Текст книги "Дева дождя"

Автор книги: Павел Комарницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Смотреть вниз, под ноги! – ожёг его удар дубинки.

Под ногами был серый бетон. Серый, как небо… Серый, как весь этот беспросветный мир. Тело пробрало холодом – на улице заметно подмораживало. Бывает ли здесь снег?..

Господи! Есть ли выход отсюда?!

Алексей криво усмехнулся. Есть. Вниз, в Ладреф, как его назвал «мокрушник» Жека. И далее по лесенке…

А вверх?

Подумать только – где-то здесь, вот прямо здесь, расположен живой, светлый и тёплый мир, населённый живыми людьми. Недостижимый, как отражение в воде…

Или всё-таки достижимый? Можно ли перейти Грань назад?

Идти пришлось недалеко. Рифлёные ворота, точно такие же, какие он только что миновал, со скрежетом отошли в сторону, освобождая вход в местное отделение ада.

– Пошёл! – конвоир дёрнул цепь, едва не оторвав ошейником голову подконвойному. Горчаков уже заметил, какой нечеловеческой силой обладают местные твари. Вот интересно, а если ломом… расколется?

В этом цехе работали женщины. Такие же голые, в таких же точно нелепых резиновых фартуках и сапогах, грубых брезентовых рукавицах. Все женщины были коротко подстрижены, как после тифа. Некоторые из них кидали на Алексея короткие взгляды, но тут же отводили глаза – поскольку всё внимание, очевидно, поглощала работа.

И только спустя несколько секунд Горчаков уловил, чем именно были заняты местные труженицы. Женщина средних лет, которая в других условиях – вечернем платье, причёске и косметике – была бы, очевидно, вполне красивой, сосредоточенно засунула пружину, точно такую же, какие изготовлял Алексей, в станок. Машина загудела, лязгнула и выкинула в приёмную корзину распрямлённый пруток. Вот как… Вот так, значит…

– Здесь ставь! – новый рывок цепи прервал размышления.

Закатив тележку с грузом на указанное место, Горчаков хотел было распрямиться, перевести дух, однако глиняный конвоир ему этого не позволил – подвёл к какому-то заброшенному механизму и навертел цепь на скобу, закрепив таким образом, что узник оказался в полусогнутом положении, причём видеть мог в основном ржавую станину. Стоять в такой позе оказалось возможным лишь уперев руки в колени и оттопырив зад, свежеисполосованный дубинкой железного голема.

– Стоять здесь! Ждать!

Где-то в глубине цеха послышались характерные звуки ударов, вскрики и женское рыдание. Алесей сцепил зубы. Проклятый мир…

Ждать пришлось буквально пару минут. Восемь узниц, приведённых местным глиняшкой, просунули стальную трубу в рымболт, видневшийся на детали, и тяжело, с натугой понесли груз. Никто из них даже не взглянул на мужчину, согнутого в крайне унизительной позе и со следами побоев на заднице. Алексей догадывался, почему. Очевидно, бедняжки уже доходили. Скоро гаввах… со списанием… проклятый, проклятый мир!!!

Мысли метались, как в клетке. Вот как… вот такое тут «производство», стало быть… Если до сегодняшнего дня Алексей всё-таки полагал, что его проклятые пружины идут в какие-то неведомые адские машины, то теперь сомнения развеялись. Весь этот «труд» – бутафория. И эта вот деталь, очевидно, тоже имеет целью всего лишь заставить женщин таскать непосильную тяжесть, что-то вроде гири. Сизиф из древней сказки катал камень на гору… а тут, стало быть, процесс технически усовершенствован… разделение труда – одни пружины навивают, другие развивают. Все при деле.

– Пойдём, – вернувшийся конвоир-глиняшка отвязал узника, обвил себе цепь вокруг пояса, и спустя минуту Горчаков покатил пустую тележку в обратный путь.

Обратно фаянсовый истукан двигался медленнее, и если бы речь шла о человеке, Алексей поклялся бы, что он явно над чем-то размышляет. Или что-то замышляет, так вернее…

В узком проезде, зажатом с двух сторон грязными стенами, конвоир остановился, словно решившись. Обернулся к подконвойному.

