Текст книги "Слова встают с бумаги"

Автор книги: Павел Великжанин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Павел Великжанин
Слова встают с бумаги

Слились сердцебиенья в долгом эхе

Лю

Память налью,

Выпью глоток:

Я тебя лю…

Я тебя то…

Был ведь Гель-Гью

Берег крутой?

Я… тебя… лю…

Я… тебя… то!

Всё во хмелю

Фразы простой:

Я тебя лю!

Я тебя то!

…Миг вечно длю

В битве с «Потом».

Я тебя лю!

Я тебя то…

Время-враг – лют

В долгой войне:

Я тебя лю –

Я тебя не…

Капли ловлю:

Был ведь потоп.

Я тебя лю…

Я тебя то…

От счастья

Я сплю, я сплю под стук колес,

Я пуст, как мой стакан,

Но все равно, как верный пес,

Бежит к тебе строка.

К тебе за окнами бегут

Столбы и провода.

Дырявит снов моих лоскут

Полярная звезда.

К тебе гнет ветер грозовой

Дождя диагональ.

Разлука яд пускает свой

По жалу слова «жаль».

А стук колес – как стук сердец,

Что бились в унисон.

В стекло упершийся гордец,

От счастья я спасен.

Как вспышка памяти, гроза

В глаза сквозь веки бьет.

И вся земля бежит назад,

Лишь я один – вперед.

Карма

Началось все в другую эпоху, когда

Преграждая протоки, плотина стыда

Направляла энергию ввысь:

Долгота верхних юбок толкала в поход

Покорителей диких племен и широт,

Чистый лист соблазнял собой кисть.

С полдесятка тому инкарнаций назад

Оперенный ресницами девичий взгляд

Прямо в яблочко глаза попал.

Лукокрылый шепнул: «То, что бьется – разбей!»

И по смазанной огненной кровью резьбе

Ты мне в сердце вкрутила запал.

И от взрыва нельзя ничего уберечь:

Заплетается ватными ножками речь,

Языком семеня из гортани.

Где холодные губы арктических вод

В русский берег впились, там, вмороженный в лед,

Мой кораблик двухпалубный ранен.

Так пристрелкой двоим лишь понятных словес

Незаметно нащупал играющий бес

Каждой фибры невидимый контур.

Словно став намагниченной чуткой стрелой,

На тебе и к тебе я повернут, слепой

Синей птицей летя к горизонту.

Путешествий во времени, правда, пешком

Совершил я с тех пор лет на сорок с вершком,

Обзавелся умом, сединой и брюшком,

День за днем к поминальной шел рюмке;

Но дощатую дверь за собою закрыв,

В путь сансары шагнув, что запутан и крив,

Я твой образ унес, как незримый нарыв,

В перикарда трепещущей сумке.

Раз за разом судьба на молочном листе

Повторяет, зараза, все фабулы те,

И я снова рождаюсь, похож на

Всех, кому сердце в ребра давало пинка,

Словно вышито нитью моей ДНК:

«Есть любовь,

но она

невозможна».

Нота «после»

Мы прячем взгляд, не поднимая

Покрытый пеплом жар сердечный.

Горел в гортани воздух мая,

Но опьянение – не вечно.

На все, что мы писали мелом,

Дожди стряхнули цвет акаций.

Мы повстречались неумело,

Теперь не знаем, как расстаться.

Ответ услышу ли, вопрос ли,

Но время все уже решило.

И ноту «до», и ноту «после»

Сыграли мы с тобой фальшиво…

Срывались с лука стрелы

Срывались с лука радужного стрелы,

Разя в сердца дуплетом все живое,

Веснушками заката запестрели

Барашки, в синеве плывя по двое.

Ложились тени теменем к востоку,

Надеясь, что воскреснут на рассвете,

И месяц, располнев, округло окал,

И нес его слова вслед солнцу ветер.

Струился свет сквозь звездные прорехи

На темно-синих шторах небосклона,

Слились сердцебиенья в долгом эхе,

Друг друга отыскав средь миллионов.

Птенцы рвались разламывать скорлупки,

Испытывать ветрами оперенье,

И самые безумные поступки

Судьбу веков решали за мгновенья.

