Текст книги "Хозяин Древа сего"

Автор книги: Павел Виноградов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

До сих пор он не знал, что Изначальные обладали серьезным преимуществом перед прочими членами Ордена: когда нужно, могли скрыть свою продленность от собратьев. Правда, маскарад скоро рушился, и однажды, узрев ее спускающуюся по крутой лестнице железнодорожного виадука, окруженную роем серебристых снежинок, понял, что его провели.

Хотя это уже не имело значения – безоглядно бросился в безумный водоворот, эпицентром которого было ее чистое бесстрастное лицо. Дева же была, по видимости, холодна и неприступна. Множества раз довелось ему слышать беспощадно звенящий смех, представать в образе неуклюжего животного, быть отвергнутым. Но тут же он бывал молчаливо поощряем – столь конспиративно, что потом никак не мог вычленить конкретные знаки ее сокровенной благосклонности. Затем вновь наступал кризис, и он упирался беззащитным носом в колючую стену. Никак не мог понять: доставляет ли ей игра истинное удовольствие, или просто раздражает, временами подозревая, что она сама того не знала.

Самому же ему этот мучительный гендерный спектакль дарил горьковатое наслаждение. Творился он на двух уровнях: тысячи безумств Гария Петровича, безнадежно домогающегося недоступной девицы, дублировал ищущий любви дивы Продленный. Розы, оптом закупаемые Гарием на средства фирмы, на ином уровне оборачивались миллионами белых ландышей, падавших на нее с облаков всю дорогу до дома. Пафосный джип, на котором шеф подвозил секретаршу, в единый миг представал золотой каретой, запряженной крылатыми драконами с изумрудной чешуей и рубиновыми глазами. А бриллиантовое колье было на самом деле создано из сверкающих минеральных организмов с планеты, лежащей в тысячах световых лет.

Разумеется, он пытался собрать о ней информацию, но преуспел мало. Девственная охотница, дочь верховного и сестра солнечного бога, она же олицетворение Луны, покровительница женского целомудрия, и при этом, как ни странно, деторождения – все это были лишь смутные проекции на Ствол деяний Продленных из Ветвей. Да, она звалась и Дианой, и Артемидой, но пытаться получить о ней достоверные сведения из мифов было бы опрометчиво.

Он точно знал, что не первый, кто лишается разума от любви к ней, а те самые мифы могли дать ему представление, что случалось с его предшественниками. И что девственность ее была магическим атрибутом, который она не могла потерять, не подвергнув себя опасности, тоже не стало для него открытием. Но он шел напролом, забыв все и вся. Он ведь не боялся ее – и не только ее, но и вообще ничего в Древе. А как же: после того, что ему довелось увидеть в стволовой юности, бояться просто глупо.

Похоже, в конце концов, она сдалась, именно оценив его смелость. А может, и не потому. Он никогда не понимал женщин, никогда. Единственное, что в этом отношении выгодно отличало его от Кратких мужчин – давно уже и не пытался этого делать, предоставляя бездну неведому самой себе. Она же вообще ничем не отличалась от Кратких женщин, разве что умом и силой. Так что, ломать голову, почему иной миг она нежна и податлива, а другой – вся ощетинена колючками, было делом зряшным. А то, что чувствовал к ней он сам, представлялось ему безжалостно очевидным. «Кто любит, тот любим», – впивалась в него строка, вброшенная некогда в Древо, да там навсегда и оставшаяся. Но Гарий не был светел. Не был и свят. Просто «любим», если принять точку зрения похожего на хитровато-грустную ворону Краткого поэта.

И он стал любим – в старой Элладе, куда она то ли сбежала, то ли увлекла его по обычаям любовной охоты. Он настиг ее в образе бугрящегося мышцами мачо по имени Орион, которое она, по девчоночьему ехидству, сразу переиначила на постыдное Урион. Претерпел. Вместе носились по истекающим смолой под жгучим солнцем лесам, среди дубов и платанов – тогда их еще не вырубили подчистую и они покрывали эту землю сенью. Их стрелы поражали косулей и ланей, а потом псы рвали исходящую кровью добычу. Перед успением дня, на скалах над сочащемся белой пеной зеленым морем, он позвал ее:

– Луна!

