Текст книги "Имя Кати"

Автор книги: Павел Губарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Большой. Вкусный. Горячий

– Здесь у нас комната продажников, а здесь сидят техники. Здесь склад «железа», а вон там… Нет, туда смотри. Там столовая. И раз ты работаешь в нашем отделе целых три часа и сорок семь минут, я расскажу тебе секрет.

– Какой? – парень резко выпрямился. Веснушки на его лице стали ярче.

– Большой. Вкусный. Горячий, – сказала Катя.

Лёва молчал, изучая девушку.

– Короче. Слушай. Каждый раз, когда кто-нибудь отправляет робота по поручению, он приносит нам кофе. Мы зашили скрытый набор команд в управление. У роботов есть три режима: AU «Как обычно», ASAP «Как можно быстрее» и WP «Как-нибудь при случае». Так вот, режим «Как обычно» включает в себя настройки не спешить, здороваться со всеми, улыбаться, а также пакет команд, про который начальство не знает! Он запускается, когда робот сделал дела и идёт в офис. Робот забегает в кофейню на углу и на бонусные баллы…

– Слушай, я вообще не пью кофе.

– А что пьёшь?

– Э-э-э. Ничего не пью.

Парень помолчал и добавил:

– На работе.

– Ну ладно. Как хочешь. Но видишь, как здорово?

– Что именно?

– Первый день, а у нас уже есть секрет.

– Не нравится мне это.

– Секреты?

– Ну… я бы не хотел воровать кофе.

– Воровать? Какое слово… Это не воровство.

– А что это? Кофе чужой.

– Он бесплатный. Мы покупаем за баллы. Пал Антоныч за ними не следит, для него это мелочь.

– И всё равно, – Лёва скрестил руки. – Брать чужое… даже если не деньги…

– Хорошо. Окей. Ладно. Давай так: мы покупаем кофе, кофе нас бодрит. Мы быстрее делаем работу. Быстрее работаем – компания получает больше денег. Значит, мы отработали кофе!

Лёва начал что-то говорить, но Катя его перебила:

– Хорошо-хорошо, можешь в этом не участвовать, но когда будешь отправлять робота – добавляй в конце команды «как обычно»: тебе всё равно, а другим кофе!

Лёва молча разглядывал Катю. Она почувствовала, что он хочет что-то возразить, но, глядя на неё, не решается.

Интересно, почему? Может, у неё на лице образовался какой-то иероглиф? Катя улыбнулась Лёве и посмотрела на него вопросительно. Лёва смутился. Веснушки на его лице стали плохо различимы: он покраснел.

Катя поняла, что Лёва засмущался, потому что она красивая.

Она на автопилоте дошла до оупенспейса, невидящим взглядом нашла свой стол, плюхнулась в кресло и попыталась сосредоточиться на коде.

Катя не считала себя красавицей. У неё был большой нос, поэтому она всегда ходила чуть опустив голову, чтобы нос смотрелся лучше. За это она получала тычки от Ани, который заставлял её не горбиться. Но в последние дни что-то изменилось. А может, не дни? Может, она наконец выросла и уже несколько месяцев назад её лицо стало взрослым лицом Настоящей Кати, которая превратилась из подростка в девушку, и эта девушка…

Стоп! А не поэтому ли её стали брать на совещания? Катя уже пять раз подряд выезжала на переговоры с клиентами в качестве переводчика с технического на русский и обратно. Собственно переводить ей доводилось мало. Поэтому Катя думала, что её берут на всякий случай, но теперь… что, если её брали только потому, что этим мужикам хотелось видеть хорошенькую мордашку? Может, Катю возили с собой так же, как возят игрушечную собачку на передней панели авто? Собственно, Катя с собачкой делали одно и то же: кивали головой.

– Сроки сдвигаются на сентябрь. Верно, Катя?

Катя улыбается и кивает.

– Сможем подготовить сборку программы за две недели?

Катя улыбается и кивает.

Вот дерьмо.

Катя встала из-за стола, прошла, чуть не срываясь на бег, в уборную и заглянула в зеркало. Сперва она, как обычно, опустила голову, но тут же подняла её и всмотрелась в своё лицо. Обычная Катя: большой нос, неярко-голубые глаза. Когда она смотрит внимательно, её взгляд становится строгим и делает её похожим на Ани, но стоит ей улыбнуться – и она становится похожей на маму, которая, кажется, просто не умела быть серьёзной.

«Пора выбираться отсюда», – подумала она.

