеле «Астор», чтобы быть точнее, – великое наслаждение коротать минуты в тихом уединении подобного апартамента.

– В «Асторе» дико дерут, – сказал Майк.

– Да, этот недостаток ему тоже присущ. Думается, товарищ Джексон, в ближайшем будущем мы подыщем себе такую же каморку, но рассчитанную на двоих. Нам следует беречь наши нервные системы.

– На Четвертой авеню, – вмешался Билли, – можно снять неплохую квартиру очень дешево. Причем с мебелью. Поищите там. Правда, район не слишком фешенебельный. Не знаю, может, это вам не подойдет.

– Отнюдь, товарищ Виндзор. Моя цель – узнать Нью-Йорк во всех его фазах. Если из Четвертой авеню возможно выцарапать капельку безобидного веселья, мы устремимся туда со всем рвением собак-ищеек высочайшей квалификации. Вы согласны, товарищ Джексон?

– Угу, – ответил Майк.

– А теперь, товарищ Виндзор, я буду рад приобщиться к газетке, о которой вы упоминали. У меня было так мало случаев познать литературу вашей великой страны.

Билли Виндзор протянул руку, забрал с полки этажерки пачку газет и бросил ее на кушетку рядом с Псмитом.

– Берите, – сказал он, – если желаете. Но не говорите, что я вас не предупреждал. Если ваши нервы выдержат, читайте!

Псмит взял верхний номер, но тут в коридоре снаружи послышалось шарканье, в дверь постучали, и вошел плотный молодой человек невысокого роста. В его внешности чудилось что-то неуловимо хулиганистое, отчасти из-за хорошо напомаженной челки, доходившей до самых бровей, что создавало впечатление, будто лба у него нет вовсе. Глаза у него были маленькие, близко посаженные. Широкий рот, выдвинутый подбородок. Короче говоря, не тот человек, в котором сразу узнаешь достойного члена общества.

Появление его было ознаменовано странным змеиным шипением, которое при более близком знакомстве оказалось насвистываемым сквозь зубы мотивчиком. Во время воспоследовавшего разговора гость обрывал свой тихий свист, только когда что-то говорил.

– Мистер Виндзор? – спросил он, ни к кому не обращаясь.

Псмит изящным жестом указал на качалку.

– Вот, – сказал он, – товарищ Виндзор. Справа от вас товарищ Джексон, возлюбленный сын Англии. Я же – Псмит.

Гость подозрительно замигал и насвистел еще мотивчик. Его взгляд зашарил по комнате и задел кошку. Он просиял.

– Эй! – сказал он, подойдя к кушетке и потрогав ошейничек. – Моя, мистер.

– А вы Бэт Джервис? – с интересом спросил Билли Виндзор.

– Ага! – ответил гость не без тихого самодовольства, будто монарх, открывающий свое инкогнито.

Ибо мистер Джервис был знаменитостью.

