Текст книги "Крысиная башня"

Автор книги: Павел Дартс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

.. Он ударил тебя

И после этого ещё какое-то ‘но’?! – Возможно, я сама была виновата. – ‘Сама??’ Да что ты говоришь-то такое?? Как это можно?.. Эта грубая скотина... – Можно... Знаете... Сейчас время такое... Многое приходится и в себе менять... – Господи! ‘В себе менять!’ В себе как раз ничего не надо менять! Всё что вокруг нас происходит – это лишь отражение нашего внутреннего ‘Я!’ Если ты позволишь собой помыкать – из тебя сделают... – Елена Николаевна, не надо, я точно сама тогда была виновата! Я теперь это понимаю. И... Он не помыкает мной, нет! Вот вы говорите – он грубый. Ну, ‘грубая скотина’. А вы не представляете, какой он бывает со мной нежный! Да ни один из этих... юристов-менеджеров будущих таким быть не мог, они ж все... Ну ладно. А главное. Он заботится обо мне. Это даже не благодарность, хотя я забыть не могу, как они с Олегом Сергеевичем меня в ресторане выручили. Да что выручили – спасли, если правду говорить! Страшно подумать, что бы со мной эти кавказцы сделали! Но дело не в том... – А в чём??.. – На него можно положиться. Он – надёжный. Я чувствую это. – Он??.. Да знаешь, сколько он девок только сюда перетаскал? А знаешь, какой он зверь?? Он зверь, ты мне поверь, я знаю, он и человека убить может! Да что ‘может!’ – убивал. Ты же видела – во дворе!.. – Да... Я знаю. Видела. Но ко мне это отношения не имеет. Со мной он другой – а это главное. Я даже... Я стирать ему стала – и мне не в облом, потому что – своему мужчине! Я... Я ему кушать буду готовить! Я ему ребёнка рожу!.. Если, конечно... – Боже мой, Эля, в какую яму ты залазишь... – Я не залажу, я вылезти пытаюсь. Толик... Я верю ему. И он знает, что может доверять мне... В постели у нас всё прекрасно – что ещё нужно женщине? – Многое. Самореализация. Самостоятельность. Творчество. Достижение... Долгое молчание. – А чем это одно другому мешает? – Вам так повезло, у вас такой муж... Был. Он вас любил, ценил... – Он не ценил меня! Он постоянно старался меня унизить!.. – Неправда... Не могу этого представить по Олегу Сергеевичу... Как ‘унизить’?.. – Он не разрешал, запрещал мне встречаться с моей родной сестрой! – Как... он мог ‘запрещать?’... – Ты, Эля, ещё молодая и глупая, и не знаешь, как это бывает... Запрещал встречаться. Я не могла встретиться с моей родной сестрой, ты вдумайся! С единственным мне родным человеком! Я не могла встретиться с ней у себя дома! Это что – не унижение?? – Так встречались бы не дома... Тоже запрещал? – Ты издеваешься, что ли?? – Нет, я не понимаю... Мне Толик говорил, что у Олега Сергеевича с вашей сестрой некоторые... ну, непонимания. Он говорил, что она поступила с ним очень по-подлому... – ‘Он говорил!’ Правильно она поступила! – Я не знаю. Может быть. Я не вникала, честно говоря, а он не рассказывал подробно. Там сложно всё. Но он говорит, что есть основания... Говорит, что Олег Сергеевич вашу сестру на дух не переносит... – Она моя сестра, понимаешь?? Сестра! Единственная! Единственный родной человек!.. – Я думала, самый родной – это муж. Муж и сын... – Ты ещё жизни не знаешь, не знаешь жизни, чтобы так говорить! Муж... Муж ведёт себя как... А сестра – это сестра! – Елена Николаевна, так ведь он же, я так поняла, не препятствовал вам с ней встречаться, да и не мог препятствовать. Но не дома. Это же и его дом, как вы не понимаете? Если он её не переносит... – Она-моя-сестра! Почему я должна была с ней встречаться на улице, в кафе, но не дома у себя?? Почему? Она – моя сестра! – ты можешь это понять?.. – ... ну, наверно потому, что это и его дом, и он этого не хотел... Наверно, и вам бы не понравилось, если бы он приводил в дом неприятных вам людей... Молчание. – Да, хорошо они тебя обработали! – Елена Николаевна, меня никто не обрабатывал. Я вообще... Я же не об этом поговорить зашла. Но раз уж разговор зашёл... Разве это не нормально, чтобы всё же мужчина мог решить, кому приходить в дом, а кому нет? Разве это не нормально? Ведь и он тоже... Со своей стороны... Какие-то обязательства на себя берёт. Вот, вы с Толиком, я знаю, не очень ладите; так он перебрался же в другую квартиру, когда вы... вы вернулись. И вообще. Он ведь мужчина. – Мужчина! Мужчина! Что ты заладила! И что с того?! – Да ничего, в общем-то... Но вот... Папа всегда говорил... – ... ты думаешь ‘это’ всё будет вечно? Вот этот весь дурдом: вонь, грязь, воды нет, света нет... Это скоро кончится, я знаю! – Как?.. – Я не знаю ‘как’, но я точно знаю, что долго это не может длиться! Потому что это – ненормально! Так – не может быть! Не должно! И потому... Всё вернётся! Всё обязательно вернётся к прежнему! Главное – себя не терять! И не ронять! А ты... – Мне кажется, я и не роняю. Мне кажется... Я даже уверена – то, что я вот так Толика встретила, и как у нас с ним, – это большая удача для меня... – Элеонора – Элеонора, как ты жизни не знаешь! Вот посмотришь, увидишь ещё!.. *** – Толян, а как у тебя с Элеонорой? – завёл разговор батя поздно вечером, когда ужинали, и мама уже ушла. – Ну как. Обламывается девочка. Помоленьку, – жуя, глубокомысленно сообщил Толик. – Знаешь, приятно видеть, как с неё спесь сползает. Все эти ‘Фи, быдло, ни разу не был в Милане!’ или ‘Кальвадос – это не город, ты, колхозник!’ проходят постепенно. Лечебное голодание, плюс обстановка способствует, – он подмигнул, накладывая себе добавочную порцию макарон с тушёнкой, – Понты очень быстро сдуваются... Он, понизив голос и зыркнув на меня и в проход в комнату, куда ушла мама, добавил: – Да ты и по своей наверняка заметил? Тут батя промолчал. – Сначала понты, конечно, гнула, – продолжил Толик, – Но... Голод не тётка. Да и... Опасность, сам видишь, буквально витает в воздухе... Чо-то я поэтично выражацца стал, – хохотнул Толик. – Ты заметь, – она ж из дома не выползает почти, – боится. После того побоища с гоблинами тут все пересрали, весь дом. Потому он так быстро и зачистился. А она куда поедет? Одно время меня упрашивала отвезти её в батьков коттедж. Ну и что, говорю, будешь там делать? – спрашиваю. Там чо? – газовое центральное снабжение? А печка есть? – Камин, говорит. А топить ты умеешь? А чем? А готовить? А из чего? А когда туда гопники придут – чё им скажешь: полшестого?? – он довольно захохотал. – Ой, молодняк, инфантилы, ой – инфантилы; ничё не умеют, ничё не знают, всё на понтах и предрассудках... – он вздохнул и перевёл взгляд на меня, – Крыса, понятно, это не касается. Крыс – парень деловой и с понятием. Чё бы мы без его выдумки с хлоркой и делали... – Ну-ну, не стоит рассчитывать на молодое поколение, – предки тоже на нас рассчитывали... Толя, а что она ест? – вернул его к теме батя. – Да что ест... Что я принесу, то и жрёт. Вот потому и воспитание так успешно продвигается. Ты ж сам говорил, рассказывал, про дрессировку-то. Это, как его?.. – Пищевое подкрепление, – подсказал батя. – Да. Вот-вот. Очень, ёпт, действенно. После пары дней голодания наступает просветление в мозгах. У них же дома окромя карамелек-леденцов давно ничего съедобного нет... Батя у неё, судя по всему, сильно деловым был, но... Как бы это выразиться... Был он деловым ‘в той’ парадигме, а когда она сменилась – он не прочухал... И, скорее всего, сейчас гниёт где-нибудь примерно так же, как наш недавний бомжик. Я ей, понятное дело, не говорю... – Да, – поддержал батя, – Это распространённая ошибка. Очень распространённая. Когда считают, что если человек в какой-то сфере, как правило – в бизнесе, что-то достиг, и, что называется, ‘живёт хорошо’, то, стало быть ‘он жизнь понимает’ и на него ровняться можно и нужно. ‘Ну, такой человек, такие доходы!.. Я с ним на эту тему разговаривал – а он смеется: ‘Да что ты, какой БП; это всё выдумки неудачников!’ – передразнил батя кого-то. – А это, эти – ну, богатые в прежней парадигме люди, – сплошь и рядом люди крайне недалёкие, но хорошо заточенные на выживание и преуспеяние в одной, узкой природно-социальной нише, будь то социализм, дикий капитализм как у нас, фашизм или ещё что. ‘По сторонам’ они, как правило, не смотрят, им некогда. Они одномоментным ‘преуспеянием’ озабочены. Только, понимаешь, похихикивают в сторону тех, у кого кругозор пошире – неудачники, мол. А потом... Потом висят на фонарях как буржуи в 17-м году в России, кладут голову под гильотину как во Франции 19-го века, или, в лучшем случае, работают таксистами в Парижах, как это было с белоэмигрантами. Ограниченные люди. Ориентироваться на таких – себя не уважать и не ценить... Это как с акулами – в своей нише она мощный успешный хищник, а чуть изменились условия, солёность воды там, кормовая база сменилась – и всё, кверху пузом! – Да она и сама не совсем дура, соображает, – продолжил Толик, – Что я сейчас её первейшая защита и опора. Кто её... хм... того... – он взглянул на меня, – И кормит. Я сделал вид, что мне этот разговор сто лет не интересен и ушёл в комнату, взял книгу; но в натуре всё очень хорошо слышал и слушал. Информация, – она того, – никогда лишней не бывает. ... – А вода? – У них там здоровенная джакузя в ванной. Я ей сказал набрать полную, и не пользоваться пока. Консерв ей подкинул. – Жрать носишь. А готовить-то ей не на чем. Так она что, всухомятку?.. Пусть к нам приходит, что ли. – Заботишься, что ли? Братан... Ты человек мягкий, человечный, – я знаю. Местами. Я сам такой, – он хохотнул. – Только давай не будем озабачиваться судьбами всяких овец! Ну... Насчёт ‘овцы’, я, может, и зря, я с ней по-нормальному... Ты же сам сказал – ‘парадигма сменилась’, сейчас каждый сам за себя... и за свою семью, да. За свою стаю. Один бог за всех. Так пусть всё и идёт, как идёт. Будет слушаться, – с голоду рядом со мной не сдохнет. Позабочусь. Или я не мужик?! Не будет... Ну, сдохнет. И чо? Ты же на обеспечение всех коз города, всех детишек и старушек брать не собираешься? Так в чём дело?.. – Я думал, у вас с ней по серьёзному... Наблюдая отношения и ... – Братан! – голос Толика стал покровительственным, – Чем больше я на тебя гляжу, тем больше понимаю, – ты, брат, мягкий, как член импотента! Чо ты там себе надумал, глядя?.. Что я в неё влюблюся, женюся; и устрою себе такую же весёлую жизнь, как ты себе на склоне лет устроил? Чтоб мне ипали мозг, что я должен то-то и то-то; что я такой-то ‘некондиционный’, неудачник; и не соответствую высоким запросам женской тонкой души?.. Так она уже это пыталась мне втирать. И что? Первый раз я три дня к ней не появлялся, так сама пришла. Второй раз... Видел, у неё губа подбита? – Нет. – Ну вот. Это я, слегонца. Ладошкой. Правда рука у меня тяжёлая... Чтобы не тянуть три дня, сразу объяснил как она не права, – хотя в Милане я не был, и ‘Вдову Клико’ на Эйфелевой башне не пил... В компании ‘звёзд эстрады и бизнеса’, хы. Прикинь – одним жестом объяснил! – И она, поскольку подготовительная работа уже была проведена, тут же всё чотко и осознала! Сразу же! За ноги хватала – Толик, не уходи! А какая потом ночь была, брата-а-а-ан! Ты себе не представляешь!! Сказка, а не ночь! – Выделываешься над ней?? – Х.й ты угадал, братан! – Толик разозлился, уже не сдерживал голос; я выглянул в коридор, – мамы, вроде бы не было... – Не выделываюсь, а внятно объясняю политику партии и правительства, хы. А выделываешься – это ты! Двадцать лет, ёлы-палы, ты провыделывался, угождая своей кошёлке! ‘У меня луччая жена в мире!’ Ах-ах! Чтобы узнать начинку пирожка, его, конечно, нужно надкусить! Но если пирожок с говном, не надо его есть всю жизнь!.. Помолчал и продолжил: – Вот ты свою жену и испортил! Женщине что надо? Думаешь, обожание и пъедестал? Хрен там! Ей, как и всякой божьей животине, нужны рамки; ясные и понятные границы – от сих до сих. И тогда она радостна и довольна! – Как корова в стойле? – А хоть бы и так! – взвился Толик, – Всё всегда можно переврать! Я говорю ‘рамки’, – ты говоришь ‘стойло’. Кто прав?? А? Что критерий истины? Ты знаешь?? Помолчали. Толик продолжил, уже тоном ниже: – Критерий истины – практика. А практика показывает, что та же Элеонора, получив хавку и триндюлей; но осознавая, что находится в безопасности и будет ночью оприходована, – она радостна и счастлива, и другой жизни не желает. Поскольку другой жизни не видит. У неё – рамки. Родители ей не объяснили, – приходится мне, блин, педагогикой заниматься! И успешно, на! – благо она понятливая. А твоя... Которую ты на пьедестал всё ставил... Она голову задирает – ваааа... Небо! Вниз глянула – там ты тусуешься, на неё снизу вверх глядишь. И другие, такие же членоголовые. Она и думать начинает, – если я такая вся цаца, что так высоко меня ставят, – так, может, я и летать умею?? И – хха тебя ногой в рыло, – штоб от тебя оттолкнуться, и, стало быть, воспарить... Туда, где орлы и орлицы, типа, летают, – она с ними не знакома; но, бля, в позитивной книжке прочитала... В этой, как её? Ты говорил?.. – Луиза Хей, Лиз Бурбо, – голос бати был сух и мрачен. – Вот. Лиз и Луиза. Они для неё становятся авторитетами; а ты, типа – гавно, тебя надо как ступеньку использовать, чтобы туда же, к орлам и звёздам! Типа воспарить! Помолчали. – Да я, если у Элеоноры в руках такую хрень увижу, она у меня два дня пятый угол искать станет, и при этом умолять, чтоб не уходил! Три дня минетов вместо хавки, чёрт подери! – Толян явно завёлся. – Моталась у тебя по этим, по ‘тренингам личностного роста и позитивного мышления’, тебя стала в хер не ставить – и что?? Когда обломалась жосско, – кто стал виноват? Она? Эти Лиз с Луизой? Да ты же и стал виноватым! Потому что ты – мужик, ты думать должен, а баба по определению думать не способна; у ней п.