Между нами

Между нами – дрожащие струны,

Серебристые тонкие нити,

И, услышав мелодию «Лунной»,

Тихо звезды застыли в зените.

Мы с тобою – в глазах друг у друга

Отражения мягкого света,

Мы с тобою – всего лишь два круга,

Образующих эту планету.

Ты смеешься так чисто и звонко,

Что аккордом откликнулось сердце,

Но вокруг настоящее – тонко.

Тишина запирает все дверцы.

Тишина окружает тревогой,

Отнимает у песен их крылья.

В тишине бесконечны дороги,

В тишине безысходны усилья.

Но пока не оборваны струны,

Мы с тобой – половинки Вселенной,

И бессмертные, вечные луны

По сравнению с нами – мгновенны.

На весах

Я проснулся от внезапной тишины.

Темнота мне вдруг ударила в глаза.

И молчали неразгаданные сны,

И дрожала на стекле твоя слеза.

Ожидание качалось на весах,

Растворялся в мокрой каше снежный рис…

Боль рванула мое сердце в небеса,

А слеза твоя – скатилась вниз.

Два в

окзала

Один вокзал – каптером-солнцем

Одет в оранжевый жилет.

Неторопливее эстонцев,

Часы растянуты до лет.

Звенели гонгами колеса.

Нетерпеливо вдаль смотря,

Я привставал немым вопросом:

«Ну, где же поезд твой застрял?»

Другой – молчал, угрюмо ежась,

И ветер дул со всех сторон,

И лиц тоскливая похожесть

Была серее, чем перрон.

Ползли вагоны еле-еле,

Но это даже хорошо:

Колеса жалобно скрипели,

И я с окошком рядом шел.

Одни и те же рельсы, шпалы,

Табло, часы, коробки зданий,

Но очень разные вокзалы

У нас для встреч и для прощаний.

Мне до тебя было десять шагов

Мне до тебя было десять шагов:

Пальцами по телефонной цифири.

То я стрелял в камуфляжных врагов,

То по бакланке на зоне чифирил.

Трясся по вахтам: Хабаровск, Чита,

Водкой крещен да мазутом помазан…

Но до сих пор в голове на черта

Номер держу? Поменялся сто раз он.

Раб немоты телефонной

Трогая мертвую трубку,

Раб немоты телефонной,

Мысленно столько поступков

Я совершил исступленно:

Хлопал воротами рая,

Руку давая подруге,

С мамонта шкуру сдирая,

Хвастался луком упругим,

Бился в смертельном балете

Рыцарем громких девизов…

Но в двадцать первом столетье

Ты нажимаешь на вызов.

Ринулись радиогерцы,

Все захлестнув, как цунами,

Бьется мобильником сердце

В левом нагрудном кармане.

Когда

Когда тебя неловко обнимал,

Еще не зная струнок сокровенных,

Душа твоя была чужой Вселенной,

В которую на час я прилетал.

Когда еще не знал твоих я губ,

Чтоб узнавать их, как сейчас, на ощупь,

Жилось тогда сложней нам или проще –

Ответить до сих пор я не могу.

Когда еще Полярная звезда

Не чувствовала взглядов наших встречи…

Да полно мне! К чему все эти речи?

Не верю я, что жил еще тогда.

Мне кажется, родился я в тот миг,

Когда твое узнал впервые имя.

И время-дождь пусть каплями косыми

Не тронет на асфальте белый лик.

Когда его я мелом рисовал,

Еще не зная струнок сокровенных,

Душа твоя была чужой Вселенной,

Манящей, неизведанной Вселенной,

В которую навек я прилетал.

Открытой двери свет

Домой шагаю. Поздно.

Лишь тень скользит у ног.

Встряхнется сонный воздух,

Почешет мягкий бок.

Ветвями ивы дрогнут

Ресницы тишины,

Но неба плащ застегнут

На пуговку луны.

Опять ни звука в мире,

А в доме – все темно,

И лишь в одной квартире

Неспящее окно.

И на пороге ляжет

Открытой двери свет,

И голос близкий скажет:

«Ну, вот и ты. Привет!».

Маргарита

Это имя не случайно,

Но не каждому открыта

Та булгаковская тайна

В звучном слове Маргарита.

