Текст книги "Собрание сочинений в трех томах (Сказки, Том 1)"
Автор книги: Павел Бажов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
– Эх ты, скороум, скороум! Ты золото добывать собрался али что?
– Нет, – отвечает, – невесту свою отыскать хочу.
– Невеста твоя, – говорит, – давным-давно на старом месте сидит, слезы точит да косу в речке мочит. А коса у ней стала двадцать сажен. Теперь и тебе не в силу будет ту косу поднять.
– Как же быть, тетушка? – спросил Айлып.
– Давно бы, – говорит, – так. Сперва спроси да узнай, потом за дело берись. А дело твое будет такое. Ступай ты домой, да и живи так, как до этого жил. Если в три года невесту свою Золотой Волос не забудешь, опять за тобой приду. Один побежишь искать, тогда вовсе ее больше не увидишь.
Не привык Айлып так-то ждать, ему бы схвату да сразу, а ничего не поделаешь – надо. Пригорюнился и пошел домой.
Ох, только и потянулись эти три годочка! Весна придет, и той не рад, скорее бы она проходила. Люди примечать стали– что-то подеялось с нашим Айлыпом. На себя не походит. Родня, та прямо приступает:
– Ты здоров ли?
Айлып ухватит человек пять подюжее на одну руку, поднимет кверху, покрутит да скажет:
– Еще про здоровье спроси – вон за ту горку всех побросаю.
Свою невесту Золотой Волос из головы не выпускает. Так и сидит она у него перед глазами. Охота хоть сдалека поглядеть на нее, да наказ той старушонки помнит, не смеет.
Только вот когда третий год пошел, увидел Айлып девчонку одну. Молоденькая девчоночка, из себя чернявенькая и веселая, вот как птичка-синичка. Все бы ей подскакивать да хвостиком помахивать. Эта девчоночка мысли у Айлыпа и перешибла. Заподумывал он:
"Все, дескать, люди в моих-то годах давным-давно семьями обзавелись, а я нашел невесту да и ту из рук упустил. Хорошо, что никто об этом не знает: засмеяли бы! Не жениться ли мне на этой чернявенькой? Там-то еще выйдет либо нет, а тут калым заплатил и бери жену. Отец с матерью рады будут ее отдать, да и она, по всему видать, плакать не станет."
Подумает так, потом опять свою невесту Золотой Волос вспомнит, только уж не по-старому. Не столь ее жалко, сколь обидно-из рук вырвали. Нельзя тому попускаться!
Как кончился третий год, увидел Айлып ту лисичку. Стрелу про нее не готовил, а пошел, куда та лисичка повела, только дорогу примечать стал: где лесину затешет, где на камне свою тамгу выбьет, где еще какой знак поставит. Пришли к той же речке. Сидит тут девица, а коса у нее вдвое больше стала. Подошел Айлып, поклонился:
– Здравствуй, невеста моя любезная Золотой Волос!
– Здравствуй, – отвечает, – Айлып! Не кручинься, что коса у меня больше стала. Она много полегчала. Видно, крепко обо мне помнил. Каждый день чуяла – легче да легче стает. Напоследок только заминка вышла. Не забывать ли стал? А то, может, кто другой помешал?
Спрашивает, а сама усмехается, вроде как знает. Айлыпу стыдно сперва сказать-то было, потом решился, начистоту все выложил – на девчонку-де чернявенькую заглядываться стал, жениться подумывал.
Золотой Волос на это и говорит:
– Это хорошо, что ты по совести все сказал. Верю тебе. Пойдем поскорее. Может, удастся нам на этот раз убежать, где тятенькина сила не возьмет.
Вытащил Айлып косу из речки, намотал на себя, взял у няни-лисички ножницы, и пошли они лесом домой. Дорожка-то у Айлыпа меченая. Ходко идут. До ночи шли. Как вовсе темно стало, Айлып и говорит:
– Давай полезем на дерево. Может, сила твоего отца не достанет нас с дерева-то.
– И то правда, – отвечает Золотой Волос.
Ну, а как двоим на дерево залезать, коли они косой-то, как веревкой, связаны. Золотой Волос и говорит:
– Отстригнуть надо. Зря эку тягость на себе таскаем. Хватит, если до пят хоть оставить.
Ну, Айлыпу жалко.
– Нет, – говорит, – лучше так сохранить. Волосы-то, вишь, какие мягкие да тонкие! Рукой погладить любо.
