Текст книги "Американская дырка"

Автор книги: Павел Крусанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава третья. ООО “ТАНАТОС”

1

Я никогда не спрашивал Капитана, как удалось ему умереть, не умерев, и что покоится в его гробу на кладбище в Комарово? Во-первых, все, что он замышлял, до того, как он это действительно вытворит, казалось невозможным, а во-вторых – мое-то какое дело?

Более того, я вообще никогда не говорил с ним об истории его преображения и ни разу вслух, даже за глаза, не назвал Капитана его настоящей фамилией. Сначала меня так и подмывало это сделать, чтобы увидеть, что получится, и попутно засвидетельствовать свое причастие к тайне, так что сдерживаться стоило труда. Потом общение с живым человеком (не ходячей легендой, не восставшим из пекла духом, а именно живым человеком) стало затмевать даже самые невероятные предположения на его счет. А потом я привык к нему настолько, что он сделался для меня просто тем, кто есть – хотя бы и Абарбарчуком, – поскольку был интересен сам по себе, без мифологии и таинственных предысторий. То есть в жизни как человек он оказался занимательнее персонажа из расхожего предания. В связи с этим невольно приходилось задумываться: нет ли ошибки в том, что я принял пусть и поразительное, но все же только внешнее сходство за свидетельство полного тождества?

Впрочем, как я уже сказал, теперь это меня не очень занимало. В конце концов надо уметь по достоинству ценить настоящее, ведь у него нешуточная миссия – предоставлять нам материал для будущих воспоминаний.

Помещение для филиала сняли на улице Чехова, в доме, построенном в выспреннем стиле русского барокко. Дом был с симметричными причудами – балкончиками, выступами и фигурами восьми аллегорических дев на фасаде, завернутых в какие-то античные хламиды. Каменные барышни предъявляли прохожим различные штучки: невесть какие ботанические стебельки, рог изобилия, сплетенный из цветов венок, лиру, не то дионисийский тирс, не то кадуцей и что-то еще не вполне определенное. Какие именно отвлеченные понятия эти девы олицетворяли, поначалу мне было решительно неясно, а поднимать специальную литературу – как обычно лень. На ум пришло даже, что одна из них изображает смерть. Ведь по античному суждению смерти не обязательно держать в руках косу, довольно порванной пряжи или того же Гермесова кадуцея, поскольку сам олимпиец – не только плут и глашатай богов, но и проводник душ умерших в аид, а жезл его насылает на смертных как сон (последний), так и пробуждение.

(Кстати, кадуцей Капитану тоже пришелся по вкусу, но как аллюзия на

Триждывеличайшего.) Однако позже выяснилось, что некогда здесь был банальнейший публичный дом, а девы, стало быть, – не более чем аллегории земных утех, увеселений и блаженств. Но мысль об осеняющей эти пенаты смерти в мозгу засела.

Моим первым вкладом в деятельность “Лемминкяйнена” стало изобретение названия для петербургского отделения, поскольку ради пущего ералаша – чтобы окончательно все затемнить и запутать – именоваться филиал должен был иначе, нежели головное псковское предприятие. Так на свет явилось общество с ограниченной ответственностью “Танатос”, которое Оля, со свойственной ее натуре резвостью, тут же переиначила в ООО “Карачун”. Что ж, женская власть над мужчинами держится на том, что женщину желают. Ради того, чтобы быть желанной, женщина не постоит за ценой, ничего не пожалеет и через многое переступит. Ради этого она готова сымитировать не только пламенный оргазм, но и блистательное остроумие. Стрекозы лютки это не касается – она другая. Да и вообще надо признать, что большинство обобщений включают в себя предмет, о котором речь, примерно так же, как день недели включает в себя живущего в этом дне человека. Или кошку, которая о днях недели вовсе не осведомлена.

