Текст книги "Костя и волшебная ваза (СИ)"

Автор книги: Павел Рассказников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

  1. НЕОБЫЧНАЯ ВАЗА!

  Вечер пятницы всегда многолюден. Множество людей спешат кто-куда. Кто-то идёт домой, кто-то спешит в ресторан или на свидание с девушкой. Кто-то просто безмятежно гуляет.

  Я иду на местную барахолку (или как прозвали это место местные – «Барахлище»). Тут можно найти всё, что душе угодно. За свободными кабинками торгуют всем. И серебряными чайниками со старинными резными ложками и вилками, и малахитовыми шкатулками, и старыми – советскими ещё – радиодеталями, и паутинными патефонами.

  Я иду мимо рядов всевозможных товаров и высматриваю что-нибудь интересное. В воздухе летает запах чебуреков и ларька спереди. Толпы людей занимаются тем же.

  Иногда тут попадаются очень даже необычные и полезные мне вещи.

  Я прохожу мимо поношенных тулупов и измятых валенков из козлиной шерсти. Должно быть они были произведены лет пятьдесят назад и изъедены молью. Затем поворачиваю и вскоре оказываюсь возле торговца авторскими картинами.

  «Ермак покоряет Сибирь».

  «Копия Моны Лизы» (тут чуть сфальшивил – ухмылка не такая загадочная).

  «Тульский монастырь».

  – Хорошие картины, – говорю я художнику – дедку лет под 70 в старой одежде.

  – Ещё бы, – радуется он. – Двадцать лет художественного училища, как-никак. Ну так что: какую берёте?

  Я говорю, что никакую. На это дед разочарованно качает головой и быстро теряет ко мне интерес.

  Картины у него и правда красивые, а красивые картины я люблю. Только эти – не мой вкус. Эти картины обычные. Чем-то они напоминают раннего Мене по стилю.

  Все великие художники рисовали красиво, но обычно. Шишкин, Да-Винчи, Ван-Гог. Нету в их картинах какой-то... особой изюминки. Какой-то странности... Напыщенности и насмешки над реальностью.

  Нет, у сюрреалистов, конечно, такие есть – у Сальвадора Дали например – но, как по мне, они с этой насмешкой перешли всякий край.

  Я люблю необычное, но понятное. То, где не нужно искать скрытый смысл.

  Я иду по «Баращлищу» и вскоре останавливаюсь возле низенького деревянного столика с вазой на ней. Вот эта ваза – то, что я ищу!

  Я читаю ценник: «Ваза размером с ребёнка 7 лет в виде чайника советских времён. Фарфор». Ваза и правда подходит под каждое слово. Гигантский красный чайник с белыми вкрапинами.

  – Сколько?

  Продавец – молодой парнишка со светлым ёжиком на голове – быстро оживляется:

  – Пятьсот. Для тебя за четыреста пятьдесят отдам, брат.

  – Приятно конечно, но в честь чего это?

  – Понравился ты мне. Сразу вижу – человек хороший.

  – Вазу потрогать можно?

  Парнишка улыбается и кивает.

  На ощупь ваза несколько странновата. Ощущение такое, будто держишь в руках нечто среднее между пластиковой бутылкой и пенопластом.

  – Точно фарфор? – я щурюсь.

  – Ээ, обижаешь! Самый лучший фарфор! Костромской! – на этих словах он подносит пальцы к губам словно повар из Италии.

  Парнишка на кавказца не похож, но акцент делает такой, чтобы походить.

  Странный человек, странная надпись, странная ваза. Всё как я люблю. Я же говорил, что иногда тут попадаются по-настоящему ценные вещи.

  Я расплачиваюсь за вазу и тащу её до ближайшей остановки. Это оказывается не так и легко. Ваза тяжёлая и то и дело норовит выскользнуть из вспотевших ладоней и расколоться об горячий асфальт. Пока я несу, меня провожают много удивлённых взглядов. Могу поспорить, что все эти люди от всего необычного и удивительного только шарахаются, а потом – к старости – будут удивляться тому, что прожили такую заурядную жизнь.

  На остановке много народа. Когда подъезжает мой автобус, то у меня не получается попасть внутрь. Зелёный кузов забит под завязку. Когда я совершаю попытку Љ3, то кондукторша взрывается:

  – Да куда лезешь?! Давай на выход!

