Текст книги "Танкист Мордора (СИ)"

Автор книги: Павел Мочалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Мочалов Павел Григорьевич
Танкист Мордора

Танкист Мордора

– Попов Сергей Владимирович, одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года рождения, русский, холостой, образование среднее. Все правильно? – крупные руки врача разгладили лист бумаги, одиноко белевший на широком столе.

– Да, все верно.

– Ну как вы, батенька мой? – глаза за толстыми стеклами очков смотрели участливо, – Галлюцинации прекратились? Вы уже не эльфийский принц?

Волосатые пальцы доктора теперь вертели китайскую перьевую ручку, то и дело нацеливая ее на пациента. Не имея сил оторвать взгляд от ее перламутрового сверкания, Серега неопределенно дернул головой и выдавил:

– Нет. Это не галлюцинации. Я уже сто раз говорил. И я не был принцем. Тем более – эльфийским.

– Ну не эльфийским, – добродушно согласился врач, – и не совсем принцем. Как там называлась ваша империя?

– Мордор, – буркнул Серега, – и это не империя.

– Не империя, – бодро подтвердил психиатр, – нет империи со странным названием, нет и нашего СССР, батенька мой. За новостями следите?

– Насколько это в вашем госпитале возможно, – попытался усмехнуться Серега, – а вы кто? Я вас раньше не видел.

– Не видели – и хорошо, – теперь уже доктор расплылся в улыбке, – и славно, что не видели. Это поможет нашему общению. Я о вас ничего не знаю, вы – обо мне. Я расскажу вам о себе, вы – о себе.

– Там в истории болезни все написано, – не поддержал дружеского тона пациент.

– Ну, написано, – согласился врач, – а все же прямое общение предпочтительнее. Я объясню вам ситуацию, я – новый начальник заведения, в котором вам уже порядком надоело. История болезни у вас очень необычная, и поместили вас сюда те компетентные органы, которые сегодня уже совсем не компетентные, такой вот каламбурчик.

Серега от комментариев воздержался. Доктор наконец-то оставил в покое китайское пишущее чудо, и снова сложил широкие ладони на листе бумаги.

– Так вот, батенька, под моими руками – заключение о том, что вы психически здоровы. На этом настаивает ваш лечащий врач.

– Разобрался все-таки, – хмыкнул Серега, – и пяти лет не прошло. А сразу это не понятно было?

– Не слишком-то вы рады, – удивленно приподнял бровь психиатр, – домой не хочется?

– Домой? – Серега с трудом проглотил комок, подступивший к горлу, – я не верю в это.

– И напрасно, совершенно напрасно, – всплеснул руками врач, – я же вам сказал – ситуация в стране совсем другая. Совершенно. Абсолютно. Ваш куратор оттуда, – доктор ткнул пальцем в потолок, – сейчас сам под следствием. Не из-за вас конечно, но тем не менее. Мы пересматриваем дела всех пациентов, помещенных в наше, э-э, заведение, по линии славного и всем известного комитета. По вашей, м-м, болезни, практически все ясно, но прежде чем подписать это заключение, я хотел пообщаться с вами лично.

Сереге вдруг не хватило воздуха, и он рванул рукой воротник казенной коричневой пижамы, заваливаясь со стула. Тянущая боль заполнила грудь, вытесняя из гаснущего сознания окружающий мир. Яркая, как солнце, лампочка потолочного плафона обожгла глаза, и Серега закрыл веки, проваливаясь в блаженную темноту.

1

– Поп! По-о-оп! Вставай, тормозила, там твоя очередь! – слова пробивались в сознание глухо, как сквозь вату, и Серега Попов лишь промычал в ответ настойчивому зову что-то нечленораздельное и нецензурное, зарываясь носом в жесткую стриженую овчину грязно-серого воротника.