– Брось телегу.

– Что? – Алексей опешил.

Глиняное чудовище без дальнейших разговоров скрутило узника, и через пару секунд Алексей оказался в том же положении, что и полчаса назад, когда железный голем занимался его воспитанием – голова зажата между ног нежити.

– Маленький гаввах, – в безликом голосе истукана явно прослеживалось удовлетворение. – Проси прощения. У меня.

Удар! Начавшее было отходить тело взорвалось болью.

– Проси пощады.

Удар!

– Повторяй: "О мой господин, прости! Мой господин , пощади!"

– Сволочь глиняная… – прохрипел Алексей.

Удар! Удар! Удар!

– Проси! Ну!

– Чтоб ты рассыпался… в пыль… в небытие…

Удар! Удар! Удар!

– Ноги раздвинь!

– Да пошёл ты… нежить поганая…

Удар! Удар! Удар!

– Я буду бить тебя, пока не скажешь, что велено…

– Погань…

Удар! Удар! Удар!

– … Или не сдохнешь.

– Давай! – взорвался бывший сержант. – Давай, глина сушёная! Я, б…дь, душманов не боялся, тебя ли, безмозглую тварь, испугаюсь! Грязь засохшая!

Удар! Удар! Удар!

– Повторяй…

– Грязь! Ты – засохшая грязь!

Удар! Удар! Удар!

Видимо, для эфирного тела тоже есть некий предел. В глазах у Горчакова всё поплыло, и он провалился в чёрный, бездонный колодец.

Глава 8

Марина вертела головой так, что едва не слетал шлем. Да Москва ли это? Нет, никогда Москва не была такой красивой и нарядной…

Впрочем, сродство с Москвой-нуль всё-таки просматривалось явно, и многие места вполне можно было узнать. И МКАД, и Химкинское водохранилище, и даже Ленинградское шоссе, хотя здесь оно называлось иначе. Но уже сам проспект узнать было не так легко. И поток машин был плотнее, и сами машины не похожи: вместо привычных глазу угловатых коробок на колёсах – округлые, словно мыльницы, с прозрачным тонированным верхом… Мотоцикл обогнал автобус, больше похожий на аквариум, и только тут девушка сообразила – нигде не видно паутины проводов над улицами. Ни троллейбусов, ни тем более трамваев видно не было.

– А их тут и нет, – вновь уловил размышления пассажирки Йорген. – Трамваи, это же ужас какой-то! По-моему, жить в домах, выходящих на трамвайную линию, могут только глухие!

– А метро?

– Вот метро есть. Оно ж никому жить не мешает. Даже наоборот!

Чудо-мотоцикл свернул во дворы, усеянные палыми листьями – здесь, в Олирн-Москве, листопад был в разгаре. Вот интересно, здешние дворники так же метут метёлками?..

– Нет тут никаких дворников, – вновь просветил девушку Йорген, – жители раз в неделю выходят и убирают. Как это у вас там, в Энрофе называется – субботник?

А двухколёсная машина уже въезжала в крохотный скверик.

– Ну наконец-то, – Агиэль сидел на свежепокрашенной лавочке со скучающим видом. – Я чуть не заснул…

– Не обращай внимания, – с улыбкой посоветовал рыцарь. – Это он хочет похвастать необычайной стремительностью своего полёта. На деле же едва отдышаться успел.

– А хотя бы я и хвастаюсь. Зато от чистого сердца! – в глазах ангела прыгали озорные огоньки.

Мужчина и мальчик разом рассмеялись, и только миг спустя Марина поняла, что смеётся вместе с ними. Впервые с того страшного дня у неё получился настоящий, подлинно весёлый смех.

Всё, всё у нас получится! Просто не может не получиться…

– Док Наум пока занят, Йорик, я узнал. А пойдёмте в кафешку? – предложил Агиэль, вставая с лавочки. – Пирожных возьмём, какао… Йорик, чем возиться с маскировкой, дематериализовал бы, и все дела.