  – Я сейчас пролезу, – оправдываюсь я.

  – Не влезешь ты! Выходи давай!

  – Я сейчас...

  – Выходи!

  Тогда я говорю:

  – Плачу двойную цену. За себя и за вазу.

  Эта дура всё равно отказывается и норовит вытолкнуть меня наружу. Я отказываюсь – не переться же мне с этой бандуриной через три остановки.

  Люди смотрят на всё это с явным раздражением. Первой вступается женщина:

  – Совесть имейте, молодой человек! Тут уставшие все едут, а он с чайником своим! Я может домой поскорее попасть хочу.

  Тогда я говорю, что тоже домой скорее хочу. Но тут влезает и мужик.

  – Ну ты тупой или нет?! Вышел!

  Я с вызовом оглядываю его так тщательно, насколько это возможно в этой «банке со шпротами». Он здоровенный как бык и тяжело дышит. Только колечка на нос не хватает.

  Тогда я молча разворачиваюсь и выхожу. В спину доносится:

  – Чайничек, блин...

  Из-за этих уродов мне приходится тащить вазу пешком. Путь до дома проходит потом и кровью – причём в прямом смысле – у меня лопает сосудик в носу и идёт кровь. Испугавшись за вазу, я заматываю её в свою футболку. Должно быть сейчас я похож на подравшегося футбольного фаната, укравшего кубок.

  2. ЧТО-ТО ИНТЕРЕСНОЕ!

  Дома я оказываюсь часа через три. Когда ваза оказывается на своём законном постаменте в гостиной, я ничком падаю на пол и пытаюсь прийти в себя. Руки и ноги одновременно и ощущаются, и нет. Они как бы и не мои. Давненько я так не уставал. Последний раз я был в таком положении, когда тащил домой одну интересную статую...

  Квартира у меня очень и очень странная. Я приложил много времени и средств, чтобы сделать её такой. Тут бы повесился любой здравомыслящий человек.

  Под галерею я пустил коридор. Тут собрались самые удивительнейшие образцы картинного ремесла, на которые только способен человеческий разум.

  «Дикие гномики охотятся на собаку Баскервилей».

  «Тюльпаны устроили забастовку против цветочных магазинов».

  «Кулинария с непорочными прешельками».

  «Колобок из тканей убегает из фабрики по производству одежды».

  Есть также и «Резиновый колобок».

  «Война Кулинарок и Поварёшек». Эту картину я купил у одного безногого художника в переходе. Я отдал за неё всего лишь 250 рублей и буханку хлеба.

  Но моя любимая картина – «Колонизация Марса Петром I». На ней император, верхом на чёрном вороном коне, с гордо поднятой усатой головой и в треуголке, осматривает пыльную красную поверхность. Чуть вдали – из-за красноватого булыжника – за ним наблюдают полчища зелёных марсиан с бластерами. Остаётся только гадать, где он умудрился потерять войско и как сюда попал на лошади. Красота! Эту картину я купил в ВК. Нарисовал её бывший преподаватель по – как он выразился – «графике масляных красок» во время своего очередного рецидива.

  А ещё у меня есть кладовка. Там я храню такое, что обычному скучному человеку плохо станет. А именно – чучела разных зверей. Только перешитые немного. Заяц с головой собаки, змея с человеческий черепом (я купил его у сторожа кладбища за полторашку), курица с рогами оленя и многое другое.

  А в главной комнате у меня зал скульптур. Венера Милосская с клешнями, бюст Ктулху, ваза в виде советского чайника...

  Если порыться в шкафчике на кухне, то можно даже найти раритетные карточки от 1986 года, изображающие обнажённых героев советских мультфильмов. И не спрашивайте, где я их достал и что мне пришлось ради этого делать.

  Когда я как следует пришёл в себя, то с любовью оглядываю своё новое приобретение. Этой вазе тут самое место. Когда на неё смотришь, то ощущение такое, будто ты попал в сказку «Алиса в стране чудес» и выпил уменьшающую пилюлю. Мне всё же удалось уберечь её от пачканья кровью. Футболка же оказывается заляпанной. Я отношу её в ванну и кидаю в стирку.

  Потом я иду на кухню и ставлю в микроволновку лазанью. Ставлю на скачку «Цельнометаллическую оболочку» Кубрика – давно уже хочу её посмотреть. И пока всё готовится я смываю накопившийся липкий негатив в душе.