– Что, Солнце? – сразу отозвалась она, полуобернувшись. Ее ясное лицо наполнено

было пурпурным закатом. В тот же момент они очутились в помпезной квартире Гария Петровича…

– Что теперь будет с тобой? – спросил он спустя несколько эр.

– Я не знаю.

Голос был тих, с плаксинкой, как у пережившей какой-то детский страх девочки.

– Я не знаю, – повторила она, подсунув голову под его плечо, откуда глухо продолжала. – Мой отец…

– Твой отец?

– Не будем о нем. То, что сейчас – вершина. Ты понимаешь?

– Да. Да…

– Нет, не понимаешь… Это вершина нашей жизни, и я не хочу спускаться с нее. И тебе не позволю.

Они продолжали пребывать в скучной Ветви, ведя трагикомическую жизнь нуворишей – им в голову не приходило что-то менять на своей вершине. На работу из его квартиры уезжали в разное время, он – на своем похожем на комфортабельный катафалк глянцевом джипе, она, пересудов коллег ради, на скромном фордике. Работу Майя выполняла четко и добросовестно, правда, частенько опаздывала – долго готовилась к встрече, появляясь на рабочем месте такой прекрасной, что Гарий Петрович прощал ей нарушение служебной дисциплины. Игра веселила обоих. Когда же антураж «служебного романа» поднадоел, они объявили коллегам о скорой свадьбе, вызвав бурю эмоций у женской части коллектива, давно точащей коготки на холостого шефа. Свадьба изобиловала кунштюками и причудами, и долго оставалась темой светской хроники всех трех газет провинциального города. Еще бы – молодых приехали поздравить сам мэр, а также пахан одной исключительно реальной бригады. Отец города скромно поднес жениху контракт на строительство навороченного бизнес-центра, а конкретный пацан – именной «стечкин» с золотой инкрустацией, и двумя обоймами, набитыми на заказ исполненными патронами с серебряными пулями. Жизнь налаживалась.

Иногда, впрочем, суета становилась им постыла, и они отправлялись бродить по Ветвям, ища подходящих декораций для переполнившего их счастья. Особенно любили зарю Эллады, с неуклюжими еще деревянными статуями легкомысленных божеств и порывистыми людьми, которые, казалось, могли перевернуть мир, если бы захотели. На зеленеющих холмах устраивали они архаические пати, и так зажигали, что память о них оставалась здесь, пока Ветвь сия бытовала в Древе. Леса звенели кимвалами, ликующая толпа спускалась по травяному ковру, с каждым шагом все глубже погружаясь в безумие. На обнаженных плечах хмельных пейзан восседала бессмертная пара, возглашая древний страстный клич осужденного мира: «Эвоэ!». «Дао безмерно!», – иногда кричал он на непонятном тут языке, но она понимала, и смеялась, запрокинув голову, роскошные волны ее волос, выбившиеся из-под серебряного обруча, развевались над оскаленной, разящей потом и вином толпой. Мелькали воздетые руки, раскрасневшиеся лица, цветочные венки, молодое терпкое вино потоками лилось в жадно разверстые рты. Здесь бурлила подлинная, неприкрытая страсть, эта любовь падшего человечества. А за неистовыми людьми поспешали окрестные звери и птицы, покорные воле госпожи своей.

После таких экскурсий они возвращались домой опустевшие, часто подолгу сидели в огромной квартире Гария, в звенящей тишине, не оскверненной бормотанием телевизора и вульгарным электрическим светом. Просто молчали, переживая близость друг друга, как купание в потоках космических сил. Казалось, ничто больше не было им нужно. Возможно, это было правдой. Или чем-то, похожим на правду.

Потом случился тот день.