Можно всю жизнь проходить по этим светло-серым коридорам, улыбаться мужикам и копаться в написанных прыщавыми лохматыми немногословными айтишниками роботских прошивках. Не то чтобы ей не нравились роботы. Они, конечно, не были вонючими, это она со зла их обругала. Но где-то была другая жизнь. Жизнь, полная других жизней.

Где-то были камеры, режиссёры и свет, бьющий из софитов.

Где-то были истории, погони, смех и неожиданные повороты.

Где-то было кино. Плоское – классическое, трёхмерное и виртуальное. Фильмы, сериалы и битадаптивы.

Где-то были актёры и актрисы. Ну откуда-то же их берут. И Катя ничем не хуже. Она умеет играть: у неё 88 баллов из 100 по индексу АctingAmy.

И она, оказывается, красива.

Катя улыбнулась себе в зеркале, задрала нос и пошла обратно на рабочее место, гордо расправив плечи.

Сегодня вечером она придёт в библиотеку и покажет им всем.

Пиликнуло сообщение. Старший брат писал: «Извини, сломал твою линейку. Сегодня куплю новую».

88 баллов

– Почему ты молчала, почему не писала, не дала знать? – спросила Катя.

– О чём?

– Как о чём? – подняла брови Катя. – Что тебе приходится прозябать в таких условиях.

– Сильно сказано. Здесь совсем недурно. Нью-Орлеан – город совершенно особенный.

– При чём тут Нью-Орлеан! Всё равно что сказать… прости, малыш, – Катя запнулась и добавила:

– Вопрос исчерпан.

Подумала и повторила:

– Вопрос исчерпан, – в этот раз Катя постаралась вложить в голос мягкую категоричность. Так, чтобы во фразе явственно прозвучала жирная точка, но в то же время чувствовалось и сожаление о неосторожно сказанном, и любовь к сестре, и снисходительность к ней.

– Спасибо, – ответил голос.

– У меня теперь на всём белом свете – одна только ты, а ты мне и не рада, – сказала Катя, делая вид, что смотрит не в глаза собеседнице, а в стакан, дрожащий в её руке.

– Ты мне и не рада, – повторила она и сказала громко:

– Конец!

– Конец, – ответила собеседница. Катя посмотрела на экран: там отображалась она сама, но в старинной одежде, бледная и сильно старше. Изображение зависло на пару секунд, и программа перестала перерисовывать Катю: сперва с её лица исчезли морщины, потом на экране возникла Катя как есть – девочка с волосами, собранными в два хвостика, в ярко-лиловых лосинах и мятой майке. В глазах девочки по-прежнему отражалось страдание разорившейся южанки.

– Блади хелл, – сказала себе под нос Катя.

– Вы получили 88 баллов за сеанс актёрской игры. Отличный результат!

Катя вздохнула. Набрать семьдесят баллов было просто. Набрать восемьдесят стоило ей многих часов ужимок перед камерами. В последние две недели она не опускалась ниже 88, но и выше подняться не могла. Словно программист «зашил» эту цифру в настроечный файл программы, которая оценивала Катины старания, и оставил комментарий строчкой выше:

// стеклянный потолок для Кати

// $glassCeilingForDumbChicks : Int = 88;

Возможно, Катя просто бездарность? Или недостаточно хороша собой? Катя фыркнула себе под нос, будто сомнения были микробом и она поторопилась его выдохнуть.

Ну уж нет. Она им всем ещё покажет.

В конце концов, кому нужны талантливые актрисы? Им нужна Бланш? Они могут оцифровать Вивьен Ли и осовременить её нейросетями. Им нужна красивая девушка, от которой мужики не смогут взгляд отлепить? Опять-таки есть виртуальные красавицы. Но им нужны живые. Зачем?

Катя не знала, но догадывалась: живые девушки лучше продаются. Никто не пойдёт смотреть на дистиллированную красоту глазастой куклы, имени которой нет в титрах. Потому что имя в титрах – гиперссылка на реальную девушку. Намёк на то, что ты её можешь встретить на улице, а может – в офисном коридоре. И это работает.

Катя подумала о Лёве. Он смотрел на неё, и что-то в его глазах лучше всяких биометрических датчиков говорило о том, что Лёвины гормоны превратили молодого человека в растрясённую бутылку газировки.

Катя знала, одноклассницы ставят на очки программы, которыми можно оценить заинтересованность взгляда. Она такие не покупала. Во-первых, у Кати не было лишних денег. Во-вторых, она всё сама прекрасно видела. У Лёвы был взгляд свежевлюбившегося молодого человека.

Таким взглядом на экран не смотрят.

Ни на классический плоский, ни на виртуальный.

Слышите, вы?