В жемчужном мерцании сна Ирина вновь шла через грохот дискотеки, слегка раскачиваясь на высоких каблуках и встряхивая волной черных волос. Шла через весь зал прямо к нему, и горячая волна накатывала внутри, заставляя пылать уши и проваливаться в пятки желудок. Надо подняться, и, не обращая внимания на десятки завистливых и насмешливых глаз, бьющих тяжелыми снарядами в затылок, сделать пару шагов навстречу. Оставить с носом этого дурашливого Олега из параллельного класса. Вот сейчас – Ирина уже настолько близко, что он чувствует сладковатый аромат порозовевшей кожи в вырезе платья, видит шальные искорки в серых глазах. Осталось протянуть руку, но внезапно придурок Олежа вклинивается между ними, отталкивая Попова плечом. Подхватывает Иринку за талию, и чуть не влезая носом ей в ухо, противно хохочет, тыча в Серегу пальцем:

– Старшина, этот тормоз не встает!

Иринка смеется в ответ, запрокидывая голову, и неожиданно начинает вытягиваться вверх, плечи ее разворачиваются в молодецкую сажень, волосы внезапно рыжеют, а платье сползает на пол, обнажая черный комбинезон. И вот уже грозный старшина Макухин, бывший десантник, непонятно как поступивший в танковое училище, тянет свою пудовую ручищу к сжавшемуся в смертной тоске Сереге, хватает его за шиворот и встряхивает, как котенка:

– Эй ты, клоун Попов, ты у меня все следующую неделю из нарядов не вылезешь! А спать будешь в зимнем отпуске, только не дома, около мамкиной титьки, а в казарме! Заодно ее и побелишь!

Пробуждение было тягостным, как с похмелья. Только Серега спиртного в рот не брал со школьного выпускного. Спать же он хотел последние пять месяцев постоянно и в любых условиях, с того самого момента, как седой генерал на мандатной комиссии поздравил с зачислением в Краснознаменное училище, славное своими боевыми традициями. Традиции действительно были славные и боевые, а потому ночи, когда курсант Попов выспался, можно было пересчитать по пальцам. Вот и отключился Серега намертво, едва попав в класс танкодромной вышки, и вместо того, чтобы прилежно изучать "Курс вождения боевых машин", заново переживал школьный вечер 23 февраля 1985 года.

– А ну бегом на исходный рубеж, баржа волоокая, из-за тебя всему взводу оценку снизят! – это уже замкомвзвода Петренко, маленькие уши-пельмени прижаты к бритому черепу, губы кривятся, в глазах злобное презрение.

– Тормоз... – это в спину, почти за дверью, и не разобрать кто, да и какая уже разница.

На улице солнце ударило по глазам, отражаясь от бесконечной снежной скатерти вокруг. Выхлопной чад сизым облаком стелился над танкодромом. Серые армейские валенки заскользили в снежной каше, измятой гусеницами в крупный рубчик. Скорчившийся на танковой башне инструктор повернул к Попову лицо в сером шерстяном подшлемнике и выдохнул из обросшей инеем дырки для рта:

– Э-э-э, тормыз, да-а? Зализай, э-э.

– Да сами вы все тормоза, – пробормотал со злостью Серега, карабкаясь по забитому снегом лобовому листу к люку. Забрался, затолкал себя в узкое отверстие. Закрыл крышку. Перевел дыхание, огляделся в полумраке. Мороз и слепящий снег остались снаружи, в спину тянуло теплом, ровно светились, создавая уют, циферблаты приборного щитка. Билось, позванивая клапанами, танковое сердце, заставляя машину вибрировать, и казалось, что она сама рвется вперед, с недовольством дергая педаль стояночного тормоза.

Мышкой зашуршала в наушниках внутренняя связь:

– Э-э, курысант, вышка давай говори, ехат давно нада, да-а?

– Знаю, выключись.

– Знаишь и не делаишь, э-э, – мышиное шуршание исчезло, сменяясь потрескиванием эфира.

– Вышка, я – Третий, к движению готов!

Сквозь треск рявкнул совсем близкий голос руководителя вождения полковника Иваницкого:

– Где бегаем, курсант!? Мне тут с вами до ночи сидеть!?

– Виноват... К движению готов.

В полковнике служебный долг уже одолел сварливого пожилого человека, которого с утра мучает остеохондроз и изжога, и потому в наушниках почти спокойно:

– Третий, я – Вышка. Вперед!