Словно ведьминское зелье

В теплом воздухе разлито:

Первозданное веселье

Овладело Маргаритой.

Черный, белый – грань, как бритва.

Ну их всех! Осталась рыжей.

То ли шабаш, то ль молитва,

Но к чему б я ни был ближе:

К раю, к аду – все равно мне,

И ни в грош сужденья чьи-то.

Я и после смерти вспомню

Это имя – Маргарита!

Ненужное счастье

Сужался свет в дверном проеме,

Сгущалась ночь за гранью стекол,

И тишина стояла в доме,

Лишь кран на кухне еле чмокал,

Да дверь скрипела… На мгновенье

Метнулись тени черной кошкой.

Я про себя считал ступени,

Шаг ускоряя понемножку,

И разрываясь на две части,

Я улыбнулся – чуть натужно:

Могла бы стать моим ты счастьем,

Да только мне оно не нужно.

Счастлив и несчастлив

У затихающего дома

Мы попрощались незаметно,

Как будто не были знакомы

Пять зим. И лишь четыре лета.

Весна сквозь звездные бойницы

Ведет огонь на пораженье,

Но мы с тобой друг другу сниться

Уже не будем, к сожаленью.

Огни в окошках тихо гасли,

Как вымирающее племя,

А я был счастлив и несчастлив,

Причем в одно и то же время.

Багряный лист

Опавший лист был так багрян

И формой так похож на сердце…

Лежал, заброшенный в бурьян…

Игрался ветер хлипкой дверцей,

Через которую когда-то

Давным-давно в мой дом вошла ты.

Царица-ночь

Царица-ночь входила властно

В мой дом средь зарослей осоки,

И скользкий шелк закатом красным

Струился с плеч твоих высоких.

И поцелуи были жарки,

Как языки огня в камине.

Дрожали смутных звезд огарки

И растворялись в небе синем…

С реки ползут ночные тени,

Но нас они не потревожат:

Гремит тамтам сердцебиений,

И в темноте пылает кожа.

Мгновенья замерли навеки,

До междометий сжались фразы…

И лишь рассвет раскроет веки

Стыдливых роз в стеклянной вазе.

Коронары переплетя

В лабиринтах библиотеки

Затеряемся мы с тобой.

В жертву нас принесут ацтеки,

Разукрасив тела резьбой.

Кровь моя и твоя сольется

На священных ножах жрецов.

Мы, обнявшись, летим в колодце,

Где внизу – божества лицо.

Прорастают сердца друг в друга,

Коронары переплетя.

Воздух лег под ступни упруго.

Притяженье забыть – пустяк.

Мы скользим лабиринтом древним,

Где становятся явью сны…

Но манящую книгу-дверь мы

За собою закрыть должны.

Только что-то из прошлых жизней

Будет в нынешней нас хранить,

И от сердца до сердца брызнет

Незаметная глазу нить.

Катамараном

Свою любовь храня упрямо

В ненастьях времени-реки,

Бочком к бочку – катамараном –

Плывут куда-то старики.

Идут, как сросшиеся лодки,

Друг друга за руку держа.

Пускай их путь был не коротким –

Над золотом не властна ржа.

Грустить бы только светлой грустью,

Не торопить бы вечный бег,

И чтоб у всех, пришедших к устью,

Был рядом близкий человек.

Не сломить мою Россию

О трех типах мебели. Иронично-патриотичное

Америка – офисный стул:

Все можно настроить, как нужно,

Нажал на рычаг, повернул…

Удобно, нет спору.… Но скучно.

Европа – старинное кресло:

Местами потерто и тесно,

Но в нем так приятно ютиться,

Дыша ароматом традиций…

Россия – скамейка в саду:

Как сядешь – занозы в заду,

И дует, и жестко, и холодно здесь…

Но только на ней имена наши есть.

От печи начиналась держава российская

От печи начиналась держава российская,

От печи, да не лежа на этой печи:

Что якутский мороз, что нам стужа мансийская –

Рубим избы, печные кладем кирпичи.

Заметают снега поселения русские,

Из сугробов упрямые трубы торчат.

На восток и на север дорожками узкими

Серебрится просторов холодных парча.