  Денёк сегодня выдался тот ещё... С самого утра поставили четыре пары и на трёх из них – зачёты. Вот тебе и начало учёбы, блин. Результаты ещё не готовы, но я и так всё прекрасно знаю... А потом – на подработке – я поругался с клиентом...

  Но зато теперь у меня есть эта чудесная ваза! А значит – день прожит не зря.

  На кухне я включаю фильм – смотрю и ем... На экране мелькает весёлый эпизод с полоумным солдатов в туалете с винтовкой и с очень смешным выражением лица...

  – Хозяин! Эй! Иди сюда!

  На экране раздаётся выстрел. Я вздрагиваю и ставлю на паузу. Это дубляж такой?

  Секунд через тридцать я уже хочу продолжить, но вопль (а теперь это именно он) повторяется.

  – Ну где тебя носит?! Хозяин!

  Это не дубляж!

  Первая мысль: «За вазой пришли!». Да, точно! Видать туда спрятали ценности и решили передать их кому надо через «посредника». А теперь от «посредника» и избавиться можно...

  Вторая мысль: «Ваза точно была пуста! Тут другое...».

  – Иди сюда скорее, дурак!!! Меня сейчас убьют, где тебя носит?!

  Сейчас 23-54 часа ночи и в моём коридоре, похоже, кого-то убивают. Из моего коридора доносится лязг металла и яростные крики. Кажется, что там разражается настоящая средневековая битва.

  Я и сам не знаю, зачем выхожу. Я всегда был излишне любопытным. Пальцы до боли сжимают рукоять молотка.

  Коридор пуст. Звук имеется, а коридор пуст. И он точно идёт отсюда – я уверен в этом.

  – Херня какая-то...

  – Вот ты где! Скорее, давай сюда молоток!..

  Это говорит Повар. Он такой же толстый, как и всегда. Только теперь он живой. Всё это время его пытаются ударить две толстые поварихи с поварёшками... Со лба у него стекает тонкая струйка крови.

  Я отдаю молоток и в ту же секунду Повар его берёт.

  Раздаётся два звонких женских вопля. Теперь кухарки лежат неподвижные и, похоже...

  – Мёртвые, – Повар отстраняется от них, поднимается и возвращает мне молоток.

  Меня начинает мутить и рвёт прямо на пол.

  Красная рожа Повара улыбается и блестит как глянец:

  – Уфф... Ухх... Желудок слабый? Понимаю-понимаю... Ухх...

  Его фартук заляпан кровью.

  Я беру молоток и вновь сжимаю тот до боли в пальцах. А ещё я медленно пячусь назад и упираюсь в заднюю стену.

  Тот молчит пять секунд, затем спрашивает:

  – Тебя как зовут, хозяин квартиры?

  – Костя.

  – Спасибо, Костя. Если бы не твой молоток – убили бы меня эти две курицы... И главное за что?! За пересахаренное бизе! И это у меня-то пересахаренное! У самого Виктора Константиновского! Великого мастершефа десертов! У меня всегда идеальная рецептура, идеальные пропорции!.. – он успокаивается и продолжает уже спокойно: – Да ты не бойся, Костя, не бойся. Теперь они не опасны.

  – Я не боюсь, – вру я. В это время Повар вытирает красную рожу от пота и говорит:

  – Ну и денёк. Как и обычно в общем... Долго ты, Костя, чуть не убили меня, – это он говорит с неким укором.

  – Да, долго. Не ожидал просто.

  Да, не ожидал, что картина говорить умеет. Они ведь этого не должны уметь делать – это твердят нам везде и с самого детства. Но теперь на стене в моём коридоре ожила картина. Ожила «Война кухарок и поварёшек».

  Я смотрю на два мёртвых тела на ожившей картине и понимаю, что слово «ожила» тут не очень уместно. Волосы на моей голове шевелятся сами собой.

  Повар тем временем хлопочет за своим поварским столом.

  -Ну и беспорядок из-за этих куриц тут, – слышу возмущённую реплику. Затем тот вновь смотрит на меня и говорит:

  – Мне торт нужно испечь, а всё переломано. Яйца разбиты, венчики погнуты. Без тебя я уж точно не справлюсь, Костя.

  Я молчу, а он говорит:

  – У тебя еда есть?