Катя сердито посмотрела на глазки камер, расставленных по тесной комнатке: одна на шкафу, у которого плохо закрывается дверца, другая на полке с мягкими игрушками, третья на потёртом комоде. Может, эти дешёвые линзы не могут уловить нюансов её игры? Может, им и не надо? Её лицо, её фигурка записываются в файлы в виде трёхмерного слепка; файл улетает на сервер – пыльную коробку со светодиодами, стоящую в безымянном дата-центре, где-то то ли в Белоруссии, то ли в Арканзасе. Раз в неделю на файл натравливаются алгоритмы, которые пережёвывают Катю, сверяют её с неким идеалом и выносят вердикт: «Нет».

Точнее – «на 88% да». Что одно и то же.

Грёбаные две восьмёрки. Четыре кружка. Две пары наручников: одна на руки, другая на ноги. Две ленты Мёбиуса: одна символизирует бесконечные страдания бедноты с московских окраин, другая – бесконечный цикл офисных будней. Или две пары очков. Одна…

Так, стоп, Катя увлеклась.

– Продолжаем! – сказал она.

Катя на экране перекрасилась во взрослую, заметно побитую жизнью блондинку с завитыми волосами, одетую в чудно́е древнее платье с короткими полупрозрачными рукавами. Катя посмотрела на виртуальную блондинку, та посмотрела в ответ голодными глазами московской бедноты, встряхнулась и старательно придала себе вид разорившейся американской аристократки.

Разница небольшая – но существенная. Взгляд человека, у которого дофига всего было, но это отняли, сильно отличается от взгляда человека, у которого нифига ничего нет, кроме двух хвостиков, пары поношенных лосин, амбиций и назойливого старшего брата.

Катя ещё сильнее сдвинула брови и сама удивилась, насколько чётко в её взгляде прочиталась тоска по дважды перезаложенному, а потом проданному с аукциона имению под символическим названием «Мечта».

– Ещё стаканчик? – спросила программа.

– Один – норма, – отрезала Катя. – Больше не пью. Ты ещё не сказала… как ты меня находишь?

– Ты прелестна, – сказала программа.

– Благослови тебя бог за эту ложь, – отмахнулась Катя. – Да таких руин ещё и не являлось на свет божий. Пауза!

«Ты прелестна», – так ей сказал вчера робот. Или не так? «Вы прелестны»? «Вы хороши собой»? Что-то вроде. Старомодно, но элегантно. Этот робот. И этот Лёва ещё… ничего не сказал, но явно подумал.

А ведь этот Лёва вполне себе. Может, если пригласит на свидание, согласиться?

Катя встряхнулась. Осталось всего двадцать пять минут до того, как придёт Ани и они отправятся в библиотеку. Надо переодеться.

Дебильная пьеса. Кто вообще решил, что это классика? Такое ощущение, что какой-то гад намекает, что твоя жизнь, госпожа юное дарование, – это трамвай под названием «Желание», который ходит по замкнутому маршруту и никогда не приезжает куда надо. Кстати, неужели в Америке действительно дают названия трамваям?

– Вы получили… – сказал было голос, но Катя прервала его жестом, чтобы не слышать опять тошнотную, симметричную с двух сторон цифру.

«Засунь себе эти две восьмёрки… в ноздри. Одну в левую, другую в правую».

Катя представила себе жирного продюсера с заплывшим взглядом и щеками, свисающими с лица как два комка сырого синтетического мяса, которое кое-кто швырнул в стену, отказываясь готовить ужин (неловко вспоминать, но ей было всего двенадцать лет). Такого мужика было бы легко ненавидеть. Трудно ненавидеть алгоритмы, которые стоят невозмутимым фильтром на входе в киностудию, отсеивая тысячи и пропуская единицы. Трудно ненавидеть тех, кто создал эти фильтры: живых актрис требуется мало, а желающих светиться на красной дорожке всегда было много. Вот и приходится доказывать, что ты особенная, распинаясь перед камерами.

Особенная.

Хм, наверное, в этом ответ. Надо показать, что ты не просто машинка для кривляния. Надо показать, что ты живая и уникальная. Неправильная, но лучше всех.

И, в конце концов, Катя знает, как лучше. Что за шитню они, прости господи, иногда снимают? Она придёт и покажет всем, как надо. Без неё всё сделают не так.

Катя сделала жест указательным пальцем в пол, и экраны погасли. Она зашла в свою комнату и открыла шкаф. Быстро выбрала наряд, потому что выбирать было особо не из чего, бросила на кровать и стала переодеваться.

На кровати сидел игрушечный мишка с бежевым бантом на шее.