да заменяет думалку! Рамки! Ясные и конкретные рамки бабе нужны, а не пьедестал! – тогда она будет довольна и счастлива! Хоть сейчас до тебя это стало доходить?? *** Толик, который, кажется, понял, что несколько перегнул палку: – Слышь, братан, а мне кажется, что ТВОЯ как бэ не прочь и помириться с тобой, не? – C чего так решил? – Нуууу... Видно ведь. Тако она к тебе вдруг ласковая и внимательная. Да чё ты? Тебе ж не 14 лет – сам, небось, чувствуешь? Последовало долгое молчание. Звякнуло стекло, булькнуло. – Будешь? – Не-а. А что ты-то надумал? – Хреново на душе. Разбередил ты. – Я виноват? – Нет, конечно. – Чувствую. – после паузы, хмуро сказал Олег – Чувствую. Я всё чувствую. Такая моя натура. Ну и что? – Ну и... Ну? Как ты сам к этому? – Никак. – отрезал тот, – То есть вообще никак. – А что так?.. – деланно удивился Толик, которому явно просто хотелось вновь потрепаться. Олег весь этот поверхностный интерес видел, но этот момент сам был больным у него, зудел как зуб с дуплом, требовал сделать выводы, выговориться... – Толян... Я же тебе рассказывал. Тут ведь дело не в какой-то ссоре, когда помирились и снова ‘любовь’. Тут вопрос глубже. Я даже не знаю, поймёшь ли ты, у тебя всё по другому... – А ты попробуй, вдруг пойму?!. – слегка вновь подзавёлся Толик. – Поймёшь-поймёшь, если не поймёшь – я повторю, специально для тупых, – в тон ему ответил Олег и продолжал: – Я ведь думал, что у нас семья. СЕМЬЯ – с большой буквы. Я ведь как это понимал? – что раз семья, то друг другу доверять можно сто процентов. Всё это – нае..лово, дипломатия, увёртки и враньё всякое, – это там, для внешнего мира. Внутри семьи всё должно быть честно. Более того, я вот как-то прочитал, и мне эта мысль запала: что жениться, или там выходить замуж надо тогда, когда ты готов за своим любимым человеком ухаживать, когда он болен, когда он прикован к постели; таскать из-под него горшок, и обмывать его, когда он не успел горшком воспользоваться... Ты морду-то не криви, Толян, ты в суть сказанного вникай. Понятно, что на твой взгляд, и не только на твой, такой подход более подобает женщине – самоотречние ради любимого и так далее... Накачал этим кинематограф и литература, да. Мужик, как ты полагаешь, должен быть суров и не сентиментален, – так ведь?.. – Брателло! – перебил его Толик, – Давай ты будешь про себя, а не про меня. Чо-то ты всё на меня сбиваешься, ты давай про себя шпарь, раз начал. – Да. Так вот. Хорошо ли, плохо ли, но у меня была такая идеализация семьи – что в семье всё должно быть по-честному. Чтоб полагаться можно было сто процентов... Он подумал, помолчал, и добавил, явно чтоб сгладить впечатление от излишней, на его взгляд, напыщенности сказанного: – Ну, оно, само собой, не исключает некоторый левак на сторону, время от времени, – во всяком случае, для мужика... – А для бабы? – тут же с интересом подхватил Толик. – Может и для женщины, да... Но, в общем нежелательно. Потому как в ‘сходить налево’ для мужчины и для женщины есть разные совершенно подходы. Мужик ведь что – он полигамен по натуре. Сама природа требует от него осеменить как можно больше полноценных самок. И эмоции или там любовь тут совершенно не при чём. Нет, я понимаю, ты, к примеру, несомненно, влюбляешься в каждую сучку, которая у тебя ночует... Так ведь? – Само собой! – с ухмылкой подтвердил Толик, – Аж до утра! – Вот. До утра. И это где-то нормально – пока ты не нашёл свою половину. А для женщины природой предписано найти своего мужчину, и быть ему верной, – чтобы мужчина, если уж ударяться в основы, был бы уверен, что дети – от него... А продолжение рода – это в инстинктах. Это в генетической потребности... – Брателло, ты не углубляйся так далеко; я всего-то спросил тебя, чо ты думаешь о своих дальнейших взаимоотношениях с женой, – а ты, ёлы-палы, копаешь от Адама и Евы... – А ты вникай! Ты ж сам только что копал! Всё надо анализировать – это даёт полное понимание картины. А чтобы анализировать,– надо глубоко копать. А если вообще нихера не анализировать, – то будем как амёбы. Типа, мужик пришил жену за пересоленный суп и последовавшие пререкания, – и никто понять не может, – разве это причина? А это повод, – а причина в том, к примеру, что баба своего мужика годы и годы третировала, с говном мешала, а тут говно вдруг сорвалось... Ладно. Так вот. Для бабы ‘левак’ – это в первую очередь эмоциональный момент. Если баба пошла налево – то что-то не то в семье. Мужик может гулять и от хорошей жены, если тестостерон зашкаливает, ничего в этом для семьи обычно страшного нет, чисто природная погоня за разнообразием; у женщины всё по-другому, – если мужик её в постели и как добытчик устраивает, то нахера ей искать приключений на свою пятую точку? – Так что, она от тебя гуляла, что ли?.. – Да нет... То есть я точно не знаю. Да, собственно не в этом дело. Даже если бы и был у неё какой левак, а наверное, был, и не раз... Были некоторые моменты, ты ж знаешь, я внимательный. Кроме того, так скажем, ‘тестирование её моральных устоев’ давно уже для меня выявило, что переспать с другим мужиком для неё не является чем-то невозможным, отвратительным... В частности, то, как легко она давала ключ от съёмной хаты своим замужним подружкам для ‘встретиться с мужчиной’, как она выражалась... – Ох и недалёкая она у тебя! Кто ж такие вещи рассказывает! – Далёкая-недалёкая, – не в этом дело. Я и воспринимал так: мы – семья, а всё остальное, что там у подружек, – оно так, внешнее. К нам касательства не имеет... Обманывал себя, конечно, сейчас-то понимаю... Всё взаимосвязано – если она внутренне разрешает это подружкам, что ж она будет запрещать это себе?.. – Так что, она трахнулась с кем-то, ты её подловил, и простить не можешь? – стремится конкретизировать Толик. – Нет... Я ж сказал – не знаю. Точно не знаю. Да, собственно, и не стремлюсь знать. Я вообще как-то, для смеха, ещё когда мотался в постоянные командировки, ну, когда первый свой бизнес поднимал, так ей и сказал: ‘Без меня – всё что угодно. Но чтобы я ничего не знал!’ – в шутку, конечно... Но в каждой шутке есть только доля шутки. Короче, для меня телесная измена никогда не была определяющим фактором. Ну я там трахнул кого... Ну, она, предположим, переспала бы с кем... Дело житейское, как говорил Карлсон с крыши. Он усмехнулся. Снова взял ополовиненную бутылку водки. – Ты закусывай, брателло. – Закусываю... Мало ли... Встретила, скажем, ну таааакого самца... И не устояла. Я б наплевал и забыл – даже если бы знал точно... – Ну ты, Олежа, широких взглядов, я погляжу... – с деланным недоумением потянулся Толик, – Как так? А кровь пустить? Обеим? Чисто чтоб неповадно было?? Я б... – Да ладно. Утухни. Это всё теоретические изыскания. Нет у меня такой точной информации. А самое главное – не в этом. Самое главное, что она в душе изменила. Но даже и это было бы по..