  Я вспоминаю, что даётся не так уж и просто. У меня в холодильнике есть солёные огурцы. Банка. А ещё сметана, колбаса, сыр с плесенью (не деликатес) и кетчуп, и яйца. А ещё мука, сахар и хлеб.

  – Огурцы мне не к чему, – говорит Повар. – Солёное оставь другим кулинарам. Я же – мастершеф десертов! Ладно неси сюда яйца, сахар и муку. И сметану ещё. Сметанник буду готовить.

  Я не решаюсь спорить. Когда я приношу всё, что нужно – ещё и венчики с кастрюлей, – то он говорит:

  – Приступим.

  Он готовит, а я наблюдаю. Вот смешивается тесто, вот из него формируются бортики, вот туда добавляется крем из сметаны... Затем всё идёт в духовку – на час под 180 цельсиев.

  Я наблюдаю за всем этим и думаю, что теперь в моей жизни наконец наступило что-то необычное, что-то удивительное. Что-то, что выходит из ряда вон! Нечто подобное я ждал всё свою жизнь – и вот – оно пришло!

  Духовка щёлкает и повар достаёт оттуда готовый сметанник. Его ароматный запах долетает даже из ожившей картины.

  – Можно мне кусочек? Я всё же помог, – спрашиваю я.

  Добродушная улыбка и ответ:

  – Ну конечно же можно.

  От отрезает и отдаёт, я беру. Кусок сметанника выглядит так, будто его нарисовали масляными красками. Он горячий и аппетитный. Можно ли человеку есть еду из картин? В интернете такое не спросишь.

  Я могу отравиться. У меня может прорасти в животе какая-нибудь ветка или щупальце. Или я сам могу стать нарисованным...

  Никогда бы не подумал, что обычный сметанник такой вкусный. Видать и правда готовил профессионал. Когда я прожёвываю последний кусок то, затаившись, жду. Секунда... Минута... Десять минут... Со мной ничего не происходит и я успокаиваюсь.

  В моём коридоре очень много картин. И все они – необычны.

  И «Департамент свиней».

  И «Меховая ванна».

  И «Рыбалка в туалете».

  Все эти картины имеют свою особую изюминку, свою долю необычного, но – при всём при том – они понятны по смыслу. Тут не нужно ломать голову, чтобы во всём разобраться.

  Сразу понятно, что Повар – это обыкновенный повар и его просто пытались убить за пересахаренное бизе.

  Я полчаса обхожу коридор и внимательно осматриваю их всех, пока, наконец, не убеждаюсь, что ожила только одна. Блевотина с пола отправляется в унитаз. Затем я подхожу к «войне кухарок и поварёшке» и вижу, что теперь и она такая, как и должна – мёртвая.

  3. НОВЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ.

  Сплю я на кухне, потому, что в гостиной у меня – зал скульптур, в коридоре – галерея, а в ванне и туалете спать неудобно. В какой-то степени это закаляет характер.

  Но вот что точно не закаляет характер – так это нехватка сна. Сегодня суббота и я максимально не выспался. Глаза слипаются так, будто просмолены, голова тяжёлая будто череп сделан из свинца, а разум затуманен так, словно мозга вообще нет. Это не удивительно, учитывая, что вчера я лёг спать лишь под утро.

  Сейчас десять утра и я запросто мог бы лечь и проспать так до самого вечера, но сегодня я обещал родителям помочь на даче. Никогда не понимал, зачем людям нужны дачи.

  Ворча, я иду в ванну, где минут пять стою под ледяным душем, скрипя зубами. На кухне я выпиваю две чёрные чашки крепкого кофе и съедаю три бутерброда с кетчупом и маслом. Скромно, но после вчерашнего у меня не очень много еды.

  Лишь после это мне становится лучше. Где-то процентов на пять.

  На улице сегодня тепло – хоть и осень. Туч мало – солнца много. Я одеваюсь в футболку и брюки, заворачиваю пару бутербродов в дорогу и, зевая, иду на выход.

  Но в коридоре меня ждёт «сюрприз» от Повара.

  На моём старом паркете лежат два мёртвых тела. Два нарисованных масляных тела.

