Текст книги "Насекомые и цветы"

Автор книги: Павел Мариковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Ферула илийская – типичное растение пустыни, настоящий эфемер, развивающийся так же, как и красный тюльпан, ревень Максимовича и многие другие цветы пустыни, только ранней весной.

Цветы ферулы издавали сильный и приятный аромат. На запах слетались насекомые. И кого только тут не было! Богатейшая и разнообразная коллекция живых насекомых: пчелы, осы, наездники, мухи, жуки и бабочки – весь этот многоликий мир насекомых жужжал над желтой шапкой цветков ферулы, сверкая своими разноцветными одеждами. Иногда налетал ветер, слегка вздрагивали желтые цветки, а потревоженные насекомые поднимались роем и, собравшись на подветренной стороне, толклись в воздушной пляске. Ветер разносил запах цветков, и по тонким струйкам его на свидание друг с другом мчались все новые и новые пробужденные весной насекомые.

Наполнив свои морилки богатым уловом, мы расстались с ферулой. Но не навсегда.

Вторая встреча произошла уже в разгаре жаркого лета. Днем над пустыней повисало яркое жгучее солнце и нещадно грело сухую пыльную землю. Пустыня выгорела, и как-то не верилось, что еще совсем недавно она была расцвечена огоньками тюльпанов и маков. Большие листья ревеня высохли, ветер их поломал и разметал по пустыне, как клочки бумаги. А там, где была ферула, стало пусто, и только высохшие листья прижались к редким кустикам солянки-боялыша.

Я раздумываю над тем, куда делась ферула. Неужели ее кто-то мог заготовить на топливо или еще для чего-либо. В этой части пустыни ферула вряд ли могла пригодиться на костер путнику; большое, но легкое растение не должно быть калорийным.

Налетает ветер, шумит сухими коробочками семян, поднимает в воздух сухие обрывки листьев ревеня, взметнув их высоко вверх, и несет над пустыней к горам. И тогда мы видим совершенно неожиданное. Над кустиками боялыша, перекатываясь по ветру на круглой шапке высохших и пружинящих ветвей, мчится ферула. Вот она уткнулась в кустик, зацепилась за него и сразу, влекомая ветром, повернулась боком, взмахнула в воздухе толстым стволом, уперлась им, как шестом, о землю, перескочила на этой своеобразной «ноге» через препятствие и вновь помчалась дальше. Опять препятствие на пути, снова взмах ногой, упор, скачок и стремительный бег. До чего был замечателен этот одноногий скакун-ферула!

Тогда мы бросаемся на поиски одноногих скакунов и находим среди них немало таких, которые еще не вырваны ветром, а в глубоких ложбинках натыкаемся на завалы застрявших путешественников.

Теперь сухая ферула еще легче и, несмотря на свои крупные размеры, кажется невесомой. Круглая шапка – хороший парус, да и широкая бахромка у семян тоже не случайна. Ветер раскачивает ферулу, и на том месте, где ствол, переходя в корневую шейку, погружается в землю, в ней образуется воронка. Ткань корневой шейки какая-то другая, чем в пористом и легком стволе и (странно!)… слегка влажна на ощупь. По-видимому, она гигроскопична от обилия солей. Этой гигроскопичности способствует воронка. Достаточно пройти небольшому дождю, как влага скапливается в воронке и попадает на корневую шейку. На влажной ткани растет какой-то зеленовато-синий грибок. Легкий запах плесени подтверждает это. Он разъедает ткань корневой шейки, она теряет прочность. Дунет ветер, шейка ломается – и одноногий скакун на свободе, скачет по пустыне, рассеивая всюду свое потомство – плоские семечки. Скачет долго, до тех пор скачет, пока не поломается парус, и от всей роскошной круглой шапки останутся коротенькие пеньки на верхушке сухого толстого ствола.

Как все замечательно устроено у ферулы! Ветви и широкая поверхность цветков, напоминающая парус, – для того, чтобы катиться по ветру. Очень легкий и прочный ствол-нога – чтобы перескакивать через кустики и, убежав подальше, занести семена в места, где еще вольготней и просторней. Впитывающая влагу корневая шейка, с поразившим ее грибком, – магический замок, вовремя открывающийся и отпускающий на волю отцветшее растение.