Так с природой суровой страна моя спорила:

Месит глину печник – значит, дому почин!

Видно, русской державы течет вся история

Через устье широкое русской печи.

Потихонечку идем

Все летит в лицо метелицей

Снежногривая орда:

Бьет, сечет, сугробом стелется,

Чтоб стреножить навсегда.

Ни дорожки, ни проталины:

То на спуск, то на подъем

Там, где сами протоптали мы,

Потихонечку идем.

Солнце на куполах

В обе стороны – взгляд орла

Охраняет Руси покой.

Льется солнце на купола,

В наши души течет рекой.

С колоколен заутрень звон

От земли в небеса плывет,

И со всех четырех сторон

Православный встает народ.

Для кого-то он, может, груб:

Редко вспомнит молитв слова.

Но что стоят движенья губ,

Если вера в душе мертва?

Иноверцам не строим плах.

Все под Богом… Со всеми Бог…

Отблеск солнца на куполах

В перепутьях земных дорог…

Серый ломоть

Я порой бываю счастлив

Оттого, что небо сине,

Оттого, что всем ненастьям

Не сломить мою Россию,

Оттого, что передюжим,

Улыбаясь терпкой болью,

Оттого, что есть на ужин

Серый ломоть с крупной солью.

Август в Кижах

Над гладью озерной мелькают стрижи,

Ловя уходящее лето.

В воде отражаясь, сияют Кижи

В лучах предосеннего света.

Кресты их похожи на мачты судов,

А парус, невидимый взгляду,

Гудит под напором карельских ветров

И сердцу дарует отраду.

А рядом, на озере, как в старину,

Красивы, стремительно-ходки,

Крутыми бортами ломают волну

Кижанки – онежские лодки.

Тут издавна люди по водам пути

Вершили средь мысов и мелей,

И парус поставить, на веслах грести

Все с самого детства умели.

Тут в каждом селении мастер был свой,

Владевший особым секретом:

Любая их лодка рождалась живой,

Напитанной ветром и светом.

Форштевнем, который по-русски курнос,

Веслом, что в руках узловатых,

И волны, и время пронзая насквозь,

Плывут они в белых закатах.

Утром

Утром к телам возвращаются души,

С неба в жилища летят,

Где миллионы примятых подушек

Наши портреты хранят.

Солнце-котенок с луною играет,

Трогает лапкой незлой.

Город, проснувшись, глаза протирает

Дворницкой шумной метлой.

Мой город

Я вписан в этот город, как строка.

Я – клинопись шагов на тротуарах.

Деревья, до последнего листка,

Хранят меня средь рукописей старых.

Ничто не пропадет и не уйдет,

Но прочитать кто сможет эту книгу?

Чтоб там, где переулка поворот,

Увидеть вдруг житейскую интригу,

Размашистые, четкие шаги,

И детские каракули вприпрыжку,

И чье-то восклицанье «Не беги!»,

И чью-то беспокойную одышку.

Мой город помнит миллионы лиц,

Неровные, запутанные строчки,

Из каменной души не рвет страниц,

И чуть вздыхает у последней точки.

Царицыну – Сталинграду – Волгограду

Здесь давно вдоль границ полыхали зарницы,

Рвались «гости» туда, куда их не просили,

И построили предки на Волге Царицын

Охранять рубежи расцветавшей России.

Много видели те деревянные башни,

Их сжигали дотла – они вновь вырастали.

Солонцовую сушь люди сделали пашней

И мечи на плуги перековывать стали.

Но опять сквозь века пролегла здесь граница

Между светом и тьмой, между смертью и жизнью.

Запылала вода, но нельзя отступиться.

Город крепостью стал, защищая отчизну.

У планеты, корежимой хворями злыми,

На тебя опирались все меридианы.

Словно оберег свой, сталинградское имя

Надевали на улицы дальние страны.

Над водой поднимается солнце, алея,

И звенят голоса самой лучшей наградой.

С выпускного идем по широким аллеям.

Начинается день моего Волгограда.

Город Волжский

Солнце играет на трубах заводов,

Льется на крыши цехов.

У проходных оживленье народа:

Город к работе готов.