  Тошнота сгибает меня пополам. Когда я стою на коленях, то вижу мятую записку на тетрадном листе. На ней значится:

  «Извини за сюрприз, но мне некуда девать эти тела. На моей картине не предусмотрено кладбища или крематория. Поэтому реши проблему лучше ты. Ты главное не бойся: эти две дуры в твоём мире – никто. У них нет документов, они не занесены ни в одну базу. Их и искать-то никто не будет. Поэтому ты ничем не рискуешь. С меня торт.».

  Когда я с трудом поднимаюсь на ноги, то долго сверлю взглядом долбаную застывшую картину. Чтобы устоять на ослабших ногах мне приходится держаться за шершавую стену. Повар напротив на удивление улыбчив и приветлив. Он стоит за кулинарным столом и мешает тесто.

  «С меня торт»... Очень хочется посоветовать ему засунуть этот торт куда подальше, да только он, боюсь, не услышит.

  Я кидаю скомканную записку рядом и с отвращением смотрю на тела. Что обычно принято делать в таких случаях?

  Если бы действие происходило в тупом сериале, то я бы тут же бросился бы звонить в полицию и хоть как-то объяснить случившееся. Естественно мне бы не верили и считали психом.

  Если бы действие происходило в криминальной драме, то я бы бросился наполнять ванну щёлочью и кислотой и скидывать тела туда.

  В этот день мне не до тупых сериалов, а щёлочи и кислоты у меня нет.

  Зато я вспоминаю, что у меня есть ковёр. Из кладовки он перемещается в коридор и разворачивается. Тело – тяжёлое как слон – перемещается на него. Затем у меня опять сводит желудок и я пулей оказываюсь в туалете, проклиная и уродского Повара, и его уродскую картину, и вообще всех вокруг. А ещё я думаю, что сжёг бы её прямо сейчас. Прямо сейчас взял бы её за раму, сорвал со стены и расколотил об колено.

  Но я этого не делаю. Я боюсь. Боюсь навлечь на себя гнев магической картины.

  А ещё – если я это сделаю, – то опять стану совершенно заурядным человеком со своей заурядной жизнью.

  Два тела в один ковёр не влезают и приходится брать одеяло. На полу – на том месте, где они лежали до этого – виднеются пятна красной масляной крови. Просто так такую не отмоешь.

  В конечном итоге у меня в коридоре имеется два жутко смердящих свёртка. Я же сам стою возле распахнутого окна на кухне и пытаюсь унять комок в горле. Приторно-мясной маслянистый запах, кажется, записался на подкорку и никак не проходит.

  Через час я звоню родителям и говорю, что образовались срочные дела и я никак не смогу сегодня приехать. Я говорю им, что мне нужно решать долги по учёбе и они соглашаются, что это важнее огорода.

  Но вместо долгов по учёбе я буду хоронить два трупа.

  За окном – над крышами девятиэтажек – плывут облака. Сначала они редкие и рваные, но постепенно их становится всё больше и больше. К вечеру почти всё небо укутано ими как одеялом. Оно красноватое, будто пропитанное кровью и у меня перед глазами уже в который раз встают два покойника. Интересно, что они ощущали, когда их убивали? А скоро начинается дождь.

  К этому моменту я выпил, должно быть, стаканов 5 крепкого чёрного чая, чтобы унять тошноту.

  Затем двор погружается в сумрак и видимости никакой. Гаснут последние огни в здании напротив. Слышно только, как дождь барабанит по подоконнику.

  Я всегда хотел жить необычно, но жить необычно – не значит жить счастливо. Это я должен твёрдо уяснить с этого дня.

  На всякий случай я надеваю лыжную маску. Когда-то я увлекался лыжами, но потом бросил. Решил, что это слишком скучно для меня. Что-ж, поздравляю: теперь у меня есть весёлое занятие. Только улыбки на лице не хватает.

  Чтобы стащить вниз первое тело – то, что в ковре – у меня уходит минут двадцать. Очень скоро я становлюсь таким мокрым от пота, что кажется будто на меня вылили ведро солёной липкой воды.

  А ещё меня тошнит от выпитого чая и сильно кружится голова, ведь я стараюсь дышать как можно меньше.

  А ещё – пока я занят «носильничеством», – то думаю, что, судя по всему, виновата та самая ваза. Столько лет её не было – и ничего, а как только появилась – начались странности. Это как-то не вяжется под определение к слову «совпадение», не думаете?