Подъезжая к элитному офису, аренда которого пожирала фигову тучу бабла, он сразу почуял опасность. Дело было не в отсутствии на входе охраны – буквально все вокруг переполнялось миазмами боли и смерти. Он выскочил из машины и внимательно оглядел тревожно пустую улицу, но сразу понял, что опасность угнездилась внутри здания. По-кошачьи пригнувшись, рванул тяжелые двери, которые легко поддались. Внутри царил кошмар. Полированные плиты пола покрывала корка стынущей крови, валялись обрывки одежды, осколки стойки вахтера, и – части тел. Комфортабельно приглушенного цвета пластик покрывали отвратительные липкие пятна. Большой участок потолочного покрытия был словно бы вырван страшным ударом огромной конечности.

Стояла вязкая тишина. Игнорируя лифт, он бросился к пожарному входу, сорвал с замка дверь и по узкой лестнице взлетел на второй этаж. Там было еще хуже. Весь этаж представлял собой большой зал, разделенный легкими перегородками – Гарий Петрович предпочитал западный стиль. Только в дальнем конце была стена и ведущие в приемную двери – место Майи. За ее спиной другие двери вели в его собственный кабинет. Сейчас все перегородки были перевернуты, столы и офисная техника разбиты в куски. Он поразился, как много крови скрывалось в телах его сотрудников. Они были здесь все – в виде искореженных фрагментов. С некоторых пор Орион испытывал жгучую печаль от смерти Теней, хотя знал, что она никогда не бывает окончательной, пока в Стволе существовал Краткий держатель их общей бессмертной души. Но, сливаясь с прототипом, Тень уходила безусловно и навсегда. То же самое случалось, когда рождался Продленный – его Тени во всех Ветвях исчезали, составляя единое существо. Сейчас Орион остро ощущал: смерть в Ветвях – зло не меньшее, чем в Стволе, и чувствовал, что несет бремя вины за призрачные жизни, аннулированные его рождением как Продленного.

С останков компьютера на него недоуменно глядела грубо оторванная голова разведенной бухгалтерши. Была влюблена в шефа с первого своего дня в фирме, напилась на его свадьбе до полного невразумления, на почве разбитого сердца окатила жениховский смокинг минералкой. Майя до сих пор смеялась, вспоминая тот эпизод. Как ни странно, сложная прическа бухгалтерши сохранилась в идеальном порядке. Фактурного тела несчастной дамы поблизости не наблюдалось.

Разумеется, здесь потрудились не конкуренты, наезжавшие на него в последнее время с помощью столичной братвы – тем до такого расти и расти.

Вздыбился стальной посох. Знал: ЭТО ждет в его кабинете.

И ОНО ждало, смирно вытянувшись на длинной ковровой дорожке вдоль дубового стола для совещаний, за которым иной раз сиживало и пятьдесят человек. Так вот, его многочисленные выпученные зенки глядели с одного конца стола, а конец хвоста подрагивал далеко за другим.

При виде ожидаемого клиента чудище деловито заколыхалось, поднимаясь на восьми лапах. Пронзительно клацнули клешни, с которых еще свисали ошметки мяса сотрудников. За покрытой хитиновым панцирем спиной, словно сам собой, вырос, подрагивая, хвост, состоящий из сегментов. Венчающий его крюк испустил большую блестящую каплю. Лапы замелькали, хвост грациозно метнулся вниз, метя туда, где стоял Орион. Того, впрочем, там уже не было – длинный прыжок с места завершился на его собственном необъятном столе, расположенным к длинному, как перекладина «т». Крюк с каплей ткнулся в пол, на светлом паркете сразу проступило черное пятно. Монстр, извернувшись с удивительной для его габаритов ловкостью, бросился, было, на Ориона, но в этот момент конец посоха приложился к панцирю. Раздался противный треск, в хитиновой спине образовалась солидная вмятина, сразу наполнившаяся отвратительной тягучей жидкостью. Клешни царапнули по закаленной стали, не причинив ей никакого вреда. Чудовище отпрянуло, скособочившись: похоже, удар-таки причинил ему неприятности. Тем не менее, следующая атака последовала незамедлительно. Не без инфернальной грации оно взобралось на столешницу, скребя по полировке жесткими лапами – при этом тяжеленный стол накренился и сдвинулся со скрипом. Сбрасывая на пол оставшиеся на столе пепельницы и ручки, оно проворно засеменило к противнику, вытянув вперед клешни. Ориону пришлось совершить еще один головоломный прыжок, перескочив приближающийся ужас. Теперь он стоял у выхода из кабинета, и, когда жуткий арахноид, мгновенно развернувшись, опять атаковал, посох устремился к его то ли десяти, то ли двенадцати сферическим глазам. Однако на сей раз клешням повезло больше – они перехватили оружие, вырвали и отбросили в сторону. Да, с посохом сегодня явно не ладилось. Бывает, конечно, но дело тухлое.