Помимо меня, как главы филиала, в штат “Танатоса” вошли бухгалтер, секретарь, очередной компьютерный титан, у которого кадык рвал на горле кожу, и четыре вахтера-сторожа, оберегавшие гробовую тишь конторы посменно сутки через трое. Кроме того, на полставки в

“Танатос” оформили Олю и полиглота-переводчика с четырьмя языками в глотке. Зачем нужны Оля и переводчик, было не совсем ясно, но

Капитан объяснил, что это – стратегический резерв, и он довольно скоро будет пущен в дело. Сомневаться в его правоте у меня не было оснований, тем более что финансирование полностью шло через

“Лемминкяйнен”, который, может, и прикидывался “безбашенным трикстером”, но уж никак не скупердяем. Вероятно, Капитану каким-то образом удалось-таки заработать довольно денег, чтобы бескорыстно жить внутри культуры, – ведь все, что предполагалось сотворить, как ни крути, было чистой воды “поэзией поступка”.

2

За хлопотами незаметно наступил нешуточный октябрь. Осень упала на город спелой антоновкой, погода раскляксилась, с небес все чаще поплескивал серый дождик, а клены в Михайловском саду отважно предались самосожжению. По утрам уже ударяли легкие заморозки, так что у каркающей за окном вороны из клюва шел пар. В мою парадную в

Графском переулке намело ворох желтых листьев, и ночи стали так глубоки, что мы с Олей порой сомневались: а не утонем? выплывем?

Когда офис “Танатоса” был наконец отремонтирован и заселен, с визитом из Пскова прибыли директор головного предприятия и гвоздобой

Василий с волосяным хвостиком за ухом. Я представил сотрудников,

Капитан сказал оптимистичную, но не совсем прозрачную по смыслу речь

(“Мы стоим на передней кромке бытия, поскольку то, что мы собираемся делать, – проект будущего, и по достоинству ему отдадут должное только лет через семьсот…”), после чего все выпили по бокалу шампанского и приступили к службе.

Василий – мастак в темном деле электронного разбоя – отправился инструктировать программиста “Танатоса”, в чьем горле уже упомянутый выше кадык гнездился, как отдельный живой организм, как потревоженная куколка, как рвущийся вовне зародыш. Впрочем, эта неприятная, но вполне половозрелая деталь была ему, если можно так выразиться, даже к лицу, потому что, несмотря на подчеркнуто суверенные ухватки, в остальном парень имел настолько детские, мягкие черты, что его то и дело хотелось угостить мороженым. Мы с

Капитаном направились в мой кабинет. Оля и переводчик ввиду временной невостребованности отсутствовали.

Надо ли говорить, что стены директорского кабинета ООО “Танатос” были украшены жесткокрылыми, среди которых почетное место занимал китайский ветвисторог, приобретенный по случаю у курносого служки заезжего инсектария?

Я попросил секретаршу Капу (мою давнюю знакомую – когда-то у нас случилось с ней небольшое эротическое приключение, сделавшее нас добрыми товарищами), тридцатилетнюю девицу, падкую до кошек и прочих мягких игрушек, сварить нам кофе, после чего мы с гостем разместились в легких креслах у совещательного стола.

– Евграф, не сочти за снобизм, но знаешь ли ты, – мы еще в августе на берегу Великой как-то незаметно под арбуз и водку перешли с

Капитаном на “ты”, – что в человеке обитают две души – мокрая и сухая? Коптские адепты герметизма прямо в собственном теле, как в тигле, сплавляли их в чудесный магистерий, тем самым обеспечивая себе жизнь вечную во плоти.

– Примерно тот же результат давали и даосские практики. – Я сделал серьезное лицо. – Кроме того, обретая бессмертие, даосские праведники завещали нерадивым ученикам собственную тень, так что лжемудрецов в Китае от воистину просветленных отличали по раздвоенной тени. – Невозмутимо закурив сигарету, я взял высокую ноту молчания.

Капитан казался удовлетворенным.

– Значит, твой интерес к метафизике мне не помстился. Так же как и способность к фантазиям на эту фундаментальную тему.

Признаться, я чувствую себя неловко, когда речь обо мне заходит в моем присутствии. И вовсе не из скромности, поскольку совершенно неважно, приятные или не очень говорятся слова, а потому, что кто может знать о тебе что-то такое, что самому тебе было бы невдомек?

Тем более если ты умеешь себя не только оправдывать, но пробовал уже по высшей мере осуждать. То есть неловко делается за того, кто говорит. Поэтому я быстро сменил тему:

– Итак, с чего начнем? Будем учиться у коптских адептов плавить в горсти серебро или по заказу французских колонистов поднимем на

Таити надой кокосового молока?

