Текст книги "Бомба замедленного действия"
Автор книги: Павел (Песах) Амнуэль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
а) меняется (периодически!) масса пульсара – нейтронной звезды;
б) меняется (также периодически) величина постоянной тяготения.
Льюин склонялся ко второй гипотезе и приводил расчеты. Нужно сказать, А. А., что обе гипотезы более чем дискуссионны.
…В 1999 появилась работа Льюина с большим коллективом соавторов – описание конструкции прибора, на котором были
начаты эксперименты по обнаружению возможных изменений
постоянной тяготения. В работе содержались идеи, явно
принадлежавшие Льюину, а не соавторам – сугубым, так сказать,
технарям от физики. Одна из идей – возможность управления
постоянной тяготения…
…Примерно тогда же Льюин начал сотрудничать с комитетом «Ученые за мир». Комитет – общественная организация, но его члены неоднократно привлекались к работе в различных подкомиссиях ООН, работа которых была связана с контролем над вооружениями. Льюин методично исследовал развитие систем ракет и противоракет в девяностых годах (американская система «Пэтриот», израильский «Хец» и другие) и показал, что наступит момент, когда эволюция антисистем вооружений выйдет из-под контроля человека. В дальнейшем системы будут развиваться самостоятельно, и никакие переговоры и соглашения не смогут этому помешать. Отсюда вывод: либо срочно договариваться о полном разоружении, либо не делать вид, что переговоры что-то значат, не нужно обманываться самим и обманывать народы…
…Возможно, А. А., эти работы Льюина повлекли ответные меры со стороны АНД, не исключена возможность шантажа (впрочем, наши эксперты не знают, чем можно шантажировать Льюина). Как бы то ни было, после 2002 года Льюин ни разу не выступал по проблемам мира…
…Научные публикации Льюина в последние годы связаны с исследованием изменений постоянной тяготения. Вероятно, такие изменения – на уровне примерно десяти в минус шестнадцатой степени – реально существуют. В лабораторных условиях они впервые были зафиксированы группой Бутлингера в МТИ. Год спустя результат был повторен в МГУ Стершневым, который показал, что постоянная тяготения не только меняется, но имеет характерное время изменения. Именно Льюин в дальнейшем провел теоретический анализ и доказал, что это время не связано ни с какими земными или космическими процессами негравитационной природы…
…Вероятно, анализируя биографию Льюина, нужно обратить внимание на 2002 год (А. А., внимание!). Именно тогда наметился сдвиг в публичных высказываниях Льюина. Отразилось это и на научной деятельности – последние работы чрезвычайно академичны и граничат со схоластикой…»
* * *
Половины текста Воронцов не понял. Писали явно два человека. Один давал сугубо научную характеристику деятельности Льюина, и понять его было трудно, а другому принадлежали интерпретации и размышления.
В Публичной библиотеке Воронцов обычно резервировал себе столик в центре общего зала. Он заказал микрофиши с документов слушаний Конгресса за 2002 год и обратился к памяти библиотечного банка данных с просьбой разыскать фирму. Товарный знак он изобразил на экране световым карандашом и не был уверен, что изобразил точно. Получил ответ: «Фирма не зарегистрирована». Воронцов подумал, что поставил вопрос не совсем корректно: фирму могли уже ликвидировать. Он послал вторичный запрос и занялся микрофишами.
«Почему скомпроментировали Коули? – думал он, сбрасывая очередной микрофиш и заменяя его следующим. – Она знает о Льюине нечто, чего не следует знать другим? Другим – кому? Портеру? Мне? Что общего у Коули с Льюином? Красивая женщина. Льюин был женат, жена умерла… Господи, как это банально и бездарно.»
Раздумывая, Воронцов едва не пропустил нужную информацию. Дело о растрате слушалось 17—19 мая 2003 года под председательством сенатора Бэрли. Речь шла об одном из отделов Прогностического центра Конгресса. Четырнадцать миллионов долларов, предназначенных для исследования будущего слаборазвитых стран, были по неизвестной причине истрачены на субсидирование некоей фирмы, проводившей социологические опросы населения. Фирма была частной и касательства к отделу не имела. Деньги были переданы с ведома председателя Прогностического центра сенатора Крейга, хотя сам Крейг на заседании уверял, что слышит об этой фирме впервые и никаких документов на передачу денег не подписывал.
