Текст книги "Случайный президент"

Автор книги: Павел Шеремет

Соавторы: Светлана Калинкина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

17 августа.

Сегодня нашему этажу повезло – на смену заступил спокойный «продольный», пожилой прапорщик. Он редко заглядывает в глазок, не достает заключенных требованиями и, главное, не отключает электричество. Пить чай и смотреть телевизор можно не переставая. Телевизор практически не выключали, выбирая между тремя каналами: ОРТ, РТР и Белорусским.. Вне конкуренции был, все-таки, «Первый».

В программе «Время» вновь вспомнили о нас. Володя Фошенко сделал сюжет о работе Белорусского бюро ОРТ. Толя Адамчук отправилсяна белорусско-литовскую границу и попытался пройти ее в том месте, где мы снимали свой июльский репортаж. Конечно, его и всю съемочную группу задержали. И дураку понятно, что на «засвеченный» участок выведены дополнительные силы пограничников. Зачем туда было лезть?

Из «дела Адамчука» чуть было не родился «заговор иностранных корреспондентов».

18 августа.

Утром куда-то выводят. Конвойный заставил раздеться, прощупал вещи, туфли, заставил присесть. Что-то уж слишком внимательно проверяют, может, везут на встречу с кем-то из Минска? Оказалась, обычный допрос.

Пришел следователь Рагимов. С меня сняли наручники и отвели в кабинет. Там уже ждал новый адвокат – Михаил Валентинович Волчек.

Допрашивал меня Рагимов – пять часов без перерыва.

Подследственный для следователя – не человек, а один из элементов уголовного дела, которое должно быть завершено в срок, а в ситуации, когда поставлена задача найти любую зацепку, чтобы покарать, то на обвинение может сработать любое слово. Лучшие показания – это отсутствие всяких показаний. А чистосердечное признание, как известно, «облегчает работу следователя и удлиняет срок». Следователям помогать нельзя, свою работу пусть они делают сами.

Рагимов часто повторял: «Я жду от вас чистосердечного признания».

– Так в чем признаться– то?

– Вы ведь специально сделали сюжет о границе, чтобы развалить Союз!

– В своем ли ты уме, Рагимов?

Молчит. Разговор следователя и подследственного – беседа глухого со слепым. У большинства из них есть внутренняя убежденность в вашей виновности, особенно, когда эта убежденность доводится сверху.

Вернули меня в камеру перед самым ужином.

19 августа.

Снова допрос. Потребовали рассказать о себе: где родился, учился, работал. Затем экспертиза голоса. Чекисты решили придать своей работе больше солидности и документально подтвердить, что сюжет от 23 июля озвучен именно моим голосом и в кадре тоже я.

После обеда одного из наших сокамерникоов – Юзика забирают на этап. Ему еще утром объявили, что переводят в Барановичи, в СИЗО по месту жительства. Последние два месяца конвой ведет себя очень жестоко. В середине июля именно в Барановичах пятеро заключенных напали на конвой и попытались бежать. Один солдат погиб, но беглецов расстреляли прямо на вокзале. Разговоры вокруг этого случая не утихали и конвой продолжал мстить.

Из письма заключенного Юрьева А.:

– Я стал свидетелем произошедшего 13.07.97 г., попытки побега осужденных из «вагонзака» возле Баранович. Не имея к инциденту ни малейшего отношений, был избит и подвергнут издевательствам и пыткам как в «вагонзаке», так и в СИЗО г.Барановичи. А именно: при выгрузке из вагонзака нас заставляли ползти по-пластунски по коридору вагона, залитому кровью. Все это сопровождалось ударами ногами и дубинками. Из «автозека» нас просто «выгружали», в камеры в прямом смысле слова закатывали ногами.

А у меня на свободе в ноябре 1996г. была серьезная травма головы. Но этого ведь никто не спрашивал: били по чему попало. Сейчас здоровье ухудшилось, постоянные головные боли, а лекарства, что у меня были, выбросил конвой в г.Барановичи.

За что я пострадал, до сих пор не могу понять. По сей день зэков избивают и унижают, как конвойные солдаты, так и военные СИЗО г.Барановичи. Если Вы, можете, то повлияйте на прекращение этого беспредела. Там льется кровь.