Все, отцепились наконец-то. Рычаг переключения передач мягко щелкнул в вырезе кулисы, теперь плавно отпускаем сцепление и добавляем газу. Танк вздрогнул, дернулся вперед. Двигатель заурчал, набирая обороты, и вдруг закашлялся, чихнул и заглох. Из-под шлемофона по виску сбежала струйка пота – сейчас опять начнется. Ну вот, пожалуйста, обезьяна на башне уже надрывается, визжит так, что ушам больно:

– Эй, билин, урод, – и что-то на своем языке, – машина зачем глушил, а!? Я все знаишь, я все знаишь! А сам тормоз не снималь, да!? Вилазий, билин, бегом бегать будишь, тебе машина ездить нельзя совсем!

– Да сейчас заведу, не ори, маймун, – тоже сорвался Серега, которого за это утро уже совсем достали.

– Вай, это кито маймун!? Ти, душара, сколько служиль, а!? Зачем дедушка маймун говориль!? Я...

– Да пошел ты, – Серега выдернул шнур шлемофона из тангенты, и, сняв машину с передачи, даванул кнопку стартера. Двигатель как будто ждал этого, завелся буквально с полоборота, взревел торжествующе, выбрасывая струю сизого дыма и пятная черными крапинками отработанного масла снег. Торопясь уехать, Серега включил сразу вторую, и бросил педаль сцепления. Солдат-инструктор, уже отцепившийся от связи, схвативший досыльник пушки и стоявший на скользких наружных баках, от резкого рывка не удержал равновесия и кувырком полетел с машины, исчезнув в снежном вихре около гусениц танка.

Курсант, маявшийся на смотровой площадке в качестве наблюдателя, почти завизжал:

– Товарищ полковник, Попов инструктора задавил!

Ответа не было. Иваницкий мучительно боролся с камнем, который моментально возник в груди, и теперь стремительно расширялся, преградив путь воздуху. Застыл с открытым ртом командир взвода капитан Малина, сжимая побелевшими костяшками пальцев спинку стула. Танк удалялся от вышки, взвихренный снег оседал, позволяя увидеть скорченное темное тело. Полковник, наконец, дотянулся трясущейся рукой до термоса с остывшим чаем, и, проливая кирпичного цвета жидкость, сделал несколько мучительных глотков. Грудь слегка отпустило, он смог просипеть Малине:

– Санинструктора...живо...туда...танк...остановить

Бледный как полотно Малина рванулся было к выходу, но тело в колее, еще секунду назад казавшееся абсолютно безжизненным, вдруг вскочило на ноги, и попыталось догнать уходящий танк, потрясая зажатым в руке досыльником. Попытка эта была заведомо обречена на провал, и, пробежав шагов десять, солдат остановился, продолжая размахивать руками и выкрикивать что-то уж совсем нецензурное.

– Живой! – радостно заорал снаружи наблюдатель, тоже зачем-то размахивая руками, как небольшая ветряная мельница.

– Идиоты, – просипел Иваницкий, кулем оседая на стуле, – я из-за вас до пенсии так и не доживу. Попову двойку за нарушение мер безопасности, понял капитан? Пусть в отпуске здесь сидит, – багровость постепенно сходила с лица полковника, открывая путь всему, что накопилось внутри за эту пару минут. – Куда этот безголовый клоун попёр!? Остановить его немедленно!

Уже порозовевший капитан Малина тщетно попытался вызвать таявший в ослепительной белизне танк.

– Брось, капитан, – окончательно пришел в себя Иваницкий, – за отключенный шлемофон я ему двойку еще и по связи выхлопочу. Бешеной собаке сто верст – не крюк, через десять минут примчится, тогда и получит свое. Построй-ка мне взвод, будем осуществлять воспитание через коллектив.

* * *

Яркая вспышка ослепила Серегу в тот момент, когда он уже в полной мере ощутил радость движения, разогнавшись по мягкой снежной трассе. Фиолетовое пламя полыхнуло в приборе наблюдения, заставив зажмуриться. Машина резко остановилась, и Серега полетел головой вперед.

По танку плыла звенящая тишина. Машина застыла почти вертикально, и Серега лежал на спине, как космонавт на старте, задрав ноги выше головы. Правая скула горела огнем, осторожно прикоснувшись к ней, Попов увидел на руке кровь.