Дело читалось как детектив. Сенатор денег не давал, но на счет фирмы они поступили и были истрачены. К тому времени, когда растрата обнаружилась – это сделала инспекторская группа Конгресса – фирма закончила исследования и была ликвидирована, как и ее счет в банке, на котором не оставалось ни единого цента. Президента фирмы – некоего Остина Бакстера – вызвать на допрос не смогли, поскольку такого человека не существовало в природе. Конкретные фамилии служащих фирмы или людей, с которыми фирма работала, не упоминались.
Слушание закончилось ничем. Против таинственного Бакстера возбудили уголовное дело, которым занялось ФБР. Обсуждение меры наказания для сенатора Крейга перенесли на закрытое заседание, и соответствующего микрофиша в стопке, естественно, не было.
Прекрасно понимая уже, что он увидит, Воронцов вызвал ответ на запрос о товарном знаке. Так и оказалось – знак принадлежал частной социологической фирме «Лоусон», которая была зарегистрирована в 2001 году и два года спустя прекратила существование после того, как были исчерпаны финансовые возможности и завершено исследование, ради которого фирма создавалась.
Когда Воронцов покинул зал библиотеки, у него болела голова, он понятия не имел, что делать с отдельными звеньями. Возможно, все это не имело отношения к Льюину.
Воронцов зашел в аптеку, попросил таблетку от головной боли. Кто является большим дураком – он или Портер? Скорее всего, он, Воронцов, потому что упустил какую-то важную деталь. Так ему показалось. Голова перестала болеть, но навалилась усталость – он почти не спал ночью. «Домой», – решил Воронцов и направился к машине, которую приткнул за углом здания библиотеки.
Отъезжая со стоянки, вспомнил, что одной части поручения Портера не выполнил, запутавшись в дискуссиях конгрессменов. Список профессий. Кое-какие профессии людей, опрошенных фирмой, упоминались. Воронцов вспомнил, что были среди них инженеры, политики, музыканты… Да, музыканты тоже.
Вытащить машину из потока было нелегко – близился конец дня, на улицах начали возникать обычные заторы. Но все же минут через двадцать Воронцов снова вошел в библиотеку и затребовал тот же комплект микрофишей. Он пустил считывание и быстро добрался до нужной пластинки. То есть – ему показалось, что добрался. Микрофиш содержал слушания о бюджете подкомиссий. Он вернулся к предыдущему – это было юбилейное заседание по поводу пятидесятилетия сенатора Мак-Ки. Позвольте, но… Только сейчас Воронцов обратил внимание на номера пластинок. Нужного номера попросту не было.
* * *
«Музыковед Жаклин Коули участвовала в работе фирмы „Лоусон“. Может быть? Может. Ну и что? Она лично знала Льюина. Как это связано?»
Воронцов стоял у окна, постукивая пальцами по стеклу. Лента Гудзона была серой, отражала серость неба, покрытого низкими тучами. Сейчас пойдет дождь, наверно, такой же мелкий и нудный, как в Москве. Воронцов подумал, что не высидит целый вечер в квартире один. Прочесть то, что передаст в восемь часов Портер, можно с любого компьютера. Например, в компьютерном зале Пресс-клуба.
Ливень разразился, когда Воронцов выруливал на стоянку перед клубом. Машина будто погрузилась на дно моря. Вот сейчас перед ветровым стеклом появятся стайки рыб. Выходить из машины смысла не было.
А может ли быть, чтобы за ним кто-то следил? То, что микрофиш был изъят, означало, по крайней мере, что Воронцовым интересуются. Почему? Он не сделал ничего, противоречащего законам. И не сделает. Он журналист и собирает открытую информацию. Прятать ему нечего.
Ливень прекратился так же неожиданно, как начался, и Воронцову с трудом удалось, минуя глубокие лужи, перебраться на тротуар. Часы в холле показывали без пяти восемь. Пора.
Воронцов прошел в компьютерный зал – журналисты и в клубе не могли обойтись без оперативной информации. Ему повезло – не все терминалы были заняты. Стараясь не ошибиться, он набрал код. Текст пошел, едва он нажал на «ввод».