Насекомые оказались и в сухой мертвой феруле. Это обнаружилось, когда я стал разрезать ножом ее ствол. Разве мог такой теплый да еще и подвижный домик остаться незаселенным? Сердцевину ферулы заняли слоники. Они проникли туда из земли по корню еще личинками, выели там обширный продольный канал и окуклились. В стадии куколки слоники и совершали вместе с ферулой путешествие по пустыне, потом, став жуками, прогрызали отверстие в плотной стенке и покидали свое убежище. Слоники были крупные, серые, с длинными хоботками.

Небольшие мохнатые пчелки, кажется, только и ожидали того момента, когда слоники проделают в стволах отверстия-окошечки. Озабоченные и как всегда сильно занятые, пчелки проникали в стволики ферулы через эти окошечки, выгрызали в мягкой сердцевине продольные ходы и заполняли их ячейками. В каждой находящейся одна над другой ячейке было по яичку, а так же запас пыльцы вместе с медом. Между ячейками располагались небольшие перегородки, сделанные из слегка уплотненной сердцевины стебля растения.

Впрочем, многим пчелкам не хватало места в стеблях, и тогда они сами прогрызали окошечки в тонких веточках шапки-паруса и устраивали там ячейки с детками. Оболочка веток не была столь прочна и поддавалась челюстям пчелок.

Так, серые слоники, попользовавшись домиком, оставили его другим поселенцам. Мохнатая пчелка, видимо, давно связала свою жизнь с ферулой: когда растение цвело, опыляла его, а потом селилась в его мягкой и теплой сердцевинке. И не только мохнатые пчелки и серые слоники пользовались замечательными квартирами. В широкие продольные ходы, оставленные слониками, на зиму набивалось много разного шестиногого народца, спасающегося от зимней стужи, снега и холодных ветров…

Наша машина мчится дальше от гор к низине и вдруг врывается в красное поле чудеснейших ярких тюльпанов. Какие они роскошные, большие, горят огоньками! Как миновать такое раздолье! И я, остановив машину, брожу в компании своих спутников по красному полю. Никогда не видел я такого изобилия тюльпанов, хотя путешествую по пустыням четвертое десятилетие. Лежали тюльпаны луковичками несколько лет, жарились на солнце, изнывали от сухости, ждали хорошей весны и, наконец, дождались, все дружно вышли на свет божий, засверкали своим великолепием под ярким солнцем и синим небом.

Я приглядываюсь к цветкам. Они разные. Одни большие, другие маленькие. У некоторых цвет лепестков необыкновенно ярок, будто полыхает огонь. Встречаются среди красных тюльпанов и отдельные экземпляры с желтыми полосками, а кое-где виднеются и чисто-желтого цвета. Мои спутники утверждают, что и запах у цветков разный: у одних – сладковатый, у других – кислый, а есть и такие, от которых и шоколадом пахнет.

Я не могу похвастаться тонким обонянием, посмеиваюсь, не верю. Тогда мне преподносят букет. Действительно, чувствую и я, что у тюльпанов разный запах.

Здесь, в этих зарослях, все тюльпаны относятся к одному виду – тюльпану Грейга. Но почему же у них варьирует цвет и запах? Объяснение, в общем, найти нетрудно. У многих растений цветки изменчивы. Благодаря этому садоводы легко выводят разные сорта. Видимо, изменчивость цвета и запаха не случайна. Вкусы и потребности насекомых-опылителей нельзя удовлетворить при однообразии приманки. Одна и та же пища быстро приедается. Кроме того, видимо, среди цветков при их изобилии царит соревнование: кто хоть чем-нибудь станет отличаться от собратьев, тот и привлечет внимание опылителей.

Весь день мы едем среди буйства цветов. Но нам, энтомологам, поживы нет: насекомых совсем не стало после нескольких лет засухи.