Из письма заключенного Ляха Владимира Александровича:

– В начале лета я заболел очень тяжелой болезнью – менингитом и был отправлен в Республиканскую клиническую больницу. Там меня немного подлечили и отправили в ИТК-5 со 2-й группой инвалидности. 13 июля я ехал из Баранович в Ивацевичи в тот момент, когда произошел захват «вагонзака». К этому захвату я отношения не имею, но пострадал очень сильно.

После перестрелки, перед тем, как вывести нас из купе, пришел офицер в звании подполковника и приказал из купе выползать и ползти вдоль вагона к выходу. Когда я полз по вагону, солдат меня избивал дубинкой. Когда нас посадили в машину, мы все уже были очень сильно избиты.

Потом повезли в Барановичский СИЗО. Там было самое страшное. Когда выводили из машины, один солдат сразу бил кулаком по лицу, чтобы сбить с ног, а потом, когда ты уже лежал на полу, солдаты избивали ногами и говорили, чтобы полз до камеры. А до камеры метров 10. И все эти 10 метров меня солдаты избивали ногами...

В камере меня поставили к стене и сказали, чтобы руки положил на стену. Но руки мне сильно болели, я просто не мог их приподнять. Тогда меня начали обратно избивать дубинкой и я потерял сознание. Когда очнулся, камера была закрыта. Я стал к стене, как стояли все остальные.

Тем временем в Минске чекисты продолжали раскручивать «заговор ОРТ» против Беларуси. Около 11.00 в офисе Белорусского бюро ОРТ появились два офицера госбезопасности. Они пришли за Дмитрием Новожиловым, редактором бюро. Накануне Диму предупредили о том, что ему лучше уехать из Минска, и он срочно отправился в Москву. В Минске оставались Ярослав Овчинников и Виктор Дятликович, наш новый корреспондент.

Чекистам дверь открыл Дятликович.

– Мы бы хотели переговорить с Дмитрием Новожиловым.

– Его нет, он в командировке в Москве.

– Разрешите, мы пройдем.

– Пожалуйста.

Сотрудники КГБ вошли, осмотрели офис, спросили фамилии тех, кто там в это время был. Действительно, Новожилова нет. Чекисты молча уходят.

Не успела за ними закрыться дверь, как на пороге появляется корреспондент газеты «Известия» Александр Старикевич, который едва ли не силой уводит за собой Виктора Дятликовича: «Быстрее, пошли. Идут за тобой!»

Через пять минут в офис приходит вторая группа КГБ, но уже – за Дятликовичем.

– Нам нужен Виктор Дятликович!

– Его нет.

– А где он.

– Не знаем, куда-то вышел.

– Мы подождем.

Оперативники прождали три часа. Проверили документы у всех, кто был в бюро. Ушли «без добычи». Одновременно облавы сделали на квартирах Дмитрия и Виктора, но и там их не нашли. Виктор на машине друзей уехал в Москву и позвонил оттуда только через два дня. До этого никто не знал, где он. Многие думали, что его задержали чекисты и где-то допрашивают.

Вечером из Лиды вернулись сотрудники российского посольства, которые встречались с Владимиром Фошенко, принудительно доставленным в Лиду для дачи свидетельских показаний по делу о задержанных сотрудниках ОРТ. Однако «нормальный разговор» у представителей посольства с Фошенко, по их словам, «не получился». Он отказывается отвечать на любые вопросы следователя, поэтому в российском посольстве не исключают, что его могут взять под стражу в качестве подозреваемого по тому же делу.

20 августа.

Не успели позавтракать, как опять забирают из тюрьмы. Несколько часов водили вдоль белорусско-литовской границы в паре с конвоиром: левый браслет на моей руке, правый – на его. Я еще пошутил: «В паре когда-нибудь бегал. Нет? Сегодня попробуем».

В принципе, следственный эксперимент -тот же допрос, только на свежем воздухе, поэтому ничего нового он не дал. Единственным полезным моментом было то, что я, наконец узнал, где же на самом деле проходит граница.