Вот размотал с себя Айлып косу. Полезла сперва на дерево Золотой Волос. Ну, женщина – непривычно дело – не может. Айлып ей так-сяк подсобляет взлепилась-таки до сучков. Айлып за ней живехонько и косу ее всю с земли поднял. По сучкам еще взмостились сколько да в самом том месте, где вовсе густой плетень, останов и сделал.
– Тут и переждем до свету, – говорит Айлып, а сам давай свою невесту косой– то к жучкам припутывать – не свалилась бы, коли задремать случится. Привязал хорошо да еще похвалился:
– Ай-яй крепко! Теперь сосни маленько, а я покараулю. Как свет, так и разбужу.
Золотой Волос, и верно, скорехонько уснула, да и сам Айлып заподремывал. Такой, слышь-ко, сон навалился, никак отогнать не может. Глаза протрет, головой повертит, так-сяк поворочается – нет не может тот соя одолеть. Так вот голову-то и клонит. Птица-филин у самого дерева вьется, беспокойно кричит – фубу! фубу! – ровно упреждает: берегитесь, дескать. Только Айлыпу хоть бы что – спят себе, похрапывает и соя видит, будто подъезжает он к своему кошу, а из коша его жена Золотой Волос навстречу выходит. И всех-то она краше да милее, а коса у ней так золотой змеей и бежит, будто живая.
В самую полночь вдруг сучья затрещали – загорелись. Айлыпа обожгло и на землю сбросило. Видел только, что из земли большое огненное кольцо засверкало и невеста его Золотой Волос стала как облачко – из мелких-мелких золотых искорок. Подлетели искорки к тому кольцу и потухли. Подбежал Айлып – ничем-ничего, и потемки опять, хоть глаз выколи. Шарит руками по земле...
Ну, трава да камешки, да сор лесной. В одном месте нашарил-таки конец косы. Сажени две, а то и больше. Повеселел маленько Айлып:
"Памятку оставила и знак подала. Можно, видно, добиться, что не возьмет отцова сила ее косу".
Подумал так, а лисичка уж под ногами потявкивает. Сунулась носом в землю, поднялась старушонкой сухонькой, да и говорит:
– Эх ты, Айлып скороумный! Тебе что надо: косу али невесту?
– Мне, – отвечает, – невесту мою надо с золотой косой на двадцать сажен.
– Опоздал, – говорит, – коса-то теперь стада тридцать сажен.
– Это, – отвечает Айлып, – дело второе. Мне бы невесту мою любезную достать.
– Так бы и говорил. Вот тебе мой последний сказ. Ступай домой и жди три года. За тобой больше не приду, сам дорогу ищи. Приходи, смотри, час в час, не раньше и не позже. Покланяйся еще дедку Филину, не прибавит ли тебе ума.
Сказала-и нет ее. Как светло стало, пошел Айлып домой, а сам думает: "Про какого это она филина сказывала? Мало ли их в лесу. Которому кланяться?"
Думал-думал, да и вспомнил, – как на дереве сидел, так вился один у самого носу и все кричал – фубу! фубу! – будто упреждал: берегись, дескать.
"Беспременно про этого говорила" -, – решил Айлып и воротился к тому месту. Просидел до вечера и давай кричать:
– Дедко Филин! Научи уму-разуму! Укажи дорогу.
Кричал-кричал – никто не отозвался. Только Айлыя терпеливым стал. Еще день переждал н опять кричит. И на этот раз никто не отозвался. Айлып третий день переждал. Вечером только крикнул:
– Дедко Филин! – А с дерева-то сейчас:
– Фубу! Тут я. Кому надо?
Рассказал Алып про свою незадачу, просит пособить, коли можно, а Филин и говорит:
– Фубу! Трудно, сынок, трудно!
– Это, – отвечает Айлып, – не горе, что трудно. Сколь силы да терпенья хватит, все положу только бы мне невесту мою добыть.
– Фубу! Дорогу скажу! Слушай!
И тут Филин рассказал по порядку:
– Полозу в здешних местах большая сила дана. Он тут всему золоту полный хозяин: у кого хочешь отберет. И может Полоз все место, где золото родится, в свое кольцо взять. Три дня на коне скачи, и то из этого кольца не уйдешь. Только есть все ж таки в наших краях одно место, где полозова сила не берет. Ежели со сноровкой, так можно и с золотом от Полоза уйти. Ну, недешево это стоит, – обратного ходу не будет. Айлып и давай просить:
– Сделай милость, покажи это место.