По профессии он был торговцем зверями, птицами и змеями. Занимался он этим в лавке на Грум-стрит в самом сердце Бауэри. На нижнем этаже. Проживал он на втором этаже, где и держал двадцать три кошки, чьи шеи украшали кожаные ошейнички и чье число столь недавно сократилось до двадцати двух. Но знаменитостью мистера Джервиса сделал новее не тот факт, что кров с ним делили двадцать три кошки. Таким способом человек может приобрести лишь чисто местную славу, прослыв чудаком. Но слава мистера Джервиса была отнюдь не местной. Она гремела на Бродвее и в полицейских участках в центре Нью-Йорка. Известность его достигла Таммани-Холла и Лонг-Айленд-Сити. Его имя было на устах всего нью-йоркского преступного мира. Ибо Бэт Джервис возглавлял знаменитую шайку Грум-стрит, самое выдающееся объединение нью-йоркских бандюг. Более того, он был ее создателем и вдохновителем. И любопытно, что возникла она по благороднейшей и бескорыстнейшей причине. В те дни Грум-стрит украшал дансинг, носивший название «Ирландский трилистник», где всем заправлял некий Магиннис, ирландец и друг Бэта Джервиса. В «Ирландском трилистнике» ежевечерне устраивались балы, усердно посещаемые окрестной молодежью за десять центов с головы. И все было бы отлично, если бы не определенная часть местной молодежи, танцевать не любившая, а потому искавшая другой выход избыточной энергии. Эти легкомысленные весельчаки завели обыкновение, уплатив десять центов за вход, устраивать внутри тарарам. Мистер Магиннис не замедлил обнаружить, что привычка эта весьма болезненно сказывается на его доходах. Ибо подлинные любители танцев начали обходить стороной место, куда в любую минуту могли ворваться филистимляне, разбивая головы и мебель. В отчаянии владелец вспомнил про своего друга Бэта Джервиса. Бэт в то время уже приобрел солидную репутацию, давая волю рукам. Правда, как подчеркивали его хулители, он еще никого не убил – дефект, который он со временем исправил, но его поклонники признавали, что он заслуживает всяческого уважения, что доказал в полной мере и кулаками и кастетом. А мистер Магиннис его глубоко почитал. И потому он направил свои стопы к Бэту и поведал о своих горестях, а затем предложил ему щедрое вознаграждение, если он будет прилежно посещать ежевечерние танцы и прекращать излишнее веселье собственными вескими методами. Бэт дал согласие. Он отправился в «Ирландский трилистник», а с ним – и его дюжие приверженцы: Длинный Отто, Рыжий Логан, Томми Джефферсон и Пит Броуди. «Ирландский трилистник» стал приютом радости и порядка, а также (что важнее) там зародилась шайка Грум-стрит. А зародившись, начала расти. В Ист-Сайде то там, то сям появлялись ее ответвления. Мелкие воришки-карманники и им подобные стекались к мистеру Джервису, как к своему племенному вождю и защитнику. И он их защищал. Ибо он и его подручные оказались полезны политикам. Нью-йоркские уличные шайки, и особенно шайка Грум-стрит, превратили в высокое искусство благородный обычай «повторений», иными словами, искусство в дни выборов проголосовать как можно больше раз в как можно большем количестве избирательных участков. Человек, который способен в один день проголосовать за вас, скажем, десять раз и окружен множеством сторонников, также готовых – если вы им нравитесь – проголосовать за вас десять раз в один день, такой человек заслуживает ласкового внимания. А потому политики дали понять полиции, и полиция не докучала членам шайки Грум-стрит, так что они процветали и нагуливали жирок.

Вот кем был Бэт Джервис.

– Ошейник, – сказал мистер Джервис, трогая кошку за шею. – Моя, мистер.

– Мопся так и подумал, – ответил Билли Виндзор. – Мы увидели, как два парня травят ее собакой, и забрали ее в безопасное место.

Мистер Джервис одобрительно кивнул.

– Вон, если нужно, корзинка, – сказал Билли.

– Не-а. Давай, киска.

Мистер Джервис нагнулся и, продолжая тихо насвистывать, взял кошку на руки, оглянулся на общество, уперся взглядом в монокль Псмита, на момент застыл в неподвижности и, наконец, вновь обратился к Билли Виндзору.

– Эй! – сказал он и умолк. – В долгу, – добавил он затем, переложил кошку в левую руку, а правую протянул Билли. – Пожмем! – предложил он.

Билли пожал.

Мистер Джервис еще немного постоял и посвистел.

– Эй! – объявил он затем, вновь сосредоточив блуждающий взгляд на Билли. – В долгу. Киску эту я люблю. Вот так.

Псмит одобрительно кивнул.

– И заслуженно, товарищ Джервис, – сказал он. – Вполне заслуженно. Она более чем достойна вашей привязанности. Дружелюбнейшее создание, бурлящее энергией и веселостью. Ее акробатический номер в ресторане привел бы и восторг самого пресыщенного критика. Такая кошка необходима каждому любителю посещать рестораны. Такая кошка убивает скуку наповал.

Мистер Джервис вперился в него, словно размышляя над его словами. Затем опять обернулся к Билли.

– Эй! – сказал он. – Если вляпаетесь. Буду рад помочь. Адрес знаете. Грум-стрит. Бэт Джервис. Всего хорошего. В долгу.

Он умолк, высвистел еще несколько тактов, кивнул

Псмиту и Майку, после чего удалился. Они слышали, как он шаркает вниз по ступенькам.

– Беспечная душа! – сказал Псмит. – Пожалуй, не слишком говорлив, но что из этого? Я и сам немногословен. Могучая молчаливость товарища Джервиса мне импонирует. И видимо, он проникся нежным чувством к вам, товарищ Виндзор.

Билли Виндзор засмеялся.

– Не знаю, не знаю. Но судя по тому, что я о нем слышал, я бы предпочел обойтись без его дружбы. А впрочем, иметь его на своей стороне в стычке с этой ист-сайдской компанией было бы неплохо. Пожалуй, имело смысл заслужить его благодарность.