Труженик-город, себя создавая,

Вырос в бескрайних степях,

Волгу и Ахтубу соединяя

В крепких надежных руках.

Там, где одна лишь полынь прорастала,

«Тыщеквартирный» встал дом.

Молоды улицы, юны кварталы,

Буйная зелень кругом.

Волжский энергии полон и силы,

Славы рабочей достоин.

И пока Волжский наш есть у России,

Я за Россию спокоен.

Стремительные спицы

Я рос в далеком Зауралье.

Был небогат, но дружен дом:

На велике одном гоняли

По очереди всем двором.

Распугивая кур и уток,

Железный конь летел вперед.

И я, как счастья, ждал минуток,

Когда наступит мой черед.

Один в седле – ватага следом

Бежит со всех ребячьих ног.

Дозваться из окна к обеду

Нас никогда никто не мог.

Но шина старая латалась

Почти что каждые два дня,

И в мягкой почве оставалась

Одна такая колея –

Не перепутать! И нередко

По ней в безбожно поздний час

Отцов суровая разведка

В лесу разыскивала нас…

Катилось солнце катафотом

По безмятежным небесам,

Но с каждым днем менялось что-то,

А что – не ведал я и сам.

Зубчатки все быстрей вертелись,

Велосипед, увы, не рос…

И мы с друзьями разлетелись,

Как спицы лопнувших колес.

Теперь с трамвайного маршрута

Мне никуда не повернуть.

Вот только сердцу почему-то

Тесна порой бывает грудь,

И по ночам все чаще снится

Звучанье ветра в струнах арф,

Когда стремительные спицы

Дороги вяжут длинный шарф.

Как будто вновь рулем рогатым

Велосипед мой воздух рвет,

И я, как в детстве, мчусь куда-то,

Куда – не зная наперед.

Капли света из чужих сторон

Это был хороший городок,

Только очень маленький. Изучен

Был он нами вдоль и поперек,

Вглубь – до корневищ, а ввысь – до тучи,

Что над ним висит одна и та ж –

Маленьких домишек бельэтаж.

Вот мы дотемна и пропадали

В лабиринте рельсов на вокзале,

Лазя меж вагонов грузовых.

Там порою скорые составы,

Пригибая головы и травы,

Мчались вроде молний грозовых,

На мгновенье бросив на перрон

Капли света из чужих сторон.

Сибирское детство

Меня не ссылали в Сибирь –

В Сибири родился и рос:

Штакетника серый горбыль,

Пакеты на кустиках роз,

Оковы тяжелых одежд,

Мороз, что трещит у виска,

Забытый кругляш-Будапешт,

Отрытый на дне сундука,

И Вечный огонь раз в году,

Райгазом включаемый в счет…

Куда же от вас я уйду,

Что б ни было в жизни еще?

Все было

Куликово поле

Ветра над полем Куликовым – как шесть веков тому назад.

И, устремляясь вдаль, суровым становится невольно взгляд.

Задумаюсь, глаза прикрою, представлю поле – как тогда:

Иду звериною тропою, из Дона пью – вкусна вода!

Цветет ковыль, по плечи ростом. Тону я в море ковыля,

Где, радуясь тяжелым остям, семян ждет матушка-земля.

Стоит зеленая дубрава утесом средь ковыльных волн.

А ветерок, лихой и бравый, легко взбежал на Красный холм.

Но нет, не только запах пряный горячий ветер мне принес.

Врага почуяв, конь мой прянул, насторожил точеный нос.

Заржал он, мне напоминая, что в поле я – не праздный гость,

А линия сторожевая. И вот, собрав поводья в горсть,

Скачу к своим с недоброй вестью, что тут, сильна, как никогда,

Идет со злобою и местью на Русь Мамаева орда.

А там князья сидят в чащобе, до крови споря, кто главней?

И враг ликует, Русь во гробе топча копытами коней.

Мелькнет ордынская папаха – и гнутся головы окрест.

Сырой земли славянский пахарь убит, поруган… Но воскрес!

Весь русский люд: крестьянин, воин, ремесленник и зверолов –

Встает, решителен, спокоен, услышав звон колоколов.

И Кремль, и Сергиева лавра, во все уделы шлют призыв:

«Едины будем, братья, в главном, вражду усобиц прекратив!»

