Текст книги "Материалы для биографии А. С. Пушкина"
Автор книги: Павел Анненков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)
«Сейчас прочел «Вечера близ Диканьки». Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия, какая чувствительность! Все это так необыкновенно в нашей литературе, что я доселе не образумился. Мне сказывали, что когда издатель вошел в типографию, где печатались «Вечера», то наборщики начали прыскать и фыркать, зажимая рот рукою. Фактор{264}264
Управляющий технической частью типографии.
[Закрыть] объяснил их веселость, признавшись ему, что наборщики помирали со смеху, набирая его книгу. Мольер и Фильдинг, вероятно, были бы рады рассмешить своих наборщиков. Поздравляю публику с истинно веселою книгою, а автору сердечно желаю дальнейших успехов.
Ради бога, возьмите его сторону, если журналисты, по своему обыкновению, нападут на неприличие его выражений, на дурной тон и проч. Пора, пора нам осмеять les précieuses ridicules[156]156
смешных жеманниц (франц.). – Ред.
[Закрыть]{265}265
Смешные Жеманницы – героини одноименной комедии Мольера.
[Закрыть] нашей словесности, людей, толкующих вечно о прекрасных читательницах, которых у них не бывало, о высшем обществе, куда их не просят, и все это слогом камердинера профессора Тредьяковского»[157]157
Из многих примеров внимания Пушкина к талантам и вообще готовности на ободрительное понуждение и совет выбираем следующие, первые попавшиеся нам на память. В 1827 году он встретил С.П. Шевырева похвалой его стихотворным произведениям и тут же, по изумительной памяти, прочел ему наизусть несколько стихов из его стихотворения «Я есмь…», только что напечатанного{805}805
См.: Шевырев С.П. Рассказы о Пушкине. – В кн.: П. в восп., т. 2, с. 39.
[Закрыть]. В последующих годах он беспрестанно понуждал известного нашего артиста, М.С. Щепкина, к начатию записок о своей жизни и сценическом поприще своем и однажды, раскрыв белую тетрадь, сам написал ему первую строку будущего его труда{806}806
«Я родился в Курской губернии, Обоянского уезда, в селе Красном, что на речке Пенке» (см.: Щепкин М.А. Михаил Семенович Щепкин. 1788–1863 гг. Записки его, письма, рассказы, материалы для биографии и родословная. СПб., 1914, с. 3; Рукою П., с. 639). Тетрадь для будущих записок была подарена Щепкину 17 мая 1836 года.
[Закрыть]. Один из лицейских его товарищей, занимающий ныне почетное место в морской службе{807}807
Речь идет о Ф.Ф. Матюшкине, после выпуска из лицея отправившемся в кругосветное плавание на шлюпе «Камчатка» (1817–1819). В момент подготовки «Материалов» Анненкова Матюшкин – контр-адмирал.
[Закрыть], получил от Пушкина, при первом своем отправлении вокруг света, длинные наставления, как вести журнал путешествия. Он рассказывал нам, что Пушкин долго изъяснял ему настоящую манеру записок, предостерегая от излишнего разбора впечатлений и советуя только не забывать всех подробностей жизни, всех обстоятельств встречи с разными племенами и характерных особенностей природы. Барон Розен одним усилием своим выучиться русскому языку до возможной степени совершенства{808}808
Уроженец Ревеля (ныне Таллин), барон Е.Ф. Розен, по его собственным словам, начал заниматься русским языком уже будучи офицером; в первой половине 1820-х годов он уже переводит русских поэтов на немецкий язык, а затем начинает писать и оригинальные русские стихи.
[Закрыть] уже обратил на себя его внимание, а когда первые стихотворные произведения барона Розена показали и присутствие некоторой поэтической способности, Пушкин сделался его покровителем и наставником. Признавая в нем и драматический талант, даже в большей степени, чем у гг. Хомякова и Кукольника (как это видно из небольшой заметки, сохранившейся в записках его){809}809
Анненков имеет в виду запись в пушкинском дневнике под 2 апреля 1834 года: «Кукольник пишет «Ляпунова». Хомяков тоже. Ни тот, ни другой не напишут хорошей трагедии. Барон Розен имеет больше таланта».
