Текст книги "Преодоление"
Автор книги: Павел (Песах) Амнуэль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
6
И опять мы собрались за столом. На этот раз все, кроме Ингрид. Стоков спал, будить его собирались только завтра к полудню.
Оуэн оказался худым и высоким, с огромными ладонями и каким-то бугристым, небрежно вылепленным лицом. Он откровенно изучал меня, будто оценивая, чего от меня можно ждать. По идее, от меня можно было ожидать многого. Определенные выводы я уже сделал. Провел несколько утомительных часов в библиотеке, изучил и сопоставил кое-какие материалы и был уверен, что если и не нашел разгадку, то иду по верному пути. Сейчас меня интересовали подробности исследований Ли Сяо за два последних года.
– Скажите, Ли, – спросил я, – вы не занимаетесь больше экологией Вселенной или не публикуете результатов?
Ли Сяо осторожно положил ложку, будто она была стеклянной, и посмотрел мне в глаза. Комаров, бросив белую волну волос на левое плечо, спросил:
– Вы знаете работы Ли Сяо, Леонид Афанасьевич?
– Конечно, – сказал я уверенно. Мол, кто же их не знает. Днем я отыскал все публикации не только Ли Сяо, но Борзова, Ингрид и даже Комарова. Как я понял. Ли Сяо всю жизнь занимался довольно рутинным делом
– моделировал нештатные ситуации для звездолетов. А поскольку никакой фантастики он в расчет не принимал, то ничего для себя интересного я в его работах не нашел. Но года три назад он неожиданно перестал публиковать в «Вестнике звездоплавания» экспресс-сообщения по ситуационным прогнозам и за полгода сделал две статьи для «Эколога». Две странные статьи.
Речь в них шла об экологии Вселенной.
Люди научились ускорять свет, построили на Росте полигон исследования мировых постоянных, и это стало первым вторжением в экологию Вселенной, о которой мы почти ничего не знаем. Впервые вступая в неизведанную область, человек опасливо оглядывается по сторонам. Убеждается, что ничего страшного не происходит, и начинает действовать смелее. «Что произойдет, – спрашивал Ли Сяо, – когда генераторы Кедрина, ускоряющие свет, поставят на десятки и сотни звездолетов? Что случится, когда начнут действовать тысячи Полигонов исследования мировых постоянных? Количество неизбежно перейдет в новое качество. Уничтожение лесов в свое время тоже начиналось невинными порубками. Самое опасное – даже на время поверить в безопасность».
Об этом говорилось в первой статье Ли Сяо. Вторая статья была, пожалуй, любопытнее. Ли Сяо подошел к экологии Вселенной как кибернетик-системолог. И попытался ответить на вопрос: образуют ли законы природы единую систему или являются совокупностью многих систем? И почему законы природы именно такие, какими мы их знаем? Почему, например, свет движется в пустоте со скоростью триста тысяч километров в секунду? Мы научились менять скорость света, но на вопрос: «А почему она такая?» – не ответили. И таких вопросов множество. Почему все частицы обладают массой покоя, а фотон – нет? Почему энергия пропорциональна массе? Почему частицы обладают зарядом?
Вся история науки – цепь попыток ответить на разнообразнейшие «почему». Но ученый начисто теряет дар речи, когда приближается к главным вопросам, не ответив на которые нельзя понять суть мироздания.
Сяо на эти вопросы тоже не ответил. Он начал доказывать, что ответить невозможно, потому что законы природы, оказывается, совершенно не связаны друг с другом. Внутренней логики в них нет.
Я решил, что Сяо вернется к этой интересной проблеме в следующей статье. Но следующей статьи не было. Пощекотав читателям нервы и выдвинув неожиданную идею о том, что нет ничего скроенного более нелепо, чем законы природы. Ли Сяо опустил руки и вернулся к ситуационному моделированию.
А сейчас он смотрел на меня с таким удивлением, будто человек, знакомый с его экологическими работами, сам по себе научная редкость.
– Как фантаста вас это могло заинтересовать, я понимаю, – сказал он.