«Алекс, запоминайте, информация стирается по мере того, как вы ее читаете. Сделайте ксерокопию материала о слушании в конгрессе. Найдите данные о Джеймсе Скроче – генетике, погибшем четыре года назад. Скроч и Льюин знали друг друга, очевидно, вместе работали. Очень срочно. Новую информацию получите завтра в восемь утра по коду (запоминайте) 332/54@-BAD. 88.»
Текст бежал по экрану довольно быстро, Воронцов едва успевал запоминать. Наконец, остались слова «Файл не содержит информации».
* * *
Очень утомительно – думать об одном, а разговаривать о другом, изображая заинтересованность. В ресторане к Воронцову подсели Крымов и Зеленков из «Московских новостей». Оба удивились, что Воронцов до сих пор не слышал о трагедии в Африке. «Где я могу ночью, – думал он, – найти информацию об этом Скроче? Впрочем, это здесь скоро ночь, в Москве наступает утро. Ире вставать в семь…»
– Днем сообщили сразу два агентства, – говорил Зеленков. – Ты действительно не слышал? Совет безопасности уже собрался, журналистов не пустили, сообщение будет в полночь – ждем. Якобы намибийцы напали на южноафриканский город Апингтон и учинили разгром. Сотни убитых. Хортес принял меры – неясно, какие. Представитель Виндхука утверждает, что это провокация. Наверно, он прав. Зачем Намибии этот конфликт? Но факт есть факт – Иоганнесбург без предупреждения дал ракетный залп по намибийским приграничным областям. Часть ракет несла тактические ядерные заряды.
– Одна, – коротко вставил Крымов.
– Может, и одна, – согласился Зеленков. – Она и взорвалась над территорией ЮАР в двухстах километрах от Апингтона, где-то в районе реки Оранжевой. Хорошо еще, что там пустыня. Но все же немало людей погибло. Ядерный взрыв! Намибия обратилась в Совет безопасности.
– Третий взрыв в атмосфере за пять лет, – хмуро сказал Крымов. – Когда Штаты и Союз были нашпигованы атомным оружием, ничего такого не происходило. А сейчас… Теоретики в ООН обсуждают, что бы случилось, если бы ракета достигла цели.
– Какой цели? – спросил Воронцов, отвлекаясь от своих мыслей.
– Судя по траектории, это Виндхук.
– Была бы война, – Зеленков тоже помрачнел. – Алексей, ты будешь давать Льву материал?
– Конечно, – сказал Воронцов. – Честное слово, ребята, я ни о чем не знал. Лев дал мне поручение, и я влез в него, кажется, глубже, чем следовало.
– Секрет? – оживился Зеленков.
– Какой секрет… Выяснить, почему некий физик Льюин переметнулся от «голубей» к «ястребам».
– Кому это сейчас интересно? – удивился Зеленков.
– Вам так и не удалось с ним связаться? – поинтересовался Крымов.
– Удалось. Но говорить он не пожелал. Прежде чем покинуть клуб, Воронцов зашел в компьютерный зал и вызвал список ведущих специалистов университета штата Нью-Йорк. Генетиков было несколько, но только один имел звание профессора. Некий Джордж К. Сточерз.
Остановив машину у ближайшего таксофона, Воронцов зашел в кабину и полистал телефонный справочник. Время было не позднее, у Сточерза ответили сразу. В таксофонах еще не установили видеокамер, и Воронцов не видел лица собеседника.
– Профессор Сточерз?
– Да. Кто говорит?
– Прошу извинить за беспокойство. Я корреспондент российской газеты «Сегодня». Воронцов. Мне бы хотелось с вами побеседовать.
Короткая пауза.
– Я не очень представляю себе…
– Объясню, профессор. Мы готовим публикацию о достижениях современной генетики, и нас интересуют работы Джеймса Скроча. И его судьба – чисто по-человечески. Он ведь погиб… Возможно, вы его знали?
– Конечно. Скроч… Господи, он был… Ну, хорошо. Приезжайте.
– Когда вам удобно, профессор?
– Да сейчас!
– Буду у вас через полчаса, – сказал Воронцов.