С самого начала схватки в мозгу Ориона скребся какой-то невнятный шепот, на который он в горячке не обращал внимания. Теперь призрачный нечеловеческий голос возрос до скрежета, казалось, заполонившего все его существо, болезненно отдававшегося во всем теле: «Чччеловекк! Чччеловекк! Смертть – сейчасс. Тьма, ччеловекк! Тьма – смертть, ччеловекк». Тварь атаковала на ментальном уровне. С омерзением Орион воспринимал смрадные бесформенные мысли. Монстр был вызван из пучины для своего исконного дела – убийства теплокровных, которых ненавидел, и это единственное чувство, которое он когда-либо испытывал. Кроме голода, мучившего его, пока он пребывал в материальном теле. Но теперь он до отвала наелся, поэтому не сожрет эту увертливую гадость, которая мечется перед ним и больно бьет палкой, только обездвижит ядом, а потом, не торопясь, разорвет на части. И сможет, наконец, уйти отдыхать во Тьму, где так покойно и удобно.

Хвост взвился, как победительный флаг, ядовитый крюк едва не достал Ориона, который снова метнулся к столу, теперь определенно фигурирующему в его планах. Едва утвердившись на ногах, рванул за ручку ящичка. Золотой «стечкин» был там, и полностью заряженный – сегодня к Гарию Петровичу должны были явиться на переговоры представители конкурентов.

Клешни были уже в нескольких сантиметрах от его лица, хвост готовился к новому удару, когда прозвучала резкая очередь. Двадцать серебряных пуль впились в монструозные гляделки. Во все стороны брызнула давешняя жидкость. Хвост вяло опал, чудовище немного постояло, тяжело осело на пол, несколько раз конвульсивно дернулось. «Ччеловекк. Смертть», – отдалось в последний раз в мозгу Ориона, и оно затихло. Не спуская глаз с поверженного, он быстро перезарядил пистолет. Но это было уже излишним: омерзительное тело стало как-то блекнуть и на глазах растворилось в воздухе. Орион не удивился – сущности из Тьмы, с одной из которых он только что познакомился, способны являться в Ветвях лишь во временном теле, к счастью, уязвимом. Но сама такая сущность бессмертна, и сейчас вновь пребывает во Тьме в виде безвидного сгустка зла.

Когда он, воняя порохом и сукровицей чудовища, вышел в зал, Луна в своем истинном облике стояла у выхода на пожарную лестницу. Поза напряженная, стрела на тетиве. Он пристально посмотрел на нее, развернулся и вошел назад в кабинет. Удивленно взглянув, она скользнула следом. Стрелу с тетивы сняла, но держала лук наготове. Он стоял у распахнутого стенного бара, пощаженного в ходе творимых недавно безобразий. Ничего особенного оттуда не достал – лишь коробку с «боливарами» ручной закрутки. Он очень редко курил. Достал сигару, разорвал и бросил на пол прозрачную оболочку. Отрезать кончик было нечем, просто отщипнул его своими железными пальцами и, раскурив при помощи серебряной зажигалки, опустился в кожаное кресло.

– Что тут было? – спросила она, не выдержав паузы.

– Скорпион, – медленно ответил он, пуская кольца синеватого дыма. – Ты хотела убрать меня, согласно мифу? – продолжил он после тяжелого молчания. – Остроумно.

– О чем ты говоришь? – выкрикнула она.

– О Скорпионе, Луна, о Скорпионе. Я ведь Орион, не так ли?