[Закрыть], Пушкин особенно направлял его вдохновение на лирический род поэзии, говоря: «Помните, что лирическим поэтом можно быть только до 35 лет, а драмы писать до 70 и далее»{810}810
Эти слова Пушкина передает сам Розен в мемуарах «Ссылка на мертвых» (СО, 1847, № 6; перепечатаны в сб.: П. в восп., т. 2, с. 273).
[Закрыть]. В апогее своей славы Пушкин с живым одобрением встретил известную русскую сказку г-на Ершова «Конек-горбунок», теперь забытую. Первые четыре стиха этой сказки, по свидетельству г-на Смирдина, принадлежат Пушкину, удостоившему ее тщательного пересмотра{811}811
Вопрос о достоверности этого литературного предания до сих пор не решен (см.: Толстяков А.П. Пушкин и «Конек-Горбунок» Ершова. – Временник, 1979. Л., 1982, с. 28–36).
[Закрыть]. Так точно перевод «Фауста» в стихах, сделанный г-м Губером, нашел в нем восторженного ценителя, и несколько часов утра в продолжение нескольких дней посвящены были проверке этого перевода, вместе с молодым его автором{812}812
См.: Губер Эдуард. Литературное объяснение. – Литературные прибавления к «Русскому инвалиду» на 1837 год, № 84, с. 335.
[Закрыть]. Мы уже не говорим о письмах Пушкина, которыми старался он утешить самую посредственность, обращавшуюся к нему за советами, и направить ее внимание в другую сторону. Вообще ни одного призыва к себе не оставлял он в пренебрежении и без ответа. В эпоху всеобщей страсти к альманахам один молодой человек, еще и не окончивший курса воспитания, обратился к нему за стихами в собственный альманах, для которого приготовлено было только одно заглавие. Пушкин тотчас же послал ему антологическое свое стихотворение «Труд» («Миг вожделенный настал…») при учтивом письме, в котором сожалел, что ничего более важного в эту минуту дать не может. Альманах, разумеется, никогда и не выходил
[Закрыть].
Под действием этого снисходительного взгляда на людей и внешние формы жизни должны были приобресть и особенное достоинство, и особенную прелесть. В обхождении Пушкина была какая-то удивительная простота, выпрямлявшая человека и с первого раза установлявшая самые благородные отношения между собеседниками. Поэт Кольцов, введенный в общество петербургских литераторов, был поражен дружелюбной откровенностью приема, сделанного ему Пушкиным, С робостью явился он к знаменитому поэту и не встретил ни тени величавого благоволения, ни тени покровительственного тона, которые тут еще могли бы иметь причину и достаточный повод. Пушкин крепко сжал руку Кольцова в своей руке и заговорил с ним, как с давним знакомым, как с равным себе…{266}266
См. воспоминания Кольцова в пересказе его товарища А. Юдина. – В кн.: Опыты в сочинениях студентов имп. Харьковского университета, т. I. Харьков, 1846, с. 221.
[Закрыть] Черта эта проявляется, так сказать, наглядным образом в замечательном письме Пушкина к Шишкову 2-му, письме, которым он связывает удивительно просто и благородно дружеские сношения, прерванные временем, и которое поэтому и прилагаем здесь:
«С ума ты сошел, милый Шишков; ты мне писал несколько месяцев тому назад: Милостивый государь, лестное ваше знакомство, честь имею, покорнейший слуга, так что я не узнал моего царскосельского товарища{267}267
Знакомство и сближение Пушкина с А.А. Шишковым состоялось в 1816–1817 годах, когда Шишков служил в расквартированном поблизости от Царского Села полку.
[Закрыть]. Если заблагорассудишь писать ко мне впредь, прошу тебя быть со мною на старой ноге; не то мне будет грустно. До сих пор жалею, душа моя, что мы не столкнулись на Кавказе; могли бы и стариной тряхнуть, и поповесничать, и в язычки постучать. Впрочем, судьба наша, кажется, одинакова и родились мы, видно, под одним созвездием…{268}268
Шишков, пользовавшийся, как и Пушкин, репутацией вольнодумца, был переведен из Петербурга на службу вначале на Кавказ, а затем на Украину.
[Закрыть] Что стихи? Куда зарыл ты свой золотой талант? Под снегами Эльбруса, под тифлисскими виноградниками? Если у тебя есть что-нибудь, пришли мне; право, сердцу хочется. Обнимаю тебя. Письмо мое бестолково, да некогда мне быть толковее»{269}269
Письмо к А.А. Шишкову (сентябрь – ноябрь 1823 г.).