* * *
Сточерзу было под пятьдесят. Выглядел он молодо, но был совершенно сед. Минут десять они приглядывались друг к другу и вели пустой разговор о нынешней осени. Жена Сточерза оставила их одних в гостиной, разлив по бокалам напитки. Кофе Сточерз приготовил сам.
– Мистер Воронцов, – сказал он, отхлебнув из чашечки, – я никогда прежде не говорил с русскими журналистами. С биологами знаком. Если вы не возражаете, мы вернемся к этой теме позднее, когда вы напишете о Джеймсе. Ведь вы за этим приехали? Честное слово, – не удержался он, – ни один наш репортер не позволил бы себе тратить время на посторонние беседы. Несколько заранее продуманных вопросов – и до свидания.
– У меня нет заранее продуманных вопросов, – признался Воронцов. – Я знаю, что Скроч был хорошим генетиком и погиб четыре года назад.
– Скроч был талантливым генетиком. Я работал с ним, у нас есть несколько общих публикаций.
– Как он погиб?
– Его вызвали на некую биологическую базу для проведения экспертизы. Он не вернулся. Жене сказали, что он погиб во время эксперимента. При каком эксперименте может погибнуть генетик? Не знаете? Если хотите знать мое мнение – не исключаю, что Джеймс жив и ведет исследования на какой-нибудь секретной базе у военных.
– Вы сказали, профессор, что он был талантлив.
– Безусловно. Ведь это он открыл запирающий ген.
– Простите, профессор, если не возражаете, я включу диктофон, чтобы потом не ошибиться…
– Странный вы человек, однако! Я был уверен, что вы включили диктофон, едва переступили порог. Вы ждали моего разрешения?
Воронцов улыбнулся и положил коробочку диктофона на стол.
– Так вы не знаете о запирающем гене? – спросил Сточерз. – Я дам вам оттиск из «Сайентифик Америкэн», там обо всем написано достаточно популярно. Скроч выделил ген, без которого никакой белок не будет синтезироваться. Если удалить этот ген, то ДНК при всей ее дикой сложности станет просто органической молекулой, цепочкой атомов, жизни в ней не будет. Понимаете? Скроч назвал этот ген запирающим. В последние дни перед исчезновением он работал над тем, чтобы выяснить – действует ли ген только как выключатель программы репликации или несет еще и определенный наследственный признак.
Сточерз придвинул к себе диктофон и говорил, как лекцию читал.
– Без запирающего гена жизнь возникнуть не может. И если этот ген несет какой-то наследуемый признак, то не может быть и жизни без этого признака. Пытались найти запирающий ген у животных – начиная с простейших и кончая приматами. Я и сам искал. Пока никакого результата. Возможно, у них нет запирающего гена. А у человека есть. Следовательно, должен существовать некий характерный именно для человека наследуемый признак. Какой?
– Прямохождение, – сказал Воронцов, поняв, что если не подыграет, Сточерз еще долго будет рассказывать о запирающем гене. – Или способность трудиться. Труд сделал обезьяну человеком.
– Господи, какое еще труд? Труд – явление социальное. Бездельников в этом мире более чем… Подумайте еще.
– Речь.
– Мистер Воронцов, вы что, появившись на свет, уже умели говорить? Браво!
– Как я понимаю, – сказал Воронцов, – Скроч потратил некоторое время, чтобы разобраться. А вы хотите, чтобы я сразу…
– Ничего я не хочу, я просто дразню ваше воображение. Ну, хорошо. Агрессивность – вот что кодирует и передает по наследству запирающий ген. Вот без чего нет жизни. Ясно?
– Неясно. Агрессивны и животные, а у них, вы сами сказали, запирающего гена нет.
– Животные убивают, чтобы выжить. К тому же, не все. И почти никогда не нападают на особь своего вида. А сколько себе подобных убил человек вовсе не из-за инстинкта самосохранения?
– Профессор, – грустно сказал Воронцов, посмотрев на часы, – до полуночи оставалось двадцать минут. – это тема для философов, психологов, кого хотите, и споры об этом ведутся не один век, ничего нового тут нет. Одни считают, что человека сделал труд, другие – что человек по природе агрессор. Что тут нового? И при чем здесь Скроч?