– Ты все еще веришь мифам?

– Иногда это полезно.

– Не сходи с ума. Я – Царица зверей, а не демонов Тьмы. И не имею понятия, как Скорпион мог проникнуть в эту Ветвь.

– А что он связан со Страной черной земли и наверняка убьет меня, если ужалит, имеешь понятие? Откуда ты знаешь, что я продлился на Черной земле?

– Ты мне никогда не говорил этого.

– Да, но откуда ты знаешь?

– Почему ты обвиняешь меня?

– Слишком символично. Эдак многозначно и красиво. В твоем стиле.

Она стала бледна, как ее мраморные статуи в музеях всех Ветвей, казалось, даже глаза как будто превратились в слепые каменные бельма. Но тут же в ней что-то подалось, черты лица поплыли и брызнули слезы. Он глядел на ее рыдания недоуменно, потом дымящаяся сигара выпала из руки, а он бросился к ней – чтобы обнять.

Гладил волны волос, расточая бессмысленные успокоительные нежности, но тело продолжало сотрясаться в его руках. Своей болью она причиняла острое страдание ему. Это продолжалось так долго, что он проклял всю любовь на свете и возжелал смерти. Обладающие почти целым миром, они были бессильны в этом разгромленном окровавленном доме, затерянном в недрах безнадежного времени. Любовь выцедила их до последних лакомых капель.

– Это не я, не я, – прошептала она, наконец, – это…

– Кто? – глухо спросил он.

– Отец.

– Зевс?

– Да… Его и так звали.

Ее глаза поискали беспокойно, длинные пальцы нашарили коробку с сигарами, вытащили одну, никак не могли снять обертку. Гарий помог, оторвал кончик, долго держал зажигалку, пока она прикуривала.

– Всех его имен не знаю. Теперь он любит Дый. Или Вотан.

Захлебывалась терпким дымом, она, казалось, была счастлива говорить хоть что-то, чтобы не помнить о потрясшей ее космической боли.

– Зевс и Вотан – не одно и то же.

Он сам облегченно упивался разрешением молчания, и еще не пытался обрабатывать информацию.

– Ты так веришь россказням Кратких, глупый… Неважно, кто. Он очень давний, может быть, самый древний из живых Изначальных. И хочет добраться до тебя, Орион.

– Почему?

Она сама не знала, почему. Неумело раздавив недокуренную сигару в массивной яшмовой пепельнице, всхлипывая, торопясь, чтобы он скорее ей поверил, рассказывала, как в одной из Ветвей встретилась с отцом, и тот сразу заговорил о ее дефлорации. Что ее несказанно изумило: когда-то она сама выбрала вечную девственность, и, с подачи, между прочим, самого Дыя, была уверена, что именно это поддерживает и гарантирует ее вечную жизнь. Теперь он говорил абсолютно другое: мол, после Потопа, выбросившего Продленных в Ветви, все их стволовые атрибуты утратили прежнюю силу, и они получили новые, и что ее девственность в этот список не входит. Она и сама давно уже подозревала это, но Девственная охотница стала ее натурой, полностью соответствовала ее природному высокомерию. Нельзя сказать, что она вовсе не принимала во внимание эту сторону жизни, напротив, принимала и одобряла. Но для собственной судьбы выбрала девственность, вовсе не воспринимая ее бременем, ибо прекрасно обходилась без мужского сопровождения на своем увлекательном пути.

Но Дый тут стал горячо уверять, что рано или поздно она пересмотрит свои взгляды на половые отношения, и что лишь одна девственница из тысячи в момент первого сексуального опыта испытывает оргазм. И что это приведет к различным комплексам и проблемам, вплоть до панической боязни и отвращения к мужчинам. И что он не желает такой судьбы своей любимой дочери. «Папа, в какой дурацкой книжке ты вычитал эту пошлятину?» – спросила она, наконец, изумленно вытаращив васильковые глазищи. Впрочем, папочку своего знала прекрасно, догадывалась даже про его вовсе не отецкие порывы. Потому ее удивление было во многом наигранным – ужасно хотела знать, чего ему, собственно, надо. Но тут он сумел по-настоящему удивить ее: «Я подыскал тебе мужчину». «Зачем?» «Так надо» «И кто он?»