– И что это было? – спросил он тишину. – Овраг, что ли?

Танк деликатно промолчал в ответ, продолжая подмигивать сигнальными лампочками, да журчала перетекающая по днищу в корму талая вода. В прибор наблюдения, теперь находившийся над головой, струился ярко-желтый свет, мало напоминающий о январской стуже. Кряхтя и ругаясь, в несколько приемов, Попов все же встал коленями на спинку сиденья. Края валенок упирались в подколенные сгибы, широкий ворот комбинезона зацепился за что-то, а ремень противогазной сумки вообще порвался, однако Попов сумел дотянуться до триплекса и посмотреть наружу.

Видно было в основном блеклое, словно выцветшее небо, и кусок какой-то грязно-желтой скалы с чахлым деревом, из последних сил цепляющимся за камень обнаженными корнями. С трудом отцепив воротник, Серега вторично, и уже обстоятельно оглядел доступный сектор. Увы, перемены в пейзаже были минимальны – дерево все также цеплялось за скалу, но на самой толстой из его веток теперь сидела черно-серая, облезлая птица, похожая на ворону, сосредоточенно ковыряющая желтым клювом в остатках перьев. Попов потряс головой, скривился от боли в разбитой скуле, но картина меняться отказалась, разве что ворона закончила манипуляции с собственным телом и сорвалась куда-то вдаль.

– Ну что ж, – рассудительно сказал он сам себе, – придется вылезать. А что делать?

Сказать оказалось легче, чем совершить, но Попов все же выкрутил и откинул тяжелую броневую крышку. Навстречу ворвался поток горячего воздуха, запорошив глаза пылью, и заставив моментально вспотеть в ватном комбинезоне.

Протерев кое-как глаза, он выкарабкался из люка, уселся около торчащей в зенит пушки и огляделся. До самого горизонта расстилалась каменистая равнина, щедро присыпанная черным, желтым, синеватым, серым, красно-бурым и бог его знает каким еще щебнем и песком. Пейзаж разнообразили лишь выветренные скальные останцы из грязно-желтого песчаника. Кое-где к скалам лепились, словно специально изувеченные, лишенные листьев деревца, раскачивающиеся под порывами ветра. Ветер дополнительно забавлялся раскручиванием небольших песчаных смерчей, и пытался как можно быстрее засыпать танк, чужеродной громадой торчащий из широкой расселины.

Плотный снег, облепивший танковый корпус, на глазах превращался в грязные струйки воды, бесследно исчезающей в песке. Почти такие же струйки потекли по Серегиному лицу из-под мехового шлемофона: "Средняя Азия? Каракумы, что ли? Но как это – минуту назад я в Поволжье, а сейчас уже в Каракумах? Бред, не может так быть. Или может? Секретный эксперимент? Р-раз! и переместился на полторы тысячи километров, так что ли? А почему вокруг никого?"

Попов повертел головой и снял шлемофон, пытаясь уловить шум лопастей поисковых вертолетов. Тщетно. Лишь свистел в скальных расщелинах ветер. "А вдруг это не Каракумы? А если это какая-нибудь китайская Гоби? Или того хуже – афганская Дашти-Марго? Капитан Малина про нее примерно так и рассказывал". Сереге стало совсем тоскливо. Пытаясь подавить нарастающую панику, он излишне деловито избавился от теплой одежды, а затем, подумав, и от полушерстяного зимнего обмундирования, оставшись в одних кальсонах. Военный билет, покрутив в руках, засунул вместе с комсомольским билетом в противогазную сумку, и прикопал у подножия ближней скалы. Чтобы не скакать по острому щебню босиком, соорудил себе из ненужных теперь валенок галоши, отрезав лишнее перочинным ножом. Голову пекло, и следующим делом стало сооружение пилотки из газеты "Красная звезда", которую Сереге, как агитатору взвода, всучил замполит батальона. Правда, все остальное содержимое командирской сумки можно было смело выбрасывать, разве что конспект по вождению танков сохранить. На растопку.