Растения легче насекомых переносят невзгоды климата. Пусть будет несколько лет засухи, перевыпаса и долго будет голой безжизненная пустыня. В пыльной и сухой земле, дожидаясь хороших времен, растения пролежат семенами, зернами, луковичками, корнями и оживут при благоприятных условиях. А когда насекомых мало – тоже не беда. Очень многие цветковые растения при недостатке насекомых, принимающих участие в их брачных делах, способны к самоопылению, а некоторые и вовсе отвыкли от своих шестиногих друзей.

Секреты лядвенца

На низком берегу озера Балхаш тянется красивая полоска цветущего эспарцетного астрагала. Здесь весело реют прелестные крошечные голубянки, деловито снуют, звеня крыльями, небольшие пчелки-антофоры. Рядом зеленый луг и пышные кустики гребенщиков. Слабые волны набегают на берег, тихо и ритмично шелестят, навевая покой. Хорошее место для бивака!

Приглядываюсь к астрагалу и вижу кое-где между ним крохотное изящное растение из семейства бобовых, как мне потом определили ботаники, – лядвенец густолиственный, или Лотис фрондозус. У него цветки разной окраски: желтые и ярко-красные. Забавное разноцветное растение! На нем цветков мало. Зато много длинных коричневых бобов. И они тоже заканчивают свое дело: раскрылись, каждый скрутился в тугую и правильную спираль, высыпав маленькие серо-зеленые семена.

Бобов зеленых или почти созревших мало.

Это растение мне понравилось. Мне кажется, его я никогда не встречал, и как-то невольно оно заинтересовало меня, и захотелось с ним поближе познакомиться. У него, как и у всех бобовых, – «парус», два «весла» и «лодочка». Ярко-желтые цветки, оказывается, – свежие, еще не раскрыты, и, если их потормошить как следует пинцетом, они, будто после посещения насекомого-опылителя, расправляют «весла», но «лодочки» остаются на местах, прикрывая пестики. У цветков же опыленных, у которых начал развиваться боб, «весла» только чуточку расходятся в стороны, и цветок полностью не раскрывается. Я не нашел ни одного цветка раскрытого по-настоящему. После того, как цветок опылен, на тыльной стороне «паруса» появляются оранжевые пятна и полоски, потом «парус» и «весла» с «лодочкой» краснеют, весь цветок меняет окраску и становится ярко-алым. Этот цвет – будто вывеска. Она как бы гласит: «Цветок уже опылен, делать здесь насекомым нечего, просим более не беспокоить». И желтые, и красные цветки очень ярки и поэтому издалека, детально не разглядывая, можно угадать, в каком они состоянии.

Мне нравится эта деликатная предусмотрительность растения. Но на нем я не вижу никаких крылатых насекомых, привлеченных цветками. Встретился какой-то крохотный жучок, как будто слоник, его я прозевал. Он сидел в самом цветке, явно лакомясь нектаром. Еще в цветках оказались маленькие скопления тлей, но сколько я ни вглядывался в них, не мог точно сказать, чем они занимались, то ли сосали по своему обыкновению соки растения, погрузив в него хоботок, то ли лакомились нектаром, что этой братии, вообще говоря, несвойственно. Как-то давно мне удалось подметить пристрастие тлей к сладкой жидкости на цветках кендыря. Это наблюдение, как и следовало ожидать, вызвало свойственное ученым, когда дело касается нового и необычного, недоверие.

Очень интересно, как длинные и прочные бобы способны так правильно закручиваться в спираль. Очевидно, этот сложный акт, совершаемый под воздействием каких-то механических сил, способствует разбрасыванию семян. Я тормошу, жму, разламываю нераскрывшиеся бобы, надеясь, что они внезапно завьются спиралью и выстрелят семенами, подобно тому как это так успешно делает всем известная недотрога. Но напрасно. Растение не желает выдавать свою тайну.