Дый рассказал, кто. Диана, разумеется, слышала про единственного Продленного, родившегося в Зоне, но никогда им не интересовалась. В Ордене вообще не принято поминать всуе этот отрезок Ствола, вызывающий у большинства Продленных гнетущую тревогу. Конечно, она с ходу отмела предложение родителя соблазнить странного парня. Но Дый умел настаивать: «Заведи его, помытарь, поиграй и отдай мне. Потом можешь выбрать кого хочешь – все Древо перед тобой, Ди». Он рекламировал достоинства юного Продленного, его нежность и сентиментальность, предрекал полное его подчинение сиятельной охотнице. «Почему бы нет?» – наконец, подумала она. Для нее эти слова заменяли твердое решение.

Отец так и не сказал, зачем ему парень, однако она подозревала, насколько извилисты пути, ведущие к потаенным целям существа, именуемого некогда верховным богом. Найти Гария Петровича в Ветвях оказалось просто. Не просто было реализовать папашин план: на закате над морем ее родины она с ужасом и восторгом осознала, что влюблена. И все тут.

– Поэтому он теперь хочет меня убить? – спросил Орион, уже обретший способность анализировать и делать выводы.

– Не знаю, я не думала… – ее лицо теперь стало нахмурено-сосредоточено. – Дай мне выпить.

Он подошел к бару, вытащил было шампанское, но сразу заменил его початой бутылкой водки, налил до половины два хрустальных стакана. Выпил залпом, как принято в этой Ветви, она цедила маленькими глотками, но допила быстро.

– Он появился несколько дней назад, утром, ты уже уехал на работу, – видно было, что она окончательно пришла в себя. – Говорил, что настало время мне уходить, а с тобой он разберется. Я пытались хитрить, выяснить, что ему от тебя надо. Но он сразу понял, что я не хочу тебя оставлять. Тогда я прокричала это ему в лицо, да! Что люблю тебя! Он спокойно сказал, что никогда не встанет наперекор моим желаниям, что все в порядке. Потом ушел, сразу перешел в какую-то Ветвь, я даже не успела проследить за ним…

– А теперь пришел Скорпион…

– Дый может повелевать сущностями из Тьмы, по крайней мере, некоторыми.

Орион плеснул и выпил еще водки, закурил другую сигару. Впервые за долгое-долгое время он был постыдно испуган, и боялся признаться себе, что боится. Но боялся он вдруг прорвавшегося в нем страха. Его странная, почти патологичная личность, пораженная в краткой юности прикосновением бесконечности, а потом подвергавшаяся длительному воздействию то экзотической духовности, то параноидальной власти, все время пребывала на грани безумия, хотя внешне это никак не выражалось. Тайное безумие пробудило в нем жажду божественности, сделало его Продленным, завело на Восток и бросило в пещеру Суня. Оно же заставило искать немыслимого величия в Предкронье, оно же вывело на эту выморочную Ветвь, где для него взошла Луна, став его единственной верой и надеждой. Он поклонялся ей, как поклонялись Краткие, и тем был счастлив. Постепенно ему стало казаться, что нашел точку опоры, которая поможет утвердиться на Древе, прекратив неумолимое сползание во Тьму. Он думал, что не боится ничего в Древе, и это было правдой. Он боялся того, что вне – Тьмы, готовой поглотить его. Потому теперь он боялся потерять Луну. То есть, нарушил один из основных законов – не привязывайся ни к чему в Древе сем, и путь его потерял сердце.

– Надо уходить отсюда, – глухо произнес его страх. Она кивнула:

– Эта Ветвь все равно разрушится – Скорпиона ей не выдержать. Я все уже придумала: останусь здесь, пока возможно, отвлеку отца. А ты уйдешь.

– Нет!

– Орион, подумай сам – ему нужен ты, ты, не я. Не знаю, что он от тебя хочет, но в этом нет добра. А меня он не тронет никогда.

– Ты уверена?