– Вы больше ничего не публиковали на эту тему?
– Я собирался рассказать о результатах на конференции.
Конечно, как и Борзов, Ли Сяо приберег самое интересное на десерт, догадываясь, что десерта не будет. Любопытно, что приберегли Комаров и Ингрид? И вообще, что общего между этими людьми? Чем занимаются они в своей комиссии? Надо полагать, что не расследованием аварии, о которой знали заранее!
– Николай Сергеевич тоже хотел рассказать о своей работе на конференции, но заседаний нет, и Николай Сергеевич выбрал в слушатели меня.
– Я понял ваш намек, – улыбнулся Ли Сяо.
– А что? – наклонил голову Комаров. – Почему бы действительно не устроить мини-конференцию, раз уж так получилось? Вы какой доклад планировали, Леонид Афанасьевич?
– Видите ли, – сказал я, смутившись, – у меня нет заготовленной речи. Я хотел рассказать, как методы фантастики помогают в решении научных проблем. А предварительно хотел послушать несколько выступлений, чтобы выбрать проблему для себя.
– Ну, – добродушно сказал Комаров, – одно выступление вы прослушали. Или проблема гениальности не глобальна и не заслуживает внимания фантастов?
– Глобальна, – согласился я. – И проблема экологии Вселенной тоже. Но вот Ингрид глобальными проблемами не занималась. Довольно узкая тема – физика нейтронных звезд… У меня есть одна идея о причинах аварии… Мы ведь, помните, поспорили с Николаем Сергеевичем… Но эта идея не объясняет, почему Ингрид занимается нейтронными звездами,
– А почему бы ей ими не заниматься? – удивился Ли Сяо. – Ингрид увлекалась астрономией с детства. Верно, Ингрид?
Оказывается, девушка давно уже подключилась к нашей беседе – в стене светилось ее стереоизображение.
– По-моему, Леонид Афанасьевич придает своему вопросу какой-то особый смысл, – сказала она.
– Верно, – согласился я.
– Объясните, пожалуйста, – попросил Комаров.
– Позднее, – уклончиво сказал я, привычно оставляя на будущее решительное объяснение. – Я могу пользоваться информатекой?
Комаров вопросительно посмотрел на Оуэна.
– Сколько угодно, – сказал тот.
Я встал и попрощался. Уже у двери услышал голос Комарова:
– Дотошный народ эти литераторы.
7
Тишина на Полюсе фантастическая. Кажется, что если приложить ухо к стене, то можно услышать, как на другом полушарии – километрах в семи – мягко стучит телетайп в лаборатории связи.
После ужина навалилась усталость, и вечернюю сводку новостей я смотрел, лежа в постели. Было письмо и от Наташи, написанное в свойственном ей «изумленном» стиле: «подумать только», «как же ты там» и так далее.
Заснул я крепко, но тогда отчего проснулся среди ночи? Что-то застряло в мыслях, идея, вспомнить которую было невозможно – совершенно не за что уцепиться. В глухой тишине ночи будто растворились все ориентиры памяти.
Я встал – нужно было обязательно прогнать эту абстрактную тишину. Громко топал ногами, щелкал тумблером утилизатора, но звуки, производимые мной, казалось, конденсировали тишину еще больше. Тишина нарастала на звуках как на центрах конденсации. Единственное, что могло уничтожить наваждение, – звук человеческого голоса. Я поехал на эскалаторе в медотсек, рассудив, что если и есть сейчас кто-нибудь бодрствующий на Полюсе, то это дежурный.
Медотсек оказался больницей коек на сто – вероятно, проектировщики считали, что среди экипажа может начаться эпидемия. В комнате дежурного меня встретила Ингрид, пока я возился в тамбуре, умываясь и натягивая стерильную пленку, она успела приготовить кофе.