Оказалось, ни то и ни другое. Капитан сказал, что вначале предполагал организовать строительство дамбы от Уэст-Палм-Бич в сторону Большой Багамы. Таким образом можно запрудить западную ветвь

Гольфстрима и заморозить все Восточное побережье Союза Американских

Штатов. Точнее, не запрудить, а отклонить струю на восток, так что весь этот парной карибский бульон потечет к нам в Балтику и

Баренцево море, к нашей селедке, корюшке и треске. Мне ничего не оставалось, как поинтересоваться: так мы хотим заморозить Восточное побережье Союза Американских Штатов или задать треске месоамериканский корм?

– Я изобретаю способ разрушения самого меркантильного человечника, который должен быть наказан. Мы, кажется, об этом говорили.

Что-то такое я действительно припомнил.

– Надеюсь, наказание пойдет им в прок. Европа, как известно, закатилась, а нынешняя одержимость Запада глобальными проблемами – не более чем камуфляжная сеть, скрывающая неумение решать проблемы личные и маскирующая холодный, парализующий страх перед необходимостью эти проблемы все-таки решать. А ведь известно, что именно личные проблемы составляют смысл существования человека в мире: опыт любви, риска, верности и предательства, поиск собственного предназначения… – Рукой Капитан совершил в пространстве неопределенный жест.

Далее он заметил, что для человека нет ничего важнее этих вещей, и даже исторические события по большей части происходят именно тогда, когда непримиримо перехлестываются чьи-то личные интересы. А нынешние наследники Фауста, отвернувшись от личных проблем, сплошь озабочены всеобщим потеплением, политической корректностью и ужасом перед человеческим клоном. Они находят себе Маргарит во Всемирных

Тенетах и говорят о сокровенном только на кушетке у психоаналитика.

Это прогрессирующее тихое помешательство как раз и составляет сущность современной западной цивилизации, кичащейся собственной

цивилизованностью. Куда это годится? Никуда. Так что ничего не остается, как ткнуть их в личные проблемы мордой…

– Ты думаешь, им это поможет? – спросил я больше из вежливости, чем от сомнений.

– По-твоему, они уже законченные хрюшки?

– Нет, я не то имел в виду…

– Ну если незаконченные, то – поможет. Омовение в первичной плазме человеческого бытия, знаешь ли, отрезвляет. Прямое столкновение с опасностью и вовремя отворенная кровь встряхнут их и заставят сбросить наваждение. Не сомневаюсь – уцелевшие потомки современных янки в дальнейшем еще скажут нам спасибо. – Капитан снял с носа очки, покрутил их в руках и снова водрузил на место. – Впрочем, я решил отказаться от плана холодной войны путем отвода от Америки

Гольфстрима. Для наглядного предостережения остальным порок, как унтерофицерская вдова, должен высечь себя сам. А как принудить янки самих же на свою беду затеять эту стройку века, мне что-то в голову не входит. А тебе? – Он подкупающе улыбнулся.

– Я в этом деле полный тормоз, – сознался я, поскольку – а чего скрывать-то?

Капитан меня не услышал.

– И потом, – продолжил он задумчиво, – ну заморозим их, а ведь они и на Аляске воду мутят. Нет, плотина не годится. Работать будем по другому плану – мы распалим их алчность так, чтобы она сама же их сожрала. Вы говорите, ваш мир индивидуалистичен и построен на интересах личности? Ну что ж, посмотрим – действительно ли вы такие эгоисты, что готовы умереть за собственную выгоду.

На миг я закрыл глаза и увидел, как по зимнему полю несется большая собака, на бегу хватая горячей пастью снег. Миг вышел – в свитере маренго передо мной сидел Капитан. Остро отточенным воображением я сбрил ему эспаньолку и усы, после чего внезапно понял, что с середины девяностых он почти не изменился, будто последние пятнадцать лет пребывал в какой-то предохранительной спячке. Или просто давно уже сплавил свои сухую и мокрую души в чудотворный магистерий.

– Ну что же, я готов. А как мы будем распалять их алчность?

Ответ можно было бы предугадать, если б только заранее сопоставить все его речи.