– Я его дочь, в конце концов…

– Мы Продленные, Луна. Наши привязанности иные, чем у Кратких.

– Не тебе об этом судить, Орион: я старше на четыре тысячи лет стволового времени…

– Не зли меня хотя бы сейчас.

– Прости. Но я права, ты это знаешь. Тебе следовало бы знать, что иметь жену-дива, значит иметь проблемы.

Улыбка вспыхнула и сразу же соскользнула с ее лица. Он, поглядев на нее серьезно и нежно, кивнул.

Уходить следовало сию минуту – уже пошел процесс аннигиляции из-за вторжения хтонического чудовища, одним своим присутствием нарушившего непрочную ткань Ветви. Окружающие вещи пока не претерпели видимых изменений, но источали усиливающуюся тревогу, свет за окном стал неуверенным, мерцал неощутимо для глаза, как монитор компьютера. Они молча поднялись и пошли к выходу. В этот момент в офис вломились стражи порядка в масках и с автоматами – сирены их машин слышались все сильнее в последние минуты разговора:

– На пол! Всем лечь на пол! – проорал один из них, направляя автомат на парочку.

Луна, не удостоив его ответом, сделала пальцами жест, будто выбрасывала что-то очень маленькое. Полицейские замерли в позах, выражающих героический порыв. Один, правда, успел выстрелить. Пуля повисла в центре застывшей вспышки огня из ствола. Проходя мимо, Орион щелчком сбил ее на пол.

Ветвь гибла неумолимо. Центральная улица, сплошь состоящая из элитных евроофисов, в которые превратились массивные ампирные здания; улица, называемая местными не иначе как «Бродвей», потому что бродить по ней вечером с бутылочкой пива служило признаком хорошего тона, – эта улица растворялась под действием едкой Тьмы. Двое Продленных стояли как будто в центре картины упертого пуантилиста: дома, фонари, деревья, ларьки с мороженым, прохожие, сам воздух – все сущее откровенно демонстрировало цветовые точки, из которых состояло. Объекты словно приближались к зрачкам наблюдателя, медленно, но неуклонно, отчего с каждой минутой их внутренние связи исчезали. Как будто некто, сидя перед компьютером, от нечего делать, увеличивал изображение, пока расплывшиеся пиксели полностью не аннулировали его, оставив на экране мутное пятно, в котором бездарно и хаотично смешались все краски и формы мира.

Офис Гария Петровича, откуда так и не вышла группа захвата, почти сравнялся с исчезающим пейзажем, превращаясь вместе с ним в лужу пестрого киселя. Так и должно было быть – именно там был эпицентр катастрофы, дыра в структуре Ветви, откуда проникла Тьма. Такой же аморфный кисель уже пребывал на месте здания бывшей научной библиотеки, недавно обернувшейся ночным клубом с казино, бильярдом, танцполом и саунами. Растворялась глыба дома местного правительства, перед которой уже почти смешались в умирающей реальности десятки «шестисотых», «мицубиси» и «тойот». Что удивительно, хозяева словно не замечали этого – спокойно открывали исчезающие двери, пытались усесться в смешивающиеся с салоном сидения, даже завести машину и ехать. Наверное, им и казалось, что они едут. Но выпавшие из причинно-следственных цепочек машины не трогались с места, вместе с водителями уходя в расширяющийся хаос. Из тяжелых бронзовых, еще имперских, дверей важно вышел мэр в сопровождении страховидной охраны. Сливаясь с гибнущим миром, он продолжал что-то втолковывать собеседнику – бизнесмену с бычьей шеей. Но расцветок райской птички галстук бизнесмена неумолимо расплывался в муть, вместе с белоснежной сорочкой и салатным костюмом, и вскоре он весь исчез в ней, так и не успев возмутиться несусветной суммой «отката».

Чем дальше от эпицентра, тем медленнее шло разрушение. Окраины Ветви еще долго будут сопротивляться ему. Но супругам пора было уходить – процесс мог захватить и их. Они повернулись друг к другу, глаза в глаза. Ни слова, ни объятия, ни поцелуя – будущее было слишком смутно, чтобы утешаться легковесным. В этот взгляд поместились тысячелетия их жизни и недолгие дни счастья. В нем было Древо и Ветви, и вечная тоска.