Просто удивительно, как ночь, даже если она условна, и чашка кофе заставляют откровенничать с незнакомым человеком. За полчаса я успел рассказать все о себе и о Наташе и услышал, как Ингрид ходила несколько лет назад на Пик Победы. И глупо сорвалась в пропасть. Летела почти два километра, но ничего не помнит, сразу потеряла сознание. И осталась жива. Спасло чудо: она упала на склон снежного завала и покатилась, скользя. Нашли ее быстро, откопали, сшили и склеили переломанные кости, но месяца четыре пришлось лежать без движения.
Тоскуя на больничной койке, не зная еще, удастся ли встать на ноги, Ингрид занялась нейтронными звездами. Раньше она специализировалась на квазарах. Почему нейтронные звезды? Потому что они представлялись Ингрид такими же физически ущербными, как она сама. Звездные огарки, которым ничего не осталось в жизни… Как и ей.
– Это я на ваш вопрос отвечаю, – сказала Ингрид. – Помните, вы спросили за ужином?
Я кивнул. Я думал о другом, знал, что мысль появится, только ждал толчка. И дождался. Будь со мной моя картотека, я бы уже давно обо всем догадался. Конечно, это было в фантастике! Именно нейтронные звезды. Рассказ был опубликован лет сорок назад. Хороший рассказ, яростный, от души. И был забыт, как большинство таких рассказов, – отличный по мысли, он был написан рукой дилетанта. Автор был неплохим астрофизиком, но никудышным литератором.
– Извините, Ингрид, – сказал я. – Вспомнилось кое-что…
– Из области фантастики?
– Да… Старый рассказ. Вам это может быть знакомо… нейтронная звезда как носитель разума. Солнце, сжатое до размеров небольшого городка. Немыслимое давление заставляет нейтроны слипаться друг с другом. Возникают длинные нейтронные цепочки – нейтронные молекулы. Неорганическая жизнь. Вообще непонятно какая жизнь. Для меня непонятно… Но жизнь. Вся звезда становится единым мозгом. В ее сверхпроводящем и сверхтекучем теле все нейтронные молекулы оказываются связанными информационной цепью сигналов. Огромный мозг в черепной коробке размером двадцать километров. Мозг, для которого наша Земля – ничто, пустота, сквозь которую можно пронестись, не заметив… И однажды звезда осознает себя, начинает быть… Звезда пробуждается в полном и жутком одиночестве. Голове без туловища легче. И даже человеку без людей – ведь у него остается Земля. А здесь ничего – космос на десятки световых лет. В рассказе этот разум… покончил с собой. Автор хотел сказать – невозможно жить в одиночестве. Разум сам по себе, – ничто…
– Кто это написал? – заинтересовалась Ингрид.
– Горбачев. «Дальние поля».
– Горбачев, – изумленно сказала Ингрид. – Это же…
– Был такой астрофизик.
– Я и не знала, что он писал фантастику.
– В молодости. Прошло ведь сорок лет.
– Да, сейчас Владимир Гдалевич стар. Потому его и нет здесь, на Полюсе.
– А должен был быть? – удивился я.
– Горбачев очень хотел полететь на конференцию. Он мой учитель. После той истории в горах… Я работала у Горбачева в Киеве.
– Вы не знали, что Горбачев писал рассказы, а я не знал, что он жив. Спасибо за информацию. Еще один камень в фундамент моей гипотезы.
– Она у вас пока на уровне фундамента? – сказала Ингрид.
Я неопределенно пожал плечами и встал. Спать мне уже не хотелось. «Утром, – подумал я, – приду и расскажу Комарову и Борзову историю их эксперимента». Осталось немногое – побывать в обсерватории, а потом хорошо подумать, сцепить звенья рассуждений так, чтобы никто не смог расцепить их.
Выходя, я бросил взгляд на панель следящей биосистемы. Шесть глазков трепыхались зеленым светом. Никто не спал на Полюсе в эту ночь. Кроме Стокова, конечно.
8
В обсерватории ничего не изменилось. Все телескопы с прежним упорством изучали ничто. Теперь-то я догадывался, что они искали. Хотел убедиться.
Я отыскал в памяти компьютера список нейтронных звезд на расстоянии до десяти световых лет от Солнца и вывел его на экран дисплея. Список оказался куцым – всего восемь звезд, случайно обнаруженных пролетавшими экспедициями.