– О, безусловно! – ответил Псмит. – Не должно презирать и самых смиренных. А теперь, – добавил он, вновь беря газету, – разрешите, товарищ Виндзор, я вновь углублюсь

в эту увлекательнейшую газетку. Пока же компанию вам составит товарищ Джексон. Ясность и здравость его критических замечаний давно уже стали присловьем в наших английских литературных салонах. Его мнение будет вам интересно и полезно, товарищ Виндзор.

5. Планы улучшения

Кстати, – сказал Псмит, – какой точно пост вы занимаете в этой газете? Мы знаем, что практически вы ее становой хребет, ее живая кровь, но кем вы числитесь официально? Когда ваш хозяин поздравляет себя с тем, что нашел для ваших обязанностей идеального человека, для каких обязанностей нашел он идеального человека, с чем себя и поздравляет?

– Я заместитель редактора.

– Всего лишь заместитель? Вы заслуживаете куда более ответственного поста, товарищ Виндзор. Где ваш хозяин? Я должен взять его за лацкан и попенять ему, что он позволяет такому богатству талантов растрачивать себя всуе. Вам необходим размах.

– Он в Европе. Кажется, в Карлсбаде. В редакцию он вообще не заглядывает, а сидит сложа руки и гребет прибыль. Газету он оставляет на главного редактора. А в данный момент я замещаю главного редактора.

– А! Так наконец вам представился ваш великий шанс! Вы свободны, ничем не ограничены.

– Еще как! – сказал Билли Виндзор. – Прямо наоборот. В этой газетенке нет места для свободного развития идей. Вот посмотрите и увидите, что каждая страница находится в чьем-то ведении. А я просто приглядываю за лавкой.

Псмит сочувственно прищелкнул языком.

– Прямо-таки французского шеф-повара поставили мыть грязную посуду, – сказал он. – Человеку столь даровитому, каким, несомненно, являетесь вы, товарищ Виндзор, нужно больше простора. Таков клич: больше простора! Я должен этим заняться. Когда я созерцаю ваш широкий выпуклый лоб, когда я вижу светлый ум в ваших глазах и слышу, как серое вещество беспокойно плещется под вашей черепной крышкой, я говорю себе: «Товарищ Виндзор должен получить больше простора». – Он взглянул на Майка, листающего свой номер «Уютных минуток» с тупым отчаянием. – Ну-с, товарищ Джексон, каков будет ваш вердикт?

Майк покосился на Билли Виндзора. Ему хотелось соблюсти вежливость, но он не мог подобрать ни единого вежливого слова. Билли верно истолковал этот взгляд.

– Валяйте, – пригласил он. – Выкладывайте. Хуже того, что я сам думаю, это все равно не будет.

– Наверное, некоторым людям это ужасно нравится, – выговорил Майк. – Очевидно, не то бы они ее не покупали. Но лично мне с ними еще не довелось повстречаться.

Псмит, глубоко погруженный в «Минутки в детской» Луэллы Гранвилл Уотермен, оторвался и посмотрел на Билли Виндзора.

– Луэлла Гранвилл Уотермен, – сказал он. – Случайно это не ваш nom-de-plume [Псевдоним (фр.)], товарищ Виндзор?

– Да что вы! Выкиньте из головы.

– Очень рад, – галантно сказал Псмит. – Ибо, говоря кик мужчина с мужчиной, должен признаться, что она без малейшего усилия стяжает пальму первенства за чистейшую, ничем не разбавленную жвачку. Луэлла Гранвилл Уотермен должна уйти.

– То есть как?

– Она должна уйти, – твердо повторил Псмит. – Первое, что вы обязаны сделать теперь, когда умыкнули редак-торское кресло, это убрать ее.

– Но я же не могу! Редактору ее материал жутко нравится.

– Это его личное дело. Нас же заботит благо газеты. К тому же вы, кажется, сказали, что он в отъезде?

– Да. Но он вернется!

– Довлеет дневи злоба его, товарищ Виндзор. Я сильно подозреваю, что он первый одобрит ваши меры. Отпуск, конечно же, прояснит ему мозг. Запишите улучшение номер один – удаление Луэллы Гранвилл Уотермен.

– Думается, за этим тут же последует улучшение номер два – удаление Уильяма Виндзора. У меня нет права устраивать такие штуки с газетой.

Псмит на мгновение задумался.

– Вы очень дорожите этой своей работой, товарищ Виндзор?