– Угу, щас! – Йорген уже закатил мотоцикл в кусты и делал над ним пассы. – Тебе рукава укоротить лень, а мне такую массу… И вообще, уважать надо технику!

…

– … Леха… Лешка, ты живой?

Громкий шёпот назойливо лезет в уши. Зачем лезет? Как болит… всё тело болит…

– Лёха… время… ты давай, шепчи молитву-то…

Сознание медленно прояснялось. Вспомнилось – узкий грязный проезд, зажатый меж серых безоконных стен, керамическая тварь…

– Жека?

– Тсссс… ты шёпотом говори… глиняшка услышит… Давай, читай молитву, время!

Непослушными, запёкшимися губами Алексей зашептал выученные наизусть слова. А темнота уже наваливалась, подминала…

Врёшь, не возьмёшь!

В голове окончательно прояснилось. В спальном помещении – или, может, кладовой? – гуляли звуки. Храп, стоны, усиленные железными резонаторами ящиков-ячеек… Измученные тела, лишённые даже проблесков сознания, пытались отдохнуть перед очередным, завтрашним тяжёлым днём.

– Ну ты как, Лёха? – заботливый шёпот в щели.

– Нормально, – усмехнулся Алексей. – Как будто массаж прошёл. Ты давай, п…зди дальше про кента. Чего он тебе сегодня велел рассказать?

Пауза.

– Ты чего, Лёха?

– Да ничего. Я ж говорю, всё нормально. Или я ссученных не видал? Провокатор, он везде провокатор. И здесь тоже.

Долгое, долгое молчание. Тихий, сдавленный плач.

– Ты прав, Лёха. Сучара я… Понимаешь, сам себя за говно держу, а не могу… Сил нет терпеть, гаввах ихний этот… На зоне никого так не опускают…

Горчаков молчал, кусая разбитые губы. Вот так, значит… А сам он продержался бы? Говорят, в берлинском гестапо говорили все без исключения, такие там мастера имелись…

– Ты рассказывай… Женя… – прошептал он.

Пауза.

– Так а толку? Первый закон зоны – ссученному не верь…

– Тут не зона. Тут Скривнус.

Пауза.

– Ладно… Ты думаешь, я поверил этому… памятнику, что они меня в покое оставят? Нет, Лёха… Не оставят. Ещё хуже будет. Да только уж всё равно мне. Сломался я, Лёшик.

В сердце будто кольнуло. Так его называла ОНА…

– А что им от меня надо?

Пауза.

– Понятия не имею. Думаешь, скажут эти твари? Однако, так думаю, нужен ты им для какого-то важного дела. Очень важного, Лёха. Потому как с народом они тут обращаются как кошка с мышью.

– Прощаю тебя, – неожиданно для себя самого сказал Алексей. – За зло, что ты хотел причинить, прощаю. И за предательство, что хотел совершить, прощаю.

Пауза. И снова шёпот в щели – потрясённый.

– А ты часом не святой?

Резкий звук металла, который Горчаков уже не спутал бы ни с каким другим. Так шагает железный голем.

Стальные пальцы ухватили за ногу, выдернув бывшего сержанта из норы, точно морковку из грядки.

– Встать ровно!

Темнота вокруг была такой, что не видно собственных пальцев перед носом – потолочные светильники в «складе рабсилы» не горели . И в этой тьме жутко мерцали рубиновым огнём глаза истукана.

– Значит, поговорили.

Алексей скривился от боли в боку. Здорово его сегодня эта статуэтка… Что ж, удивительного мало. Примитивные микрофоны – чего уж проще.

…

Солнечные лучи отражались от полировки стола, отчего на потолке дрожали размытые солнечные зайчики. Совсем как там… и даже на том же месте оказался кафетерий. Вот только внутри заведение изменилось весьма заметно.

Марина ещё раз окинула взглядом уютный зал. Вместо скромно-стандартной общепитовской мебели тут стояли диванчики, обитые красным бархатом, и столы были из натурального ореха, да ещё и украшенные резьбой. На стенах имелись какие-то аллегорические барельефы, под потолком красивые светильники… В общем, "вкус и достаток" демонстрировало заведение.