Итак, нам надо было сделать малость: убедить мир новыми резонами в одной довольно старой бредне – в том, что на глубинах свыше четырнадцати километров в земной коре находится изрядный пласт чистого золота. Ну если и не убедить, то заронить на этот счет существенные подозрения. Естественно, американцы первыми забурятся в свои непаханые недра – вот тут-то им и крышка.

– Почему же крышка? – не понял я. – Они всего лишь не найдут там золото.

– Нет, не всего лишь, – возразил Капитан и пояснил, что, возможно, золото они там и в самом деле не найдут, но даже если найдут – кердык им выйдет стопудовый. Китайцы вот вроде умный народ, они зубную щетку изобрели, а все равно попались – еще в начале тринадцатого века они ударно-катаным приемом пробили землю на версту с четвертью, и тут же их отплющили монголы. Это раз. Британцы на индийских золотых рудниках в Коларе прорубили забои вглубь на пару километров и получили восстание сипаев. Это два.

– Честно говоря, доказательная база слабая. Какая здесь связь?

– А у нас? – Капитан набирал критическую массу небылиц, которым следовало качественно перейти в реальность. – Едва Кольская скважина перевалила за двенадцать километров, как мигом объявили перестройку.

Теперь наша дыра самая глубокая в мире – двенадцать километров двести шестьдесят два метра. До этой отметки добрались к концу девяносто первого. Какая страна тогда скоропостижно протянула ноги, ты, надеюсь, помнишь. Слава Богу, работы заморозили и перевели скважину в режим геолаборатории. А ведь проектная глубина была пятнадцать тысяч метров!

Мы помолчали. Я – осмысляя услышанное, он – неизвестно почему.

– Ты знаешь, что там случилось? – наконец спросил Капитан. – Ну после чего ее заморозили?

Я не знал.

– После того, как все службы рабочей смены полным составом на три часа заснули и увидели один сон на всех – адское пекло. Сон был таким ярким, что люди проснулись ослепшими.

Мы опять помолчали, после чего паузу прервал уже я:

– Почему же китайцам хватило версты, а нам понадобились все двенадцать?

– Да потому, что тайны преисподней охраняются от человека так же бдительно, как тайны неба. Они открываются постепенно – по мере того, как люди перестают быть людьми. И все попытки взять эти тайны штурмом караются безжалостно и скоро – Господь перешибает нас, как лом соплю.

Капитан откинулся на спинку кресла и оглядел кабинет, как серафим оглядывает страны мира от полуночи до полудня.

После осмотра он высказался в том духе, что, мол, цивилизации древних слишком легкомысленно относились к насекомым, поскольку никто, кажется, кроме египтян, не изображал их в сакральных иероглифах и пиктограммах. Я сказал, что воины-тольтеки наряжались шершнями, а пришедшие им на смену ацтеки чтили кузнечика, в минойской же культуре золотые женские цацки часто делались в виде ос…

Тут появилась Капа с подносом, и кабинет заполнил чудный аромат живого, сваренного в турке кофе. Капитан раздул ноздри, потянул воздух и вздернул бровь. Вместе с двумя миниатюрными чашечками на подносе стояла тарелка с рыжей горкой мандаринов.

– И все же – в чем тут фокус? – Я еще не понимал задачу до конца.

– Элементарно – в вышней каре. Идею сверхглубокой скважины я по-товарищески позаимствовал у одного щелкопера, который лет двенадцать назад случайно и ненадолго стал знаменитым. Возможно, ты тоже о нем слышал. – Капитан назвал имя, которое и вправду было мне знакомо. Что-то из его писаний, помнится, стояло даже у меня на книжной полке.

– Случайно такие вещи не случаются, – заметил я. – В том смысле, чтобы случайно сделаться известным.

– Напротив, иногда удача улыбается тому, кто ее совсем не ищет. Зато безвестность дверью никогда не ошибается.

– Что касается безвестности – это не так. Ведь на самом деле сократов было много – другим просто не повезло с компанией. Вообще часто леность и нерадивость учеников роковым образом сказывается на гениальных учителях. И относительно случайностей и свойств удачи, извини, все несколько иначе. Ведь удача – сама вся есть случайность и свойство, а случайность не может быть обременена случайностями, и свойству нельзя приписать свойств.

Отхлебнув кофе, Капитан посмотрел на меня с умилением.