– Показать-то, – отвечает, – не смогу, потому глазами с тобой разошлись: днем я не вижу, а ночью тебе не углядеть, куда полечу.
– Как же, – спрашивает, – быть?
Дедко Филин тогда и говорит:
– Приметку надежную скажу. Побегай, погляди по озерам и увидишь, – в одном посередке камень тычком стоит вроде горки. С одной стороны сосны есть, а с трех – голым-голо, как стены выложены. Вот это место и есть. Кто с золотом доберется до этого камня, тому ход откроется вниз, под озеро. Тут уж Полозу не взять.
Айлып перевел все это в голове, – и смекнул, – на озеро Иткуль приходится. Обрадовался, кричит:
– Знаю это место.
Филин свое толмит:
– А ты побегай, все-таки, погляди, чтоб оплошки не случилось.
– Ладно, -говорит, – погляжу.
А Филин напоследок еще добавил:
– Фубу! Про то не забудь: от Полоза уйдешь, обратного ходу не будет.
Поблагодарил Айлып дедку Филина и пошел домой. Вскорости нашел он то озеро с камнем в середине и сразу смекнул: "В день до этого места не добежать, беспременно надо конскую дорогу наладить".
Вот и принялся Айлып дорогу прорубать. Легкое ли дело одному-то да по густому лесу на сотню верст с лишком! Когда и вовсе из сил выбьется. Вытащит тогда косу – конец-то ему достался, – посмотрит, полюбуется, рукой погладит и ровно силы наберет да опять за работу. Так у него три-то года незаметно и промелькнули, только-только успел все сготовить.
Час в час пришел Айлып за своей невестой. Вытащил ее косу из речки, намотал на себя, и побежали они бегом по лесу. Добежали до прорубленной дорожки, а там шесть лошадей приготовлено. Сел Айлып на коня, невесту свою посадил на другого, четверку на повода взял, да и припустили, сколько конской силы хватило. Притомится пара – на другую пересядут да опять гнать. А лисичка впереди. Так и стелет, так и стелет, коней задорит – не догнать-де. К вечеру успели-таки до озера добраться. Айлып сразу на челночек, да и перевез невесту свою с лисичкой к озерному камню. Только подплыли – в камне ход открылся; они туда, а в это время как раз и солнышко закатилось.
Ох, что только тут, сказывают, было! Что только было!
Как солнышко село, Полоз все то озеро в три ряда огненными кольцами опоясал. По воде-то во все стороны золотые искры так и побежали. Дочь свою все ж таки вытащить не мог. Филин Полозу вредил. Сел на озерный камень, да и заладил одно:
– Фубу! фубу! фубу!
Прокричит этак три раза, огненные кольца и потускнеют маленько, – вроде остывать станут. А как разгорятся снова да золотые искры шибко по воде побегут. Филин опять закричит.
Не одну ночь Полоз тут старался. Ну, не мог. Сила не взяла.
С той поры на заплесках озера золото и появилось. Где речек старых и следа нет, а золото – есть. И все, слышь-ко, чешуйкой да ниточкой, а жужелкой либо крупным самородком вовсе нет. Откуда ему тут, золоту, быть? Вот и сказывают, что из золотой косы полозовой дочки натянуло, И много ведь золота. Потом, уж на моих памятях, сколько за эти заплески ссоры было у башкир с каслинскими заводчиками.
А тот Айлып со своей женой Золотой Волос так под озером и остался. Луга у них там, табуны конские, овечьи. Однем словом, приволье. Выходит, сказывают, Золотой Волос на камень. Видали люди. На заре будто выйдет и сидит, а коса у ней золотой змеей по камню вьется. Красота будто! Ох, и красота!
Ну, я не видал. Не случалось. Лгать не стану.
ДОРОГОЕ ИМЯЧКО
Это еще в те годы было. когда тут стары люди жили. На том, значит, пласту, где поддерново золото теперь находят.
