Текст книги "Крысиная башня"

Автор книги: Павел Дартс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

DVD

через телевизор. Боевичок, конечно же. – Чё началось-то?? – он аж подскочил и весь напружинился. Я тоже всё бросил и навострил уши. – Гипермаркет ‘Гектор’ выносят. Мне сейчас позвонили. Говорят, хозяева ещё ночью всё самое ценное парой фур вывезли и сами смылись, а охрана и персонал утром увидели... что их никто не ждёт – и тоже за дело взялись, а там и ‘покупатели’ подключились... Наблюдательный у нас, чёрт дери, народ! Он ведь на окраине, там теперь полиции нету... Поехали! Всё это он выкладывал нам уже на ходу, параллельно вытаскивая из шкафа две здоровенные сумки, в которых раньше возил с вокзала косметику для нашей фирмы, и толкая туда стопку толстых пакетов для мусора... – Аааа, за-ши-бииись! – пропел Толик, и быстро стал собираться, – ‘Всё вокруг колхозное, всё вокруг мойоооо!..’ Я тоже стал обуваться – но батя замахал пальцем: – Куда?? Ты не поедешь! – там сейчас чёрт знает что будет твориться! – Да конечно, не поеду! – огрызнулся я – Аж два раза! – продолжая обуваться. – Сергей!! – построжал батя. Ууууу... Опять! Он может. Конфликта ещё не хватало. Ну чё вот опять, ведь договорились же! Я замер в растерянности. Вписался Толик: – Да ладно, пусть едет. Машину постережёт. – Место будет занимать! – Да ладно. Лишняя пара глаз важнее. Я ж не кину машину-то просто так?.. Новую, гы! – Я б и на него не оставил... Собственно, твоя машина... – ага, батя начал подаваться. – Я в машине посижу. Посторожу. Чё вы??.. – заканючил я. – Ну да. Посидишь... С обрезом в ворованной машине... – Братан. Чё ты опять как маленький? Ну пусть дома сидит, вышивает это... макраме! Серый, умеешь макраме вышивать?.. – сам-то Толик уже собрался, самое время стебаться, ага. – Ладно. В темпе! – решился батя, они с Толиком были уже готовы и с сумками в руках устремились на выход, – Но никакого своеволия, а то я тебе дам!! И, уже сбегая по лестнице, батя продолжает, вполголоса бурчать: – Куда мы катимся, боже! Я сына тащу на грабёж по сути! Садимся в машину, Толик ободряюще: – А чё? При мордобое и перестрелке он уже присутствовал, при поножовщине – тоже. Чё ты комплексуешь? Сам говорил – жизнь меняется. Сейчас другие навыки нужны будут. Вот и считай, что ты пошёл на охоту на мамонта, а мальца с собой взял, чтобы показать, как оно делается! – На мамонта... Знать бы ещё самому, как этот ‘мамонт’ добывается... Но жизнь действительно меняется, и в четырёх стенах за компом уже не отсидишься... – видно было, что батя уже примерил и ‘принял’ ситуацию. Возле гипермаркета клубился народ. Прежде аккуратно заставленная машинами парковка была заполнена не больше чем на треть; но настолько хаотично, что пробиться поближе, а потом выехать, нечего было и думать. Все стремились, видимо, припарковаться второпях, и поближе к входу, а теперь многие уже ‘затарившиеся’ попросту не могли выбраться из-за заторов. Суетился народ, тащили пакеты и тележки с продуктами, стоял мат-перемат. Двое мужиков толкали в багажник Гольфа здоровенную плазму в упаковке, хотя сразу было видно, что она туда не войдёт. Как с ума все посходили! – Подальше поставишь, – поближе возьмёшь! – изрёк Толик, паркуясь подальше от этой свалки, рядом с видавшим виды Пежо и довольно новым внедорожником непонятной, видимо, китайской, принадлежности. Батя с Толиком цопнули сумки, и вывалились на улицу. – Короче, ты сидишь в машине, никуда не высовываешься. Следишь за обстановкой – инструктирует меня батя, пока Толян что-то возится возле машины – Если чё... Вот чёрт! Я тормоз! Надо было рации взять! Есть ведь пара! Ах я тормоз!! Ну ладно, надо будет приготовить заранее... Всё-то у нас второпях – неопытные мы мародёры ещё... Я: – Мобильный? – На мобильники уже надежды нет – то есть связь, то нету... Надо рации брать, есть ведь у меня... Вот ведь я тормоз! Но пока... Проверь-ка? Ага, есть связь? Чуть что – набираешь меня. Или Толяна. Если кто нагло буром прёт – во... – батя покопался в сумке и сунул мне в руки обрез двустволки, – Заряжен, учти. Лучше не стрелять – хватит пригрозить. Ну а если... На войне как на войне, ты понял. – Да понял я, понял... Может я с вами?.. – закинул я удочку. – Чшшш ! – зашипел на меня батя и сделал страшные глаза – Даже не думай! Сиди здесь! Да, обрез на виду не держи, прикрой вон пакетами... Толян, ты чо возишься? – Готово, пошли! Уже удаляясь, я слышал как они делятся планами: – Значит, в первую очередь продукты. Консервы. Крупы у нас хватает, сахару навалом, масла мало. Растительного... Они смешались с толпой у входа в маркет, где не понять кто и что тащил; кто-то грузился, кто-то ругался, кто-то пытался откатить подпёршую его машину; мужик в неистовстве пинал в бочину новенький опель, у того орала сигнализация, и не у него одного, но никто не обращал на это внимание. Я понаблюдал за этим столпотворением, и переключился на обрез. Достал и снова вставил патроны – батины, переделанные; повзводил курки, потом осторожно спустил их. Классно! Как в ‘Бешеном Максе’! По сути дела я уже считал эту двустволку своей, хотя батя это так, в открытую, ещё и не проговорил. Ещё понаблюдал за происходящим. Изредка машины отъезжали, как правило, забитые всякой всячиной под завязку. Подъезжали всё новые машины, пусть не массово, но довольно много. Видимо, слух разнесся. В давку у входа, в автомобильное столпотворение никто уже не лез, вставали поодаль. Из машин вылазили, как правило, очень деловитые мужики, самого разного возраста – от парней, моих сверстников, до пожилых деловых дядек с пузами. Ну надо же, народ уезжал, уезжал из города, а как пограбить – так всё равно вон сколько набежало! Все ну очень деловито устремлялись к входу в гипер. Иногда, и даже часто – вместе с женщинами. Все с большими сумками. Частенько в машинах оставался кто-нибудь ‘на присмотреть’, наподобии меня, – кто-нибудь, как я с неудовольствием подумал, наименее полезный в мародёрке. Вскоре около нас уже понаставили довольно много машин; вспомнив, что нам ведь отсюда и выезжать, я высунулся в окно и покрыл матом, – довольно неумело, правда... материться на взрослого я ещё не привык.., – какого-то хрена, норовящего своим сраным седаном закрыть нам выезд – как будто вокруг места мало! Хрен не обратил на мои ругательства никакого внимания, этот сукин сын мыслями уже был там, в магазине, типа уже тарился на халяву, вместе со своей толстой страшной скво. Я разъярился. Сука, чуть не ушёл! – но я, не выходя из машины (как велел батя), совсем уже громко заорал на него: – Ты, ... ..., х... ты поставил тут свою колымагу?? Съ...л на... отсюда, г...!!! Честно говоря было как-то не по себе матом отвязываться на взрослого человека, очень не по себе! Но... Как говорит батя ‘Надо меняться!’ – и потому я заставил себя орать матом. Главное – начать, как говорится. Как батя рассказывал – перевоплотился, во! Тут уж этот ишак обратил на меня внимание, и раскрыл пасть, судя по всему собираясь меня обматерить в ответ, – но я сообразил показать ему в окно обрез, – собственно, я в отсутствии бати с Толиком и борзел только потому, что чувствовал магическую силу, исходящую от заряженной железки, лежащей у меня на коленях... Артефакт, ёклмн! Плюс двадцать к борзости, плюс десять к красноречию!.. Ишак моментально проникся, юркнул в свою развалюху и умотал в сторону, искать другое место. Я, гордый своей победой, тут обратил внимание, что припёрся владелец серо-стального китайского ‘внедорожника’, видимо со своим сыном – дылдой, прикатили аж две гружёных с верхом суперамаркетовские тележки, и стали споро грузиться в свой рыдван. Открыли багажник... – ага, так это у них не первая ходка, багажник и салон уже были наполовину забиты всякой всячиной. Тут появились и батя с Толиком – быстро они. Оно и понято – как бы в очередях-то не стоять... Тащили две полные битком сумки, и ещё здоровенный, набитый дополна толстый пакет, почти в рост человека, но лёгкий. – Давай, Серый, помогай, уложи назад под ноги! Мы ща опять сбегаем. Я шустро стал помогать им укладываться. Ого, сколько консервов! Бутылки, – с чем это? О, сироп! Концентраты соков! А это?.. – Это, Серый, не доставай из пакета, просто утрамбуй его под ноги! Пусть мнётся. Чипсы это – дрянь, зато много и на халяву. Пофиг – лёжа поедем, нету ГАИ! Некогда! В багажник ща вывалим из сумок – покидай тоже в пакеты и пристрой, там с тележками уже не пробиться! Я стал торопливо выгребать всё подряд из сумок в багажник. Батя помогал, сгребал всё в пакеты и рассовывал их поплотнее. Мужик с сыном дылдой, видать, забили свой внедорожник доотказа, и теперь силились как-то втиснуть ещё содержимое половины одной тележки – и у них не очень получалось. Толик, бросив сумки, направился к ним. – Харэ, джентльмены, всё один чёрт не влезет; нельзя быть настолько стяжателями! (о, какие слова знает!) – Оставьте нам на бедность, у вас и так полно... Дылда-сын выставил недоумённо-агрессивную морду из машины, где пытался как-то утрамбовать содержимое; и папаша его повернулся к Толику, и явно что-то хотел сказать ругательское, но осёкся, когда Толик отвернул полу курточки, которую носил, несмотря на жару, и продемонстрировал им наган за поясом. Жалобно звякнула об асфальт монтировка, выпавшая из внезапно ослабевших рук парня, батя его отцепился от тележки и попятился к машине. Через секунды они уже с пробуксовкой мчались на выход, а Толик подкатил тележку к нам. -Ты что, с ума сошёл?? – оторвался на него батя – Это ж вооружённый грабёж, ты соображаешь?! – Ага, а сейчас мы чо делаем – уточек покормить на пруду вышли?? – огрызнулся Толик, -Экспроприация экспроприаторов! Как завещал великий Ленин! – Ты дурку-то не включай. В магазине мы как все. Кассы, типа, не работают... Собственно, скорее всего никто ничего предпринимать по растащенному не будет, – батя, заканчивая укладывать утащенное из гипермаркета, размышлял вслух, – А тут считай вооружённый грабёж. И хотя они сами наверняка никуда обращаться не станут – но срисовать номера могли... Хотя номера и чужие. Но... Зачем нам эти проблемы? – Агааа!!! – победно заорал Толик, – ща, номера! Об этом я первым делом подумал! Батя хлопнул багажником и уставился на номер. Я тоже выскочил из машины. Оп! Предусмотрительный Толян обернул номера – и передний, и задний, чёрными полиэтиленовыми пакетами... – Ну, молодца, – смущённо буркнул батя, – Чувствуется школа... – Ерунда, братан, не переживая что не догадался, ты бы тоже сообразил – но позже! – довольно-покровительственно хлопнул батю по плечу Толик, – Я б номера и вообще выбросил – но вдруг всё как-то ещё устаканится... Хотя б на время. Чтоб в глаза не бросаться. Ну чё, место есть – пошли ещё заход? Серёга, тележку вот разгрузи... Они опять рысцой направились к входу в магаз, а я быстренько перегрузил содержимое тележки в машину. Компоты консервированные, в жестяных банках... Сайра. Бланшированная в масле. Зашибись, люблю. Порошок стиральный... Начёрта он нужен? А, ладно, – халява! Несколько больших упаковок йогуртов... (чтобы не пропали, батя пичкал потом нас ими несколько дней, пока мы всё не съели, я потом на них уже смотреть не мог, – и хорошо, потому что йогурты кончились, вообще, как явление...) Мыло. Водка... Дорогая, ага. Джемперы какие-то, прямо с вешалками... Не в одном месте брали – шарились, поди, по всему залу. Снова нарисовались батя с Толиком, опять с битком набитыми сумками и мешками, рукав курточки Толика надорван и забрызган кровью. – Там, бля, пипец, Серый, что творится! – с вполне довольным видом пояснил он, помогая упаковываться – Давка, как в день дисконта! Как за билетом в рай! Тащат, тащат... Уже тащить-то некуда – нет, блин, в угол оттащат целую кучу товара, и сидит – охраняет, типа... А жадность душит – прикинь, – там ведь ещё всего сколько! Отскочит урвать что-то – а сам одним глазом следит, чтоб не утащили из его кучи... Умора! Жаль, телевизионщиков нету, это ж такие сюжеты!.. – Поехали! Ага, телевизионщиков тут только не хватало. Нет, Толян, больше не пойдём – иначе мы сами не поместимся. Поехали. Поехали. В темпе поехали – хотелось повторить. По дороге, руля, Толян задумчиво сказал: – А вообще знаешь что?.. Вот для тебя было, типа, дико, что я у хороших таких, ну совсем как мы, мародёров чутка барахла отжал?.. Кста, Серый, там чё доброе было? – Сайра в масле. Кампот из алычи. Водяра... – Зашибись! Так вот – надо того... Мировоззрение перестраивать – в соответствии с новыми, как ты сам говоришь, реалиями, – он покосился насмешливо на молча сидевшего батю, – То есть, по идее, стоило не мешать им догрузиться, а помочь – а потом отнять машину вместе с барахлом. Полностью. Смекаешь?.. Батя довольно долго молчал, потом с неудовольствием проговорил: – А всё к этому и придёт. Со временем. Увы. Но давай не будем беспредельничать и бежать впереди паровоза, – всё будет в своё время. Чувствую я – о, много нам, открытий чудных... Мы разгрузились дома, затаскивая намарадёренное барахло в сумках и мешках от припаркованной прямо у подъезда машины в квартиру. Хорошо что мы невысоко живём! Валили всё в гостиной, в кучу, освобождая сумки и мешки. Мама только глазами хлопала, но не встревала. На лестнице попался Володя Васильченко. – О, где это вы так закупились?.. – и смотрит проницательно. – Там, Володь, где взяли, – пока ещё есть, но скоро кончится! – притормозив, поведал Толик, – так что ты не тормози, а поехали с нами. Заводи свой пепелац. – Не, я не поеду!.. И вам не советую. Нехорошо! – без объяснения причин буркнул Володя и скрылся за дверью квартиры. Всё-то он понял, а как же! И явно неодобрил. А, ну и пусть! На второй наш ‘заход’ мне показалось, что машин стало явно поменьше, и народу, снующего в дверях, тоже поменьше. Ну ясно – уже почти всё растащили. На этот раз я тоже пошёл в раздербаненный гипер. Ну конечно! Растащили всё. Гипер представлял собой жалкое зрелище: весь пол усеян порядочным слоем мусора – упаковка, раздавленные молочные продукты, книги и листовки, открытки, битое стекло и поломанный пластик, какого-то чёрта опрокинутые стеллажи; канцпринадлежности захрустели под ногами... Или это были кукурузные хлопья? Не понять, в кучах затоптанного барахла, недавно бывшего товаром, ноги вязли по щиколотку. С очень деловым видом шныряли мужики и женщины с сумками – куда-то в подсобки. Всё равно и в этот раз мы забили машину под завязку. Хотя жрачку уже растащили или растоптали большей частью. В углу, где раньше все витрины от пола до потолка были заставлены спиртным, обосновалась какая-то буйная молодёжная компания. Они перегородили вход туда несколькими прилавками и никого не пускали; да, собственно, видя там веселящуюся молодёжь, люди не особо и лезли; натащили туда закуски и ‘праздновали’ вовсю... Орал магнитофон, слышались мат-перемат и звон бутылок. Толян нахально всё одно внедрился туда, и через несколько минут вернулся с полным позвякивающим тяжёлым пакетом. – Блин, вот щенки... – только и сказал он, лизнув в очередной раз ободранный правый, ‘ударный’ кулак, – Но там толковой выпивки уже не осталось. Видимо, дорогой вискарь и коньяки вывезли хозяева, а эта перхоть – он пренебрежительно мотнул головой в сторону пьяной молодёжной компании, где прорезывались среди гогота и женские голоса, – Жрёт водяру вперемешку с пивом, на радостях-то... Вот, чуть коньяка надыбал, пусть хоть молдавский. На обмен, если чо. В горячих точках самая та валюта! – Толян, ты один не лезь, – попросил батя, – Можно невзначай нарваться. Ходим втроём, ага? – Нормально, брателло! – успокоил Толик, – Куда ещё? На второй этаж? Или шмотки нам без надобности? – Гламурный коффффточки и пальтишки с розовыми хлястиками нам точно ни к чему, – в тон ответил батя, – Давай пошерудим аптеку и отдел с бытовой электроникой – на предмет батареек и фонариков. Догружались уже в наступавших сумерках. Света в гипермаркете не было, в потолочные прозрачные фонари вечернее небо давало уже мало света, мы торопились. Выгрузили машину к Элеоноре. Она, умница, вопросов не задавала. Всё же мы поехали на ночь глядя ещё раз, несмотря на подступающий комендантский час – запрет на движение автотранспорта в ночное время. Причём Толик на этот раз сам засомневался – а стоит ли? Там же всё растащили! Не за древесным же углём для пикников туда ехать? Больше бензина проездим... Но потом наша мародёрская жадность возобладала. В этот третий вояж мы уже подчищали остатки. Машин у входа было уже мало – мародёры разъехались по домам. В магазине было уже так сумеречно, что пришлось достать предусмотрительно прихваченные фонарики... Впрочем, ‘предусмотрительно’ – это только что касалось меня, батя напомнил, чтобы я взял подаренный им фонарик – налобник; сам он таскал свой ‘феникс’ с собой на ремне напостоянку, как он выражался, в ‘ЕДЦ’, и Толик тоже. Чёрт, надо будет и мне взять такую привычку – сколько уже батя про это твердил... И фонарик хороший чтоб. Да, чёрт, прав батя, меняются предпочтения! Шумная гоп-компания в вино-водочном отделе разошлась не на шутку: оттуда слышались сразу несколько песен, одновременно выкрикиваемых пьяными голосами, кто-то ссорился, слышался женский смех, кому-то с матюками били морду... Народ развлекался не на шутку. К тому же они откуда-то из отделов притащили огромное количество чайных свечек, и зажгли их, понаставив где только можно: на всех стеллажах, прилавках, витринах... Сотни маленьких колеблющихся огоньков ярко освещали этот бедлам в углу огромного магазина, погруженного в сумрак, где редкими тенями, подсвечивая себе фонариками, сновали уже только одиночные мародёры, создавая феерично – фантастическое зрелище! Эдакий пьяный яркий оазис в царстве сумрака, весь в трепещущих бликах свечей, с мелькающими огромными тенями на стенах, неистово потребляющий халявную выпивку... И батя, и Толик остановились, рассматривая из темноты этот шабаш. Зрелище было, честное слово, фантастическим! Как в лесу у костра, – но в огромном городе, в большом современном здании... – Нормально они тут оторвутся, да – резюмировал Толик. – А когда здесь выпивку прикончат, – пойдут искать что-то ещё. И остановить их можно будет уже только картечью. Или там пулемётом... Им теперь законы неписаны и вкус к разбою они почувствовали, – добавил батя. Я непроизвольно пощупал обрез под курточкой, – на месте! Добирали остатки, роясь в разгромленном магазине. Толик подогнал джип к самым дверям, и периодически бегал на него посмотреть. Всё! Продуктов больше не было! Практически. Люди тащили уже всякую ерунду: туалетную бумагу, бытовую химию, какую-то краску в банках... Или не краску? Откуда бы в гипермаркете краска? Вот уж никогда не интересовался; но, видимо была и краска, потому что одна банка у тащившей их с десяток тётки выпала и удачно грохнулась на пол, соскочила крышка, и содержимое образовало на и так захламленном полу приличную лужу. Теперь все новые мародёры, в полумраке шустренько вбегавшие в распахнутые двери этого входа, обязательно поскальзывались – ... и дальше следовал взрыв ругательств, сопровождаемый хохотом коллег, шныряющих по огромному зданию, и ‘уже прошедших через это’. – Нет, Серый, эту дрянь не потащим, – вон видишь кафе? Там за стойкой целый ящик спичек растоптали – собери все в пакет, там сейчас никого, двигай, мы тут пока заняты будем. – Па, нафига спички? Я ж знаю, у тебя Крикетов дома несколько упаковок? Да турбо с подзарядкой? Да... – Тебя что сюда взяли? Дискутировать?.. – Ладно, ладно... Вон, туалетной бумаги бы лучше... – Джип не резиновый. Спички – из них классный замедлитель получается. Какой ‘замедлитель’?.. А, ну да, я всё забываю про твоё компьютерно-айфонное детство. Такой. И вообще, спичек много не бывает. Что до пипифакса, так мы с Толяном выросли без туалетной бумаги, и ты её отсутствие переживёшь... ‘Чем?..’ Уй, блиннн... Сын, не беси меня, иногда глядя на тебя я впадаю в депрессняк – настолько ты нежизнеспособен, чёрт побери! Одно тебя извиняет – настолько же, или больше, нежизнеспособно ‘в новых условиях’ всё ваше поколение, все твои сверствники... Давай двигай, хватит болтать! Обрез не свети!.. В разгромленном и растащенном гипермаркете, кроме ожиданий, оказалось ещё дочерта полезных вещей, – правда, стояли они уже не в ящиках и пакетах ‘наготове’ – ‘бери и неси’, а за ними приходилось нагибаться, за ними приходилось ползать по полу... ‘Ничего’, – сказал батя – ‘Мы не гордые. Мы поползаем. Мы потом ‘гордые’ будем, потом...’ Возле касс, среди развороченных стеллажей, под каждым можно было насобирать целую коробку сникерсов-марсов-твиксов и прочей сладкой калорийной дряни, но батя особо нацеливал на батарейки. Батареек было много. Они валялись везде, и почти никому они не были нужны – ну, может быть, проходя мимо, кто брал несколько штук в карман, ‘про запас’, – мы же собирали всё, до чего могли добраться. Батя с неудовольствием смотрел, как я сгребал и жвачку, – ‘Фигнёй страдаешь, Сергей!’, – но в общем не возражал. – Олеж, там аптека. И вон там. Всё взломано – ясное дело, наркоши искали на чём дурь сварить, остальное раскидали... – Непременно. Аптеки – непременно! Ну, ты в курсе: перевязочный материал, антибиотики – все, какие найдёшь, благо они лёгкие; витамины... Жаропонижающие, спазмолитики, пластырь, бинты, перекись... А шампуни – гели – пасты – мази от облысения, – к чёрту, пусть наркотам останутся, они ребята с выдумкой, придумают как и это к ширеву приспособить... Совсем стемнело. Вдруг на улице громко, часто захлопало. Как потревоженные большие серые мыши коллеги-мародёры сыпанули в стороны; но мы сразу увидели, что темнота за дверями расцветилась сполохами огней пиротехники, – да, это были не автоматные очереди подъехавшего ОМОНА, как очевидно подумали наверняка наделавшие в штаны ‘коллеги’, это был ‘салют’. Толик скрылся в направлении представления, и, пока ‘салют’ ещё не закончился, уже вернулся, таща два больших пакета с объёмными коробками: – Два идиота начали жизни радоваться, решили, очевидно, что сейчас Новый Год. Ну и я им, на правах Деда Мороза, маленько надавал по жопам, чтоб не шалили. Олег, они говорят, вон там, на втором, брали; там магазинчик, там, говорят, ещё много – никому не надо. Нам надо? – Ясное дело, Толь, тащи, всё что будет. Конечно-конечно! Ещё... ещё, чувствую, не один Новый Год нам фейерверков из Китая не привезут, а как детишкам без огненной радости?.. Тащи. Мне уже надоело шарахаться по пустому зданию – ничего толкового уже не попадалось. В разграбленном парфюмерно-косметическом отделе нашли несколько коробок с нетронутым парфюмом в фирменных упаковках. Тут уже батя нашёл мне занятие, видя что таскаться по этажам мне влом: дал пару сисек из-под пива и минералки, валявшихся тут во множестве, и мультитул. Сиди, говорит, здесь, занимайся делом. Берёшь, говорит, флакончик, – и открыва-а-аешь... Он зверски и быстро порвал на флакончике ‘Коко Мадмуазель’ от Диора целоффанизированную обёртку, картонную коробочку с гофрой, достал флакончик, сколупнул крышечку, и быстро, как будто всю жизнь этим занимался, пассатижами мультитула выдернул распылитель-дозатор. После чего опрокинул флакончик в одну из пластиковых бутылок: – Пускай сливается. И так далее. Понял? – Нафига это, пап? – изумился я. – Топливо. Очень дорогое качественное топливо, хотя и здорово вонючее. Это ведь спирт в основном, если не считать разбавитель и парфюмерную композицию, которая будет гореть тоже за милую душу. Хорошее топливо – калорийное и жидкое. Давай-давай. Я покажу потом, для чего оно. Есть такая штука – горелка на спирту; делается, кстати, из пары жестяных банок из-под напитков за полчаса, – я тебя потом научу! Сливай всё в одну ёмкость, потом пригодится. Старайся не обливаться, а то провоняешь весь... А это что? О, Армани... Давай, приступай. Эх, мамы нет – она б оценила всю глубину композиции... – он откинул в сторону флакончик Шанель и поставил сливаться Армани. – Это будет сногсшибательная парфюмерная композиция! Мечта и кошмар французского парфюмера. Ладно, мы неподалеку. Никого вроде бы нет, но если что – стреляй. Хоть в потолок – мы рядом. И я порядка часа сливал из флаконов и флакончиков дорогущие духи, парфюмерную и туалетную воды в пластиковые бутылки из-под пива... Получилось прилично – почти две полуторалитровых сиськи. Конечно, я и сам духами устряпался, – потому что в конце, наскучив аккуратным отрыванием пробок с пульверизаторами, я приспособился просто отламывать пассатижами мультика горловину флаконов, рассудив что раз это всё одно топливо, то и осколки стекла ничего страшного. Конечно, тут же обрызгался. Воняло от меня... Смесь самых изысканных парфюмерных композиций вместе создала такой ‘шедевр’, что подошедшие батя с Толиком аж поначалу зажали носы. Ничего, это... Адаптируются! На прощанье притащили из разбитого вет-магазина десяток пакетов с кормом для Графа, – ой! – с ним же сегодня не гуляли! Мама-то на улицу не сунется, – в разбитом магазинчике ‘Экспедиции’ нашли пару флисовых пледов, ядовито-оранжевого цвета, подобрали складную маленькую печку в чехле (– ‘Вещь! – заверил батя, – Пусть ЕЩЁ одна будет! Бери, Толян – Элеоноре подаришь! Это покруче швейцарских часов теперь будет!’). Взяли пару термосов из нержавейки, с широким горлом – из тех, что нашли нерастоптанными. Я, чисто по-приколу, надел колониальный пробковый шлем... просто посмеяться. Остальное там уже растащили. Пока мы ковырялись в зале. Толян ушёл шнырять в подсобные помещения магазина. Вернулся хотя и разочарованный (‘-Всё уже или растащили, или растоптали!’), но и не с пустыми руками: притащил два больших торта в пластиковых упаковках. – Прикинь, пришлось отбирать... Ага. Там такая корова сидит на куче этих тортов... Из холодильника натащили, ага. Не, не ‘на куче’ буквально, а рядом. А ейный мужик, говорит, за машиной побежал. И вот такая вот (он показал гигантский объём ‘коровы на тортах’) , такая Монсеррат Кабалье, панимаишь, захапала все торты из холодильника и ни с кем не желает делицца! А я, – я ж реальный пацан, и за герлой, за Элеонорой, значит, – должен ведь красиво ухаживать, не? Чисто по-пацански?.. – он хохотнул, изображая из себя уличного ‘пасана’, – Ну, там, тортиком побаловать свою френдлиху? А эта корова – нипочём! Я ей говорю: ‘Они ж испортятся на жаре – ты посмотри, сколько ты их нахапала! Сдохнешь от отравления! Да и вообще, у тебя же ряшка – проще перепрыгнуть, чем обойти! Тебе же эти торты не нужны по слабости здоровья! На, говорю, за вон тот бисквитный с цветочками и вон тот песочный с зАмками тебе пара диодных фанариков и горсть батареек, – последние, в зале уже подмели всё. Выгодный гешефт, ферштейн? Будешь ‘на сладком’ и со светом! А это счастье мясокомбината ни в какую! Пришлось, хммм... включить всю убедительность, на какую был способен, да... и всю обаятельность... – И что, обаял? – Ну так! Я ж обаятельный! – Толик заржал, – Обаял! И фонарики сэкономил, раз сразу не согласилась! А у неё сейчас сладкая полоса в жизни пошла, – ща ейный мужик приедет, будет её отчищать... или облизывать, как уж они там договоряцца!.. Всё эти комедии смотришь-смотришь, где персонажи тортами кидаются, так дай, думаю, хоть раз вживую попробую? Нормально получилось! Только выбирать торты нужно что покрепче, песочные, а то кремовые в момент броска разваливаются... Хы! Серый, хошь бисквитный?.. Вместе с нами по залам шарились ещё несколько таких же как мы маленьких групп мародёров. Даже и с женщинами. Все были деловиты, сосредоточены и неагрессивны. Все ДЕЛОМ ЗАНИМАЛИСЬ! Даже подсказывали друг другу, что вон там-то есть ещё остатки стеллажей с воздушной кукурузой, а сумки можно найти на втором этаже, но большие уже растащили... Шастали по огромному разорённому зданию с фонариками, как шахтёры какие-нибудь. – А что арендаторы не вывезли товар? – спросил Толик, копаясь в груде одежды в бутиках на втором этаже. От стеклянных дверей в магазинчики остались лишь куски стекла, висящие на петлях. Судя по всему, их выносили здоровыми бетонными основаниями под мусорки, которые валялись тут же. – Наверно, не успели. Ты думаешь, владельцы гипера были озабочены их информированием? А потом уже поздно было лезть – затоптали бы... Да и что тут вывозить – гламурные шмотки? Вон, свадебные платья? – батя с презрением наподдал ногой кучу мятого гипюрового и кружевного шмотья, белого и в цветочках, – начерта всё это, Толян? Пошли поищем что доброе. – Погодь. О, вот эта пойдёт, – Толян примерил очередную ветровку и остался ей доволен. Выгреб из карманов своей старой всё и переложил в карманы обновки. – Серый, ты тоже не теряйся, – обнови, блин, гардероб! Социальная парадигма, блин, сменилась – как говорит твой батя! – он громко заржал; из соседнего стеклянного отсека – клетушки шарахнулась тёмная фигура, и побежала к выходу. Мы проводили её взглядом. – Ты знаешь, я предлагаю переночевать здесь... – сказал батя, – И дело не в патрулях – они не зарубаются, сам знаешь. Но можно схлопотать ночью дуплет картечью от каких-либо отморозков... Чисто из-за машины. Это было бы обидно. – Самому не хочется никуда переться, устал – подтвердил Толик, – Но за тачку переживаю. Транспорт! Хотя сейчас, в нынешних условиях, мы и ещё поновее себе отожмём, я думаю... И повместительнее. – Не сразу, Толян, не сразу, – притормозил его батя, – Ждём развития парадигмы. Потом – хоть бэтээр. Пока что мы должны хотя бы делать вид, что уголовный кодекс чтим... В первом приближении. Значит, решено? Серый, ты как? У меня уже слипались глаза и я только согласно помотал головой. Стащили в один из отсеков бутиков на втором этаже, как раз над стоящей на улице машиной, побольше шмотья из соседних секций, разложили на полу чтобы было мягко, накрыли оранжевыми флисовыми пледами. Батя заставил меня вымыть тщательно руки – минеральной водой, другой не было, чтоб от меня так не шмонило смесью парфюмов. Ужинать не стали, попробовали только притащенный Толиком бисквитный торт с кремом (песочный он сберёг для Элеоноры) и напились той же минералки. Я заснул тут же как лёг. Спал как убитый. За всю ночь просыпался только раз – Толик, по пояс высунувшись из открытого окна, матом орал вниз, на улицу: – Ты чё там ищешь?? Ты чё там забыл, паскуда?? Пошёл накуй, а то шмальну, бля!! Перевернулся на другой бок и вновь уснул. Проснулся, когда уже светало, долго спросонья не мог понять – где я?.. Потом сообразил, когда под бок ткнулась рукоятка обреза – так я с ним под полой и спал... Рядом спокойно сопел Толик. Батя сидел у стены, вытянув ноги, подложив под спину кипу шмотья. – Что, выспался? Сейчас поедем. Толян! Просыпайся. Умылись наскоро минералкой же. Упаковали нахомяченное, и двинулись к выходу. – Толян, знаешь, сюда бы ещё стоило бы вернуться. И, возможно, не раз. Я знаю, что всё вынесли, а сегодня по-свету доскребут остатки. Но – ты подумай, это ж ‘инфраструктура’! Вон хотя бы одних тележек сколько – а сколько на них сетки никелированной! Я даже не придумал ещё как её, сетку, можно использовать, но чувствую что пригодилось бы. Да и вообще. Тут и генераторы есть, и топливо к ним. – Топливо... За дураков бывших хозяев не держи, а? – А, ну тогда просто генераторы. – Олег, у нас же есть маленький. – И маленький есть, и у Васильевны в магазине под нами стоят два. По меньшей мере. Это, я считаю, и так уже наше. Но мало не бывает. Это же генераторы! А значит автономность. – Верно. – Только уж больно они, наверное, большие; стационарные, демонтировать их надо – а это возня... Что-то мне кажется, что это мы оставим тем, кто рядом живёт... – не встретив оппонирования, вдруг дал задний ход Олег, – Они ж заточены чтоб компрессоры больших холодильников питать, нам такая моща без надобности. Нам бы что поменьше, покомпактней. О! Знаю где. Если только там уже... – Что они... Ну, Администрация эта сраная, вдруг так вожжи отпустила – это ж эээ... пре-це-дент? Трудно ли было этих говнюков разогнать? – Толян кивнул в сторону, где, было затихшая ночью, теперь вновь начиналась гулянка отмороженного молодняка, слышались звуки ссоры, музыка, кто-то уже затянул песню, – Пары нарядов с автоматами хватило бы. – Ну, очевидно, немного у них ‘нарядов’, готовых ночью ехать ‘на подавление’... – Ну вэвэшники. – Это. Я не сказал вчера. Послушал я вчера эфир малёху. У Администрации проблемы начались. Новые. ‘Ещё одна Администрация’ образовалась – теперь уже районная, то есть в области где-то. Отказались подчиняться, – у них там полк связи стоит, потом – артиллеристы; а главное свои склады со жратвой – вот они и отказались вывозить ‘в центр’. ‘Парад суверенитетов’ на местечковом уровне, блин. И сегодня у них, типа, ‘стрелка’... Ну, стрелу забили на нейтралке – как в наше былое весёлое время, помнишь?.. – Хы!.. – Вот. Тока стягивают туда не бычьё, типа нас в 90-е грешных, а вованов и армейцев; не исключу, что и ментов тоже – кого найдут. – Ооооо... Вон оно чо. – Да. Быковать будут. Насупротив друг друга. Мускулами играть, базары тереть. Генерал Родионов, конечно, сейчас авторитетный пахан, но у тех тоже... Потому я и тормознулся тут на ночь так бестрепетно. Так что сегодня тут хоть весь гипер вывози. Но смысла нет. У нас в центре хватает своих вкусняшек, в шаговой доступности. Ими займёмся. – И оптовкой. – И оптовкой, да. *** Батя, видимо вспомнив свои крестьянские прадедовские корни, изрёк ‘Сейчас день год кормит!’ – и под этим сельскохозяйственным лозунгом мы несколько дней усиленно занимались мародёркой. Впрочем, как и большинство вменяемых оставшихся в городе жителей. Невменяемые сидели дома и дрожали. А мы не дрожали, нет; не сказать, чтобы мы чувствовали себя очень уж уверенно со стволами, – нет; тем более мы видели среди деловых мужичков, шарящихся в магазинах, и людей в милицейской форме явно с кабурами набитыми не только бутербродами, но всё же стволы давали +10 к статусу. Для меня послать трёхэтажным какого-нибудь наглого делягу, пытающегося стащить ‘по сути уже моё’ стало делом обычным. И чувствовалось, чувствовалось! Люди, наши коллеги-мародёры, вдруг обрели мощную интуицию, – те, кто раньше на улице на безобидное ‘да отвали ты’ готов был кинуться с кулаками, теперь на существенно более крепкие задорные выражения поджимали хвост и ‘растворялись в предрассветной дымке’, как поэтично выразился Толик, хотя дело и было в этот раз днём. Потому что тяжёленькая железяка под полой вселяла уверенность и добавляла нужные нотки в ‘обращение к оппоненту’, – и это чувствовалось. Правильно говорил Аль Капоне насчёт доброго слова и револьвера, правильно. Чтобы к твоим словам прислушивались, нужно и что-то более весомое, – кроме слов. Ствол, плюс ощущение что я не один, – мы группа, мы стая, мы ‘прайд’, как выразился батя, имея ввиду свой ‘львиный’ знак зодиака. Сгружали у Элеоноры, почти полностью забив у неё одну комнату. Подгоняли джип задом к подъезду, отсылали дежурного, что по графику пас входную дверь, ‘порадовав’ его каким-нибудь презентом – и в темпе, в темпе! Благо теперь грузящиеся машины у подъездов были повсеместным явлением, как и люди, снующие по подъездам с сумками и коробками – ‘Великое Переселение Народов в Глушь!’, как выразился батя. Только люди таскали сумки-коробки в машину из квартиры, а мы в квартиру из машины, – но такие частности со стороны не очень-то заметны, правда? Во-всяком случае, мы так думали. Васильченки, Володя с Людой, уехали. На дачу, пережидать. Судя по всему, у старого наблюдательного Васильченки здорово испортилось мнение о бате за последние несколько дней. Я даже слышал, как он выговаривал ему на повышенных тонах: – То, что вы делаете, Олег – это недостойно! Я не ожидал от тебя!.. – Володь, я сам от себя не ожидал. Такой быстрой реакции, обычно я торможу не по детски. Наверно, влияние Анатолия сказывается. Но это жизнь. Успеваем. Стараемся. – Я не похихихать хочу, а поговорить с тобой серьёзно! То, что вы делаете, называется... – ... мародёрство. Грабёж. Разбой. Я знаю, Володя. И что? Быть честным хочется, но выжить – ещё больше... – Ты думаешь, чему ты учишь сына?? – Об этом не надо. Думаю. Пока получается. – И что придётся отвечать?.. – Перед кем, Во-ло-дяяяя?? Это норма жизни сейчас стала, ты просто не понял ещё. – Воровство не может быть нормой жизни! Есть нормы морали... – Вот и большевикам так же говорили в 17-м, когда они на реквизиции-экспроприации-продразвёрстки приходили. В рамках тогдашней, тоже сменившейся, парадигмы. А они, вишь, не верили, – и неслабое государство поставили на уши... Главное, Володь, в струе быть; а мораль – она такая сука изменчивая... – Ты и говорить-то стал как уголовник! Не ожидал от тебя!.. Пусть – мораль. Но есть ещё уголовный кодекс! – Не, Володь, нету. Кончился. Ну, на самый крайний случай, если вдруг когда-то и как-то ‘нормализуется’, – в чём я лично сильно сомневаюсь, – объявят амнистию, делов-то. Первый раз, что ли? Ты, Володь, историю хорошо знаешь? Всегда и везде так было. Взять, хотя бы, последнюю чеченскую компанию... – Олег! Я не хочу с тобой дискутировать, это неуместно! Но то, что вы делаете – отвратительно и ... – Володь! Делай сноску: ‘Отвратительно с моей точки зрения’, – не надо за всех расписываться. Тушёнки хочешь? Йогуртов возьмёшь коробку? Третий день жрём, не лезут уже... – ... – Мы завтра уезжаем. Мы с Людой. Ты старшим по подъезду остаёшься. Ну, тебе не привыкать, вы ж порядок уже наводили. Ну и... Всё же... Ну, мы соседи, давно друг друга знаем... – Володь, что за преамбулы? Что сказать-то хотел? Только давай без экскурсов в моральные дебри, я там лучше ориентируюсь, поверь! – Ключи, как обычно, пусть у вас остаются. – Не вопрос, Володя, как всегда. Кота забираете? – Куда ж без него... – Ну, счастливо. Консервов возьмёшь? – Нет, я сказал уже. – Ну гляди. О! Бензина возьми канистру! У тебя есть ведь пустая? Давай, я... – Нет, Олег! Это принципиально! – Ну, если так... Счастливо вам. *** Толик: – Брат, надо не размениваться на ларьки, а ехать на оптовку. Один контейнер с оптовки – если знать, который брать – обеспечит нас жратвой года на два-три. Ты представляешь себе здоровенный контейнер, полностью набитый крупами, макаронами, горохом, фасолью?.. – Да... Эти тупорезы, сейчас ломающие банкоматы и сейфы в банках, не понимают, что будет настоящей ценностью... – Ну так что? – Толян... Это конкретный грабёж. Если ‘шоппить’ уже брошенное – это одно, то... – Чё ты ломаешься как институтка на революционном крейсере? Это законно. – Хм?.. Обоснуй... – Не вопрос. Ты сам говорил: писаные законы отстают от действительности. Ты сам говорил – парадигма сменилась. Ты сам говорил: сейчас твоё будет только то, что ты можешь защитить. Вот мы и съездим, посмотрим, кто что из торгашей может защитить – а, следовательно, что кому принадлежит по праву. Или не принадлежит, и пользуется он этим незаконно! Толик довольно засмеялся, сформулировав такую сложную мысль. Олег с удивлением посмотрел на брата: – И ведь не оспоришь, а?.. – Ну дык! Судьба ‘оптовки’ была решена. *** Выспаться не удавалось и ночью. Дежурить на дверях по очереди приходилось и нам, мужчинам. Однажды в полночь нас поднял непонятный зуммер, – так у нас не звенел ни один мобильник. Спали у Толяна, кто на чём. Мама накануне заявила, что ‘беспокоится за сына и никуда его не отпустит’. Как-то это прошло... Говорила-то она ‘с нажимом’, а мы отреагировали просто, без рефлексий, – просто не обратили внимания на её слова. Даже я не стал спорить и препираться, – я слишком уставал на этой мародёрской работе. Одна поездка ‘на оптовку’ чего стоила, когда нам пришлось ‘расчехлять стволы’, а батя вновь перевоплотился в ‘бывалого урку’, за которым, казалось, стоит целая банда с тачанками. На раз прокатило, хотя батя потом плевался: – ‘Это не собственники, не коммерсы – а слякоть какая-то! Лауреаты премии Дарвина! Ну как можно повестись на такой развод и без звука отдать продукты, когда невооружённым взглядом видно, что вскоре это будет самая главная ценность – ведь посевной-то не проводилось, нечем! Ну как люди могут так-то вот жить одним днём!’ – Пап, – говорю, – Так что, им надо было на стволы идти? – Ну, не знаю... Но не отдавать так легко своё, заработанное! Даже и не получив по морде... – Видать, не своё. – Вот и у меня такое впечатление. Но могли бы хотя бы по морде получить, не сразу же сдаваться? Мы вот в 90-е... – А ты бы стал – по морде? – В том-то и дело, что и скорее всего не стал бы... А тут – вступает в силу второй юридический закон Новой Парадигмы: ‘Если ты что не можешь защитить – то оно тебе и не принадлежит!’ Если человек не рвётся защищать ‘свою собственность’ – значит, это и не его. Юридически выверенная формулировка, можно сказать... – Так мы ‘по закону’ брали? Толян: – Ну да. По новому. Самому правильному. ‘Что моё – то моё, что твоё – то наше!’ Хы. И вообще, хватит разводить обоснования, работать давай!.. Зажужжал зуммер. Спросонья я ничего не мог понять, подорвался искать мобильник, удивляясь, что за незнакомый сигнал. Батя уже был на ногах, судя по всему, он тоже не сразу въехал в ситуацию. Наконец сообразил: – Ах ты ж, твою-то мать!!.. Толян, вставай – нас грабят! Проснувшийся Толик выглядел свежаком, как будто и не ложился, сходу ответил: – Ну дык, оно и неудивительно. Экспроприация экспроприаторов, только по второму кругу. А где, стесняюсь спросить, нас грабят?.. – В подвале! Торопливо одеваясь, батя информировал нас: – У нас же полный наш подвал провизии! Да, не знал? Ясно что не знал, я ж никому... Володин подвал. Васильченки. Вот в этом вот, в первом подъезде. Не знал? Да, есть подвал, и в нём эти... сарайки. В Сибири их называют ‘стайки’. Их мало там, всего штук двадцать, там вообще-то щит электроснабжения дома, и всякая сантехническая мура – рядом с подвалом продмага, в котором мы прятались. И сарайки эти – это самодел, я полагаю. Не для всех, а для аксакалов. Володя-то тут давно живёт, ещё со дня строительства Башни, вот и у него есть сарайка. Только забитая всяким хламом. Я полгода назад у него ключи выпросил... Дверь новую заказал, повесил. Замок, само собой. Стеллажи там сделал. До потолка. Хлам евонный я, честно говоря... Втихаря... Да и не было там ничего ценного, всё-провсё баксов на триста, в старых ценах. Ну и вот. – Что ‘вот’? – Вот – жужжит! Я там на дверь сигналку поставил, с выводом на беспроводный дверной звонок – вещь китайская, дешёвая – но, как видишь, полезная, на триста метров сигнал посылает. Я уж и забыть успел, как он жужжит, сразу не понял... Но с собой оконечник всегда ношу. Видишь... Не, Серый, ты дуру свою не бери... И вообще сзади держись. Так, Толян, спокойней – там замаскированная сигналка, ‘они’ не знают, что мы в курсе. А что, надо было паровозный ревун поставить?.. Мужик ‘на подъезде’, дежурный на входной двери, оробело уставился на нас: – Здрассьте... А вы чего? – Воздухом дышим! Чё дверь не заперта? – Жилец уезжает... С тридцать второй. Пакуется. – А чё ночью? – Не знаю... – А я – знаю! Где он сейчас? – Пошёл, из подвала, говорит, что-то загрузить надо... – Ага. Из подвала. Конечно. – Батя прошёл вдоль стены, заглянул в приотворённую подвальную дверь, прислушался. – Один он там? – Вдвоём. С зятем, что ли, едут. – Ага. – Толику – Пойдём, поможем? – Не. Не стоит. – Что так? – батя был удивлён. – Чего ради. Людям мешать, лезть ещё... туда. Сами выйдут. – А, ну да. Ну, не станем им мешать, правда. Подождём. Вскоре из подвала послышались приближающиеся негромкие голоса. Скрипнула дверь, и из полумрака зашарил по стенам блёклый сиренево-противный лучик дешёвого китайского диодника. Мужик лет сорока тащил, прижав к пузу, две картонные коробки, неловко зажав фонарик сбоку. Сзади нарисовался ещё один, помоложе, тоже с коробками. Мощные световые пучки Толикова маглайта и ненамного уступающего ему в максимальной яркости Олегова феникса, вспыхнув, упёрлись им в лица. От неожиданности у первого мужика упала верхняя коробка, от громкого бряка в пол все вздрогнули. – Тушняк, – вполголоса поведал Олег брату, – А у второго – сгуха. Вот такие дела... – и переднему мужику, в полный голос: – Ты чё чужие коробки так небрежно бросаешь? Нехорошо... Тот успел только пару раз моргнуть, щурясь от яркого света, как Толиков фонарик, крутанувшись в руке на 180 градусов и превратившись в дубинку весом более 400 грамм, врезался хвостовиком мужику в голову. Грохнула об пол оставшаяся коробка; закрыв глаза, врезался в стену ‘пострадавший’. Второй мужчина бросил коробки на пол и бросился вниз по подвальной лестнице. Толик устремился за ним, явно с целью привнести немного света и в его голову. – Тебе сколько обещали?.. – обратился Олег к ‘сторожу’. – Я... Это... Я был не в курсе!.. Я думал – своё! Его! Он так сказал... Снизу, из подвала, раздались крики и глухие звуки ударов. Процесс воспитания в действии – удовлетворённо подумал Олег и тяжёлой пощёчиной отправил обратно в стенку начавшего отлепляться от оной воришку. – Ээээээ... Олег Сергеич! Честно – не знал! – тут же отрапортовал ‘сторож’, – Честно! Не стал бы врать, признался бы. Честно. Не знал. Думал – за своим пошли. – Врёшь ведь... Я по глазам вижу, что врёшь. Да ладно. Теоретически могло и так быть. Ладно. В общем так... Да, кстати, сколько они успели перетащить? – Нисколько. Вот только поднялись. – И ты ни возни в подвале не слышал, ничего? – Чессноеслововамговорю, ничего не слышал! Это ж подвал! – Врёшь... Чё испугался тогда, когда мы пришли? – От неожиданности... Олег Сергеич. – Ага. Ну ладно... Из подвала поднялся Толик, таща за воротник мужичка. Выглядел тот не лучшим образом, и это слабо сказано. Он пытался что-то блеять, но лишь ронял розовую слюну на пол. Могучей левой Толик поднял его за шиворот перед собой, скептически осмотрел подопечного, брезгливо вытер фонарик-дубинку о его штаны, – и мощным пинком послал того в угол. – ... вот так вот, – заканчивал ‘инструктаж’ нерадивого сторожа Олег, – Значит, тогда день на сборы. И завтра к полуночи чтоб тебя с семьёй тут не было. Какая квартира? – он посветил на график дежурств, прикреплённый на стене, – 82-я. Я запомнил, завтра проверю. Всё понял? – Да. – Вот так вот. В силу революционной целесообразности. Да и всё равно уезжать – надо, Администрация же предупреждала? Ну и всё. А день-два раньше-позже ничего не решают. Короче – собираетесь, – и пошёл вон... Не, Толян, не продолжай, у нас завтра тяжёлый рабочий день, а ещё дверь в стайку починить надо... Сильно там разломали? Да, слышь, ты, Джордано Бруно! Про инцидент этот и про подвал – никому, ты понял? А то... будет как с Джордано Бруно. – Сволочи! Мародёры! – раздалось из отъезжавшей машины. – Чё бы вдруг? – пожал плечами батя, – Мы в своём праве. Отстояли своё – стало быть оно и есть наше... Да. Мы, ‘сволочи и мародёры’, мы мародёрствовали в эти дни. Кто-то сидел дома. А кто-то уходил из города. С разной степенью успешности, впрочем. ЛАВЕР Он шёл переулками, уже темнело. Давил на плечо объёмный рюкзак, нести за спиной он его опасался, – на плече всегда есть возможность быстро сбросить и выхватить свой НОЖ. В ноже он был совершенно уверен, как в себе самом. Наконец-то вчера удалось уговорить жену. Наконец она согласилась с его доводами, что в городе вскоре начнётся – уже начинается! – кровавый бардак, и это время нужно пережить подальше от мегаполиса. Не будет воды, не будет света, магазины и так уже закрыты, – анархия и беззаконие! А где беззаконие – там непременно и кровь! Лавер не заблуждался в человеческой натуре: когда не будет сдерживающих факторов в виде милиции, суда, – отморозки, которых за последнее время расплодилось пугающе много, себя покажут! И лучше в это время быть подальше от всего этого. Наконец-то жена с ним согласилась, хотя, конечно, для женщины бросать налаженный городской быт и переселяться куда-то ‘в леса’ было трудным решением. Но позавчера хоронили её сотрудницу, которую некие негодяи зарезали в подъезде за сумочку с остатками прошлой ещё зарплаты, – по сути, убили просто так... Сын-студент, крепкий, похожий на отца Мишка, согласен был с самого начала; он, скорее всего, ресценивал отцовские рассказы как просто страшилки и был не прочь с месяцок поболтаться с отцом по лесам. Почему-то все были уверены, что за лето всё как-то наладится, не может не наладиться! Лавер совсем не был в этом уверен и сейчас хвалил себя за предусмотрительность – за схроны, нычки с припасами и инструментом, на которые он, предвидя наступающие в мире тёмные времена, уже два года тратил изрядную долю и так-то небогатого семейного бюджета. Теперь-то всё это воздастся сторицей, как говорится! Идти через город с рюкзаками, да ещё нести с собой ружьё, которое он объявил утерянным, представлялось неразумным. Потому в два дня он перенёс всё необходимое на окраину, и вот сейчас нёс самое ценное – ружьё, консервы, остатки патронов, – основной запас был уже спрятан. Шёл специально вечером, уже накануне комендантского часа, когда народ разбредался и так с полупустых улиц, и ещё не заступили в дежурство ночные патрули. Это была последняя ходка. Весь необходимый для ухода в лес шмурдяк, всё имущество он уже в несколько проходов перетаскал в старый арендованный гараж на краю города: консервы, палатку, кое-какие инструменты, ещё одну складную походную печку, фильтр, воду... Он всерьёз собирался уходить от начинающегося в городе бардака. В себе он был уверен, – давали знать частые охотничьи походы; он знал места; он был уверен, что выживет в лесу, даже в зимнем, – тем более сейчас, летом. За пару недель он рассчитывал построить небольшую избушку, смонтировать печку. И заняться тем, что он знал и любил – охотой. Он был уверен, что всё получится. Ему было не впервой жить в лесу и по неделе, – вопрос был в родных. Теперь этот вопрос решён. Оставалось пройти всего один квартал. Окраина города... Заводской район. Заводы стояли уже пятый месяц, последнее время перестали выплачивать и скудное пособие по вынужденным отпускам; и сейчас Заводской район лидировал по происшествиям. Настоящее гетто, куда опасались соваться ночью даже вооружённые патрули. Этих уродов он заметил издалека, но пройти незамеченным через двор, к гаражу, было практически невозможно. Почему их тут не было раньше? Пять или семь парней, две девки, – развязная шелупонь, одуревающая последнее время от безделья и безнаказанности; настоящая плесень поодиночке, и опасные, как стая взбесившихся шакалов, в группе. В большой железной бочке, видимо подражая американским люмпенам, пылал костёр; бымцало по ушам что-то ‘металлическое’ из стоявшего тут же рядом большого, как тумбочка, магнитофона – где они только взяли сейчас такую древность, в век цифровых плэйеров? – поймал себя Лавер на мысли. Следующей мелькнула трусливая мыслишка затихариться где-то поодаль и переждать, пока темнота и комендантский час не разгонят сопляков по домам; но тогда он и сам бы не успел вернуться домой. Да и... Лавер отнюдь не был трусом. Прятаться, ожидая пока нагулявшиеся вчерашние школьники сочтут возможным пойти баиньки, и красться как вор к своему гаражу, чтобы потом провести там всю ночь... Нет, такое было положительно неприемлемо! И потому Лавер, вскинув поудобнее рюкзак на плечо, в котором и было запрятано разобранное ружьё, и ещё раз коснувшись висящего под рыжей кожаной курткой верного Ножа, твёрдым шагом направился мимо группы молодёжи к входу в проход, ведущий к гаражу. От тяжести ножа исходила уверенность, сила. ‘Это сопляки, всего лишь сопляки, неспособные ни к чему серьёзному, нужно лишь проявлять твёрдость!’ – сказал он себе. То, что уверенная поступь и флюиды силы, исходящие от Ножа, закроют его непроницаемым для недобрых намерений щитом, сразу оказалось пустой надеждой. Кривляющиеся у сыплющей искрами в темнеющее небо раскалённой бочки подростки с радостным изумлением обратили внимание на типа в хорошей кожаной куртке, который, сутулясь под тяжестью рюкзака, так уверенно впёрся на ‘их территорию’... Ещё какие-то секунды он надеялся, что сопляки не решатся связываться, но и эта надежда оказалась несостоятельной. – Ээээээ, муж-ж-жик... – с нарочито-наглой ленцой в голосе протянул долговязый парень с рыжим вихром на голове, зачёсанным в модный среди придурков ‘гребень’, – Муж-ж-жик! Ты куда прёшь?? Не отвечая, уверенной поступью Лавер проходил от них метрах в пятнадцати. ‘Стая уродов’ – со злостью подумал он – ‘Пусть только попробуют прицепиться!’ Его затаённое опасение тут же реализовалось: – Мущщина! Угостите сигаретой! – стебаясь, визгнула одна из малолетних шалав. – Ты чё, козёл, не слышишь, что к тебе обращаются?? – ломающимся баском рыкнул по щенячьи один из парней. Лавер не отвечал; он уже миновал их и входил в тёмный проход между домами, выходящий к стайке гаражей, среди которых был и нужный ему. На секунду ему показалось, что продолжения не будет; он подумал, что нужно будет посидеть в гараже подольше, пока эта шпана рассосётся по домам, – чёрт с ним, с комендантским часом; попадётся патрулю – отмажется как-нибудь, документы с собой... Но настигающий топот показал, что ничего ещё не кончилось, всё только начинается. Они догнали его, окружили кольцом легко и весело, перебрасываясь шуточками, как будто это была давняя игра, в которую они играли уже множество раз, и правила которой знали наизусть. По сути так и было, вплоть до ‘ролей’, и самая неудачная роль в этой ‘игре’ выпала Лаверу. – Мужик! Ты чё такой невоспитанный, а? – обратился к нему заводила с рыжим хаером. – Он в рыло давно не получал! – поддержал один из стайки. Тут же нецензурные определения невоспитанности мужика посыпались от малолеток потоком, в них самое непосредственное участие приняли и две соплячки. Внутри у Лавера всё поджалось. ‘Ну’ – сказал он себе – ‘Ну! Не хотел я этого, но они сами напросились!’ Стараясь не выглядеть затравленным в глазах кривляющихся юнцов, Лавер попятился к стене и скинул с плеча рюкзак. ‘Будь сейчас верная вертикалка собрана и заряжена – у них бы только пятки засверкали’ – подумал он, – ‘Но не нести же ружьё через полгорода собранным... Ну ничего, сейчас этих сопляков ждёт сюрприз!..’ Поставив рюкзак у стены, он сунул руку под полу куртки и взялся за тёплую рукоять верного Ножа. Мощь и сила оружия передалась от ножа Лаверу; пристальным взглядом он обвёл кривляющихся и сквернословящих хулиганов, тех, кого ‘как явление’ сейчас называли ёмко – ‘гопники’. Рывком он выдернул нож из-под полы и отвёл руку в сторону, чтобы они увидели длинное сверкающее лезвие Ножа. Он не сомневался в эффекте. Полгода назад двое подонков так же вот требовали у него ‘закурить’ в тёмном переулке. Он продемонстрировал им нож, и было весело наблюдать, как они мигом спали с лица и чуть ли не стали извиняться. С этими, он не сомневался, будет то же самое. Но он ошибся, это стало ясно сразу. В ответ на демонстрацию длинного, в локоть длиной ножа негодяи разразились хохотом. Это ввело Лавера в ступор. – Рыжий, ты глянь что у него – ножыг! – Дядь, дай в зубах поковыряцца! – Ха-ха! Хы-гы! – Мужик, а если тебе ща ево в жопу засунем?? – Хы-хы! Гы! Поняв, что ‘что-то не сработало’, что, скорее всего, за полгода люди, вернее – подонки, здорово изменились, набрались наглости, он пошёл на крайние меры: сделал страшное лицо, и с рычанием ‘А ну пошли вон, шакалы!!’ шагнул к ним... Сначала они шарахнулись от него, но не разбежались, как он ожидал. Напротив. Смешки исчезли. Из рукава рыжий главарь мигом вытянул велосипедную цепь, и в два оборота захлестнул её у себя на кисти. У одного из гопников в руках оказалась короткая дубинка, вытянутая сзади из-за пояса, у ещё двоих – обрезки арматуры. Девка подняла с асфальта обломок кирпича. – Ты чё, муж-жик... Ты чё??? Мимо виска пролетел камень. Глумливые улыбочки исчезли с лиц гопников, теперь на них читалась искренняя злоба и желание убивать. Второй камень попал в плечо. Лавер кинулся к ним, размахивая ножом; они расступились, но тут же третий камень больно ударил его в голову. Велосипедная цепь хлестнула его по руке с ножом, содрав кожу, заставив вскрикнуть. В ярости он замахал ножом, выкрикивая ругательства. На него посыпались удары. Велосипедная цепь сорвала кожу со лба, оглушив его. Ещё камень в голову... Он упал на колени. Бешено завизжал, неистово пытаясь достать ножом окружающих негодяев. Удар обрезком арматуры по затылку лишил его сознания. ЛЮДИ, ТАКИЕ ЛЮДИ Опять разговаривали вечером. Видно, что батя мучительно решал, что делать дальше. – Надо бы уходить! Ты прикинь – воду уже всего на пару часов дают! Город – гиблое место... – Куда? Куда уходить, Толян?? – Да не знаю я... – Вот и я про то ж. Ты знаешь – я за ситуацией слежу. Понимаешь... Это – не на пару недель, и даже не на полгода, как думают круторогие бараны, налегке попёршиеся в дачные домики, деревни к родственникам и в эти ‘временные сельхозкоммунны’. Оно, знаешь ли, нет ничего постоянней чем временное. Судя по информации из-за бугра... Нет, не по той, что нам тут дозировано вещают по телеку и радио, а по реальной информации – везде большая жопа. И куда-то тащиться, просто затем чтобы что-то делать, – это... Это не нужно, вредно. Задолбали эти лемминги, очень целеустремлённо мечущиеся по краю пропасти, – лишь бы куда бежать, неважно куда! Если некуда идти – нужно обустраиваться на месте, я это так вижу! Помолчали. – Игорь вчера звонил, – сообщил батя. – Это который? Это тот, что... – Ага. – И что? – Предложение, типа. Он тут всё в коммерцию втыкается, всё пытается на рупь медяков наменять... Ну и... Типа, у него завтра ‘важная встреча’, и он нас с тобой ‘приглашает в ней поучаствовать’. – Что за ‘встреча’? Не та, после которой двухсотые остаются? Или так – коньячка попить? – Ага, ‘на коньячок’, конечно... Я так понял, что типа того – можно на этой ‘встрече’ добавочное отверстие в голове получить.... Он, конечно, прямо не говорит, но я так понял. – Знаешь, брателло, я ещё с 90-х завязал за коммерсов поганых подписываться, а тем более в тёмную, и вообще мне твой Игорь... – Успокойся. Я ему сообщил, что у нас насыщенная светская жизнь, и все ‘встречи’ расписаны на месяц вперёд, причём – по предоплате. Он и увял. – А, если так... – Владик звонил. – Программер который? На ‘чоткой тачиле’, говоришь, который ездит? – Ага, ездит он... Отъездил. Последние баппки, что от продажи материной квартиры оставались, ‘вложил’ в тюнинг своей красавицы. Ну, диски там, аэрография, фонари с красных на рыжие поменял – не комильфо ему, видите ли, с красными фонарями ездить, – за дикие деньги оранж поставил... Облагородил, такскаать. Все деффки теперь его. Только тачка в гараже – бензин ёк. – Да ладно, чем занят-то? Нам он как, не подмога? Нам бы ‘команда’ не помешала, в команде действовать сподручнее. К всеобщему интересу, так сказать. – Не-а. Абсолютно. Видишь ли, я ведь про его ‘чоткую тачилу’ не просто так и не ‘от зависти’... – Хы! Чо завидовать-то, у нас самих ща!.. – Не в этом дело. А в том... Ну, дело в том, что это наиболее полно отражает его отношение к жизни... – Братан, я так не люблю, когда ты начинаешь нырять в филозззофию! Конкретней, а? – Да я сам на него виды имел. Руки у него далеко не из жопы, всё может руками сделать. Запасливый опять же. Но... Видишь ли, он из тех, для кого ‘внешнее, поверхностное’ намного значительней существа дела. ‘Не быть, а казаться’ – вот его девиз, можно было бы сказать. Знаешь... Знаешь, у меня была как-то возможность... Деньги, конечно, и всё такое... Словом, вот когда я люгер добыл. Там можно было ещё взять. Ну... Я ему намекнул. Тонко намекнул, на ‘возможность-вероятность’, благо деньги у него тогда были в полном объёме... Знаешь, что он ответил? – Ну?.. – Он говорит: ‘Да зачем, вот можно... Прикинь, Толян! Это взрослый человек говорит, отец троих детей! – Можно бы взять как у тебя пневматик, да щёчки на рукоятке поменять на оранжевые, да ствол чуть высверлить – будет выглядеть как настоящий! И с ним ходить!’ Кухня вздрогнула от хохота Толика. Расплескав, он поставил недопитый чай на стол. – Чо, вот так вот и сказал? Сшутил, может? – Ничуть. Это его жизненная философия, как я понял. После этого я забил на него большой и толстый... ээээ... крест. – Даааа, брателло... Ну и товарищи у тя здесь... Тюнинг пневматика, говоришь? Ты б ему начинать тюнинг со спиливания мушки предложил, а? Это ему, чувствуется, актуально будет! – Чёрт знает. Видишь, он ведь в Конторе работает. Хотя и работа у него в тыкании по клавишам, но всё одно – Контора о своих людях заботится. Или должна заботиться. Вот он на это и уповает. Администрация ему звание дала, он теперь чуть пониже генерала, чуть повыше прапорщика. Пистолет даже, говорит, служебный, за ним закрепили. ‘В связи с...’, как говорится. – На постоянное ношение дают? – Не. В карточке числится. – Ну, тогда это ни о чём. – Вот и я о том же. Но на ‘противоправные действия’ его хрен подвинешь, до тех пор, пока реально от голода подыхать не станет... Причём именно сам не начнёт голодать, а не жена и дети, – инфантил полный... – Жосско ты о нём. – Объективно, Толя, объективно. Всего лишь. Я и в лицо ему это говорил, ну, может быть лишь в чуть более мягких выражениях... – А он чо? – А соглашается... – Олег рассмеялся невесело, – И тут же переключается на выбор аэрографии для своей тачилы, да какая сука ево очередная тёлка. Не, Толя, без вариантов. – Угу, убедительно. Балласт нам ни к чему. Только и ты сам ПОТОМ, смотри, слабину не дай. Есть за тобой это, знаю я... Мягкотелость эта... – Постараюсь, брат, постараюсь. Тимур вот куда-то пропал, вот что обидно. Не могу его выщемить. Единственный, пожалуй, оптимальный чел из нашей тесно-спитой компании пожилых алкоголиков, гы... Потерялся где-то. А Вася – помнишь, я тебе рассказывал, полкан который – перед Новой Администрацией на задних лапках теперь скачет, как перед прежним Президентом раньше скакал. ‘Всецело одобряет и поддерживает’, как говорится. Семью свою ни то в ‘Зелёную Зону’ вывез, ни то к родителям в деревню... После ‘выноса ‘Гектора’ и обвальной волны грабежей по городу, в которой, как говорят, активно участвовали и выпущенные из пригородных колоний зэки, Администрация довольно быстро навела относительный порядок. Показательно расстреляли несколько ДЕСЯТКОВ мародёров – как водится, отнюдь не самых основных или опасных; пацанов с ящиком пива да домохозяек с охапками гламурного, недоступного им в прежнее время пафосного шмотья из разгромленных центровых бутиков. Деловые дядьки, натащившие некоторые, как говорят, по полной квартире, так что не протолкнуться, бытовой техники самых дорогих престижных марок, во-время легли на дно, предоставив ‘воевать’ с вооружёнными автоматами и приказом открывать огонь на поражение вованами отмороженным юнцам, играющим ‘в революцию’. ‘Революция’ быстро кончилась, вместе с несколькими десятками юнцов; ещё быстрее, чем патроны в магазине среднего вэвэшника, – остальные затаились, легли на дно. Всё равно видно было, что всё это – ненадолго, и что ‘шоу маст гоу он’... Олег пока составлял список: – Вот гляди, Толя. Продукты – это раз. Тут мы молодцы. Даже, скорее, я молодец – сарайка-то до потолка, ещё до начала всего этого... Тепло там, правда, в сарайке. Да, сигнализацию я там возобновил, ага. Да ещё тут мы сколько подсуетились! Оружие... Ну, пока что есть. На рожон ПОКА лезть не станем. Толян! Ты прикинь! Вот я тут, в интернете, в своё время на некоторых ресурсах пасся, где люди, остро чувствующие ‘подступающее’, обсуждали ‘чего и как’. Так прикинь, – некоторые, причём немалое число, считали что ‘стоит только начаться’, стволы у них появятся как по мановению волшебной палочки, как в компьютерной игрухе – ни то ‘у солдатика отберу’, ни то ‘мне выдадут’... Пока что не то что не ‘выдадут’, а напротив, отберут и ещё раз отберут – охотников-то как трясут... Я вчера ночью на дверях дежурил – так ОПЯТЬ менты с вованами приходили. Со списками. Полподъезда переполошили – где да что, куда делись обладающие... Пригрозили, что если вернутся – а соседи не сообщат, – всем кирдык... Заклеили двери бумажками с печатями... – Да уж. – Вот. А у солдатиков иди ‘отними’, – у них сейчас приказ: стрелять на поражение в каждого, кто приблизится ближе десяти метров. И стреляют, что характерно. Вчера, говорят... Хм, вообще анекдот. Завалили какую-то тётку, говорят ‘она на нас кинулась!’. А стали разбираться – оказалось, они у неё водку покупали, и в этот раз в цене не сошлись. Ну и грохнули. ‘За попытку противодействия законным властям’. И ничего им, я полагаю, не будет, – ну, переведут в другой район, только. Вот. Топливо. И опять мы молодцы! С бензином-то как во-время! Да, кстати – сходи к Элеоноре с Серым, возьми у меня большой полиэтилен, – тщательно заверните всё, заклейте скотчем – она жаловалась, что воняет... И чтоб жрачка, та, которая сыпучая, рядом с бензином не стояла. Сделаешь? – Угу. Я щас схожу. – Подожди. Успеешь. Опять к ней забуришься – и с концами, лясы точить и подвигами хвастацца, а про полиэтилен забудешь. С Серым сходи. Стройматериалы потом... Ну, до этого руки пока не дошли, но иметь ввиду надо. Сетка-рабица из ‘Сделай сам’, арматура с завода ‘Прибор’, решётки для окон с ограды вон того административного здания... Всё это записываем в книжечку... Маргариновый завод тут неподалеку – растительное масло, комбижир, пальмовое, рапсовое масло. Пивоваренный завод: хмель, ячмень, пшеница... Знаешь, Толян, пока тут мало до кого дошло, чем всё это веселье по осени закончится, мы можем даже не просто шоппить, а благородно коммерсантствовать – менять ту же водяру, которой у нас дофига, на эти вот, по сути пока никому не нужные ин-гри-ди-енты – растительное масло, комбижир, зерно самое различное. Потом уже озаботимся сохранением, я знаю как. – Это уже к Эльке-то не войдёт... – Знаю я. Васильченко съехал, – к нему потолкаем. Потом вот у нас соседка... Вернее, соседская квартира – её сдавали, сейчас пустует. Я попрошу ключи, взамен ‘на приглядеть’. Да не, сейчас, когда город пустеет, куда захомячить проблемой не будет... Даже и из подвала-то со временем надо будет на этажи перетаскать – не нравится мне что в подвале так от входа недалеко. – Олег, слушай, я знаю, где есть дофига печного топлива. Это что-то типа соляры или флотского мазута, того что Ф-5, но спецом для топки бытовых котлов. Надо нам? – Коне-е-е-ешно! Это ж эти все, придурки, думают что или лето будет вечным, или ‘до холодов порядок-то наведут’! Ага, ‘наведут’! И ‘подготовку теплосетей к началу нового отопительного сезона’ – проведут! Ты прикинь, до подавляющего большинства до сих пор не дошло, что посевной-то в этом году практически не было! Что они жрать зимой собираются... – Так надо печное топливо? – Да. Опять какая-то промзона, автохозяйство? Сторожа в голову бить?.. – Не. Где я работал. Ну, наверно, и сейчас ещё числюсь, хы. У Мартовны, козы старой, крашеной в пегую пони. У них там котёл, офисное здание отопляют зимой автономно. В котельной кубов сорок этой горючки запасено. Плюс там запас мягких ёмкостей для перевозки. – Феерично! Она против не будет? – Зачем старой женщине, по слабости здоровья, такие запасы топлива?.. Офисные крысы всё одно уже разбежались, здание пустует. Сама она живёт с сыночком и его лялькой в трёхэтажном коттедже, у них там наверняка и своё топливо есть... – Вывезли уже, может? – Не. Они не настолько прошаренные. Насколько я общался, они из тех, что считают, что ‘всё вот-вот наладится’. Училка, я ж говорил тебе, – просто школьная училка, уровня гороно только, которой повезло с мужем бизнесменом. У которого она при разводе и коттедж, и этот офис отжала. CДC,блин. – Пожгли его уже, небось, вместе с офисом? Много пожаров было в эту неделю. – Не думаю. Даже наверняка всё там в исправности. Оно ж, здание – ты видел? – прямо напротив ‘Мувск-Колизея’, где сейчас крупнейший Центр Спасения. Там охраняется всё вокруг. – А как мы... – А так вот. Я там работал, или как? Ты чё думаешь, старый вояка диспозицию не оценил? Отвернувшись в сторону, чтобы не слышал углубившийся в записи брат, Толик пробормотал: – Да и с Мартовной, и с сыночком её, сволочами, очень бы хотелось повидаться... *** Давно уже типа ‘общим собранием жильцов’, а точнее – ‘решением актива’, а ещё точнее – решением нескольких мужиков Башни, тех, кто ещё о чём-то ‘общем’ заботился, заперли изнутри первый подъезд. Наглухо. Закрепили болтами. Открыли проход на лестничной площадке первого этажа между подъездами, и теперь весь дом, вся Башня ходила через наш подъезд. На ночь стали его запирать изнутри на массивный засов, который прямо одевался на круглую стальную дверную ручку. Да и сама дверь была уже не ‘дверь мирных времён’, – с началом ‘гопнического движения’ её за счёт жильцов же заменили на бронированное чудовище из листа-тройки, на каркасе из стальных же швеллеров. Петлям могло бы позавидовать банковское хранилище. Собственно, и все дома, как могли, укрепляли подъезды. Фирмы, специализирующиеся на стальных дверях и ставнях – роллетах – решётках, переживали небывалый с 90-х годов расцвет. Большие траты выпали на долю обитателей первого и даже второго этажей, – стало нормой закрывать окна мощными частыми решётками. Вскоре в городе окна первого этажа, не забранные решёткой, стали восприниматься как некое бельмо. Фирмы ликовали и, в погоне за потребителем, выпускали всё новые вычурные модели решёток... Оделись в решётки и витрины магазинов. Составили график, по которому каждая квартира дежурила по четыре часа у двери подъезда. Мужики дежурили ночью. Дежуривший выпускал из дома всех, впускал же, предварительно убедившись через окошко в железной двери, что стучащий в дверь – свой. В принципе, ничего ведь сложного, – и я дежурил. Людей в Башне, мужчин становилось всё меньше, график дежурств приходилось переписывать всё чаще. Батя одно время носился с идеей организовать ‘коммуну’ среди остающихся, чтобы все вносили в общий котёл часть своих продуктов – типа, готовить сразу на всех и быстрее и выгоднее, но идея, хотя и встретила вялую поддержку, не прижилась – все предпочитали хавать по своим норкам. Батя потрепыхался – и плюнул. В эту ночь, уже ближе к утру, дежурил я. Уже хотелось спать, я посматривал на время, в очередной раз прогнав на айфоне Марио по лабиринтам, когда спустился этот дядька – Сергей Петрович Мундель-Усадчий, как он представился, журналист, снимавший уже давно квартиру в нашем подъезде, 30-ю. Разговорились с ним. Я пожаловался на просто зверский сенсорный голод, – так, что ли, это называется, – что без компа я буквально дохожу... Тёзка мне посочувствовал, но, как и батя, кстати, указал на то, что ведь сотни лет жили люди и без интернета. Читали книги. Бумажные книги, в которых столько ‘разумного доброго вечного’. Я скептически сморщился, но он с жаром мне стал доказывать, что за всю историю человечество накопило... и всё такое. Как, – говорит, – люди жили в 18-19 веках? Книги читали, музицировали, в гости друг к другу ходили. Была, говорит, насыщенная эмоциональная жизнь, не то что сейчас. Письма друг другу писали, даже жанр такой был, – ‘эпистолярный’ называется. Сказал, что просто мне некому составить тематический план для самообразования, и подобрать авторов. Я заинтересовался – говорил он хорошо, гладко, убедительно. Ну так! – журналист; он в прошлом правительстве ещё в каком-то департаменте работал. Журналистов я уважал... Он сказал, что у него дома очень неслабая библиотека мировой литературы, и пообещал помочь мне с книгами. Я обрадовался. Договорились встретиться утром, часов в девять. Я уже собрался уходить, когда он спросил, чего я с собой таскаю спортивную сумку – ‘Кофе и бутерброды, что ли?’, – и улыбается. Ну, я подумал, что он, наверное голодный, – не все ведь такие предусмотрительные как батя; и решил, что завтра, когда пойду к нему за книгами, возьму ему жрачки, – у нас ведь много. -‘Нет,’ – говорю, – ‘Не кофе-бутерброды, а так...’ Я застеснялся, и почему-то всё же... Ну, наверно мне хотелось ‘показать себя’ перед этим умным, начитанным дядькой, который обещал мне помочь с книгами, – и я показал ему обрез бинелльки, что таскал в сумке и на дежурство – ‘Мало ли что!..’ Оооо, он сразу меня зауважал! Видно было, что я в его глазах махом поднялся на пару ступенек! Уважительно попросил посмотреть, и так осторожно повертел в руках, рассматривая чеканку и классное полированное ореховое цевьё. Я уже хотел забрать и идти домой, но тут он так почти жалобно попросил: – Послушай, тёзка, ты оставь мне его до конца дежурства... Тут и правда ведь... С оружием как-то спокойней себя чувствуешь – вдруг ломиться будут. Так хоть припугнуть через окно, или тревогу поднять – не бегать же и не стучать в двери! Я знаю-знаю, что незаконно – но мы ж с тобой теперь друзья, правда? Я никому и не скажу, и не покажу. А завтра у меня и заберёшь, когда за книгами поднимешься. – Ладно, – говорю, – Только вы уж никому! Он уважительно покивал, и я, оставив ему бинелльку с парой патронов в стволах, пошёл отсыпаться. На следующий день, вернее, утром этого дня, я, наскоро умывшись и позавтракав, собрался сбегать в 30-ю, но батя припахал немного поперетаскивать из запасов от Элеоноры к Васильченкам. Понапрягавшись полчаса, я, когда проходил мимо вестибюля нашего подъезда, был окликнут очередным дежурным: – Сергей, предупредите отца, чтобы опять график переделал, – ещё один мужчина съехал. – Кто такой? – спрашиваю, забирая у него снятый со стены старый график. – Этот, очкастый журналист с 30-й, который ночью дежурил. – Как с 30-ой?.. – у меня как-то нехорошо заныло под ложечкой, – Точно с 30-ой?.. – Да он, он, тот, что по графику тебя менял сегодня. – Как... ‘съехал’?.. Не может быть... Он ничего такого... Может, не съехал, а пошёл куда на рынок или по делам? А?.. – Нет, съехал, съехал. Вернее – ушёл. Пешком. Нагрузился двумя сумками и ушёл; насовсем сказал. Вроде как в ‘Центр Спасения’, или как. – Неее... Неможет этого быть... – нехорошее предчувствие сложилось в свинцово давящую уверенность, но я ещё сопротивлялся очевидности: – А он, может, оставил чего? Ну, сумку?.. – Нет, ничего не оставлял. Нет! Не может быть! Такой нормальный дядька, журналист!.. Этого не может бы-ы-ыть! Перепрыгивая через ступеньки я понёсся к его квартире. На стук никто не отвечал. На СИЛЬНЫЙ стук тоже никто не отвечал... Захлёбываясь во вдруг откуда-то взявшихся слезах, я пинал дверь, молотил в неё кулаками. Меня жгла обида и понимание чудовищной несправедливости – ведь я ему поверил, доверил по сути самое дорогое что у меня было – оружие, а он... Взрослый, умный, серьёзный и эрудированный дядька... УКРАЛ у меня, у пацана по сути, моё оружие; просто взял – и украл! И сбежал! С моим оружием – которое + 10 к дерзости, + 20 к убедительности, + 50 к чувству защищённости... Сво-о-о-олочь!!! Я бил и бил ногами в дверь, пока на ней не лопнул кожзам, а у меня не заболели ступни ног. Потом я сел возле неё и разрыдался. Слёзы текли потоком. Потрясение было настолько велико... Три года назад, когда у меня ещё не было своего компа, и я вожделел его всеми фибрами своей тогда ещё детской души, Антон дал мне на выходные свой МакБук. Поиграться. Батя, кстати, был сильно против, говорит ‘Хочешь играться, – садись вон к моему, стационарному, когда я освобожусь, и хоть заиграйся; а брать чужое – не надо!’ Но у меня, как потом отметил батя, видимо сильно развит ‘собственнический инстинкт’, – мне хотелось иметь ‘свой’. Антонов комп был, конечно, не мой; но можно уже было представлять, что я обзавёлся своим, собственным – и не нужно ждать, пока там батя соблаговолит очистить место для ‘поиграть’ за своим рабочим. Два дня антонов МакБук стоял у меня на столе, а батя бухтел ‘отнеси на место’, но я его не слушал нифига... На третий день, когда мы были на кухне, в моей комнате раздался страшный грохот. Подорвавшись, мы побежали туда и увидели страшную картину: тяжеленная стенная полка с моими книгами-учебниками, сувенирами и всякой всячиной сорвалась и углом въехала всей тяжестью прямо в стоящий под ней на столе антонов комп... Это было ужасно. Это было такое ощущение непоправимой трагедии, что тогда я просто даже не мог плакать, так я был потрясён... Конечно, родичи потом купили Антону на замену точно такой же, но я ещё несколько месяцев по ночам вскрикивал и просыпался, ‘видя’, как полка обрушивается на открытый?приветливо светящийся заставкой комп, ломая его вдребезги... Эдакая ‘неумолимая рука судьбы’! Вот и сейчас я чувствовал что-то подобное, только намного-сильнее, – обрез бинелльки был не просто забавной престижной игрушкой, – это был ИНСТРУМЕНТ, инструмент выживания в Новом Мире, – и теперь у меня его украли. К чести бати и Толика надо сказать, что они почти что и не стали мне пенять на такую бездарную потерю оружия. Батя только сказал: – Вот зачем ты его притащил? А если бы менты? Ты мог бы попасть существенно серьёзней, чем с просто пропажей! А Толик вздохнул: – На ошибках учатся, правда, Серый? Не в силах сдержать слёз, шмыгая, стыдясь этих слёз, низко опустив голову, я кивнул. – А этого журнализда, случись нам с ним ещё пересечься на узкой дорожке... Ну, ты понял. Понял я всё; всё я понял. Но обреза уже не вернуть... – Да фиг там он в ‘Центр Спасения’ пошёл, это он так, порожняк прогнал. Не пускают туда с оружием. – Ясное дело. Эх, люди... Серый, Серый... Нельзя быть настолько доверчивым. Я мог бы, конечно, как это модно у ‘разочарованных личностей’, сказать что-нибудь вроде ‘Все люди сволочи’, – но это всё не так, неправильно. Люди не сволочи, люди – они как люди, в разных обстоятельствах разные. Я ведь тоже был... Ну, наивным романтиком относительно людей. Вот и с твоей мамой тоже... Ну ладно. Знаешь, что меня относительно людей сильно ‘торкнуло’ однажды?.. С тобой вот, Серый, случай. Ага-ага, с тобой. Ты не помнишь, конечно, – маленький ещё был. Девяностые, типа, тебе тогда ещё годика не было. Ты ж у меня... Типа, поздний ребёнок, – батя хмыкнул, но глаза его подозрительно заблестели, – Я, понимаешь ли... Словом, я очень рад был, что у меня теперь есть сын, и что именно сын – тоже был рад; вот так вот, если очень сухо сказать. Мы как-то с твоей мамой пошли в магазин – тогда эпоха тотального дефицита была, за всем очереди просто сумасшедшие... А летнюю коляску с тобой оставили на улице. Чё там – тепло, солнышко светит, ты сидишь, в комбезике, – дело весной было, – гыгыкаешь так довольно... Минут через пять я выхожу чисто проверить как ты – а ты ревёшь... А около тебя на корточках какой-то парень, и что-то делает... Я сначала не понял нифига, иду к нему, – он оборачивается, – и как шарахнется в сторону!.. И говорит: ‘Да я ничего, я вот ему кроссовочек поправить хотел, у него кроссовочек с ноги спал...’, – и тикать... Я, видимо, тормоз... тогда был. Я сразу и не понял ничего. А ты ревёшь!.. Тут смотрю – а у тебя один кроссовочек расшнурован, а второй вообще уже снят, и рядом стоит... Хорошие такие детские кроссовочки были, импортные, понятное дело, по тем временам-то; даже и не наши, а это нам тогда родственники поносить дали, после своей девочки, она тебя на год старше. И вот тут я понял, что он хотел снять и украсть кроссовочки с моего маленького сына... Голос его дрогнул, глаза бати не на шутку теперь увлажнились. Я смотрел на него с удивлением. Хотя что тут с удивлением, – я и раньше знал, – Львы, они такие сентиментальные в душе! – Дааа-с, – протянул батя, – Если бы этот парень тогда не убежал, думаю, я бы присел лет на несколько, – за нанесение побоев и увечий. Наверняка, да. Вот тогда как-то до меня дошло, не по книжному, – а через... эээ... реальность. Что то, что мне дорого – для другого человека может вообще быть никчемным. В том числе и жизнь, и здоровье моё и моих близких! И это, Серый, теперь стараюсь сейчас учитывать. Вот и тебе урок... *** Олег – Толику: – Да. Ты прав. Не получилось коммуны. Да и не могло, наверное, получиться. Слишком все разные. Сергей Петрович по-прежнему видит себя начальником, Виктор... А!.. Да ладно. Оно и к лучшему. Они тянули бы нас на дно. – Ога, а теперь мы взлетим в небеса! – не преминул вставить язвительную фразу Толик. – Взлетим – не взлетим, но будем знать на что рассчитывать. И никто уже не сбежит с нашими припасами. Да и... Сам посуди: у нас есть запасы, мы прошаренные в теории, мы знаем что делать, и мы готовы что-то делать (мне казалось, что батя убеждает сам себя, на самом деле распад и бегство так и необразованной толком общины больно ударило по его самолюбию), мы не имеем предрассудков... Ведь так же, Толян? Если надо будет – мы отберём и убьём; если уж совсем нужно будет... А эти нас постоянно бы тормозили. Ты посмотри – в бою они почти нули, и на мародёрку-то никто почти из них не пошёл – все как мыши по норам сидели, а какие разговоры об аморальности ‘взять чужое’ – ты бы слышал... – Эт-то когда? От кого? – встрепенулся Толик. – Да... Неважно. Было. На дежурстве, ночью, взялись тут меня лечить, как нехорошо брать чужое. Но, бл..., хавчик наш кушали, это без претензий! Я заметил, как всегда грамотно и правильно выражавший свои мысли батя в разговоре с Толиком, особенно когда волнуется, невольно переходит на какую-то полу-феню, полу-слэнг. Подстраивается ‘под аудиторию, что ли?’ – подумал я и тут же похвалил себя за наблюдательность – вот я какой! – Они по-любому тянули бы нас назад, Толян. Своими предрассудками. Нытьём своим. Приходилось бы улаживать конфликты. Разруливать. – Хавчик наш жрали бы! – опять язвительно вставил Толик. – И это тоже... – как не заметил подколки Олег – Так что нет худа без добра. А что ночные дежурства... Я всё одно спокойно спать не мог, когда, скажем, Олег Васильевич с сыном дежурят – того и гляди уснут или сбегут втихаря... Как тот журнализд. Или чего хуже – по своей воле вход откроют, поскольку ‘Это наше решение!’ – передразнил Олег. – Закроем ночные смены, не боись. Есть мысли. Минами закроем. Ни одна падла не сунется. Ну и сами дежурить будем. Толик согласно кивнул – А куда деваться?.. Так и закончился разговор – реквием по ‘общине’. И ‘реквием’ по моей ‘вере в людей’... СВЕДЕНИЕ СЧЁТОВ До офисного здания, в котором раньше ‘охранял’ Толик, добрались без происшествий. Тут действительно было спокойно: в пределах прямой видимости высились футуристические купола и сферы ‘Мувск-Колизея’, сейчас превращённого в один из ‘Центров Спасения’. Символом новых времён была ‘егоза’, оплетавшая расставленные по периметру Центра гаишные барьеры, да блок-пост с торчащим из мешков с песком, выложенных на бетонные блоки, стволом крупнокалиберного пулемёта. Два БТРа рядом довершали картину. Трёхэтажное вычурное по дизайну офисное здание было как раз напротив, в полукилометре. Вернее, даже, скорее четырёхэтажное: три этажа и этаж цокольный, с половины здания выходящий наружу, и имеющий даже свою дверь и вполне полноценные окна. Как отметил Толик, всё было как всегда, даже не побиты стёкла, – но во всём царило запустение: порядочная по размерам автостоянка за офисной оградой была не подметена как обычно, с ближайших деревьев густо нанесло листвы; с ближайшей мусорки, с переполненных мусорных контейнеров – газет и прочего мусора. Подъехали к воротам. Толик вышел и огляделся. Никакого движения, никакой реакции. ‘Может, вообще тут всё бросили и слиняли?’ – подумал он, – ‘Это было бы обидно... Да нет, вряд ли’. – Олег, ты побудь здесь, я сейчас – схожу за ключами. Ворота открыть надо. – Может, вместе сходим? – Не. Я ж здесь как бы свой, а ты-то что. Я сейчас, быстро. Потрогал калитку – тоже брякнул замок на цепи. Сделал шаг в сторону, и легко перебросил тело на ту сторону забора. Опять осмотрелся. Никакого движения. Через минуту он уже стучал костяшками в запертую же стеклянную дверь основного входа, в вестибюле которого был дежурный пост. Вскоре появилась заспанная физиономия, и в стекло стал всматриваться мужчина лет сорока пяти, в чёрной куртке с жёлтой надписью над карманом ‘Охрана’. ‘Лёша, Лексей Аронович’ – порадовался про себя Толик, – ‘Старший отдела охраны, стукач и лизоблюд Мартовны... Это хорошо, это хорошо... Будь Никитич или Валерка, – вышло бы неудобно’. Всмотревшись, узнав, тот заулыбался, махнул приветственно рукой, и подошёл к дверям. Повозившись, открыл замок, приоткрыл дверь, и, стоя в проходе, улыбаясь, протянул руку пришельцу: – Ну, здорово, бродяга! Где пропадал? – Да так, дела были... А ты всё на работе? В такое-то время? – Ненуачё? Чё делать-то? Все поразбежались, да; ты вот тоже слинял... Тогда. А тут спокойно. Вон – вояки и менты напротив, так что тут не шалят... А я чо? Я ж ‘начальник охраны’, я и дежурю... За всех за вас! – с нажимом добавил он. – Труженик, ёпт. Трудяга. А чё в Канаду, к родичам не слинял – ты ж собирался? – Да... Не вышло, да. А сейчас у них там у самих, понимаешь... – Слушай, а ты что, меня так и не пустишь войти? Вот так и будем разговаривать в приоткрытой двери? Тот смешался. – Да понимаешь... Мартовна велела никого не пускать... Вообще. – Велела... А ты всегда был исполнительным, ну как же, как же. Помню, ага. Не пох, чо она ‘велела’? – Дык эта... Она ж тута. Да. В здании. Живёт здесь – вместе с Олегом, с сыном значит... – Оп-па... И сейчас здесь? – Ну да... – Ну надо же как везёт! Давай-давай, двинься, разговор у меня к ней. Как у работника к работодателю. В силу сменившейся парадигмы. – Толик отодвинул плечом пытавшегося загородить дорогу ‘начальника охраны’ и прошёл мимо него в вестибюль. Тот засеменил следом, неловко пытаясь ни то закрыть проход ему, ни то даже и вытеснить обратно на улицу, и продолжая сбивчиво вещать: – Так эта... Тогда, когда эта... Ну, случилось всё, – ну, переворот, – вот тогда, ну, после твоей смены уже, пропали ноутбуки, да. Штук двадцать со склада. Ну, там ещё кой-что по мелочи. Сначала, конечно, не до этого было, а когда через пару дней открылось – так Мартовна прям вся рвала и метала! ‘Я, говорит, всю охрану пересажаю; вы, говорит, у меня будете без оплаты и без пайковых карточек пахать на меня лет пять!’ – прикинь! Так её разобрало... И эта... Ну, – всех уволила. Кто не стал на смены приходить. И тебя тоже, да. Так что ты теперь не сотрудник... Ну, Толь, ну не велено... Ну куда ты... Я и так за всех за вас тут отдуваюсь, – по две смены тащу подряд, потом сутки отдыха, – и снова... На сменах один теперь, прикинь! Все ж поразбежались. Хорошо хоть сейчас не заставляют территорию подметать... А они теперь тут и живут с Олежкой... Ой, трудно с ними, ой трудно... Ты ж помнишь, Мартовна, требовательная, да... А теперь всё время здесь, и ночью не отдохнёшь – припрётся со своего второго этажа ночью, и будит: ‘Алексей Аронович, вы всё спите, а я вот слышу, что в окна цоколя вроде как кто-то стучится! Вы пойдите и проверьте!’ – это ночью-то! И идёшь, ‘проверяешь...’ – Ну так. Ты ж всегда был стукачом и подхалимом, привыкнуть уж можно было... – осматриваясь в вестибюле, как бы между прочим, сказал Толик, – А что, на сигналку до сих пор сдаёте? Молча лишь сморгнув на фразу про ‘стукача и подхалима’, ‘начальник охраны’ ответил: – Ну да, сдаём... Когда свет есть. Только бессмысленно это, хоть довызывайся – никто не приедет... Вон, вояки напротив – и то проще, у нас с ними договорённость, – если что... За наличный расчёт, типа того... – А чо Мартовна-то сюда переселилась? Чо коттедж-то?.. Да, это, ключ дай от ворот – на машине я, загоним в ограду. – А что переселилась – так опасно там стало, в коттеджном-то посёлке. Хулиганят. А тут – Центр рядом, тут спокойней. Вот и... Не, ключ не дам, не велено без её разрешения никого впускать, и машины тоже. Не-не, Толик, и не надейся!.. И вообще... – Я чо, с тобой советуюсь, что ли? – с брезгливо-демонстративным удивлением посмотрел на него Толик, – Я чо, спрашивал разрешения? Я ключ дать велел, а не спрашивал то, как ты к этому относишься. Ты, Лёша, ... – ... не! Никак не могу! И вообще, я сейчас Мартовне по внутреннему позвоню, пусть она сама... Ооххх!!.. Аааа... Уууу.... – ...ты, Лёша, всегда был не только засранцем и стукачём, но и идиотом! Придержав за рукав форменной куртки оседающего на пол сослуживца, Толик подтащил его к стоящему рядом стулу и толкнул на него. – Вот посиди тут... исполнительный. Да-с, есть в сменившейся парадигме свои приятные моменты, это не отнять... Вот ведь, сколько я мечтал это с тобой сделать, и вот пжалста!.. Посиди... Хотя нет, – порядок есть порядок, тут ничего не поделаешь! С этими словами он слегка поднял зажмурившемуся и потерявшему дыхание от удара в ‘солнышко’ бывшему своему начальнику голову и мгновенным жёстким правым хуком в челюсть отправил того в глубокий нокаут. Стул, откачнувшись, врезался спинкой в стену, в стену же врезалась, мотнувшись, и голова ‘начальника охраны’. Затем он стал сползать на пол. – Ну, полежи – полежи, раз устал... – пробормотал Толик, роясь в ящике с ключами. Через минуту джип вкатился в открытые ворота. – Что долго так? – Разговаривали... Сдавай задом вон к тем дверям – там котельная. Вот ключи. Сигналку я выключил. Олеж, топливо, ёмкости – всё там, ты пока занимайся, – я сейчас пройдусь по зданию, ага? Там, на третьем, была раньше фирма, что кондитеркой торговала – у них там постоянно несколько ящиков с образцами... И ещё конторка, что финской охотничьей одеждой барыжила – тоже всё завешано образцами... было, во всяком случае. Хорошие вещи – ‘мембрана’! Ну, филиал ‘Найк’ нам нах не спёрся, как я понимаю, – если только Эльке да Серому гламурные трусы и майки с ‘соплёй’ прихватить... Словом, ты занимайся пока, – я сейчас! Толик уже заканчивал пристраивать обмякшее бесчувственное тело бывшего начальника на стуле за дежурным столом, связав ему за спиной крепко-профессионально большие пальцы рук и придав более-менее вертикальное положение, когда сверху по широкой лестнице вестибюля, ведущей на второй этаж, и ярко освещенной солнцем через высокие, от пола до потолка, окна, послышались шаги, и появилась явно пожилая, потасканная, но молодящаяся женщина, изо всех сил претендующая, судя по макияжу, (впрочем, довольно безуспешно) на звание ‘женщины средних лет’, сама Вероника Мартовна. Она куталась в роскошный халат ‘леопардовой’ расцветки. – Алексей Аронович! Алексей Ароно-ович!! Это что за безобразие!! Что за машина въехала на территорию! Я же сказала – без моего ведома, без санкции – ни-ко-му! Вы что, хотите, чтобы я вас уволила?? Алексей Аронович!! Близоруко щурясь, она не сразу узнала пришельца. – Анатолий... ээээ... Валерьевич? Вы что здесь делаете? Кто вас впустил?? А где Алексей Аронович?.. – Занят. Устал. От переработки и сверхурочных. Велел не беспокоить. – ответил Анатолий, направляясь к ней. – Я повторяю: кто-вас-впустил?? Почему вы здесь?? Вам передали, что я..? – Передали, что ‘вы’... Пойдёмте, Вероника Мартовна, поднимемся к вам в кабинет, у меня к вам важное дело морально-этического характера с элементами системы Макаренко, во... Нет, не здесь, – мне ещё с вашим сыном, с Олегом нужно переговорить, – и хорошо бы одновременно с вами... Да-с... Пошла, я сказал, старррая сволочь!! *** Сзади скрипнула дверь, не терявший её из виду Олег, увидев, что появился брат, убрал руку с рукоятки люгера. – Заканчиваю. Вот это, это, и вот это. Грузим. Больше не увезти за раз. Слушай, а тут дофига! Как ты с обитателями – убедительно беседовал? Можно будет ещё приехать? – Можно. Убедительней некуда. Приедем, да. Я там, Олег, барахло кое-какое в багажник и на заднее сиденье посовал... Слушай... У твово Серёги сигналка есть? Ну, сигнальная ракета? Не?.. – Не знаю. Нет, кажется. Не помню. А что ты спросил? – Там, понимаешь... Я сейчас по двору прохожу – и там, в стороне Башни, сигнальная ракета... Вот примерно точно где Башня, я случайно заметил вообще-то. – Ну и?.. Пуляют. Вояки. Шантрапа всякая... А, у нас ведь ещё ‘ёлочная пиротехника’ есть с ‘Гектора’, – но она там вся в куче, завалена, я уж и сам не помню где она сейчас под барахлом-та... Чо тебя взволновало? Олегу непроизвольно передалась вдруг тревога брата. – Не, вроде как армейская. И это... Горит там что-то! – Ну-тебя-нафиг! – бросив всё, завернув кран слива, Олег упруго вскочил и выбежал из подвального помещения котельной, – Где видал?.. Оппп... – он пошарил взглядом по горизонту и тут сам увидел отчётливую струю чёрного дыма как раз там, где за домами скрылась Башня. – Знаешь... Знаешь, может, это и ни о чём, но... Но всё же... – Да. Чо-то тревожит. Серый один там остался. – Всё! Бросили всё – погнали! Ну-ево-нафиг! Пусть мы истерики и перестраховщики, – пусть. Но давай-ка к Башне, ага?? И в темпе! – И я о том же. Хлопнули дверцы, взревел уверенно двигатель, машина с пробуксовкой сорвалась с места. Набирая скорость, устремилась в сторону густеющей в синем солнечном небе струйки дыма. ‘Только бы вояки по дороге не доскреблись!’ – подумал Олег, поудобнее пристраивая люгер за поясом. В сердце нехорошо закололо предчувствие беды. Как будто отвечая на его невысказанный вопрос, Толик, не сводя глаз с дороги, буркнул: – Не, здесь вроде постов нет... Я дорогу знаю. Ну а случись что – по обстоятельствам, но вступать в долгие базары не станем, нет! Да, кстати!.. Он достал сзади из-за пояса наган, и подал его Олегу. – Отвёртка с собой? Давай-ка, пока едем, перезаряди сделанный тобой страшок... выколоти три штуки отстрелянных, замени на целые. Пакетик с пульками и картечинами у меня в правом кармане. Где и как ‘отстрелял’?.. Ну, вот так вот ‘отстрелял’, понимаешь... Ххосподи, когда же у меня будет нормальный ствол, а не это уёжище? Потом скажу, я же говорю тебе... И вообще... Не задавай вопросы, на которые тебе не хотелось бы точно получать ответы... Потом, Олег, всё потом, некогда... Джип, подскакивая на выбоинах асфальта, оставленных танковыми гусеницами, стремительно мчался к Башне. СРАЖЕНИЕ ЗА БАШНЮ В этот проклятый день наша Башня, наш ‘замок’ и пережил свою первую осаду... Этот день начался спокойно: батя с Толиком, как и собирались, с утра отправились за топливом. Толян вчера сказал, заговорщицки подмигивая, что знает, где есть запас жидкого печного топлива – ‘много!’. Мы, несмотря на лето, думали о предстоящей зиме. Батя конкретно озвУчил, что нынешнюю зиму в городе мало кто переживёт, во-первых, из-за жрачки, во-вторых – вымерзнут. И дело не в том, что будет просто холодно, – это-то ладно, в городе есть что жечь и чем греться. Дело в том, что ‘где’ и ‘в чём’ жечь – никто заранее не думает. Центральное отопление как бы кончилось. А печек, кроме как в частном секторе, нет. Да и там... Да что говорить – сейчас и в городском частном секторе нет печек почти, – все на газ перешли. А что? Газ дешёвый, и просто всё – включил и грейся... – А когда понадобятся печки, – продолжал батя, – Будет поздно. Будут жечь костры, будут, как американские бездомные в новостях, жечь всякий хлам в железных бочках. Будут спать на холодном полу, – и будут заболевать и массово дохнуть от простуды. В обязательном порядке! При отсутствии медицинской помощи это гарантированно. Так вот ‘оптимистично’ батя нарисовал перспективы тех, кто сейчас, летом, не озаботится печкой. Ну и топливом, соответственно. Как-то не особо на летней жаре думалось о холоде и печке, но бате было пофиг, у него ‘это стояло в плане’. И потому насчёт топлива он возбудился, сказал, что это лучше всего – можно будет сделать печку на жидком топливе, и вопрос будет рёшён. Или намарадёрить её где-нибудь. Вопрос ‘где оставаться’ в общем был уже решён – на совете мы решили не пытать судьбу, и оставаться в Башне. Во-первых – дом. Во-вторых, – запасы. Мы уже очень неслабо затарились, и куда-то это перетаскивать было сложно. А без присмотра – разграбят. В третьих – подвал магазина. В случае, если по городу всё же ударят чем-то серьёзным – там можно отсидеться, как мы уже убедились. Кто знает, чем ещё эти разборки между ‘администрациями’ закончатся. Да и... Батя же сказал – при переделе Нового Мира войны неизбежны. В Европе, говорят, тоже буча, им, вроде бы не до нас. Но всё же... В четвёртых – Башня удобна для обороны. Это не деревенский дом, и не коттедж, где откуда ни подойди – и вот ты ‘в гостях’. Наша ‘Башня’, как вычурно выразился батя, ‘Должна быть как королевский замок, возвышающийся над лачугами простолюдинов’, – прикалывается, конечно. И вообще, как высказался батя, ‘если из города стараются выгнать – значит надо постараться в городе остаться’! Даже привёл цитату: Евангелие от Матфея, Глава 7: стих 13. ‘Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими’... Когда батя с Толиком укатили на джипе, я немного послонялся по квартире, читать не хотелось... Они сказали, что мигом – туда и обратно; но понятно, что как получится – что тут загадывать. Меня не взяли – чтобы больше вошло, на этот раз и Толик почему-то был против моей поездки. Я не настаивал; топливо – это не интересно. Интернет не работал. Света тоже не было. На батином экономичном нетбуке, надев наушники, завалился смотреть фильм. Мама копалась на кухне, готовя обед. Газ теперь давали не всегда, и напор был очень слабый. Иногда на то, чтобы вскипятить чайник, уходило по часу. Всё же здОрово нас выручала вовремя запасённая батей походная газовая печка с запасом баллончиков. ‘Бешеный Макс-2’. Смотрел, и со злостью думал про этого негодяя, который украл мой ствол. Я досмотрел его уже почти до конца, когда в комнату вбежала мама. Глаза у неё по пять копеек, как выражался батя – я таких монет в жизни не видел. Короче, она была очень испугана. – Серёжа, Серёжа, у подъезда какая-то свалка; там какие-то люди в дом ломятся!!! Меня с дивана как ветром сдуло, – вот чёрт, а я и не слышал ничего, в наушниках-то! А меня и оставили-то дома именно чтобы присматривать за происходящим... Сдёрнув наушники и отбросив комп, я рванул к окну. Во, бл..! Действительность оказалось хуже всяких ожиданий! Возле нашего подъезда толпилось человек пятнадцать – восемнадцать, судя по всему – гопников. Молодняк. Кого-то, окружив, они азартно пинали. Ещё несколько человек кидали в окна камни. Стоял гвалт, звенели выбитые стёкла – как я не услышал раньше! – это всё из-за наушников! Выскочив из квартиры, я понёсся вниз. Слава богу! Железная дверь в подъезд была заперта изнути. Около неё толпились несколько жильцов, все растерянные, одетые кто во что, большинство в домашних тапочках... Я-то, как знал, сразу в кроссовки впрыгнул. На площадке первого этажа несколько женщин клубились на кем-то, лежащим на грязном полу. Я протиснулся между ними, и увидел кто это – бабка с верхнего этажа; я всех, кто выше нашего, третьего этажа, смутно представлял кто на каком живёт, хотя в лицо-то всех знал, и, конечно, здоровался. Бабка лежала на спине и надрывно стонала. Всё лицо в крови, всё платье на груди в крови, глаза зажмурены. Ой-ё!.. Я присмотрелся и увидел что у неё дыра в голове, вмятина над левым ухом, седые волосы слиплись, и оттуда расплывается тёмная лужа. Окружившие её тётки суетились и мешали друг другу, то поддерживая её голову, то прикладывая скомканные тряпки к ране на голове. Лица у всех ошалелые. И тут в дверь подъезда чем-то звонко ударили. Меня как отбросило от этой бабки, я кинулся к двери подъезда, где четверо мужиков лихорадочно и бесцельно метались перед запертой изнутри на перекладину железной дверью, стараясь как-то ещё добавочно укрепить засов. В дверь снаружи колотили чем-то металлическим. В решетчатое окошко входной двери с давно выбитым стеклом показалась рожа молодого дебила. – Открыли, быстро, нах.й!! – орал он, – Быстро, я сказал!! Быстро открыли, уроды, или щас вас всех здесь уроем!!! – и снова удары металлом по металлу. – Не открывайте!.. – взвизгнул кто-то из женщин. Как будто нашёлся бы какой дурак, что открыл бы. Мужики подались от двери. – Быыыыстро, бл.....дь!!! – ревели за дверью и уже в несколько рук били в дверь. Дверь гремела на весь подъезд. – Звоните в Администрацию!! – раздался чей-то крик. – Звонили... Звоним... Уже пытались... Бесполезно... Там ни один телефон не отвечает... – раздалось сразу несколько голосов. Сверху ещё сбежали на площадку первого этажа несколько жильцов подъезда. На их лицах отчётливо читался панический страх и ужасное сожаление, что они сейчас здесь, а не за десятки километров, где-нибудь на даче, или, на худой конец, не в охраняемом ‘Центре Спасения’. Перед входной дверью и на площадке первого этажа неожиданно стало тесно, такое впечатление, что тут столпились все жильцы, кто ещё не уехал из города. Лица у всех были белые от ужаса. Тут я увидел и Устоса. Он проталкивался к площадке перед дверью. Опять в решётке дверного окошка появилась дебильная перекошенная рожа. – Быстро открыли, ...!!! Если не откроете, весь ваш клоповник спалим ...! и вас всех поубиваем ...!!! Быыыыстрооо!!!! – дальше пошла уже полная нецензурщина. – Не открывайте!!! – опять завизжало несколько женщин, пара мужиков от входа стала проталкиваться наверх. На площадке всё так же лежала окровавленная старуха и тяжело, с надрывом, стонала. Возникла толкучка – Устос и ещё кто-то мимо неё проталкивались ко входу, навстречу им проталкивались мужики, раньше бывшие у входной двери. Сверху, перегнувшись через перила, показалась мама. Лицо её было белое от страха. – Сергей!! Серёжа!!! Иди сюда! Я отмахнулся. -Не окрывайтиииии!!! – с переходом на визг закричал женский голос. Снова железные удары посыпались снаружи на входную дверь, – молотками они бьют, что ли? Я прижался к стене и лихорадочно соображал – что же делать, что делать??. – Убъём!.. Всех!!.. Ссссуки!!! – в перерывах между ударами слышалось снаружи. Толпа женщин над лежащей старухой стремительно мельчала, – по одной они устремились вверх по лестнице, захлопали железные двери квартир. Защёлкали замки. Викторыч и белобрысый мужик держали толстую балку засова-перекладины входной двери, хотя в этом не было никакой необходимости; на их лицах читалась растерянность. – Сергеич? Где Олег Сергеич??.. Протиснувшийся к двери Устос деловито выглянул в окошко, отпрянул, когда в окошко же, чуть не ему в лицо, сунулся снаружи арматурный прут. -Осада, ого! – с какой-то чуть ли не радостью, выдохнул он – Настоящая осада! Я знал ведь! Я говорил! Подбежавшая ко мне мама сильно дёрнула меня за руку: – Скорее домой!! Скорее!!! Я вырвал руку и посмотрел на неё как на сумасшедшую – Зачем?? Что – ‘домой’? Что там делать?? А здесь мы что – не дома?? Но она, уже ничего не соображая, снова схватила меня за руку и потащила вверх по лестнице, что-то в ужасе бессвязно выкрикивая. Оглушительные удары в дверь продолжались. На площадке первого этажа возле окровавленной старухи уже никого не было. Вверху на лестнице слышался удаляющийся топот последних жильцов и лязг захлопывающихся дверей.. Я схватился за перила и удержался. Мне стало предельно ясно, что если эти отморозки ворвутся в подъезд, то двери квартир, будь они хоть сто раз железные, их не остановят. Но что, что делать??.. Мимо меня с деловитым видом вверх устремился Устос. Притормозил – и, обращаясь к маме, сказал: – Правильно, идите наверх! Кипятите воду и масло. Надо осаждающих поливать сверху кипятком. Маслом – ещё лучше! Или гудроном. Есть у вас масло? Мама взглянула на него как на помешанного, а он, махнув рукой, побежал вверх, перескакивая через две ступеньки. Тут я сообразил, что нужно как-то дать знать бате с Толиком, что Башню штурмуют, и я, отцепившись от перил, вместе с мамой побежал домой, в квартиру. Дома она стала лихорадочно запирать входную дверь на все замки, я же схватил оставленную батей рацию и нажал на клавишу вызова, ещё и ещё. – Давай! Давай же!!! Я жал и жал на сигнал, красный светодиод исправно мигал, жужжал зуммер, сигнал шёл – но батя с Толиком не отвечали. Расстояние! – сообразил я. Я кинулся к входной двери и стал лихорадочно открывать все только что запертые мамой замки. – Куда!! – закричала она, – Ты с ума сошёл?? Никуда не пойдёшь!!! – и схватилась за меня трясущимися руками. Но я уже отпер дверь. Довольно грубо я оттолкнул её. – Надо сообщить бате с Толиком. Отсюда не берёт. Я поднимусь повыше, может – на крышу, может, оттуда добьёт! В подъезде стоял гул от ударов во входную дверь. Но, кажется, сейчас до них дошло, что просто стуча в дверь, они ничего не добьются, и они старались чем-то подцепить и выломать дверь, а не пробить. Слышался скрежет. Одним духом я взлетел до четырнадцатого этажа, и, подскочив к окну, зачем-то распахнул его, как будто оно могло повлиять на радиосигнал. Снова и снова я жал на клавишу вызова и выкрикивал в эфир ‘Папа, Толик, на помощь! Башню штурмуют! Папа, Толик, на помощь!’ – и включал приём. Но кроме шорохов на волне было тихо. Не отвечают! Не слышат! Отчаяние захлестнуло меня... Если бы у меня было ружьё! Перегнувшись через подоконник, я заглянул вниз. На тротуаре напротив подъезда, среди набросанного за недели мусора, лежало тело мужчины. Судя по чёрной луже в которой он лежал, с ним всё было кончено. Из-под козырька подъезда раздавались выкрики и удары. Там толпились эти... штурмующие уроды. Мелькнула мысль, что точно как в историческом фильме – штурм рыцарского замка. Из фильма, из этого... ‘Викинги’. Такие же все патлатые и расхристанные бандиты, только без щитов и с арматуринами в руках вместо мечей и боевых топоров... Мысль мелькнула и исчезла. Хорошо ещё что эти уроды настолько тупы, что не могут сломать дверь подъезда... Кинуть в них чем-то?.. Я увидел, что из окон кое-где торчат головы жильцов, также как и я, наблюдающих за происходящим. Трусливо наблюдающих. Бездеятельно. Как свинья перед забоем, наблюдающая за точащим нож мясником. Да свинья, пожалуй, поумнее будет... Злость захлестнула меня. Злость – на этих уродов, собирающихся вломиться в мой дом; и на тех уродов, кто просто трусливо за этим наблюдает. Я лихорадочно оглянулся, думая чем можно бросить в гопников. Лить кипяток? Тут же сообразил, что ничего не выйдет, – они все почти под козырьком подъезда. Только несколько человек кривлялись на тротуаре, не то под музыку, – что-то у них там тяжёлое играло, металл какой-то, – не то просто гАшеные, под кайфом. Один из них подбежал и стал прыгать на распростёртом теле. Бесполезно... Бесполезно на кого-то надеяться, никто не приедет, никто не поможет. Что же делать?? И батя с Толиком не знают! Я почему-то был уверен, что окажись здесь батя с Толиком – они бы разогнали эту свору. Не знаю как, но разогнали бы! У них ведь стволы! Да и они... Они б точно за квартирными дверями прятаться не стали! Как им дать знать? Рация не добивает – далеко, видимо... Я опять попробовал – бесполезно. Как?.. Мысли теснились в голове, мешая друг другу; прямо какая-то каша, а не мысли! Обрывки фильмов... Внизу хлопнула дверь. На площадку выскочил мужик, взгляд ошалелый, трясущиеся губы. За ним из квартиры показались женщина и девочка лет восьми, видать жена и дочка. Те были просто в панике. Девочка трясущимися руками хваталась за мать и повторяла ‘Мама, я хочу домой, мама я хочу домой!’, а мать, с остановившимся от ужаса взглядом, отрывала руки дочери от себя и тоже что-то шептала, совершенно неслышно. Мужик метнулся в квартиру и появился на площадке уже с мотком верёвки, – буксировочный трос, что ли?.. Мазнул по мне взглядом, не узнавая, и потащил своих вниз. Тут я понял – он хочет спуститься из окна, на ту сторону Башни, что выходила на улицу, – может быть, там гопников и не было. Квартиру они так и оставили распахнутой – а что... оно понятно. Их топот по лестнице удалялся, сопровождаясь девочкиным ‘Мама, я хочу домой!’ – её-то он как спускать собирается?.. Впрочем, это вариант. В голове сразу промелькнуло: альптрос батин... он показывал, давно. Непонятно зачем он его где-то достал, наверно, как всегда, про запас. Где он? Чёрт его знает... Перепрыгивая через ступеньки, я побежал теперь вниз. Квартира Устоса была открыта, я его не увидел, а он окликнул меня: – Серёга, ты будешь биться? Я дам тебе... Но я уже не слышал, я нёсся домой. На пороге квартиры стояла мама, с совершенно белым лицом. Скрежет входной двери продолжался, здесь, на третьем этаже это было слышно очень отчётливо. – Ты сообщил им? Они приедут??.. Я лишь отрицательно помотал головой и проскочил мимо неё в квартиру. Распахнул шкаф... Где же он может быть?.. Тут меня осенило – я метнулся в туалет, распахнул там шкафчик, – в нём, свёрнутый в рулон, лежал зелёный пластиковый армированный шланг, длинный; батя купил его несколько лет назад, и, насколько помню, применял только для промывания батарей центрального отопления перед отопительным сезоном. Вот и пригодится! Я рывком выдернул его из шкафчика, – должно хватить по длине! На крайний случай можно будет спуститься сколько можно, а потом спрыгнуть! Волоча за собой шланг, я подбежал к нашим окнам, выходящим на Проспект. Расшвыривая мамины горшки и горшочки с цветами, открыл и распахнул стеклопакет. Высунулся наружу – у меня всё так и опустилось... На проспекте, напротив дома, кривлялись два отморозка, показывая нам факи. Ясно было, что начни спускаться – они тут же позовут подмогу. Отчаяние, пришедшее на смену надежде спастись, захлестнуло меня. Я мешком осел на пол около окна. Что же делать. В проёме кухни стояла мама, она с надеждой смотрела на меня. Что делать??? Держится ли ещё подъездная дверь? Если они ворвутся в подъезд, то ясно, что будут вскрывать квартиру за квартирой, времени у них достаточно. Придумают что-нибудь, уроды, несмотря на то что у всех сейчас двери железные – будут замки выбивать или высверливать... Придумают, в этом не было сомнений. Я вспомнил про Устоса – он что, биться собрался? С ума сошёл... По инерции метающиеся мысли, отталкиваясь от аналогий, толклись в голове: Устос... Историческое фехтование, орки и гоблины... Чёрт, эти, у двери – точно гоблины! Биться с ними?.. А что ещё остаётся??.. На лестницах тесно, можно будет как-то их сдержать, недолго, конечно... Чем биться?.. У Устоса хренова куча всякой фигни, от ножей до двуручных мечей и секир, он сам рассказывал. В отчаянии я побежал вверх по лестнице, и тут удары в дверь прекратились и с улицы, через приоткрытое на лестничной клетке окно, раздался взрыв ругательств! Подскочив к окну, я перевесился, смотря вниз – там все гоблины высыпали из-под козырька подъезда и дико орали матом, угрожая кому-то на верхних этажах. Гвалт стоял страшный. Один из них сидел на асфальте рядом с телом растерзанного ими мужика и ныл от боли, схватившись за плечо – у него там что-то торчало. Спасены??.. Я, сколько мог, высунулся из окна, и посмотрел наверх, где по-прежнему в открытых окнах виднелись головы жильцов. Некоторые из них кого-то подбадривали. Тут из открытого окна Устоса появилось... появился... лук. Маленький лук. Это я так сначала подумал, а потом понял, что нет, не лук – арбалет! Гопники бросились врассыпную, из окна Устоса раздался звонкий щелчок, и стрела оставила отчётливую белую выбоину-отметину в асфальте. Опять взрыв ругательств, и метавшиеся рядом с подъездом гоблины стали прятаться под стены дома, под козырёк. Сейчас бы их... Я и додумать не успел, что сейчас гоблинов, прячущихся под стенками, можно было бы забросать чем-то тяжёлым или, как велел Устос, ошпарить... Но они быстро сообразили, сволочи – парень в рыжей косухе и с рыжим же хаером-чёлкой, видать их главный, матами погнал их от стен под козырёк подъезда, и даже своего раненого они туда перетащили. Потеснились там, погалдели... Я сообразил, что в окна первого этажа они точно не залезут – они за решётками и высоко, чтобы их сломать надо сил-то побольше ещё приложить, чем на подъездную дверь... Тут несколько гоблинов выскочили из-под козырька и стремглав помчались прочь от двери, в глубину двора. Снова щёлкнул арбалет, но и на этот раз Устос ни в кого не попал, гоблины скрылись за густой листвой растущих во дворе деревьев. Прогнал их, что ли, Устос??.. Тут мои ассоциативные связи опять стали цепляться одна за другую: Устос... Арбалет... Мечи и секиры... Гоблины... ‘Властелин колец’, вот на что это похоже! Перед глазами всплыли эпические батальные сцены из этого фильма: орки штурмуют замок, их поражают лучники, они лезут и лезут по приставным лестницам, – схватки на мечах, лязг железа и предсмертные крики... Кино! Как хорошо это всё смотреть в кино, устроившись с попкорном в уютном кресле кинотеатра, или, ещё лучше, на диване перед домашним экраном... И переживать ЗА героев, самому находясь в безопасности! Тут меня накрыло очередной волной ужаса: так и не сумев взломать входную дверь, орки тащили теперь вчетвером садовую скамейку, с массивными бетонными боковинами. Таран??? Нет! Ещё хуже, – они явно собрались теперь залезть по ней на подъездный козырёк и проникнуть в подъезд через незарешеченное окно на лестничной площадке! Суки! Я схватился за голову. Они как прочитали мои мысли, – ‘орки, штурмующие стены замка по приставным штурмовым лестницам!’ Четверо орков, матерно понукаемые главарём, с трудом тащили скамейку, останавливаясь через каждые пару метров и опасливо зыркая на окна Башни. Они боятся Устоса. Главарь надрывался матерщиной. Когда до подъезда им оставалось метров семь, откуда-то с верхних этажей раздался старушечий выкрик ‘Вот вам, аспиды!’ и прилетела трёхлитровая банка. Банка с вишнёвым компотом гулко лопнувшая в полутора метрах от гоблинов, окатила их осколками стекла и тёмно-красной жидкостью, оставив на асфальте яркую кляксу. Гоблины шарахнулись в стороны, бросив скамейку; но многоэтажный мат главаря и подбадривающие крики товарищей из-под козырька подъезда вернули их к скамейке. Они заржали в несколько глоток, разглядев, что это всего лишь вишня. Ещё несколько отморозков выбежало из-под козырька на помощь тащившим скамейку. Но вновь щёлкнул арбалет, и гоблины, бросив её, кинулись врассыпную, опять под кроны деревьев. Орки, орки, орки... Гоблины чёртовы!!! В голове вертелись героические сцены из этого дурацкого фильма. Неприступный замок. Горы и скалы. Пришедший осаждённым на помощь в решающей битве Гендальф с войском... Постой, а как он узнал? Ну... Как они тогда сообщались между собой?.. Мысли заметались как в лихорадке. Вот!!! Перед глазами встала сцена, как маленький хоббит залез на СИГНАЛЬНУЮ башню и зажёг СИГНАЛЬНЫЙ КОСТЁР! Вот как они сообщались! Перед глазами встала сцена: горы, горы... и на верщинах, один за другим, загораются сигнальные костры... Меня осенило! Надо бате с Толиком подать сигнал костром! Башня высока, конечно, но её не отовсюду видно; однако если на крыше зажечь костёр, чтобы давал столб чёрного дыма... Аааааа, что ж я раньше не догадался!!! Я метнулся по лестнице вверх, мысли лихорадочно мчались: из чего костёр? Чтобы дым! Хорошо бы автопокрышки! Откуда, чёрт побери, у нас автопокрышки дома?? Ааа, есть автопокрышки! Я вспомнил, что у нас на балконе лежит зимняя резина с маминой машины. Успею ли? Я бросился к квартире, когда на улице раскатисто грохнул выстрел. Эхо от выстрела раскатилось во дворе, и тут же послышались крики и улюлюкание гоблинов. Я подбежал к окну и высунулся. Всё было хуже, чем хотелось ожидать. Это не было чьим-то вмешательством на нашей стороне, и уж точно это не было милицией. Посреди двора, напротив подъезда, приплясывал от возбуждения гоблин в рыжей косухе, главарь орков, и в руках у него был дымящийся обрез двустволки-вертикалки. Гоблины визжали, матерились и улюлюкали; они теперь смело высыпали из-под козырька, приплясывали как идиоты и показывали факи окнам башни. Теперь они не боялись арбалета. Гловарь жадно выцеливал окна, головы жильцов мгновенно исчезли. Это конец! Что я жду?? Я оттолкнулся от подоконника и рванул к нашей квартире. Дверь была приоткрыта. Мама метнулась от окна, выходящего во двор, – она всё видела, конечно. – Серёжа, что же делать??.. – Что делать, что делать, – это я на бегу на балкон, – кипятить масло и гудрон и лить на осаждающих, чё ещё делать! – я уже тащил с балкона пару покрышек. Их же ещё хрен разожжёшь! Я вновь метнулся к шкафу, где на верхних полках всё было заставлено коробками с батиным барахлом. Я не знал, что мне надо, но почему-то был точно уверен, что там я найду нечто нужное. Так и вышло: я вывалил несколько коробок на пол и из одной выпали и раскатились пластиковые бутылки с прозрачной жидкостью, – я схватил: – О, керосин! То, что надо! На улице опять ударил выстрел – и вновь радостное гоготание гоблинов. Схватив две бутылки, я сунул их внутрь автопокрышек и, подхватив их, уже почти рванулся к выходу, когда взгляд зацепился за что-то в куче всякой всячины, вывалившейся из коробок. Некий толстенький глянцевый картонный цилиндр длиной сантиметров сорок с навинченной металлической крышечкой совершенно непроизвольно привлёк моё внимание. Бросив покрышки, я схватил его. Это же сигнальная ракета! Армейская! Я вспомнил, что когда-то давно дядя Вася подарил её бате; не то что ‘подарил’ – презентовал под Новый Год, типа на праздничный салют, – но запасливый батя её прибрал... Торопливо сунув ракету в карман, я вновь схватил покрышки и побежал на лестницу, крикнув маме, чтобы заперла за мной дверь. Снова выстрел на улице. На лестничной площадке четвёртого этажа мужик, собиравшийся спускаться по тросу из окна, безуспешно тарабанил в наглухо запертые двери квартир и тупо орал: – Пустите, откройте, я ваш сосед! – и никто не открывал, а его жена и дочка уже в голос ревели от страха. Вот, чёрт, идиоты, ведь их первых тут прибьют, на лестнице-то! – но что-то объяснять этим ополоумевшим от страха приматам мне было некогда, и я побежал, потащил покрышки на крышу. Дверь в квартиру Устоса была открыта, на пороге лежал заряженный арбалет. Я тормознулся перевести дух – нестись вверх по этажам с двумя тяжеленными покрышками в руках – это ещё тот напряг оказался. Бросил покрышки на пол, заглянул в квартиру Устоса. Тот, стоя в прихожей возле зеркала, надевал на руки какие-то... нарукавники? Наручи? Какие-то фиговины, явно для защиты предплечий. На нём уже была надета кольчуга, свитая из проволочных колец, и что-то вроде панциря. Он совершенно спокоен и даже как-то весел. – А, Серый! Видал? В одного я попал; но теперь не высунуться, их старшОй выцеливает окна и садит туда картечью. Тащат уже вторую скамейку. Так что рукопашной не избежать. Ты сам-то куда? – На крышу! У меня две автопокрышки, – зажгу! Надо подать сигнал бате с Толиком! – Так их нет?.. То-то я смотрю... А с сигналом – хорошая идея! – он посмотрел на меня с одобрением, – Вот тута пряжку подтяни, не достаю... Я помог ему с пряжкой и метнулся из квартиры, к своим покрышкам; подхватив их, я уже одним духом добежал до верхнего этажа. Лестница в технический этаж. Обитая железом, крашеная зелёной краской дверь с тяжёлым замком. Не проблема, мы в своё время с пацанами, лазя на крышу, его давно открыли, и теперь он висел чисто для видимости. Сняв, я швырнул его на площадку, и, поднатужившись, отворил дверь. Через минуту я был уже на крыше, вместе с покрышками. Тридцать секунд на то, чтобы отдышаться. Я рухнул на покрышки, задыхаясь. Тишина, спокойствие. Сюда почти не долетали крики гоблинов. Солнечное небо и покой... Я не успел расслабиться и на тридцать секунд – снова со двора раздался выстрел. Я вскочил как подброшенный. Забросил одну за другой покрышки на крышу лифтовой будки, и сам вскарабкался, опираясь на какую-то трубу. Смотреть во двор было некогда. Положил покрышки одна на другую, содрал зубами скотч, которым батя дополнительно обмотал крышки бутылок, попытался отвинтить крышку... Где там! Не хватило силы. Чёёёёрт! Что делать?? Вцепился в бутылку и стал крутить изо всех сил – не идёт, скользит в руках. Зачем такие пробки делают, чёрт бы их побрал?! И не разбить – пластмассовая... А! Вспомнил про нож, который батя настрого велел носить постоянно на себе, – складник на клипсе. Мгновенно достал его, открыл и проткнул бутылку. Не будут ведь от керосина гореть покрышки, чёрт дери, я-то знаю, как они медленно и трудно загораются, достаточно мы их пожгли на стройках-то в детстве... Стащил с себя футболку, скомкал, опрокинул в неё бутылку с керосином. Тщательно и быстро промочил её и затолкал внутрь нижней покрышки. Упал на колени и стал ножом кромсать разогретый рубероид крыши. Тот пачкал нож и категорически не хотел резаться, но я всё же оторвал с края будки две длинные полосы рубероида и затолкал их в покрышку сверху футболки; пробил ножом вторую бутылку и вылил её внутрь покрышек. Теперь поджечь! Какой молодец батя, что заставил вместе с ножом носить и зажигалку! А я ещё подкалывал,– типа, а я же не курю... Поднёс зажигалку к краю футболки – и еле отдёрнул руку – так споро всё вспыхнуло. Через несколько секунд стало ясно, что костёр, типа, состоялся, – разгоралось быстро, и в безветренное синее небо потянулась пока ещё полупрозрачная струя дыма... Где вы, батя с Толиком? Смотрите ли в сторону дома? Хотя бы время от времени? Если бы я мог, я бы послал им какой-нибудь ‘ментальный сигнал’!.. По-любому, я уже сделал всё что мог. Нет! Не всё. Я быстро достал картонный цилиндрик ракеты. Чёрт его знает, как она запускаецца... Ага! – резьбовая заглушка на торце цилиндра отвинчена, и оттуда выпал конец шнурка, петлёй. Поджигать, что ли? А! Нет, конечно, – дёргать! Я отошёл на край крыши лифтовой будки, подальше от разгорающихся покрышек; рука с ракетой вытянута вверх, намотав на палец другой руки шнурок, сильно рву его вниз. На мгновение мелькнула паническая мысль, что ракета чёрт-те какая старая, ей уже, наверное, лет десять или больше; взорвётся и оторвёт руку... Но ракета глухо хлопнула, толкнув руку с цилиндром вниз, и красивой дымной струёй ушла в безоблачное небо... вдруг пронзительно засвистев так, что у меня заложило уши. Ого! Это ракета со свистом? Дымная струя в небе расцветилась тремя ярко-малиновыми звёздочками, и, продолжая пронзительно свистеть, они повисли в небе... Ещё несколько секунд я наблюдал за ними, потом отшвырнул пустой картонный цилиндрик. Cпрыгнул с будки и нырнул в дверь, ведущую в подъезд. Вот теперь я действительно сделал всё что мог, чтобы вызвать подмогу. Теперь надо продержаться. Я верил и знал, что мой сигнал будет замечен. Но нужно продержаться. Как – я не знал. Надо помочь Устосу. Он, судя по всему, единственный мужчина в Башне, не считать же мужчинами этих поганцев, попрятавшихся по квартирам? Он, да ещё я. Перепрыгивая через ступеньки, я помчался вниз по лестницам. Подъезд ещё держался. Дверь в квартиру Устоса была распахнута. Я сунулся туда – пусто. Перепрыгивая через ступеньки, я понёсся дальше, вниз. У открытой двери в нашу квартиру стоит мама. – Сергей... Серёжа!.. Я умоляю тебя!.. – со слезами. Потом вдруг: – Я тебя никуда не пущу и всё! – и преградила мне путь с решимостью. – Мама, иди домой! Иди, иди домой!! Иди, я сказал!!! – мне совершенно некогда было её уговаривать; я просто втолкнул её в квартиру, и захлопнул дверь. Из-за двери раздались надрывные рыдания. Это, чёрт, как раз то что мне сейчас надо, – вопли и стенания, – когда надо драться! Не понимает, она что ли?!. Но рассуждать было некогда. Подъезд пока ещё держался. Судя по всему. И держался он на одном Устосе. До самой входной двери подъезда никого больше не было, слинял со своими бабами и мужик, собиравшийся спускаться по тросу. Между первым и вторым этажом всё так же лежала на спине избитая бабка, но уже не стонала. Ком окровавленного тряпья, на котором лежала её голова. Лужа крови с мазинами на стенах. Но я только глянул туда, спускаться не стал, – Устос стоял у окна площадки, с которого можно было вылезти на козырёк подъезда. Сначала я его вообще не узнал. Да что там – на какое-то мгновение я даже подумал, не снится ли это? Спиной ко мне стоял какой-то... крестоносец, что ли. На нём было что-то вроде плаща или туники, белого цвета, с не то вышитым, не то качественно нарисованным рыцарским гербом, порядочную часть которого занимал извивающийся красный когтистый дракон. Из-под плаща-туники выглядывали сиреневые рукава... камзола, что ли? Как это одеяние назвать, я не знаю. Рукава доходили до локтей, – а из-под них видны были самые настоящие блестящие латы. И выглядеть он стал намного здоровее, пока я не понял, что это из-за надетых под плащом доспехов. И на ногах – как их, поножи, что ли? Короче, Устос был экипирован как заправский рыцарь перед турниром. Длинный самурайский меч в ножнах прислонён к стене, рядом с небольшим белым треугольным щитом, на котором извивался тот же дракон. Там же стояла и самодельная алебарда – красное древко в полтора роста человека и замысловатый наконечник в виде пики, крюка и изогнутого топора. За красным широким поясом сзади заткнут этот... чекан, как он говорил. Смертоносного вида самоделка, кованый маленький пожарный топор на древке длиной чуть меньше метра. ‘Клевец’, – да, точно, клевец. На голове у него завязанная под подбородком мягкая суконная шапочка, закрывающая голову сверху и с боков. Блестящий шлем стоял на подоконнике. Он услышал мои шаги несмотря на галдёж гоблинов на улице и обернулся. Я увидел у него в руках арбалет. За поясом спереди заткнут большой нож того же стиля, что и самурайский меч. Вакадзиси, – тут же вспомнил я. В загаженном подъезде многоквартирного дома, среди слышащегося с улицы отборного мата гоблинов, его вид был дик и неуместен, как вид конного рыцаря-крестоносца на автосвалке... Но он вёл себя совершенно спокойно. Увидев меня, он кивнул, подзывая. – Дал сигнал? – Да. – Я слышал. Хорошо получилось. Помолчали. – Вот... Все попрятались. Закрылись в квартирах. Оно и к лучшему, – только мешались бы. Не бойцы ни разу. Эти-то... – он показал пальцем в кольчужной перчатке вниз. – Гоблины? – О, точно, – гоблины! Я-то думал, кого они мне напоминают, – он улыбнулся, короткая бородёнка задорно встопорщилась, – Гоблины перегруппировываются. Они поставили скамейки к стене и пытаются залезть, но пока боятся арбалета. Но у меня болты уже кончились, так что это так – пугать... – Что у тебя кончилось? – Болты. Ну, стрелы для арбалета. Да это и не вариант, – его взводить долго. Над краем козырька подъезда появилась всклокоченная рожа, Устос вскинул арбалет и рожа исчезла. Внизу громко заспорили несколько голосов. – Да, не вариант. Рукопашная неизбежна! – мне показалось, что в этих его словах промелькнуло удовольствие от сказанного. Он обернулся и посмотрел мне в лицо, потом перевёл взгляд: – Ты чего без майки? Тут я только вспомнил, что футболку я использовал для растопки костра на крыше, и стою тут по пояс голый. – Да так. Ты как думаешь, что будет дальше? – А что тут думать? – удивился он, – сейчас посовещаются и полезут. Я их буду скидывать, насколько смогу, а потом – на вылазку. Он ещё раз оглядел меня. – Ты – не лезь. Тут места мало, мешать будешь. Вон, возьми, на всякий случай. Он указал на незамеченную мной сначала чёрную палицу, стоявшую рядом со щитом. Я взял её. Явно её предком была бейсбольная бита, но теперь её утолщенный конец усеивали зловещего вида заточенные шипы – шурупы. Я посмотрел внимательно ему в лицо. Он всерьёз собирался биться – один, с этой толпой гоблинов, вооружённых трубами и обрезками арматуры, да ещё с обрезом. Он говорил об этом как о чём-то само собой разумеющемся. В подъезде было прохладней, чем на улице, но жаркий летний день давал о себе знать, – я, после крыши спускаясь бегом, взмок от пота, но лицо Устоса было совершенно сухо, хотя на нём была надета куча амуниции. Все эти камзолы да поддоспешники. Он был собран и деловит. – Во, опять пошли! – Устос опять прицелился из незаряженного арбалета, но на этот раз рожа не исчезла, а над срезом крыши козырька появился ствол обреза... Мы отпрянули в сторону, – грохнул выстрел, картечь хлестнула по краю окна, звякнули остатки стекла в раме, пыль и штукатурка, выбитая выстрелом, повисли в воздухе; свинцовые шарики покатились по ступенькам. Ах, если бы у меня была сейчас моя бинеллька!.. Устос отбросил в сторону бесполезный уже арбалет и схватил алебарду. Мои руки стиснули рукоятку шипастой палицы. Ловко прячась за краем окна, Устос мельком выглянул и снова отпрянул. Перехватил поудобнее древко алебарды. – Пусть ещё раз выстрелит... – это он мне. Главарь гоблинов явно не желал в одиночку штурмовать окно, хоть и с обрезом. Вскарабкавшись на край козырька, он орал своим, чтобы они лезли за ним, не забывая держать под прицелом окно. Над краем козырька показалась ещё пара рож. Устос схватил скатившийся на пол после выстрела шлем и надел его на остриё алебарды. Через секунду он выставил его из-за края окна, – и тут же убрал. В этот момент гоблин выстрелил снова. Заряд выбил клуб пыли из штукатурки стены в глубине лестничной площадки, картечь застучала по ступенькам, меня слегка оглушило. – Ага! – закричал Устос и стряхнул шлем с алебарды. Мгновение – и он перелез через подоконник, оказавшись на площадке козырька. Там уже были главарь гоблинов, тот, что с обрезом, и пара его бойцов. Ещё несколько лезли за ними. Последовала короткая схватка. Чёрт побери, Устос явно умел обращаться с алебардой! Несколько секунд, – и площадка была чиста. Устос чуть не проткнул главаря, но тот успел спрыгнуть. Оставшихся гоблинов Устос смёл с площадки как мусор. Его алебарда разила и пикой, и топором; лезущему с другой стороны он отчётливо врезал в лицо концом древка. Все гоблины получили по ранению, прежде чем спрыгнули или упали с козырька. Взрыв матерщины последовал снизу. Устос быстро перелез обратно в подъезд. – Сейчас перегруппируются – и опять полезут. Их тут не стряхнёшь – числом задавят. Надо будет идти на вылазку. Надо нанести им неприемлемый урон – тогда отстанут! Он поднял с пола шлем, осмотрел его, и, заботливо протерев рукавом, надел. Теперь передо мной стоял вообще полностью экипированный средневековый воин. Вскоре ругательства снизу сменились тишиной и раздался явно голос главаря: – Эй, ты, клоун! Вали оттуда, тебя не тронем! Проваливай! Помолчали. Устос не отвечал. – Ты что, не понял?? Проваливай к себе, я сказал! Тебя не тронем. Иначе... – и последовал длинный перечень того, что они обещали Устосу. Перечень показывал неслабую фантазию и явную склонность к садизму. Устос, выглянув из-за стены, крикнул: – Сейчас уйду, погодите, дайте только чемоданы упакую! Из-под шлема его голос отдавался глухо, как из погреба. Снова внизу загалдели гоблины. – Сейчас пойдут... Ты не лезь! – снова предупредил меня Устос, – Ты не умеешь. Теперь они лезли на козырёк сразу с двух сторон. Сразу по две перекошенных злобой рожи показались с обеих сторон площадки. Устос схватил щит и надел его на левое предплечье. На меня он больше не обращал внимания. Он обнажил свой самурайский меч и положил его на подоконник. Снова схватил алебарду. Миг – и он был уже по ту сторону подоконника, на площадке. Они кинулись на него как стая собак, визжа и замахиваясь арматуринами. Ловко парировав два удара, Устос наотмашь рубанул одного из нападавших по руке, другого мощным толчком древка вообще сбросил с крыши. Последовали ещё несколько замысловатых движений, гопники на мгновение были отброшены от окна, но над срезом крыши виднелись всё новые перекошенные рожи, лезущие, размахивающие железяками... Как в кино! Только сейчас я услышал гремящий во дворе металлический рок. Рукоятка ‘палицы’ в моих руках мгновенно взмокла от пота, в эти мгновения всё решалось. Если гоблины сомнут Устоса... Додумать я не успел, – Устос сам перешёл в наступление, он колол и крушил, лязг металла и сочные удары в мягкое заглушала матершина всё новых лезущих на крышу гоблинов. Видно было, что они отступили, вернее – отпрянули, только на секунды, сейчас они скопом навалятся и длинная алебарда станет только помехой... Как почувствовав это, рыцарь с красным драконом на гербе перехватил алебарду как копьё и метнул её в одного из нападавших... Пронзив пикой ему плечо, алебарда увлекла его вниз. А в руках Устоса уже оказался самурайский меч. Тогда на небольшом пространстве площадки произошло побоище, – остервенелые гоблины кинулись на него, как стая собак на медведя, – и тут же получили мощный отпор. Владеть мечом Устос явно умел не хуже чем алебардой! Это был какой-то вихрь из сверкающей стали, воплей и суеты мешающих друг другу гоблинов. Устос сёк и колол, обрушенные на него удары арматурой наталкивались или на его щит, или парировались мечом, или, не причинив вреда, скользили по доспехам. Удар куском водопроводной трубы был нацелен ему в голову, – но он парировал его, приняв на щит. Взмах меча, – и упала отрубленная кисть руки с зажатой трубой. Пронзительный визг гоблина, сжимающего левой рукой брызжущую кровью культю правой, заложил уши. Справа замахивается арматурой гоблин, – взмах меча наотмашь сносит ему половину лица, арматура звенит, падая под ноги. Удар бейсбольной битой принимает на себя шлем, – и бита соскальзывает, ударяя уже по краю щита, – а короткий укол клинка в живот протыкает гоблина насквозь... Тот пятится назад, пятится – и падает навзничь вниз с площадки. На площадку лезут всё новые, это какая-то жуткая мясорубка, порубленные и поколотые гоблины валятся под ноги. Пронзительные вопли и дикие крики эхом отдаются во дворе. Отступят? Но они как обдолбанные наркотиками, всё лезут и лезут на площадку, в перекошенных харях уже нет вообще ничего человеческого, одно звериное желание убивать. К тому же снизу, из-под козырька подъезда, дико орёт главарь: ‘Вперёд, вперёд, замочите его!!! Бейте!! Бейте!!! Грохну каждого, кто отступит!!!’ С ужасом я слышу сквозь мешанину звуков боя музыку... Это во всю мощь динамиков орёт гоблиновский магнитофон. Гремит ACDC. Я хочу помочь Устосу – но понимаю, что буду только мешать. Если бы у меня был мой обрез!.. Опять они кинулись скопом, – и опять отброшены, один спрыгнул вниз, двое упали с козырька; один, визжа, ползёт к краю, зажимая перерубленное почти напополам бедро; голубые джинсы быстро напитываются кровью. Джинсы – и самурайский средневековый меч... А они всё лезут. Здоровенный детина обрушивает на голову Устоса удар обрезком арматуры, – тот блокирует мечом, отбивает щитом удар другого нападающего, снова удар справа, – Устос опять подставляет меч – и меч ломается с коротким звоном. От ужаса у меня потемнело в глазах. Но ни мгновения задержки, – Устос делает скользящий шаг к верзиле, отбивает в сторону щитом руку с арматуриной, и обломком меча жёстко засаживает тому под подбородок. Тот сгибается, хватаясь за подбородок и шею. Кинувшийся слева гоблин еле успевает пригнуться, когда Устос метнул в него окровавленный обломок меча. Но другой, визжа, сумел вцепиться в щит и рвануть на себя. Устос стряхнул щит с руки, – и гоблин с зажатым в лапах щитом покатился под ноги своим товарищам, мешая им стаей наброситься на того. Мгновение – и Устос выдернул из-за спины клевец. Взмах, – и лезвие топора входит в лоб согнувшегося детины, держащегося за окровавленный подбородок. Тот валится как подкошенный. Теперь Устос без щита и без меча, но обеими руками он сжимает клевец, – помесь боевого топора и острия, бывшее мирное изделие какого-то деревенского кузнеца. Устос сносит им ещё несколько нападающих, их удары скользят по его доспехам, а клевец кромсает тела не хуже меча. Замах гоблина молотком остановлен тычком клевца в лицо, – шаг в сторону, – и остриё топора входит тому в плечо. В это время на площадке грохает выстрел. Устоса отбрасывает в сторону, он падает на шевелящиеся окровавленные тела гоблинов. Тут же поднимается. Левая рука висит как плеть, но в правой по-прежнему зажат клевец. В прорези шлема исступленным огнём горят глаза. Ещё выстрел – и удар картечи сбрасывает рыцаря в изорванном окровавленном белом плаще с крыши... *** Снизу раздаётся вой и рычание, в которых нет ничего человеческого. Всё уже неважно. Абсолютно всё уже не важно! Я перепрыгиваю через подоконник, сжимая в руках устосову шипастую палицу. Но главаря гоблинов с обрезом на площадке уже нет. На площадке, усеянной гоблиновскими железками, густо залитой кровью, валяются только несколько гоблинов. Четверо. Двое без признаков жизни. Верзила с разрубленным лбом. Ещё один, ничком. Один, поджимая залитую кровью руку, пытается слезть с площадки. Он свесился ногами вниз, и пытается нащупать опору. Ещё один надрывно стонет и старается подняться. Я подскакиваю к слезающему гоблину и помогаю ему спуститься, – наотмашь бью его носком в лицо. Он исчезает внизу. Подскакиваю к другому, – и что есть силы бью ему в голову палицей. От удара под палицей отчётливо и противно хрустит. Он молча валится. Падаю на живот, не обращая внимания на кровь и грязь, смотрю вниз. Стая рвёт Устоса. Как изломанная грязно-белая кукла он валяется на тротуаре, а вокруг, мешая друг другу, рыча и визжа, захлёбываясь матерщиной, толпятся гоблины, раненые и невредимые; проталкиваются, стараясь пнуть, ткнуть, ударить Устоса. Мешая друг другу, они топчут его, воя от злости. А над всем этим гремит АСDC… Ещё несколько тел, неподвижных и шевелящихся, разбросаны вокруг на асфальте, – это те, кого Устос в бою сбросил с крыши подъезда. Устос мёртв, это было ясно. Но для меня почему-то было предельно важно, важнее собственной жизни, – не дать этой стае рвать убитого рыцаря. Это было совершенно, предельно ясно, – что я ДОЛЖЕН сделать. Я не думал, что я защищаю свой дом, или что защищаю маму, или этих трусливых свиней, попрятавшихся за железными дверями, трясущихся, ждущих что их зарежут не в первую очередь... Я просто должен был это сделать. Сжав в побелевших руках шипастую палицу, я приготовился изо всех сил прыгнуть в эту свалку, в кучу гоблинов, толпящихся над Устосом. Мозг, вне сознания, чётко рассчитал, что одного я сумею сбить в прыжке ногами, и, наверное, даже покалечить. Если я постараюсь одновременно приложить шипастой палицей в затылок второму, – то это будет уже двое. Главное – точно попасть. И не упасть на тело Устоса. Я отступил и напряг толчковую ногу, готовясь к прыжку... В это время во дворе гулко, хлёстко щёлкнули выстрелы. Я удержался от прыжка в последний миг. От въезда во двор бежали батя с Толиком. В руках у них были пистолеты. *** Победа. Это сладкое слово ‘победа!’ Или ‘спасение’? Но что-то никакой радости. Одна усталость, в голове клубятся обрывки мыслей. Должна же быть радость, нет? Ведь я минуту назад собирался последовать вслед за Устосом. Ублюдки, топтавшие его, побежали врассыпную. Но многие ранены. Они отстают, а некоторые вообще лежат на тротуаре, там, где упали с козырька. Они стонут и вопят о помощи. Но всем не до них. Гоблины, те, что на ногах, побросав свои железки, удирают. Они глухи к крикам раненых. Батя и Толик бегут к подъезду. Приостановившись, Толик дважды стреляет. Тут же, встав на колено и тщательно прицелившись, стреляет батя. Двое удирающих валятся на асфальт. Остальных уже не догнать. Лишь один раненый, приволакивая ногу и скуля от ужаса, пытается скрыться за углом. Толик уже добежал до тела Устоса. Он остановился, и, взведя курок, прицелившись, стреляет. Промах. Но гоблин от страха падает. Тут же пытается встать, – но Толик стреляет вновь. Теперь не убежит. Всё. Все, кто мог убежать – убежали. Толик подбирает с асфальта окровавленный клевец и наотмашь сносит им стоящий на асфальте магнитофон. Тот, кувыркаясь, катится по тротуару, рассыпая осколки. Проклятая ‘Металлика’ замолкает. – Серёжа! Сергей! Ты цел?? – это кричит подбежавший к подъезду батя, в руке у него парабеллум. Он смотрит на меня снизу, я по-прежнему стою на краю козырька. – Да. Да. Цел. Отбросив палицу, неловко начинаю спускаться по нагроможденным гоблинами скамейкам. Неудобно, скамейки скользкие от крови, батя снизу помогает мне. Вижу в распахнутом окне ошалелое лицо мамы. Она тут же исчезает. В окнах торчат головы соседей. Чёрт бы их побрал... Батя шарит по мне глазами, снова: – Ты не ранен?? – Да нет же... – я провожу рукой по груди и животу, смотрю на руку – она вся в крови. – Это не моя... – как-то по киношному прозвучало, – Я там, на козырьке лежал. Там всё в крови. Гоблин, которого я пинком скинул с крыши, так и валяется внизу. Судя по всему, он разбил голову о бордюрный камень. Тихо стонет. – Что здесь произошло?? – это батя. Он заталкивает пистолет за пояс. – Гоблины... – я показываю на валяющиеся по двору тела, – Они напали. Устос нас спас... – я показываю на него. – Это Устос??. Теперь мы около него. В нём не узнать прежнего рыцаря в белом плаще и блестящих латах, – всё изорвано, смято, забрызгано кровью, превратившейся с пылью в кровавую грязь. Его шлем валяется рядом; он погнут, как будто его топтали. Но, видимо, он защитил голову Устоса на какое-то время, – его лицо разбито не сильно. На груди возле шеи всё изорвано и залито кровью. Я падаю около него на колени и поднимаю его голову. С другой стороны на колени опускается батя. – Кажется, он ещё дышит... – не глядя батя, пошарив в поясной сумке, извлекает перевязочный пакет, рвёт обёртку зубами. Я, опомнившись, тоже достаю из кармана носовой платок и прижимаю Устосу к шее, там, где слабеющими толчками идёт кровь. Да, дышит. Или нет? Я наклоняюсь к его лицу, стараясь уловить дыхание, но мешает дикий крик в глубине двора: – Нет, нет, нет, не наааааадооооо!!! – оборвавшийся глухим ударом. Мы с батей синхронно поднимаем головы, – это Толик только что добил не успевшего удрать гоблина. Он с маху бьет его клевцом в голову ещё раз, в лицо; и рысью бежит к следующему, занося топор для удара. Тот, видя его, визжит как свинья, на весь двор, поминая свою маму, братишку, учёбу в колледже и прочую муйню. Ещё один начинает орать. Кто-то надрывно стонет. Но через полминуты везде наступает тишина. Толян, помахивая клевцом, направляется уже шагом к углу дома, где скорчился последний. Устос ещё жив. Теперь видно, как он тяжело дышит. Батя пытается снять с него доспехи, но они погнуты и не снимаются. Я держу его голову на коленях. – Серёжа! Олег! Дверь не открывается! – это мама кричит сквозь решётку подъездной двери. Мы не обращаем на неё внимания. Сколько много крови. Всё вокруг залито кровью. Батя отогнул край кольчуги и лоскуты суконного поддоспешника у Устоса около шеи, – там сплошное кровавое месиво. Батя темнеет лицом. Всё ясно. Батя прикладывает туда марлевый тампон, тут же напитавшийся кровью. Поднимает голову, – мама и ещё несколько тёток, не сумев открыть исковерканную дверь, перелезли на козырёк подъезда, и, шарахаясь от валяющихся там трупов, пытаются неловко спуститься во двор. – Эй, воды принесите! – кричит им батя. Чья-то голова, торчащая над козырьком подъезда, кивает и исчезает. Когда Устосу на лицо полили водой, и батя носовым платком стал её промокать, счищая кровь и грязь, Устос открыл глаза. Вокруг уже толпились несколько женщин, мешая друг другу, протягивая кто чистые тряпки, кто пластиковые бутылки с водой. Взгляд Устоса неподвижно направлен в небо. Кто-то из баб начинает всхлипывать. Внезапно взгляд Устова приобретает осмысленность, становится тревожным, глаза с расширившимися зрачками заметались, шевельнулись губы. – Что. Что? Говори! – батя наклонился ухом к самым его губам. Поднял голову, рявкнул на всхлипывающих баб: – Заткнулись все!! – и снова к Устосу: – Говори. Что? Поднял голову: – Говорит – меч дайте... Дайте, говорит, меч... Я оторвал взгляд от лица Устоса и увидел что его правая рука скребёт пальцами по асфальту, как будто хочет что-то найти и стиснуть. Я метнулся – где??. Потом вспомнил, что меч-то сломан; и обломки валяются где-то на площадке. Батя недоумевающее следил за мной. Я сообразил! Снова упав на колени рядом с Устосом, я выдернул у него из ножен на поясе большой, слегка изогнутый японский боевой нож-вакадзаси, которым он в бою так и не воспользовался, и вложил его рукоять Устосу в ладонь. Как только он почувствовал рукоятку, его пальцы стиснули оружие, и лицо расслабилось. На губах даже появилась слабая улыбка. Снова шевельнулись его губы: -Как?.. Батя, наклоняясь ему к уху: – Мы успели. Вовремя. Почти... – Хорошо... Он перевёл спокойный взгляд на меня и чуть слышно прошептал: – Почему плачешь?.. Я только сейчас понял, что у меня по щекам обильно катятся слёзы. Что у меня буквально всё лицо мокрое от слёз. Я стал вытирать слёзы ладонью, но лишь размазал их с грязью по лицу. Снова шевельнулись губы Устоса, и мы наклонились, чтобы услышать его. Он говорил с большими паузами, всё более слабеющим голосом: – Не надо плакать... Зачем?.. Всё хорошо... Я сделал то, что мог... Я поразил врага... Я защитил... Он помолчал, как будто собираясь с силами, и закончил: – Это был... самый счастливый день моей жизни... Взгляд Устоса устремился куда-то вверх, над моим плечом. Он опять чуть улыбнулся. И закрыл глаза. Батя залитой кровью рукой щупал ему пульс на руке, и на шее. Видно было, что кровь уже не идёт. Осторожно положив голову Устоса, которую он поддерживал, батя встал. Опустив голову, он стал вытирать запачканным кровью платком окровавленные руки, потом бросил его. Тётки вокруг негромко всхлипывали. А я плакал навзрыд. Мама обняла меня за плечи. Я освободился от объятий и встал. Оглянулся. Куда-то туда перед смертью смотрел Устос. В окнах Башни торчали головы любопытствующих соседей. Теперь им ничего не грозило. Пока. А над крышей Башни, как траурный знак, как дым погребального костра, чёрным столбом в безветренное небо поднимался дым от горящих на крыше покрышек. ПОХОРОНЫ На следующее утро начался исход. Повальный. Соседи сваливали одни за другими. Тащили монатки на себе, катили на тележках. За кем-то приехали. Ещё двое смогли завести машины и грузили их битком всякой всячиной. Те, что пешком, шли в ‘Центр Спасения’, который, говорят, открыли в огромном комплексе ‘Мувск – Экспо’, этот самый ближний. Там вода, горячая пища раз в день и защита. Говорят, что ‘Колизей’ охраняют ВВ-шники, что там порядок. Но как на самом деле, рассказать было некому – оттуда никто ещё не вернулся. Кровавое нападение гопников среди бела дня чётко показало, что власти, закона в городе больше нет. Что можно рассчитывать только на себя, или на кого-то сильного и жестокого, кто захочет защитить. Защищать по обязанности, по службе больше не осталось желающих. Накануне мы перенесли мёртвого Устоса в его квартиру. Батя с Толиком с трудом расклинили искорёженную гоблинами входную дверь, и мы отнесли его. На простыне. Так же, на простыне, положили его на сдвинутые обеденный и письменный столы. Постояли в каком-то ступоре. Что делать дальше-то? Потом батя сказал, что завтра отвезём его и похороним на кладбище. Недалеко от нас, в паре кварталов, есть военное кладбище, оно сейчас мемориальное, там не хоронят с Войны. Но мы Устоса похороним там. Надо пару лопат достать, сказал, больших, а то у меня только малая сапёрная. Мама порывалась Устоса обмыть, но батя не разрешил. Сказал, что воинов после боя хоронили как есть – не обмывали, это нормально. И даже, наверное, почётно. Я сказал, что сам Устос наверняка бы не захотел, чтобы с него после смерти снимали его доспехи и хоронили без них. И мама согласилась с нами. Она только тщательно обмыла ему лицо. И он лежал теперь такой – бледный и спокойный. В своей квартире, как в зале рыцарского замка. Оно и похоже было, – у него на стенах были развешаны всякие предметы из рыцарского обихода: части лат, ещё пара щитов с разными гербами, рогатина и несколько копий, двуручный меч; явно сувенирная, с фенечками и завитушками, секира. И большой флаг, или как он там называется. С тем же гербом. Надо было ещё что-то делать с трупами гоблинов и со старухой со стариком, которых первых во дворе гоблины и настигли. Прежде чем старуха смогла вырваться как-то, да в подъезде укрыться. Повезло ещё, что кто был в подъезде, заперлись сразу. Старуха умерла тоже. Ну, с гоблинами просто, – Толян их за ноги всех стащил к мусорке. Получилось одиннадцать трупов. Славно Устос поработал. Двоих только невредимых батя с Толяном подстрелили, остальные добитые были в той или иной степени раненые или убитые Устосом, или расшибшиеся при падении с козырька. Толян их всех добил. А вот ‘главного’, в косухе и с обрезом, среди них не было... Я его хорошо запомнил. Потому я специально сходил к помойке, где под огромной грудой источавших вонь пакетов стояли мусорные контейнеры; а рядом лежали убитые гоблины. Что-то во мне перевернулось. Я смотрел на трупы с полным спокойствием. И главаря среди них не было. Толян за ногу приволок последнего и бросил рядом, когда некая бабка подошла выбросить мусор. У неё и мусорного пакета не было – просто, по старинке, высыпала очистки и обрывки из пластмассового розовенького ведра в зловонную кучу. Посмотрела на покойников, и с осуждением Толику: – Что вы наделали, их бы надо в милицию! Теперь вас посодют! Я увидел, как у Толяна буквально глаза полезли на лоб, он явно хотел сказать что-то, но не нашёлся. А бабка, качая головой, побрела обратно к дому. – Во даёт, а?.. – только и смог сказать он, когда бабка уже отошла. – Плюнь, Толь. Пошли. Нет его здесь. – Нет, во даёт, а?.. – он помолчал, сплюнул на руки и вытер ладони о штаны, – Как говорит Олег, парадигма сменилась – а они этого и не заметили... Бабка уже скрылась в подъезде, когда он, наконец, нашёл адекватный ответ и крикнул ей вслед: – Чё ж ты тогда, старая, милицию-то не вызвала, когда дверь в подъезд ломали? Или вышла бы, да пристыдила фулюганов!.. – но бабка уже не слышала. А Толян ещё долго потом не мог успокоиться и время от времени повторял, вспоминая: – Не, ну даёт старая, а?.. В милицию!.. Посодют!.. За, б..., причинение тяжких телесных честным гражданам!.. Старика со старухой решили похоронить прямо во дворе. Заставлять копать могилу не пришлось, – батя только заикнулся, как несколько мужиков с готовностью вызвались и найти лопаты, и похоронить стариков. Вскоре во дворе уже кипела работа. Стариков занесли к ним в квартиру, и над телами хлопотало несколько женщин и старух. Тогда трупы ещё были в диковинку. Тогда трупы ещё старались прибрать, переодеть... Это, конечно, не касалось гоблинов. Выносящие мусор считали своим долгом прошипеть в их адрес что-нибудь злобное, а то и пнуть безответных покойников. Толик сказал, что, наверное, самое разумное будет их сжечь – прямо на мусорке. Завалить мешками с мусором, облить бензином и сжечь. Батя с ним не согласился, – вони будет на весь микрорайон, и не сгорят они дотла, вонять долго будут. Припахать мужиков из дома – пусть роют ещё одну яму? Потом Толик сказал: – А что мы-то суетимся больше всех? Пусть ОНИ придумывают, что с ними делать. Ты что – в натуре старшим подъезда назначен?.. – Сами они ни на что не способны, – поправил батя, – Ты же видел. Да и последние дни они тут доживают – сейчас разбегутся все, я чувствую. И... Фактически так и есть – старшим назначен. Обстоятельствами. Так что завтра припашем-ка их ещё на одну яму – не развалятся. Но ночью из одиннадцати трупов четверых утащили. Наверное, родственники. Ещё за одним пришла целая делегация рыдающих баб, когда мы утром уже грузили тело Устоса в машину. А кто и как похоронил остальных – мы так и не узнали, да и не стремились. Тело Устоса всю ночь пролежало на столе. Батя достал из запасов две свечи, и поставил по обе стороны его головы. Зажёг. Пришла вся такая испуганная, молчаливая Элеонора. Она всё это дело видела из окна, заперлась за своей тяжеленной сейфовой дверью. Мы дома в молчании поужинали, потом снова пошли к Устосу. Там, при горящих у изголовья Устоса свечах, в полутьме, я со всеми подробностями рассказал произошедшее. Нам не мешали. Никто из соседей не рискнул к нам присоединиться в этот вечер; все были слишком напуганы, и с наступлением темноты сидели по квартирам тихо, как мыши. Я рассказывал, а они сидели на диване и стульях и слушали: батя, Толик, Элеонора и мама. Посреди комнаты на столах лежит тело Устоса, в доспехах... К столу прислонен щит с отметинами от ударов арматуринами. У стены лежит побывавшая в бою устосова алебарда с мазинами крови на металле. Копья на стенах, меч... Свечи бросают отблески на лицо мёртвого Устоса и немного – на стены с развешанным рыцарским оружием. Лица сидящих прячутся в темноте. Какая-то сюрреалистичность от всего этого канала настолько, что в конце я стал сбиваться и, наконец, замолчал. Помолчали. В тишине всё вообще выглядело каким-то фантастичным, как в рыцарском романе: тело... свечи... оружие... Видимо, не одного меня эта обстановка плющила, – первой подала голос мама, и голос её дрожал: – Вам не кажется, что всё это как-то дико? – Что – дико? – Вот это всё. Всё! Какое-то дикое нападение! Эти бандиты с молотками. Костёр на крыше. Вся эта стрельба и убийства. Убийства эти!! – тут она явно метнула взгляд в молчащего Толика. – Сейчас сидим тут как... как в романе в каком-то, при свечах. Дикость! Почему никому дела нет? Почему никто этим не занимается?? Где милиция, скорая помощь, мэрия, КаГеБе, наконец!!. Голос её повышался по мере тирады, как будто разгоняя мрак, и уже казалось было не так зябко в этой не то комнате, не то рыцарской зале. Действительно! Что же это такое?? – Чё ты дурку включаешь? – это Толик. – А ты вообще заткнись!! – вызверилась мама, – Как ты приехал, так всё и началось! – Что началось-то, что?.. – Да всё!.. Убийства эти!.. – Стоп!! – это жёстко вмешался батя, – Ну-ка замолкли все! – Подумай, что и где ты говоришь! – это маме, – Вот лежит человек, который жизнь отдал, чтобы вас защитить, а ты тут какие-то дрязги устраиваешь! Не стыдно?!. Мама наклонилась вперёд, лицом в ладони, и замерла так. Через некоторое время плечи её стали вздрагивать. Скоро она уже рыдала в голос. Мы молчали. Так и не дождавшись сочувствия, среди полного нашего молчания, она, продолжая рыдать, вышла из комнаты и квартиры, пошла к нам домой. Вслед за ней тенью выскользнула Элеонора. Какая-то твёрдая чешуя покрыла мою душу, мне никого сейчас не было жалко. Через приоткрытую входную дверь слышно было, как мама всхлипывает и оступается, идя почти ощупью в тёмном подъезде. – Какого хера он вообще вылез? – после ухода мамы прервал молчание Толик. – Ну, вломились бы они в подъезд. Ну и что? Позапирались бы по квартирам. Двери у всех железные. Если эти отморозки больше часа ломали и так и не сломали входную дверь – фигли они сделали бы с квартирными? А потом, к ночи, они б всё одно рассосались по домам, не в подъезде же им ночевать? А ещё скорее – мы бы подъехали, и повыщелкали бы этих уродов одного за другим. Что они б с арматуринами да с одним обрезом сделали б против двух-то стволов?.. – Не, – возразил батя, – смысл был. И начал, как всегда, раскладывать по полочкам: – Во-первых, могли бы кого и пришибить. Кто вовремя не заперся. Ну ладно, таких остолопов, скажем, нет. Но могли бы ещё до ночи пару дверей вскрыть. Ты что, думаешь, эти двери сложно вскрываются? Да, с входной подъездной они провозились, – так это потому, что снаружи у неё никаких запорных приспособлений, замков не было видно, – а изнутри, – засов. А квартирные двери, с замками... Помнишь, – это обращаясь ко мне, – Мы как-то с Серёгой вынуждены были ломать свой же замок? – заело. Так я с помощью ножовки по металлу, зубила, молотка и пассатижей вскрыл не торопясь за двадцать минут... А если бы торопясь, да не стесняясь поцарапать, да кувалдой и зубилом, – открыл бы за пять минут... Ну, конечно, это один замок. Ну и второй... Не, можно, можно было двери повскрывать. Опять же, Устос ведь не знал, куда и на сколько мы уехали, – ты ведь не говорил ему? – Нет, – я помотал головой, – Я только потом ему сказал, что вам сигнал подал. – А что у нас стволы есть, он и не знал... А что бы без стволов мы с такой кодлой сделали бы, да ещё свой собственный подъезд штурмуя, если б они уже там были... Да, кстати... Теперь весь дом знает, что у нас есть оружие. – Да наплевать, – Толик махнул рукой, – Вряд ли это теперь кого-то волнует. – Вот. Во-вторых, они могли, если б подъезд захватили, неторопясь вскрывать квартиры одну за другой. Куда им торопиться? За неделю все бы и вскрыли. А так... Как, говоришь, он сказал? – батя мотнул головой в сторону Устоса, – ‘Нанести неприемлемый ущерб’? На вылазку? Ну что – всё грамотно и сделал. Занял ключевую точку, куда нападающие вынуждены были залазить по одному, – и... – И дал им просраться! – поддержал Толик. – Вообще молодец! Боец! Уважаю. Чего с ним раньше не контачили? – Да бог его знает... Как-то не воспринимали его серьёзно. Относились как к шуту, – все эти доспехи, ролевые игры... Эльфы какие-то. А оно видишь, как вышло. Каких людей теряем... Даже не приобретя... – Если б его кто из подъезда поддержал... Ну, хоть со стороны. Хоть чем... Я опустил голову. Я понимал, что меня никто не винит, но я чувствовал свою вину, что во время боя я не был рядом с Устосом. Вернее, был, но не сражался. С другой стороны – он сам мне не велел. Да и чем бы я помог? Но я всё равно чувствовал вину. И что обрез свой... потерял, типа. Позволил украсть. Вот так вот – минутная непродуманность поведения, – а в результате товарищ погиб. Ведь точно гоблины бы не полезли на козырёк, если бы оттуда не Устос только алебардой их сбрасывал, а была бы опасность и картечи с обреза получить... Да, моя, моя вина была, конечно... Как будто поняв это, Толик сказал: – Вот, Серёга только поддержал. Сигнал подал, да и вообще – рядом был. Да ещё – как там? Банкой кто-то кинул? – А, да-да! Что, вот так вот, кто-то банкой с вишнёвым вареньем и кинул? – хмыкнул батя. – С компотом. С вишнёвым компотом, – поправил я. – И больше никто?.. Ничем?.. Только смотрели? – Да. – Вот уроды! – выразил своё отношение Толик. – Уроды, да. Парень за всех бился. Но, по большому счёту, тут не столько количество бы помогло, сколько хотя бы какой огнестрел... Один бы обрез! – и можно было бы на козырёк никого не подпустить! Ох и гад же этот... Что Серёгин обрез спёр. Был бы огнестрел – гопники бы не сунулись. Получается, что он, ворюга этот, косвенно виноват и в смерти Устоса. Вот так вот оно и бывает. Ничего особенного, казалось бы, не сделал – а человек погиб. В жизни всё взаимосвязано... Я тоже дурак. Можно было ствол Серёге оставить. – А кто знал? – То-то и оно. Не ожидали такой резвости, да днём, да в центре города. Видать, окончательный каюк городу приходит. – А ты только понял. Помолчали. – Скольких там Устос на козырьке, получается, покоцал? – Около десяти человек, получается. Точнее – девять. Половина побились, грохнувшись с крыши. Лихо он их... Один вообще без руки. – Я видел. Подумать только – руку отсечь. В бою. Мечом! – Да, средневековье какое-то, – наконец высказал общее ощущение Толик, в трепетных бликах свечи оглядывая оружие и снаряжение на стенах. – Да-с, средневековье вернулось, – поддержал его батя, – Собственно, оно, видать, никуда и не уходило. Постоянно было тут, рядом с нами. Как и пещерные люди. Стоило обстоятельствам измениться, – всё и полезло наружу, всё это скрытое внутри зверство. До поры скрываемое. – Парадигма сменилась, – подсказал Толик. – Да. И попёрло, и попёрло... Вот чего они сюда лезли? Что они тут забыли? Ну что, оголодали что ли? Наверняка нет ещё. Сразу стариков забили. Вот зачем? – От доступности зверства. От того, что ничего за это не будет. На войне такое случается. Тогда убивают за просто так, – потому что можно. Потому что за это ничего не будет. Это бывает, крышу рвёт. Это... По себе знаю, – Толик споткнулся на полуфразе и замолк. Ночью меня мучили кошмары. Кто-то тёмный, без лица, замахивался на меня острым, – и я, чувствуя себя чудовищно беззащитным, не мог ни защититься, ни убежать, ни крикнуть. Только просыпался с колотящимся сердцем, весь в поту. Пытался снова уснуть. Какие-то лабиринты, огромные шершавые каменные стены, трепещущий свет факелов, чей-то отдалённый рёв – как в старой игрухе, в Квейке первой версии, которую гоняли с батей уже давно. Ощущение, что вот-вот выскочит кто-то ужасный, и ничего нельзя сделать, и очень, очень хочется сохраниться, но не могу найти нужную опцию... И страх что не успею... Что-то крутилось в черепушке, мелькало, какие-то обрывки, – и опять ощущение, что нужно ‘сохраниться’ после прохождения сложного уровня... И только хочешь мышкой ткнуть, – а оно ускользает, ускользает... И некое потустороннее хихикание – как поддразнивает кто-то: ‘Не сумеешь, не сумеешь!..’ И только под утро вдруг как отпустило, – сохранился, всё. Белый чистый свет, приятная спокойная музыка и ощущение правильно выполненного действия заполнили меня. Ниже этого уровня уже не упасть. Заснул. *** Проснулся, когда батя с Толиком и с мамой уже завтракали. Вышел к ним весь разбитый. Мама подорвалась ко мне щупать лоб, – Горячий! – тут же полезла ставить градусник. Да что там градусник – я и так чувствую, что температура. Озноб так и колотит. – Никуда не поедешь! – вынесла вердикт мама. – Ага. Щаз! Ты решила – я послушался! – скривился я. – Серый, может правда, не поедешь? – осторожно поддержал маму батя, – Ты реально плохо выглядишь. Нам ещё твоей болезни не хватало. – Поеду, – просто, без амбиций и скандалов, но твёрдо сказал я, – Я с Устосом был рядом, когда он бился, но не смог помочь. Хочу быть рядом на похоронах. Ничего со мной не случится. Отлежусь потом. Поеду полюбому. – Его право, – поддержал меня Толик, – Пусть, ага? Мы быстро. – Ладно-ладно, Серёж. Как знаешь. Ты покушай, потом полежи ещё. Мы соберёмся пока, потом позовём тебя. Они вышли из кухни. Я без аппетита поковырял мамину стряпню. В другой комнате, я слышу, Толик вполголоса сказал бате: – Пацан-то... По взрослому говорит. Как мужик. – Да, – откликнулся так же вполголоса батя, – Повзрослел парень. За один день. Главное, чтоб не сломался. Они вышли. Без аппетита позавтракав, я оделся и опять лёг на диван. В голове была пустота. И ощущение как после прохождения в игре на компе тяжёлого уровня, после сохранения. Расслабился. Чуть опять не уснул. Мама звенела посудой на кухне, негромко журчала вода – утром воду ещё давали. Потом пошла зачем-то в ванную, и вскоре оттуда послышался негромкий вскрик. Сон мигом слетел. Я подорвался туда. Она с ужасом смотрела на лежащий на кафельном полу устосов клевец, явно оставленный тут ещё вчера Толиком. Я всмотрелся и понял, что её так взволновало, – весь клевец был устряпан засохшей кровью, к которой прилипли волосы, плюс ещё какие-то крошки, мусор... Всё же Толик свинья. Вот нафига сюда-то тащить?? – У... Убери это!.. – проговорила она, указывая пальцем. – Да ладно, – говорю, – Чё такого. Только взял, – домой зашёл батя. Увидел маму, оценил её взведённое состояние. Вообще говоря, выглядела она ужасно, – наверняка тоже ночь не спала. Её трясло. – Ты понимаешь... Ты понимаешь??.. Ты понимаешь, что надо уходить отсюда? Ты это понимаешь??? – горячечно зачастила она, – Ты понимаешь, что здесь нельзя оставаться?? – Ты – ладно, успокойся. Что случилось-то? Успокойся – примирительно говорит батя, понемногу отжимая меня в коридор. – А ты не понимаешь? Ты не понимаешь?? Что здесь нельзя оставаться??? Нельзя! Ты это понимаешь??? – как заведённая, всё частила она. – Успокойся, говорю, – чуть повысил голос батя, – Разберёмся. Почему нельзя-то? И куда предлагаешь уходить? – он потиху отсемафорил мне выходить из квартиры, и я бочком-бочком выдавился из ванной и из комнаты, но притормозил возле входной двери, чтобы дослушать. Не то чтобы было интересно, но для понимания обстановки надо чувствовать, кто чем дышит. Что-то мне внутри подсказывало, что это будет вскоре самым важным – чувствовать, кто чем дышит... и продолжение я, конечно, подслушал. Батя притворил за мной дверь в комнату. – Уходить! Куда угодно уходить! Здесь нельзя оставаться! – Давай-ка это... Мы вернёмся, и поговорим? Сейчас, я вижу, ты мыслить разумно не способна. – Ты!.. Ты вот мыслить разумно способен?!! – чувствуется, мама реально взвилась, – Тебя послушать, – так ты один самый умный! Непонятно только почему с таким умным мы постоянно в такой жопе! Ого, – подумал я, – давно я не слышал, чтобы мама ругалась такими выражениями... – В какой такой ‘жопе’? – чувствуется, что батя тоже подзавёлся, но себя контролирует, – В чём наша ‘жопа’ отличается от повсеместной жопы? И с какого хрена ты мне претензии выкатываешь?? Ты мне кто теперь – жена?? Нет. Деловой партнёр??.. Ты же вожжи в бизнесе и в стратегическом планировании на будущее на себя взяла! А как ты хотела, – взять только права, и без обязанностей?? Ты рулила семьёй, – да, я устранился! Да, в этом я проявил малодушие, слабость; надо было тебе... Ладно. Ты хотела стать ‘ведущей’, мне предъявляла претензии, что ‘я тебя подавляю’, – так что ты сейчас-то не рулишь? Какие претензии?? Почему ко мне?? Всё что ты сейчас имеешь – есть результат ТВОЕГО руления! – Потому что ты всегда утверждал, что знаешь, ‘что будет’! И что?? Пока я на себе весь бизнес тащила, – чем ты занимался?? – Ооооо!.. – по голосу было слышно, что батя тоже завёлся. Не врезал бы он ей чего доброго. ‘В рамках сменившейся парадигмы’, – мелькнула у меня шальная мысль. Нашла она время выяснять отношения... Все и так сейчас на нервах. Тот же батя вчера, когда она в Башне пряталась, в гоблинов из пистолета палил – у него, небось, тоже стресс?.. Ох, эти женщины... Я вот ещё пацан-пацаном, а на примере этих разборок вижу, что трудное это дело – поиск взаимопонимания... А может, его и нету, не бывает вовсе?.. – ‘...Тащила??’ Я, очевидно, на диване лежал?? А кто меня слушать не хотел, когда я про наиболее вероятные сценарии развития ситуации говорил?? Да, я это предвидел! И если бы было по-моему, – мы бы сейчас не здесь, не в городе бы сидели, не магазины бы окучивали на предмет остатков продуктов – а жили бы в дальней-дальней деревне, со своим хозяйством и такими, чёрт побери, запасами, что происходящее нас бы не касалось вообще! Но, бл..., тебе важнее был этот гламурный, сдыхающий на глазах бизнес, в котором ты была ‘звезда’! ‘Ведущей’ быть хотелось! Как же! – покуситься на святое: акриловый маникюр с рисунком и стразами! Ты... Ага, – подумалось мне, – А ведь что-то подобное я, точно, слышал. Вернее, подслушал. Ну-ну... – ...Ты ничего в бизнесе не делал! Я всё тащила на себе! Вот и занимался бы подготовкой к своим ‘вариантам будущего’, этого вот будущего, такого будущего, чтобы я в своей ванной не находила топор с прилипшими к нему мозгами и волосами!! – Так ты же меня и отстранила ‘от командования’!! Ты, ты распоряжалась финансовыми потоками, чёрт побери! Как я должен был готовиться?? Если ты крепкой обуви всегда предпочитала босоножки со стразами на шпильке, а десятку хороших футболок – гипюровую кофточку-разлетайку за бешеные деньги! Как и что я мог сделать для семьи??! Насильно, что ли?? – Надо было деньги зарабатывать, а не в компьютер свой идиотский пялиться, в свои дебильные ‘выживальщецкие’ сайты! Деньги! Чтобы на всё хватало! А не... – ..А их когда-то ‘на всё’ хватало?!. Тебе напомнить, что когда с деньгами было более-менее свободно, у нас рассматривался вопрос... нет, не покупки дома в деревне, – что вы! В земле акриловыми ногтями копаться! Вопрос ставился о силиконовых сиськах, потому что, видите ли ... – ...Ты замотал уже с этими ногтями акриловыми, что ты их всё поминаешь, тебе что, сказать больше нечего?? И при чём тут силиконовые сиськи?? – При том, что деньгам, сколько бы ни зарабатывались, всегда находилось ‘более разумное применение’, – с твоей точки зрения! А я, ишак, попустительствовал! Да, вот в этом – моя вина!! -Кстати... – он как-то внезапно взял себя в руки и с усилием заставил себя успокоиться и говорить ровно, – Я и подготовился. Насколько мог – в тех условиях, в которые ты меня поставила. Да, для меня, как для мужика, унизительно сознавать, что ты, глупая баба, меня поставила ‘в условия’, – но это факт. Я сделал всё что мог. Если бы я пошёл вообще на твои условия, – как ты хотела: делить квартиру, разбегаться и жить каждому своим умом, – то ты сейчас вообще была бы в полной и безусловной заднице. Так что цени хотя бы то, что имеешь, – и сознавай, что это благодаря мне. Не я, – ты бы сейчас жила бы в ‘отдельной квартире’, – но одна, и не здесь, и вчерашний инцидент с гопниками вполне возможно для тебя стал бы последним! – Всё всегда ‘благодаря тебе’! Благодетель нашёлся! Не бойся, одна бы не осталась! Много о себе думаешь! – А я и не боюсь! После того, как мы с тобой развелись, – ты свободная женщина!.. (Обааа... – подумал я, – Ну нифига себе новости... А я и не знал...) Свободная, самостоятельная женщина, бизнесвумен! С бизнесом и самостоятельным принятием решений! Ведущая, бл..! Батя, судя по всему, двинул к двери, и я отпрыгнул, собираясь принять вид ‘Я не при делах’, но он опять затормозил у двери и продолжил: – Тебя никто здесь не держит. Ты постоянно меня обвиняла что я – негативщик и агрессивное говно, что ‘нужно мыслить позитивно’, – промыли тебе мозги на тренингах личностного роста! Так вот и применяй своё позитивное мышление к текущей ситуации, – насколько оно тебе поможет вместо ствола, тушёнки или того же устосова топора! Мы сейчас уедем, – а у тебя, если что не устраивает, есть время собраться и свалить куда-нибудь в более, на твой взгляд, подходящее место! Где тебе будет хорошо и позитивно. Я тебя не гоню, но и выслушивать больше твою чушь не намерен! Не устраивает – уматывай! (Ого! – подумал я) А если надумаешь всё же дождаться, – запрись в квартире и никому не открывай. Вряд ли они снова нагрянут, – но всё же. Часа за четыре мы обернёмся, а за четыре часа выломать двери по подъезду вряд ли успеют... Ну а если что – начинай интенсивно позитивно мыслить, я уже говорил тебе. Это ж, блин, мощное средство против арматурин и бейсбольных бит! Бог в помощь, свободная раскрепощённая женщина! Тебя тут никто не держит... По второму кругу пошли, что ли?.. – подумалось мне. – Подслушиваем?.. – послышалось сзади. Я обернулся, – Толик. Я молча кивнул. – Долго он ещё?.. Тут дверь в коридор распахнулась, и появился батя; видно, что в психнутом состоянии. Я еле успел отпрыгнуть и сделал вид что только что открыл входную дверь Толику. Впрочем, батя ничего не заметил. Спросил только резко: – Ты уверен, что достаточно сносно себя чувствуешь? Я кивнул, и он тут же переключился на Толика: – Толян, вот нафига, нафига это надо было тащить в квартиру?? – Чё тащить-то? – недоумевающе спросил тот. – Да вот это! – батя взял у меня покрытый засохшей кровью клевец и ткнул чуть не в нос Толику. – А!.. – Толик выглядел смущённым, – Хорошая вещь. Очень удобный. Я его помыть хотел и приватизировать, – а воды не было. Я его там и положил, в ванной,– а потом забыл. – Забыл!.. – передразнил батя, – Как дитё, ей-богу. Забыл он! Ты бы ещё... Оп-па!.. Это что??. Толик что-то прятал за спину, а батя увидел. Теперь Толик с виноватым видом вынул руку из-за спины. Это был обрезок водопроводной трубы, но самое главное, и, надо сказать, противное, – в трубу вцепилась кисть руки; отсечённая по самое запястье кисть руки. И эту трубу, с вцепившейся в неё намертво мёртвой рукой, он и прятал за спиной. – Толян, ну вот нафига?.. – только и смог сказать батя. – Да я ничё... – стал оправдываться тот, – Я только что на козырьке подъезда поднял. Где свалка была. Смотрю – лежит труба, а рука в неё вцепилась, и прочно так, не оторвать! Вот... Принёс показать. Прикольно же!.. – Да прикольно – дальше некуда! – батя от возмущения сплюнул, – Иди вон, Лене покажи, ей тоже наверняка интересно будет. Элеонору ещё порадуй... – Гы! – Толик осклабился, – Идея, ага. Голова у меня кружилась, и я пошёл вниз по лестнице, не дожидаясь, пока они закончат свой срач. Они стали спускаться вслед за мной, продолжая базар: – Ты как пацан, брат! Что ты тут весёлого увидел?! – Ну, просто прикольно. Как в кино – надо же, рука вцепилась в трубу, – не оторвёшь. Вот и принёс вам показать... Тебе. Ну, выкину щас на помойку, чо ты нервничаешь-то? – Толян, ну нифига тут прикольного нет, представь себе. Мало того, что ты топор этот в кровище в ванной бросил, так ещё и этот кусок мёртвого мяса притащил... Ты вообще – нормальный? Что для тебя является ‘прикольным’, – ты соображаешь?? – Да ладно, чё ты... – Вот чё с этим топором собираешься теперь делать? На что он тебе спёрся? – Это не топор, это, как грит Серый, – клевец. Оружие ударно-пробивного действия. – Сам придумал? – Ага. И очень удобный. – Опробовал, да? Видел я. – Ну и чё?? Да, опробовал. И ещё бы опробовал – тебе их жалко, что ли? Очень даже удобный. И не только по черепушкам. К примеру, замки сбивать... – Ты б помыл его, что ли. – Ща об землю. Копать будем – оботрётся. Даже символично, ага. Тело Устоса уже погрузили во внедорожник. Батя с Толяном завернули его в ту простыню, на которой он лежал; да ещё сверху – в тот флаг с гербом, что висел на стене. И ещё привязали тело к двум обломанным копьям, из устосовой же коллекции. Это они хорошо сделали. Символично так. По-рыцарски. Хрен его, конечно, знает, как там по рыцарскому ритуалу положено. Мы ж кроме как в боевичках ничего такого не знаем. Но, думаю, Устосу бы понравилось, как его хоронят. Я поймал себя, что до сих пор думаю об Устосе как о живом. Толик сел за руль, тело Устоса лежало на разложенных сиденьях; мы с батей пристроились сзади. Когда проходили мимо воняющей помойки с грудами мусора, – не той, где лежали трупы гоблинов, а другой, у выезда со двора, – я увидел как Толик положил трубу с отрубленной кистью гоблина. Не выбросил в кучу, – а аккуратно так положил с краю, – чего доброго, в натуре собрался потом показывать Элеоноре. Совсем ёб...ый... Кладбище недалеко. Машин совсем мало, одна-две попались по дороге. Прохожих тоже совсем мало. Обезлюдел город, да. Военное кладбище, – большое, раньше очень ухоженное, теперь всё в опавшей листве и ветках. В центре, еле просматривающаяся за деревьями, – церковь. К ней ведёт асфальтированная дорожка от центральных ворот, – но к ним мы даже не стали приближаться. Батя показал тормознуть с краю, на узкой улочке, с одной стороны ограниченной невысокой, по пояс, каменной оградой кладбища; с другой – старыми пятиэтажками послевоенной постройки. Огляделись. Батя перелез через ограду, чуть походил, и определился: – Тут вот. Свободное место, и – видишь, недалеко могилы солдат, погибших при освобождении Мувска во вторую мировую. Хорошее место. Достойное. Держать в руках настоящее боевое оружие было очень приятно. Это даже не обрез бинелльки, это много круче. Батя показал, как взводится затвор – клином, ‘горбом’ выпирая вверх; как в длинную наклонно расположенную рукоятку вставляется длинный же блестящий магазин с жёлтенькими патрончиками 9Х19. Сходящиеся почти на конус пули, не тупоносые, как жёлуди, пули ПМ. Люгер сидел в руке как влитой. Батя и сказал, что одно из основных достоинств этого пистолета – то, что линия прицеливания, осевая линия ствола находится близко к руке – оттого, мол, и почти нет эффекта подбрасывания при выстреле, – очень точная машинка, говорит... Всё показал, только на прямой вопрос ‘Откуда?..’ ответил туманно ‘Эхо войны...’ Я сидел верхом на ограде с батиным люгером на колене и пас окрестности, усиленно вертя головой по сторонам. Чего стоит безалаберность в вопросах безопасности мы все уже очень чётко уяснили. Батя с Толиком выкопали могилу. Пригодился и устосов клевец – рыхлить землю, как киркой. Когда всё было готово, тело Устоса перенесли через ограду и положили рядом с могилой. Душновато пахло землёй. День обещал быть опять жарким. Впрочем, уже день, – скоро полдень. Постояли над ним. Как бы надо было что-то сказать. Я с надеждой поднял взгляд на батю. Толик тоже уставился на него выжидательно. – Ну что тут сказать, ребята... – с усилием ‘включился в тему’ батя, – Вот ведь как получается... Мало мы его знали. Я даже и имени-то не знаю... Устос и Устос... А, Серый? – Дима. – Да неважно уже. Вот как в жизни бывает. Не ожидали от него, – а он натуральный героизм проявил. Толпу отморозков сдерживал столько времени... Потом сам – в последний и решительный бой! – Мне сказал, чтоб не лез. Ты, типа, не умеешь... – ...