Впрочем, оказывается, нераскрытые бобы кем-то поражены. В них поселились поедатели семян, крохотные личинки. Кто же из них должен выйти? Вначале я нахожу крошечного блестящего сине-зеленого наездника. У него красивые большие глаза и изящные коленчатые усики. Он, без сомнения, друг растения и враг поедателей семян. Еще немало времени уходит на поиски, прежде чем находится и сам преступник, тоже крошечный, серо-желтый, с темно-синей головкой и ножками и длинным хоботком слоник-апион. Он необычайно шустр и, едва выбравшись из разломанного боба, оказавшись на свободе и увидев свет, сразу раскрыл крылья и приготовился отправиться в полет. Теперь становится понятным, почему на бобах есть и очень маленькие точечные отверстия, и отверстия побольше. Первые – проделаны хоботком слоника, чтобы засунуть в полость стручка яичко, вторые – дверцы, прогрызенные как выбирающимися наружу жучками, так и его истребителями-наездниками.

Слоник, поселив свое потомство в бобе, нарушает сложный механизм выбрасывания семян. И даже те из них, что остаются целыми, уже не могу освободиться из плена и упасть на землю. Так, маленький жучок оказывается врагом растения вдвойне: одни семена он уничтожает, другие – оставляет навечно в заточении.

Вот кажется и все, что рассказал мне изящный лядвенец с разноцветными цветками. Осталось только выяснить, кто все же его опылители. Голубянки и пчелки-антофоры резвятся на астрагале эспарцетном, не обращая никакого внимания на лядвинец. Я брожу по берегу с сачком в руках, вглядываюсь в желтые цветочки, ожидающие визитеров. Теперь мне начинает казаться, что их роль исполняют крохотные слоники-апионы, и они вовсе не враги растения (хоть их личинки и питаются семенами), а первейшие друзья, враги же – губители слоников, изящные наезднички, те, кого я вначале принял за друзей.

Но что значат предположения, основанные лишь на одной мимолетной встрече? Надо продолжать поиски. Но вечереет, ветер затихает, озеро синеет, потом, отражая зорьку, становится розовым. Пора думать об отдыхе, и я бреду к биваку с надеждой закончить поиски ранним утром.

Ночь выдалась жаркая и душная. Только под утро подул свежий ветерок. Потом он разыгрался и к восходу солнца стал сильным и порывистым. Озеро потемнело и зашумело волнами. Половину дня я ожидал, когда стихнет ветер, но он не унимался, растения метались из стороны в сторону, кусты гребенщика раскачивались вершинами, беспрерывно трепетали сиреневыми головками астрагалы, позвякивал сухими бобами лядвенец. Голубянки, пчелы-антофоры попрятались в укромные местечки и не показывались. Не было никаких насекомых и на лядвенце. Так и не удалось убедиться, кто же опыляет его желтые цветочки.

Ноев ковчег

Яркое зеленое пятно среди светло-желтой, выгоревшей на солнце пустыни казалось необычным. Оно сверкало на солнце, как драгоценный камень в оправе из золота, и переливалось различными оттенками от светло-сизовато-зеленого до сочной темноты малахита.

Нас измучила долгая и пыльная дорога. Надоел и горячий ветер. Он врывался через поднятое лобовое стекло и дул, как из раскаленной печи. Поэтому зеленое пятно в стороне от дороги невольно повлекло к себе, и мы, решительно свернув в сторону, вскоре оказались в обширном круглом понижении среди выгоревших пустынных холмов. Здесь, в бессточной впадине, весной скапливалась вода, образуя мелкое озерцо. Оно, обильно напитав влагою почву, постепенно высохло, и вот теперь, когда вокруг все замерло, убитое солнечным жаром, здесь росла, хотя и невысокая, но пышная зелень. Следы овец говорили о том, что растения не раз объедались, но упрямо боролись за свою жизнь и тянулись кверху.

Зеленая чаша была разноцветной. Снаружи ее окружала сизоватая лебеда. Затем к центру шло широкое зеленое кольцо мелкого клевера. Оно прерывалось узкой каймою светло-серой птичьей гречихи, и, наконец, весь центр этого гигантского роскошно сервированного блюда занимала крошечная темно-зеленая травка с миниатюрными голубыми цветочками. Между этими поясами, разделяя их, располагались узкие кольца голой земли.

Мы с удовольствием расположились среди зелени. Здесь даже воздух казался влажнее, чище, и дышалось легче. Физики и любители парадоксов назвали бы этот уголок антипустыней, настолько резко он контрастировал с нею. Здесь кипела жизнь. Сюда собралось все живое. Оно цеплялось за жизнь.