Золота этого... кразелитов... меди... полно было. Бери, сколько хочешь. Ну, только стары люди к этому не свычны были. На что им? Краэелитами хоть ребятишки играли, а в золоте никто и вовсе толку не гнал. Крупинки желтеньки да песок, а куда их? Самородок фунтов несколько, а то и полпуда лежит, примерно, на тропке, и никто его не подберет. А кому помешал, так тот его сопнет в сторону – только и заботы. А то еще такая, слышь-ко, мода была. Собираются на охоту и наберут с собой этих самородков. Они, видишь, маленькие, а увесистые. В руках держать ловко и бьют емко. Присадит таким, так большого зверя собьет. Очень просто. Оттого нынче и находят самородки в таких местах, где бы вовсе ровно золоту быть не должно. А это стары люди разбросали, где пришлось.
Медь самородну, ту добывали маленько. Топоры, слышь-ко, из нее делали, орудию разную. Ложки-поварешки, всякую домашность тоже. Гумешки-то нам от старых людей достались. Только, конечно, шахты никакой не били, сверху брали, не как в нонешнее время.
Зверя добывали, птицу-рыбу ловили, тем и питались. Пчелы дикой множина была. Меду-сколько добудешь. А хлеба и званья не было. Скотину: лошадей, напримерно, коров, овцу – не водили. Понятия такого у них не было.
Были они не русськи и не татара, а какой веры-обычая и как прозывались, про то никто не знает. По лесам жили. Однем словом, стары люди.
Домишек у них либо обзаведенья какого – банешек там, погребушек ничего такого и в заводе не было. В горах жили. В Думной горе пещера есть. С реки ход-от был. Теперь его не видно, – соком завалили. Поди, сажен уж на десять. А самоглавная пещера в Азов-горе была. Огромаднейшая – под всюе гору шла. Теперь ход-от есть, только обвалился будто маленько. Ну, там дело тайное. Об этом и сказ будет.
Вот живут себе стары люди, никого не задевают, себя сильно не оказывают. Только стали по этим местам другие народы проявляться. Сперва татара мимо заездили: по подгорью от Думной горы к Азов-горе тропу протоптали. С полдня на полночь, как из оружья стрелено. Теперь этой тропы не знатко, а старики от дедов своих слыхали, будто ране-то видно было. Широкая, слышь-ко, тропа была, чисто трахт какой, без канав только.
Ну, ездят и ездят татара. В одну сторону одни товары везут, в другу-други, а насчет золота ничего. Видно, сами не толкуют, либо случая такого не подошло. Стары люди сперва прихоронились. Потом видят, – никто их не задеват-стали жить потихоньку. Птицу-рыбу полавливают, золотыми камнями зверя глушат, медными топорами добивают.
Вдруг татара что-то сильно закопошились. Целыми утугами на полночь пошли, и все с копьями, с саблями, как на войну. Мало спустя обратно побежали. Гонят, свету не видят. А это Ермак с казаками на Сибирь пришел и всех тамошних татар побил. Которые пособлять своим приходили, и тех до смерти перепугал. Как дело тогда внове было – из оружья стрелять, татара этой стрельбы и забоялись.
Казаки, слышь-ко, ране вольные были, и на Сибирь они уж проданные пришли. Купцам продалися, а царь их во все задарил. Набольшему – Ермаку-то свою серебряную рубаху царь послал. Так Ермак той рубахи с себя не сымал. Гордился, значит. Так и утоп в ей – в царском-то подаренье. Как умер Ермак, тут баловство и развелось. Ну, мало ли худых людишек к казакам налипло. Они и давай хозяевать, как кому любо. Возьмут, кого им надо, за горло.
Подавай того-другого. Баб хватают, девчонок, вовсе подлетков и протча. Однем словом, баловство развели -хуже некуда. Одна такая ватажка и объявилась в здешних местах. Небольшая ватажка,-пеши пришли; а вожак, видать, грабастенькой попался. Эти сразу золото сметили. Хватовщина пошла, чуть до смертоубойства не дошло. Потом образумились, видят – золота много, с собой не унесешь. Что делать? Туда-сюда зачали соваться, нет ли где жила близко, лошадей добыть. И набежали так-то на старых людей. Сейчас спрашивать, конечно:
– Что за народ? Какой веры-племени? Какому царю ясак даешь? – Стали так-то наступать на старых людей. Те им свое маячат,– дескать, ваша нам не нужна, наша вам не мешает, – проходите мимо.