[Закрыть].
Сам Пушкин верил в простодушие гениев и часто объяснял этим самые хитрые изречения, приписываемые им{270}270
Ср.: «вы не верите простодушию гениев» («Мы проводили вечер на даче…», 1835).
[Закрыть]. Он мог дойти до этого верования и по личному опыту.
Наконец, в Михайловском были написаны Пушкиным шесть глав «Онегина»{271}271
См. составленный Пушкиным перечень глав романа с указанием места и времени их написания (с. 215–216).
[Закрыть] и «Граф Нулин». О лирических его произведениях и вообще так называемых мелких стихотворениях не упоминаем: хронологический порядок, в котором помещены они в нашем издании, легко укажет читателю поэтическую деятельность двух годов его деревенской жизни. Несколько только слов о «Графе Нулине». Сказочка эта, возбудившая так много толков впоследствии, обязана происхождением забавной мысли, которую сам автор рассказывает на одном клочке бумажки, принадлежащем тоже к разрозненным и вполовину утерянным его запискам:
«В конце 1825 <года> находился я в деревне, – пишет Пушкин, – и, перечитывая «Лукрецию», довольно слабую поэму Шекспира, подумал: что если б Лукреции пришла в голову мысль дать пощечину Тарквинию? Быть может, это охладило б его предприимчивость, и он со стыдом принужден был отступить. Лукреция бы не зарезалась, Публикола не взбесился бы, – и мир и история мира были бы не те. Мысль пародировать историю и Шекспира мне представилась; я не мог воспротивиться двойному искушению и в два утра написал эту повесть»{272}272
Заметка о «Графе Нулине» написана в 1830 году. Согласно легенде, изгнание царей из Рима было вызвано насилием, совершенным сыном последнего царя Тарквиния Гордого Секстом Тарквинием над римлянкой Лукрецией. Под именем Публиколы Пушкин, вероятно, имеет в виду Коллатина – мужа Лукреции.
[Закрыть]. Так справедливо, что против шутки Пушкин не мог устоять[158]158
Это уже было почти семейным качеством. Сам Александр Сергеевич рассказывал анекдот из детства своего. Меньшой брат его, Николинька, лежал при смерти. Александра Сергеевича ввели в комнату больного; умирающий ребенок распознал брата, успел показать ему язык и умер{813}813
Ср.: Нащокины П.В. и В.А. Рассказы о Пушкине, записанные П.И. Бартеневым. – В кн.: П. в восп., т. 2, с. 188.
[Закрыть]
[Закрыть].
Не все, однако ж, чем ознаменовалось в поэтическом отношении деревенское пребывание Пушкина, отдано было им публике. Так, между прочим, позабыл он в тетрадях своих перевод XXIII песни Ариостова «Орландо»{273}273
Свободное переложение фрагмента поэмы Ариосто (см. «Из Ариостова «Orlando Furioso») относится к 1826 году.
[Закрыть]. Он передал двенадцать октав песни, начиная с половины сотой до 112 включительно, именно то место, которое в программе ее обозначается словами Principio della pazzia de Orlando (начало сумасшествия Орландо). Перевод сделан весьма небрежно; видно, что для Пушкина это было скорее упражнением в итальянском языке, чем настоящим творчеством: так, 101(-я) октава им не доделана, а 110<-я> сокращена в 4 стиха, впрочем, вполне сохраняющие содержание подлинника. Любопытно, что один стих Ариосто в 103 октаве затруднил Пушкина, который после двух приемов и оставил его не побежденным. Стих этот у Ариоста читается:
Va col pensier cercando in milli modi,
Non creder quel che al suo dispetto crede.
(Мысленно изыскивает тысячи способов не верить тому, чему, однако же, верит на беду свою.) Пушкин сперва перевел: «Еще он силится не верить», потом зачеркнул стих и написал: «Не верить хочет он, хоть верит», а потом замарал и это! Со всем тем поэтический колорит Ариостовой кисти сохранен вполне в этом едва набросанном переводе и был бы истинным подарком публике в то время. Вспомним, что большинству ее поэма Ариоста казалась или сухой волшебной сказкой, благодаря французским переложениям, или напыщенной небылицей – по милости русских переводов; поэтического оттенка ее оно не знало[159]159
Перевод на Ариоста находится у нас в Приложении VI к «Материалам».
