Текст книги "Зеленый лист"

Автор книги: Павел (Песах) Амнуэль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Мы пошли к нему после полудня, потому что хотели собраться с мыслями, придумать единственные слова, которые скажем человеку, сумевшему соединить нас через этот свой просвет. Он, конечно, все упростил, рассказывая ничего не понимавшей в квантовой физике девушке о бесконечно сложной жизни мироздания, но все равно он хорошо придумал – как же еще соединять сути, если не через свет и любовь?

Мы поднялись на пятый этаж, позвонили в знакомую дверь и долго ждали. Савранский не открывал, из квартиры не доносилось ни звука, мы подумали, что колорадским смерчем могли бы подлететь снаружи к окнам и увидеть, ощутить, что там, в комнатах, происходит…

– Юля? – спросила, выглянув из двери соседней квартиры, пожилая женщина, имени которой я не помнила, хотя и встречала ее, конечно, на лестнице, да и дома видела много раз, когда она спускалась за солью, спичками или просто так – поболтать с мамой о погоде и ценах. – Юля? А вы – Миша? Очень приятно. Вам нужен Станислав Никонович? Вы разве не знаете?..

Что она говорила? Упал на улице… в Склиф, а потом перевезли в Первую градскую…

– Он там? – спросили мы. Соседка поджала губы, покачала головой и сказала:

– Умер. Еще… когда? Да, как раз перед первым сентября, я внука в школу собирала, надо было тетради купить. Сын его позвонил… Из Штатов вызвали, он прилетел на пару дней, отца хоронить, и от квартиры ключ забрал…

– Простите, – сказала я, а я добавил: – Мы действительно не знали.

Повернувшись, мы стали спускаться по лестнице. Шли и шли, а лестница не кончалась, она была бесконечной и вела на Кендар, нужно было подумать, и как же хорошо думается, когда стоишь, крепко вцепившись в почву корнями, голубой Альциор припекает крону, и мысли перемещаются сквозь миры – в том пространстве световых квантов, о котором говорил он…

«Вы можете найти половинку не для меня, а для другого человека?»

«Интересная задача, надо подумать…» Мне тогда было все равно, и я не поняла.

– Юля! Юля, я совсем забыла! Юля, вы уже спустились? Соседка… как же ее имя… смотрела сверху в лестничный пролет

и подавала нам знаки.

– Что? – спросила я.

– Минуту! – крикнул я. – Мы поднимемся.

– Станислав Никонович… он… за неделю, а может, за несколько дней до того… ну, как это с ним случилось… да вы поднимитесь… Может, зайдете на минуту?

Большая комната, куда ввела нас хозяйка, была так заставлена мебелью, что пройти между диваном и огромным шкафом я смог только боком, а я и проходить не стала, остановилась в дверях, глядя на женщину с испугом, которого не могла скрыть.

– Вот, – сказала хозяйка, достав из ящика серванта запечатанный конверт без марки и адреса, с короткой надписью: «Юлии». – Станислав Никонович сказал, чтобы я передала это вам, но только если вы сами появитесь.

– Да, – сказала я, протянув руку.

– Дай мне, – сказал я и забрал конверт у тебя из рук.

Внутри оказался листок белой нелинованной бумаги. Прямым, без наклона, упрямым, четким почерком было написано: «Юля, спасибо Вам. Вы подсказали мне чрезвычайно интересную задачу. Если Вы читаете это письмо, значит, задачу я решил. Ведь Вы счастливы? Нет, не так нужно спрашивать. Вы стали собой, верно? Простите, что не выполнил Вашу просьбу – сейчас Вы наверняка знаете, почему я так поступил».

– Спасибо, – сказала я хозяйке.

И мы ушли. И оказались на улице. Почему-то мне чудилось, что если смотреть в небо – вечернее, с золотистой кромкой низких облаков на западе, – то лучше виден просвет, та, как он говорил, двумерная граница, отделяющая миры друг от друга, но и соединяющая тоже.

У меня была плохая память на лица, а незнакомые имена я запоминала еще хуже. Сейчас это не так, потому что память свою я тренировал с детства, будучи уверенным, что непременно стану программистом, и твои воспоминания были для меня открыты, но черпал я из них мелкими горстями, не зная, как это повлияет на нас… на наше… в общем, на то, что составляло нашу единую душу, как бы ни относиться к этому слишком общему и расплывчатому понятию.