А вот девушек-официанток в кафешке не оказалось. Вдоль стены стояли автоматы раздачи, блестевшие никелем, стеклом и резным деревом. Марине было хорошо видно, как Йорген набирает на поднос угощение. Один автомат наливает в чашку кофе. Следующий автомат – столь любимое Агиэлем какао… А вот и пирожные за стеклом. И в конце раздачи автоматическая касса без кассира, в которую посетители просто совали какую-то пластинку. Марина вообще-то слышала краем уха, что в буржуинских странах имеются кредитные карточки, но в стране Советов подобных платежных средств ни разу не видела.

– Тут, похоже, никто ничего не ворует?

– Не… – ангел улыбнулся. – Тут уже никто. Тут себе дороже выйдет, красть чего-либо.

Девушка улыбнулась чуть недоверчиво.

– Странно… Я думала, где есть деньги, там есть и кражи…

– Ай, не понимаешь ты! Без денег им ещё нельзя тут. Не дозрели потому что. Тут даже заводы всякие имеются, представь себе. Не такие как в Энрофе, конечно, но имеются.

Марина захлопала глазами. Вот так "эфирные тела"…

– И снова неверно понимаешь, – Агиэль вздохнул. – Всякий труд состоит из двух компонент, как известно – духовной, иначе творческой, и материальной… Ну вот представь себе, к примеру, писателя какого-нибудь. Пишет он книгу. Написал, и напечатали её. И гонорар заплатили автору. А книгу ту никто не читает, ну не нравится она людям. Будет ли он доволен?

– Ну это кто как, – хмыкнула девушка. – Кто-то и будет…

– Вот! Так это не писатель, а халтурщик. Настоящему творцу нужно признание. И творит он по зову души, а вознаграждение материальное – это для плотного тела… или бренной плоти, если тебе так привычнее.

Марина покивала. Вообще-то её до сих пор изумляло это сочетание, "два в одном", как говорится… Мудрый философ и мальчишка-сладкоежка.

– А вот представь авиаконструктора. Ему для творческой реализации мало бумаги и авторучки. Ему надо, чтобы творения его летали в небесах – вот тогда человек этот и будет счастлив. А кто-то, представь, любит делать мебель собственными руками… или пусть даже руками робота – какая разница?

Марина снова покивала. Кое-что становилось понятно.

– Так вот… Я тебе рассказывал про Скривнус. Там труд лишён этой духовной компоненты начисто. И оттого является чистым проклятием. Здесь, в Олирне, всё наоборот. Вся рутина, нудная и бесполезная для души, удалена, и труд стопроцентно творческий. Приносящий радость. А поскольку население здешних мест составляют не одни поэты или философы, коим ничего, кроме мыслей, не надо, то и…

– Просвещаешь? – герр рыцарь поставил на стол поднос, полный всяких лакомств. Помимо вожделённых Агиэлем пирожных тут имелись ещё и виноград, и апельсины, и даже ананасы в сиропе. – Угощайтесь!

В голове гражданки Костровой шёл интенсивный мыслительный процесс. Так вот оно что… Так вот оно как, значит…

– Скажите, ребята… а без еды моё… ну… эфирное тело сколько может прожить?

Ребята переглянулись.

– Ведь ты уже сама всё поняла, – ангел чуть подался вперёд, цепко вглядываясь в глаза девушки. – Осталось сформулировать вслух. Ну же!

– Я думаю, здесь, в Олирне, – медленно произнесла Марина, – очень долго… Всё зависит от баланса энергии – так?

– А точнее?

– Радость увеличивает жизненную силу. Страдания уменьшают…

– Ну всё правильно. Всё верно. А ты думала, я ем эти пироженки из-за каких-то там жалких калорий? Да не нужны вообще эфирным существам никакие калории! Жители Олирны могли бы в принципе ничего не есть. Но зачем, если на этом уровне скромные плотские удовольствия дают ещё весьма изрядную долю притока? Все любят вкусно покушать!