[Закрыть].
К этому же времени принадлежит и первая мысль о «Египетских ночах». Стихотворение «Чертог сиял…» было написано в 1825 году{274}274
Стихотворение «Клеопатра» («Царица голосом и взором…») было написано Пушкиным в октябре 1824 года. Его историческим источником послужило приписываемое римскому историку Аврелию Виктору сочинение «О знаменитых мужах». В «Клеопатре» Пушкиным впервые был затронут сюжет, к которому писатель неоднократно обращался и впоследствии: незавершенная повесть «Мы проводили вечер на даче…» (1835), «Египетские ночи» (1835). Предположительно в 1828 году первоначальная редакция стихотворения была переработана («Чертог сиял. Гремели хором…»), и в новом своем варианте, согласно традиции, установившейся при первой посмертной публикации «Египетских ночей» (С, 1837, т. VIII), этот текст печатается в качестве второй импровизации итальянца. Исследование вопроса о соотношении материалов, связанных с замыслами «Клеопатры» и «Египетских ночей», истории их создания, а также оценку мнения Анненкова по этому вопросу см. в работе: Бонди С. К истории создания «Египетских ночей». – В кн.: Бонди С. Новые страницы Пушкина. Стихи, проза, письма. М., 1931, с. 148–205.
[Закрыть], и если можно удивляться, что «Борис Годунов» пролежал 6 лет в портфеле автора, прежде чем явился в свет, то еще более заслуживает изумления долгий искус, какому подвержена была эта пьеса, явившаяся в печати уже по смерти Пушкина. Правда, в тетради его она исполнена таких помарок, что едва можно разобрать несколько отдельных стихов. Только сбоку весьма четко написано: «Aurelius Victor». Римский писатель IV века, который одним замечанием своим о Клеопатре подал Пушкину первую мысль стихотворения. К этой пьесе поэт наш возвращался уже потом несколько раз, но здесь мы остановимся. История создания «Египетских ночей» до такой степени любопытна по отношению к способу творчества у Пушкина, мы будем излагать ее в своем месте, с некоторой подробностью. Имя Aurelius Victor указывает нам покамест на разнообразнейшее чтение Пушкина в ту же эпоху. Библиотека его уже росла по часам: каждую почту присылали ему книги из Петербурга. Надо заметить, что Пушкин читал почти всегда с пером в руках: страницы русских альманахов и разных других брошюр были покрыты его заметками, теперь, к сожалению, не существующими. Более важный созданиям посвящал он извлечения и заметки на особых листах: таким образом прочел он в деревне всего Шекспира и «Римскую историю» Тацита. Письма Пушкина о «Годунове», приведенные нами, достаточно показывают его глубокое понимание произведений великого драматурга, но собственно работы над Шекспиром теперь не существует. Блестящим остатком ее могут служить два отрывка: один с разбором Фальстафа{275}275
См. «Table-talk» (заметка «Лица, созданные Шекспиром…»).
[Закрыть], напечатанным посмертным изданием в «Записках Пушкина», а другой, касающийся драмы «Ромео и Юлии» и посмертным изданием пропущенный. Он приложен был в «Северных цветах» на 1830 г. к переводу одной части Шекспировой трагедии («Ромео и Юлия», действие III, явление 1-е) неизвестного автора[160]160
В «Северных цветах» на 1829 год из той же трагедии Шекспира помещен был отрывок (лучшее место всего сочинения) по переводу П.А. Плетнева. Не знаем, ему ли принадлежит и тот, о котором здесь идет речь{814}814
Перевод из Шекспира действительно принадлежал Плетневу.
[Закрыть]
[Закрыть]. Отрывок этот сопровождался в альманахе припиской на конце: «Извлечено из рукописного сочинения А.С. Пушкина». Этого рукописного сочинения, однако, нет в бумагах поэта, и мы принуждены ограничиться сбережением только самого отрывка, единственного его остатка{276}276
Судя по черновой рукописи, заметка Пушкина «О «Ромео и Джюльете» Шекспира» – не отрывок, а законченное произведение писателя.