Деятельный труд помог обрести некоторое душевное равновесие. В конце концов, если это секретный эксперимент, о котором даже никого не предупредили, ученым в любом случае нужен результат, а значит, танк обязательно будут искать. Найдут танк – найдут и подопытное животное, курсанта Попова. Может быть, даже, и наградят – за мужество и выдержку. И в зимний отпуск он не просто поедет, а поедет орденоносцем. Завалится в распахнутой шинели на вечер встречи выпускников, и в ответ на восхищенные ахи и вопросы будет загадочно улыбаться, туманно намекая на военную тайну и подписку о неразглашении, данную компетентным органам. Попов даже улыбнулся собственным мыслям. Вот! Вот когда Иринка поймет, кто ей по-настоящему нужен: герой-орденоносец Сергей Попов или этот губошлепый противный Олежа, протирающий штаны в местном политехе.

Размечтавшись, Серега вдруг почувствовал чьи-то маленькие, злобные глазки. Встряхнув головой и вновь вздрогнув от боли в разбитой скуле, он потерял чужой взгляд. Померещилось. Точно – померещилось. Нарочито широко зевнул и потянулся, пытаясь вытолкнуть из живота поселившееся там мерзкое ощущение страха. Прием не сработал – прямо перед ним на скале сидело что-то невообразимо лохматое, с тем самым злобным взглядом, который он почувствовал раньше. В руках существа было длинное, темное древко, на конце которого торчал черно-синий, зазубренный наконечник шириной в ладонь.

Попову неудержимо захотелось оказаться в танке, а еще лучше – в родной казарме. Не спуская глаз с лохматого аборигена, он попятился к машине и наткнулся спиной на что-то острое, упершееся ему между лопаток. От неожиданности он вскрикнул и отскочил вперед, одновременно оборачиваясь. Сзади стоял и щерился довольно внушительными желтыми клыками еще один лохматик, обернутый в какое-то невообразимое тряпье с запахом застарелой мочи и давно не мытого тела. Помимо копья, он имел еще и привешенный к поясу широкий черный тесак без ножен. У Сереги из оружия был только танк, да и тот учебный, ну и перочинный нож, валявшийся все в том же танке, путь к которому преграждал дурно пахнущий абориген.

Пока курсант пытался прийти в себя, из-за ближайшего бугра появилось еще шестеро столь же грязно одетых, но вооруженных людей. Скользя в осыпающемся песке, они разбежались в стороны, взяв жертву в кольцо и выставив впереди себя копья. Попов оцепенел, не в силах сдвинуться в места, и лишь переводил взгляд с одной ухмыляющейся морды на другую.

Внезапно, один из аборигенов сделал быстрый выпад, целясь жертве в пах. Серега взвизгнул и неловко отскочил. Собравшиеся довольно заржали, обнажая желтые, похожие на волчьи, клыки, а затем кто-то со спины сильно кольнул курсанта в ягодицу. Серега вновь отскочил, разворачиваясь к обидчику, но лишь для того, чтобы получить еще один укол в другую ягодицу. Только развернулся – и снова чувствительный укол. По ноге в остатки валенка потекла кровь, и Серега с отчаянием понял, что это конец. Не будет ни ордена, ни отпуска. Ничего не будет. Будет медленная и мучительная смерть. Слезы потекли сами, смешиваясь с потом. Размазывая грязь по щекам, он обессилено опустился на песок, пряча голову в колени.

Аборигены возмущенно загомонили, напоминая стаю ворон, у которых наглый воробей стащил хлебную корку. Кто-то из них огрел Серегу по спине древком копья. "Да не встану я, – всхлипнул Серега, – убивайте так, суки". В этот момент гомон неожиданно стих, и он решился поднять голову. Перед ним стоял, ссутулившись, опустив руки почти до земли, коренастый, широкий как бочка человек. В отличие от остальных, космы его не болтались на ветру, а были стянуты в тугой узел где-то на затылке. Не было и лохмотьев, абориген был одет в черные потертые кожаные штаны и куртку. Судя по тому, как затихли и сжались такие смелые мгновение назад враги, черного боялись. Встав прямо перед жертвой, он вытащил из-за пояса шестопер, и приподнял им голову пленника так, чтобы их глаза встретились. Остро отточенное перо вонзилось Сереге в подбородок, и теперь он не мог ни опустить, ни повернуть голову.