И, как ручьи, от самых малых, к одной стекаются реке,

Идут дружины под начало московских стягов вдалеке.

Мужая в трудную годину, презрев беду и нищету,

Сплотилась Русь в строю едином: плечом к плечу, щитом к щиту.

О, мать-страна, ты слезы вытри: бойцы шли с верой, не с тоской!

Их вел к победе князь Димитрий, еще без прозвища Донской.

Хоть непростым был путь к Непрядве, мы бой орде готовы дать.

Любой крамоле и неправде единство наше не разъять!

Для поединка с Челубеем избрал монах удел земной:

Сразив – сражен… И солнце, рдея, взошло над нашей стороной.

Весь день оно палило в небе, текло кровавым потом с лиц.

И за бойцом боец, как стебель, булатом скошен, падал ниц.

Но за победу не напрасно мы платим жизнями оброк:

Уже на холм ворвался Красный с полком засадным князь Боброк.

И по степи, огнем объятой, коней усталых горяча,

Орду мы гнали до заката к реке Красивая Меча.

Потом, вернувшись, хоронили всех тех, кто встретил в поле смерть.

Как братья, спят в одной могиле боярин, князь, дружинник, смерд…

И травы шепчутся над ними, как шесть веков тому назад,

И не один фотограф снимет над золотым крестом закат.

Средь ковылей дубы ковчегом плывут сквозь ветра непокой:

Чем выше зелень их побегов, тем глубже корни под землей.

Петр Первый

Пилить, строгать любил. Тем паче

Любил пальбу и тарарам.

Он даже тешился иначе,

Чем было принято царям.

Он испытал капризы славы,

И что расчеты часто врут:

Так, триумфатора Полтавы,

Его пребольно высек Прут.

Он строил новую обитель

Из обветшалого двора.

Он был единственный правитель,

Кто ведал тяжесть топора.

Олонец

Стучат молотки корабелов

В ускоренном ритме сердец:

Так занят строительным делом

Любимец Петра – Олонец.

Когда-то здесь бились со шведом

Гребцы новгородских ладей,

А нынче куется победа

С закалкой в студеной воде.

Здесь ядра так мастер сработал,

Что в герб городской попадут.

Здесь первенцы русского флота

Со стапеля скоро сойдут.

Фрегатам на озере тесно,

Покинут они колыбель,

Андреевских вымпелов песню

Неся до заморских земель.

Летать научились орлята,

Окрепло Петрово гнездо…

И пот свой смывал император

Купельной карельской водой…

Легенда о Петухово и строительстве Транссиба

Звеном к звену срасталась сталь,

Как поезда, шли дни и ночи,

Росла Транссиба магистраль —

Страны огромной позвоночник…

И, среди прочих, инженер

В село приехал Петухово.

Там каждый первый – старовер,

Не доверявший жизни новой:

«Зачем железка, дескать, нам?

Подохнут куры ведь от дыма,

Смутит скотину шум и гам.

Давай-ка рельсы двигай мимо!»

А мужики-то все – кремень!

Упрешься – не было бы бунта:

Они ж привычны целый день

Ворочать многопудье грунта.

Поворотили в этот раз

И городского инженера.

А в папке у него приказ

И план масштабного размера.

Ему толкуют: «Выход прост.

С бумагой спорить, братец, глупо.

Но так ли, сяк десяток верст —

Начальство ж ведь не смотрит в лупу…»

И магистраль вдали легла

От староверов с хитрым словом,

А станция (не близ села!)

Осталась в картах Петуховом…

По транссибирскому пути

Неслись, кипя, года прогресса.

И стала станция расти

Со звонкой скоростью экспресса.

При станции поселок рос,

И в дни войны, покинув лоно,

Стал городом под стук колес

На фронт идущих эшелонов.

Указ Президиума дал

Ему названье Петухово.

Родился город, возмужал,

Годиной закален суровой.

И стало как-то не с руки,

Чтоб то село звалось как город:

Из Петухово в Петушки

Его переназвали скоро…

По рельсам песнь летит гудком,

Стучат сердца в колесных сплавах,

А город крепким позвонком

Стоит в хребте стальном державы.