Едва я ступил на зеленую землю, как с низкой травки во все стороны стали прыгать многочисленные и разнообразные кобылочки. Большей частью это была молодежь, еще бескрылая, большеголовая, но в совершенстве постигшая искусство прыжка. Кое-где среди них выделялись уже взрослые, серые с красноватыми ногами кобылки-пруссы. Отовсюду раздавались короткие трели сверчков. До вечера – поры музыкальных соревнований – было еще далеко, но им уже не терпелось. Представляю, какие концерты устраивались в этом маленьком рае с наступлением ночи!

Кое-где на высоких травинках сидели, раскачиваясь на легком ветерке, сине-желтые самки листогрыза Гастрофиза полигонии. Они так сильно растолстели, что их крылья едва прикрывали основание спинки и казались нарядным жилетиком на толстом тельце. Ленивые и малоподвижные, они были совершенно равнодушны к окружающему миру, рассчитывая на свою неотразимость, подчеркнутую яркой одеждой, предупреждающей о несъедобности.

Над зеленой полянкой порхали бабочки-белянки, бабочки-сатиры, перелетали с места на место ночные бабочки-совки, в коричневых пятнышках и точках. Они собрались большой компанией на одиноких куртинках шандры, жадно лакомясь нектаром. Странно! Почему бы им не заниматься этим делом ночью, как и полагается бабочкам-ночницам? Возможно, потому, что здесь не было ночных цветков, а шандра выделяла нектар только днем. Ничего не поделаешь: пришлось менять свои привычки.

Среди совок не было ни одного самца. Мужская половина этого вида ожидала покрова ночи, будучи больше предана брачным подвигам, нежели потребностям желудка.

Тут же, на цветках этого скромного растения, шумело разношерстное общество разнообразнейших пчел, почитателей нектара: грузные антофоры, пестрые халикодомы, маленькие скромные галикты. Красовалась, смелая и независимая, крупная оранжево-красная оса-калигурт, истребительница кобылок. Шмыгали всегда торопливые осы-помпиллы. Не спеша и степенно вкушали нектар осы-эвмены. Яркими огоньками сверкали нарядной синевой одежды бабочки голубянки. Нежные светлые пяденицы тоже примкнули к обществу дневных насекомых. Тут же возле маленьких лабораторий нектара зачем-то устроились клопы-солдатики. Что им тут надо – было непонятно. Может быть, на высоком кустике не так жарко?

К этому обществу веселых насекомых незаметно пристроились пауки-обжоры. На веточке застыли пауки-крабы, кто ожидая добычу, а кто алчно пожирая свои охотничьи трофеи. Молодые пауки Аргиопа лобата смастерили свои аккуратные круговые тенета, и в каждой западне уже висело по очередному неудачнику, плотно запеленатому в белый саван, сотканный из нежнейшей паутины.

На каждом шагу встречались разные насекомые. Вот громадный ктырь уселся на веточке, пожирая кобылку. Вот его родственники – крошечные ктыри – уселись на земле, сверкая большими выпуклыми глазами. Как ягодки, красовались красные в черных пятнах божьи коровки, уплетая толстых и ленивых тлей. Слышалось и тонкое жужжание крыльев осы-амофиллы. Парализовав гусеницу, она принялась готовить норку для своей очередной детки. В бешеном темпе носилась над землей пестрая оса-сколия, исполняя сложный ритуал брачного танца. По травинкам, не спеша и покачиваясь из стороны в сторону, как пьяный, пробирался молодой богомол.

Всюду копошилось великое множество разнообразных насекомых. Они собрались сюда, будто на Ноев ковчег, спасаясь от катастрофической засухи в умирающей пустыне.

Незримо копошилось на самой земле, скрываясь в джунглях растительности, величайшее множество мелких насекомых: крошечных трипсов, мушек, комариков, жучков. Изобилие и разнообразие насекомых было так велико, что, казалось, если бы собрать сюда энтомологов разных специальностей, всем бы нашлась работа, каждый бы для себя собрал удачную коллекцию. Это был настоящий заповедник. И в этом изобилии время летело быстро и незаметно.