Одна из нейтронных звезд в созвездии Дракона и была тем объектом, который так интересовал членов уважаемой комиссии. К этой звезде ушел импульс, после которого «Конус» стал грудой металла, а Полюс лишился воздушной оболочки. И ставился эксперимент с ведома Совета координации. Специально к его окончанию (возможность аварии учитывалась, но надеялись, конечно, на лучшее) было приурочено открытие конференции.
Я отыскал на пульте селектор и вызвал медотсек. Как я и предполагал, вся компания была в сборе. Будто и не расходились после ужина.
Кажется, я прервал на полуслове речь Комарова – он застыл с поднятой рукой, белая грива свесилась на глаза, и он откинул волосы величественным жестом.
– Это вы, Леонид Афанасьевич, – сказал он недовольно, и я его вполне понял. Задача перед комиссией трудная, получилось далеко не все, а может, и вовсе ничего. А тут появляется какой-то литератор, вообразивший, что разберется в сложнейшей проблеме без посторонней помощи.
– Извините, – сказал я. – У вас заседание?
– Нет, – ответил Комаров. – Просто бессонница. Как и у вас.
– Итак, Леонид Афанасьевич, – спросила Ингрид, – ваша гипотеза поднялась над уровнем фундамента?
– Не гипотеза, – сказал я. – Теперь я точно знаю.
Они переглянулись. Короткий обмен взглядами, даже Оуэн не остался в стороне. И улыбки. Они так и не приняли меня всерьез. Ни меня, ни метод. Ну хорошо.
– Думаю, – сказал я, – что все началось с работ Борзова. Статистика гениев. Если Николай Сергеевич прав, то эволюция человечества тормозится. Почему? Кое-что можно понять, прочитав статьи Ли Сяо. Изучая природу, люди веками отвергали многие вопросы как ненаучные. Считалось бессмысленным спрашивать: почему ускорение пропорционально силе? Почему сохраняется энергия?.. Но вот люди начали изменять законы природы. И оказалось, что нельзя развивать науку, не ответив на все эти еретические «почему». А ответов нет… Ли Сяо так и не нашел единой системы в законах природы. Почему? В его статьях об этом ничего нет. И я подумал: Ли Сяо работу закончил, но не опубликовал. Он доложил о результатах на заседании Совета координации. Так?
Имел я в конце концов право задать один прямой вопрос? Пусть Сяо ответит, и я продолжу рассуждения.
– Так, – улыбнулся Ли Сяо.
– Стали думать вместе… Не берусь воссоздавать логику появления идеи, я ведь дошел до нее методами фантастики, пропустив этапы, занявшие, вероятно, около года…
– Полтора, – вставил Ли Сяо.
– Полтора… А вывод был такой. В законах природы нет единства, потому что они искусственны. Давно, задолго до возникновения рода людского, законы мироздания были иными, более стройными. Все законы природы объединяла система, возникшая в момент большого взрыва Вселенной двадцать миллиардов лет назад. Но когда-то во Вселенной впервые возникла жизнь… Разум… Потом еще… И как мы сейчас, древние цивилизации начали изменять законы природы. Но мы на пороге, а они успели многое. Причем каждый разум действовал в собственных интересах. Одному для межзвездных полетов понадобилось ускорить свет. Другой пожелал изменить закон тяготения. Третий занялся переустройством квантовых законов… И мир менялся. Как мы когда-то оправдывали уничтожение лесов, так и те, могущественные, оправдывали нуждами развития этот хаос, приходящий на смену порядку. На каверзные «почему» о массе фотона, скорости света можно было легко ответить тогда, но впоследствии эти вопросы действительно потеряли всякий смысл. Какая логика в хаосе? Из гармонии законов природы возникла их свалка. Вот так… Мы с вами живем в пору экологического кризиса, захватившего всю Вселенную. Когда-нибудь Вселенная вновь сожмется в кокон и затем взорвется для очередного цикла, и тогда новые законы природы будут опять едины. Но любоваться их гармонией будет некому. Мы-то живем сейчас…
Исподволь нараставшее ощущение жути прорвалось лавиной, захлестнуло, понесло… Раньше в моих рассуждениях была только логика – не до эмоций. Но эта фраза… Мы-то живем сейчас. Где?! Много раз я описывал в рассказах ощущения человека, неожиданно понявшего, что его открытие может принести людям гибель. И лишь сейчас понял, насколько мои описания были приблизительны и бедны, а то и попросту неправдоподобны. Пожалуй, я и свое мгновенное ощущение ужасности собственного предположения не смогу описать четко. На поверхности билась, как зверь в агонии, мысль: «Не может этого быть! Мало ли куда заведет логика!» Сейчас Комаров скажет «ерунда». Сейчас скажет…
Но меня никто не прерывал, а сам я просто боялся остановиться, чтобы не сбить мысль, куда бы она меня ни завела.