ю, – он, волнуясь, стал ходить по кухне, и стал вставлять мат за матом в речь, – Даже измена была бы пох..., даже любви измена, – я бы и это понял. Ну, была любовь – потом кончилась. Бывает, да. Меня подрубило, КАК это всё произошло. Подрубило то, что вскрылось, что и любви-то с её стороны никакой и не было, было лишь благосклонное принимание любви с моей стороны. – Ну а я о чём?? Я ж говорю – вознёс её на пьедестал, а теперь жалуешься! – Я не жалуюсь, я объясняю. Не знаю, зачем я это тебе рассказываю... У тебя ведь всё просто, как в индийских фильмах, – изменила, трахнулась, – убить поганку, потом красиво страдать, ага? Или не страдать. А если изменила в душе; даже не изменила, а вылезло то, что и любви-то них... не было никогда, был один сплошной расчёт и удобство, – это ж на киноэкране показать затруднительно, шекспировских страстей нету... – Ты опять на меня сбиваешься. Чо ты меня-то лечишь? Ты про себя говори! – Да. Пардон. Так вот. Ты ж знаешь. У меня к семье отношение было всегда трепетное. И к ней. Я ж на полном серьёзе считал, – и всем, дурак, говорил, – что у меня идеальная жена! А что? Умница, хозяйственная, за собой следит, – ты ж знаешь, я не переношу опустившихся жирных тёток, – и вообще... А то, что за двадцать лет семейной жизни она мне всего три или четыре раза сказала ‘люблю’, и то каждый раз с моего толкача, с уговоров – уж очень хотелось услышать от любимого человека... – Так не любила, значит? Так ведь и не обманывала, выходит! – перебил Толик. – Не в этом дело. Я ведь всё время знал это. И сознательно на это шёл. Даже когда её замуж звал. Она типа ‘Я не уверена, что люблю тебя...’ и прочий бабский вздор. Но я ведь чел прямой – я ей так и сказал тогда, типа, это фигня – я тебя любить буду, и в семье этого будет хватать... Мудак был. Как есть мудак! Он перестал расхаживать по кухне и пару раз сильно, с исказившимся лицом, стукнул себя кулаком по голове. – Не похоже на тебя... – вставил Толик. – Да. Сглупил. Я и Серёгу сейчас так учу – будешь жениться, – бери девку, чтоб ОНА тебя любила, а не ты её... Во всяком случае, чтоб она БОЛЬШЕ ТЕБЯ любила, чем ты её. Так надёжнее. Поскольку мужик существо практичное; и если жена его любит, и во всём остальном его устраивает, – а секс тут не главное, – то он и так из семьи не уйдёт. А женщина существо эмоциональное. Просчитывать ситуацию на дальние перспективы малоприспособленное! Да вообще не способна женщина к анализу, если она не какая-нибудь Мадлен Олбрайт, Ангела Меркель или Мария Складовская-Кюри, то есть если она не мужик в юбке! Женщина ‘мыслит’ не мозгами, а инстинктами. Древними, бл..., пещерными, самочными! От этих инстинктов, на которых вся её соображалка и замешана, и идёт это вот представление о ‘женской логике’ да о ‘женской интуиции’, которые суть есть просто пещерные инстинкты, сглаженные цивилизацией и загаженные мифами и комплексами из всяких ‘Дом-2′ да мыльных сериалов! А думать они неприспособлены! – И я ведь о том же! – Толик явно наслаждался ‘беседой’, вернее, монологом старшего брата, и, подражая кому-то, пропел: – ‘О, женщины-ы-ы, Лисы, гиены-ы Которым Доверились Львы!..’ – Не отвлекайся, брателло; давай, обматери их многоэтажно, – и переходи снова ближе к предмету обсуждения! – Вот – успокоившись, продолжил Олег, – так и у нас произошло. Пока я душу на части рвал ради семьи, – а ты помнишь, каково это было, в начале девяностых-то, с нуля подниматься! – когда я спать не мог из-за тревоги за будущее семьи, – ты ж помнишь, мы приехали сюда, считай, в чисто поле, – в голую, пустую, ободранную квартиру в военном городке в часе езды от Мувска, в квартиру, которую Ленкин батя не сдал государству только потому, что там Ленкина сестра доучивалась, а так всё было готово – доучилась бы, – и аля-улю на Урал, к бате с мачехой, она ж пискнуть поперёк тогда боялась!.. – Не отвлекайся! – опять предостерёг Толик. – Осталась её сестра с нами... Я с нуля, без связей, без знакомых, раскрутил бизнес... Чего это стоило! Да что говорить, – ты ж сам участвовал! – Да! – с явным удовольствием присоединился к воспоминаниям Толик, – Первые ‘стрелки’... Разборки!.. Как забыть! Молодой ишо был... – Но уже тогда резкий! – счёл нужным похвалить Олег, – Поднял я тогда бизнес, с нуля. Хату эту вот купили в Мувске, и не просто – а в центре! За границу ездили ласты парить – каждый год! Одевалась как хотела! – тогда, видишь ли, любовь была... Во всяком случае, про ‘отсутствие любви’ и какие-то мои негативные душевные качества, препятствующие совместной жизни, как-то не вспоминалось! – Даже когда залёты у меня были, – ну, ты помнишь..., – с евреями... потом с уголовкой попадалово, да ещё было что Саид подставил, – когда в Высший Хозяйственный Суд таскали, и могли, знаешь ли, того... А первую нашу стрелку с конкретными бандюками на объездной помнишь? А наш ‘круиз’ на легковухе с товаром через полстраны, когда менты чуть колёса не прострелили? А подставу на дороге? А... Да что говорить! Всё одно она это принимала как должное. И я её отношение воспринимал как должное! А как же! Семья! Муж. Жена. Мои ‘залёты’ всегда были не следствием того, что я на себя одеяло тянул, или стремился там как-то от пирога жизни лично сам себе побольше откусить, – нет! Всё для семьи! – Олег с исказившимся лицом пнул кресло. Он походил молча и продолжил: – Она потом мне так и предъявила: это ты ДЛЯ СЕБЯ делал, я тебя не просила! Это твой характер тебя на залёты толкал, я, типа, всегда была против! Против она была!! Но, бл..., за границу она охотно ездила! И на тачке, на мои деньги купленной... Ты помнишь, Толь, каково было у того же Саши Бэ деньги вырвать? – наши ведь, честно наши деньги! – а каково! – так вот она, видите ли, ‘всегда против была’ – но сообщила об этом только через годы и годы, вдоволь попользовавшись плодами того, против чего она ‘против’ и была! – Всё её устраивало! Но в натуре-то не любила она меня, только пользовалась! Прикинь – она мне как-то сказала: ‘А что такого было в 90-е, ничего особенного, ВСЁ КАК ВСЕГДА!’ – Да уж, – ухмыльнулся Толик, – ‘Всё как всегда’, ага. Только не все это пЕрежили. – И ещё – червячок её точил, – как так, что она от меня ‘в зависимости’... Ты меня знаешь, – я никогда, ни словом, ни мыслью не давал понять, что, типа, ‘я главный’, – хотя, знаю, для многих мужиков это всегда было по кайфу... Он усмехнулся: – Марата помнишь? Он про своего товарища рассказывал, – тот ночью, к примеру, проснётся, захочет пить... Так он не идёт пить на кухню! Он жену рядом толкнёт, разбудит – и она топает на кухню, ему попить принести. И не воды, што ты! Морс ему делает... – Хы! – Толик усмехнулся, – Ты знаешь, братан... Вот ты сейчас этот эпизод рассказал, – наверное, думал, что я это поддержу?.. Скажу ‘так и надо’, ага? Хрен ты угадал. Это ведь выпендре, что он делает, этот твой татарин. Я не за то совсем, чтобы из женщины делать прислугу и зашугать её вконец. Нет. Я просто за разумные рамки. Снова помолчали. Батя налил себе рюмку водки и залпом выпил. – Да прав ты, Толян. Я уже про это думал... Знаешь... Был случай, когда я спросил её – ладно, я весь такой и сякой, говно, негативщик, агрессивный, неактуальный, неуспешный и всё такое. Ладно, говорю. Но ты мне скажи – может, всё же во мне есть хоть