21 августа.

Пока с допросами закончили. Следующий раз следователь вызовет меня только в начале сентября. До понедельника адвоката я тоже не увижу. Самое время заняться бытовыми проблема.

22 августа.

В 8 часов 50 минут утра после очередного безрезультативного допроса корреспондент Воронежского бюро ОРТ Владимир Фошенко выдворен за пределы Беларуси. Его посадили в поезд, под конвоем довезли до белорусско-российской границе и отпустили.

Анатолия Адамчука, Александра Оганова и Валерия Асташкина освободили из-под стражи в 10.15 и привезли из Лиды в Минск, в российское посольство. КГБ распространило официальное заявлеение: «В ходе расследования уголовного дела по признакам преступления, предусмотренного частью 2 статьи 15 и частью 2 статьи 80 Уголовного кодекса Республики Беларусь, доказана попытка совершения Адамчуком незаконного умышленного пересечения Государственной границы Республики Беларусь, пособничество ему в этом Оганова и других участников группы. Компетентными органами Республики Беларусь получена информация о физических угрозах жизни и здоровью освобожденных из-под стражи корреспондентов ОРТ и о возможных инсинуациях, в том числе и о методах работы следствия, со стороны организаторов провокации на белорусско-литовской границе. С учетом вышеизложенного, а также в связи с тем, что в процесс освобождения журналистов были вовлечены их родственники и коллеги по работе, принято решение о передаче Адамчука, Оганова и Асташкина их близким, а также официальным представителям Российской Федерации».

Распоряжение об освобождении было отдано лично Александром Лукашенко. Белорусские власти объяснили решение освободить группу ОРТ личной просьбой спикера Госдумы Геннадия Селезнева. Даже сейчас Лукашенко и российские коммунисты хотели поиграть судьбами людей.

Геннадий Селезнев прилетел в Минск и на импровизированной пресс-конференции после встречи с Лукашенко объявил, что журналисты будут переданы их женам и директору общественно-политических программ ОРТ Александру Любимову.

Тут же белорусский президент заявил, что группа Адамчука находится в российском посольстве под охраной службы безопасности президента Беларуси, поскольку им, якобы, угрожает опасность. От кого исходит эта опасность Лукашенко не сообщил. Он сказал, что передал Селезневу весь пакет документов, содержащих оперативную информацию по делу названной съемочной группы ОРТ: «Эти документы свидетельствуют о действиях сотрудников ОРТ, начиная с 10 августа, когда они попали на контроль Комитета госбезопасности. Информация о том, что затевается такое мероприятие, Комитетом госбезопасности Беларуси была получена из Москвы. Тогда же Генеральный прокурор республики отдал распоряжение о прослушивании телефона Белорусского бюро ОРТ».

Геннадий Селезнев вспомнил и о группе Павла Шеремета. По словам российского спикера, сейчас заканчиваются следственные действия, материалы будут переданы в суд, после чего это дело ожидает судебное разбирательство: «Вы знаете ваши законы – может быть подано прошение о помиловании и т.д.». Видимо, тогда родилась идея жестоко осудить Шеремета и Завадского, а потом помиловать указом Лукашенко.

Тюремная почта работает мгновенно. После обеда на прогулке в соседний дворик попала «камера 64» – женщины слева от нас. Обычно, гуляя, заключенные перекрикиваются, песни поют. Девушки уже знали, что я сижу в 65 и мы всю прогулку знакомились через толстую стену. Оказалось, что Дмитрия держат через камеру от меня. Девушка по имени Алена пообещала, что простучит Диме по стеночке и скажет, где я.

Но успела она это сделать, как вечером прямо перед ужином Дмитрия перевели, переселили на противоположную сторону, в самую крайнюю камеру. В новой камере жизнь у Дмитрия не изменилась: «Эту камеру как и первую сформировали в день моего переселения. Здесь я уже сидел в компании наркомана, малолетки – он до того имел условное осуждение, а „сел“ за то, что кому-то морду набил. Третьим был Петрович. Он говорил, что сел по второму разу. Так – не так, кто знает. Он какой-то слизковатый был – нет у меня уверенности в том, что он был чист.

