Текст книги "Операция 'Бассейн с подогревом'"

Автор книги: Павел Лемберский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

– Да-да, я помню это место, – перебил я. – Удивительная по своей точности метафора. Впрочем, как и все они.

Раввин сдержанно поблагодарил меня.

На кладбище вышел неприятный инцидент. Когда гроб с телом дедушки стали опускать в могилу, дедушкина сестра Лея нагнулась, чтобы взять с холмика горстку земли и бросить ее на крышку гроба, но в этот момент в ее руку с каким-то птичьим клекотом вцепилась Дора Мироновна. Лея опешила. Дора Мироновна кричала: "Но вэй! Не смей! Не позволю!" и по своему обыкновению трясла подбородком. Лея пыталась объяснить ей, что в Америке так принято, так здесь хоронят евреев, но Дора Мироновна резко стукнула Лею в плечо, потом выбила у нее землю из рук и заявила, что в России так евреев не хоронят. Тогда Лея закричала, что если живем мы здесь и умираем тоже здесь, то и хоронить мы должны, как это делают американские евреи. Тогда Дора Мироновна закричала, что хоть живем мы здесь, но никому ничего не должны, а умираем, как привыкли и хороним, как хотим и вообще, что такое американские евреи, она уже хорошо поняла. Тут уже Леин муж, Джозеф, не вытерпел и спросил у Доры Мироновны, что она этим хочет сказать, в ответ на что Дора Мироновна запальчиво ответила: "Не больше, чем я уже сказала", после чего я и мама, извиняясь, увели расстроенную женщину в сторону.

Всем было неловко.

И тут застучали лопаты, а папа заплакал навзрыд. Как плачет папа раньше я никогда не видел.

* * *

– Кто мы? – спросил я у мамы в аэропорту за пять минут до посадки.

Мама в темных очках от "Картье" и зеленом брючном костюме с золотыми пуговицами курила ментоловый "Данхилл" и стряхивала пепел мимо пепельницы. Работа в косметическом салоне у знаменитой Жоржетт Клингер приносила свои плоды, но и накладывала определенный отпечаток. Плоды мне нравились – мама стала менее стеснена в средствах; от отпечатка я был не в восторге. Хотя, кто знает, возможно, что и мои бородка, серьга в ухе и "Беркингстокс" на босу ногу не вызывали у нее большой приязни.

– В смысле? – спросила мама.

– В смысле принадлежности. Там мы были не очень евреями, но и не совсем русскими. Здесь мы пока не американцы, но опять-таки не евреи. Вот я и спрашиваю: кто мы? Удмурты, зулусы? Устраиваем драки на похоронах, ни во что не верим... Кто мы, мама?

– Спроси меня что-нибудь полегче, – попросила мама.

– Ладно, – сказал я. – Первое: в чем смысл жизни? И еще: есть ли Бог? Только быстро: да или нет? И наконец: что это за тип крутился возле тебя на кладбище?

– Опоздаешь на самолет, – сказала мама, чмокнула меня в щеку и тут же стала стирать платком следы помады. – Марси привет. Как там у вас, все окей?

Письмо восьмое

Севка, друг!

Слушай. Есть идея. Может, завяжем со снами на время? Надоело, старик. Давай о жизни лучше. Я знаю, ты скажешь: о жизни – скучно, ты скажешь: сны это тоже жизнь, и все такое. Я в курсе, старина. И все же – давай о жизни, а? О той, что между снами. Обмен нормальной информацией. Ну, например: работаешь? женат? есть дети? нет детей? "Жигуль" купил? Как мама с папой? Олю не видишь? Нормальные вопросы – переписка.

Начнем с меня. Умер мой дедушка. Похоронили его в Бруклине. Раввин читал молитву под дождем. Мама с папой решили разойтись. Ей надоело, что он мало зарабатывает, ему – что она много гуляет. Больше зарабатывай – буду меньше гулять, говорит она. Меньше гуляй – начну зарабатывать, говорит он. Нет, сначала ты. Короче, не могут договориться люди. Ну, они никогда не могли.

С моей герлфрендшей все окей. Есть жизнь на Марсе, извини за каламбур. В колледже тоже все благополучно. Похоже, стану все-таки юристом. Здесь чуть ли не каждый второй юрист. Значит, буду одним из чуть ли не каждых.

Пиши, Севка. Буду рад твоей весточке, но еще раз прошу – не надо о снах. В детстве мы ими обменивались в общественном транспорте и эпатировали тем граждан пассажиров. Но детство, Севка, уже прошло, да и от юности, похоже, не так много осталось, и пассажиры все давно повыходили – каждый на своей остановке, и в троллейбусе том, кроме нас, дружище, – ни души.