Закончив изложение сути вопроса, эфирное существо смачно откусило добрую треть пирожного.

– Наш Агиэль настолько привык пополнять жизненную энергию сим наиболее простым и доступным способом, что порой в Энрофе это приводит к обратному результату, – хмыкнул Йорген. – Сколько раз пришлось промывать желудок, забыл? "Ой, Йорик, как мне плохо!"

– Были такие ошибки на жизненном пути, – нимало не смущаясь, признался ангел. – Не рассчитал потому что. Понимаешь, при адаптации к нулевому уровню тело приобретает основные свойства тамошнего плотного…

Тут Марина, не выдержав, рассмеялась, и двое её друзей весело засмеялись в ответ.

– Ой, мама, гляди, ангел! – девочка лет пяти вовсю глазела на Агиэля. Более взрослые посетители такой откровенной реакции не проявляли, из чего Марина сделала сразу два вывода. Первый – ангелы для Олирны хоть и не такая экзотика, как для Энрофа, но и не массовое явление, на которое можно не обращать внимание. И второй – здешние обитатели весьма хорошо воспитаны…

– Привет, Катюша, – Агиэль приветственно помахал девчушке рукой.

– А ты откуда меня знаешь? – удивилась малышка, оттопырив нижнюю губу. – Ты что ли всех знаешь, да?

– Не всех. Только тех, кого вижу, – и в который раз Марина изумилась, сколь разнообразными могут быть выражения ангельского лица. Такое ласковое и мудрое…

– А можно мне тогда твои крылья потрогать? – не унималась стрекоза.

– Катя! – мама девчушки улыбалась смущённо. – Вы извините её, непоседа такая…

– Не за что вам извиняться! – Агиэль улыбнулся в ответ совершено изумительной улыбкой. – Непоседа, это то, что надо! Потрогать можно, – ангел оттопырил крыло. – Иди сюда!

Девочка не заставила себя упрашивать, и через пару секунд уже сидела на ангельских коленях.

– А ты меня поднять можешь высоко-высоко?

– Ну я же не самолёт, – засмеялся Ага. – А ты почему здесь?

– Ну не могу же я оставить маму, – рассудительно заявила девчушка. – Она же без меня затоскует, вот!

Марина прикусила губу. Только сейчас до неё дошло, что дети попадают в здешние места не совсем естественным способом… если говорить предельно мягко.

– Ну ничего… – теперь голос у Агиэля был не просто ласковым, но каким-то даже воркующим. – В следующем круге всё у вас будет хорошо… и у тебя, и у мамы… И когда всё в той жизни получится, вы подниметесь высоко-высоко…

Новая посторонняя мысль всплыла в голове. Если все тут так живут-обитают… Пожалуй, жизненная энергия будет прибывать и без всяких пирожных.

…

– …Пошёл!

Сильный рывок цепи едва не переломил шейные позвонки. Стальной ошейник врезался в кожу, но Алексею всё-таки удалось устоять на ногах. Впереди мотался из стороны в сторону Жека, худая спина и зад были покрыты синими полосами. Глиняные истуканы твёрдо топали по пыльному асфальту, впереди маячила фигура железного голема. А по сторонам тянулись серые, угрюмые туши заводских корпусов. Завод? Нет. Адский концлагерь. И единственной «продукцией» этого дьявольского предприятия являются страдания узников.

Крылатые химеры, восседавшие на парадном крыльце «заводоуправления», злобно скалясь, провожали взглядами процессию. Как и следовало ожидать, узников не повели через парадный вход – обойдя здание, железный истукан с лязгом постучал в низенькую полуподвальную дверцу, притулившуюся в нише.

– Принимай!

Подвальные коридоры освещались всё теми же трубками, дающими мертвенно-голубоватый свет – других осветительных приборов здесь Горчаков ещё не видел. Трубки эти только внешне походили на лампы «дневного света», распространённые в том, живом мире. Во всяком случае, никаких проводов к ним не подходило, и как работают данные устройства, он не знал.

– Давай сюда! – новый рывок цепи.