Во второй «хате» людей уже было больше положенного по норме. Вначале мы вчетвером сидели, а потом еще двоих человек «подселили». Ничего. На одной из верхних нар есть другие нары, которые откидывается на противоположную сторону – вся эта конструкция называется «вертолет». Это несложное приспособление устанавливается, значит, уже могут спать пять человек. Для шестого дают деревянный поддон, на ночь он устанавливается на пол. Поддон, кстати, видимо, с богатой историей, весь исписанный: кто кого сдал, кто кого любит... В первые дни, когда его только начали приносить, мы около получаса не отходили – изучали, дописывали.

А днем, честно говоря, шестерым в одной камере тесновато. Если сидишь, то еще ничего, но ведь если ты не очень буйный и охрана нормально относится, то и днем в СИЗО можно полежать. В моменты «перенаселения» спать днем приходилось по очереди. А так в домино играли – когда сидишь, места хватает.

В обеих камерах отношение ко мне было нормальное. Там изначально ко всем отношение нормальное, просто у каждого свой характер. Есть люди конфликтные. И если два конфликтных попадется, то следовательно и им тяжело, и всем остальным тяжело. У нас народ был более-менее спокойный, но это все равно непросто, находясь все время в четырех стенах, видеть одного и того же человека с одними и теми же недостатками. Иногда люди не выдерживают. В первой камере, в которой я сидел, нашлись два таких несовместимых. Мне, правда, удавалось их рассаживать на разные нары и все заканчивалось просто трехэтажным матом.

Пытались мы и связываться с соседями, но не очень удачно. Это была самая крайняя камера со стороны двора. А двор всегда просматривался. Но мы все равно связывались, с «низом». И уже я сам, как человек обученный, сделал грузило, коня сплел – нитку в матрасе нашел. Нам даже пару раз сигарет прислали, но по большому счету на связь «низы» выходили не очень охотно. А вот рядом сидели рецидивисты, они сами вышли на связь. Мы уже отстрелялись, начали дорогу тянуть, но прибежал наряд – и все вымел».

23-24 августа.

Суббота – воскресенье. Тихо как в могиле. От нечего делать сварили чифирь.

Чифирь – отдельная тема. В тюрьме – это святой напиток, но вокруг него очень много легенд. Чиф – означает сваренный «вкрутую» чай. Он не вызывает никаких галлюцинаций, весь кайф от него – невероятная бодрость и активность. К чифу надо привыкнуть, первое время он вызывает только рвоту и головокружение. «Специалисты» рассказывают, что после частого употребления чифа без него трудно – наступает вялость и упадок сил. Зеки варят чиф и разбираются в его видах так же, как любители кофе или чая.

Кто-то уважает крепкий чифирь. У нас была большая кружка на два коробка чая с горочкой, сверху – обернутый фольгой картон или фольга от шоколадки. Чай намокал, оседал, но пока весь не намокнет, его не размешивают. Потом по глотку пускали по кругу. Первый раз меня чуть не вырвало – рот вяжет как он неспелой хурсы. Лучше пить «купец» – чиф с вареньем или сахаром, это намного приятнее. Для гурманов важно даже то, из какого чая варить: индийского («индюху»), «цейлона» или «грузии». Делают даже смеси, например: «цейлона» с «грузией». Считается, что цейлонский дает толчок крови, а грузинский «первый сорт» долго держит и гоняет кофеин по венам, поэтому кайф от такой смеси дольше. Но для человека, первый раз попавшего в эту запредельную жизнь, чифирь – питье непонятное. Потом я замечал, что с большим наслаждением здесь пьют кофе, который из-за недоступности считается роскошью. Чифирь – это ретро, больше традиция, чем необходимость. Кофе, наркотики, таблетки и прочая дрянь постепенно вытесняют из тюремного рациона «чай в крутую». Другие времена – новые технологии.

25 августа.

Приехал Волчек. Единственное светлое пятно за последние трое суток. Поговорили о жизни. Он мне все рассказывал, что там и как там на воле. Михаил Валентинович приносил вырезки из газет со статьями по нашему делу. Почитаем, поговорим и обратно в камеру. Раза два в неделю он или Гарри Погоняйло приезжали. Хоть кого-то из знакомых повидать – все легче. К суду готовится или документы штудировать бессмысленно – сам предмет уголовного дела вымышленный, что там обсуждать. Надо бороться и ждать.