[Закрыть]:
«Многие из трагедий, приписываемых Шекспиру, ему не принадлежат, а только им поправлены. Трагедия «Ромео и Джюльета» хотя слогом своим и совершенно отделяется от известных его приемов, но она так ясно входит в его драматическую систему и носит на себе так много следов вольной и широкой его кисти, что ее должно почесть сочинением Шекспира. В ней отразилась Италия, современная поэту, с ее климатом, страстями, праздниками, негой, сонетами, с ее роскошным языком, исполненным блеска и concelli[161]161
блестящими оборотами мысли (итал.). – Ред.
[Закрыть]. Так понял Шекспир драматическую местность. После Джюльеты, после Ромео, сих двух очаровательных созданий шекспировой грации, Меркутио, образец молодого кавалера того времени, изысканный, привязчивый, благородный Меркутио есть замечательнейшее лицо изо всей трагедии. Поэт избрал его в представители итальянцев, бывших модным народом Европы, французами XVI века».
Обращаясь к «Римской истории», мы можем сказать, что Пушкин нашел в ней одно величавое лицо, приковавшее все внимание его, именно Тиберия: «Чем более читаю Тацита, – пишет он, – тем более мирюсь с Тиберием. Он был один из величайших умов древности»{277}277
Письмо к А.А. Дельвигу от 23 июля 1825 года.
[Закрыть]. В другой раз в своем трактате о воспитании, о котором скоро будем говорить, он прибавляет: «Тацит есть великий писатель, впрочем, исполненный политических предрассудков»{278}278
Цитируемое суждение находится (в измененном виде) в черновике записки «О народном воспитании» (1826).
[Закрыть]. По обыкновению своему, Пушкин стал писать заметки о Тиберии, следя за мыслями кесаря по рассказу знаменитого римского историка и выводя из сжатых его определений те пояснения, образцы которых находятся у Макиавеля в его рассуждениях о книгах Тита Ливия. Как пример этой борьбы с Тацитом и самого способа ведения исторической полемики прилагаем здесь несколько отрывков из толкований Пушкина.
I
«Тиберий не мог быть доволен Германиком, оказавшим много слабости в погашении бунта легионов. Германик соглашается на требования мятежников, ограничивает время службы, допущает самовольные казни, даже междоусобную битву. Блестящие поражения неприятеля при Марсорских селениях не заглаживают столь явных ошибок. Тиберий в своей речи старался их прикрыть риторическими украшениями; меньше хвалил он Друза, но откровеннее и вернее. Счастливые обстоятельства благоприятствовали Друзу, но сей оказал и много благоразумия: не склонился на требования мятежников, сам казнил первых возмутителей, сам водворил порядок».
II
«Германик, тщетно стараясь усмирить бунт легионов, хотел заколоться в глазах воинов. Его удержали. Тогда один из них подал свой меч, говоря: «Он вострее». Это показалось, говорит Тацит, слишком злобно и жестоко самым яростным мятежникам.
Самоубийство было обыкновенно в древности. Мать Мессалины советует ей убиться. Мессалина в нерешимости подносит нож то к горлу, то к груди, и мать ее не останавливает. Сенека не препятствует своей жене Паулине последовать за ним и проч. Предложение воина есть хладнокровный вызов, а не неуместная шутка».
III
IV
«Некто Вибий Серен по доносу своего сына был присужден римским сенатом к заключению на каком-то безлюдном острове. Тиберий воспротивился сему решению, говоря, что человека, коему дарована жизнь, не следует лишать способов к поддержанию жизни. Слова, достойные ума светлого и человеколюбивого!»{280}280
Письмо к А.А. Дельвигу от 23 июля 1826 года.
[Закрыть]
Так проводил время Пушкин в беспрерывных занятиях, в беспрерывном творчестве, в беспрерывной беседе с друзьями и в отдохновениях дружбы, которую нашел близ себя. Замыслы на будущее не были пренебрежены им; в это время уже он думал об основании журнала, который мог бы служить выражением как его литературной деятельности, так и взгляда на искусство и на текущие явления отечественной и иностранной словесности. Он поручал кн. В<яземско>му, находившемуся тогда в Москве, устройство этого дела, но дело устроилось только в 1827 году основанием «Московского вестника» и личным его участием{281}281
Основание журнала «Московский вестник» (1827–1830) явилось плодом сближения Пушкина с кружком так называемых «любомудров» (Д. Веневитинов, С. Шевырев, М. Погодин и другие), в которых поэт в течение некоторого времени после возвращения из ссылки в 1826 году видел своих ближайших литературных союзников. Между членами кружка и Пушкиным был заключен формальный договор о принципах сотрудничества. После первоначального периода активного сотрудничества поэта в MB Пушкин охладел к журналу.