  Я стаскиваю тяжёлый и вонючий труп жирной злобной кухарки Љ1 с лестницы и думаю, что у меня в гостиной стоит магическая ваза. Вы можете назвать хоть одного человека с магической вазой? Теперь да...

  Кухарку Љ1 прячу в густых кустах перед домом и возвращаюсь за кухаркой Љ2. Тело, завёрнутое в одеяло, тащить гораздо легче, чем то, которое завёрнуто в ковёр.

  Когда я спускаюсь на три этажа вниз, то сверху раздаются шаги. И они приближаются.

  Я ускоряюсь, но шаги всё ближе и ближе. Тогда я бросаю тело на пол и прячусь за ближайшим мусоропроводом. Сердце в груди стучит и орёт: «DANGER!!!». Мигает красная лампочка.

  Шаги останавливаются возле лежащего посреди лестничного пролёта свёртка. По крупному силуэту я узнаю соседа с верхнего этажа. Он стоит и смотрит на тело.

  Затем говорит:

  – Ремонт они делают, уроды! Хоть бы убрали за собой – свиньи!

  Шаги удаляются, снизу хлопает дверь. Из груди вырывается вздох.

  А ещё я думаю, что теперь сосед сверху считает меня полнейшим ублюдком.

  Через десять минут я уже на улице. Я кладу тело Љ1 рядом с телом Љ2 и иду домой за лопатами. Руки к этому моменту словно ватные, как и ноги. Больше всего у меня ломит спину. Возможно я заработал себе грыжу и на всё жизнь стану инвалидом.

  Потом я беру первое тело и тащу его на пустырь.

  4. КОЛОНИЗАЦИЯ МАРСА.

  На пустыре в это время темно, холодно и страшно. Ржавый острый нос лопаты врезается в землю с шипящим звуком и углубляется в неё словно игла в ткань. Комки земли летят в стороны.

  Секунды идут, идут минуты и часы, а я всё копаю. Яма с каждым движением – всё глубже и глубже. Говорят, что в 90-х тут закопали очень много людей. Кого-то за долги, кого-то за обиды, а кого-то и просто так. Я копаю и думаю, что будет забавно, наткнись я на одного из них.

  Тут очень много ржавых гаражей и меня никто не увидит.

  Первое тело с грохотом ударяется о дно первой ямы.

  Второе с грохотом ударяется о дно второй.

  Теперь я опять копаю, но уже – в обратную сторону. Должно быть завтра у меня отвалятся руки. Отсохнут словно старые ветки.

  Дома я оказываюсь лишь утром. В коридоре воняет трупным разложением и – на полу – огромное красное пятно. Оно выглядит так, будто нарисовано художником живописцем, побывавшем у меня в коридоре.

  Я трачу полный баллончик освежителя воздуха и только тогда запах гнили не так чувствуется. Потом рядом с пятном грохаются тряпки и всевозможные моющие средства. Оно мылится, несколько тускнеет, но не оттирается – сколько не три. Но я тру, тру и тру до боли в побелевших пальцах, которые щиплет от вонючей химозы. Потом меня снова рвёт.

  Пятно улыбается, оно напоминает мне родного брата. Такая же бесячая улыбка. А ещё мне кажется, что оно говорит:

  – Ты даже этого не можешь! Ты же слабак, ты же додик! Я бы его за пять секунд оттёр!

  Я игнорирую этот выпад и продолжаю его оттирать. Но тут возникает и мать с отцом:

  – А ведь он прав! В кого же ты у нас такой, Костя? Вот Денис бы это пятнышко и правда за три секундочки отмыл!

  Мать начинает вздыхать, а отец её успокаивает и гневно на меня смотрит.

  Внутри что-то вспыхивает. Тряпка врезается в пол как рубанок в брусок и трёт, трёт, трёт... И пятно – чудеса! – и правда исчезает.

  Потом я ещё долго смотрю кровавыми глазами на полотно «Войны кухарок и поварёшек», но то не шевелится – сколько не сверли его взглядом. Толстый урод с застывшей улыбкой мешает тесто за своей стойкой.

  Я говорю:

  – И понравилось тебе?!

  Но он молчит.

  – Просыпайся, урод, просыпайся!!!

  Но он опять молчит.

  Я трогаю масляное полотно щиплющим взмыленным пальцем, но он и в этот раз молчит. И я думаю, что мне не нужно так громко кричать. Снизу живёт сосед. У него беды с башкой, а ещё он три года занимался самбо. Мои слова он может принять на свой счёт.