С сожалением мы тронулись в путь. Оглянувшись назад, я бросил последний взгляд на маленький рай насекомых, на сверкающее зеленью пятно среди мертвенно-желтой пустыни.

Злючка-колючка

Пустыня высохла, совсем серой стала, и только у реки Или зеленеет узкая полоска колючего чингиля и барбариса. И среди них небольшая группка пастушьей сумки.

Не знаю я, богат ли этот цветок нектаром, но запаха от него нет.

Я рад желтым цветкам: надоело валяться в тени машины, пережидая жару. Здесь же есть кое-что пофотографировать. Хожу, присматриваюсь, целюсь фотоаппаратом. И замечаю: посетители цветков разбились на группы, каждый ее участник держится вблизи себе подобных. Собрались вместе разукрашенные клопы, все на одном стебельке устроились. Яркая окраска клопов – вывеска: «Несъедобны, мол, мы, невкусны или ядовиты». Но как все относительно! Одного клопа-красавца изловил голодный ктырь, уселся с добычей на веточку, высасывает бедного, еще живого. То ли вкус у хищника непритязательный, то ли так голоден, что и клопом не прочь поживиться.

Красные с черными пятнами жуки – нарывники четырехпятенные – облюбовали себе местечко. Но самые большие из них – нарывники Фролова – не желают присоединяться к компании своих мелких собратьев. Грузные и медлительные, они пролетают куда-то мимо. Куда? Кругом сухо, ничего не найти. Но я ошибся: вскоре вижу их на нераскрытых бутонах цикория. Видимо, эта еда им более подходит. Аппетит у нарывников отменный, а еда их – лепестки цветков.

Дружной стайкой собрались бабочки-сатиры. Запускают хоботок в крошечные цветки, что-то там находят, сосут. Но сфотографировать их трудно. Сядет бабочка на цветок и сразу так поворачивается, чтобы солнце не освещало крылья, чтобы не перегреваться. Жара же стоит немалая: в тени тридцать шесть градусов!

Мои грубые притязания с фотоаппаратом к этим грациозным созданиям не проходят даром. Бабочки одна за другой перелетают на другую группу цветков и устраиваются там стайкой. Так я и перегоняю их с места на место.

И клопы, и нарывники, и бабочки – все держатся друг друга, обязательно вместе собираются. Рыбак рыбака видит издалека! Впрочем, есть тут и независимые одиночки. Прилетают осы-сколии, черные, на брюшке желтые пятна, крылья, как вороненые, отливают синевой. Они очень заняты, торопятся, друг на друга – никакого внимания. Еще примчится озабоченная пчелка и вскоре исчезнет. Для пчел сейчас тяжелая пора. Где искать пыльцу да сладкий нектар?

Надоело мне крутиться возле крошечных цветков. Завел машину, поехал дальше по берегу. Может быть, что-либо попадется интересное. Вот у самой реки, тарахтит моторчик, качает воду, а против него на высоком берегу – бахча. Старик-огородник выкорчевывает чингил и татарник: повыбрасывал все корни, вскопал почву, провел оросительные бороздки, поставил времянку, гонит воду моторчиком, трудится, ждет урожая.

Давно появились дружные всходы арбузов. Стелющиеся плети с ажурными листьями покрыли горячую пустынную землю, и кое-где на них уже засверкали звездочками желтые цветочки.

– Кто же будет опылять арбузы, ведь урожай сильно зависит от пчел? – спрашиваю я старика. – А их нынче нет, пустыня высохла, цветков не стало.

– Какие тут пчелы. Нет никаких пчел. И не надо бахчам пчел. Ветром они опыляются! – отвечает старик.

Тогда я объясняю старику, что арбузы, дыни, огурцы – все опыляются насекомыми, главным образом пчелами, и от их деятельности зависит урожай.

– Нет здесь никаких пчел! – упрямо твердит старик. – Не нужны они бахчам. Сорок лет занимаюсь бахчами и знаю: без пчел дело обходится.