Глиняный конвоир втолкнул Алексея в узкую бетонную каморку, пинком опустил на колени. В стену камеры был вделан железный штырь, на котором висело некое железное изделие с тремя округлыми отверстиями.

– Руки! Голову подними!

Железная штуковина, как выяснилось, являлась кандалами – обе руки и шея узника оказались закованы, так что стоять тут можно было лишь на коленях, в крайне неудобной позе. Ржавая железная дверь с лязгом захлопнулась, отсекая скудный свет, сочившийся из коридора, и Алексей Горчаков остался один. Один на один со своими мыслями.

Он слабо улыбнулся. Хорошо, что Маришка не знает… И мама.

…

Нет, это строение нимало не походило на ту лесную избушку, где осталось тело спящей царевны Костровой. Вполне современный, даже где-то стильный корпус солидного санатория…

Стеклянные двери учреждения бесшумно разошлись, и на крыльце возник худощавый человек неопределённого возраста, одетый в бледно-зелёный халат, в каких обычно оперируют хирурги. Курчавые волосы, тонкий нос с горбинкой, живые и умные карие глаза…

– Здравствуй, глубокоуважаемый Наум Натаныч! – первым поздоровался рыцарь.

– Здравствуйте, здравствуйте, друзья мои! – доктор с юношеской живостью сбежал по ступенькам, пожимая руки. – Очень приятно! Очень… Вы и есть та самая Марина?

– А… да, – Марина невольно порозовела. Надо же, она, оказывается, известная личность в Высших мирах…

– Прелестно, просто прелестно! Ага, ты с каждым разом всё очаровательней. С такими данными, позволь заметить, следует спать исключительно на горячих дамских…

– Но-но, я попрошу! – отъявленным котячьим голосом заявил Агиэль, и все дружно засмеялись.

Они уже шли по коридорам, широким и светлым. Навстречу изредка попадались пациенты, нимало не производившие впечатление больных, и вообще, учреждение не очень-то походило на больницу.

– И тем не менее это лечебное учреждение, – как обычно, Йорген уловил мысль. – Души, они ведь тоже нуждаются в лечении.

– Да ещё как, ещё как нуждаются! – воскликнул Наум Натаныч, перепрыгивая через ступеньку. – Это в Энрофе болезни, пардон, всё больше скотские. Глисты там, или какой-нибудь грипп… И лечить их даже как-то скучно, что ли – пилюли, инъекции… А тут – уууу… Как прибор? – без перехода спросил он.

– Спасибо, прошёл без повреждений. И действует как часы. Бабушка Настя, правда, упиралась изрядно, однако против Аги ей не устоять.

– Ну, Настасья Павловна консерватор известный, – засмеялся доктор. – Нам сюда. Прошу!

Марина озирала помещение, чрезвычайно напоминающее реанимационный бокс. Бело-голубые стены и потолок, кровать без спинок посередине, какие-то приборы… Да что же это?

– Простите, Мариночка… эээ… они вам, что, не объяснили? – доктор Наум озадаченно наблюдал за выражением лица гостьи.

– Да некогда, Натаныч, это же сложная теория, – голос герр рыцаря содержал непривычно большую долю раскаяния.

– Что значит некогда?! Что значит сложная?! – возмутился док. – Всё же просто до элементарности!

Он метнулся куда-то, и через пару секунд в руке доктора Наума красовалась ярко раскрашенная матрёшка – примерно такими торгуют по всей России, и в особенности у гостиниц для интуристов.

– Вот, смотрите, – док ловко расчертил лист бумаги уже знакомой схемой "электронных уровней". – Полагаю, с устройством Шаданакара эти двое всё-таки успели вас ознакомить?

– Ну это-то да, – за Марину ответил Йорген.

– Хорошо. Теперь глядите, – Наум Натаныч ловко расчленил наружную, самую большую матрёшку. – Вот это ваше плотное тело. Вы его оставили в Энрофе. Наиболее плотную часть себя. Здесь, в Олирне, вы оставите следующую, скажем так, значительно менее плотную часть. И так далее до уровня… хм… куда вам следует попасть. Доступно?