– А ты, Евграф, педант. Нет, не подумай, будто я не доверяю твоим умственным способностям, – я не умнее тебя, я просто дольше живу.

Скажи навскидку, сколько долек в мандарине?

– Как правило – от восьми до дюжины, смотря по сорту. – На его глазах я разобрал прыснувший эфирным облачком мандарин и продемонстрировал свою правоту – долек было десять.

– Обычно людям не приходит в голову считать такие вещи. Ты ненормальный. Ты выпадаешь из правил, а в нашем безрассудном, но чертовски правом деле это – то, что надо. – Капитан, только что изящно обозвавший меня идиотом, как ни в чем не бывало крутил на блюдечке дымящуюся чашку. – Так вот, однажды этот крендель написал, что настоящая причина гибели Империи кроется в дерзком замысле сверхглубокой скважины на Кольском, ведь по существу такая дырка -

Вавилонская башня наоборот. Тебе не кажется, что это похоже на озарение, а стало быть, к этому следует отнестись серьезно?

– Мне кажется, что это полная херня. – Я глубокомысленно изучал желтый от мандариновой шкурки ноготь большого пальца: если честно, я чуть-чуть обиделся – так, самую малость. – Во всяком случае, не более чем остроумная гипотеза.

– Раз мы работаем не на заказ, а по велению души и не несем ответственности перед клиентом, считай, что мы всего лишь проверяем гипотезу глубокой дырки за счет набитых кредитными картами янки.

– “Танатос” для того и создан?

– Точно. Человек наказан работой. Но мы будем рвать жилы так, что это не будет похоже на работу. Это будет похоже на игру. На азартную и очень серьезную игру. И ты хорошо будешь в нее играть, ты научишься. Потому что тебе придется доказывать, что ты самый лучший.

Лучше всех. Ты будешь это делать добровольно – ведь для того и существует ревность.

– Ревность к работе?

– Мяу, – подтвердил директор.

3

Не знаю, как в прошлой жизни, но теперь Капитан выступал настоящим принципалом. Более того, он был бесспорным предводителем, вождем в самом высоком смысле слова, потому что доподлинно знал вещи, которые поднимают человека над нормой, над средой, над средним (речь не о счете мандаринных долек). Так, например, он безошибочно чувствовал разницу между терпимостью и попустительством, жестокостью и мужеством, осуществимой сказкой и иллюзией, поскольку точно знал, что смута жизни в немалой мере происходит от смуты понятий, и в своем сознании очистил и восстановил адамические значения слов. Он не только карал, но умел поощрять людей и распознавать дарования

(несмотря на потешное имя, что, как известно, отвлекает, меня он оценил с первой встречи; та же история произошла и с Олей). Он знал, что радость должна венчать труд, поэтому, кроме заслуженной платы, благоразумно сеял вокруг справедливую похвалу и пожинал обильную жатву признательности. Он не делил дела на великие и малые, но все ему было важно, он не спрашивал совета, но мог принять совет, он был неподкупен, ибо не собирал земных благ, и ему было точно известно, что в мире есть место чуду и жить следует именно свидетельством и распознанием чудес.

Еще он знал, что хуже нет, как унижать земную родину сравнением, хотя она и есть всего лишь отправной плацдарм, исходная точка для жизни в горних, – напротив, всяческое прославление родной земли достойно сердца человека, постигшего подлинную цену своего отечества. Также он знал, что ежечасное сомнение уводит не только от цели, но и от истины, поскольку к истине обращается смотрящий вдаль, а колеблющийся обращается назад, и в том его неправда, за которую он рано или поздно получит в полной мере. И наконец похоже было, будто

Капитан совершенно не имел понятия о том, что такое падение духа, ибо дух его, и вправду, что ли, укрепленный связью с Иерархией, всегда был на высоте, так что он (Капитан) спокойно, как уличные вывески, читал знамения и знаки, которые для остальных были не более чем суеверия или случайности, – отчасти именно по этой причине трудно было представить силу, способную пресечь его дела до срока.

По этой же причине он не ведал мести – ведь он не знал и ущемления.

Такой он был человек – титан, атлант, держащий небо, царь зверей… И пусть сам он не мог изречь неизрекаемое слово, но он определенно чувствовал его внутри себя. Аминь.