…Она сходила со своей вершины в исчезающей виртуальности, среди фрагментов, в которых с трудом опознавались бывшие существа и вещи. Это напоминало полотна другого художника, отразившиеся в Ветвях миллионами гротескных теней, – ожившая статуя богини во всей своей славе шествует по хаосу отбросов, ее сияющая целостность среди разложившегося мира трагически нереальна. Такой Гарий Петрович тогда увидел свою секретаршу Майю. Он думал, что в последний раз.

* * *

Эпизод 8

Никто не скажет, сколько времени прошло с тех пор – оно многозначно во Древе. Есть неизменное и необратимое время Ствола, текущее от момента сотворения к моменту конца. Есть собственное время Продленных, почти остановившееся в биологическом смысле, но, тем не менее, наматывающее все новые витки их судеб. И есть разнообразные хронологии Ветвей. Но все линии эти берут начало от точки, когда Древо было извлечено из небытия. И собираются тоже в одной точке, в Кроне, где завершается все.

Так что вычислять время в нашем повествовании бессмысленно. В каком-то смысле, оно вообще обходится без времени, состоит из последовательной цепи событий, внутри которых другие цепи, от них ответвляются третьи – и расходятся от сюжета во все стороны. В бесконечность.

Итак, с момента расставания с Луною Варнава, бывший тогда Орионом, повидал столько, сколько Краткому не постичь и за добрую сотню жизней. Он вновь скитался по Ветвям, выбирая наиболее удаленные, порой столь странные, что выжить в них сподобился бы лишь сумасшедший. Но все время ощущал преследующую его упорную волю, и слишком хорошо знал, кому она принадлежит. Несколько раз ему казалось, что Дый близко, и он уходил, оказываясь в еще более вычурной обстановке, привыкая к самым экстравагантным способам существования.

Однажды был в холмисто-озерной стране, заросшей цветами величиной с дерево, среди мелкого темнокожего народа, недурно владеющего магией, довольно злобной, но для него практически безопасной. Строгие вегетарианцы, они питались лишь нектаром цветов, и пили собиравшуюся на них по утрам росу, но при этом неустанно враждовали друг с другом. Во время бессмысленных столкновений небольших кланов со зверской жестокостью шли в ход тяжелые шишковатые дубинки, мозги и кровь противника разбрызгивались по нежным лепесткам, а воины злобно хохотали, растаскивая тела врагов на куски. В спокойной обстановке, впрочем, были вполне приличными парнями, любителями выпивки и музыки. Общался он с ними с приятностью, они же в его присутствии становились тихи и вежливы, ибо уже пара поколений передавала жуткие рассказы о воздействии, оказанном на их дедов посохом Странника (так его здесь звали!). Кроме того, для перемещений по цветам они обладали парой прозрачных стрекозиных крыльев, что особенно трогательно выглядело у женщин, робких и точеных. Он сам, кстати, в этой Ветви ловко порхал и без помощи крыльев, что приводило аборигенов в неописуемый восторг. «Боги летают не потому, что они легкие, а потому, что умеют делать себя легкими», – говорили они, следя за его полетом.

Однажды он лежал внутри водяного цветка, похожего на лотос – с ладной кареглазой девушкой из гарема местного старейшины. Под звуки скрипок и флейт их провожали сюда всей деревней, после того, как он в гостях у почтенного старца одобрил стати девицы, имени которой не запомнил. Ее слюдяные крылья бессильно распластались по розовым лепесткам. Странник лениво перебирал жесткие колечки в копне черных волос, следя за скатывающимися по кремовому плечу капельками пота. Вокруг тихо плескались воды вечернего озера, булькала ловящая мошек мелкая рыбешка. Откуда-то издалека доносился трубный квак большого земноводного – здешнего ужаса и страха, об эту пору, впрочем, не столь агрессивного. Небо потихоньку заполоняли тяжелые тучи – к ночи собиралась гроза.