– Да нет, пожалуй.

– Я так и подозревал. Вы жаждете простора. Собственно, к чему призывает вас честолюбие?

– Я хочу получить работу в какой-нибудь большой газете. Но не представляю, как мне это удастся в моем нынешнем положении.

Псмит встал и торжественно потыкал пальцем ему в грудь.

– Товарищ Виндзор, вы попали в точку. Вы впустую транжирите золотые дни вашей юности. Вы должны сдвинуться с места, вы должны поднажать. Вы должны добиться, чтобы имя Виндзора из «Уютных минуток» прогремело. Вы должны так взбодрить эту газетенку, чтобы весь Нью-Йорк заговорил о ваших подвигах. В данной ситуации это невозможно. И вы должны выковать собственную ситуацию. Докажите миру, что даже «Уютные минутки» не способны обратать настоящего человека.

Он вновь опустился на кушетку.

– Я что-то вас не понял, – сказал Билли Виндзор. Псмит обернулся к Майку.

– Товарищ Джексон, какой отдел этой газеты вы сохранили бы, став ее редактором?

– Ни одного, – ответил Майк. – Одна чушь, и ничего больше.

– Абсолютное совпадение мнений, – одобрительно сказал Псмит. – Товарищ Джексон, – пояснил он, оборачиваясь к Билли, – по ту сторону океана заслуженно славится проницательностью и ясностью своих взглядов на литературу. Вы без опасений можете всецело на него положиться. В Англии, когда товарищ Джексон командует «марш!», мы все маршируем. Мои же взгляды на ситуацию таковы: «Уютным минуткам», по моему мнению – ничего не стоящему, не подтверди его такой виртуоз, как товарищ Джексон, – требуется больше соли, больше перца. Все эти смердящие странички должны исчезнуть. Завтра же утром необходимо разослать письма, оповещающие Луэллу Гранвилл Уотермен и прочих – в особенностиа Б. Хендерсона Эшера, который после беглого знакомства представляется мне идеальным кандидатом для газовой камеры, – что либо они немедленно прекращают сотрудничать с газетой, либо вы будете вынуждены обратиться в полицию за защитой. После чего мы возьмемся за дело.

Билли Виндзор продолжал молча покачиваться. Он пытался усвоить эту идею. Ее величие совсем его ошеломило. Она была слишком уж всеобъемлющей, слишком революционной. Осуществима ли она? Неминуемым следствием будет увольнение, едва мистер Дж. Филкен Уилберфлосс вернется и обнаружит, что плод его неусыпных трудов, так сказать, лишился избраннейших своих косточек. С другой стороны… Его чело внезапно прояснилось. Что увольнение? Один кипящий час великолепной жизни стоит века без имени, а он останется безымянным, пока будет цепляться за нынешнюю свою работу. До возвращения главного редактора пройдет десять недель. И значит, у него есть десять недель, чтобы испытать себя. В нем вспыхнула надежда. За десять недель он сумеет превратить «Уютные минутки» в настоящую живую газету. И как он сам до этого не додумался? Тот пустячный

факт, что презираемая газета являлась собственностью мистера Бенджамина Уайта и он не имел ни малейшего права что-то в ней менять без согласия этого джентльмена, возможно, и вспомнился ему, но так мимолетно, что он этого попросту не заметил. В критические минуты всего не упомнишь.

– Идет, – кратко ответил он. Псмит одобрительно улыбнулся.

– Вот это достойный дух. Не сомневаюсь, вам не придется пожалеть о своем решении. К счастью, если мне дозволено так выразиться, в настоящее время волей судеб я располагаю кое-каким досугом. Он к вашим услугам. Мой опыт журналистской работы практически равен нулю, но, предчувствую, что я быстро набью руку. Я готов быть вашим заместителем без жалованья.

– Заметано, – сказал Билли Виндзор.

– К несчастью, – продолжал Псмит, – товарищ Джексон более обременен оковами. Перипетии его крикетного турне будут постоянно понуждать его упархивать то в Филадельфию, то в Саскачеван, а засим в Заштатвилл в глуши Джорджии. Поэтому рассчитывать на постоянность его услуг не приходится. И значит, от него мы можем получать лишь моральную поддержку. Поздравительная телеграмма, радостная улыбка одобрения. Но главное бремя работы ляжет на наши плечи.

– Пускай ляжет! – с энтузиазмом провозгласил Билли Виндзор.