Сегодня в Лиде освободили Владимира Костина, единственного белоруса в группе Адамчука. Только он и смог рассказать, что произошло со второй группой ОРТ в Ошмянах.

Из рассказа телеоператора Владимира Костина:

– Мы доехала по старой дороге на Вильнюс от Ошмян почти до заграждения на дороге. До самого заграждения мы не доехали, остановились метрах в трехстах от него, потому что в сторону Литвы ехал какой-то мужик на велосипеде. Обычный местный житель, в старой кепке, с котомкой. Мы его тормознули и спрашиваем: «Мужик, где тут граница?». Он показывает в сторону заграждения: «Так вот же она. Но вы на машине здесь не проедете, лучше объехать через лес». И объясняет нам, как и где въехать в лес и по какой тропинке выехать на литовскую сторону. Мы посмеялись, записали мужика на камеру и сели обратно в машину. Мужик спокойно доехал до первого заграждения, объехал, затем также преодолел второе заграждение, добрался до шлагбаума, перетащил велосипед через шлагбаум, потом также поступил и на втором шлагбауме и покатил себе дальше уже по литовской земле. Никто этого мужика не тормознул. Самое смешное, что буквально через пару минут с литовской стороны идут две бабушки. Свободно перешли эту границу и идут прямо к нам. Создалось такое впечатление, что люди ходят через границу туда – сюда совершенно свободно, никого это не интересует, никого это не волнует и всем начхать на это. Мы сняли этих женщин, поговорили с ними и решили уезжать, потому что материала для сюжета было больше чем достаточно. Но тут Толя Адамчук захотел снять стенд-ап на фоне того же Литовского пограничного щита, что и Шеремет. Мы ему говорим: «Толя, надо сваливать отсюда, пока все нормально». Но Толю невозможно было переубедить. Решили хоть первую кассету спрятать, засунули ее под запасное колесо в багажнике. И втроем – я, Толя и оператор – пошли в сторону границы. Не успели мы отойти от машины метров на тридцать, как Валера – водитель – кричит нам: «Мужики, по наши души!». Поворачиваемся, а со стороны Ошмян из леса выбегают два пограничника, оба прапорщика. Видно, что пробежали они много. Оказалось, они ждали нас на лесной дороге, думали, что мы действительно собираемся перейти границу.

Добежали они до нашей машины, мы тоже вернулись, представились, отдали им наши документы. Пограничники забрали ключи от машины, нам приказали в нее сесть и начали связываться по рации и вызывать наряд. Приехало еще человек восемь солдат пограничников, они оцепили место, где мы стояли. Я пошел в кустики по надобности, а из кустов автомат торчит. Я говорю: «Осторожно, не отстрелите мне ничего».

Подождали мы еще полчаса и всех повезли в комендатуру. Развели по разным комнатам и попросили написать объяснительные, потом начали допрашивать. Меня допрашивал начальник оперативного отдела погранотряда Страх. Он интересовался, зачем мы сюда приехали, что мы здесь хотим найти и так далее. Но беседа была спокойной, мирной. Как я понял, все рассказали, что не собирались нарушать границу, хотя и не скрывали, что приехали в Ошмяны, чтобы убедиться собственными глазами, как охраняется граница.. Ну там действительно, абсолютно непонятно, где проходит граница. Такое ощущение, что мы пересекли границы Минской и Гродненской областей: никаких знаков, табличек, стоит посреди дороги одинокий шлагбаум. И все.

Раз пять или шесть Страха вызывали к телефону, и, насколько я понял, звонили какие-то начальники из Минска. И чем дальше, тем он все более заводился, нервничал. Забрали камеру и все кассеты.

Часа через три передали нас в местное отделение милиции. Там тоже все повторилось, написали мы объяснительные, проверили документы и объявили каждому штраф по 450 тысяч белорусских рублей за въезд в пограничную зону без специального разрешения. И дальше начинается самое смешное.