– Да пчелы-то разные. Кроме пчелы медоносной, которую человек держит, – пытаюсь я вразумить старика, – есть пчелы дикие. Живут они поодиночке, каждая воспитывает несколько деток. Дикие пчелы очень разные, только в одном Семиречье их водится, наверное, около трехсот видов.

– Знаю я только одну пчелу, которая мед дает. Остальные – букашки разные! – не соглашается со мной старик.

В стороне от бахчи, на небольшой полянке среди зарослей чингиля уцелела небольшая куща татарника. Колючий татарник – злейший сорняк – никому не нужен. Даже верблюдам. И сам он как назло крепкий, выносливый, не боится ни засухи, ни жары, недосягаем, вымахал почти в рост человека, разукрасился лиловыми головками цветков.

Я обрадовался цветущему татарнику! Уж на нем обязательно встретятся насекомые в этой мертвой пустыне. Хватаю сачок, морилку, фотоаппарат, спешу, заранее ожидая интересные встречи. И не ошибся. На лиловых цветках этого растения всеобщее ликование. И кого только тут нет!

Прежде всего, как за обеденным столом, на каждой головке расселось по несколько нарывников. Тут и крупные нарывники Фролова (вот где нашли для себя поживу!) и нарывники четырехпятенные, и нарывники-малютки. Кое-где среди них сверкают нарывники темно-синие с красными пятнами. Между нарывниками снуют пчелы. Великое разнообразие пчел: мегахиллы, андрены, галикты, колетты, антофоры! Все страшно заняты, торопливы, не в меру деловиты, добывают нектар, собирают пыльцу. Тут же крутятся осы – аммофилы, сфексы, эвмены, калигурты. Одна оса поразила своим видом: светло-розовая, с серебристой грудью и черными, как угольки, глазами, она была необычайно красива. За четверть века путешествий по пустыне я впервые увидал такую красавицу. Порхали здесь и бабочки-голубянки, бабочки-сатиры.

Все насекомые были удивительно безбоязненны. Я крутился возле них с фотоаппаратом, бесцеремонно поворачивал цветки, как мне было удобно, а шестиногая братия, справляя пиршество, не обращала на меня никакого внимания. Каждый был занят своими делами.

Впрочем, иногда жуки-нарывники, размахивая передними ногами, прогоняли пчел. Но не все, а только самые крупные, агрессивные.

Я быстро израсходовал рулончик цветной пленки, и, когда стало не с чем продолжать охоту, побрел к огороднику и показал ему пчел.

– Вот, смотрите, ваши будущие помощники, которые помогут повысить урожай! – сказал я старику. – А сейчас они остались живы только благодаря татарнику.

– И кто бы мог подумать, что эта паршивая колючка может стать моим помощником! – удивился огородник.

Потом вместе со стариком мы пошли на бахчу и там пригляделись к редким желтым цветочкам арбузов. Нет, на них не было такого безумного веселья насекомых, как на татарнике. Тот чем-то был привлекательней, наверное, вкусней и богаче нектаром. Но все же кое-когда на скромные цветки арбузов залетали те же самые пчелы. Потом, когда татарники отцветут, бахча как раз буйно зацветет желтыми цветками арбузов, и тогда вся эта трудолюбивая армада диких пчел будет служить делу урожая: на бахче замелькают пчелы – мегахиллы, андрены, галикты, колетты и антофоры, все так же они будут страшно заняты, торопливы, не в меру деловиты.

И всей этой полезной братии поможет, оказывается, злючка-колючка – сорняк татарник.

Как все в мире сложно, и как подчас относительны наши представления!

Татарник плохой и хороший

В сухое лето плохо растениям. Все съедают овцы, и там, где они пасутся, плохо всему живому, начиная с насекомых и кончая зверями и птицами. Ведь благополучие животного мира зависит в конечном счете от растений. Нет растений – нечем питаться и животным. Зависят от растений и насекомые.

Сильный перевыпас сразу меняет облик растительного мира. Исчезают травы, кустарники, нет цветков – нет и тех, кто питается нектаром: бабочек, пчел, ос, мух и многих других. Вместо съедобных растений, не испытывая конкуренции, развиваются растения несъедобные и такие ядовитые, как брунец, горчак розовый, татарник, адраспан.