Однако забавнее всего здесь было вот что: будучи, по существу, вождем и предводителем, он не имел желания повелевать. Он просто сочинял для мира – когда по мелочи, когда без удержу, по полной – его судьбу, его грядущую историю и по-ребячески, беспечно радовался как относительно невинному, так и чудовищному воплощению своих фантазий. Вот и все.

В тот день передо мной была поставлена задача: с точки зрения и посредством инструментария эзотерических наук убедительно – в пределах, разумеется, метафизических границ – обосновать присутствие в недрах на соответственных глубинах несметных залежей злата и других презренных железяк. То же самое должна была сделать и Оля, но только с точки зрения естественной науки геологии. Таким образом, мы с ней вступали в своеобразное соревнование по вракам – такой забавный завиральный марафон под бдительным судейством Капитана.

Сопутствующую подобному соревнованию спортивную ревность он, видимо, и имел в виду.

Кроме того, в рамках подготовительного этапа моему компьютерному флибустьеру (кстати, его и звали сообразно – Степа Разин) вменялось в обязанность отслеживать все электропочтовые сношения ведущих отечественных специалистов по сверхглубоким таинствам земли. На этот счет его проконсультировал приехавший из Пскова гвоздобой Василий.

Вместе со Степой они прогулялись по серверам, сначала запустив туда по разработанной Артемом и Василием программе “шпиона”, неприметного лазутчика, прозрачного в своем хрустальном совершенстве ниндзя-паука, который незаметно снялвырубил всех встречных караульных, взломал замочки, вскрыл все нужные пароли, логины и проч., после чего ребята быстро развязали и сплели какие-то узелки, разомкнули и замкнули какие-то линиицепи (я не силен в хакерских увертках) и наконец наладили такую схему: вся почта – как исходящая, так и входящая – с интересующих нас почтовых ящиков теперь сначала попадала в “Танатос” и, лишь подвергнувшись досмотру, отправлялась дальше к адресатам. А могла и не отправиться. Либо отправиться с отредактированными потрохами или совсем другим, подменным содержанием. Потребовалось Степе с Васей на это бесчинство всего несколько дней.

Таким образом “Танатос” взял под контроль электронные связи наших спецов по сверхглубоким дырам как между собой, так и с зарубежными коллегами. Именно для надзора за перепиской с последними Капитан и предусмотрел в штате питерского филиала полиглота-переводчика. Что касается личных писем – они, конечно, тоже подвергались перлюстрации, но по большому счету только отнимали время.

План получил конспиративное название “Другой председатель”. Отчасти здесь скрывался намек на предполагаемую вскоре смену исторической и геополитической парадигмы, отчасти давалась отсылка к “Городу

Градову”: “Один председатель хотел превратить сухую территорию губернии в море, а хлебопашцев в рыбаков. Другой задумал пробить глубокую дырку в земле, чтобы оттуда жидкое золото наружу вылилось…”

Я же говорил, что фишка не нова.

4

– Если исходить из показателей глубинности, то большинство скважин американцы насверлили в прикладных целях – искали нефть и газ в осадочных бассейнах или хотели использовать геотермальные энергетические ресурсы недр.

Порой Олю тянуло рассуждать на всякие далекие предметы. Вчера она, к примеру, вызвала меня на диспут по вопросу: видят ли слепые сны? А позавчера: есть ли в яйце куриное мясо?

– Скважина Бигхорн в Вайоминге, скважина на шельфе у побережья

Алабамы, – перечисляла Оля, – или, скажем, скважина Лонг Велли в вулканической кальдере под Лос-Анджелесом – все они бурились в чисто практических целях. Прикинь, самая глубокая скважина у них – Берта

Роджерс в Оклахоме – меньше десяти километров.

– Вот ведь какие, – расслабленно заметил я, – не хотят за так в преисподнюю лазить.

Не слушая меня, лютка продолжала:

– Почти все научное бурение с полным отбором керна идет у них на море, начиная с проекта “Мохол” в Мексиканском заливе, когда они хотели просверлить насквозь земную кору и получить образцы вещества верхней мантии. Тогда у них, как известно, ничего не вышло.

– Почему? – Мне как раз это было неизвестно.