Я встретила его по дороге на работу, на перекрестке, откуда одна улица вела к блошиному рынку, а другая – через сквер с голубями – к библиотеке, в которой мне с некоторых пор стало неуютно, потому что я слышала, даже если не хотела того, женские пересуды по поводу нашей с тобой странной для многих жизни: молодая пара, а ни с кем не общаются, никуда не ходят, какие-то они, эти двое, сами в себя погруженные, оба не от мира сего, ну, Юлька всегда была такой, и мужа себе под стать выбрала, наверняка дома они друг с другом ругаются и швыряются тарелками: если на людях все прекрасно, то в тихом омуте… Чушь все это, конечно, но ощущать краем сознания глупые разговоры мне было неприятно, и тут я тебе ничем не мог помочь, предложил как-то уволиться и поискать другую работу, но я не согласилась – в библиотеке мне, по крайней мере, все было знакомо, а на другом месте…

Он стоял у кромки тротуара и ждал, когда появится зеленый, я подошла и встала рядом, мне не было до него дела, я не смотрела в его сторону и потому вздрогнула, когда он неожиданно обернулся и сказал:

– Простите, пожалуйста, вы – Юлия?

Я не знала этого человека – точно, я мог это подтвердить, в твоей памяти, которой ты просто не умела пользоваться, это лицо отсутствовало, как и имя, которое он назвал:

– Игорь Гольцев. Мы со Станиславом Никоновичем работали вместе лет восемь… почти девять. Его назначили старшим научным, а я только пришел после университета.

Он говорил быстро и много – не был уверен, что я захочу его слушать. Зажегся зеленый, и мы оба поспешили на противоположную сторону, где должны были разойтись: мне в библиотеку прямо через сквер, ему в свой институт – налево.

– Вы разве меня знаете? – спросила я.

– Я давно вас знаю, – Игорь улыбнулся, и мне сразу стало с ним очень легко разговаривать, я не смогу объяснить словами, но мне показалось… – То есть я вас видел. На фотографии. Ваша фотография стояла у Стана на столе. Теперь это мой стол, но я все никак не решусь ее убрать. Мне кажется, что если я уберу вашу фотографию, то Станислав Никонович окончательно уйдет из этого мира, вы понимаете, что я хочу сказать?

– Нет, – покачала я головой, хотя все уже поняла и внутренне сжалась, ожидая его следующих слов.

– Но вы же знали, наверное… Это невозможно было не заметить…

– Чего? – спросила я. Я хотела, чтобы слово было произнесено вслух, и он сказал:

– Ну… Стан любил вас, Юлия. Последние годы. По-моему, он вас просто боготворил.

– Но я… Он мне никогда… Мы были соседями и встречались на лестнице… Я даже в лицо его плохо знала, у меня слабая память на лица и имена…

Наверное, я говорила совсем не то, что нужно; конечно, ты говорила не то, зачем было этому Игорю знать, какой ты оказалась слепой?

– Вот как… – произнес он со странным оттенком в голосе: то ли с сожалением, то ли с обидой.

– Юлия, – сказал он. – Наверное, будет правильно, если я верну вам вашу фотографию. Стан хотел бы этого, я думаю. Послушайте, мы могли бы… Давайте встретимся в четыре…

– В пять, – быстро сказала я. В пять заканчивался мой рабочий день, и я могла бы… Зачем?

– Хорошо, – сразу согласился Игорь. – Неподалеку есть неплохое кафе – «Либерти». Там можно посидеть, выпить кофе, и плюшки там замечательные.

– Знаю, – вырвалось у меня, хотя я совсем не собиралась рассказывать Игорю о том, как мы сидели там с Савранским, и он втолковывал мне азы какой-то теории, которую я все равно не поняла.

– Отлично! – обрадовался Игорь. – Тогда в пять.

Я попросила тебя пойти со мной, но я не согласился, сказал, что буду неподалеку, посижу в сквере или поброжу по рынку, это ведь твой разговор, меня Игорь не знает и, возможно, будет неприятно разочарован. Ни к чему.