– Потому и исчезли гении в науке, – я говорил теперь медленно, с паузами. – Гений – это вершина чисто человеческого метода познания мира. Вершина нашей, человеческой, логики. А какая логика в свалке? Мы должны узнать, что было раньше, когда человечества, да и самой Земли не существовало. Кто расскажет, как выглядела Вселенная, не обезображенная вмешательством разумных? Только цивилизация, которая видела все и, возможно, сама помогала превращать Вселенную в свалку. Как найти такой разум? Ответ подсказал Горбачев. Нейтронная звезда, старушка с миллиардолетней биографией…
Я замолчал и будто впервые увидел, что говорю не в пустоту, что меня слушают люди. Комаров качал головой, Борзов шептался с Ингрид, а Оуэна и вовсе не было в комнате – я не заметил, когда он ушел. Один Ли Сяо слушал внимательно и доброжелательно.
– А вы оптимист, Леонид Афанасьевич, – сказал Комаров. – В этом, можно сказать, психологическая инерция современных фантастов: все они сплошь оптимисты.
– Это плохо?
– Это прекрасно! Но именно оптимизм не позволил вам правильно разобраться в проблеме.
Меня как ударило. Значит, я неправ! Это замечательно! Но… При чем тогда мой оптимизм?
– Идите к нам, – сказал Комаров. – Что это за разговор – на расстоянии?
И я пошел. По пути все поворачивал рассуждения туда и сюда – все было крепко. Какой уж тут оптимизм – кто-то создал из Вселенной свалку, а мы живем в ней, да еще вынуждены расчищать. Попробуйте разобраться в логике мусорной кучи! Что-то, конечно, поймете – вот обломки реактора, а это коробка из-под сардин, а здесь почти целый стереоаппарат. Но никогда не видев неповрежденного реактора, вы решите, что он таким и должен быть. Вы твердо убеждены в пресловутой логике конструктора-природы, убеждены, что все так и было с момента большого взрыва, и вы просто по тупости своей не понимаете всех причин и следствий. Разум могуч, со временем разберемся! Не разберетесь.
Ведь вы не подозреваете о том, что кто-то, безразличный к будущему, когда-то еще до вашего рождения крушил логику мироздания, приспосабливал гармонию законов природы для своих очень важных, но все же личных целей…
Я ввалился в медотсек, можно сказать, по макушку наполненный злостью на тех, кто оставил нам изуродованную и даже красивую в своем уродстве Вселенную. Мы-то другой не знали.
– Садитесь, – предложил Комаров, – и выдайте Николаю Сергеевичу проигранные вами сто пиастров.
– Если я проиграл, то почему сто, а не двести?