[Закрыть].
Лето 1826 года было знойно в Псковской губернии. Недели проходили без облачка на небе, без освежительного дождя и ветра. Пушкин почти бросил все занятия свои, ища прохлады в садах Тригорского и Михайловского и дожидаясь осени, которая приносила ему, как известно, бодрость и веселье.
10 августа дописал он шестую главу «Онегина», где так трогательно прощается со своею молодостью:
Благодарю за наслажденья,
За грусть, за милые мученья,
За шум, за бури, за пиры,
За все, за все твои дары.
Благодарю тебя. Тобою,
Среди тревог и в тишине,
Я насладился… и вполне.
Довольно! С ясною душою
Пускаюсь ныне в новый путь
От жизни прошлой отдохнуть…
Так оканчивалась шестая глава «Онегина» с заметкой: «10 августа»{282}282
Анненков приводит часть предпоследней, XLV строфы шестой главы «Евгения Онегина». Эта строфа была написана 10 августа 1827 года.
[Закрыть]. Две дополнительные строфы ее с описанием светского общества принадлежат уже к пребыванию поэта в Москве…
Глава XII
Переезд в Москву и жизнь Пушкина в обеих столицах. 1826–1827 г.: Осенью 1826 (сентября 3) Пушкин получает позволение пользоваться советами врачей в Москве, представлен государю императору. – Пушкин снова в деревне, где получает «Тригорское» Языкова, и в ноябре опять является в Москву. – Письмо к Алексееву с дороги. – Письмо к Языкову с приглашением участвовать в «Московском вестнике». – Стансы «В надежде славы…». – Рассуждение «О воспитании», составленное по поручению начальства. – Зима и весна 1826–1827 г. в Москве, жизнь его там и недовольство жизнию. – Летом 1827 г. Пушкин в Петербурге, а к осени снова возвращается в деревню.
3 сентября получено было во Пскове всемилостивейшее разрешение на просьбу Пушкина о дозволении ему пользоваться советами столичных докторов. Державная рука, снисходя на его прошение, вызвала его в Москву, возвратила его городской жизни, которую он так любил, и, вместе с тем, указала ему обязанности, лежавшие на нем, как на гражданине и писателе, который должен употребить отличные свои способности на предание потомству славы нашего отечества. Тотчас по прибытии в Москву, Пушкин имел счастие быть представлен государю императору. Скажем здесь, что впоследствии, во всех случаях жизни своей, Пушкин вспоминал о наставлениях, преподанных ему в это время отеческою снисходительностью монарха, не иначе как с чувством благоговения и умилением{283}283
Стремясь расположить в свою пользу общественное мнение, Николай I вернул в сентябре 1826 года Пушкина из ссылки. В ночь с 3 на 4 сентября а Михайловское прибыл фельдъегерь с приказанием Пушкину немедленно отправиться в Москву, где в то время проходили коронационные торжества. 8 сентября состоялась встреча поэта с царем; о содержании беседы между ними известно мало. Николай пытался привлечь Пушкина к себе, направить его литературную деятельность. Он не только предоставил поэту свободу, но и заменил для него общую цензуру своей личной. Однако новые отношения между Пушкиным и властями складывались, вопреки оценке Анненкова, сложно и с годами все более тягостно для писателя.
[Закрыть].
Москва приняла его с восторгом, и, долго лишенный удовольствий столицы, он предался им с энергией, которая было заснула в деревне. Всю зиму он почти не брался за перо, наслаждаясь и славой, которая всюду встречала его, и заискивающим вниманием окружающих. Успехи в обществе снова стояли на первом плане в его жизни, и снова овладела им та жажда перемен мест, то искание впечатлений, встреч и происшествий, какими отличалась его первая молодость и, преимущественно, одесская и кишиневская жизнь. Утомление явилось и тут в свою очередь, в конце 1829 года, как прежде мы видели в Михайловском, пять лет тому назад.