В кафе я сразу направилась к дальнему столику, чтобы видеть улицу через большое окно, и села на то место, где сидела… сколько же времени прошло… почти год. Год, как жизнь, которой у меня стало много больше, чем было, а у Савранского не стало вовсе…

Фотографию он достал из модного рюкзака, с такими сейчас многие ходят, очень удобно: и руки свободны, и спину поневоле держишь прямо. Фото оказалось в тонкой деревянной рамке, я взяла карточку в руки и не сдержала удивленного вздоха. Мне было восемнадцать, я недавно поступила в университет, и мы с новыми подружками – человек десять – праздновали начало семестра у меня дома, потому что мама с папой отправились в тот вечер в театр (на «Шопениану» в Большой – выудил я из твоей памяти) и нам не мешали, мы вволю повеселились, и несколько раз Машка, у которой был фотоаппарат, щелкнула нас вместе и по отдельности. Меня тоже, конечно.

Как эта фотография оказалась у Станислава Никоновича?

– Я не знаю, – сказал Игорь. – Но Стан этой фотографией очень дорожил.

– Спасибо, – сказала я и положила рамку на стол изображением вниз. Почему-то мне не хотелось, чтобы я-прежняя вмешивалась своим взглядом в разговор.

Нам подали (та же самая официантка, между прочим, – подсказал я тебе) кофе и плюшки. Возможно, даже на тех же самых тарелочках.

– Юлия, – напряженно сказал Игорь. – Вы действительно не знали, что…

– Нет, – сказала я, – ив мыслях не было. Он был… просто сосед, я и имени его не помнила, пока мы случайно не встретились неподалеку, на блошином рынке.

– С ним отвратительно поступили, – убежденно произнес Игорь. – Да, характер у него был тяжелый, идеи его не всем были понятны, но это не причина, а повод. Его не должны были отправлять на пенсию, он и дня не мог прожить без дискуссий, расчетов, идей, мыслей.

– Знаю, – сказала я, – многие мужчины, оказавшись в такой ситуации, быстро стареют… А у него даже семьи не было. Наверное, поэтому сердце и не выдержало.

– Вы так думаете? – произнес Игорь все с той же странной интонацией.

Он повертел в руках кофейную чашку, но пить не стал, поставил на блюдце и отодвинул в сторону. Я к своей чашке не притронулась. Ну, говори же, думала я, не тяни.

– Ваше второе «я», – сказал Игорь, взглядом изучая узоры на полировке стола, – и ваше третье, и ваше четвертое… Вы с мужем, и еще ветер в американской пустыне, и дерево на планете, у которой нет названия, как и у голубой звезды, вокруг которой…

– Альциор, – сказала я, и Игорь вздрогнул:

– Что?

– Альциор, – повторила я. – Так называется звезда. А планета – Кендар. А меня… ну, то есть, как вы сказали, дерево… зовут Ламмат.

– Ага, – сказал он, – вот значит как. Извините, Юлия… вы действительно ощущаете все это как часть себя?

– Я – это я, вот и все. Вы ощущаете, что эта рука – ваша? И сердце? Вы ощущаете, что сердце – часть, без которой вы… Но я не понимаю, откуда… Это Станислав Никонович вам рассказал о… Мы с ним на эту тему не говорили…

– Знаю, – кивнул Игорь. – Вы не говорили. Видите ли, Стан был замечательным генератором идей, его интуиция была невероятна: он мог о чем-то просто догадаться, а потом расчеты показывали, что он прав. А я математик, Юлия. Стан был моим научным руководителем, он ставил задачи, я их решал.

– Значит, это вы…

– Да, это мои расчеты. Он мне все о вас рассказал. Конечно, не называл имени, но на его столе стояла фотография, и на обороте – ваше имя. Вы посмотрите.

Я посмотрела. Там было написано: «Юлия. 21 сентября 2004 года».

– Почему? – спросила я.

Я не должна была задавать этого вопроса, я сказал тебе – не надо, но ты все равно спросила:

– Почему он решил задачу для меня, а для себя – не стал? Он нашел во Вселенной все мои частички и соединил их, а для себя…

Игорь покачал головой.