Прерывистые, кашляющие звуки, наполненные "гх" и "шх", вырвались из глотки черного аборигена. Судя по интонации, он что-то спрашивал. Не дождавшись ответа, ткнул пальцем в сторону танка, потом в лицо Сергею, повторив вопрос.

– Мой, мой, – пролепетал Попов, стараясь не двигать нижней челюстью. Несмотря на явное языковое несовпадение, черный человек его понял, удовлетворенно кивнул и убрал шестопер. Голова Сереги упала на грудь, и прежде чем он сумел ее поднять, абориген уверенно ударил его рукояткой по затылку. Песок стремительно метнулся в лицо, и пленник потерял сознание.

* * *

И снова сон. Только теперь это ласковое, лазурное море, на котором Серега был лишь однажды, в таком далеком пионерском детстве. Теплая вода омывала тело, убирая усталость, пот и кровь. Легкий бриз охлаждал разгоряченное лицо, с криком метались над волнами чайки. Покой и умиротворение наступали в душе, а боль и страх уносила вода. Попов перевернулся в полосе прибоя, потягиваясь всем телом, и только сейчас заметил человека, сидящего на камне у самой воды. Тронутое золотым загаром лицо имело настолько правильные черты, так соразмерны были все его части, что Серега впервые понял, что и мужчина может быть красив. Но красота не имела ничего общего с женственностью,– в незнакомце сразу и безошибочно угадывался мужчина стальной, несгибаемой воли.

Мускулистое, опять же удивительно соразмерное тело облекали свободная рубашка и брюки, сшитые из мягкой и легкой черной ткани. Загорелые кисти рук сплелись в замок, а ноги в коротких черных замшевых сапогах уверенно попирали прибрежный песок. На лице мужчины играла легкая приветливая улыбка, от которой Попов в армии почти отвык. Серые глаза буквально прикоснулись к лицу Сергея, давая прилив сил и бодрости.

– Ну, я думаю, этого достаточно, – голос незнакомца был столь же глубок и приятен, как и весь его облик, – просыпайтесь, Сергей Владимирович.

Серега открыл глаза. Небольшая уютная комната с золотистым деревянным потолком и зелеными портьерами, мягко рассеивающими свет. Шкаф с книгами вдоль глухой стены, тисненные золотом переплеты тускло горят за витражными дверцами. Под спиной – не жесткий и не мягкий, очень удобный матрас, белоснежная простыня, шелковое легкое одеяло, подушки удерживают тело полулежа. Стена у кровати закрыта золотисто-красным ковром, на полу тоже ковер, но травянисто-зеленый, с высоким ворсом. На ковре – низкое удобное кресло-качалка с резной спинкой. В кресле – человек. Тот самый, из сна.

– Как спалось? – и голос точно такой же, как во сне. – Мы обработали ваши царапины, не жжет?

Серега потрогал разбитую скулу. Боли нет, отек исчез, пальцы почувствовали лишь бугристый шрам на месте раны.

– Рассосется, – успокаивающе поднял свою точеную ладонь незнакомец, – останется лишь тонкая белая полоска. Шрамы на загорелых лицах так возбуждают женщин, – он усмехнулся уголком рта.

– Спасибо, – выдавил из себя Серега, – а вы...

– Майрон или Аннатар, как удобнее, – мужчина улыбнулся уже широко, показав жемчужно-белые зубы, – я же Гортхаур Жестокий, Саурон, Багровое или Всевидящее Око, Ужас Валар, Бич Запада, Черный или Темный Властелин, каждый народ дает мне свое имя.

– А..а, – протянул Серега, озадаченный явным несоответствием между безупречным обликом незнакомца (хотя теперь, уже, пожалуй, знакомца) и его словами. И только сейчас он осознал, что Майрон говорит совсем не по-русски, но почему-то абсолютно неспособный к иностранным языкам Попов его отлично понимает.

– Ничего удивительного, Сергей Владимирович, – тут же отозвался Майрон, – обычная магия, как это называют в вашем мире, привыкайте. Маленький и безвредный транслятор между мозгом и окружающими звуками. Доносит смысл сказанного до вашего сознания.