Нас повезли пообедать за счет милиции в местный ресторан. Сопровождал нас замначальника РОВД и там он говорит: «Ребята, зачем вы сюда приехали. Как можно быстрее берите ноги в руки и сматывайтесь отсюда, чтобы не было никаких проблем». Вернулись после обеда в отделение, часа три там посидели и нам надо было только уплатить штраф. Но было уже семь часов вечера. Ни у кого не было белорусских рублей, только российские. Пока нашли обменный пункт, закрывается сберкасса. Сам этот замначальника позвонил в банк и попросил не снимать кассу и на охрану не ставить, пока мы не приедем и не заплатим штраф, и постоянно нас торопил. И вдруг раздается звонок из Минска. Нас попросили выйти из кабинета, минут пять там шла беседа, и когда мы вернулись, милиционер развел руками и сказал только одну фразу: «Поздно. От меня уже ничего не зависит. Оставайтесь здесь ночевать, завтра все оплатите и тогда уедите».

Честно говоря, мы были уверены, что завтра нас отпустят. Машину оставили возле РОВД. Перед этим милиция и пограничники ее обыскали и только по дурацкой случайности они нашли главную кассету. Машину уже обыскали, Валера собирается закрыть багажник, тут подходит мужик и просит закурить. Валера дает ему прикурить, хлопает крышкой багажника, она не закрывается, он хочет еще раз закрыть и тут пограничник говорит сержанту милицейскому: «Посмотри под запасным колесом». Тот отказывается: «Да не надо, грязное колесо. Зачем». Пограничник не унимается. Мент подымает колесо, а там кассета.

Отвезли нас в гостиницу, поселили, предупредили, что выходить нельзя. Мы, правда, вечером пошли с Валерой гулять по городу, хотя чувствовали, что за нами присматривают. Адамчук позвонил в Минск, поговорил с Володей Фошенко и его понесло. Толя запсиховал, при чем основательно. Он начал что-то несвязное говорить: «Меня подставили, меня выгоняют. Моими руками пытаются убрать Доренко». Но нам было неинтересно все это слушать, как он ныл, и мы ушли к себе в номер.

Утром сходили в сберкассу, заплатили штрафы и пришли обратно в отделение милиции. Нам не возвращают документом. Держат в холе РОВД, но на улицу не выпускают. Так час три продолжалось. Мы начали возмущаться, в конце концов, когда весь этот бред закончится. Приезжает местный прокурор, долго совещался с милицейским начальством, с кем-то разговаривал по телефону, потом вызвал нас. Начался какой-то идиотский разговор.

– Что вы делали, зачем вы там шлялись? – спрашивает. Мы ему объясняем, что работали.

– Нет, надо проверить, может быть у вас фальшивые документы.

Тут нам все стало ясно. И нас задерживают до выяснения личностей за ... бродяжничество.

– Вы думаете, что вы говорите, – накинулся уже я на него.

– Ну что вы от меня хотите, я ничего не решаю.

– Так вы прокурор или просто погулять вышли. – Ребята меня в бок толкают: «Володя, тише, тише».

Нас развели по разным комнатам и составили протоколы задержания за бродяжничество. Все отказались отвечать на вопросы. Например, был вопрос: «Занимались ли вы бродяжничеством и попрошайничеством?». «Нет». Вижу мент зачеркивает слово «попрошайничеством», но оставляет «бродяжничество». Вообщем всех оформили, посадили в машину и – вперед.

Привезли нас в Лиду, в изолятор временного содержания. Правда, сразу по камерам не раскидали, пару часов держали всех во дворе. Документы везли отдельно, в изолятор нас не хотят принимать, потому что не знают, кто мы такие, им лишняя головная боль не нужна. Те, кто привез нас из Ошмян, хотят побыстрее от нас отделаться. Вообщем, получалось, что никому мы не нужны.