Марина смотрела на ряд весело улыбающихся матрёшек. Куда уж доступней. Что ж… Она будет хорошей матрёшкой. Весёлой и прочной.

– Разложение на гармоники в ряд Фурье, – неожиданно для себя самой ляпнула студентка Кострова.

– Ну вот видите!! – восхищённо вскричал доктор. – Всё, всё она понимает! Можно и так. А когда придёт время вернуться, – док ловко собрал матрёшек воедино, – все эти гармоники объединятся в вас, Мариночка. Целую, единую и неповторимую. Доступно?

– А можно вопрос? – решилась девушка. – А как же они? – кивок в сторону Йоргена и Агиэля. – И ещё Кузьма… и кот Матвей… я же его видела уже в…

– А! Всё просто, – Наум Натаныч убрал самую большую матрёшку. – Вот это Кузьма. Нет опорной гармоники, нулевой, тскзть… ну то есть плотного тела. Вот это, – он поставил рядом большую матрёшку и остальные, вложенные друг в друга, – кот Матвей. Могущий иногда пребывать в двух ипостасях разом. Что касается этих ребят, – кивок в сторону рыцаря и ангела, – то тут несколько сложнее…

Доктор Наум разделил четыре самые крупные матрёшки надвое и аккуратно поставил половинки рядом, остальные сложил друг в друга. Марина с интересом наблюдала за манипуляциями.

– Вот это, скажем так, модель нашего бесстрашного рыцаря. Он имеет место на уровнях от Энрофа до Нэртиса, скажем так, в несконденсированном виде. Или виртуальном, если вам так удобнее. Ему, кстати, тоже – поскольку можно возникать в каждом из данных слоёв Шаданакара, минуя… мммм… известные вам неприятности. Вот так!

Доктор насадил верхнюю половинку матрёшки, наглядно и доступно изображая процесс появления герр рыцаря в нулевом, иначе плотном мире.

– Но если наш глубокоуважаемый герр Йорген вздумает проникнуть выше, ему потребуется помощь. Ну то есть подниматься придётся примерно так, как вам, прелестная Мариночка, – Наум Натаныч разложил оставшиеся матрёшки в ряд Фурье.

– А Агиэль?

– А! Наш невозможно очаровательный Агиэль ещё более любопытный случай, – док окончательно разобрал несчастных матрёшек на составляющие, расставил нижние половинки, как чашки. Взял последнюю, самую маленькую и оттого неделимую фигурку. – Когда он хочет попасть в нужный слой, то делает так, – доктор бросил в нижнюю половинку самой большой матрёшки крохотную деревянную куколку. – Раз! И он уже у вас, в Энрофе. Доступно?

Марина понятливо кивала головой. Доступно, отчего же нет… Единственное, чего тут не хватает – галоперидола. А так всё просто.

Рыцарь и ангел рассмеялись разом, очевидно, уловив ход мыслей девушки.

– Наум Натаныч, давай уже перейдём от теории к практике, – отсмеявшись, предложил Йорген. – Время идёт.

– Ну что ж… – вздохнул доктор. Достал из шкафчика бутылку тёмного стекла, нацедил бесцветную жидкость в мензурку и протянул пациентке. – Прошу!

Марина послушно проглотила довольно безвкусный раствор. Потянула с себя одежду.

– Нет-нет, рано! – остановил её док Наум. – Рано, Мариночка. Вы же кушали сегодня…эээ… в кафе?

Внутри у Марины завозились смутные подозрения.

– Нет, нет, кто спорит! – Наум Натаныч поднял ладони, словно защищаясь. – Здесь нет никаких инфекций, в том числе и кишечных. Вирусы вообще недействительны, эфирные же тела бактерий слишком незначительны и мгновенно гаснут… Но бережёную, как говорится, и Бог бережёт… В общем, облегчиться крайне желательно.

Ощущения в животе уже развеивали у Марины остатки иллюзий насчёт раствора-снадобья. Да, её эфирному телу облегчиться не просто желательно, но остро необходимо.