– Да будет так! – отозвался Псмит. – А теперь нам следует разработать генеральный план. Вы, естественно, главный редактор, а мои предложения – всего лишь предложения, ожидающие вашего «добро». Вкратце моя идея сводится к тому, что «Уютные минутки» надо довести до предельного накала. Пусть их тон станет таким, чтобы читающая публика дивилась, почему мы печатаем их не на асбесте. Мы должны запечатлевать все события дня – убийства, пожары и прочее – в такой манере, чтобы наши читатели ежились от блаженной дрожи. А главное, мы должны быть стражами народных прав. Мы должны стать прожектором, высвечивающим черные пятна в душах тех, кто любым образом пытается обмишурить НАРОД. Мы должны изобличить злодея и осыпать его таким градом тумаков, что он оставит свои игры и станет образцовым гражданином. Детали кампании разработаем после, но, думаю, если мы будем следовать этому общему плану, то сотворим увлекательную читабельную газетку, которая в какой-то мере заставит этот город протереть глаза. Вы со мной согласны, товарищ Виндзор?

– Еще как! – пылко отозвался Билли.

6. Трущобы

Изменить еженедельную газету от первой до последней страницы без приложения усилий невозможно. Отказ от услуг всех сотрудников «Уютных минуток» оставил в газете заметный пробел, который необходимо было заполнить, а день сдачи номера в типографию был на носу, и до выхода очередного номера сделать что-либо существенное редакционный штат не мог. Им пришлось удовлетвориться шапками на каждой странице «Внимание! Внимание!! Внимание!!! см. внизу страницы!!!», а там добавочная строка гласила: «На следующей неделе! Читайте редакционную статью!» И еще подготовкой забористой редакционной статьи, сообщавшей о намеченных переменах. Последним в основном занялся Псмит.

– Товарищ Джексон, – сказал он Майку, когда они отправились вечером на поиски квартиры. – Мне кажется, я обрел свое metier[Призвание (фр.).].

По мнению многих, моим уделом предстояло стать коммерции, и, без сомнения, не сверни я с этого жизненного пути, быть бы мне финансовым магнатом. Но что-то как будто шептало мне даже в разгар моих триумфов в Ново-Азиатском банке, что существуют и другие поприща. Теперь мне мнится, что я нашел дело, для какового меня создала природа. Наконец-то я обрел Размах! А без Размаха – где мы? Втиснуты в узкую щель. В этой статье есть отличные места. И особенно последний абзац, начинающийся: «На „Уютные минутки“ намордника не надеть!» Мне он нравится. Задает верный тон. Он взволнует кровь свободных, независимых людей, и полчища их будут сидеть на ступеньках нашей редакции в ожидании следующего номера.

– Ну а следующий номер? – спросил Майк. – Вы его вдвоем с Виндзором напишете?

– Отнюдь. Товарищ Виндзор как будто знаком с отборными молодцами, репортерами других газет, которые с восторгом завалят нас материалами за скромную мзду.

– А Луэлла, как ее там? И прочие? Как они к этому отнеслись?

– Вплоть до настоящей минуты это остается неизвестным. Письма, недвусмысленно дающие им от ворот поворот, были отправлены только вчера. Но как бы они ни извивались, на нас это не подействует. Помилования не будет!

Майк расхохотался.

– Ну и заварушка! – сказал он. – Я чертовски рад, что это не моя газета. Вам, двум свихнутым, повезло, что владелец в Европе.

Псмит посмотрел на него со страдальческим удивлением.

– Не понимаю вас, товарищ Джексон. Вы намекаете, что мы действуем не в интересах владельца? Когда он увидит, как вырос тираж под нашим благодетельным руководством газетой, он огласит свою гостиницу веселым пеньем. Его сияющая улыбка станет присловием в Карлсбаде. Ее будут показывать туристам как местную достопримечательность. И терзать его будут лишь сомнения, положить ли деньги в банк или хранить их в ванне и купаться в них. Нам предстоят великие дела, товарищ Джексон. Погодите, пока не увидите наш первый номер.

– Ну а редактор? Наверное, после первого номера он примчится сюда, брызжа пеной.

– У товарища Виндзора я выяснил, что с этой стороны нам нечего будет опасаться. Товарищу Уилберфлоссу (его фамилия Уилберфлосс) по счастливейшему стечению обстоятельств прописан строжайший отдых. Добрейший лекарь, прекрасно понимая, какой страшнейшей нагрузкой было чтение «Уютных минуток» в их былой форме, потребовал категорически, чтобы до возвращения он был лишен доступа к газете.