– Вы проиграли наполовину. Относительно экологического кризиса в нашей области Вселенной вы совершенно правы. Но в остальном вы излишне оптимистичны. По-вашему, мы ищем контакта, чтобы расспросить эту нейтронную старушку о том, что она видела на заре, так сказать, туманной юности? Такое любопытство было бы замечательно… Но дело серьезнее. Люди вовсе не тупеют. Но гениальных открытий действительно нет. Дело в том, что мы достигли потолка для мышления нашего типа. Из-за этой проклятой свалки законов мы никогда ни черта не поймем больше в нашем мире. Не из-за тупости нашей, а потому, что нужен иной тип мышления. Законы Вселенной разобщены. Есть явления, мимо которых мы, люди, всегда проходили, не замечая, – эти явления лежат вне нашей логики. А где-то иной разум, возникший в принципиально иных условиях, познает мир по-своему и знает то, что мы в принципе знать не можем. Но не подозревает о том, что нам кажется совершенно элементарным. Природа познаваема, но чтобы познать ее, недостаточно одного разума. Контакт, Леонид Афанасьевич, не любознательность, а средство спасения разума как вида.
– И вы обратились к разумной нейтронной звезде…
– Ерунда все это, – отрезал Комаров. – Разумная звезда – нонсенс. Разум развивается как сообщество, а не как единый организм. Для развития нужны конфликты, в том числе и социальные.
– Погодите, – сказал я. – Но вы-то все же…
– Нейтронная звезда, – назидательным тоном сказал Комаров, – не может быть разумной как целое и, значит…
– Значит, вы обратились не к ней, а к ним, – сказал я, и Комаров замолк на полуслове. Все-таки он никак не привыкнет к тому, что профессионал-фантаст может до многого дойти быстрее, чем профессионал-ученый. Давно я не ощущал такой ясности в мыслях, давно не чувствовал такого острого желания спорить и доказывать. Ну хорошо. Я скажу вам так, с ходу.
– Не к ней, а к ним, – повторил я. – Если нейтронная звезда не может быть мыслящим индивидом, то она есть общество мыслящих. Давайте рассуждать… Когда погружаешься в недра нейтронной звезды, условия меняются буквально с каждым миллиметром. Опустившись на метр, вы попадаете в совершенно иной мир. Значит… Применим прием многоэтажности… Не знаете? Это из теории фантастики, в которую вы не верите. Так вот, в недрах нейтронной звезды существует множество цивилизаций на каждом уровне. Существо из одного разумного слоя не может ни подняться, ни опуститься в другой слой – оно или распадется, или будет раздавлено. Оно может перемещаться только на своем уровне, на поверхности своей сферы. Двухмерные цивилизации, вложенные одна в другую, как матрешки. Миллионы, миллиарды цивилизаций в одной звезде! Да об этом роман можно написать. Миллионы цивилизаций, и в каждой миллионы существ со своими проблемами. Понять Друг друга им трудно, а понять нужно, иначе – вырождение, гибель. У тех, что обитают в верхних слоях звезды, мало энергии, но им доступен космос. Внутренние цивилизации более замкнуты, их интересы ограничены – ведь они ничего не знают о космосе, о Вселенной. Может, действительно не обошлось без трагедий. Какая-то цивилизация не пожелала сотрудничать с соседями и погибла. Распались цепочки нейтронных молекул… Со временем они все же нашли общий язык, иначе погибли бы все. И тогда? Новые проблемы… Свой-то мирок ясен, но вне его – ужасающая огромность и пустота, которая и есть мир… Звезды? Планеты? Откуда им знать, что такое звезды? Обычная звезда, такая, как Солнце, для них – пустота… Им не покинуть своего плена, ловушки, которую они зовут родиной. Что делать? Выход один – контакт. Хотя бы попытка…
– Вы действительно сейчас это придумали? – спросила Ингрид. Отличный вопрос, на любой читательской конференции его задают сразу после решения показательной задачи.
– Что в этом удивительного? Существует метод. Фантасты им пользуются издавна, а специалисты-ученые считают дилетантством и смотрят свысока. Они никак не хотят признать, что при столкновении с новым даже в своей узкой области профессионал-ученый не лучше профессионала-фантаста, владеющего методами фантазирования.
– Мы здесь все, в общем, специалисты, – тихо сказал Ли Сяо.
Повисло молчание. В то, что дилетант может иногда дать фору специалисту, никто не верил. И я ушел. Я действительно устал и хотел спать. Ночь была длинной, разговоры – трудными, но теперь мне почти все было ясно.