Едва осмотревшись в Москве, Пушкин уехал снова в деревню для приведения в порядок дел и, преимущественно, для разбора и укладки книг своих, которые намеревался отправить в одну из столиц[162]162
В деревне он нашел послание Н.М. Языкова, известное «Тригорское», и с восторгом писал ему: «Милый Н<иколай> М<ихайлович>! Сейчас из Москвы, сейчас видел ваше «Тригорское». Спешу обнять и поздравить вас. Вы ничего лучше не написали, но напишете много лучшего. Дай вам бог здоровья, осторожности, благоденственного и мирного жития!»{815}815
Письмо к Н.М. Языкову от 9 ноября 1826 года.
[Закрыть]
[Закрыть]. В ноябре он уже писал из Пскова, собираясь снова на возвратный путь в Москву, послание к Н.С. А<лексее>ву, товарищу своего бессарабского житья-бытья:
Не могу изъяснить тебе мои чувства при получении твоего письма… Кишиневские звуки, берег Быка{285}285
Бык – река в Кишиневе.
[Закрыть]… милый мой: ты возвратил меня Бессарабии. Я спять в своих развалинах – в моей темной комнате, перед решетчатым окном или у тебя, мой милый, в светлой чистой избушке{286}286
«Развалины» – комната Пушкина в доме Инзова, пострадавшем во время землетрясения; впоследствии поэт переехал к Алексееву.
[Закрыть]… Как ты умен, что написал ко мне первый! Мне бы эта счастливая мысль никогда в голову не пришла, хотя и часто о тебе вспоминаю… Был я в Москве и думал: авось, бог милостив, увижу где-нибудь чинно сидящего моего друга, или в креслах театральных, или в ресторации за обедом. Нет – так и уехал в Псков. Так и теперь опять еду в Белокаменную. Надежды нет или очень мало. По крайней мере пиши же мне почаще, а я за новости Кишинева стану тебя потчевать новостями московскими.
По прибытии в Москву он опять пишет несколько строк к Языкову, но в этих строках – от 21 ноября 1826 г. – уже заключается любопытное свидетельство, что издание журнала, о котором Пушкин думал еще в деревне, тогда было решено:
«Письмо ваше получил я в Пскове и хотел отвечать из Новгорода – вам, достойному певцу того и другого. Пишу, однако ж, из Москвы, куда вчера привез я ваше «Тригорское». Вы знаете по газетам, что я участвую в «Моск<овском> вестнике», следственно и вы также. Адресуйте же ваши стихи в Москву на Молчановку, в дом Ренкевичевой, откуда передам их во храм бессмертия. Непременно будьте же наш. Погодин вам убедительно кланяется.
Я устал и болен – потому вам и не пишу более. В<ульфу> кланяюсь, обещая мое высокое покровительство.
21 ноября{288}288
Описка Пушкина: письмо к Н.М. Языкову написано 21 декабря.
[Закрыть]. «Тригорское» ваше с вашего позволения напечатано будет во 2 № «Моск<овского> вестника».
Рады ли вы журналу? Пора задушить альманахи. Дельвиг наш. Один Вяземский остался тверд и верен «Телеграфу» – жаль, но что же делать?»
Итак, Пушкин возвратился в Москву 20 ноября{289}289
20 декабря (см. предыд.).
[Закрыть] и 22 декабря уже писал в доме Зуб<ковых>, своих знакомых, известные и превосходные стансы «В надежде славы и добра…». Тогда же представил он свое рассуждение «О воспитании юношества», составленное им по поручению высшего начальства{290}290
Записка «О народном воспитании» (написана 15 ноября 1826 года; впервые опубликована в 1884 году) была составлена Пушкиным по распоряжению Николая I. Это задание имело, по словам В.В. Томашевского, «характер политического экзамена».