– А что вы будете делать, когда он вернется?

– К тому времени, без сомнения, газета обретет такое цветущее состояние, что он признает глубокую ошибочность своих методов и примет наши. А пока, товарищ Джексон, я хотел бы привлечь ваше внимание к тому факту, что мы как будто заблудились. В упоении этой беседы по душам наши стопы направились куда-то не туда. Бог весть, где мы теперь, но скажу одно: жить здесь мне не хотелось бы.

– Вон там за фонарем вроде бы табличка.

– Свернем же туда. А! Улица Приятная? Сдается мне, что гений, измысливший это название, обладал кое-какими зачатками юмора.

Они, бесспорно, оказались в весьма мерзком месте. Нью-йоркские трущобы обладают собственной неповторимостью. Они уникальны. Высота домов и узость улиц как бы сгущают их неприятные особенности. Все запахи и шумы – очень многочисленные и разнообразные – стиснуты в своего рода каньоне, что заметно их усиливает. Развешанное по пожарным лестницам грязное белье усугубляет впечатление. Нигде в городе недостаток пространства не ощущается столь ясно. Нью-Йорк – остров, и ему некуда расширяться. Это обитель сардинок в человеческом облике. Скученность в беднейших районах невероятна.

Псмит с Майком лавировали между компаниями оборванных ребятишек, кишевших на мостовой. Казалось, их тут тысячи и тысячи.

– Бедняги, – сказал Майк. – Как, наверное, жутко жить в такой дыре!

Псмит промолчал. Он, казалось, погрузился в размышления. Взгляд его блуждал по грязным зданиям справа и слева. С мостовой можно было заглянуть в темные жалкие комнаты нижних этажей, в самые лучшие комнаты трущобных домов. Они выходили на улицу и, следовательно, получали немножко света и воздуха. Мысль о том, какими должны быть задние комнаты, парализовала воображение полностью.

– Интересно бы знать, – сказал Псмит, – кому принадлежат эти дома? Мнится мне, что тут хватило бы простора для улучшений, если дозволено так выразиться. Пожалуй, не такая уж тухлая идея обратить именно на них прожектор «Уютных минуток», о котором шла речь выше.

Они прошли еще несколько шагов.

– Послушай, – заявил Псмит, – от этого места мне становится тошно. Я намерен ознакомиться с ним изнутри. Не исключено, что какой-нибудь мускулистый жилец возмутится таким вторжением и вышвырнет нас вон, но рискнем.

В сопровождении Майка он свернул в первую же дверь. Компания мужчин, привалившаяся к стене напротив, проводила их равнодушным взглядом. Возможно, они приняли их за вездесущих репортеров. Единственными прилично одетыми гостями на улице Приятной были репортеры.

На лестнице царил почти кромешный мрак. Почти все двери были захлопнуты, но одна на втором этаже была полуоткрыта. В щель они увидели женщин, сидящих на ящиках. На полу лежали кучки белья. Все женщины шили. Майк, споткнувшись в темноте, чуть не влетел в дверь. Ни одна из женщин не обернулась на шум. Видимо, на улице Приятной время приравнивалось к деньгам.

На четвертом этаже обнаружилась открытая дверь. В комнате никого не было. Она являла собой типичный образчик задних комнат на улице Приятной. Архитектор не поскупился на оригинальность. Он сотворил комнату вообще без окна. Правда, дверь щеголяла квадратным отверстием, предназначенным, видимо, для поступления в комнату свежего воздуха.

Друзья спотыкаясь спустились по лестнице и вышли на улицу. По контрасту улица показалась им просторной, а воздух – душистым.

– Вот тут, – сказал Псмит, когда они пошли дальше, – «Уютные минутки» разовьют бурную деятельность в самом ближайшем будущем.

– И что ты думаешь делать? – спросил Майк.

– Я, товарищ Джексон, намерен, – сказал Псмит, – если товарищ Виндзор меня поддержит, устроить очень теплую жизнь для владельца здешних мест. Ему пошло бы на пользу, – продолжал он тоном семейного доктора, выписывающего рецепт, – публичное четвертование. Мне, однако, мнится, что сентиментальное до приторности законодательство воспрепятствует нам оказать нации эту услугу. А потому мы попытаемся сделать что сможем с помощью доброжелательной критики в газете. А теперь, разобравшись с этим, попытаемся выбраться из этой пустыни гнева и отыскать Четвертую авеню.