К счастью, нас не обыскивали, а у меня был сотовый телефон из бюро ОРТ. Я попросился в туалет и там тихонько позвонил в Минск в бюро. Трубку поднял Дима Новожилов, я рассказал, где мы и что с нами, попросил, чтобы он матери позвонил. Теперь хотя бы люди знали наше местонахождение, ведь милиция ничего никому не говорила, КГБ тоже отмалчивалось. Даже когда моя мать приехала в Лиду, то в местном РОВД ей сказали, что такого нет, в КГБ – тоже, а больше идти и ехать некуда, у нее была почти истерика. Тогда один из сержантов по секрету сказал ей, что мы в изоляторе. Дурдом!

Вернулся к ребятам, Толя Адамчук говорит: «Дай телефон, я позвоню». Я прошу его этого не делать, потому что могут заметить и забрать телефон. Нет, он уперся. Отдаю ему телефон, он его во внутренний карман куртки засунул, а антенну не открутил – сержант увидел и телефон забрал.

Наконец привезли документы, нас завели внутрь. Провели личный досмотр, описали имущество. Я говорю: «Запишите, что изъяли паспорт». Сержант отказывается: «Твой паспорт у начальника, я его не видел, записывать не буду. Отдаст начальник, потом впишу». «Ну ладно», – думаю, наверное это будет правильнее. На самом деле милиционерам ни в чем верить нельзя, никогда, потому что обман – это их методы работы.

Заселили нас всех в одну камеру, ни матрасов, ничего там нет – только деревянный настил и параша.

Поздно вечером, уже темнело, нас вызвали на допрос. Отвезли в сопровождении ОМОНа с автоматами в какое-то здание и там держали чуть ли не пол ночи. Первого на допрос увели Толю, затем через час постепенно уводили всех остальных.

Меня привели к мужчине средних лет. Я спрашиваю:

– Где мы, что с нами происходит.

– Вопросы здесь задаю я, отвечайте на мои вопросы.

Ну я сел, молчу.

– Отвечать будете?

– Вы сначала скажите, кто вы, где мы.-Видно, что беседа у нас не получается, но он все-таки представился – следователь КГБ.

– А при чем здесь КГБ?

– На вас заводится уголовное дело, я должен разобраться.

– Какое уголовное дело, о чем вы говорите?

Мы так и не нашли общий язык. Уже было два часа ночи и нас всех увезли.

В изоляторе посадили по разным камерам: я был с Сашей Огановым, а Валера – с Толей.

Утром обратно повезли в местное КГБ. С тех пор Толю я уже не видел, его все время вывозили и выводили отдельно. Вечером только, когда дезинфицировали камеры, сначала Толю с Валерой перевели на некоторое время к нам, потом меня и Оганова подселили на полчаса к ним. Но мы толком и не поговорили, никто до конца серьезно ситуацию не воспринимал.

Я опять написал объяснительную, как в Ошмянах. Следователь предложил, что он будет задавать вопросы по моей объяснительной, а я буду отвечать. Получилась бы та же объяснительная только в виде вопросов и ответов, т.е. обычный допрос. Я отказался: «Это не дело. Почему мы сидим в приемнике-распределителе? Что такое? У вас против нас какие-то обвинения?» «Нет, нет, нет», – затараторил. «Тогда в чем дело. Административное нарушение – штраф мы заплатили. Что еще?» «Ну, вот надо кое-что уточнить». «Обязательно это делать в приемнике-распределителе? Мы же ни от кого не скрываемся. Заселите нас в гостиницу. Деньги у нас есть. Это абсурд – задержать за бродяжничество людей, у который есть деньги, работа и жилье». «От меня ничего не зависит. Я выполняю свою работу. Может быть сегодня вы поедете домой». «Пусть придет начальник, который может это решить. Дайте, в конце концов, позвонить домой». Приводят меня к начальнику из Гродненского КГБ. Разговор с ним тоже не получается. Выводят меня из кабинета начальника и я сталкиваюсь лицом к лицу с Иваном Ивановичем Пашкевичем, заместителем главы администрации президента. Поздоровались.

На следующий день опять вызвали к следователю и уже начали задавать конкретные вопросы: «Как вы готовились перейти границу?» «Кто вам приказал нарушить границу?» и прочее. Я вообще отказался отвечать на любые вопросы и отказался в изоляторе брать еду. Потом все отказались есть. Буквально через полчаса появился следователь, начальник изолятора, привезли местные старые газеты, начали уговаривать отказаться от этой затеи.