– Мы..мы...мысли читаете, что ли? – вдруг начал заикаться Серега.

Майрон заразительно и необидно засмеялся:

– Ну, ваши-то мысли прочитать можно просто по лицу, не прибегая к магии. Хотя, не скрою, закрыть от меня сознание трудно. В ментальном поединке я мог бы посостязаться даже с Валарами.

– С кем?

– С Валарами, с Валарами. Это Стихии нашего Мира, которые вдруг решили, что сродни богам. Крайне нудные существа, должен вам сказать. И абсолютно неспособные решать текущие проблемы. Уж если вы стихии этого мира, так и будьте добры в нем оставаться, а не отгораживаться морем и дурацкими запретами. Хотя, – Майрон почесал кончик носа, – убравшись из Средиземья, они здорово облегчили мою задачу. Так что я не жалуюсь.

К концу этой тирады лицо Попова удлинилось настолько, что Майрон опять расхохотался:

– Извините меня. Вы конечно думаете, что я сумасшедший. Но не торопитесь с выводами, просто примите и меня, и этот мир такими, какие мы есть. Я понимаю, что человек с промытыми атеистической пропагандой мозгами просто не может поверить, что в каком-то мире существуют и магия, и боги, и гномы. Примите это как данность, и не заморачивайтесь причинно-следственными связями, по крайней мере, пока вы у нас не освоитесь.

– Ладно, – Серега сглотнул комок, собравшийся в горле, и в панике подумал – а может это цэрэушные штучки? Выкрали сволочи вместе с секретным танком, а теперь ведут к сумасшествию, чтобы он плясал под их дудку. Капитан Малина рассказывал – в Афганистане некоторых пленных доводили до того, что они начинали воевать против своих. Единицы конечно, но все же. Страшно. Накачают какой-нибудь наркотической дрянью – и пропал.

Майрон продолжал улыбаться мягкой, совсем не цэрэушной улыбкой:

– Зря вы так, Сергей Владимирович. Никто вас наркотой накачивать не собирается, если только вы сами не попросите. И карты мои совершенно открыты. Если вы не против, сейчас мы пообедаем, а затем я вам представлю мои предложения. Откровенно, и без всякой утайки.

При упоминании об обеде желудок сжал острый спазм, а слюна заполнила рот, так что пришлось опять глотать. Есть курсант первого курса хочет всегда, даже во сне. Старшина Макухин, когда не в духе, так и зовет их всех – "желудки". Макухину хорошо, ему почти двадцать два, период бурного роста позади, да и в каптерочке расторопные братья Филькины всегда старшине чаек вскипятят. А куда от голода деться обычному курсанту Попову, когда нагрузка и умственная, и физическая, с непривычки кажется запредельной, а в курсантскую чайную и не отпустит никто, и не пробиться там к прилавку, даже если попадешь случайно. Сдвинутся суровые спины третьекурсников, и можешь стоять вторым в очереди до закрытия – так ничего и не купишь. А потому, хоть и понимал Серега, что обед может быть частью хитрого плана по подготовке отдельно взятого курсанта к измене Родине, отказаться он не мог.

– Ну, вот и умничка, – Майрон легко поднялся с кресла, – одежда здесь, на стуле. Я жду за дверью.

На стуле лежала такая же темная, мягкая и легкая рубашка, как на хозяине, и такие же брюки. После военной формы одежда показалась Сереге верхом портновского искусства. Мягко обволакивая тело, не мешая движениям и не свисая мешком, она одновременно и согревала, и не давала вспотеть. Черные замшевые сапоги моментально подстроились под форму ноги. Попов лишь завистливо вздохнул – жалко будет возвращать, когда отпустят. В том, что отпустят, Серега не сомневался, решив после обеда твердо отказаться от всех заманчивых посулов. Так поступали все положительные герои в фильмах, так общался с врагами и сам капитан Малина, попав в душманский плен. Правда, рассказ капитана о героическом освобождении с каждым разом обрастал все новыми подробностями, но в целом Попову очень нравился.