«Вот!» – подумала Катя.

Мишутка был бракованным. Правый глаз пришили неаккуратно: он косил вниз и в сторону, отчего у зверушки был странный, немного растерянный взгляд. Катя когда-то заприметила его на витрине в салоне связи, куда они зашли с мамой. Кто-то расставил игрушки на полках с электроникой, чтобы оживить продажи. Катя сказала маме, что этого мишку нужно непременно купить.

– Но он же какой-то… – сказала мама. – Да ещё и так дорого стоит.

– Но ведь его же больше никто не купит. Значит, его выбросят на помойку. Мы должны его спасти.

Мама удивлённо подняла брови, но не стала возражать. И Мишутка поселился у них.

«Будь как Мишутка, Катя! – подумала Катя. – Помни, ты уникальная, а не идеальная. И попадись кому-нибудь на глаза уже!».

«Этим я и займусь», – сказала она себе.

Они собрались ехать в библиотеку, что лежала вне двух восьмёрок маршрута от дома к офису, от офиса домой, из дома в школу и из школы домой.

Катя посмотрела в зеркало, подняла руки, чтобы распустить хвостики и сделать менее легкомысленную причёску, но замерла.

Уникальная, а не идеальная.

Хлопнула входная дверь: пришёл неуникальный и неидеальный брат.

– Катькин, дома? – спросил он. – Ну что, правда хочешь ехать?

На встречу никто не пришёл. Кто бы ни хотел произвести впечатление на девочку, назначив разговор в модном месте, он пренебрёг обещанием. Катя зря прихорашивалась, Ани зря нервничал. Оба зря ехали в центр с окраины. Катя кусала губы и материлась – неслышно, под нос. Каким-то образом Ани сумел отстоять это правило: никакой нецензурной брани. Катя то ли слушалась, то ли считала ругань не подходящей к образу молодой актрисы.

Они бродили по библиотеке. Катя украдкой изучала посетителей и посыльных роботов. На фоне корешков настоящих книг все смотрелись солидно и деловито, словно актёры в историческом фильме. Что-то притягательное было в идее слов, напечатанных на тонких листах, сшитых и превращённых в кирпичик повести. Будто история решила материализоваться, занять часть пространства и вытеснить из помещения немного воздуха, отстаивая своё жизненное пространство.

Ани заметил, что в библиотеке трётся мужчина непонятного возраста с длинными волосами цвета чесночной шелухи и осторожно вопрошающим взглядом подпольного дилера рецептурных лекарств. Он посмотрел на Ани, но тот быстро отвёл глаза и стал пристально изучать бумажные книги, вполголоса размышляя о том, что печатать буквы на срубленных и перемолотых в кашицу деревьях – варварство.

– Таким же образом можно было сохранить традицию писать на телячьей коже, правда?

– Кожа дорогая.

– Деревья тоже. Сколько деревьев у нас в городе? Пятнадцать?

– Шестнадцать. Ты тоже дерево. У тебя нет мыслей и чувств.

– Зато у меня есть талантливая сестра.

– Да.

– Которая умеет программировать. Она будет работать и делать карьеру, правда? Потому что у неё очень, очень хорошо получается программировать.

– У меня всё хорошо получается. Идём!

Они вышли на улицу. Ани почувствовал облегчение. Асфальт и гарь, поток прохожих. Простая цель – влиться в поток, спуститься в метро, следовать указателям. Проще, чем управлять живым человеком. Ани любил улицы. Может, если бы на улицах всё ещё росли деревья, он любил бы их ещё больше.

– Мы сюда ещё вернёмся, – сказала Катя. – Кажется, я что-то заметила.

– Что?

Она сама не понимала, что именно. И решила об этом не думать, а просто легла спать.

Ани не стал ложиться: он сел на кухне с планшетом, закрыл дверь, налил чаю и добавил таблетку подсластителя. Таблетка упала на дно, и Ани стал нетерпеливо тыкать в неё чайной ложечкой. Когда таблетка растворилась, он кинул ещё одну и тоже задумчиво потыкал. Встал из-за стола, приготовил ещё чашку и насыпал туда две ложки сахара. Поставил стаканы рядом и долго переводил взгляд с одного на другой, как будто один из них был подозреваемым в преступлении, а другой – случайным прохожим.

Сахарозаменитель – это синтетическая молекула. Структура из атомов, которая не встречается в природе. Химера – лев с крыльями орла и ногами зебры. Сладкая, но не дающая энергии. Химический обман, галлюцинация в баночке.

Ани ощутил ни на что не похожее чувство, когда тебе вдруг пригодилось что-то из школьной программы. Или ещё нет, но вот-вот.