что-то положительное? За что-то ты за меня замуж вышла? – И чё? – заинтересовался Толик. – Она долго думала, потом выложила: да, говорит, есть у тебя положительное качество... Какое, говорю? – Ты, говорит, надёжный. На тебя положиться можно! – Ну, говорю?! Разве это не самое главное качество в семейных отношениях?? – Нет, говорит... – Ну? – заинтресованно подтянулся Толик, – А что важно? На её взгляд? – Главное, говорит, это позитивизм и актуальность! Ты, говорит, неактуальный! Олег болезненно помотал головой и засадил ещё одну рюмку. Толик заржал. – Братан! Ну ты же не дурак! Ты что, не можешь перевести на человеческий язык то, что она тебе сказала? С женского иносказательного? Она же тебя тупо нах... послала! – Ну а я о чём?? Ясно же. Я так и понял. ‘Неактуальный’. Нет, ты понял? Надёжность, готовность наизнанку ради семьи вывернуться, – это ерунда, просто потому, что ты в данный момент неуспешный; а, стало быть, ‘неактуальный’! Словечко-то какое подлючее нашла!.. Муж – неактуальный! Когда за границу ездили, – был актуальный... И вопрос позитивного мышления не ставился, когда в материальном плане было нормально. А сейчас, ты говоришь... Чо, наверно, опять ‘актуальный’ стал, как полагаешь? Он с грохотом брякнул об стол своим люгером. – И вот нынешний символ актуальности! И что? Опять наслаждаться мне ‘семейным теплом и уютом’, и ждать, когда я, к примеру, не в грудь рикошетом, а в живот сквозную схлопочу, чтобы опять стать ‘неактуальным’

? Это ты назовёшь ‘отношениями’

.. Его совсем разобрало. – Сплюнь! Ты наговоришь – сквозную в живот! Не надо – не то время. По пути Пушкина – это нам без надобности... – ...Были у нас с ней ‘философские разговоры’... – Не слушал уже Толика Олег, – Объясняла она мне, что я не прав. Что я негативщик. Что мыслить надо ‘позитивно’... Я ей пытался объяснить, вот как ты только что сказал, что критерий истины – практика. А она, прикинь, не согласна... Она говорит, что критерий истины – мораль! А я ей говорю, что мораль – самая изменчивая и пластичная на свете штука! А кушать хочется всегда, вне зависимости от морали. А она говорит... Толик демонстративно зевнул и встал. – Завязывай, братан. А то мы с тобой превратимся в двух истеричных дамочек, плачущихся друг другу в жилетки на предмет ‘какие они все суки!’ А они – не суки. Прикинь! Смешно, да, что я это тебе говорю, я – кому тёлке в рыло зарядить ничего не стоит! Не суки. Они просто другие, – и обращаться с ними нужно по-другому. А ты обращаться не умеешь, хотя вроде не дурак и жизнь прожил. Он опять зевнул. – Ну ничё. Это у тебя было временное помешательство, вызванное в молодости гормональным сдвигом, заякорённое на определённом объекте, в литературе называемое ‘любовью’. Пройдёт. Нет, ты поглянь, как тебя разобрало! Вот, бля, человеческая натура: ведь ты сегодня человека убил! Просто взял – и застрелил; и сто раз неважно, что он был того достоин! Кто ты такой, чтобы решать, жить человеку или не жить?? А ты его чпокнул. Однако переживаешь не из-за этого, и водку жрёшь не из-за этого, – а из-за своих дурацких комплексов; душевных, блин, терзаний, которые, по сути, копейки не стоят... Голос брата показался Олегу раздающимся со всех сторон. Олег вытаращил на него слипающиеся глаза. – Да! Фигли, не ожидал от своего туповатого братца таких обобщений? Ха-ха-ха... Смех брата эхом отдался у Олега в ушах. Он помотал головой, чтобы сосредоточиться, и вдруг обнаружил, что лежит щекой на столе; рядом, в крошках, по соседству с перевёрнутой рюмкой, лежит люгер. На столе, чуть поодаль, светит кемпинговый аккумуляторный светильник, никого нет. На подгибающихся ногах он вышел в зал, в гостиную. – Крыс... Кры-ыс! Серый!! Это ты? – Я, пап... – раздался заспанный голос с дивана, – Чё ты? Закончил уже бухать? – А где Толян? Он сейчас ведь здесь был... – Толян давно уже к Элеоноре ушёл. А ты там что-то сидишь, бормочешь себе, бормочешь... Пистолет потом достал – и всё бормочешь... Ты уж извини, я у него магазин вынул, мало ли... Как ты? Полегчало? – Вроде как... Давно, говоришь, ушёл? – Давно. Ложись, пап, а? – Да уж. Ладно пойду я... Извини, что разбудил. – Ничего. ОРУЖИЕ ПАХНЕТ КРОВЬЮ Старлею Сергею Самохину всё это уже поднадоело, всё чаще приходили мысли всё бросить нахер и смотаться куда-нибудь в деревню. Или ещё куда. Вся эта дурацкая Администрация, эти потуги на ‘армию’, смешные кадровому военному, каким он считал себя. Патрулирование было несложным: нужно было присматривать за парой улиц, примыкавшей к опутанной колючкой ‘Зелёной зоне’, и изредка заходить на рынок. Но так уже это всё достало! Зачем живём? Ладно бы если бы война – а тут непойми что. Довольствие дерьмовое. Прямо скажем – бардак с довольствием и с руководством тоже. Махновщина. Каждый гражданский шпак из ‘администрации’ считает возможным им, кадровым военным, помыкать. Гонять на какие-то дурацкие патрули – как будто милиции на это нет. Ага, нет! – разбежалась милиция, а армия отдувайся! Тут ещё эта напряжённость с ‘баронами’. Ну, с богатеями, быстро обрастающими частными армиями. И где оружие берут, уроды! У них ведь так скоро не только стрелковка, но и артиллерия будет! Вот потом с ними и поговори! А эти штатские хмыри из ‘администрации’ не понимают, что душить их нужно пока маленькие! А ведь потом, как заматереют да вооружатся – ведь его же, старлея Серёгу Самохина со взводом каких-нибудь пацанов и бросят на ‘решение вопроса’... А это, знаете ли, не за Родину воевать, подо что и присягу давал! Давить, давить надо! Пока не поздно! Латифундисты чёртовы! Но кому интересны мысли какого-то старлея... А разоружение гражданских! – это ж цирк ещё тот! Ходили по домам, ‘разоружали’... А потом – попытка разоружить закончилась побоищем. Чуть не целый подъезд, как показалось, палил в приехавший наряд – Бородино да и только! Хорошо хоть никого не зацепили. В Администрации решили: ‘Ещё пара таких акций, и к нам будут относиться как к оккупантам!’ – и по-тихому свернули сбор оружия. Рынок – оружие уже почти и не прячут, скалятся только. Ну, на рынке хоть эти, даги, что ли, хоть порядок поддерживают, сами успокоют любого, и не хамят – приветливо эдак с властью-то. С представителями, типа. Уважают силу, черти. А вот не будь автоматов – ой, по-другому бы относились, чувствуется. Что же делать, что делать? Какие перспективы у бедного старлея?.. Можно продать оружие из бывшей комнаты хранения ЛРО – хотя бы дробовики, – за золото, и обеспечить себе будущее.. Договориться со складскими... Или вообще грохнуть их? – чё-то этот Максимов мне активно не нравится; сидит, крыса, в тепле, на дежурства не ходит, а морда лощёная такая – это ведь точно, гад, приторговывает реквизированным оружием! Не, с этим договариваться? Лучше грохнуть. И уйти к баронам с запасом оружия. Но могут и те вместо благодарности грохнуть... Всё зыбко, зыбко... Что делать?.. Собственно, он не верил в судьбу. Возможно, зря. Печальные мысли старлея Самохина прервал окрик патрульного: – Тащ-сташ-ант, этот мужик тут трётся, гляньте. Видели уже его тут ведь. Смотрите-смотрите, наверное, спёр чего-нибудь! От ить, бомжара! Отвлечённый от своих мыслей, Сергей посмотрел в направлении, указываемом рядовым. Точно. Этого ханурика они уже видели. Рослый, в нелепой по тёплому ещё времени одежде: синем грязном плаще и бейсболке, с торчащими в стороны нечесаными вихрами, в больших роговых очках, дужка которых перемотана белым лейкопластырем, он уже попадался им на глаза; но ничего предосудительного в его виде они не нашли, – примерно так, если только не считать неуместного по погоде плаща, выглядело немало оставшихся в городе горожан, – после перебоев с электричеством и водой, и полного отсутствия горячей, поддерживать внешний вид стало задачей нетривиальной, даже при наличии внезапно образовавшихся избытков свободного времени. Но на этот раз бомж тащил какой-то крупный картонный ящик, – из-под телевизора? Микроволновки? Пылесоса?.. При этом он пугливо озирался, и, заметив внимание патруля к своей персоне, явно поторопился улизнуть. Таща на вытянутых перед собой руках громоздкий ящик, он постарался скрыться в толпе торгующих, но ему сильно мешал ящик. Вслед проталкивающемуся бомжу неслись ругательства, кто-то и плюнул ему на плащ, имели место и пара пинков; но бомж целеустремлённо продирался через толкучку, время от времени пугливо оглядываясь. Вот ведь! – явно ведь что-то спёр! Причём спёр что-то ценное, судя по тому, как вцепился в ящик, и как боится. В Самохине включился инстинкт охотника. Среди патрулей ходили легенды, как у таких-то вот бомжей при ‘пристальном рассмотрении’ в карманах находили ювелирные изделия – пригоршнями; а то и вообще – стопки инвестиционных золотых монет, закатанных в пластик, и золотые слитки Госбанка. Сергей не верил, конечно... Но чем чёрт не шутит! Не зря же бомж так зашугался патруля! – А ну давай за ним! – и трое вояк, бесцеремонно расталкивая торгующих, устремились за бомжом с коробкой, как стая волков за удирающей коровой. С торгующими не церемонились, толчки и удары сыпались налево и направо, – и никто не возмущался. Можно ведь за ненароком сорвавшееся при патруле слово и огрести прикладом в лицо; и это ещё за удачу будет, – можно быть и препровождённым в СОА, Службу Охраны Администрации, как ‘неблагонадёжный элемент’, а вот когда и как оттуда выйдешь – большой вопрос... Кто-то и не выйдет, благо во дворе бывшего ГУВД, а ныне СОА, целыми днями что-то рыл экскаватор... Бомжара наконец миновал толпу, пока трое патрулей только проталкивались через её центр. – Упустим, ой, упустим! – азартно и отчаянно подумал Самохин, расталкивая торговцев и покупателей, – А вдруг у него там... Он даже не смог представить себе, что бы такое могло быть в коробке у бомжа, что было бы настоящим ‘сокровищем’. Пачки валюты?.. Да кому она сейчас нужна-то?? Импортные кофе, чай, шоколад, сигареты? Всё это в последнее время стало жутким дефицитом; и, уже проталкиваясь через последних торговцев, Самохин подумал, что неплохо бы, если бы у бомжа были в ящике сигареты... А что? Вполне реально, ящик большой, явно для бомжа ценный, – и не очень тяжёлый. А сигареты сейчас, после того как известные события прервали поставки из сопредельных стран, не считая уж страны экзотические, становились подлинной валютой, ценностью, подороже чем талоны Администрации, каждый из которых гарантировал обед из трёх блюд в одной из столовых ‘Зелёной Зоны’. И уже убедив себя, что у бомжа в коробке точно сигареты, само-собой краденые, и подлежащие немедленной конфискации, Сергей, вырвавшись из толпы, лихорадочно заозирался, ища знакомый синий плащ. Отчаяние охватило его – неужто упустили?? – Да вон он, тащ-сташ-ант! – радостно выкрикнул один из патрульных, явно тоже предвкушавший поживу, указывая на бомжика, ковыляющего за угол. И точно, – проклятый бомжара, всё так же прижимая к пузу объёмистую коробку, уже готов был скрыться за углом дома. Но, то ли он тоже запыхался, продираясь через толпу, да ещё таща перед собой коробку; то ли внезапно заболела нога, но теперь бомж значительно снизил скорость перемещения; он уже не бежал, а быстро, но сильно прихрамывая, шёл, по-прежнему пугливо огладываясь. Патрульные устремились к углу дома, за которым только что скрылся бомж. Миновав угол, они сразу увидели его вновь, – по прежнему прихрамывая, он ковылял по засыпанному мусором и опавшей листвой тротуару во дворе, вдоль дома. – Ну, теперь никуда не денется! – радостно подумал Самохин, снизив темп с бега до быстрого шага, и стараясь отдышаться. В прямой видимости бомж мог укрыться только в подъезде, и это был, разумеется, не вариант. Тупой бомжара даже не догадался спрятаться в каком-либо из открытых подъездов пятиэтажки, пока патрульные не видели его. Теперь-то точно никуда не денется! Патрульные тоже перешли на шаг. Они явно настигали его, а бомж из-за вдруг открывшейся хромоты передвигался всё медленнее – но коробку не бросал. Через полминуты преследования, когда расстояние до ковыляющего бомжа сократилось до десятка шагов, Самохин официальным, начальственным голосом окликнул его: – Гражданин! Немедленно остановитесь! Бомж тут же выполнил команду, и, перекосившись на один бок, повернулся к преследователям. Совершенно нелепая детская бейсболка с изображением какого-то мультперсонажа и массивные чёрной оправы очки с треснувшим одним стеклом и перемотанной лейкопластырем дужкой невольно приковали на секунды внимание Самохина. Забросившие в процессе преследования автоматы за спины, патрульные чуть с боков обступали бомжика, чтобы он и не вздумал вновь бежать, – впрочем, что ему никуда не деться, он явно уже и сам понял. Стоял, повернувшись к ним лицом, по-прежнему держа перед собой большой цветной, глянцевой печати картонный ящик. – Гражданин! Патруль Новой Администрации, старший лейтенант Самохин! Предъявите... В процессе своей тирады Самохин успел оценить вместимость ящика; мелькнула приятная мысль ‘А ну как не просто сигареты, а ещё и импортные?!’, и, уже собираясь закончить сакраментальным привычным ‘Предъявите документы!’, он непроизвольно заметил три вещи: Что бомж, несмотря на неопрятные патлы, торчащие из-под бейсболки, совсем не стар; скорее – молод, лет тридцати пяти – тридцати семи, широкоплеч и здоров. Глаза бомжа, сквозь стёкла очков, неприятно цепко и без всяких признаков страха или хотя бы почтения перед представителями Власти, жёлтыми кошачьими бельмами упёршиеся Самохину в лицо... И то, что ящик... Сначала он не сообразил, а когда понял странную несообразность, – то, что правая рука бомжа держала коробку не за стенку и не за днище, а БЫЛА В КОРОБКЕ, – когда Самохин это с удивлением увидел, – было уже поздно. На несколько глухих хлопков раздавшихся за соседним домом, подозрительно напоминавших выстрелы, обратили внимание все, находящиеся в этой части рынка, но никто не устремился посмотреть, что же там произошло. Люди