– Раз Малина смог, то и у меня получится, – и шагнул за порог, аккуратно прикрыв дверь. Майрон ждал, покачиваясь с пятки на носок у открытого окна, и заложив руки за спину. Услышал щелчок двери, повернулся, и одарил Серегу ободряющей улыбкой:

– Что ж, следуйте за мной, юный друг. Будь вы дамой, я предложил бы руку, но мы же мужчины, – и он легко зашагал по коридору, едва касаясь сверкающего паркета. Идти оказалось недалеко – через два поворота и короткую лестницу коридор привел в просторный зал.

Длинный стол, покрытый фиолетовой бархатной скатертью, занимал центр помещения. Высокие, почти в два этажа окна смотрели на север и на юг, зеленые портьеры на южной стороне были задернуты, рассеивая солнечный свет. С северной стороны из-за стола было видно лишь небо, а подойти ближе Серега постеснялся.

Майрон опустился в кресло с высокой спинкой в торце стола, указав гостю на удобный низкий стул. В тоже мгновение в дальнем конце зала с поклоном возник человек в белом поварском колпаке. Майрон повернулся к Сереге:

– Позвольте, я угадаю: домашний борщ со сметаной, две порции пельменей, и компот из сухофруктов.

– Ну да, – ошарашенно протянул Попов, – но я ведь об этом даже не успел подумать!

– Это просто, Сергей Владимирович, ваши предпочтения буквально вырезаны крупными буквами на поверхности мозга. Могу лишь сказать, что вы даже не подозреваете о множестве вкуснейших вещей, но эта кулинарная недоразвитость отнюдь не ваша вина. Сейчас принесут и то, и другое, вот только извините, сухофруктов не держим. Будет легкое белое вино из лучшего нуменорского винограда. Оно настолько хорошо, что его не испортят даже пельмени.

Попов только кивнул. Продавать Родину пока было довольно легко и приятно. Все было действительно, как дома, не хватало только бабушкиного: "Кушай, Сереженька, кушай, маленький, все скушаешь, и погода будет хорошая". Майрон не ел, потягивая вино из высокого кубка и задумчиво глядя в небо за окнами. Наевшись, Серега даже застыдился:

– А вы?

– Я дух, Сергей Владимирович, майар, как говорят у нас. Моя телесная оболочка не более чем одежда. Вы же не кормите свою куртку.

– А вино? Значит, одежду все же стирают?

– Остроумно, – засмеялся Майрон, – но в действительности, вы не так далеки от истины. Виноградный сок покинет мое нынешнее тело также как и ваше, но энергия, которую впитала, а затем отдала лоза, обновит связи духа и тела, позволит мне еще лучше ощущать материальный мир. Это не единственный доступный мне энергетический источник, но один из самых приятных, вот так.

– Спасибо, – Попов начал вставать из-за стола.

– Нет, нет, сейчас десерт, – твердо сказал Майрон, повелительным жестом усаживая гостя снова на место.

Сосредоточившись на сладостях и мороженном, Серега не сразу заметил, что в зале появились еще люди. Лишь когда в воздухе задрожала едва слышимая музыка, он вскинул голову. По свободной половине зала, прямо напротив него, невесомо, и абсолютно синхронно, двигались в танце пять девушек. Сплетались и расплетались руки, разлетались и вновь опускались волосы, взлетали и опадали полупрозрачные одежды, тянула душу музыка. Серега впал в полуобморочное состояние – и танец, и музыка были построены гениальным знатоком человеческих душ. Здесь загорелся бы страстью и столетний старец, а Попов мало того, что не был стариком, он и запах женщины забыл за эти полгода.

Танец завораживал, и через пару минут Серега осознал себя уже в кругу танцующих. Невыносимо приятный, одновременно знакомый и незнакомый аромат, волнами накатывал от танцовщиц, теперь они двигались вокруг, и смотрели только на него. Серые, зеленые, голубые, карие глаза, каштановые, черные, рыжие волосы мелькали все ближе и ближе, и вот плечо обожгла девичья грудь. А вот и другая прошла по спине, эта чуть больше и мягче. Бог ты мой, чего это я? Меня же заманивают, "ловят на разврат", как говорил стойкий капитан Малина, которого в плену злобные враги коварно соблазняли лучшей во всем северо-восточном Афганистане исполнительницей танца живота.