В бою проявил себя как боец и герой. Сделал всё что мог. Достойная смерть, если в смерти вообще есть что-то достойное, в чём я лично сомневаюсь... Но перед смертью он сказал, что это лучший день в его жизни. И где-то я его понимаю. Для чего живём?.. Он посмотрел на нас. Я лишь пожал плечами. Толик тоже сделал некое неопределённое телодвижение. – Во многом – чтобы реализовать себя. Вот индусы считают, что если ты в жизни выполнил своё предначертание, – то в следующем своём воплощении займёшь более высокую ступень. Был воином, – станешь... брамином там, или вообще магараджой. Не важно. Важно, что человек реализовал свои потенции. Может вчера, в этом бою, Устос и проявил всё то, ради чего он жил и стремился всю свою жизнь: защищать и сражаться. И, надо сказать, сделал это на пятёрку с плюсом... Что ж... Если есть какое-то последующее воплощение, – то он точно заслужил более высокую ступень; а если есть Валгалла, куда попадают души погибших бойцов, – то он точно будет в ней... Батя помолчал и вполголоса добавил: – Тот кинжал у него из руки так и не вынули, – с оружием в руках умер. С оружием и похороним. Он опять помолчал и ожидающе посмотрел на нас. Я ничего говорить не мог, – меня опять душили слёзы. Толян потоптался и выдавил из себя: – Чё тут скажешь... Жил клоуном, а умер как герой. Аминь, типа... У запасливого предусмотрительного бати нашлись и верёвки, на которых тело опустили в могилу. Кинули по горсти глины и песка на белеющий в глубине белый флаг с красным драконом... Толик стал споро закапывать могилу, меня опять отправили бдить по сторонам; а батя достал из машины гладкую фанерку и фломастер. Вскоре на месте могилы возвышался аккуратный холмик. Батя охлопал его со всех сторон своей малой сапёрной, потом обложил, насколько получилось, срезанным с этого места дёрном. Колышком укрепил в изголовье фанерку, на которой написал: ‘Устос. Рыцарь, боец, защитник. Погиб в бою’ – и дата. У меня опять защипало в носу и на глаза навернулись слёзы. Потом батя принёс из джипа захваченную с собой большую сумку, в которой раньше возили косметическую продукцию в регионы, а в недавнее время – с которой занимались мародёркой. Достал из неё и положил на могилу помятый и поцарапанный щит, с отметинами от ударов; и обломки меча – в бурой, засохшей крови. Постояли. – Вот теперь, вроде как, всё... Единственно... – он вопросительно посмотрел на брата. Тот вынул наган. -Давай ты, я патроны поберегу, – согласно кивнул батя. Толик поднял ствол в небо. Три выстрела щёлкнули как хлопки новогодней петарды. Уже в машине на обратном пути батя спросил меня: – Ты там вообще никого не заметил? – Да было, – отвечаю, – Ну, прохожие. Пару человек за всё время. Из соседнего дома кто-то из-за занавески сёк, – я видел, занавеска двигалась. Я туда пестик показал, – там и успокоились. А так, вообще... – У тебя не было ощущения, что кто-то нас пасёт со стороны кладбища, из-за деревьев? – Да вроде как... Вообще – да! – я поёжился, вспомнив и вправду ощущение чьего-то взгляда из зелёных зарослей. – Место там удобное... Для засады. И вообще, там можно плотно сесть, если с гарнизоном, – местность вся простреливается, если деревья поспиливать, – не отрывая взгляда от дороги, откомментировал Толик. ОСТАЁМСЯ! Когда мы вернулись к дому, процесс бегства жильцов был в разгаре. По лестницам тащили сумки и модные чемоданы на колёсиках. Около подъезда, при распахнутых дверях, грузилась машина; несколько человек навьючивали коробки и тюки на допотопные, видать ещё 90-х годов, двухколёсные ручные тележки. Стояли сумки и баулы, чемоданы. Царила предотъездная суета. Народ почти в полном составе делал ноги. Как всегда оставили машину у въезда во двор и прошли пешком к подъезду. Батя с одобрением покивал суетящимся соседям по подъезду. – Правильно – правильно, ловить тут больше нечего. Раз отбились, – человека потеряли. Другой раз может повернуться совсем плохо... – Сами-то что? Остаётесь?.. – с подозрением отозвалась какая-то тётка. – Остаёмся... Пока – неопределённо ответил батя, и тут же, громко: – Граждане! Послушайте меня! Вот какое дело! Уходите – оставляйте ключи. Мне. Мало ли что может случиться! Воду прорвёт, пожар. Стёкла побьют. Оставляйте! Не обещаю, что беречь ваши апартаменты будем изо всех сил,– но по возможности присмотрим. – Ага, им оставишь, – а оне потом всю квартиру вынесут! – достаточно громко буркнула та же тётка. – Граждане! – делая вид, что не услышал её высказывания, вновь возвысил голос батя, – Если кто хочет, чтоб за его квартирой присмотрели, – оставляйте ключи. Кто не хочет – ваше право. Это ваше имущество, ваши квартиры, и, как вы понимаете, ложиться костьми, чтобы преградить кому-то путь к вашим мебелям мы не станем. Если вы считаете, что запертые замки – достаточно надёжная защита, – это ваш выбор. Я, повторюсь, ничего не гарантирую, но если кто ключи оставит, – обещаю за квартирой присмотреть. Смотрите сами... Это возымело действие. Беглецы стали сбиваться в кучки и усиленно шушукаться, обсуждая. Батя махнул рукой и мы двинулись домой. Дома на меня навалилась дикая усталость, как будто это не батя с Толиком, а я могилу копал на жаре. Я выпил воды и брякнулся на диван. Вокруг меня захлопотала мама, пичкая какими-то таблетками, давая запить, что-то убедительно говоря... Я провалился в дрему. Сквозь дремоту только слышал, как батя несколько раз выходил в прихожую разговаривать с соседями. – Вот ключи, Олег Сергеевич. Это от шестьдесят второй, вы уж пометьте. Вы уж присмотрите пжалста, за квартиркой-та... – От семьдесят первой, Олег Сергеевич. Там ещё цветочки мы на пол в углу составили, вы уж, если будет возможность, поливайте. Мы понимаем обстановку, конечно... – От шестнадцатой, Олег Сергеевич. Вы уж, пожалуйста... Последним припёрся толстый дядька-начальник с шестого этажа. Принёс ключи и стал выговаривать, какая это большая ответственность, – следить за его квартирой... Климат-контроль у него там... Домашний кинотеатр... Вай-Фай аудиосистема... В его важный монолог беспардонно вписался Толик, вышедший в коридор: – А ружья там нет?.. Тогда всё остальное – хлам! А что ты там ценного оставил? Плазму, небось, и пылесос?.. Ясно дело, плазму мы продадим. Вернее сменяем – на десяток яиц. Как думаешь, дадут сейчас за плазму десяток яиц?.. Я думаю – нет. Нахер она кому нужна! Мне аж в комнате слышно было пыхтение соседа-чиновника; я думал, он сейчас заорёт благим матом, но он только тонко и злобно заверещал: – Это из-за вас и напали! Все видели, что вы с братом всё тащите и тащите, – ещё разберутся с вами, что вы тут наворовали! Это из-за вас хулиганы и напали, из-за вас тот парень и погиб! В наступившей грозовой тишине звякнули только ключи, которые мужик обратно схватил с тумбочки. Хлопнула входная дверь, и послышался его удаляющийся по лестнице топот, сопровождающийся возмущённым воркованием, – очевидно, с женой. Батя с Толиком вошли в комнату, где я валялся в полудреме, безуспешно пытаясь заснуть. – Вот паскуда, а? – Ты мог бы и не влезать. Побурчал бы он пять минут, – и уехал бы, собой довольный. – Да ладно, чо, тебе ключи от его хаты надо? Чо, так не вскроем?.. – Вскроем. Если мы собираемся тут обустраиваться как минимум до следующей весны, – то полюбому придётся все квартиры вскрывать. Кстати, если не мы – то другие вскроют. Но зачем нам лишний геморрой? Тебе помолчать трудно было? – Уж больно рожа противная. Ещё предъявы лепить вздумал!.. Козёл! – Куда этот козёл двинулся, ты знаешь? – Куда-куда. На коттедж к каким-нибудь таким же толстым хомякам-чиновникам, будет там тащиться. – А я думаю – вряд ли. Было бы куда – он бы уже давно слинял. Видать, некуда. Да и, судя по всему, не такой уж он важный чиновник. Так, фигня на подхвате. Это тут он надувается, а в своём департаменте, небось, шуршит только так... На ‘подай-принеси’. Вот и ‘не пригласили’ его никуда спасаться, в коттедж со скважиной, генератором, запасом продовольствия и блэкджеком со шлюхами... – А чё, есть такие?.. – сразу насторожился Толик. – Наверняка есть. Но ты стойку-то не делай, это я так – образное выражение... Попёрся наш козёл-чиновник искать доли куда-нибудь в Центр Спасения. И первое, что он там сделает, чтоб проявить лояльность, – сдаст нас с потрохами... – А... Хммм... Да... Это возможно, ога. Но что нам предъявят? Этих упокойников, что у мусорки лежат? Их Устос в основном успокоил, я только точку поставил, чтоб не мучились. – Мало ли... Надо подумать. Вот, собственно, и ключи от квартир пригодятся, – надо из дому-то барахло порастаскивать, устроили тут продсклад... Вечером мама опять зарядила: ‘Надо уезжать!’ Но уже без наездов, – благо, батя ей доступно объяснил, что он её тут не держит. Мама: ‘Надо уходить, надо уходить, надо уходить... Вода плохо идёт, вот-вот отключат... Свет дают на два часа в день... Магазины не работают... Работы нет... Канализация почти не работает... Вонь невыносимая... Опасно, опасно, опасно... Опять придут те бандиты и всех убъют... и всех убъют... и всех...’ – Стоп! – Батя хлопнул ладонью по столу. Говорили они в кухне, Толик по обыкновению куда-то смылся, а я отлёживался на диване в гостиной, в какой-то полусонной одури. – Вот Ира (это она про свою сестру) с семьёй – уже уехали! Все вместе! – Куда? – Не знаю я! Но я знаю, что они – не пропадут! – Ну, счастья им... Что бы им тебя с собой было не взять? – Не твоё дело. Взяли бы – я не просила. – Зря. Что ты предлагаешь? Уходить – куда? – Куда люди уходят? Вот куда уходят?! Вот туда и уходить! – Ты их спросила, куда они уходят? Они ведь не разбежались рассказывать – ‘куда!’ Тем более хитрожопые родственнички твоей сестрёнки. Куда вот уходят? У кого-то есть родственники в деревне. У кого-то есть дачи. У кого-то есть друзья, у которых есть родственники в деревне. И так далее. Кто-то просто тупо прётся в Центр Спасения, быть там бессловесным скотом. Тебя какой вариант устраивает? Есть у тебя домик в деревне? – Есть! Представь себе! И друзья есть, к кому можно уехать! У меня, в отличии от тебя, есть друзья!.. – Рад за тебя. Что у тебя ‘много друзей’. Мне вот не так повезло в жизни. Давай-давай, излагай. Я тебя со вниманием слушаю... – Можно поехать в деревню к родственникам Наташи. – Она тебя звала? – Нет... Но они не откажут, я знаю. – Ты знаешь, или ты так думаешь? Ты с ними говорила? – Можно к родителям Вали... Они же недалеко от Мувска живут, мы у них сколько раз были, они к нам хорошо относятся. – Ты понимаешь, что ‘хорошо относиться’ когда городские приехали в гости, с гостинцами, да водки в гостях попить, – это одно, а ‘на житьё’ – это совсем другое? Ты-с-ними-говорила об этом? Звали тебя? – Я предварительно говорила, Валя сказала, что конечно... – Ах, Валя сказала... Так вот. Слушай, что тебе я скажу. Внимательно слушай. Родственников у нас тут в деревне нет. Друзей с родственниками в деревнях, – тоже нет. Я имею ввиду действительно Друзей, а не коллег по работе и не твоих гламурных подружек ‘чисто на попи... ээээ... поговорить’. ‘Конечно – конечно’ – это не приглашение. Мы нахер никому не нужны там, в деревнях! Но даже это не главное. Ты меня знаешь. Сама говорила – злобное агрессивное говно... – Я не говорила!.. – Говорила. В общем, – замолкни и слушай. Если бы ты раньше поменьше раскрывала свой рот, а побольше слушала, – у нас сейчас было бы куда свалить... А сейчас сиди и слушай. Можно было бы набраться наглости и припереться к кому-нибудь из них, пользуясь тем, что деревенские люди комплексанутые, и с порога отказать им трудно. А потом можно было бы врасти в социум, научиться, ёшкин кот, дома не разуваться, а посуду мыть методом окунания... Картошку там выращивать... Или захватить чей-нибудь сельский неликвид – и обосноваться там. Можно было бы! Но! Два момента. Первый: раньше надо было думать. Спиливать к чертям свои акриловые ногти и... – Что ты прицепился к ногтям?? С тобой невозможно нормально разговаривать! – Рот закрой. Второй момент: мне, как и тебе, сельское хозяйство не нравится! Дитя асфальта, бля! – Сам закрой! Это же временно!! Только временно! А ты посмотри, что здесь творится!.. – Ничего нет более постоянного, чем временное. Это раз. Ты думаешь, правительство выжимает население из городов, чтобы через пару-тройку месяцев объявить: ‘ Возвращайтесь, дорогой электорат! За время вашего отсутствия проведена капитальная ревизия сетей водо-теплоснабжения, запущены на полную мощность ТЭЦ, и вообще – вас дома ждёт полный евроремонт!’ Так, что ли? Не надо себя обманывать, – те, кто сейчас из города уходят, – уходят навсегда! Во всяком случае – на годы. Да, сейчас в городе здОрово похужело. И народ рвёт когти кто куда! Но куда? Одно дело, когда сваливают в загородный особняк с забором по периметру, своим генератором, скважиной, запасом горючки, топлива, провизии и оружия, – это вполне можно понять. Но когда сваливают чисто лишь бы ‘куда-нибудь’, – это от невеликого ума! – У тебя вот ума много!.. – но батя игнорировал её реплику. – Правительство гонит население из городов, чтобы снять с себя вопрос снабжения. Снабжение водой, электричеством, продуктами, защита и всё такое. Это как лошади, выгнанные на вольный выпас – кормитесь сами! Плюс чтобы разобщить возможные организованные выступления. По сёлам-деревням не особенно-то сорганизуешься, батьки Махно сейчас не наблюдается, так же как и конницы-тачанок. А кончился бензин, – а его уже не продают, только лимитировано отпускают госструктурам,– и всё! Население распылено по деревням, копается жопой кверху в земле, перемещаться не может, – неначем. Защищаться, – такая же фигня. Получается стадо, которое кто хочет, тот и стрижёт, и режет. Помолчал. – Здесь, в Башне, один Устос со своими рыцарскими железяками двадцать человек гопников остановил, – а будь у него огнестрел?? А что может сделать деревенский житель, пусть даже с охотничьим ружьём, против банды таких вот отморозков? В избе-то! В сельскую общинность и взаимовыручку я не верю нефига... – Но их там нету, отморозков! В деревне-то! Там спокойно! Откуда там такие уроды возьмутся?? – Откуда? Да из города же! Хренова туча городских менеджеров да дизайнеров, специалистов по жопогрейкам и по анальному массажу расселится по деревням. И что дальше? В сельском хозяйстве они ничего не смыслят, работать на земле не приучены и не будут. Деревенские для них ни разу не авторитет. Дярёвня – и всё тут! Но жрать они хотят как все! Что они будут делать, в деревнях-то?.. Ну, первые две недели, – в охотку жрать картошку под самогонку, с лучком. Потом, во-первых, эта диета наскучит; во-вторых, и картошка чо-то начнёт быстро заканчиваться, а за тяпку браться не с руки... Да понты начнутся, тёрки с местными и между собой. И пошло-поехало! Ты меня послушай, – если государство не возьмётся это всё сорганизовать, да жёстко сорганизовать, – в деревнях такие инциденты пойдут... Что эта свалка на подъездном козырьке детским утренником покажется. И там уже никуда не смоешься. И нигде не отсидишься. А вот типа продразвёрстки – вполне вероятно. И если власть сорганизуется, заделают некие колхозы-совхозы, чисто под ручной труд, – потому что горючки нету, – будет как в Северной Корее, только хуже. Непривычней. Я тебе вот что скажу. Пока ты свои ногти полировала... – он запнулся, – Пока... это... я варианты просчитал. И не хочу я в деревне один от десятка в чистом поле или в избе отмахиваться, и не хочу под старость пахать в поле под надзором автоматчиков. Если предстоит сдохнуть, – то лучше здесь... – А о Сергее ты подумал?? – В первую очередь. Нечего ему в деревне ловить. Жизнь меняется. Как и всегда, основа изменений будет в городах, тут же будет формироваться и будущая власть. В которую со временем и нужно будет интегрироваться. Со временем! Пока же задача до этого дожить. И ещё вот что. Ты тут перечислила: вода, магазины, газ-электричество, канализация, вонь, опасность. Я тебе отвечу. Магазины нам в ближайшее время не понадобятся, – всё вокруг колхозное, всё вокруг моё... – Грабить будешь?.. Я зна-а-а-а-ла! – Не грабить, а БП-шоппить. Экспроприировать невостребованное. У нас уже запас есть, в первую очередь – продуктов питания, – и ещё будет. Газ – да, отключат. Сделаем печку. Как в деревне. Только лучше. А горючего материала в городе на единицу площади больше, чем в дремучем лесу! Свет? А как в деревне? Вот и мы так же. Маленький генератор уже есть, добудем ещё. Заряжать аккумы на вечер, вечером освещаться с аккумов и с батареек. Кроме того – запасы свечей, плюс керосиновая лампа с керосином... Да, представь себе, есть! Да, ты много чего не знала. Канализация? А в деревне тебе тёплый нужник с музыкой и электрополотенцем построят?? Не графья. Гадить в пакеты будем. Вонь? После того, как выпрем из Башни всех засранцев, а, скорее всего, они сами свалят, атмосфера очистится. Почистим подъезд. Нормально всё будет с вонью, вернее – без неё. Со двора много не натянет, Башня обдувается... Насчёт опасности. Я говорил уже. Тут, в Башне, защититься от пары десятков гопников много легче, чем в деревне. В деревне – один выход,– тикать в лес и там отсиживаться пока зондеркоманда погреба чистит да дома жжёт... Изо всего тобой сказанного одно только существенно: вода. Вот без воды действительно... Но, увидев, как Лена приободрилась и хочет вновь что-то сказать, поспешно добавил: – Но и тут что-нибудь придумаем! На край скважину пробурим или колодец выкопаем! – И сколько ты собираешься здесь сидеть, в Башне, на жопе? Пока другие... – Что, что ‘другие?’ Что другие-то? Я ж говорю – сейчас народ потащило по стране, да по всем странам, – в наивной уверенности, что раз здесь похужело, значит в другом месте осталось как прежде либо получшело, осталось только это место найти... Вот и потащились. На историю, блин, опираясь, – когда, случись что, самое выгодное было свалить в эмиграцию. Типа, на добрый Запад, где никогда ничего плохого не случается... Да только облажались они. На этот раз такой финт ушами не пройдёт, – жопа повсеместно настала или настаёт. Где поменьше, где потуже, – но везде. И те, кто вместо того, чтобы на месте обустраиваться, стали из стороны в сторону судорожно метаться, – они всегда для местных кормом и будут. Для местных волков. – Тут волки не водятся... – Водятся. Они везде водятся. Вот только вчера стая наскочила, – но получила адекватный отпор. Всего от одного бойца, заметь! Молчание. Потом снова, просящий мамин голос: – Олежа, вот можно к Саше поехать... У них дом на земле, но в черте города. Лес там рядом... – Многоэтажки... – подхватил батя, – Тоже рядом. Печка есть, а колодца – нет. И жратвы нет. То есть все недостатки деревни вкупе со всеми недостатками города. С таким же успехом могли бы к Элеоноре в коттедж двинуть. Нафиг надо. Я же вроде ясно всё обсказал – для кого я распинался? Впрочем, я тебя не держу... НОЧНОЙ ВИЗИТ Ночью меня что-то разбудило. Проснулся и некоторое время лежал, прислушиваясь. На улице один голос орал ругательства и угрозы. Ну, этим нас не удивишь... Но было что-то странное. Это были не пьяные вопли компании, это орал кто-то один; и орал целенаправленно. Пришлось встать и выйти на балкон. Через приоткрытые створки балконного окна было слышно хорошо, а ближе я не подходил – дураков нет словить пулю. Через некоторое время, когда остатки сна слетели полностью, я понял, – орал тот самый гопник, с обрезом, старший у гоблинов. Тот, что убил Устоса. Он скрывался под деревьями и распинался вовсю. Самое малое, что он нам обещал, – это сжечь Башню дотла, а нас вые.ать черенком от лопаты, отрезать гениталии и нам же скормить, удалить гланды тем же черенком... В общем, парень усиленно напрягал свою фантазию. Через раз у него звучало ‘крысы’: крысиное отродье, крысы поганые, крысы недобитые, крысиные уроды; и даже ‘крысюки подзаборные’. Очевидно, гоблин считал сравнение с крысами очень оскорбительным. Вот уж никогда я к крысам не питал какого-то отвращения... У нас даже жила крыска, давно, ещё до Графа... Сзади скрипнула дверь, неслышно появился батя. Увидел меня, одобрил: – Да, молодец, к окну не подходи, они может этого только и ждут... Постоял, послушал. Так же неслышно появился Толик, с наганом в руке. – Шмальнуть, что ли? Спать реально мешает! Батя отрицательно помотал головой. Появилась и мама. Тоже постояла, послушала. – Это тот самый, с обрезом! – говорит. – Это мы поняли уже, – говорит Батя, – интересно, на сколько его хватит? Ты поглянь, как распинается! И комендантский час ему пофиг... Сейчас, думаю, распалится, – и стрелять по окнам начнёт, если патронов не жалко. Или камнями кидаться... Толян! – А? – Умеешь на звук стрелять? – Чё тут уметь... Но его не разглядишь, а сам обозначишься. Побъёт стёкла... – Во-во, и я этого больше всего опасаюсь... Стёкла нынче дефицит. Особенно стеклопакеты... И так-то побили столько. Вмешалась мама: -Ну сделайте же что-нибудь! Прогоните его! Или он так и будет всю ночь под окном орать? – Как предлагаешь прогнать? – это батя. – Как нибудь! Вы мужики или что?! Батя скривился, в темноте не было видно, но я понял по тону: – Ты всегда удивительно тонко подберёшь слова. И тонко расставишь приоритеты, кому и чем заниматься. Давай-ка мы как-нибудь сами разберёмся. Мама типа фыркнула, что-то буркнула и пошла из комнаты. В дверях остановилась: – Сергей, ты на балкон не выходи! Мне только и оставалось, что вполголоса пробормотать: – И я тоже как-нибудь сам решу... Гоблин уже совсем распалился и чесал почти только матом. Батя: – Давай-ка отсюда переместимся. В квартиру Устоса, там обзор хороший и всё равно стёкла побиты. И это... ПНВ возьми, у нас штуки три быть должно. Мы неслышно и быстро прошелестели по лестичным маршам, перебрались в квартиру Устоса; она так и стояла незапертая. – Толя, ты здесь; я на кухню. Подождём ещё, если выстрелит – бьём по вспышке... – А кто сегодня на дверях? – А никого. Кончились дежурства – некому дежурить, поразбежались все. Я просто дверь запер, и проволокой подмотал. И всё. – Нехорошо... – Да уж. Потом придумаем что-нибудь. Ну, я пошёл. Да!.. Серый, не высовывайся. И у той стены не стой, чтоб под рикошет не попасть. Гоблин ещё долго распинался, обещая нам всяческие кары, и даже кидался камнями в окна, – но не рисковал показываться из-за деревьев. Потому и сам никуда не попал. Толик вполголоса ругался, что тот не появляется из-под деревьев, и его трудно разглядеть в прибор. Что-то это уже стало мне надоедать, я уже подумывал пойти спать, когда в ответ на очередную забористую тираду гоблина с верхних этажей донёсся старушечий дребезжащий голос: – Чтоб ты сдох, чёртов охальник! Как таких ещё земля носит! Чтоб ты провалился сквозь землю вместе со своими архаровцами! Чтоб... Как только донёсся старушечий голос, Толик сразу напрягся, выставил на подоконник наган, взвёл курок и стал весь внимание. – Толян... Толь, дай я в него шмальну! – но он только досадливо дёрнул плечом в чёрной футболке. Наконец дождались. Гоблин не стал вступать в диалог со старухой, а выстрелил на голос. Среди тёмной листвы сверкнула вспышка, грохнул выстрел. Кажется, ещё даже не дзинькнули стёкла в окне, выбитые картечью, как Толик дважды выстрелил по вспышке. Из соседней кухни также грохнул выстрел батиного Люгера. Тишина. Звук осыпающегося по стене дома стекла. Толик на мгновение выглядывает из-за стены и ещё дважды стреляет, – уже наудачу. Тишина. Только слегка звенит в ушах от близких выстрелов. В дверях появляется батя. – Ну что? Попали-непопали, проверять мы сейчас точно не пойдём. Но что мы неодобряем ночью громкой ненормативной лексики под окнами он, я думаю, понял. Пошли спать. Хочется верить, что бабку на этажах он тоже не зацепил... Дадут нам сегодня выспаться??? ПОКВАРТИРНЫЙ ОБХОД Утром разбудил стук в дверь. Кто-то опять из оставшихся соседей по подъезду. Из-за двери: – Олег Сергеевич! Лена! Нам бы выйти... Батя пошёл открывать подъездную дверь, засов которой на ночь наглухо примотал толстой проволокой. Вернулся ворча: – ‘Что за стрельба ночью, что ночью за стрельба...’ Не знаю я, что тут ночью за стрельба, сплю я ночью... Я чо теперь, швейцаром буду здесь работать? И не закрывать дверь нельзя – обязательно кто-нибудь на шармачка заскочит, зае... эээ... замучаешься его потом из подъезда выщимливать... Подумал. – А где Толян? – Ушёл. С час назад. В соседний подъезд, сказал, – отозвалась из кухни мама, – Я так полагаю... – Да чё тут полагать, к Элеоноре таскается, ясно... – вполголоса пробурчал батя. Хлопнула входная дверь. – Ага, вот он. Вот что. Давайте так сделаем: сейчас пройдёмся по подъезду, выясним кто и сколько осталось жильцов. Определимся всё же с графиком дежурства у входной двери, по-новой. Днём и женщина сможет дежурить, ничего сложного своего соседа опознать, да посмотреть, чтоб соседа не под ножом привели. А ночью – или мужики по очереди, или сделаю мину-сигналку. Хотя... Если начнут подъездную дверь ломать – полюбому услышим. Серый, ты лежи, отдыхай пока. Они ушли. В подавляющем большинстве квартир никто на стук не ответил. От почти тридцати квартир ключи уже были у Олега, оставлены на сохранение. Зашли, осмотрелись. Наметили, куда перетащить хабар и как спрятать. Продолжили осмотр. Оказалось, в Башне остались всего-то пять семей, и те также вскоре собираются сматываться. Да, здорово людей подкосил инцидент с гоблинами. В квартире на 12-м этаже дверь после долгих расспросов и разглядывания ‘посетителей’ в глазок, открыла мелкая шустрая бабка. Поминутно поправляя повязанный по-деревенски платок уставилась на вошедших бледно-серыми, выцветшими от времени глазами. – Бабусь, мы войдём? Вы ж нас знаете, мы с 51-й квартиры. – А и входити... – бабка посторонилась и Олег с братом вошли в старушечье обиталище. – А не разувайтися, ничо!.. – замахала она руками на попытку бати снять обувь. Сухонькая бабка, слегка перекособоченно передвигаясь по квартире, напоминала большого серого воробья, опасливого, но в то же время и любопытного. – А вы, знатчицца, старший по подъезду? Или по дому? А не говорите, знаю я вас как зовут, да. И брата вашиго знаю как. А как сейчас с водой будит, а? А это вы стреляли ночью? – засыпала она вопросами. Батя только открыл рот, но она не дала ответить: – А и знаю, что вы. А и хорошо, отогнали фулигана. А у вас стекло есть?.. А свет теперича вечером будит? – Баушка, вы что тут остались? Вам что, податься некуда? Что вас родственники не заберут? – прервал Толик бабкин поток вопросов. – А и некуда мне... Нету у меня тута родственников... – подтягивая ситцевый выцветший платочек, чирикнула бабка. Олег оглядывался. Стандартная старушечья обстановочка. Древний застеклённый комод, битком забитый разнокалиберной стеклянной и фарфоровой цветной посудой. Фаянсовые расписные кошечки, олень и рыбка на вязаной салфеточке. Там же, в комоде, большое пожелтевшее чёрно-белое фото на картоне – эта же бабулька, только в молодости, прислонившаяся головой к серьёзному мужчине в пиджаке и с усами. Рядышком – несколько вполне современных цветных фотографий, на которых улыбаются разновозрастные мужчины и женщины, дети, поодиночке и группами. Несколько почётных грамот в рамках на стене, на зелёненьких выцветших обоях. Облезлый, покоцанный кошкой диван, стол, в углу – трюмо без одной створки, с ворохом опять же всевозможных фарфоровых и стеклянных безделушек, милых старушечьему сердцу. За зеркало трюмо понатыканы открытки с видами природы – всё ‘средняя Россия’: берёзки и озерца, луга и сосны. Старенький корейский телевизор в углу на тумбочке завешен синей бархатной тряпочкой, венчает его пластмассовая сувенирная моделька останкинской телебашни. Половички на полу. Несильный, но застарелый ‘старушечий’ дух. Оказалось, у Ольги Ивановны, как назвалась старушка, родственники все далеко, и связь с ними давно потеряна. Звонить по телефону с бабкиной пенсии ей было дорого, а письма с некоторых пор перестали доходить. Понятно, что интернет старухе был неведом. Бабка жила тут одна, единственному сыну, что изредка звонил из маленького городка с Урала, настрого запретила и думать о том, чтобы забрать её отсюда. – Живут оне с невесткой не весть как... Куда я ишо буду под ногами мешацца. – Вот вопрос... – огорчился Толик, – Чо вот с вами теперь делать? – Баушка... – подключился батя, – Мы не вмешиваемся в ваши личные дела, но находиться вам тут, одной, положительно невозможно! Может вас в ‘Центр Спасения’ препроводить? Там за вами присмотрят... – Ишо чего! – бабка замахала руками, – Ты, милок, не городи таки глупости! Ишо мне под конец жизни в богадельне не хватало койку занимать! Сама я. Ни у кого ничо не прошу. Скока бог даст, стока ешо и протяну. Сама себя обихаживаю. – Ну не знаю... – почесал Олег в затылке и переглянулся с братом, – Как вы жить тут будите-то... – А и знать ничо не надо! – подхватила бабка, – Сама я всё. Ни у кого ничего не прошу. – Не, я понимаю, конечно... – Олег был в сомнении, Толик тоже недоуменно пожимал плечами, – бабка своей шустростью и уютной воркотнёй вызывала симпатию, но резко не вписывалась в концепцию ‘укреплённой башни-замка на территории, окружённой варварами’. По голосу они узнали ту старуху, что ночью вмешалась в ‘монолог’ гоблина и ‘вызвала огонь на себя’. – Мы ж не сможем вам помогать... Что кушать будете? Опять же вода... Пищу готовить... Тут бабка ни слова не говоря цопнула Олега, в котором она признала старшего, сухонькой воробьиной лапкой за рукав, и повела на кухню. Рядом с газовой плитой на приставном столике стояла маленькая двухкомфорочная газовая плитка; рядом, под цветастым платком, образующим драпировку на резинке, большой газовый баллон. Ещё один такой же баллон просматривался под простынёй в углу. У Олега поднялась бровь... А бабулька уже тащила его за рукав в кладовку. – Только ить... Света там нету. Чичас я свечку запалю... – Не надо, бабушка, мы так – батя достал фонарик и осветил старухины закрома. В так называемой ‘тёщиной комнате’, глухом, довольно обширном закутке-кладовке, на полках до потолка располагалось бабкино богатство: пакеты с мукой и вермишелью, с сахаром и солью, трёхлитровые банки с различными крупами, виднелись синенькие банки со сгущёнкой, рядами стояли стеклянные банки с домашней консервацией: огурцы, огурцы-помидоры, кабачки, перец, квашеная капуста, компоты... Компоты. Компоты! Бесцельно мотавшийся по бабкиным закромам луч фонарика пробежал по ряду банок с компотами, осветил ещё какие-то коробки и пакеты на полках, – и вновь вернулся к компотам. Оп-па... Вишнёвый. Вишнёвый компот... В голове тут же всплыла огромная клякса тёмно-красной душистой жидкости на асфальте рядом с телом умирающего Устоса, осколки банки и россыпь компотной вишни... Олег толкнул локтём брата и вновь посветил на ряд банок с компотами. – Да заметил я... – вполголоса отозвался тот. Они оба повернулись и посмотрели на сухонькую старушку-воробушка уже с новым выражением. – Ольга Ивановна, а это у вас что?..– посветил Олег на три здоровенных, по грудь взрослого мужчины, белых полипропиленовых тканых мешка, набитых чем-то. – А сухари, милок, – отозвалась бабулька, – Сухари. Я ить исчо Войну помню. Чо не доем – на окно, на подоконник. Высушу, потом в духовке обжарю – и в мешок. Вот и набралось. Не выбрасывать же – хлеб-та?.. Скотины нету, да и не дело это – скотину хлебом кормить... – А вода? Вода, бабушка? А ну как отключат воду совсем?? – вмешался Толик. Бабулька тут же переключила внимание и на него, цопнула его за рукав и повела в другую комнату, служившую старушке спальней. Там, под старинной металлической решётчатой кроватью ‘с шишечками’, исключительно аккуратно заправленной синим покрывалом и увенчанной горкой подушек под кружевной накидкой, показала шеренги пластиковых пятилитровых баклажек с водой, – все помятые, разноцветные и разномастные, но все по горлышко заполнены водой. – Вот! – наивно похвасталась старушка, – И в ванной-та есчо два раза по столька! По всей стене. И не протухнет! Я, когда воду-та набираю, туда серебряный освячёный крестик на серебряной жа цепочке опускаю. На полчаса. И не тухнет – хоть год будет стоять, хоть два! Потому как – освячоный крестик-та! – Угу, – буркнул под нос Олег, переглянувшись опять с Толиком, – И ещё потому что хлорированная, и ионы серебра работают как природный антисептик. А так – конечно, за счёт святости... – Ну?.. – вопросила Ольга Ивановна, когда осмотр закончился, – Убедилися? Воды я немного пью, я всё больше её на кашки расходую. Газа у меня на два года хватит... – Зима... – заикнулся было Толик. Бабкины запасы произвели на него впечатление. – А чё зима, милок? Батареи топить не будуть? Знамо дело, – не будуть. А я вот тута, на кухне, утеплюся, укутаюся, и перезимую. От печки всё одно тепло-та будит. А квартера – ну чтож квартера... Выстынет. А на кухне мы с Пушинкой перезимуем. А там видно будет. Тут только заметили чисто белую аккуратную кошечку, внимательно наблюдающую за перемещениями гостей с подушечки, лежащей на стуле, в углу спальни. – Кыс-кыс... – заискивающе обратился к ней Толик, но та только перевела на него серьёзный взгляд огромных зелёных буркал. – Утеплюся, утеплюся... – продолжала поучать старушка, – У меня всё заготовлено. Газетой – и на мыле. Полосками. Штоп не дуло. А сначала – все щелочки заткнуть ватой. А потом газеткой на мыле проклеить. Оно потом хорошо по весне отдираицца, не то что энти... Скотчи энти... – Да вы, Ольга Иванна, бывалый выживальщик! – не смог сдержать восхищения обстоятельностью бабки Олег, – Все бы так были предусмотрительны, – не было бы этого бардака! – Так ить, милок... Жить прожить... – зашуршала польщённая старушка, – А стёкл у вас нету?.. – Сейчас посмотрим, – кивнул Олег, – Это, значит, в ваше окно этот... – Паразит! – подсказала старушка, – Вот, разбил стекло! Она отдёрнула пожелтевшую от старости тюлевую занавесочку на окне, и стало видно створку окна без стекла, и щербины от картечи на стене возле. Толик выглянул, обозрел двор, подсохшую кляксу компота под окном на асфальте. Оценил открывшуюся перспективу. – Ольга Ивановна! – уже выходя из квартиры, на прощанье говорил Олег, – Стекло мы вам вставим, нет вопроса. На будущее, к вам пожелание – не вмешивайтесь вы в эти разборки. Всё что надо – мы сами решим. А вы живите спокойно. Если что надо – обращайтесь. Где мы – вы знаете. Кстати, насчёт освещения... Понял-понял! Действительно, как я не подумал, чтоб вы, да с вашей предусмотрительностью и деловым подходом, да не предусмотрели такую очевидную вещь... Расстались со старушкой уже совсем друзьями. Поднимаясь на следующий этаж, посовещались. – Бабка-то... Единственный пока, пожалуй, тут ценный кадр в доме, – заметил Олег. – А то! – согласился Толик, – И обзор из её окна отменный. Для НП – самое то. – Надо её задействовать! – решил батя, – А что!.. Бабка всё одно дома сидит, – пусть пасёт окрестности. Я уже придумал. Проведём ей провод, установим звонок и телефонную связь между квартирами. Ничего сложного. Чуть что – сигнал. Будет у нас часовой на НП! – он довольно захохотал. – Стереотрубу ей выдадим! – подхватил Толик, – На довольствие определим! – Да она сама, со своими запасами, может нас на довольствие взять! – заметил Олег. – Эт-то точно! Когда закончили уже обход подъезда, снизу прибежал запыхавшийся Сергей. – Скорей!.. Там... – Опять гопники?? – Олег с Толиком схватились за стволы. – Не...