Казачишки опять на испуг берут. Из оружья – пальнули. Стары люди испужались, – в гору побежали. Казачишки за ими, думают так и есть -победили, а не тут-то было. Стары люди смелые были. Это они сперва только испужались. Думали, огонь, напримерно, с неба. Ну, потом отошли. И здоровые были. Добежали, значит, до пещеры своей, да как начали казачишек золотыми камнями пушить, знай, держись. Чуть не всех заколотили, казаков-то. Двое либо трое все ж таки убежали.
А стары люди и гнаться за ими не думали. Утурили – и ладно. Пущай– де идут, куда им надо. Лишь бы к нам больше не лезли. Подивились на убитых, что у них нахватано у каждого желтых камешков через число, как только тащили экую тягость, а того не смекнули, на что им эти камни. По-своему думали, что тоже для бою набрали. Осмотрели оружья убитых, а одно было заряжено. Вот один из старых людей вертел, вертел оружье-то, копался, копался, оно и пальнуло. Сполоху наделало, самого маленько, ушибло, а никого не убило. Тут стары люди и домекнули, что это не с неба огонь. Стали доходить, как бы еще пальнуть. Оснимали мертвых, все перещупали, осмотрели, обнюхали. Порох нашли, свинец рубленый, а что к чему, так и не добрались. А те трое-то, которые убежали, вышли-таки к своим. Обсказали своему начальнику – напали, дескать, на нас незнамые люди и чуть не всех побили; трое вот только и выбежали.
Начальник, – может, он пьяный был, – "ладно", – говорит. Время, конечно, военное, – Сибирь покоренье-то. Мало ли всяких случаев было. Побили и побили. На том дело и заглохло. А про золото те не сказали. Думают, так и есть – погулям, потешимся. Только золото, оно и золото. Хоть веско, а само кверху лезет. Его, видишь, первым делом разменять требуется. Тут они оха и поймали.
Хватали самородки покрупнее, а как с таким объявишься? Сейчас спросырасспросы, где взял... Догадались все-таки. Раскрошили самородки на мелочь, да и понесли купцам продавать. А уж таиться стали один от другого. Известно, золото. Один к одному купцу пришел, другой к этому же и третий тоже. Да так всех купцов и обошли. Купцы, конечно, – с полным нашим удовольствием. Деньги, значит, дают, а сами примечают. Денег наменяли – куда их? Оделись перво-наперво, как только кто удумал, и занялись пьянством да гулянкой. Из кабака, напримерно, не выходят и кого доходя поят. Ну, другим казакам и стало подозрительно, – откуда у людей такие деньги? Стали дознаваться, а у пьяных долго ли... Выведали все до тонкости и тоже ватажку сбивать стали: за золотом, значит, сходить.
Не все, конечно, казаки одинаковы были. Один, – не знаю, как его зватьвеличать, – из Соликамска к ним пристал. Пошел за хорошей жизней, а видит, тут грабеж да пьянство, и отшатился от казаков.
Услышал, что опять собираются грабить, и стал их совестить:
– Как, дескать, вам не стыдно. Раньше купцов да бояр оглаживали, а теперь что? У здешнего народу с кровью рвать да купцам барыш давать? Так, что ли?
Тем, конечно, не по носу табак, а как все сооруженные, то сейчас у них свалка пошла, с саблями и другой орудией. Ну, соликамской-от этот парень проворный был, удалой. Ото всех отбился, только сильно его изранили. Он в лес и убрался, чтобы его не нашли. Леса страшные были – где найдешь! Побегали-побегали казачишки, пошумели и разошлись, а тот, раненый-то, думает, как дальше быть? Показаться в жиле -наверняка убьют, а то и под палача подведут – за разговор-от. Вот и придумал:
– Пойду к тем людям, которых грабить собираются. Упрежу их.
Дорогу он понял, куда то есть итти собирались. Путь все ж таки не ближняя, а запасу у него, например, никакого. Отощал в дороге, да еще и раны донимают. Еле идет. Полежит-полежит и опять плетется. У самой Азовгоры – вот у того места – совсем свалился.