– Не во Вселенной, Юлия. В Многомирье. Вы думаете, тайфун в Калахари – он в нашей Америке, той, что за океаном? Нет-нет, это в какой-то другой ветви мироздания. И звезда… как вы ее назвали… Альциор? Нет такой звезды в нашей Вселенной, она тоже в другой ветви, но это не мешает вам быть единым целым. Я бы никогда не смог найти эти решения, если бы не главная идея Стана – о просвете. Он говорил вам? Двумерное пространство, облегающее каждый из миров, как перчатка облегает ладонь. Пространство, соединяющее миры и разъединяющее их. Если бы не просвет, все ветви перепутались бы друг с другом, словно лианы в тропическом лесу. Мы бы жили в мире хаоса, где все наши решения реализовывались бы на наших глазах и взаимодействовали друг с другом. Физически это похоже на кошмар бесконечностей. Вы, наверное, не знаете, но у физиков в конце девятнадцатого века была, как им казалось, нерешаемая проблема – бесконечности в ультрафиолетовой части спектра черного тела. Из-за этого покончил с собой Больцман, не выдержал противоречия. Ав середине прошлого века возник другой кошмар – это бесконечности, от которых невозможно было избавиться в квантовой механике. И если бы не идея Стана о просвете, о двумерной оболочке, своеобразной коре, в которую одеты ветви мироздания, то физика Многоми-рья сейчас…

– Он был гением? – перебила я.

– Наверное.

– Зачем вы мне все это рассказываете? – спросила я, не обращая внимания на твои знаки и на то, что на Альциоре произошла вспышка, опалившая мою крону так, что я ощутила ожог.

– Я только хотел вернуть фотографию, – сказал Игорь, пряча взгляд.

– Нет, – сказала я. – Фотографию вы могли выбросить.

– Стан любил вас, Юлия.

– Да, я это уже поняла. И поняла, что решение задачи… Я ничего не смыслю в этой вашей науке… Он – и вы, потому что без вас он не мог сделать расчет, – нашел в Многомирье мои… части, да? Нашел то, что сделало меня мной. Он хотел, чтобы я была счастлива. Не качайте головой, он хотел этого, я знаю, потому что когда-то тоже больше всего хотела, чтобы был счастлив человек, которого я тогда любила. Я говорила об этом Станиславу Никоновичу, и он мне обещал, а решил на самом деле другую задачу, для меня, и теперь я понимаю почему, но это ведь не все, верно? Есть еще что-то, о чем вы не решаетесь сказать? Есть, я чувствую…

– Да, – кивнул Игорь. – Наверное, лучше, чтобы вы знали.

Он все-таки выпил кофе – залпом, будто опрокинул рюмку водки.

– Видите ли, Юлия, – сказал он, – мы еще очень мало знаем о Многомирье. Что знали физики о Вселенной сто лет назад? Даже галактики еще не были открыты. А Многомирье – это миллиарды вселенных, может, даже бесконечное количество, видите, мы даже этого не знаем. И каждое мгновение рождаются новые ветви, новые миры, мы пытаемся понять связи, придумываем аналогии. Менский представил его в форме кристалла, Савранский говорил о просветах между ветвями, Лебедев – о склейках, когда просвет в каком-то месте истончается, и ветви начинают взаимодействовать. А еще мы знаем теперь, что человек, всякая личность – это не индивидуум, не единица в нашем пространстве-времени, а мультивидуум, то есть существо, живущее во множестве ветвей и представляющее собой… Да что я вам рассказываю, Юлия, уж это вы знаете, чувствуете… благодаря Стану.

Он говорил много, он, по-моему, говорил не по делу, он хотел что-то сказать и тянул время, толкуя о вещах, которые меня совершенно не волновали. Кристаллы, склейки, просветы, мультивидуумы – физика, теория… Зачем мне?

Не торопи его, сказал я; я и не тороплю, подумала я, но когда же он наконец…

– Видите ли, Юлия, – произнес Игорь. – Стан был человеком идей, а расчеты… Впрочем, я уже говорил… В общем, он вас любил. Да, это я говорил тоже. Он хотел, чтобы вы не просто стали собой в Многомирье, но чтобы вам было хорошо в нем жить. Аэто оказалось невозможно без… Ну, он ведь был связан с вами своим чувством. Вы могли стать собой, только если прервать эту связь, этот причинно-следственный поток…

– Вы хотите сказать, что Стан умер… не от сердца?

Игорь помолчал. Он не смотрел мне в глаза, старательно отводил взгляд, будто считал себя в чем-то передо мной виноватым.

– От сердца, – сказал он наконец. – Стан поставил начальные и граничные условия задачи. И систему уравнений мы собрали вдвоем. Он предполагал всего лишь получить условия разрыва непрерывности – чтобы рассчитать обрыв связи между ним и вами.