Сегодня я несколько часов блуждал по горам Кегенского плоскогорья мимо сенокосов, посевов, выпасов. Хотелось найти местечко для обеда и одновременно для того, чтобы посмотреть на насекомых. Но всюду было голо, сухо. От долгих поисков мы запоздали с едой. Кое-как во впадине все же нашли ручеек, поднялись по его берегу. Но здесь основательно попаслась отара овец, и теперь вокруг ручья с одной стороны его выстроилось громадное войско крапивы, с другой – колючего татарника. Это растение почти отцвело, но кое-где виднелись его запоздалые, еще розовые цветки, и на них нашли приют многочисленные бабочки, несколько видов пчел да мухи-журчалки. Казалось невероятным, как эта многочисленная компания, оживлявшая унылый ландшафт, обездоленный засухой и человеком, находила здесь пропитание.

Запоздалые цветки татарника были в большом спросе и беспрестанно посещались насекомыми. И тогда подумалось: «Татарник – вредное растение. Он занимает пастбища, и к нему, такому невероятно колючему, не прикоснется ни одно домашнее животное. Он – злое порождение перевыпаса. Но с другой стороны, татарник – спаситель многочисленных насекомых, благодаря ему, масса бабочек, пчел и ос сохраняет жизнь и украшает землю. Выходит, татарник – не только плохое, но и хорошее растение».

Сложна жизнь, многочисленны и многообразны взаимные связи обитателей нашей планеты!

Юркие жужжалы

Всю полынь давно съели овцы, и на ее месте развились пышные солянки. Одна из них цветет. Но как! Цветочки – крохотные, едва заметные белые точечки. Без лупы не рассмотреть, что это такое. Но скольким насекомым здесь, в пустыне, они дают жизнь. Возле них вьются серые пчелки, на лету засовывают хоботки в маленькие кладовые нектара. Мухи-жужжалы, бабочки-белянки и желтушки тоже как-то ухитряются добыть пропитание из-миниатюрных нектарников и пыльников. Для кого предназначены такие цветки-лилипутики? Быть может, тоже для крошечных насекомых? Но я не вижу никаких малышек. Видимо, цветки, хотя они и непомерно малы, опыляются и жужжалами, и бабочками.

Еще сидят на цветках муравьи-бегунки и муравьи-тапиномы. Тоже добывают пропитание. Только безвозмездно, не перенося пыльцу.

Иногда, заметная издалека, летает над цветущими солянками большая оранжевая оса-калигурт, истребительница крупных кузнечиков и кобылок, которых, парализуя, предназначает для своих деток. Она очень внушительна, обладает отличным жалом, никого не боится, ни на кого не обращает внимания, спокойная, независимая, летает сама по себе.

Но особенно богат мир мух-жужжал, этих неутомимых и виртуозных пилотов. Я различаю среди них несколько видов: одни – совсем маленькие светло-желтые, другие – побольше, темнее, размером с домашнюю муху, третьи – крупные элегантные красавицы, пушистые бархатисто-черные с ярко-белыми перевязями.

Наиболее многочисленны те, что размером с домашнюю муху. Они и резвее всех. Звон крыльев их громкий, высокий, судя по тону, крылья в полете делают не менее трехсот взмахов в секунду! Такая, застыв на месте в воздухе, ринется в сторону, вернется обратно и снова повиснет на прежнем месте. На лету жужжалы иногда чистят свои ножки, потирая их одну о другую, опорожняют кишечник. Ни одна муха не умеет заниматься подобными вещами в воздухе! Иногда мухи ненадолго застывают в воздухе над крохотным цветком и пьют нектар.

Я пытаюсь изловить неутомимых жужжал. Но куда там! Даже самый быстрый и точный взмах сачком не приносит успеха. Сачок пуст, а муха висит в воздухе как ни в чем ни бывало и слегка покачивается на своих изумительных крыльях. Тогда, прежде чем взмахнуть сачком, я медленно и осторожно подвожу его поближе к аэронавту. Но и этот прием не помогает.