Увидали стары люди – чужестранный человек лежит, весь кровью измазанный, и оружье с им. А бабы набежали первые-то. Баба, известно, у всякого народа жалостливее и за ранеными ходить любит. Тут еще девка случилась, ихнего старшины дочь. Смелая такая, расторопная, хоть штаны на такую надевай. И красивая-страсть. Глаза, как угольки, щеки, как розан расцвел, коса до пяток и вся протча в полном аккурате. Лучше нельзя. Плясать первая мастерица, а ежели песню заведет с переливами, ну... Однем словом, любота. Одно плохо, – сильно большая была. Прямо сказать, великанша. И как раз девка на выданье. Восемнадцатый год доходил. Самая, значит, пора. Ну, ей и приглянулся, видно, пришлый-то. А он тоже, по-нашему, мужик рослый был. Из себя чистый, волосом кудрявый, глаза открытые. Ей и любопытно стало. Пока другие бабы охали да ахали, эта девка сгребла раненого в охапку, притащила в пещеру и давай за им ходить – водой там смачивать, раны перевязывать. Отец, мать ничего, будто так и надо. Соседи тоже помалкивают и помогают, подают то – другое. Бабам, вишь, жалко, а у мужиков свое на уме: не научит ли, как огонь пущать.
Раненый мало-помалу оклемался. Видит, какие-то вовсе незнамые люди. Рослые против наших и по-татарски бельмень. Сам-то он марковал маленько потатарски. На то и надеялся, когда шел в эти места. Ну, делать нечего, стал маяками дознаваться, как и что они прозывают. Учиться, значит, стал поихнему. А девка от его не отходит, прямо прилипла. И он тоже человек молодой, к ей тянется. Поправа, однако, плохо идет. Главная причина хлебушка у их не было. Притащит это ему девка пищи самолучшей. Рыбы, мяса наставит, меду чашку вскрай полнехоньку, а его с души воротит. Ему бы хоть яшничка ломоток. Просит у ей, а она не понимает, какой есть хлеб. Заплачет даже. Это она-то. Известно, русському человеку без хлебушка невозможно. Какая уж тут поправа. Ну, все ж таки ходить стал и к разговору мало-мало обык, а девка обратно от его русський разговор переняла, да так скоро, что просто удивленье. Такая уж удачливая была и, видать, не простая. Тайная сила в ей, видно, гнездовала.
Стал -это он – соликамской-от – ходить. Оглядел всю местность, показал, как с оружьем поступать, и весь установ объяснил, что и как.
– Эти, – говорит, – камни желтые, крупа, песок и зелененькие стеклышки – это есть вредное для вас. Купцы раз унюхали, они уж спокою не дадут. А до царя дойдет – и вовсе житья не станет. Вы, – говорит, – вот что сделайте. Камни эти, самородки-то, значит, куда с глаз уберите. Хоть вон в Азов-гору стаскайте. И кразелиты туда же сгребите. А крупу и песок зарыть надо. Снизу черной земли выворотить, чтобы травой заросло. А пока все это не угоите, никаких чужестранных близко не подпускайте... Чтобы нечаянно не пришли, поставьте, – говорит, – на Думной горе и на Азов-горе караулы надежные. Пущай досматривают по дороге, не идет ли кто, а как заметят чужестранного, пущай знак подают – костерок запалят...
Девка все это растолмачила своим. Они видят, человек для их старается послушались. Караулы поставили, как он сказал, а сами занялись самородное золото да кразелиты подбирать да в Азов-гору стаскивать. Штабеля наворотили – глядеть страшно, и кразелитов насыпали, как угольну кучу. Потом оставшую крупу и песок зарыли, а чужих на то время близко не подпускали. Увидят с Азов-горы либо с Думной, кто идет, едет ли, – сейчас знак подадут, огнем, значит. Все и бегут, в которую сторону надо. Навалятся и в одночасье прикончат. Прикончат и в землю зароют. Оружьев они уж тогда не боялись. Только ведь золото-то человеку, как мухе патока. Сколь ни гинут, а пуще лезут. Так и тут. Много людей сгинуло, а другие идут да идут. Это, значит, слушок про золото дальше да дальше идет. Кто-то, видно, до царя дотолкал. Тут вовсе худо стало – с пушками полезли. Со всех сторон напирают. Даром, что лес страшенный, нашли пути-дороги.
Видят стары люди – дело неминучее, сила не берет. Пошли к раненому-то посоветоваться, как дальше быть-поступать. А он на то время на Думной горе был. Для воздуху его девка-то туда притащила, как он вовсе слабый стал. Азов-гора, она сроду в лесу, а на Думной-то на камнях ветерком обдувает. Девка и таскала его. Отходить его все охота было.