  Я убираю землю, которая нападала с пустыря на полу в коридоре, и иду спасть. Стоит только уху почувствовать под собой мягкую ткань, как сознание отрубается. Но темнота не приходит. Успокоения на наступает. Опять у меня в руках лопата, опять я куда-то тащу кого-то очень тяжёлого и злого. Этот тяжёлый всё вырывается и вырывается и я бью его лопатой пять раз, прежде чем этот злой обмякнет, затем снова его куда-то тащу. И пока я его тащу, он смутно напоминает мне родного брата. Потом я слышу смутно знакомый голос. Сперва он говорит, что я ни на что не способен, затем к нему примешиваются и другие. Какофония звуков нарастает. Одни голоса говорят, что я неудачник, что моя судьба – это обычная заурядная жизнь, как и у 98% людей на этой чёртовой планете. Другие же просто смеются. Кто-то больно пинает меня по ноге. Я кричу и размахиваю лопатой, но ничего не видно. Всюду – смутный и густой – гуще киселя – туман. Образы как в мыле. Но голоса – как в амфитеатре. Они словно отскакивают от геометрически правильных гладких стен и взлетают – через рупор – прямо в уши. От них кружится голова и болят перепонки. И ещё меня опять сильно тошнит...

  Один из них кричит:

  – Иди сюда, хозяин, да побыстрее!

  Я долго лежу на кровати на кухне и смотрю в голый потолок. Лоб покрыт холодной испариной, сердце беснуется. Голос зовёт:

  – Ну где ты там?!

  Он снова доносится с коридора. Только это не повар. На этот раз голос другой – более твёрдый и уверенный в себе.

  У меня очень болят руки и ноги. Кажется, что над ними проводили медицинские эксперименты. И поэтому подняться получается не сразу.

  Я оказываюсь прав. На этот раз ожила моя любимая картина: «Колонизация Марса Петром I». Игнорируя императора, первым делом я оказываюсь возле «Войны кухарок и поварёшек». Эта тоже живая.

  – И как это понимать?! – мой взгляд не даёт даже повода, чтобы отнекиваться.

  – Что я ещё должен был сделать? – оправдывается Повар. – У меня на картине крематория или похоронного бюро не предусмотрено. А трупная вонь высокой кулинарии не способствует.

  – Меня могли посадить! Меня вчера чуть не поймали за руку!

  – За что? Они в твоём мире даже не живые. Подумали бы, что манекены.

  – Манекены с трупной вонью, которые на ощупь как люди и, которые кровоточат словно Ниагарский водопад. Хорошие манекены!

  Тут Повар вспоминает:

  – Стой! Вот!

  Он достаёт из духовки пирог и протягивает мне.

  – Американский яблочный пирог. С корицей. Ты на корочку посмотри – золотистая как слиток. А пахнет-то как!

  Запах и правда божественный. Я сутки ничего не ел и у меня сводит желудок так, словно туда вставили и включили компрессор. При виде пирога он урчит как голодный зверь.

  За нами сейчас наблюдают множество картин.

  И «Индейцы в НЛО».

  И «Как верблюды Куропатова приручали».

  И «Резиновый колобок».

  Я всегда был отходчивый. Это – моя большая слабость. Я говорю:

  – Ладно, но чтоб больше без фокусов, – и собираюсь идти на кухню, чтобы как следует полакомиться вкусняшкой. Но тут меня снова окликает недовольный император:

  – Хозяин, мне помощь твоя нужна. Живо сюда!

  Я вздыхаю.

  – Подожди, – я отношу на кухню нарисованный пирог. Затем возвращаюсь обратно:

  – Чего хотел?

  Пётр недоволен и твёрдо говорит:

  – Ты хоть и хозяин квартиры и этого полотна, но я всё же – император. В то время, как ты – всего-лишь холоп. Так что – прояви уважение!

  – У меня так-то тоже дворянские корни имеются, – возмущаюсь я.

  Он же лишь отмахивается.

  – Неважно. Помощь твоя нужна, – и тут он начинает свою торжественную, очевидно заготовленную, речь: – В то время, как Британия уже колонизировала – и активно колонизирует – множество заморских чудных земель, у нас – у нашей империи – по-прежнему нету ни одной, даже самой незначительной колонии...