– Мистер Воронцов, речь о генетике, и только о ней. Я удивлен. Вы пришли говорить о Скроче, но не знаете ни о его работах, ни о том, что делается в этом направлении в России. Скроч показал, что запирающий ген – это ген агрессивности. Опыты, естственно, повторили. Две группы в России и одна – на Украине. И вывод был тем же. Доказано: если нет агрессивности, нет и жизни. Философия и психология здесь ни при чем. Мой коллега Рокотов из Санкт-Петербурга как-то прислал мне книжку. Польский фантаст Лем. Естественно, перевод на английский. Роман, в котором агрессивность…
– «Возвращение со звезд», – подсказал Воронцов.
– Я прекрасно помню! Потом я и у наших фантастов обнаружил аналогичные идеи. В том романе…
– Знаю, людей лишили агрессивности, и получилось нечто ужасное.
– Нечего не могло получиться! Агрессивность можно пригасить на время, причем с необратимыми последствиями для организма. Но искоренить агрессивность в зародыше невозможно. Ясно?
– Вполне, – сказал Воронцов. Сточерз встал. – Есть ли у вас конкретные вопросы, господин Воронцов?
Задавайте. Если нет – спокойной ночи. Когда будете более подготовлены, приходите еще.
Воронцов встал тоже.
– Извините, что побеспокоил.
– Вы узнали то, что хотели? Я так и не понял истинной цели вашего визита. Интерес к личности Скроча – не то. Я о нем и не рассказал толком. Так что же?
– Честно? Я и сам не знаю. Пытаюсь разобраться в одном деле, и меня вывели на Скроча. Теперь я думаю, что вывели по ошибке.
– Жаль. В прихожей Воронцов не выдержал. – Так вы считаете, профессор, что сегодняшний взрыв в Африке – естественное явление? Следствие агрессивности, без которой нам не жить?
– Это сложная проблема, – медленно сказал Сточерз. – Люди должны жить. И если они хотят убить себя, их нужно заставить не делать этого, а чтобы заставить, тоже нужна агрессивность. Балансирование на острие. Я лично готов агрессивно бороться против любого варварства. А мой бывший друг Льюин делает все наоборот, и в этом, наверно, тоже есть логика.
– Кто? – выдохнул Воронцов.
* * *
Пришлось начинать заново. Воронцов рассказал все. Сточерз слушал внимательно, не перебивал, изредка кивал или качал головой. Когда Воронцов рассказал об исчезнувшем микрофише, он поднял брови:
– Думаю, что ваши выводы…
– Я не делал выводов!
– Ваш рассказ эмоционально окрашен, а это уже вывод.
– Я не робот и не могу…
– Я ведь вас не обвиняю. Думаю, что Портер прав, и психология ни при чем. Личная трагедия Льюина не могла повлиять на его поступки. Версия вторая – шантаж. Она тоже не проходит.
– Почему? Мисс Коули, например.
– А что Коули? Напротив, история с Коули убеждает, что Льюина не шантажировали.
– Меня не убеждает.
– Судите сами. Допустим, Льюина вынудили выступить. Коули знала об этом. Доказательств у нее нет, иначе она не ждала бы Портера, чтобы выложить их. А без доказательств она может рассчитывать только на прессу. На того же Портера. Она должна была обратиться в газеты значительно раньше. Не обратилась – значит, не хотела говорить об этом. Или говорить было нечего. Льюин действовал по своей воле.
– Зачем же ее тогда…
– Она знала, что произошло с Льюином. И причина глубже, чем вам кажется. Мы этой причины просто не знаем. А мисс Коули знает.
– Да при чем здесь вообще мисс Коули? – воскликнул Воронцов.
– Вы сказали, что в пропавшем микрофише среди прочих профессий упоминались и музыканты. Сейчас я проведу эксперимент и почти уверен, что он удастся. Вы сказали – скрещенные стрелы и знак вопроса. Опросы потребителей давно стали нормой. Чуть ли не ежедневно обнаруживаешь в почтовом ящике какой-нибудь опросный лист. У меня их накопилось не меньше сотни.