Думали они тут целых три дня. Оттого и гора Думной зовется. Раньше подругому как-то у ей имя было. Обмозговали все по порядку и придумали переселиться на новые места, где золота совсем нет, а зверя, птицы и рыбы вдосталь. Он же надоумил – соликамской-от – и рассказал, в котору сторону податься. На этом дело решили и в путь-дорогу сряжаться стали. Хотели стары люди этого своего радельца с собой унести, да он не пожелал.
– Смерть, – говорит, – чую близкую, да и нельзя мне. – Почему нельзя, этого не сказал. А девка объявила:
– Никуда не пойду.
Мать, сестры в рев, отец пригрожать стал, братья уговаривают:
– Что ты, что ты, сестра! Вся жизнь у тебя впереди.
Ну, она на своем стоит:
– Такая моя судьба-доля. Никуда от своего милого не отойду.
Сказала, как отрезала. Кремень-девка. По всем статьям вышла. Родные видят – ничего не поделаешь. Простились с ней честно-благородно, а сами думают – все равно она порченая. У которой ведь девушки жених умирает, так та хуже вдовы. На всю жизнь у ей это горе останется.
Вот ушли все, а эти вдвоем в Азов-горе остались. Людишки уж со всех сторон набились в те места. Лопатами роют, друг дружку бьют. Раненый-от вовсе ослаб. Вот и говорит своей нареченной:
– Прощай, милая моя невестушка! Не судьба, знать, нам пожить, помиловаться, деток взростить.
Она, конечно, всплакнула женским делом и всяко его уговаривает:
– Не беспокой себя, любезный друг. Выхожу тебя, поживем сколь-нибудь.
А он опять ей:
– Нет уж, моя хорошая, не жилец я на этом свете. Теперь и хлебушком меня не поправить. Свой час чую. Да и не пара мы с тобой. Ты вон какая выросла, а я супротив тебя ровно малолеток какой. По нашему закону-обычаю так-то не годится, чтобы жена мужа, как ребенка, на руках таскала. Подождать, видно, тебе причтется– и не малое время подождать, когда в пару тебе в нашей земле мужики вырастут.
Она это совестит его:
– Что ты, что ты! Про такое и думать не моги. Да чтоб я, окроме тебя...
А он опять свое:
– Не в обиду, – говорит, – тебе, моя милая невестушка, речь веду, а так оно быть должно. Открылось мне это, когда я поглядел, как вы тут по золоту без купцов ходите. Будет и в нашей стороне такое времячко, когда ни купцов, ни царя даже званья не останется. Вот тогда и в нашей стороне люди большие да здоровые расти станут. Один такой подойдет к Азов-горе и громко так скажет твое дорогое имячко. И тогда зарой меня в землю и смело и весело иди к нему. Это и будет твой суженый. Пущай тогда все золото берут, если оно тем людям на что-нибудь сгодится. А пока прощай, моя ласковая.
Вздохнул в остатный раз и умер, как уснул. И в ту же минуту Азов-гора замкнулась.
Он, видать, неспроста это говорил. Мудреный человек был, не иначе, с тайной силой знался. Соликамски-то, они дошлые на эти дела.
Так с той поры в нутро Азов-горы никто попасть и не может. Ход-от в пещеру и теперь знатко, только он будто осыпался. Пойдет кто, осыпь зашумит, и страшно станет. Так впусте гора и стоит. Лесом заросла. Кто не знает, так и не подумает, что там, в нутре-то.
А там, слышь-ко, пещера огромадная. И все хорошо облажено. Пол, напримерно, гладкий-прегладкий, из – самого лучшего мрамору, а посредине ключ, и вода, как слеза. А кругом золотые штабеля понаторканы как вот на площади дрова, и тут же, не мене угольной кучи, кразелитов насыпано.
И как-то устроено, что светло в цещере. И лежит в той пещере умерший человек, а рядом девица неописанной красоты сидит и не утыхаючи плачет, а совсем не старится. Как был ей восемнадцатый годок в доходе, так и остался. Охотников в ту пещеру пробраться много было. Всяко старались. Штольни били – не вышло толку. Даже диомит, слышь-ко, не берет. Хотели обманом богатство добыть. Придут это к горе, да и кричат слова разные, как почуднее. Думают, не угадаю ли, дескать, дорогое имячко, которое само пещеру откроет.