  – А как же Сибирь? – прерываю его я.

  Он на секунду замолкает, окидывает меня недовольным – от прерывания – взглядом и говорит:

  – Это не считается.

  И продолжает свою речь.

  Я слушаю речь и внутри всё трепещет. Да – красиво говорить дядя умеет. Ему это по-статусу положено.

  – И теперь я на этой чудной планетке, – заканчивает он речь, – на Марсе. Видишь тех зелёных дьяволят за камнем? Тех, что наблюдают за нам уже битый час? Это – местный индейцы. Так просто эти земли они нам не отдадут. И поэтому придётся брать их боем. Во имя нашей империи!

  – Ну так и берите их со своим боем, – говорю. – Я-то тут причём?

  Сказать по-правде я так и не понял, как он тут оказался, но да ладно...

  – А притом! Армии у меня нет, как и припасов, как и оружия. А враги между тем – не дремлют. Вон, ты посмотри на них.

  Очевидно одному из зелёных марсиан не понравилось то, что император так нагло тычет в него пальцем. Он срывается на визг и стремительно приближается. В зелёных пальцах трещит электрическая палка. Но и Пётр не промах. Стоит только пришельцу оказаться рядом, как сверкает сабельная сталь московского Пушечного двора XVII века и зелёная голова отделяется от зелёного тела в странном комбинезоне.

  Толпа вдали яростно орёт что-то обидное по-марсиански, но приближаться не решается.

  – Проклятье! – кричит он, натягивая поводья. – На прочность проверяют, дьяволы! Поторопись лучше – один я тут точно не справлюсь.

  Ситуация аховая. Нужно что-то делать.

  – Но что делать?

  – Мне нужны ресурсы. Сперва мне нужны ополченцы. Мне нужна армия, а чтобы её кормить нужна ещё и еда. Но и про оружие забывать не следует. Добудь мне это!

  – И где я это вам добуду? В киоске круглосуточном?

  Усатая голова в треуголке окидывает меня свирепым взглядом.

  – Послушай сюда, холоп! Обойди все картины и добудь, что мне нужно, а не то мне точно конец. Я император и моё слово для тебя должно быть – ЗАКОН! Пусть ты и хозяин этого полотна. А теперь вперёд!!

  Спорить я не решаюсь. Тем более, что на бег срывается второй гуманоид. В этот момент я думаю, что если они всё же прикончат Петра, то точно повылезают сюда.

  Если из моей картины по-настоящему повылезают зелёные человечки и колонизируют Землю, то это будет довольно весело. Вот только я могу не дожить до этого момента и поэтому я бегу к следующей картине.

  Я останавливаюсь возле «Гномьего гамбита». На главной площади к столбу привязан человек. Его лицо отпечатывает великую панику, рот бормочет: «Пощады!». Всю площадь заполняют мириады гномов в красных колпаках и с хищными лицами. В свете солнца блестит сталь. Гномы напоминают мне очень и очень много мухоморов. Такие же токсичные и красные.

  Над толпой – на постаменте – возвышается их гномий атаман – он единственный тут в синем колпаке.

  – ПРОСТИТЕ!!! – чтобы перекричать толпу мне приходится здорово надрывать связки.

  Шум затихает, полчища хищных взглядов устремляются на меня. И один – умоляющий.

  Атаман пренебрежительно бросает:

  – Чего тебе, человек?

  – Помощь нужна, для войны. С пришельцами. Там сейчас императора убьют – Петра Первого. Он на Марсе.

  – Что нам до людских императоров, – философски бросает главарь. – Ты нам гномьих подавай...

  Пленник вдруг дёргается словно в агонии и кричит:

  – Я помогу!!! Я тебе помогу!! Ты только вытащи!..

  Договорить он не успевает – в следующую секунду из его горла торчит клинок атамана.

  – Ну-ка тихо! – весело говорит он, убирая рапиру обратно в ножны.

  Кровь – словно водопад «Анхель» – струится по телу и дереву на пыльную площадь и быстро теряется среди гномов, а из горла вырываются предсмертные булькающие звуки.

  На этот раз мой желудок не бунтует. Не приходит тяжёлый комок. К такому я уже более привычен. «Он всего лишь нарисованный», – говорю я себе и отвожу взгляд. На моей спине толпа мурашек танцует дикую чечётку.