– Вы хотите сказать, что именно опросник фирмы «Лоусон» связывал Льюина, и Коули, и даже вас, профессор? Не слишком ли это эфемерно?
Сточерз полез в нижний ящик письменного стола, выбросил на пол десяток коробочек с дискетами, достал несколько пластиковых пакетов, положил на стол и пригласил Воронцова придвинуться ближе.
– Не торопитесь, – сказал он. – Сначала нужно установить, что такая связь вообще существует. Вы сами не догадываетесь?
Воронцов пожал плечами. Он действительно не видел в этом логики. С одной стороны – опросные листы, рассылавшиеся уже несуществующей фирмой, с другой – причина поведения Льюина. Сточерз быстро перебирал листы, пальцы у него были длинными и тонкими. Очень музыкальные пальцы. Воронцов старался не двигать головой: в затылке неожиданно возникла резкая боль. Он знал это свое состояние – усталость и напряжение. Сейчас нужно посидеть неподвижно и по возможности ни о чем не думать.
– Вот, – сказал Сточерз, извлекая из пачки большой лист. Передав бумагу Воронцову, он вышел из комнаты. В правом верхнем углу листа были оттиснуты скрещенные стрелы и знак вопроса. «Фирма „Лоусон“ убедительно просит… важное социологическое исследование… в интересах потребителей…» Все как обычно. А вопросы? Господи, чего только нет! Больше сотни вопросов, и все о разном. Тенденции развития энергетики… Что, по-вашему, нужно построить на Северном полюсе (список – от военной базы до дансинга)… Будет ли опера популярна в XXI веке? Ну и что? О популярности оперы Жаклин Коули могла бы поговорить, но что она знает об энергетике?
Вернулся Сточерз, протянул Воронцову таблетку и стакан воды.
– Выпейте, – сказал он, – и закройте на минуту глаза. Все пройдет… Я же вижу: у вас разболелась голова.
Спорить Воронцов не стал. Но и глаз не закрыл – следил, как генетик читает лист фирмы «Лоусон».
Затылок будто сдавили крепкими пальцами. Этот симптом тоже был знаком. Теперь станет легче.
– А разве не счастливая случайность, – сказал он, – что вы не выбросили этот лист?
– Никакой случайности, – улыбнулся Сточерз. – Что, легче стало? Я по образованию медик и неплохой диагност. Это вы действительно можете считать счастливой случайностью. А лист… Я их никогда не выбрасываю. Никогда не отвечаю. Никогда не отсылаю. Храню здесь.
– Зачем? – удивился Воронцов.
– Потому что письменные опросы обычно проводят для правительственных учреждений подставные фирмы. Многим неизвестно, а я знаю, сам когда-то участвовал в таком деле. Цель опросов обычно вовсе не та, что указана вот здесь… И вопросы примерно на треть – липа, чтобы сбить респондента с толка. В такие игры я не играю. А листы храню. На досуге пытаюсь разобраться, в чем истинная цель опроса.
– Вот как, – пробормотал Воронцов.
– Обыватель уважает опросы, ему кажется, что его мнение что-то меняет. Отвечают обычно четко и быстро.
– А этот лист…
– Наверняка попытка прогнозирования. Слишком много вопросов связано с тенденциями, с будущим. Прогнозирование чего – это установить труднее. Сразу не скажу, нужно анализировать. Любопытно узнать, кому еще рассылались такие листы. Мисс Коули – почти уверен. Конечно, Льюину – здесь должна быть связь. Скрочу, о котором вы, видимо, уже забыли.
– Но ведь он погиб задолго до…
– Погиб? Ну-ну… Вряд ли ваш Портер приплел Скроча просто так.
– Можно сделать копию этого листа?
– Конечно, вот ксерокс. И знаете что – вам нужно отдохнуть. Спасибо, что заехали ко мне. Как ваша голова? Сможете доехать сами?
– Вполне. Все нормально.
– Позвоните завтра… Кстати, на свежую голову попробуйте вспомнить, какие профессии перечислялись в микрофише. Нет, не сейчас, наверняка ошибетесь. Утром. Хорошо?