Ани взял в руки планшет, порылся в контактах и написал:

«Привет! Извини, что поздно. У меня вопрос по твоей специальности».

«О, привет, – ответили ему, – звони, конечно!»

Ани лёг спать только через час. Он лежал, пытаясь отключиться, считал вдохи и выдохи, но в голову упрямо лез разговор. Ани представлял, как выметает слова из головы, будто крошки из постели, но чёрта с два: крохотные и острые, они снова впивались в мозг.

Через сорок минут он вздохнул, встал и подошёл к окну. Многоэтажки, провода, столбы, покрытые желтеющим плющом. Обязательно горит какое-нибудь окно: ни одна многоэтажка не может уснуть полностью – кто-то мается на кухне. Как вообще можно крепко спать в большом городе, когда за окном что-то отравляет темноту сизым, как бессонница, светом? Никак.

Без таблеток – никак.

Ани сердито помотал головой и запретил себе думать о транквилизаторах. Лёг в постель, мысленно вымел крошки разговора из головы, закрыл глаза и стал считать вдохи.

Через триста двадцать вдохов (а может, и триста сорок – он постоянно сбивался) Ани встал, открыл комод, достал баночку-диспенсер, положил таблетку под язык, ощутил пузырьки и кислинку. Он почувствовал, как его мозг погружается – словно в тёплую воду – в покой и стыд одновременно. Покой – потому что начал действовать транквилизатор. Стыд – потому что Ани запрещал себе принимать транквилизаторы, но принимал.

Уже двадцать седьмой вечер подряд.

Во сне Кате пришёл ответ: в библиотеке она узнала человека. Точнее, взгляд. То ли испуганный, то ли обиженный, как у кота, выскочившего из-под машины. Катя знала этого паренька. Он учился в параллельном классе и был не из тех, кто читает книги. Он тоже кого-то ждал в библиотеке. Это точно.

Не вставая с постели, Катя ткнулась в планшет.

– Оль? Помнишь такого? Ну такого, который смотрит вечно как этот. А, поняла, да? Как его? А почему так? А как на самом деле? Ладно, пока!

Мальчика звали Плёнкой. Конечно, у него было нормальное имя, но по реальному имени можно раздобыть только официальные сведения, полезные не более, чем номер вагона метро, в котором ты летишь. А с прозвищем можно собрать все школьные слухи.

– Прекрасно, – сказал Ани. Он не выспался и был совершенно не в духе, но старался зудеть не больше обычного. – Отличная компания, кто спорит? Будущая известная актриса и молодой уголовник. Ищут робота-наркоторговца. Ищут-ищут, да никак не найдут.

– Найдут! Найдут! А с сарказмом говорят одни только старики.

– Это тебе тоже робот сказал?

– Да, робот. Школьный психолог. Он сказал, что сарказм – это насмешка. А насмешка – это обесценивание. А обесценивание – это защита. От чего ты защищаешься?

– Ох! Разве я защищаюсь? Я защищаю – тебя.

– От кого? От пропавшего робота?

– Разве не понятно? От какой-то мутной истории, в которую ты вляпаешься. С разбегу, как в лужу, – ты в детстве любила.

– Угу. Ну ты-то всегда ведь будешь рядом со мной, да? Поднимешь и утешишь сестрёнку?

– Кто теперь говорит с сарказмом? И нет. Твой сумасшедший робот теперь в каком-то другом Макдаке болтает с какой-то другой дурочкой. А ты можешь идти в библиотеку. После работы, ладно? Если что – звони. Но если хочешь совет…

– Не хочу.

– Сходи на кастинг. Любой кастинг, тебе ведь не обязательно этот? Попробуйся на роль и успокойся.

– Спасибо, что разрешил.

– Опять сарказм, заметила? Два-один. Зачем тебе именно этот робот? Он потерялся. Новые задачи ему давно никто не ставит. Значит, он уже года два приглашает девушек на кастинг в один и тот же фильм. Что это значит? Значит, фильм уже и сняли давно, не так ли? Так зачем тебе именно он?

Катя обматерила брата шёпотом под нос.

– Не знаю. Но разберусь.

– Да пребудет с тобой сила.

Ани поцеловал сестру в лоб. Катя поморщилась.

– Держи мою куртку, – сказала она без особого дружелюбия.

Ани спокойно ушёл на работу. Он знал, что у этой истории не будет продолжения, и радовался, что Катя не нашла его спокойствие подозрительным. Он хотел, чтобы она распутала загадку сама – и, может, обожглась. Но не больно.