– Он хотел убить свою любовь, – жестко сказала я.

– Можно сказать и так.

– Почему он решил за меня? Почему он это с вами обсуждал, а не со мной?

– Ну… Стан был уверен, что…

– Что безразличен мне, да? Но ведь он мог хотя бы намекнуть!

– Он говорил, что женщина прекрасно чувствует, когда ее любят.

– Господи!

– Его система уравнений, – печально сказал Игорь, – была с вашей несовместна, поверьте.

– Как он умер? – спросила я.

– Вы знаете. Сердце. Коронарная недостаточность.

– А точнее? Это можно вызвать искусственно?

– Нет, конечно. Искусственно можно растянуть просвет, это ведь двумерная поверхность, разделяющая ветви – те, в которых счастливы вы, и те, в которых он… Это мы и рассчитали вдвоем.

– Связь между нами прервалась, и он умер, – сказала я. – А я даже ничего не почувствовала.

– Ну… – это его «ну» стало меня раздражать, захотелось схватить Игоря за лацканы пиджака и хорошенько встряхнуть. – Вы не могли почувствовать, Юлия, это была односторонняя связь.

– Неразделенная любовь, – пробормотала я.

– Ну… да. Так, собственно, это и происходит на самом деле.

– Он понимал, что умрет?

Не надо так, сказал я; надо, подумала я, надо, мы должны знать все. Зачем? – подумал я.

– Не знаю, – помолчав, ответил Игорь. – Вот что меня гложет все это время. Я не знаю. Что мы понимаем в физике Мультиверса? В ветвях, склейках, просветах, ветвлениях? Мы пока, как те древние греки, для которых весь мир состоял из четырех стихий, так же все упрощаем. Стан мог не представлять последствий, но мог догадываться, а мог и знать точно, я же говорю – интуитивно он предвидел почти любые мои решения: мог сказать, каким окажется результат расчета, еще до того, как я включал компьютер. Это меня и мучит – знал или нет.

– И решили переложить груз на меня, – сказала я. – На нас.

Он наконец поднял на меня глаза. Взгляд был совершенно больным. Он измучился, не сумев для себя решить, в чем на самом деле виновен.

– Вы подумали, – продолжала я, – что мне… нам… легче будет нести этот груз, потому что я… мы…

– Человек Многомирья, – тихо произнес он, я едва расслышала и наклонилась к нему через стол. – Мультивидуум. А я всего лишь просто человек.

– Но вы – специалист! – воскликнула я. – Вы и для себя можете рассчитать…

– Рассчитать могу, да. Но нужно создать задачу. Вы думаете, расчет – главное? Что я без Стана? Ни-че-го. Ноль.

Я встала. Мой кофе и моя плюшка так и остались нетронутыми.

– Извините, Игорь, – сказала я, и на этот раз я даже не попытался сдержать тебя; я должна была сказать это, и я с тобой согласился. – Извините, но в каком бы мире мы ни жили и кем бы себя ни ощущали… вы в вашем трехмерье, а я, какой себя сейчас знаю… каждый несет ответственность за сделанное им.

– И вам нисколько не…

– Перестаньте!

Я вышла из кафе, чувствуя спиной его взгляд; наверное, мне это только казалось, может, он вообще не смотрел в мою сторону, погруженный в собственные мысли.

Иди ко мне, сказал я, сейчас, сказала я, мне нужно подумать, давай думать вместе, но мы и так вместе, верно, и мысли у нас общие, послушай, ничего уже нельзя изменить, мы никогда не узнаем, принял ли он решение сам или просто не выдержало сердце, разорвалось, когда прервалась связь…

Он хотел, чтобы я была счастлива.

Ты счастлива.

Да?

Тихий ветерок, прятавшийся в пустыне Калахари, набрал силу и обрушился ураганом на маленький городок, в котором было всего двести домов и три тысячи жителей. А дерево Ламмат на планете Кен-дар под голубыми лучами Альциора опустило ветви к почве и застыло.

Стан… Мне почему-то вспомнился художник, нарисовавший для больной девушки зеленый лист. Чего он хотел для себя? И знал ли, чем рисковал?

Это совсем не похоже, сказал я, не нужно аналогий, не думай об этом. Нет?