Толя начал требовать встречи с российским послом, мы – адвокатом. На это следователи отвечали, что адвокатов дадут тогда, когда нам предъявят обвинение. Постоянно следователь повторял, что сегодня утром, сегодня днем, сегодня вечером, завтра, вот-вот нас отпустят. И так каждый день. Мы же знали, что без адвоката можно было вообще рта не открывать, мы же не юристы, этим милиция и гебешники пользовались.

Следователь постоянно давил: «Признайтесь, как вы готовились перейти границу». «Да не собирались мы переходить границу», – отвечаю. «Ну посидите, подумайте», – и уходил часа на два, три. Возвращался и все начиналась по-новому: «Ну, вспомнил? Лучше сразу, чем потом». Я отказался вообще с ним разговаривать. «Не хочешь общаться, не надо». Меня отвезли обратно в изолятор и больше фактически до самого освобождения никуда не вызывали.

На допрос возили Сашу Оганова. Дня через три он говорит мне, что вроде бы Адамчук подписал какое-то обращение к Лукашенко. Но с нами в камере сидел еще один мужик и при нем мы старались подробно ситуацию не обсуждать, и я, честно скажу, толком не понял смысл того, что рассказывал Саша. У меня были свои мысли, я еще голодал четвертый день, я не мог врубиться в то, что происходит. Толю и Валеру я видел только раз в сутки, когда утром нас выводили на парашу, через сетку я их видел. Валера постоянно шутил, а Толя выглядел подавленным. Там в туалете между кабинами мелкая сетка, я их вижу, они нас – нет, но Валера знал, что мы его слышим, поэтому шутил о своем внешнем виде, что жена его домой не пустит и в таком духе.

Появлялся периодически врач, который интересовался моим самочувствием и предупреждал, что на десятый день они могут меня кормить принудительно: «Не ты первый, не ты последний, вгоним трубку в горле и будем кормить. Не одному уже кадык рвали, зубы выбивали, лучше прекрати».. Сержанты, которые нас охраняли, относились к нам хорошо, ничего плохого не могу сказать. В субботу ребят увезли с вещами, меня не забрали. Чисто психологически очень тяжело слышать, как один раз замок в камере открывается, и ты не слышишь больше, как их возвращают назад в камеры. Оставаться одному трудно. В восемь вечера выводят на парашу, ты слышишь – один. В воскресенье новая смена мне уже сказала, что ребята в самолете на Москву – Любимов их забрал. Появился начальник изолятора, начал меня успокаивать, что в понедельник и меня освободят. В понедельник приехал за мной «воронок», повезли в город. Минут пятнадцать возили по Лиде, хотя от изолятора до отделения КГБ всего пять минут пешком идти. Перед этим пришел мент и говорит: «Парень, сегодня десятые сутки голодовки. Есть будешь или нет? Смотри, это не шутки, зачем тебе медицинское вмешательство». «Я не буду есть». Поэтому, когда меня повезли, я решил, что будут сейчас кормить. Двери «воронка» открылись, смотрю – КГБ.

Появился гродненский следователь: «Говорить будем?» «Я уже все объяснил». «Твои ребята подписывали, на вопросы отвечали, поэтому их отпустили. Ты же останешься. Подпиши бумаги, иначе мы не можем закрыть уголовное дело». «Я ничего подписывать не буду». Часа три я там просидел, потом появился следователь и дает мне бумагу? «Подписывай». «Я ничего не подпишу». «Ты сначала посмотри, что это такое». А там – постановление о том, что приемник-распределитель установил, наконец, мою личность и может меня отпустить. Я все равно решил ничего не подписывать. Тогда он дал мне бумажку с описью изъятых у меня вещей? «Ну хоть это подпиши, что претензий по вещам не имеешь». За это я расписался. Отдали все вещи кроме паспорта. Паспорт был у начальника изолятора, следователь заявил, что не имеет к этому никакого отношения, то есть они в футбол с нами играли. Так паспорт и не нашли, забрал его я только через пару дней.