– Потому что из скважины навстречу им полезло время. Знаешь, когда-то давно, еще при Искандере, в Персии встречались купцы, которые возили с собой бурдюки, куда, как вино, наливали время. Это был не товар – время заменяло им охрану. Когда караван настигали разбойники, купцы навстречу им выливали из бурдюка день, и те скакали сквозь этот день, загоняя лошадей, но нисколечко не приближаясь к добыче. В конце концов разбойники в ужасе поворачивали вспять и неслись прочь от дьявольского каравана. – Оля блаженно улыбнулась и закрыла глаза. – Что-то похожее случилось и с американцами. Хотя официально остановку бурения объяснили аномально высоким давлением в забое и кислой газовой средой.

Всегда от лютки узнаешь что-нибудь новое.

– Собственно, я говорила Абарбарчуку, что выгоду от таких дорого-стоящих работ, как сверхглубокое научное бурение в кристаллических породах, сегодня нельзя не то что извлечь, но даже обосновать в традиционных рамках геологических изысканий. Это Союзу было по плечу бурить из любопытства и гордыни, а загребущим янки – черта в ступе… На возмещение затрат здесь можно рассчитывать не в результате проверки ныне существующих теорий, а лишь в результате открытия новых, прежде неизвестных свойств природы недр.

– Мы с тобой еще не обсуждали… – попробовал я увести беседу подальше от кальдер, верхних мантий и остального земляного вздора. – А как тебе, скажи, Абарбарчук?

– Вполне. И даже очень. Только немного странный.

– Однажды он на спиритическом сеансе вызвал сатану, – вспомнил я давнюю историю о Капитане.

– И что? – живо блеснула разноцветными глазами Оля.

– И все. У него остановилось сердце. С тех пор оно стоит и не трепещет. Ты как-нибудь прислушайся.

Подсознательно (поскольку сознание для людей, подобных мне, – редкость) я в эту историю верил. Возможно, именно после того рискового столоверчения Капитан и стал трансцендентным – кто знает?.. Тут вообще один сплошной вопрос – и по мотиву, и по результату. Что это было: озорство? дурость? богоборчество? или, напротив, стремление схватиться с главным из врагов? И дальше: каково же следствие? если схватился, кто же победил?

– Ты заметила? Люди вокруг него испытывают контрастные, противоречивые чувства – одни его обожают без памяти, другие на дух не принимают. О чем это свидетельствует?

– О чем? – моргнула лютка беззащитно, как она одна умела.

– О многом. Что говорят нам мудрецы востока и, в частности, мудрейший Мустафа аль-Манфалути?

– Что?

– Они нам говорят: не радуйся тому, что люди в одну глотку выражают свою любовь к тебе, не радуйся, когда они единодушно тебя поносят, а радуйся, когда суждения людей о тебе расходятся, когда нет у них согласия в оценке твоих трудов, ибо это приметы величия и свойства самых выдающихся из смертных.

Тут я подумал, что, пожалуй, не следовало выставлять Капитана перед

Олей в наряде из таких благоприятных слов. Девушки – существа слабые, величие их манит, почувствовав его, они, забыв обо всем на свете, как будто Бог вручил им крылья, вольными мухами взмывают в намазанные медом небеса.

– Ого! – сказала Оля и проследила взглядом за полетом пузырящегося звука. – Выходит, вот для кого нам надо убедительно набить земные недра золотишком!

– Именно. И мы набьем их. Так?

Вынув руку из воды, я стряхнул с пальцев теплые капли Оле на лицо.

– Ну! – возмутилась лютка.

Я не сказал: мы сидели в немного тесноватой для двоих ванне у меня в

Графском и нежились после ожесточенной утренней баталии, выжавшей из наших тел лишнюю соль. У меня слегка саднило плечи, раненные ошалевшими коготками, а у Оли мокрая змейка под левой ключицей горела, как самоцветная брошь. Пальчиками ноги лютка играла у меня в паху в свои игрушки. Впереди был выходной, и я предполагал, да что там – был почти уверен, что еще до завтрака Оля получит очередное основание спросить меня о чем-то, вроде: есть ли большее испытание для человека, чем ситуация, в которой все его желания исполняются со страшной силой? Нетрудно угадать, что кроется за этим эвфемизмом.