[Закрыть]. Небольшое рассуждение это было единственным трудом Пушкина шумной зимой 1826–1827 года, если исключим всегдашние его занятия своим «Онегиным». Несколько черновых бессвязных отрывков трактата о воспитании, сохранившихся в его бумагах, не дают никакой ясной идеи о сочинении; но из отзыва, воспоследовавшего на рассуждение, можно заключить об односторонности основной мысли автора. Изъявляя ему признательность за некоторые отдельные истины, высшее начальство поставило ему на вид, что правило, принятое сочинителем, будто просвещение и гений служат исключительным основанием совершенству, есть правило неверное; ибо при сем упущены из виду нравственные качества и, наконец, примерное служение, усердие, которые должно предпочесть просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному{291}291
П.В. Анненков близко к тексту пересказывает здесь содержание письма к Пушкину А. X. Бенкендорфа от 23 декабря 1826 года. В своем письме Бенкендорф передавал оценку, данную записке Николаем.
[Закрыть]. Сам Пушкин сознавал недостатки своего труда, извиняя их малым знакомством с предметом, который дотоле никогда не занимал его мыслей, и прося позволения заняться чем-либо, более ему близким и известным{292}292
Эта просьба высказана Пушкиным в конце его записки «О народном воспитании».
[Закрыть].
Всю зиму и почти всю весну Пушкин пробыл в Москве; в начале мая месяца 1827 г. он получил дозволение на пребывание и в Петербурге. В июне он уже был на берегах Невы и 14-го июля написал там послание к Языкову («К тебе сбирался я давно…»){293}293
Письмо Пушкина к Языкову, содержащее послание «К тебе сбирался я давно…», написано 14 июня 1828 года.
[Закрыть], а 27 июля стихотворение «Три ключа»{294}294
Датируется 18 июня 1827 года.
[Закрыть].
Московская его жизнь, как мы уже сказали, была рядом забав и вместе рядом торжеств. Впервые ознакомил он тут друзей с своей «Комедией о Борисе Годунове»: удивление и похвалы были общие. Пушкин еще не пришел к тому сомнению о возможности ее успеха, в котором находился после, и не без основания, как известно. Вечер 1826 года, когда в первый раз прочел он свое произведение в доме Вен<евитиновых>, если не ошибаемся, доселе вспоминается многими с восторгом. Неожиданность появления этой народной драмы, не имевшей связи ни с настоящими, ни с прошедшими явлениями русской словесности, да и оставшейся без последователей и продолжения; сам чтец, получивший какую-то удивительно смелую и оригинальную красоту в собственном вдохновении, – все это осталось неизгладимо в памяти свидетелей{295}295
Ср.: Погодин М.П. Из «Воспоминаний о Степане Петровиче Шевыреве». – В кн.: П. в восп., т. 2, с. 27–28.
[Закрыть]. В первое время Пушкин жил с одним из своих приятелей на Собачьей площадке, в доме, кажется, принадлежащем теперь г-ну Левенталю. После кратковременной отлучки он уже поселился, как мы видели, на Молчановке, в доме Ренкевичевой{296}296
Сведения о местоположении московской квартиры Пушкина уточнены С.А. Соболевским, с которым жил поэт: «…он <…> жил в <…> доме Ринкевича, который, как сказано, на Собачьей площадке стоит лицом, а задом выходит на Молчановку, из чего и вышли у А(нненкова) две местности» (см.: Беляев М. Соболевский о Пушкине. (Из переписки С.А. Соболевского с М.Н. Лонгиновым). – В кн.: ПиС, вып. XXXI–XXXII. Л., 1927, с. 40).
[Закрыть]. Он вставал поздно после балов и вообще долгих вечеров, проводимых накануне. Приемная его уже была полна знакомых и посетителей, между которыми находился один пожилой человек, не принадлежавший к обществу Пушкина, но любимый им за прибаутки, присказки, народные шутки{297}297
Майор Алексей Гаврилович Носов (умер в 1844 году). (См.: Модзалевский, с. 339.)
[Закрыть]. Он имел право входа к Пушкину во всякое время и платил ему своим добром за гостеприимство. В городской жизни, в ее шуме и волнении, Пушкин был в настоящей своей сфере. Это можно видеть даже из нескольких строк, начертанных карандашом на перебеленной копии «Бориса Годунова»: «Voici ma tragédie. Je voulais vous l'apporter moi-même, mais tous ces jours – j'ai fait le jeune homme…»{298}298
Часть записки к неизвестному лицу, датируется апрелем – маем 1830 года.
[Закрыть][163]163
«Вот моя трагедия. Я хотел сам занести ее к вам, но все это время я вел себя, как юноша…» (франц.). – Ред.
[Закрыть]