* * *
Резкая мелодия с четким джазовым ритмом вырвала Воронцова из состояния тяжелого сна. Он поставил радиобудильник на семь сорок пять. Что-то снилось ему, но прерванный сон не запомнился. Минуту Воронцов полежал с закрытыми глазами, ни о чем не думая. В восемь нужно вызвать информацию от Портера, и странная гонка продолжится.
Воронцов заставил себя встать на ноги и только тогда увидел человека, сидевшего в кресле у письменного стола. Свет падал на него из окна, и виден был только силуэт.
– Эй, – сказал Воронцов, голос был хриплым и чужим, а испугаться он не успел. – Что это значит? Вы кто?
Человек повернулся лицом к свету. Лицо было невыразительным, глаза смотрели спокойно.
– Как вы сюда попали? Воронцову было неловко и холодно стоять перед незнакомцем в одних трусах, и он начал торопливо одеваться. Гость подождал, пока Воронцов натянул брюки, и после этого протянул свое удостоверение.
– Я из Бюро, моя фамилия Гендерсон, как вы можете убедиться, мистер Воронцов.
Все так и было. Фотография, фамилия, место службы. Воронцов сел на постель, ногами нащупывая туфли.
– И что вам здесь нужно? Это не ваша территория. Я корреспондент российской газеты. Кстати, как вы вообще попали сюда? И по какому праву?
– Через дверь, – улыбнулся агент. – Это было несложно. Я битый час сижу здесь, спите вы очень крепко.
– Что вам нужно? – повторил Воронцов.
– Мистер Воронцов, если я был вынужден вторгнуться на вашу территорию, прошу извинить. Но дело в том, что и вы вторгаетесь не на свою территорию. Я имею в виду вашу деятельность за последние сутки. Вы меня понимаете?
– Нет, – сказал Воронцов. На часах 7. 51, и у него всего несколько минут, чтобы спровадить этого господина.
– Вы находитесь в Штатах, чтобы давать в свою газету информацию, а не подменять здесь ФБР. Вы просили профессора Льюина о встрече, и вам было отказано. Вам дали понять, что интересоваться Льюином бестактно, не говоря уже о том, что вы нарушаете федеральные законы.
– Каким образом? Я не стремлюсь заполучить секретные сведения. Никого не преследую. Журналистское расследование – вполне обычное дело.
«Семь пятьдесят пять. Чертов агент и не думает уходить.» Воронцов никогда не считал себя способным принимать быстрые решения в щекотливых ситуациях. У и не было таких ситуаций. Позвонить в полицию? Это займет время – до восьми всего пять минут.
– Мне нужно умыться и привести себя в порядок, – резко сказал Воронцов. – Если хотите поговорить, подождите.
Он вышел из комнаты, демонстративно хлопнув дверью, протопал к ванной, остановился и прислушался. В комнате было тихо. Воронцов вернулся к входной двери, стараясь не шуметь. Труднее всего было открыть дверь на лестницу так, чтобы она не заскрипела. Осталось три минуты. Воронцов потянул ручку. Дверь начала медленно открываться, и он выскочил на площадку перед лифтом, едва смог протиснуться. Что дальше? Соседей Воронцов знал плохо. На одном с ним этаже снимал квартиру актер из театра «Современные сцены». У него, может, и компьютера нет. Этажом выше жил молодой человек, приехавший из Канады, чтобы повышать свое образование. Он был ботаником и работал над докторской диссертацией. По крайней мере он сам так сказал, когда они случайно познакомились в лифте. Воронцов взбежал на следующий этаж и позвонил в дверь.
Ботаник открыл сразу. Он был одет и, кажется, собирался уходить. Ботаник улыбнулся Воронцову, но смотрел вопросительно. Оставались полторы минуты.
– Простите, пожалуйста… Мой компьютер испортился, а для меня должна идти срочная информация. Я вызвал мастера, но время… Вы разрешите?.. Я не надолго. Одна минута.
– Господи, о чем речь! – молодой человек посторонился и впустил, наконец, Воронцова в квартиру. – Рад помочь. Знаете, я каждый раз хочу с вами заговорить… Вот сюда, в кабинет. Если позволите, я вечером загляну к вам?
Кабинет был почти таким же, как у Воронцова, – современный стереотип делового дизайна.
– Конечно, – сказал Воронцов, – приходите в любое время после десяти, мистер…
– Детрикс. Зовите меня Карл.