успели отучиться проявлять излишнее любопытство. Трупы ‘с признаками насильственной смерти’, если так можно сказать про тела, конкретно простреленные; или, что того чаще, порезанные, с размозжёнными головами, обнаруживаемые в городе то тут, то там; наглядно показывали, что: – не стоит ‘гулять’ в одиночку, – не стоит находиться на улице невооружённым, – не стоит проявлять излишнюю прыть и совать свой нос в безлюдные места. И потому, вместо того чтобы бежать смотреть, что же там случилось, после несколькосекундного затишья базар зажил своей прежней жизнью. Лишь время от времени торгующие с опаской поглядывали на тот угол, за которым скрылся патруль, и из-за дома которого слышались хлопки. Впрочем, и хлопки-то выстрелы напоминали очень отдаленно, и наиболее сознательные смогли убедить себя, что это и не выстрелы вовсе, а хлопки петард, чем балуется оставшаяся без занятия школота. Да и что там могло случиться, там, куда побежал вооружённый патруль Администрации? Ведь автоматных очередей не было! И лишь минут через пятнадцать на рынок ворвалась запыхавшаяся потная тётка, суетливо ставшая дёргать занятых людей: – Где?.. Где она?? Где администрация-та? Где власти-та, а?.. Да позовите ж скорей!!! Несколько торгующих от неё отмахнулись, и только тогда обратили на неё внимание, когда она завопила благим матом: – Ааааа!!! Чё ж вы все-таааа!!..Там ить патруль побили-и-иии!!! Тогда несколько наиболее смелых, или отчаянных, побежали в указанном тёткой направлении. Через минуты прибежали и вооружённые охранники. Патруль лежал в полном составе, все трое. Три лужи крови на асфальте слились уже в одну большую – у офицера была прострелена голова, солдаты были добиты ножом в шею. Оружие, патроны и рация исчезли. Чуть поодаль валялся замызганный, весь в пятнах, синий плащ, разительно воняющий хлоркой; дурацкая на вид бейсболка, окровавленный дешёвый нож и растоптанная цветная коробка из-под микроволновой печки с рваными дырами в боку. *** Через час усталый мужчина в потёртой и мятой милицейской полковничьей форме осмотрел место происшествия. Жутко хотелось спать, кружилась голова от недосыпа – но после суточного дежурства вытащили сюда, как единственного оставшегося в городе специалиста по баллистике. Чёрт бы их побрал... – Ну что, Майор, что скажешь? – по прежней привычке старым званием, давно уже ставшим ‘позывным’, прозвищем, обратился стоявший тут же не менее усталый гражданский. ‘Майор’ в полковничьем кителе, разогнулся, встал, помассировал лоб и глаза: – Что тут скажешь... Явная самоделка. Но на таком расстоянии вполне хватило, даже с запасом. Заманил, судя по всему, и ликвидировал. Добил ножом... Ну да, скорее всего этим, – зачем плодить сущности без надобности? Собрал оружие, снаряжение – и ушёл. Даже, наверное, не убежал, а просто ушёл. Неторопясь. Спец. Удары на добивание – одиночные, профессиональные. Что ты от меня ещё ждёшь? Баллистическую экспертизу? А оно надо? Сейчас весь город наводнён самоделками. Отпечатки пальцев? Дактилоскопическая лаборатория и архив разграблены и сожжены. Дим, перед кем отчитываться, перед кем деятельность изображать?.. Зачем меня сюда вытащили, что я тут могу сказать, чего не сказал бы самый последний опер ‘с земли’? Какая ‘криминалистика’ к чёрту, если даже кинолога в штате больше нет? ‘Никто ничего не видел?’ Ну и всё... 99,9% что на этом всё и встанет... Если только эти автоматы и пистолет завтра же не засветятся где-нибудь на гоп-стопе... -Да я понимаю, Володь... – отозвался тот, – Ты извини. Это так – для проформы. Чтоб завтра можно было отчитаться, что все ВОЗМОЖНЫЕ меры приняты, но... не принесли результатов. А оружие – так наверняка сбагрят ‘баронам’, те сейчас вооружаются как сумасшедшие, за автомат дикие суммы платят, в любой валюте или товаре... Ладно, пойдём. Чиркнёшь там ‘заключение’, ага?.. Как твои-то?.. За из спинами тела стали уже укладывать на носилки. *** Тренькнул условным порядком звонок на входе в подъезд из магазина, и Крыс пошёл открывать. Пролом в магазин они замаскировали хитро. Сначала батя планировал пробить в полу подъезда люк в магазинный подвал, и проникать в собственно магазин через подвал, но потом от этой идеи отказался: во-первых, пробить кирпичную, пусть и толстую стену, было не в пример легче, чем армированный бетон пола – перекрытия. Во-вторых, сновать, чаще всего с намародёренным хабаром, через узкий лаз подвала было бы явно неудобно. Хотя за этот вариант была бОльшая скрытность – кто бы, проникни он в магазин, полез бы в тёмный вонючий подвал? Да ещё вздумал бы в подвальных закоулках искать вход в подъезд? Но в конце-концов решили сделать проще: лаз в магазин пробили через стену, а со стороны магазина замаскировали его, придвинув вплотную к стене с дырой здоровенный магазинный холодильник, который пришлось перекантовать из соседнего помещения. В нём варварски, топором вырубили заднюю стенку. Теперь, открыв дверь холодильника, можно было протиснуться в лаз в подъезд. Но делать это стоило с умом – предварительно оповестив обитателей Башни условным набором звонков по проведённому проводу, и, отключив электрическую цепь замаскированным контактником, сдвинуть с прохода тяжёлую решётку. При этом на ‘центральный пульт охраны’, как пафосно батя стал называть одну из комнат соседской квартиры третьего этажа, проходил сигнал, и там дребезжал звонок, сигнализируя, что через магазин кто-то лезет. Предварительный сигнал кодовым звонком позволял не подхватываться и не нестись отражать вторжение. Если же не ‘сняв с дежурства’ электрическую сеть, начать отодвигать решётку, – то срабатывала спрятанная в том же холодильнике, за обшивкой, бомба – бутылка из-под шампанского с соответствующим наполнением, что сулило кроме общего шухера ещё и непременное уменьшение количества вторгающихся. – Ну что – как обещал! – Толик протолкнул в дыру в стене грязную объёмистую сумку, в которой что-то железно лязгнуло, и следом ввалился сам. Я принял сумку, подал руку пролезающему в подъезд Толику, и, когда он пролез, помог поставить на место решётку и вновь включил электроцепь к запалу бомбы. Мы стали практиковать вход в Башню через магазин в экстренных случаях – когда очень не хотелось светиться перед возможными наблюдателями из соседских, через двор, пятиэтажек. Там до сих пор теплилась жизнь, это было видно по вечерам, по свету свечей, – после того как окончательно прекратили подачу электричества. В магазин же входили через закрывавшиеся на внутренний замок железные двери, которые Васильевна, директор магазина, установила в своё время вместо стеклянных дверей ‘мирного времени’. Несмотря на то, что вход в магазин был с проспекта – это было достаточно конспиративно, просто потому, что проспект просматривался в обе стороны не меньше чем на километр; а напротив жилых зданий не было – только унылые административные строения бывшего завода ‘Прогресс’, давно уже превращённые в игровые клубы, казино, обувные