Известно, дураки. Сами потом как без ума станут. Болбочут, а что разобрать нельзя. Имена, слышь-ко, все выдумывают. Нет, видно, крепкое заклятие на то дело положено. Пока час не придет, не откроется Азов-гора. Одинова только знак был. Это когда еще батюшка Омельян Иваныч объявился и рабочие на Думной горе собираться стали. Так вот старики наши сказывали, будто на то время из Азов-горы как песня слышалась. Розно мать с ребенком играет и веселую байку поет.
С той поры не было. Все стонет да плачет. Когда крепость сымали, нарочно многие ходили к Азов-горе послушать, как там. Нет, все стонет. Еще ровно жалобнее.
Оно и верно. Денежка похуже барской плетки народ гонит. И чем дальше, тем ровно больше силу берет. Наши вон отцы-деды в мои годы по печкам сидели, а я на Думной горе караул держу. Потому каждому до самой смерти пить-есть охота.
Да, не дождаться мне, вижу, когда Азов-гора откроется... Не дождаться! Хоть бы песенку повеселее оттуда услышать довелось.
Ваше дело другое. Вы молоденькие. Может, вам и посчастливит – доживете до той поры.
Отнимут, поди-ка, люди у золота его силу. Помяни мое слово, отнимут! Соликамской-от с умом говорил. Кто вот из вас доживет, тот и увидит клад Азов-горы. Узнает и дорогое имячко, коим богатства открываются. Так-то... Не простой это сказ. Шевелить надо умишком-то, – что к чему.
****************************************************************
Приложения. ****************************************************************
НАРОДНЫЙ ПИСАТЕЛЬ
Яркое самобытное творчество Павла Петровича Бажова, автора сказов "Малахитовой шкатулки", – книги, которая по праву вошла в сокровищницу отечественной литературы, прочно связано с жизнью горнозаводского Урала этой колыбели русской металлургии.
Выдающийся советский писатель, писатель-большевик П. Бажов принадлежал к коренному уральскому рабочему роду. Семья Бажовых – это несколько поколений горнозаводских мастеров, людей "огненного труда". Дед и прадед писателя были крепостными рабочими и всю жизнь провели у медеплавильных печей на барских заводах.
П. Бажов родился вблизи Екатеринбурга (ныне г. Свердловск), на Сысертском заводе, 28 января 1879 года. Талантливость трудового народа рано раскрылась Бажову. Быт, нравы, обычаи уральских горнорабочих, людей суровых и упорных в труде, смелых на выдумку, людей "с полетом", будущий писатель видел и познавал, сам живя и формируясь в их среде.
С глубоким уважением вспоминает Павел Петрович Бажов о своих первых воспитателях – заводских стариках. Старые рабочие, "бывальцы", являлись хранителями народных горняцких легенд и поверий. Это были не только народные поэты, но и своеобразные историки. Они-то и научили будущего писателя видеть и понимать красоту и богатство горного Урала, гордиться мастерством простых людей из народа.
На Урале сама земля рождала легенды и сказки. Неисчерпаемы богатства здешних недр, неповторимо своеобразна красота этого горного края с его лесистыми горами, глубокими прозрачными и холодными озерами, высоким небом и тенистыми падями. Горщики, рудобои, рудознатцы, медеплавильщики, чеканщики, камнерезы – все, кто неразрывно был связан своим трудом с природой Урала, искали объяснений происхождению "земляных богатств" и создавали легенды, в которых нашла воплощение горделивая любовь русских людей к родной земле.
Были и легенды бережно передавались в рабочих семьях из поколения в поколение, они завещали помнить о неисчерпаемых сокровищах уральской земли, не только уже открытых, но и главным образом о тех, какие еще не найдены и хранятся в горных недрах. Так Азов-гора в сказах неизменно называлась"самое дорогое место". Позднейшие изыскания показали, что догадки старых горщиков были и смелыми и верными – местность вокруг Азова хранила в своих недрах многообразные ископаемые: медные руды, залегания редчайшего по качеству белого мрамора и богатые золотые россыпи. Мечты "первых добытчиков" облекались в кладоискательские сказы, в которых говорилось о несметных богатствах, о кладах, скрытых в горах и охраняемых "тайной силой" – гигантским змеем Полозом, его дочерьми Змеевками, девкой Азовкой или Хозяйкой горы. "Тайная сила" не допускала человека к сокровищам земли. Но смелый рудокоп или старатель преодолевал все препятствия, побеждал "тайные силы" и овладевал кладами. Народная фантазия в сказочных образах поэтически воплощала силы природы, с которыми вступали в единоборство горщикирудознатцы.