– Отлично, Карл. Приходите, буду рад. Шла вторая минута девятого, когда Воронцов набрал код.
Информация на этот раз была краткой и не содержала предупреждения о том, что будет стерта. Всего несколько слов: «Для чего живет человечество?»
Ничего о коде следующей связи, ничего о времени. Ботаник смотрел на него с удивлением. Вот нелепая ситуация!
Человек врывается в чужую квартиру, утверждает, что ждет срочную информацию, и получает…
– Извините, – растерянно сказал Воронцов.
– Вы, наверно, ошибочно набрали, – сочувственно сказал Карл. Воронцов ухватился за эту мысль. Пробежал пальцами по клавишам, надпись на экране на мгновение погасла и возникла опять. Но ненадолго – ее сменило стандартное «файл не содержит информации».
– Я пойду, – вздохнул Воронцов, – так вы заходите вечером.
– Договорились, – бодро сказал Карл, но в глазах у него было сомнение.
Вернувшись, Воронцов не обнаружил агента. Ну и бог с ним, – подумал он. Сел к компьютеру, еще раз набрал код. «Файл не содержит информации».
К черту. Теперь и Портер путает. Или нашел материал, которым не хочет делиться? А может, Бюро и до него добралось? Все может быть. Хотя… Если Льюину не нравится пресса, при чем здесь ФБР?
Воронцов локтем смахнул со стола лист бумаги, поднял его и прочитал: «Мистер Воронцов, наш разговор остается в силе».
Воронцов скомкал лист и пошел варить кофе.
* * *
«Для чего мы? – думал Воронцов. – Нелепый вопрос. Ведь не для суеты же все мы существуем. А что есть в нашей жизни, кроме суеты? Смысл ищешь в юности. Потом просто живешь. К старости, впрочем, наверно, опять возвращаешься к этому вопросу. И ничего не получается с ответом – как и всех прочих испокон века.
Чего же хотел Дэви? Он прагматик, вечными вопросами себя не обременяет. К чему вопрос о смысле жизни? Но и просто так спросить он тоже не мог – должен был понимать, что вопросом поставит меня в тупик. Значит, делал это сознательно. Зачем? От того, как я отвечу, зависит исход дела Льюина?
Нет, здесь тоже что-то не так. Портера мой ответ не интересует, иначе он оставил бы код и время связи. И что в результате? Сижу и мучаюсь над вопросом, на который никто не знает ответа.
И есть ли смысл в том, что Дэви спросил не о человеке, а о человечестве?
Сейчас я брошу это занятие, потому что нет времени сидеть и мудрствовать, нужно действовать. Счастливое мгновение, когда сидишь и размышляешь о мире, как о целом, пройдет, и вернуть его не удастся. Может, я потому и не пойму ничего, что упускаю это мгновение, не пытаюсь додумать до конца. Спрошу у Дэви при встрече. Как обычно – если кто-то знает, пусть поделится. Но ведь и Дэви не знает. Ни к чему все это. Что-то с ним случилось. Что?»
* * *
«Алексей Аристархович! Ваша занятость феноменом Льюина не должна отвлекать от других событий. Мы дали сегодня информацию ИТАР о положении на юге Африки, но нужен комментарий. Не политический, а информация о том, какое впечатление взрыв произвел в Нью-Йорке.
Относительно Льюина. Получен комментарий специалиста-теоретика. У нас в Серпухове и Новосибирске проводились эксперименты по изменению постоянной тяготения, которые дали тот же результат, что и американские. Превысить некий порог изменения не удается. Проблема исследована плохо.
Причина элементарная – нет денег. Нужно дорогостоящее оборудование. Общее мнение не сложилось, есть две противостоящие школы. Одна – новосибирская – считает, что дальнейшие исследования помогут сделать изменения более существенными и даже как-то их использовать. Дело это, конечно, весьма отдаленного будущего. Вторая школа – серпуховская – утверждает, что манипулировать мировыми постоянными невозможно в принципе, а результаты экспериментов объясняет ошибками измерений. Чтобы существенно изменить ту же постоянную тяготения, например, нужно иметь другие законы природы, то есть попросту другую Вселенную.