и компьютерные магазины, ювелирки и прочую белиберду мирного времени эпохи процветания, ныне пустующие и дотла разграбленные. Мы, кстати, к этому тоже руку приложили... – Чё там, Толян? – поинтересовался я. Толик уже несколько дней, одевшись как бомж, и даже приспособив к маскировке грязный плащ покойничка, рыскал где-то в городе. – Увидишь. Олег где?.. Ага. Вот и пошли. Батя в это время что-то по обыкновению монтировал, – судя по тому, что обложился он не бутылками, не цементно-гравийными самодельными блоками с грубой насечкой, которые он тоже использовал как корпуса для своих ‘изделий’, а проводами и прочими электропринадлежностями вкупе со собственноручно нарисованными некими схемами, работал он не над бомбами. Во всяком случае, не непосредственно над бомбами. Под свою ‘мастерскую’ он занял большую соседскую комнату по соседству с ‘пультом охраны’. Толик брякнул сумку на пол и расстегнул её. Наслаждаясь нашей реакцией, достал и выложил рядком на пол же: два ‘калашникова’ с магазинами, один ПМ, шесть полных магазинов к автоматам, пара полных магазинов к ПМ, рацию. – Всё таки?.. – спросил батя. – Ага! – как мог более безмятежно ответил Толик, – И это оказалось проще, чем планировали. – Ты почему меня не позвал? Ты понимаешь, чем и как рисковал?.. – А! – отмахнулся тот, – Всё спонтанно вышло. Да и... Я же говорил – как ты предлагал это ещё более рискованно. Разоружить, да связать... Братан, ты иногда говоришь дельные мысли; а иногда как баба, честное слово! Батя ничего не ответил. А что тут было отвечать – товар, как говорится, лицом. В натуре. Стали рассматривать оружие, передавали его из рук в руки... Было странное ощущение – теперь это было не просто ‘оружие’: что я, автомата в руках не держал? И держал, и стрелял – с батей на военном полигоне, дядя Вася организовывал ‘по знакомству’. Но сейчас это был не просто автомат – это было ОРУЖИЕ. Не просто автомат, из которого можно стрелять; а предмет, который, как в компьютерной игре, сразу добавлял бонусов... Сразу, чёрт побери, переводил на следующий уровень. Батя был мрачен. Толик – весел. Оба взяли по автомату и сноровисто раскидали на неполной разборке. – Нормалёк, почти новый! Толик прижал плашмя ствол к щеке и с совершенно счастливым видом пропел: – На улице Гороховой ажиотаж: Урицкий всю ЧК вооружает Все потому что в Питер в свой гастрольный вояж-ж-ж-ж С Одессы-мамы урки приезжают!! Я смотрел с завистью. Хорошо им, и армию прошли оба, и в школе в их время был такой предмет, как НВП – ‘начальная военная подготовка’; уж хотя бы автомат разбирать там точно учили. У нас же... Да что говорить, если бы не батя, я бы и стрелять-то не умел, у нас больше полкласса пацанов так и не умеют, и, типа, и не надо им, зачем?.. Я взял ПМ и тут же испачкался в... в крови. Она уже подсохшая была, но ещё пачкалась. Со странным чувством я показал руку с кровавой мазиной братьям. Толик, как ни в чём не бывало, кинул мне какое-то полотенце, стянутое со стола: – Протри. Батя посмотрел мне в лицо и изрёк: – Да, Серый. Так дела и обстоят. Или всех грызи, или ляжь в грязи. – Я – Крыс! – Классно! – хохотнул Толик, – Ты ещё сейчас, как водится, что-нибудь оправдательное изреки, типа ‘не мы такие – жизнь такая!’, ага? – А не надо? – Не-а. Хорош из себя целок строить. Нам понадобилось оружие – я пошёл и взял. Как – да без разницы как. Понадобилось – взял. Всё просто. И не надо этих... рефлексий этих. Не надо. До меня постепенно дошло. – Толян, ты что, патруль пришил?.. – непроизвольно в моём вопросе прозвучал не столько испуг или недоверие, а... Да что говорить! Порядочная доля восхищения в моём вопросе прозвучала! Вот так вот – захотел, пошёл, грохнул вооружённый патруль, – и забрал что хотел!.. Толик уловил интонацию и подмигнул мне. – А то! Они и мяукнуть не успели! – Знаете что?.. – буркнул батя, собирая автомат – Не говорите пока об оружии бабам. Пусть всё уляжется. Да и вообще... – Да они же никуда не выходят и ни с кем не общаются! – Это да. Но всё равно. Нам вот ещё в состояние войны с Администрацией вступить не хватало. Втроём, ага. – Само собой. Но... Может уже и вчетвером. – Как это? – Элеонора просилась взять её на мародёрку, – как ни в чём не бывало, протирая автомат полотенцем, сообщил Толик. – И что ты? – Я сказал, что подумаю. Ну и вот... Думаю. – Как вариант, да... – задумался и батя, – Лишняя пара глаз нам не помешает, опять же вчетвером мы больше унесём. Хотя какая там у неё ‘грузоподъёмность’... – Фигли, не кормить же её просто так, чисто за трах? – ухмыльнулся Толик, – Она же не Граф! Он погладил вертящегося рядом, и изнывающего от желания обратить на себя внимание Графа. Тот тут же радостно перевернулся на спину, подставляя брюшко для поглаживания и почёсывания. Вот у кого всё в полном порядке! Дааа... – Ты, Толян, мрачный циник, – хмуро сообщил батя, – Ты хоть кого-то в этой жизни любишь? – Что касается любви, дорогой мой братан, то я очень люблю оружие. Как ты там говорил? ‘Винтовка рождает власть’? – Это не я говорил, это Мао Дзе Дун говорил... Серый, принеси какую-нито простыню или покрывало из комода; там что-то похожее есть в той комнате. Завернём и спрячем пока. – Крыс меня зовут... – недовольно буркнул я, отправляясь в другую комнату. Ясно же было, что батя отсылает меня, чтобы заняться выяснением отношений с Толиком. – Слушай, Толян! Я всё это говорил, и сейчас подтверждаю: и насчёт новой парадигмы, новых взаимоотношений в обществе, – но, тем не менее, я не хочу чтобы из Крыса, тьфу, из Сергея получился ещё один бездушный убийца. – Кто это ‘ещё один’? Ты про кого? Я, что ли, ‘бездушный убийца’?? – Ясен пень, – ты. Ты убиваешь уже направо и налево, ни с чем не считаясь. Для тебя, я смотрю, человека убить стало как высморкаться. – И чо? И чо?? Чо ты этим стараешься сказать-то??? Что ты хороший и добрый, вон, Элеонору ‘просто так’ кормить готов, – а я ‘кровавое дерьмо’?? – зачастил Толик горячечным злым полушёпотом. – Про ‘кровавое дерьмо’ я не говорил, не выдумывай! – Да чё там, ‘не говорил’! Это же подразумевается! Чо ты мне предъявить-то хотел? Что Мартовну завалил с ея сыночком? Так я тебе месяцы назад говорил, что посчитаюсь с этой сукой! В отличии от твоих мои ‘обещания’ не пустой звук! Что пристрелил патрулей, вместо твоей дебильной идеи ‘обезоружить и связать’?? Ты, бля, пробовал ‘обезоружить и связать’ троих вооружённых мужиков, для которых так же стрелять в живое наверняка уже случалось? – Возможны были варианты... – Какие к чертям варианты?? Варианты! Вот я и реализовал самый безопасный и быстрый вариант! Ты хоть можешь мне внятно изложить, что тебя не устраивает?? Что ‘кровь пролилась’?? А автоматы нам для чего нужны – по тарелочкам стрелять? А ты сам говорил, готов был этого, из Администрации контролирующего, слить? Вместе с сопровождающими. Не говорил?? А кто бомжа пристрелил? А гопников? А... – Это другое дело. То в бою, или по необходимости, ты же... – Хули ‘ты же’