Но как бы не хуже!.. ВИЗИТ ‘ПРЕДСТАВИТЕЛЯ ВЛАСТИ’ Во дворе припарковался белый Опель. Теперь возле него стояли и препирались четверо мужчин. Судя по их жестикуляции, они явно были в противоречиях. По тому, как они выглядели, и Олег, и Толик сразу поняли, что тревога Сергея была обоснованна. Старшим, очевидно, был толстый дядька лет пятидесяти, одетый в мятые светлые брюки, светлую же рубашку с короткими рукавами и тёмный галстук. Галстук по нынешнему времени явно должен был символизировать представителя Власти, вроде как сюртук с галунами у вельможи восемнадцатого века. В руках он держал тощенький рыжий кожаный портфель, которым бурно размахивал в процессе препирательств с собеседниками. Собеседниками и оппонентами же его были трое – один явно шофер, помятый дядька средних лет; и два субъекта в разномастной полицейской форме, каждый с АКСУ. На одном были форменные полицейские брюки и форменная рубашка, – но вместо кителя совершенно гражданский серенький жилет, карманы которого оттопыривались парой запасных рожков. Второй, рослый – в чёрной омоновской форме, и даже в чёрной же разгрузке, но без головного убора и в коричневых кожаных сандалиях. Клоуны... Но эти клоуны явно были представителями власти... Суть их препирательств, судя по бурной жестикуляции, стала ясна: чиновник хотел пройти в дом и требовал, чтобы его сопровождали автоматчики; водитель же отказывался оставаться один в машине, на столь опасной теперь улице. На предложения тоже идти в дом он резонно отвечал, что за машину он отвечает, а угнать, разобрать и вообще поломать сейчас могут за минуты. Он настаивал, чтобы как минимум один автоматчик оставался с ним в машине; чиновник же требовал, чтобы оба шли с ним. Полицейские же были в сомнениях – их не прельщала идея оставаться на улице, но и идти в казавшийся опасным дом, как будто вымерший, с отметинами картечи на фасаде и выбитыми стёклами, бурыми, явно кровавыми мазинами на стене возле подъезда и огромной чёрно-бурой кляксой не пойми чего напротив, – им тоже не хотелось... Но служба есть служба, и вскоре они разделились, – ‘омоновец’ пошёл с чиновником к подъезду, второй полицейский и водитель остались около машины. Подойдя к запертой металлической двери подъезда, несущей на себе явные следы попытки взлома, чиновник, стараясь казаться уверенным, по-хозяйски громко постучал. Ему никто не ответил. Он постучал вновь и вновь, затем, потеряв терпение, стал стучать в дверь ногами. ‘Омоновец’ же, стараясь не светиться напротив забранного погнутой теперь решёткой окошка в двери, довольно нервно озирал окрестности. Когда чиновник был готов уже плюнуть, и, честно говоря, с некоторым чувством облегчения, вернуться к ожидавшей его машине, дверь подъезда всё же дрогнула, с явным усилием был изнутри провёрнут засов, и дверь отворил седой мужчина лет пятидесяти, сутулый, одетый в мятые матерчатые бежевые спортивные брюки, длинную летнюю, с короткими рукавами балахонистую синюю рубашку навыпуск, и в домашних шлёпанцах. Седые волосы его были всклокочены. Сквозь очки смотрели добрые и немного испуганные карие с жёлтыми прожилками глаза. С полностью седой шевелюрой контрастировали чёрные, без единого седого волоска, брови. – Вы извините... Мы не сразу услышали... Сейчас я открою, тут заедает, дверь-то нам как помяли бандиты-то... Чиновник тут же принял вид весьма значительный, а напрягшийся было ‘омоновец’, увидев явно гражданского и неопасного лоха, расслабился и убрал руку с автомата. – Здравствуйте. Меня зовут Михаил Юрьевич Орлов, я заместитель начальника отдела по комплектации и обеспечению безопасности жилья в чрезвычайном правительстве. – отрекомендовался чиновник, – Нам необходимо переговорить со старшим дома, и вообще с участниками позавчерашних событий. – А... Ну да... Я так и подумал сразу... Конечно же, конечно же... Хорошо что вы приехали... Это ж такой ужас был, такой ужас... – зачастил открывший дверь мужик, – вы проходите, проходите скорей, на улице сейчас небезопасно... Он посторонился, пропуская ‘гостей’, и тут же вновь начал запирать за вошедшими дверь, продолжая безостановочно и нервно болтать: – Это ж хорошо, это ж очень хорошо, что вы приехали! Это ж значит, что власть в городе никуда не делась; она значит, есть, власть-та, и меры примет... – Где мне видеть старшего по дому??.. – прерывая его, вопросил Михаил Юрьевич Орлов, ‘заместитель начальника отдела по комплектации жилья в чрезвычайном правительстве’. – А пойдёмте к нам, со мной и говорите; я, можно сказать, старший по подъезду... то есть по дому теперь... Проходите вы, проходите, сейчас всё вам расскажу, про ужас этот; пойдёмте наверх, на третьем этаже наша квартира... – опять зачастил седой очкастый мужик. Брезгливо перешагивая через отвратного вида наскоро всухую затёртую лужу чёрной запёкшейся крови на площадке первого этажа, чиновник в сопровождении автоматчика проследовал в квартиру. В квартире мужик-очкарик представился: Олег Сергеевич, инженер по ремонту автоматизированных систем некоего ООО с труднопроизносимым названием. – А это моя супруга Лена, Елена Николаевна, она предприниматель... Да... Можно сейчас сказать – бывший предприниматель, да. Занималась косметикой. И парфюмерией. Я ей помогал по мере сил, пока... Ну, пока это вот всё не произошло... Мужик нервно потирал руки и несколько искательно заглядывал в лицо чиновника. Расположившись в кресле в зале-гостиной, чиновник раскрыл рыжий портфель и извлёк оттуда большой представительного вида блокнот в кожаной же дутой обложке, с тиснением некой конференции; раскрыл его, приготовил паркер и обратился к устроившимся поодаль на диване: – Итак, Олег Сергеевич и Елена Николаевна, до нас, то есть до Администрации города, дошли сведения о происходящих тут событиях. О произошедших тут трагических событиях. Я, как представитель Администрации, хотел бы услышать вашу версию произошедшего. И он со значением посмотрел на облокотившегося на косяк двери у входа в комнату ‘омоновца’, проигнорировавшего предложение присесть. – Да, кстати, – вдруг спохватился он, – кто проживает ещё в квартире? – Мы вот... сын наш, Сергей – он в другой комнате, неважно себя чувствует после всех этих ужасов... И всё. Чиновник мотнул головой, и ‘омоновец’ нехотя отлепился от дверного косяка и двинул проверять. Через минуту он вернулся, и, встретившись с вопросительным взглядом шефа, кивнул. Тот, успокоенно откинулся на спинку кресла и обратился: – Итак. Что же здесь происходило?.. Поминутно поправляя сам себя, перескакивая с эпизода на эпизод, вставляя уточнения и эпитеты, сопровождаемые поддакиванием жены, мужик, нервно комкая в руках носовой платок, рассказал о происшедшем: Как он позавчера с братом (‘– Он тут тоже живёт, в этом доме, но в другом подъезде; его сейчас нету, он с утра и на весь день на рынке сегодня, что-то разгружает, подработка, да, подработка...’) отправились искать работу в городе. Как в их отсутствие на соседей, мужа и жену, стариков уже, во дворе напала банда каких-то отморозков. Как старика до смерти забили во дворе, а старуха-жена сумела вырваться и укрыться в подъезде. – Вы на первом этаже у входа кровь видели же на полу?.. Вот! Это же её кровь – она там лежала! Да! Так вот, на полу и лежала она! И не только кровь там, но и мозг! Вы не поверите – и мозг тоже! Это ужасно!!.. Они ей голову разбили! Как потом эти отморозки-хулиганы стали ломать входную дверь, но не смогли сломать. – Вы ж видели дверь-то – вся изодрана! Они молотками и арматурой её долбили, но не сломали, слава богу! Хорошая дверь, мы всем подъездом на неё скидывались! Как потом они подтащили дворовые скамейки к подъезду (‘– Вы ведь видели их возле входа, видели ведь, там две скамейки так и валяются! Да. Вот эти самые скамейки’) и стали лезть на козырёк подъезда, чтобы попасть внутрь дома. – Они бы всех поубивали, в этом никаких сомнений нет! Однозначно бы всех поубивали! Все так это и восприняли! И спрятались по квартирам. Мы? Нет, мы не спрятались, нас не было с братом, да. Это я со слов соседей рассказываю! Они так и кричали: всех, дескать, поубиваем!.. Дальше он рассказывал, как на счастье подъезда нашёлся смелый парень, – зовут, вернее, звали его Дима, с шестого этажа, он занимался историческим фехтованием. Да-да, этим самым – Толкиены, гоблины и орки, они самые. У него был рыцарский доспех и холодное оружие, самодельное. Это, как его... Алебарда, да. Меч ещё. Сувенирный. Китайский. Или японский. Как он сначала отстреливался от хулиганов из арбалета. – Вы не поверите, уважаемый Михаил Юрьевич, из обычного спортивного арбалета! Отстреливался долгое время! И даже в кого-то попал! Где арбалет? А у него дома, так и лежит, да. Вы посмотрите сами. Там и лежит! Без стрел! Как потом хулиганы стали стрелять в окна из обреза: – Вы же видели, Михаил Юрьевич, сколько стёкол побили, ужас! Хорошо хоть ни в кого не попали, да. Сначала не попали. Как потом они стали лезть на козырёк подъезда и Устос... то есть Дима, дал им сражение, и многих из них поубивал. – Да-да, представьте себе, Михаил Юрьевич, сражался с ними как древний воин! Проявил, как говорится, геройство и мужество! Один. Да, совсем один! Только одна бабушка, она на двенадцатом этаже живёт, и сейчас дома, бросила в хулиганов трёхлитровую банку с компотом. Вы же видели – такая засохшая лужа во дворе – вот от этого компота. Но не попала, да. А жаль. Да. Им бы по головам этим компотом. Да. Далее он рассказал, как вовремя вернулся с братом Анатолием из города, и застал как раз как хулиганы, получив отпор от Димы, разбегались. То есть те, кто ещё мог убегать, разбегались. А многих Дима-рыцарь так насмерть и зарубил. Конечно же, защищаясь, так сказать, в порядке разрешённой и необходимой обороны. Да. Да ещё падали они с козырька подъезда, и поразбивались об асфальт. – И их, дорогой Михаил Юрьевич, нисколько не жалко! Это же не люди! Это отморозки! Почему власть с ними ничего не делает?? Ведь так жить невозможно! Это же что делается... А?.. Что дальше? А дальше Хулиганы стали разбегаться... – Ага! – Михаил Юрьевич привстал и наставил на повествовавшего мужика обличающий перст, – А вот с этого места подробнее! Почему они стали разбегаться?? – Они стали разбегаться, потому что Дима их порубил своим мечом... – развёл руками Олег Сергеевич, – И ещё потому, что они увидели бегущих на выручку нас... Нас с братом: меня и Анатолия. – Вот! – опять поднял указующий перст чиновник и со значением взглянул на омоновца, – Есть сведения, что вы с братом были вооружены! Вооружены огнестрельным оружием – пистолетами! Вы представляете последствия?? – он ‘пронзительным взглядом’ обличающее впился (как ему казалось) в лицо рассказчика. – А... Пистолеты... – как будто только сейчас вспомнил мужик, – Пистолеты... Ну, это преувеличение, хотя от испуга, конечно же, могли принять и за пистолеты. Это да... Собственно... Я вам сейчас покажу... Он привстал, и, заставив насторожится и чиновника, и охранника, непроизвольно положившего руку на автомат, взял с маленького столика, стоящего рядом с диваном, нечто тяжёлое и железное, лежавшее там под раскрытой книгой. Омоновец ‘сделал стойку’, приготовившись снимать автомат с предохранителя, но мужик просто протянул предмет чиновнику. Тот недоверчиво взял его и повертел в руках. – Пистолет... Ну так что? – недоуменно сказал тот и вопросительно взглянул на охранника. – Пистолет-пистолет! – тут же подтвердил Олег, – Только пневматический. К тому же поломанный. К нему давно уже ни шариков, ни баллончиков нет, и прокладки все поизносились. Так... Пугач. Но с собой я всегда ношу – именно как пугач. И у Анатолия точно такой же. Вот мы и бежали к хулиганам, размахивая этими вот железяками, и кричали что было силы, – они и испугались. Я, конечно, понимаю, что это было опрометчиво с нашей стороны, – но что делать? Он беспомощно-растерянно взглянул сквозь очки в лицо чиновнику. – Это была хоть какая-то надежда напугать... Они и напугались, хотя у них был обрез. И разбежались, хотя, конечно же, это заслуга не наша, а Эдика... То есть Димы, который с ними сражался, и, собственно, их победил... Вот только сам погиб... Застрелили его... Мужик чуть не всхлипнул на этих словах, и, достав из кармана носовой платок, стал промокать покрасневшие глаза под очками. – Ммммдаааа... Ситуация... – растерянно сказал чиновник, и, ещё раз повертев пневматический ‘Макаров’, он же МР-654, в руках, повертев упорный винт на рукоятке, протянул его омоновцу. Тот взял его, мельком взглянул в ствол, выщелкнул обойму и, обнаружив там использованный блестящий баллончик вместо патронов, пренебрежительно бросил его на диван. – Вот так и живём... – уныло сказал мужик, – Не знаем когда нас убьют... Этот раз Дима дом оборонил... А другой раз кто? Они ведь другой раз игрушечного пистолета могут и не испугаться... Власть-то куда смотрит, а? Администрация?? Ведь мало того, что кушать нечего, магазины все закрыты, предприятия не работают, – так ещё и это... насилие, значит, уличное... Это же ужасно! – перешёл в наступление мужик. – Это что творится-то?? Ведь посреди белого дня банда отморозков нападает на жителей – а никому и дела нет! Не дозвониться! Телефоны не работают... – Это временно, – вставил чиновник. – ... Мобильная связь не работает... Ведь нас тут поубивать всех могли!.. Если бы не Дима, который геройски всех спас и за это заплатил своей жизнью! – мужик, ссутулившись, опять стал промокать глаза платком, плечи его задрожали. Жена, всё это время молча сидевшая рядом на диване, и выражение лица которой по мере этой интермедии непроизвольно становилось всё более скептическим, опомнилась, встала. – Я вам чай приготовлю, хотите? С печеньем. – Да-да, дорогая, сделай людям чай! – подхватил Олег, – Ведь вы хотите чай? У нас ещё есть. И печенье тоже, но уже совсем мало... Остатки... Чиновник помолчал, взял с дивана пистолет, недоумённо покрутил его в руках... Потом спохватился: – Ах, чай... Ну что вы... Ну, если только чай. Печенья не надо. Будем вам благодарны. И вновь обратился к рассказчику: – А вот бывшие ваши соседи утверждают, что вы и стреляли в бандитов! Как так? Они утверждают, что у вас и у брата есть боевое оружие! – Лгут, Михаил Юрьевич! Лгут! Из личной неприязни, так сказать! – заверил мужик, – Вы ж видите – из чего тут стрелять! Да они, соседи, и видеть-то ничего не могли – все попрятались, когда бандиты стали стрелять по окнам. Никто не показывался! Одна только отважная старушка швырнула в бандитов банкой с компотом! Да вы с ней сами сейчас и переговорите. Она на двенадцатом этаже живёт, Ольга Ивановна. А выстрелы, конечно же, были. Не отрицаю. Стреляли бандиты. В Диму. Да, в Диму. И в окна. – Да, но они утверждают... – начал было Михаил Юрьевич, но тут же и махнул рукой, – А ну их к чёрту! Я, честно говоря, что-то подобное и ожидал. Столько уже насмотрелся за это время! Врут, постоянно и непрерывно врут – лишь бы Администрацию подёргать! Лишь бы занятых людей дёргать на выезды. Петарда где-нибудь выстрелит, или пугач, – всё, кричат, ‘перестрелка в районе’, десятки убитых! Чёрт бы их всех побрал! Как будто нам и без них нечем заняться! Внутренне определившись с сутью произошедшего, чиновник как будто обмяк, расслабился. Ничего, оказывается, особо страшного. Напали хулиганы, жильцы отбились – только-то и делов! Глаза его перестали настороженно зыркать на собеседника и бегать по сторонам. Омоновец тоже расслабился, и перебросил на ремне автомат с бока за спину. Через пару минут уже все вчетвером: чиновник, омоновец и хозяин квартиры с хозяйкой, пили чай на кухне. С печеньем. Олег всё расспрашивал Михаила Юрьевича о происходящем, а тот, не скрывая важности своей персоны, отвечал. Чаще всего уклончиво. Поведал, что Центры Спасения переполнены. Что сейчас туда стараются никого новых не брать, хотя желающих туда попасть становится всё больше: люди предвидят наступление осени, а затем зимы; а там обеспечивается горячее котловое питание, есть постоянно вода, душ, электричество... Чтобы занять находящихся там организовано небольшое швейное производство, а также некие ‘кружки по интересам’. Что это такое, Михаил Юрьевич уточнять не стал. Что там тесно, что вновь прибывающие люди в Центре ‘Мувск – Колизей’ располагаются уже не в подсобных помещениях, а прямо на арене и трибунах. Что постоянно вспыхивают ссоры в очередях за пищей. Потому там действуют очень жёсткие меры внутреннего распорядка, работает внутренняя полиция. Пока удаётся поддерживать порядок. Иметь при себе любого вида оружие, или предметы, которые можно применить как оружие, в Центрах строго запрещено; изымается всё, включая перочинные ножики или напильники. Существует строгая система наказаний, не подпадающая под действие УК, – всё, чтобы сдержать анархию и укрепить внутренний порядок. По вечерам показывают фильмы патриотическо-воспитательной направленности. Вообще же Центры Спасения Администрацией рассматриваются как ‘лагерь сбора’ и транзитный пункт для населения, которое из городов будет централизованно расселено в создаваемые сейчас сельскохозяйственные коммуны в сельской местности. С топливом очень трудно, все нефтебазы взяты под контроль, этот сельхозсезон, что уже ни для кого не секрет, практически провален. Поступления нефтепродуктов нет и не предвидится, люди настраиваются на выращивание сельхозпродукции на селе чисто за счёт ручного труда и малой, неэнергоёмкой механизации. – Но ведь как люди, вручную-то?.. Это ж как? Такой объём работы, без механизмов-та?.. – удивлённо блеял интеллигент в очках. – Разбаловала, дааа, разба-а-аловала людей цивилизация! – покровительственно отвечал Михаил Юрьевич. – Во-первых, выбора нет. Поставки топлива практически прекращены – на нефтепромыслах в мире творится невесть что... Но это секретная информация. Что касается посевной. Ничего страшного! Столетия люди так жили и ничего, опять же достижения современных технологий никуда не делись... Агрокультура... Проблемы с горючим для посевной при наличии “сельхозкомун” сильно преувеличены. Достачно весной вспахать землю под зерновые и все. На это горючее будет отмобидизовано и зарезервировано, да. Картошку и прочие овощи “коммунары” прекрасно посадят “под лопату”. Точно так же вручную прополят и выкопают. Оттого что обленившиеся городские ‘офис-менеджеры’ возьмут в руки лопаты и тяпки им ничего кроме пользы! Зерновые уберут серпами в снопы и снопы не сильно парясь обмолотят установленным стационарно на току комбайном (типа “молотилка”) хоть с приводом от штатного движка, хоть от электромотора. Всё это вполне решаемо, дорогой... эээ..? да, Олег Сергеич. Опять же, сейчас наши учёные спешно разрабатывают, вернее, восстанавливают технологии изготовления двигателей на основе рапсового масла, а также газогенераторные, да-с... Ничего нет невозможного, происходящее – лишь временные трудности, и, поверьте, в сельхозкоммуне вам будет только лучше! Там обеспечивается защита от таких вот... эксцессов, и приемлемый уровень жизни!.. – Для кого приемлемый?.. – негромко пробормотал интеллигент в очках, но господин Орлов его не услышал. – Принимаются строгие меры к оптовикам, делающим попытки утаить товарные запасы... Из недавноего можно вспомнить... ‘Вы, ээээ... Олег... слышали, наверняка про историю с гипермаркетом ‘Гектор’?.. Не слышали? Там хозяева, вместо того, чтобы передать всё под охрану и в распоряжение Администрации, видите ли приняли другое решение: вывезти всё наиболее ценное и ‘открыть двери’ на остальное... Вывезти-то они вывезли, и даже ‘спрятали’ на дальнем складе в промзоне, – да только такой объём продуктов – это не чемодан с долларами, так просто не спрячешь! Убили их, да, представьте! Убила какая-то банда и всё разграбила! Да. А ведь могли честно всё передать Администрации и были бы сейчас живы. Неумные люди!’ Разомлев от сладкого чая с усиленно подливаемым ликёром, бутылочка которого также ‘совершенно случайно’ нашлась на кухне, и приспустив галстук – знак статуса, он, полный сознания собственной значимости, усиленно раздуваемого седым мужиком в очках, вполголоса поведал: появились признаки сепаратизма, – например, в Ахтырском районе местная администрация, действуя руками местной же милиции и расквартированных в районе воинских частей, захватила нефтебазу и склад Госрезерва, отказавшись передавать продовольствие и горючее центральной власти... Глухо, шёпотом говорят, что были уже и вооружённые столкновения с жертвами, в противостоянии центральной и региональных властей. Что это очень опасно, так как в регионах как раз и расположены военные склады. Пока что они строго контролируются, но что будет дальше... Но, несомненно, Центральная Новая Власть достаточно сильна и авторитетна, чтобы в скором времени железной рукой навести порядок... Сообщил, что тепла в городе осенью и зимой не будет совершенно точно, и что водоснабжения не будет тоже. ГРЭС дорабатывает последние тонны топлива. После того, как закончилась бутылочка ликёра и была начата совершенно случайно оставшаяся ‘на чёрный день’ (как заверил хозяин квартиры) бутылочка коньяка, принявший непосредственное участие в ‘чаепитии’ омоновец расстегнул свой китель чуть не до пояса, автомат забросил на кухонный подоконник, и развалился на мягком стуле так, что создавалось впечатление, что он совсем-совсем доволен жизнью и своим местом в ней... С чиновником Администрации же Олег стал чуть ли не другом. Усиленное ‘отзеркаливание’, поддакивание ‘в тему’ и тонкая лесть, также как и ликёр с коньяком под горячий чаёк сделали своё дело, – язык у Михаила Юрьевича Орлова развязался. – Так что, э... да, Олег Сергеевич, самое лучшее для вас – уходить с семьёй в деревню. К родственникам, знакомым, куда угодно, – где есть продукты, топливо на зиму и вода, где есть земля и сельхозинвентарь, где есть навыки... Чтобы, пережив зиму, заняться земледелием – это единственный выход. Администрация же будет осуществлять надзор за обстановкой и общее руководство... – И продразвёрстку, – почти неслышно буркнул себе под нос Олег, а чиновник, не расслышав, важно покивал и продолжил. В пригородах и деревнях, где раньше были крепкие фермерские хозяйства и есть хранилища сельхозпродукции, самостийно образовались чуть ли не феодальные порядки, – фермеры берут городских буквально в батраки, за еду. Администрация разбирается конечно, с всплывающими фактами произвола, но сами понимаете... После того, как деньги, валюты отошли пол сути в небытие, производство повсеместно остановилось; единственно, что держит служилых людей – военных и полицию, на службе общества – это продуктовые пайки и защита. И если с защитой Администрация ещё справляется, то со снабжением продуктами становится всё хуже. Склады Госрезерва не бездонные, тем более, что прошедшие ревизии выявили внезапно факты просто вопиющего воровства и бесхозяйственности... А ведь ещё только август! Надо пережить осень, зиму и дожить до следующего урожая! На этом фоне совершенно нетерпимыми смотрятся попытки некоторых частников, так называемых коммерсантов, укрыть от обобществления запасы продтоваров. Администрация, располагая полной адресной базой данных таких ‘коммерсантов’, последовательно проводит изъятие продтоваров у несознательных граждан... – Кстати! – вдруг вспомнил господин Орлов, – про вас говорили, что вы с братом и сыном занимаетесь самовольной реквизицией различного рода продуктов и товаров. Правда ли это?? – и он постарался вновь придать своей потной физиономии строгое ‘служебное’ выражение. – Да вы что, дорогой Михаил Юрьевич! Да как можно!.. Сын болеет. Сам я, как интеллигентный человек... – в голосе Олега Сергеевича дрогнули слёзы, повлажнели обиженно и глаза за стёклами очков, – Да вы сами посмотрите! Вы же видите – всё, что есть, всё наше! Ничего чужого! Как можно!!.. Плечи Лены, стоящей спиной к беседующим, кипятящей воду для чая на туристической газовой плитке, поднялись, но она не обернулась. – Да. Да. Я всё понимаю, эээ..? Да, Олег Сергеевич. Всё понимаю. Людские наговоры, сведение счётов, – страшная вещь! Недалёкие люди сплошь и рядом пытаются использовать Администрацию в своих целях, мы уже привыкли к этому. И принимаем меры! Нас не ввести в заблуждение! – окинув взглядом кухню и комнату-гостиную, совершенно свободные от каких бы то ни было следов мародёрства, заверил Орлов. – А то ведь, знаете ли, эти ‘самовольные реквизиции’ приняли совершенно неприличные размеры! Представьте себе, в окрестностях города завелась... банда! И не мелкая хулиганистая, каких, прямо скажем, хватает и в самом Мувске, а крепко сколоченная и хорошо вооружённая нарезным оружием ОПэГе, даже можно сказать эНВээФ! Незаконное вооружённое формирование! Совершают налёты на склады! Не так давно были захвачены и вывезены в неизвестном направлении две фуры с сигаретами – практически весь запас города! Налёт на Слувичский мясокомбинат – изъяты все запасы готовой продукции! На машины, перевозящие продукты со складов ГосРезерва! Теперь Администрация вынуждена отвлекать значительные силы и средства на охрану... Ну ничего... Ими уже занимаются. Лучшие люди, лучшие специалисты! Есть, есть ещё честные люди, профессионалы своего дела! Не то что... Он придвинулся поближе, ему явно хотелось высказаться перед благодарным слушателем: – Представьте себе, Олег Сергеевич, на фоне тяжёлого положения государства и невозможности со стороны Администрации обеспечить привычные уже для так называемого чиновничества блага (себя Орлов явно к чиновничеству не относил) некоторые субъекты заняли позицию ‘моя хата с краю’. А именно – Администрация завалена факсами и присланными с нарочными письмами, содержащими просьбы об отпуске, заявления о переводе или увольнении. Некоторые – тут он от возмущения аж пристукнул кулаком по столу, а задремавший было омоновец приоткрыл один глаз, – просто-напросто перестали ходить на работу и подчиняться распоряжениям Правительства о переходе служащих госаппарата на казарменное, ненормированное положение! Предпочли укрыться в своих загородных особняках, с запасами жратвы, дизель-генераторами и личными скважинами! Наворовали и понастроили за столько-то лет! Он возмущённо поведал сочувственно внимающему хозяину квартиры, что многие чиновники высшего ранга ринулись за границу – на свои виллы и особняки в Испании и на Мальте, в Италии и Франции; к своим оффшорным счетам и заграничному бизнесу. Некоторое время назад вообще произошёл вопиющий случай – некий... ээээ... не будем называть его по имени, в общем, не последний человек в прежней Администрации, курирующий силовой блок, кстати, сбежал на небольшом легкомоторном самолёте, когда плановые авиарейсы уже были отменены. Представьте себе. Семья у него уже в Европе была, оказывается, и он тоже... собрался дезертировать. Так в аэропорту, как рассказали очевидцы, прямо у трапа самолёта произошла безобразная сцена, когда пилот сказал выбирать: или брать с собой шофёра-телохранителя, или три чемодана с чем-то тяжёлым из багажника автомобиля... И, представьте себе, до чего дошло, этот негодяй, не будем называть его по имени и прежде занимаемой должности, расстрелял из наградного пистолета своего охранника-водителя прямо у трапа самолёта! Вот до чего дошло! И улетел, как понимаю, с народными ценностями. Но ничего! Это они зря рассчитывали, что их там, за границей, ждут с распростёртыми объятиями, – по последним сведениям, Европа простилась с толерантностью и радушием, сейчас там приняты законы построже, чем во времена Гитлера! Всех иностранцев – в лагеря интернированных! И личные состояния, как вы наверняка понимаете, ничерта уже не значат! Как и право собственности иностранных граждан. Дальше по его выходило, что Администрация вынуждена отвлекать сейчас большие силы на охрану складов с продуктами питания, на этапирование грузов, которые подвергаются опасности разграбления расплодившимися бандами мародёров, так называемых... да-да, именно так – гопников! И это всё на фоне ужасающего некомплекта личного состава правоохранительных органов! Поскольку, не будем этого скрывать перед порядочным человеком... – Да-да, конечно, уважаемый Михал Юрьич, вы можете на меня вполне положиться! Я же всё понимаю, всю сложность и важность вашего положения! – тут же поддакнул седой очкастый мужик. ... многие сотрудники предпочли в сложившейся ситуации просто-напросто исповедовать принцип ‘моя хата с краю’ и разбежались по своим сытым углам! И сидят там сейчас, за высокими заборами, как хомяки! У кого не оказалось ‘тёплой норки’, – те просто-напросто плюнули на всё и разъехались по деревням, всё одно кроме продуктового пайка и тяжёлой ответственной работы на благо общества (тут голос его возвысился) в Новой Администрации получить нельзя! Так что некомплект сотрудников правоохранительных органов вопиющий! Из армии повальное дезертирование, и чаще всего с оружием, что уж совсем ни в какие ворота... Более того, есть сведения, что разного рода крупные коммерсанты из отребья, дезертирующего с оружием из армии и органов, формируют свои охранные структуры... Совершенно незаконные, естественно. Эдакие новоиспечённые феодалы с дружинами... Тут он замолк, с трудом соображая, не наболтал ли он слишком много лишнего. С подозрением посмотрел на омоновца, но тот, прикрыв глаза, блаженно улыбался в полусне, явно видя перед мысленным взором что-то далёкое от озвученных Орловым мерзостей бытия. Про себя Орлов тактично умолчал. Тому, что он попал в Администрацию, в отдел с труднопроизносимым названием и функцией быть в каждой дырке затычкой – он был обязан единственно подлости бывшего тестя и безжалостности бывшей жены, отринувших сделавшего в прошлом небольшую ошибку в семейных отношениях подающего надежды чиновника от семейного загородного особняка, больше напоминавшего небольшой замок. Ну, подумаешь, закрутил с молоденькой студенточкой-практиканточкой, – с кем не бывает? Это же не повод выбрасывать вещи за ворота семейного обиталища, которое, хотя и принадлежало безраздельно тестю – бывшему замминистра энергетики республики, но которое уже привык немного считать и своим... И теперь, из-за этой вздорной бабы, жены, и старого маразматика – тестя, и свистушки-студентки, приходится лазить по опасным местам, перешагивать через лужи засохшей крови и мозгов... Орлов замолк и загрустил. Перед его мысленным взором встал хороший крепкий дом тестя, треск огня в камине, большая коллекция вин и коньяков, собранная тем на пенсии... Спокойствие и надёжность... Чёрт дёрнул закрутить с этой свистушкой, неожиданно оказавшейся хищницей, возжелавшей не много ни мало, а замуж... Жена узнала, сообщили ‘доброжелатели’, а может, и эта же, Юлия, и настучала; тесть вышел из себя, нажал на все рычаги... И вот – хорошо ещё тут, с автоматчиками, да на служебной машине с шофёром, могло бы быть и много хуже... Писк портативной рации в кармане кителя задремавшего было омоновца заставил отступить грустные мысли у одного, и счастливые видения у другого. Рация голосом второго полицейского осведомилась, какого чёрта они так долго, и сколько их ещё можно ждать на солнцепёке? – Скажи ему, что мы ведём важное дело, чтобы заткнулся и ждал! – не без злорадства скомандовал омоновцу Михаил Юрьевич, и стал вставать. – Ну ладно... Засиделись у вас... Пора к делам возвращаться... Он с неохотой подумал о том, что сейчас придётся переться в душную комнатёнку в Центре, писать отчёт... А завтра пошлют опять куда-нибудь, и придётся разбираться в каких-нибудь соседских дрязгах, всё чаще последнее время оканчивающихся теми же мозгами на ступеньках... И почему он? Почему этим не занимаются те, кому положено – полиция?.. Ах, некомплект... Чёрт бы их всех побрал! Вот те, кто работают на реквизициях запасов продовольствия – вот те, говорят, делают неслабые запасы и себе... Они не признаются, конечно... Провизия и бензин сейчас – это валюта! Жаль только что она теперь такая некомпактная. Отпечатанные расписки – талоны Администрации почти никого не интересуют. Реквизиции... Но там и неприятности поиметь легко! И ‘неприятности’ – это слабо сказано. Вот недавно исчезла целая грузовая автомашина, направлявшаяся на вывоз контейнера с макаронами, находящегося где-то в частном секторе. Исчезла и исчезла. Четверо грузчиков, водитель и экспедитор, двое с автоматами... Сначала подумали, что они просто слиняли куда-нибудь к родственникам в деревню, грузовик макарон – неслабое богатство на зиму; да только вчера их нашли... Вернее – сгоревшую машину, без макарон, конечно же, и их всех внутри. Нет, ну их, эти реквизиции, в просторечии всё чаще называемые ‘продразвёрсткой’... Когда омоновец уже вышел в коридор, Михаил Юрьевич после некоторого, весьма вялого, надо сказать, препирательства, ‘принял в дар’ ещё бутылочку коньяка, тут же упрятанную в портфель. Поднялись втроём в квартиру Устоса и осмотрели коллекцию оставшегося рыцарского снаряжения и вооружения. Чиновник выглянул в окно, и осмотрел несколько мутными уже глазами выбоины на штукатурке от картечи, следы на раме. – Ну что ж, ээээ... Олег Сергеевич... Думаю, мы выяснили происшествие. Ээээ... Вообще-то вам следует поехать с нами, для очной, так сказать, ставки с заявителем... Никто не обратил внимания, как после этой фразы рука седого очкарика непринуждённо оказалась у него за спиной... нырнула под выпущенную рубашку... конечно же, только чтобы почесать спину... Но он всем видом выразил полнейшую готовность ехать куда угодно будет представителю власти! – ... однако, учитывая то, что ситуация и так предельно ясна, – нападавшие получили по заслугам, сам эээ... потерпевший погиб, и, ээээ?.. – Похоронен. Похоронен нами на кладбище, – несколько угодливо подсказал седой мужик. – ... похоронен, то и расследовать дальше, собственно, нечего... Отвезти вас обратно мы не сможем, ввиду лимитов на бензин, а передвигаться по городу пешком сейчас несколько... – Небезопасно, – подсказал тот. – Вот именно. Так что всего вам хорошего, и не задерживайтесь в городе. – Постойте, – удивился очкастый мужик, – Может быть надо заполнить какой-нибудь протокол? Или объяснительную о произошедшем? – Эээ, ни к чему, – плавным величественным жестом отмахнулся Михаил Юрьевич, – У нас, в Новой Администрации, надо вам сказать, минимум бюрократии. Никому не интересно читать кипы бумаг, когда есть дела и поважнее, связанные, не побоюсь этого слова, с будущим государства и народа! Я сообщу, что инцидент исчерпан и всё на этом. – Да, но... – такая простота пока ещё была в новинку, и, хотя ‘резолюция’ более чем устраивала Олега, он сделал попытку прозондировать отношения к подобным происшествиям чуть поглубже: – Там, Михаил Юрьич, у мусорки, лежат тела этих... Бандитов, не побоюсь этого слова – Повтор ключевой фразы, подстройка, – вплоть до пьяненькой интонации, все эти приёмчики из начального курса НЛП получалось у Олега ‘на автомате’. – Может быть, вы захотите взглянуть? Опять же, мы рассчитывали, что тела... эээ... то есть, трупы, заберут, эээ... компетентные органы?.. – Ну что вы! – уже несколько раздражённо отмахнулся чиновник, – Что уж там смотреть! На трупы? Нет! И насчёт ‘забрать’ – тоже нет! Вы понимаете, я же вам объяснил, – нет персонала, плохо с бензином. Решите вопрос с телами сами. Как-нибудь. Кстати! – он прищурился обличающее, хотя на плутоватом лице гуляла хитрая улыбочка, – Есть сведения, что вы их того... Добивали! Не дав сказать и слова возмущённо и отрицательно замахавшему руками Олегу, он продолжил: – Но мы всё понимаем! Это – наверняка навет! Мы же понимаем! И, доверительно наклонившись, тоном пониже сказал, – Хотя, по чести говоря... Если бы вы их и добивали... Никто бы особо вас бы и не осуждал. Собакам – собачья смерть, а город без этого отребья станет чище и спокойней... Они спускались гуськом по лестнице. Подниматься на двенадцатый этаж за ‘свидетельскими показаниями’ старушки-очевидца он также отказался наотрез, – всё и так ясно. На первом этаже так же брезгливо Михаил Юрьич перешагнул кровавые мазины и, сопровождаемый автоматчиком и Олегом, после минутной возни у входной двери, покинул Башню. – Вы учтите... Насчёт оружия у Администрации очень жёсткая позиция – никакого оружия на руках у населения, это однозначно! Оружие – это рассадник насилия и бандитизма! – веско поведал господин Орлов, направляясь к машине, – Оружие положено сдать... К несдавшим применяются самые жёсткие меры, вплоть до... Впроочем, ладно. Уже усаживаясь в машину, он заметил: – А что это у вас за надпись на стенах?.. Олег посмотрел в указанном направлении, и увидел по обе стороны подъезда, явно выведенные с помощью аэрозольного баллончика с чёрной краской, большие, по метру в высоту каждая, надписи ‘Крысы’. РОЖДЕНИЕ ‘КРЫСИНОЙ БАШНИ’ – Это?.. – мужик в очках очевидно был сам удивлён, – Ах это?.. Первый раз сам вижу, честное слово... Так это наверняка ОН! Мы разве вам не рассказывали? – Кто это ‘он’? – заинтересовался чиновник, и аж вновь вылез из машины. – Ну как же... Тот самый бандит, из нападавших. Который убил Устоса, то есть Диму-рыцаря. Из обреза застрелил. Я разве не рассказал? Он сегодня ночью приходил, стрелял по окнам, угрожал... Ругался матом... Последнюю фразу Олег сказал хотя и серьёзным тоном, но внутренне глумясь. Чиновник, услышав, что где-то здесь бродит бандит с обрезом, тут же юркнул обратно в автомобиль и распорядился уезжать, он уже не слышал его. – Разве вы не окажете нам помощь? Куда же вы? Нам нужна помощь правоохранительных органов! – Олег выкрикивал это вслед отъезжавшей машине уже не скрывая издёвки, – всё одно они ничего не слышали и не желали больше слышать. Обматерив их напоследок, он направился к подъезду, где в дверях его уже ждал почти весь ‘гарнизон’ : Сергей, Лена, Толян. Позади тусовалась Элеонора. С двенадцатого этажа выглядывала Ольга Ивановна. Постояли возле подъезда. Толян протянул зажженную сигарету. Напряжение последних двух часов сказывалось. – Ну ты и комедиант, – с непонятной интонацией сказала Лена. Батя снял очки, держа на вытянутой руке, посмотрел сквозь них на двор и изрёк: – Знаешь, без компа зрение стало восстанавливаться. Но очки, – вещь хорошая. ‘Ты разве не замечала, что мужчина в очках сразу становится та-а-акам безза-а-ащитным?..’ – явно пародируя кого-то, нараспев произнёс он, убирая очки в карман. – Чё они? – сразу осведомился Толян, – Чё дальше? – Не по твою душу, не по твоим подвигам, успокойся. Всё из-за побоища с Устосом. – Да знаю я. Чё возле машины-то говорили? – Откуда знаешь? – переспросил батя, доставая сзади из-под ремня скрываемый рубахой наган и меняясь с Толиком на свой люгер. – Серый рассказал. – А ты, Серый, откуда?.. Подслушивал, что ли? – Само собой, – пожал тот плечами, – Ну ты классно придуривался! -Не придуривался, а бутафорил, комедиантствовал, актёрствовал. Придуриваются – придурки! – поучительно заметил Олег. Усталость наваливалась тяжёлым грузом. Как после тяжёлой драки. Поодаль вдруг раздались пара коротких автоматных очередей. Все напряглись. Пауза. И ещё очередь, там же. – Это там, куда уехали. Совсем близко, – заметил Толик, и стал напряжённо озираться по сторонам. Олег же вышел из-под козырька подъезда, и, задрав голову, крикнул: – Ивановна! Слышь? Чё это они там? – В воздух стреляють! Как есть со двора малость отъехали, остановилися, и стрельнули в воздух. И дальше счас поехали, – донеслось сверху. – Чё это они? Злых духов гоняют? – непонимающе покрутил головой Толик. Олег же сразу нашёл решение: – Да всё просто. Расслабьтесь. Пальнули в расчете, что их могли слышать где-нибудь рядом работающие группы из Администрации. Якобы отбились, отпугнули. Будет возможность оформить этот выезд чуть ли не как боевую операцию, связанную с риском для жизни. Этот Юрьевич сразу мне показался большим пройдохой и канальей. Пошли домой, там обсудим. Дома, на кухне, батя подробно нам изложил разговор. Со своими комментариями. Я, собственно, и так всё слышал, но кое-какие нюансы всё одно были интересны. – Вот и получается, что на город Администрация практически забила, – подвёл в заключение черту батя. – Сил у них мало, народ разбегается; причём одиночки с оружием сбиваются в стаи или идут в охрану новоявленных ‘баронов’, – коммерсов, сидящих на чём-то серьёзном, и умеющих организовать толпу. И, что немаловажно, имеющих чем толпу накормить. Он уже и про зарождающийся местечковый сепаратизм упоминал, – предполагаю, что это явление будет только развиваться. Будет война за раздел сфер влияния. Встревать в неё нам не след. Лучше отсидеться. Мне тут одна идея в голову пришла... Если получится, – мы будем обеспечены водой, а это в нашем положении главное. – А на что ты рассчитывал? – подала голос до этого молчавшая мама, – Ты думал, зачем они приезжали? – Честно говоря, опасался что из-за Толиковых художеств. Потом уже сообразил, что про происшествие с Устосом, про побоище, и, главное, про стволы настучал этот... как его? Ну, помнишь, эдакий Шпак с 64-й квартиры? Вот они и прислали – разбираться. Приврал ещё там, поди. – Ну, копец его квартире. В первую очередь, – заверил Толик, – а вернётся, – лично утоплю. В сортире. Как подобает поступать со стукачами. У нас как раз говна на хорошую яму к этому времени наберётся!.. Лена с демонстративно брезгливым видом отодвинулась от Толика и опять обратилась к бате: – А если бы это они из-за машины бы приехали? Из-за мародёрки вашей?? Что бы ты делал?? Вы же себе на голову неприятностей ищете! – Как ты не поймёшь... – сокрушённо отвечал ей батя, – Первое: мародёрка не ‘ваша’, а наша общая. Если ты замки не ломаешь на складах, а только пользуешься тем, что мы натаскиваем, кушаешь это, – то это не повод вставать в позу и расправлять тут ангельские крылья! Гы. Батя всегда был силён на образные выражения. – Второе. Неприятности мы не ищем – они нас ищут, мы от них по мере возможности скрываемся. Третье: неприятности у нас были бы, если бы нам жрать нечего было бы. Нечем машину заправлять. Кстати – хорошо что её в арку стали ставить – там со двора не видно. Надо ещё со стороны Проспекта пару сгоревших кузовов опрокинуть – тогда вообще видно не будет... Вот это – были бы действительно неприятности. А ты постоянно путаешь неприятности с обычными особенностями нынешнего существования. Постарайся понять, что сейчас монтировка и ствол – такие же кошерные средства добычи пропитания, как раньше диплом и умный вид на лице. Парадигма... А впрочем... – он махнул рукой, – Что объяснять. Короче, не встревай. Это маму явно задело. Я видел, что она завелась и очередная разборка со скандалом на подходе, – этого нам ещё не хватало. Понятно, что у всех нервы в напряге. И потому поспешил встрять в разговор и перевести стрелки на себя: – Пап, а если бы в натуре они что-то предъявлять стали? Если бы обыск затеяли? Если бы потребовали, чтобы ты поехал с ними? – Да-с, это было бы возможно, да. И именно поэтому я ломал безобидного дурачка. Как видишь, небесталанно – поверили. Видимо во мне погибает великий актёр, вернее сразу два – и Немирович, и Данченко... Оба! Батя явно на отходняке, добавил на коньячок ещё, и начал куражится; но я не отставал: – Ну а всё же? Чтобы ты делал? – Ну чо делал бы? Ясно, что делал бы. Не хотелось, а пришлось бы. Положил бы обоих тут. – И автоматчика? – недоверчиво спросил я. – Не вопрос, обоих. В скоротечных огневых контактах всё решает не оснащённость, и не число, а решительность и внезапность! – явно опять по памяти кого-то цитируя, ответил батя. И опять усугубил коньяком. – А те, на улице? – Толян, ты бы тех, на улице, успел бы? – Думаю да, – также пригубив рюмку коньяка и поморщившись, поставив её обратно, ответил Толян, – как договорились. Из люгера – вполне доступная дистанция, со второго-то этажа. Мент так постоянно открытый возле машины прохаживался. Лошара. По первому бы шухеру его и положил бы. И водила никуда бы не делся. – Вы что говорите? Вы что говорите-то??? – взорвалась мама, – Так у вас всё сговорено уже было? Вы готовы были этих людей уби-и-вать??? Просто так? Вот здесь?? Убивать?? За что??? – Пссссс! – в процессе отходняка, да после принятой ударной дозы спиртного, с чиновником и сейчас, батя был настроен достаточно благодушно и склонен объяснять: – Что значит ‘за что’?.. Толик же только презрительно скривился и пересел от стола в гостиную на диван листать какой-то журнал. – Что значит ‘за что’??. – повысил голос батя, – А то, что нам могли предъявить какую-нибудь дурацкую статью из фактически сейчас не действующих законов, – это что, не основание? Ты понимаешь, что сейчас, на сломе социально-экономической формации, мы стоим враскаряку?? Мне стало смешно. Батя, как выпьет, обожает выражаться ‘умно’, и послушать его интересно, потому что он становится здорово словоохотливым. Но сейчас, видимо после стресса, когда он одновременно и актёрствовал, прикидываясь безобидным интеллигентом в очках, и пытался выведать побольше сведений, и готовился в случае нужды перестрелять ‘гостей’, – он стал мешать в кучу ‘умствования’ с ‘бульварщиной’. А он продолжал: – Ты понимаешь, что сейчас такая ситуация, когда старые законы де-факто не действуют, а новых ещё нет? Вернее, они только создаются. Как и подобает настоящим законам, они выкристаллизо... выва... ются из крови и грязи, методом проб и ошибок. Ты готова умыться этой кровью и окунуться в эту грязь, только потому, что ПОКА ещё нет законов, регламентирующих новую жизнь? Я – нет, не готов! Не хочу. И своей ‘стае’ не дам. – ‘Стае’! – тут же уцепилась мама, – За кого ты себя принимаешь? За волка, чтоли? Или за льва?? Ты скорее крыса!.. – И тут же примолкла, явно соображая, не брякнула ли чего-нибудь лишнего, и не придётся ли за это лишнее отвечать... Да, ситуация меняется. И дома ситуация меняется. ‘Власть сменилась’, как говорится. Последнее слово в определении ‘внутренней и внешней политики семьи’ от мамы, чувствую, уходит. Да нет, уже ушло. Но батя на мамино высказывание прореагировал на удивление конструктивно: – Да хотя бы и крыса! Что ты имеешь против крыс! Умное и домовитое животное, когда загонят в угол – становится опасным. Так не загоняйте в угол! – и будет вам спокой... Кстати! Серый... – он обратился ко мне. – Там, возле подъезда на стенах этот урод, который в нас стрелял ночью... – Главный гоблин с обрезом? – подсказал я. – Он. Мало того что орал, он, оказывается ещё и писать умеет... Против ожидания к такому полудурку. Так он испачкал стены подъезда. Понаписал с двух сторон подъезда ‘Крысы’. Очевидно, как и твоя мама, – неопределённый жест в сторону мамы, – Он считает, что сравнением с крысами нас жестко унизил... Ха. Ха. Ха. – батя изобразил смеющегося Фантомаса. – Надо это как-то закрасить, что ли? Баллончики с краской у нас есть, благо натырили... – ещё один насмешливый взгляд в сторону мамы, – Займись, а? – Я погляжу, – согласился я и вышел в коридор. Батя вслед крикнул: – Только осмотрись сперва, подумай чем и как, – сам, один не начинай! Я или Толик подстрахуем тебя. – Угу, – согласился я, но в коридоре чуть притормозил выходить, чтобы дослушать батины сентенции по текущей ситуации. – Так вот. Новых законов социума ещё нет, и наша задача дожить до времени, когда они будут. Писаные. Вернее, они уже есть – но пока неписаные. Как на Диком Западе, в период освоения, – законы просты и жестоки: – Убей раньше, чем убили тебя. – Возьми всё, до чего можешь дотянуться. – Если ты не можешь защитить своё имущество, – стало быть, оно и не твоё. – ‘Сила закона’ или ‘сила органов правопорядка’ временно отходит на второй план, и на первое место выходит ‘сила’ как таковая, простая и грубая: кто лучше вооружён, кто лучше умеет с оружием обращаться, кто более решителен и не боится пролить кровь. Потому ‘Администрация’ так и озабочена изъятием оружия, потому что оружие у граждан – прямое покушение на прерогативу любой власти вершить суд и расправу. Собственно, предполагая такое развитие событий я и не обзавёлся охотбилетом... Вот ты задумайся, – вот приехали какие-то четыре субъекта. Представители некой ‘Новой Администрации’, которая сама себя провозгласила ‘властью’ всего-то пару месяцев назад. И что? Нам всем спешить подчиняться? Посдавать оружие, сдать ‘излишки провизии’, – и топать обрабатывать грядки с лопатой и тяпкой? Пока они, бля, будут ‘решать нашу судьбу’? С какого бы хера? Только потому, что они объявили себя ‘властью’? Да завтра, может, на их место сядет новый, очередной ‘атаман Козолуп’, и объявит себя ‘властью’, и объявит свои, новые законы... Скажем, введёт порядок, что появление на улице без оружия столь же неприлично и наказуемо, как и появление в людных местах голым, – и что? Когда до тебя дойдёт, что мы должны придерживаться СВОИХ, своих собственных законов, – тех законов, которые помогут нам выжить, как физическим объектам, а не как статистической единице в графе ‘население’!.. – Ты вообще что-то не то несёшь! Какую-то дурь! При чём тут твоё теоретизирование, и то, что ты только что был готов убить четверых ни в чём не виновных людей! Которые просто приехали, чтобы оценить обстановку! Пауза. Я приник к двери в комнату и затаил дыхание. Батя ответил каким-то другим, жёстким, трезвым голосом. Ой, чёрт, зря она так с ним... Ей бы помолчать... – Я всегда знал, что ты дура, – но сейчас ты уже прямо перегибаешь палку. Звук резко отодвинутого стула, и тут же резкий, ‘металлический’ голос бати: – Сядь. Я сказал – сядь! Ты сейчас сядешь, и будешь меня слушать, внимательно слушать. Пока я не закончу. – Я не желаю... – Мне насрать, что ты желаешь, и что ты не желаешь. Ты сейчас сядешь и будешь меня слушать. Потому что то, что я сейчас говорю, – не из желания повыпендриваться, как ты очевидно, думаешь. И не из желания с тобой посоветоваться, – пока что ничего дельного в этой ситуации ты предложить не в силах. То, что я говорю – это программа. Поняла? Программа, которой мы будем в дальнейшем руководствоваться в жизни, – пока ситуация не изменится. А пока она такова, как есть, – мы будем руководствоваться ею. И потому я хочу, чтобы ты знала, чего от нас, от меня ждать, и как самой себя вести. Я не советуюсь с тобой, ты поняла?? И не спрашиваю твоего мнения! – повысил голос батя. – Зачем же тогда... – Я ставлю тебя в известность. Если ты с чем-то не согласна, – ты прямо сейчас берёшь свои шмотки, и валишь отсюда. Куда хочешь. Можешь – жаловаться в Новую Администрацию; можешь, – к гопникам, или в деревню, или в коттедж, – куда ты там собиралась. Можешь попытаться там жить, мысля позитивно, да! Я даже дам тебе с собой пару банок консервов, намародёренных нами, или заранее запасённых МНОЙ, – но не больше, поскольку покойникам консервы ни к чему. А то, что грохнут тебя с твоим ‘позитивным мышлением’ вскоре – это и к бабке не ходи, точно. И повезёт, если грохнут ‘гуманно’... А вот косметику можешь забрать всю! Хоть весь шкаф, хоть в несколько заходов. Я больше не намерен выслушивать твои поучения, как и что мне делать в этой ситуации. Поскольку в ситуации ты сечёшь, как заяц в алгебре! Со стороны дивана послышалось одобрительное покашливание Толика. – Да, ты живёшь отжившими, или книжными представлениями о жизни! Это не с целью тебя уязвить, а чисто констатация факта. Ты считала себя ‘бизнесвумен’, хотя бизнеса как такового, зубастого и когтистого, ты близко не видела! Ты жила в своём ‘хрустальном шаре’, где люди – лапочки, где рулит косметика и визаж, где определяющим является ‘позитивное мышление’. И сейчас, когда этот твой ‘хрустальный шар’ разбился, ты начинаешь метаться, и пытаешься из осколков сложить ещё один, – лишь бы не видеть реальную жестокую действительность. Действительность, в которой нет места сюсюканью, где всё определяет простой и грубый личный интерес. И, что самое омерзительное, – ты и мне, и нам пытаешься навялить своё книжно-розовое представление о жизни!.. Неразборчивое, вполголоса, бормотание мамы. Ничего не понял. И снова жёстко, громко и отчётливо голос бати, с жестоким: – А мне плевать! Будешь делать то, что я скажу – или пошла отсюда! Мне тут твои понты без надобности! Или сейчас садишься и выслушиваешь, что я говорю, и принимаешь это. Или не принимаешь, – и валишь к чёртовой матери! В Администрацию. С просьбой поставить тебя на паёк и снабжение. Можешь им рассказать, что у нас оружие, и то, что я намерен сделать с теми, кто попытается его отнять у нас. И пожаловаться, что тебя из квартиры выгнали. Где ты, чёрт дери, прописана! – и не забудь помахать там паспортом с пропиской, и копией лицевого счёта! Внятно?? Снова неразборчивое, уже явно со слезами, мамино бормотание. У меня от жалости сжалось сердце. Ну что они делают?? Нельзя же так с родными! Но у меня не появилось и намёка на то, чтобы пойти и ‘защитить’ маму, поскольку со всем, что говорил батя, я был полностью, 100% согласен. – А вот этого не надо! Сопли подотри! Не надо мне тут этих женских штучек, – со слезами и всхлипыванием! Меня выставить из квартиры ты пыталась вполне спокойно, без всхлипов! Сейчас, здесь, это – не сработает. Мы сейчас говорим о серьёзных вещах, о выживании, и твои сопли, слёзы и эмоциональные увещевания ничего не стоят. Ты же не пыталась гопников остановить слезами? Потому что они были объективной реальностью, – простой и жестокой. Сейчас мы тоже говорим об объективной реальности, – так почему ты считаешь, что тут твои слёзы что-то значат? Пауза. – Короче! Я сказал, – и ты слышала. Или ты сейчас валишь отсюда, – или ты садишься; выслушиваешь то, что я имею тебе сказать, и принимаешь к сведению. И руководствуешься этим в дальнейшем. Получаешь пищу, воду, защиту-безопасность, настолько, насколько мы сможем это организовать. Но при этом не возникаешь на тему ‘то не так и это не эдак’, – во всяком случае, относишься к тому, что твой голос лишь совещательный как к должному. Просто потому, что ты женщина, а я мужчина. И в этой, мужской ситуации, ты должна знать своё место! Просто чтобы выжить. Как, собственно, всегда в истории и было – это нормально. Как только, и если, вновь будут цениться гламурные рассуждения о ‘подлинных жизненных ценностях’, визаж и макияж, и будет ‘один человек равно один голос’, – можешь рулить. Если я дам. А сейчас ты будешь делать то, что я скажу, если хочешь получать от меня – пищу, воду, защиту! – Как в пещере, мля! Эти... как их?.. Кроманьольцы! Шкура, мамонтятина, дубина! Гы, – раздался голос Толика с дивана, но батя на его реплику не отреагировал . – Я, кстати, тебя не гоню! Можешь занять любую из пустующих квартир, – вон их сколько. И ключи есть. Или я уйду в другую. Но только снабжать себя будешь – сама. И как пищу готовить – сама будешь решать. И защищать себя на выходе, – тоже сама будешь... – Ты меня унижаешь! – плачущий голос мамы. – Да ни в коем случае! Это только тебе кажется. Более того, – это ты себе выдумала, – ‘унижаешь’, ‘принижаешь моё достоинство’ и прочую херь! Я всего лишь показываю тебе твоё место в новых социально-экономических условиях, возвращаю твоё ‘я’ туда, где оно и должно бы находиться! Никаким ‘унижением’ тут не пахнет! ‘Про любоввв’ тут речь давно не идёт. К сожалению. Да, к сожалению. Я, старый дурак и романтик, до последнего, но ты... Ладно! Но если ты... Если ты не можешь, не умеешь добыть мамонта, и оборониться от саблезубого тигра – ты не должна диктовать охотнику тактику его охоты – он в этом лучше разбирается! Внятно?? Я, затаив дыхание, прислушивался к происходящему, стоя в прихожей, за прикрытой в комнату дверью. И тут сзади меня раздался прерывистый, можно сказать, судорожный, не то вздох, не то всхлип. Я дёрнулся в сторону и непроизвольно схватился за нож. Прямо автоматически! – миг, и складник с серейтором уже был у меня в руке, раскрыт, и готов поразить нападающего. Во, чёрт, автоматизм-то выработался, – со всеми этими событиями... Это была всего лишь Элеонора. В обтягивающей чёрной блузочке на голое тело, в джинсах в обтягон и в сланцах на маленьких ступнях с аккуратно накрашенными красным лаком ноготками, она неслышно оказалась у меня за спиной, войдя в открытую мной же входную дверь квартиры. И уже, как я понял, довольно давно стоит у меня за спиной и так же, как и я, подслушивает... Вот я баран! Хорошо, что батя не видит, – я бы наверняка получил хорошую взбучку за такое раззвиздяйство. – Чё тебе надо? Чё ты припёрлась? – тихо, чтоб не услышали в комнате, зашипел я на неё, сделав зверское лицо. Но она лишь приложила палец к губам, и аж со вниманием повернулась боком к двери, чтобы лучше слышать. Вот зараза! Но не драться же с ней здесь! А батя продолжал: – Вот и нормально. Села – значит, принимаешь мои условия. Повторюсь – я тебя здесь не держу. Но и вывихов твоих, как прежде, я не потерплю. – Вот ты сказала ‘готов убить только за то, что они приехали’, – и даже не поняла, какую дурь сказала. Иногда я думаю, что я зря распинаюсь, – до тебя не доходит. Видимо очень сложно улавливать отвлечённые моменты для женских мозгов... ‘– Ой, бляяя... – подумалось мне, – Зря он это. От конструктива в эмоции, – там бабы сильнее, опять перебранка будет...’ Но батя не стал развивать ‘тему женских мозгов’, а продолжил по существу: – С чего ты взяла это – ‘убить всего лишь приехавших чего-то там проверить’? Я их что, в гости звал? Они приехали ко мне с оружием, с автоматами! Ты думаешь, они были с автоматами чисто чтоб собственную безопасность обеспечить? Нет! Для того, чтобы при случае ‘настоять на своём!’ Власть – это не синяя мигалка на машине, это не барабан на шее и не флаг над домом, и не удостоверение ‘народного избранника’. Власть – это в первую очередь сила; сила, способная принудить к выполнению выгодных именно ей условий игры! Если нет силы – это не власть, будь она хоть трижды легитимной и пятирежды всенародно избранной! И, в свою очередь, сила, – если это действительно серьёзная сила! – неизбежно становится властью! МаоДзеДун сказал: ‘Винтовка рождает власть’, – и он был прав! В мирной, стабильной ситуации это явление не бросается в глаза, оно затушевано всякими культурными и традиционными моментами. Но в период смены формаций вся суть обнажается. Как на Диком Западе. Или вот как сейчас. Власть сейчас тот, кто может заставить с собой считаться. Потому они и приехали с автоматами – чтобы с ними считались. И, если бы они узнали всё, как было на самом деле: что гопники удрали не просто так, – а от наших стволов; что мы планомерно занимаемся мародёркой и ни в коем случае не собираемся подчиняться указанием этой Новой Администрации, если они противоречат нашим интересам, – то... То, очень может быть, они бы захотели заставить меня, ну, и Толяна, конечно же, и Серёгу, да и тебя, подчиниться им. Их решениям. Если надо – то и с помощью оружия. Потому они и были при автоматах... Что там они для ‘ослушников’ приготовили: каторжные работы на сельхозплантациях или переработку в консервы – это уже не суть важно... Ты извини, я несколько нетрезв, и потому, возможно, излагаю излишне обстоятельно... – Я заметила! – Вот только не надо надо мной взмывать! – батя, чей тон постепенно снижался и в конце тирады опустился почти до бормотания, вновь резко взбодрился и заговорил прежним жёсткими и ясным голосом. – Не надо оценивать то, что я тебе так подробно излагаю как признак слабости! Считай это моим тебе подарком, – то, что я так подробно всё разжёвываю. Мог бы просто послать нахер! Молчание. Я поёжился и взглянул на Элеонору. Она была вся внимание, аж шею вытянула. Зар-раза! Но не выталкивать же её сейчас с неизбежным шумом. – Так вот. Они приехали ко мне с оружием, незваные, не имея ничего предложить мне, кроме как подчиняться. Им нечего дать нам! Ни защиты, ни продуктов! Ни стабильности! Ничего, кроме наставленных в пузо автоматов, чтобы настоять на своём. Нахер такая власть нужна! Чем они отличаются от гоблинов, которых порубил Устос?? Чем? Наличием галстука и печати на бумажке?.. Нахер они пошли!! Так вот, я тебе ещё раз повторяю – если бы я счёл целесообразным, я бы положил этих двоих из нагана прямо здесь. Они и ‘мама’ бы сказать не успели! А Толян бы из люгера загасил бы остальных двоих! – Обязательно! – раздалось с дивана Толяново утвердительное, – Но лучше было бы, если бы у меня был автомат! – И, возможно, так и стоило бы поступить! – Очень может быть, что и стоило бы! – опять поддержал Толян, – Всё же минимум два ‘укорота’. Плюс боекомплект. И бензин. – Но я счёл, что это лишний риск, и отпустил их. И даже презентовал этому... тёзке Лермонтова, бутылку коньяка, честно награбленного в магазине. Так что... Не тебе и не здесь судить меня о моих побудительных мотивах, – как видишь, всё продумано и разумно! Молчание. – Серый! Серый, чёрт тебя подери!! – крик бати, – Тебя долго ждать?? Ойййй... Он ведь точно знает, что я подслушиваю! Ясно же, что будь я на улице, я бы его не услышал!.. Я шарахнулся от двери, чуть не сбив Элеонору с ног, вытолкнул её за дверь, аккуратно прикрыл дверь на лестничную площадку и прошипел ей: – Прежде чем входить – стучать надо! Эта зараза показала мне язык. Я показал ей кулак. И понёсся вниз, на улицу. Надписи меня разочаровали. Я думал там немного, – а он весь фасад извозюкал... Буквы высотой в метр, явно аэрозольным баллончиком... ‘Крысы’. Ну и ‘крысы’, ну и что... Я оценил ситуацию и поплёлся домой. Там уже всё устаканилось. Толик сидел по-прежнему на диване и строил глазки Элеоноре, которая, как пай-девочка сидела и пила с мамой чай на кухне, делая вид, что его не замечает. Батя, задрав ноги на стул, сидел в кресле и рисовал на листе бумаги какую-то схему. – Ну, что там с покраской? Получится?.. – С покраской... Уй... – мне было мрачные вилы заниматься какой-то покраской-закраской дурацких надписей, тем более, что их и возобновить ничего не стоило. Вот приспичило бате... На фоне неохоты мой пытливый ум тут же придумал оригинальное решение: – Значит, насчёт покраски. Смысла нет никакого. Там чёрная краска, автоэмаль, так что и закрасить можно только чёрной. Ну, есть у нас краска. А зачем закрашивать? Чтобы было на фасаде две чёрных кляксы? Чтобы он через ночь намалевал надписи уже белой краской, или там красной?.. Мы ему что, в маляры нанимались? – И что ты предлагаешь? Забить на это? – Нет, почему же забить?.. Использовать! Тебе этот... как его? Эпитет! Эпитет ‘крысы’ что – ухо режет? Нет. И мне нет. Ну, пусть мы будем ‘крысы’. Ну так давай я завтра возьму баллончиков в маркете, и разрисую эти надписи в стилизацию. Вы видели, сколько в городе сейчас надписей в стиле граффити? Ну и... Чем наш дом хуже? Маркетом, или ‘супермаркетом’ мы как-то негласно стали называть квартиры, в которые мы перетащили почти все наши намародёренные запасы. Теперь там всё не валялось кучей, а стояло рядочками и лежало кучками, – как в настоящем супермаркете, откуда и назвали. Хотя до полного порядка было ох как далеко. Батя переглянулся с Толяном, тот пожал плечами, и батя дал добро: – Дерзай. Постарайся только не награффитить там слишком уж страшно – всё же у родового гнезда фасад красить будешь... – Обижаешь! – мне сама идея постепенно стала нравиться всё больше. Это не надоевшее уже шастание по разоренным магазинами и кафе, это творческая работа! Весь вечер я творил эскизы и подбирал баллончики. На следующий день к полудню всё было готово. Толик по обыкновению урыл куда-то, батя был занят тем, что тянул по этажам провод от квартиры Ольги Ивановны с двенадцатого этажа, постоянно наращивая его всякими обрывками и обрезками. К тому времени мы ещё не разорили радиомагазин и подсобку АТС, и с проводами было неважно. Батя решил установить телефонную связь с нашим ‘смотровым постом’, и, надо сказать, за полдня вполне успешно с этой задачей справился. Использовал домофоны, батарейки, звонок, ещё какую-то электроерунду, – но теперь с Ивановной можно было переговариваться, не бегая к ней на этаж. А я тем временем закончил своё ‘граффити’. За отсутствием посторонних во дворе следила из окна бдительная старушка, явно довольная порученной ей важной миссией. Батя даже предлагал снабдить её биноклем, но она отказалась: – Нешто, милок, я и так не слепая. Всё вижу. Когда всё было закончено, я позвал всех ‘принимать работу’. Батя, мама, пришедший уже Толик, и даже нарисовалась эта вертихвостка Элеонора ; они столпились во дворе, обозревая мои художества. Я, реально, несколько даже волновался, хотя и отдавал себе отчёт, что всё это – ерунда по сравнению с действительно серьёзными задачами, стоящими перед нами. Но всё же, всё же... Любой творец волнуется, представляя публике своё творение, не так ли?.. Ну чё, надо сказать, оно понравилось. Во-всяком случае, никто не критиковал, хотя я уже заготовил фразы: ‘Не нравится – сделайте лучше!’ и ‘Конечно, художника каждый обидеть норовит!’. Никто не обижал, все одобрили. Я черной краской и серым металликом для теней обработал стилизованно ту писанину, что оставил гопник; плюс на дверях написал большое ‘МЫ’, так, что получалось ‘крысы’ ‘мы’ ‘крысы’. А, главное, над козырьком подъезда, где Устос рубился с гопниками, нарисовал большую, насколько смог, морду оскаленного крыса. С зловещими передними зубами. Я старался. Я вчера весь вечер рисовал эскизы, и вот сегодня воплотил... Пацанам бы понравилось... Где они сейчас... – Нормально! – хлопнул меня по плечу батя. Мама промолчала. После вчерашних разборок с батей и его ультиматума она ходила какая-то потухшая и задумчивая. Но не ушла ведь! Ничего, оттает! Элеонора фыркнула: – Мне бы вот было западло быть крысой! Ещё и декларировать это!.. Толик её быстро укоротил: – Ну так, лапочка, ты в другом подъезде живёшь... Нарисуй над подъездом курицу крашеную, – и будешь считаться райской птицей! Га-га-га! – и сам заржал над своей шуткой; ему было совершенно положить на то, что он этим конкретно Элеонору опускает, а может, он это специально и делал. Не знаю. Но спасённая нами красотка только криво улыбнулась и заткнулась, не сказала больше ни слова. Что я, в частности, отнёс к результату осмысления подслушанного ею вчера батиного монолога. Нормально! А то ещё будет тут выступать – кто-то её мнением тут интересовался! Я подмигнул Толику, – и он мне в ответ. – Ну что... – сказал батя, – теперь у нас не просто ‘Башня’, а ‘Крысиная Башня’... А мы – её зубастый гарнизон. – Я буду Главным Крысом, – тоже попробовал пошутить я. Так родилась Крысиная Башня. ВОДА. БЫТ Батя давно говорил, что главное в городе, когда будет отключено центральное снабжение, это вода. Не газ, не элекричество и не канализация, – вода. Даже не жратва. Можно жечь мебель, обогреваясь. Можно на костре готовить пищу. Можно гадить в полиэтиленовые пакеты или просто на улице. Одежду можно сшить из одеяла. Но без воды – полный и быстрый капец. Потому что бы мы ни делали, батя, да и все мы, держали этот вопрос в голове. Вода! Пока что воду давали – утром и вечером, по полтора-два часа, но ясно было что это долго не продлится. Напор был слабый; у нас, на третьем этаже, вода ещё шла, – а на пятом – уже нет. Каждое утро я относил ведро с водой Ольге Ивановне на двенадцатый, чтобы она не трогала пока свои запасы. Каждый раз она меня очень благодарила и приглашала попить чаю с вареньем. Я отказывался. А однажды она напекла пирожков, целое блюдо, и принесла нам... Словом, вода – это была та ещё проблема. Как вариант была ещё река, – через Мувск ведь протекает река, Свизничь, и, в общем, недалеко от нас, по прямой километра полтора, не больше. Мы, конечно, держали в уме этот вариант, – но он конкретно не нравился. Случись что – ходить туда, это однозначно подставляться. Где хищники охотятся? – на водопое. Кроме того, что уж из себя представляет вода из реки, в период всеобщего бардака – мы не заблуждались. Батя так и сказал, что как только в город перестанут подавать воду, из оставшихся жителей половина передохнет от дизентерии. Конечно, воду можно фильтровать, чистить и кипятить... Но кто грамотно умеет это делать, из городских-то? Нет, однозначно таскать воду из реки был не лучший вариант. Как-то батя сказал, что идеально было бы иметь под домом свою скважину или колодец. Но, конечно, это были лишь мечтания. Пока же мы затарились запасом воды просто циклопических объёмов! У бати оказалось запасено большое количество пятилитровых пластиковых канистр-бутылей из-под покупной воды, – несколько лет, когда мы ездили отдыхать на природу и брали с собой покупную воду, он не давал нам выбрасывать пустые ёмкости, собирал их, просто-напросто мял, плющил, – и дома где-то компактно заначивал. Теперь они пригодились. Каждый день, когда давали воду, мы доставали эти канистры, уже расправленные, и набирали воду. Собственно, я набирал, один – это сделали моей обязанностью, пока не кончились бутыли. Пока вода набиралась, в ёмкости, по примеру Ольги Ивановны, телепалась на леске связка серебряных предметов. Батя, конечно же, не поверил в дезинфекционные способности освящённого крестика, но вот о свойствах серебра обеззараживать воду он высказался самым положительным образом. Ионы серебра, говорит, дезинфицируют. Потому мы и достали из семейных запасов: чей-то старый серебряный крестик, пара серебряных ложек, серебряный же полтинник послецарских времён – с кузнецом на аверсе, – связали всё это в сетку и оставляли в посудине, пока она набиралась. Так просто, для профилактики. Воду, которую пили, всё равно обязательно кипятили – батя был очень осторожен. Вообще он сказал, что у него для обеззараживания хватает реагентов – та же марганцовка, например. Но это уже только на самый крайний случай, и на случай действительно грязной воды. Вдруг действительно придётся таскать из реки? Кроме того, у нас дома стояли две 40-литровые пластиковые бочки с водой и два офисных кулера с 19-литровыми бутылями. А на кухне, – шеренга трёхлитровых стеклянных банок с ‘расходной’ водой. Мы заполнили водой, перетаскивая её вёдрами, все ванны в тех квартирах, от которых у нас были ключи, и все ёмкости в них: вёдра, банки, тазы. С ‘мародёрки’ у нас нашлось огромное количество больших, 200-литровых прочных пластиковых пакетов. С батиной подачи мы и их приспособили под водяные ёмкости, – набирали такой ‘бурдюк’ до половины, предварительно на всякий случай поставив его в другой такой же мешок, завязывали, – и оттаскивали в сторону. Места в Башне было теперь много. А будет, как заверил батя, и ещё больше, – просто руки не доходили взломать замки и добраться до оставленных квартир. Но когда-нибудь мы и этим займёмся! Честно говоря, эта нудная работёнка – набирать и таскать воду, – задолбала. Но что делать? К тому же у меня, как и у бати, наверное открылись хомячиные гены: мне приятно было осознавать, что с каждой бутылью воды, с каждым пластиковым ‘бурдюком’ и с каждой набранной ванной мы крепим свою обороноспособность, повышаем автономность. Мы теперь могли неделями вообще не выходить на улицу. А зачем? В Башне всё есть! Мы становились полностью автономными, как подводная лодка. Канализация раз и навсегда кончилась. Ещё до полного исхода соседей. Трубу надёжно забило. И хотя Толик предлагал: давай, говорит, разломаем канализационный стояк в подвале, и пусть фекалии шпарят прямо в подвал, он большой, надолго хватит; батя эту идею отмёл. Нам, говорит ещё мало вони? И заразы из подвала не хватает? Да и подвал... Мало ли! Чтобы не вонять в квартире, мы отвели под ‘отправление естественных надобностей’ одну из квартир – как раз квартиру того самого козла, который, как мы предполагали, и настучал в Администрацию о битве Устоса с гопниками. Толик, как и обещал, выломал дверь в его квартиру совершенно варварским способом, ломом и кувалдой. – Засекай, – говорит, – Серый. Берусь её вынести за двадцать минут. Ну, двадцать не двадцать, но за полчаса он её зверски выломал, частично вместе с косяком. Теперь дверь не закрывалась и напоминала собой мятую бумажку. В наглухо заткнутый унитаз, тщательно застеленный изнутри полиэтиленом на скотче, вставлялся и крепился пластиковый же мешок. Попользовался, – закрыл крышкой. Там же над раковиной с отбитым сливом – самодельный умывальник из пятилитровой канистры и запас ‘технической’ воды, – всё так же, в ведро с вставленным в него мешком. Воняло, конечно. А что делать? Мама пыталась ‘поднять восстание’, но батя резонно ей заметил, что если она собиралась слинять в деревню, то там принцип сортира тот же, – дыра в деревянном полу в узком и шатком строении. Так что выбирать особо не из чего. А воняет... Вон, говорит, возьми землю из горшков – и присыпай, если не лень. По мне, говорит, пусть у этого урода в квартире и воняет... ‘Ходить далеко’ говоришь? Ну так представь, что в деревне живёшь, а ‘одиночное строение’ – на краю огорода. Ночью – вон, ‘ночную вазу’ используйте... Не графья! – хотя и ‘графья’ в своё время не чурались! Зажрались, типа, избаловала цивилизация!.. Раз в день кто-нибудь из нас завязывал ‘поганый мешок’ скотчем и утаскивал его на помойку, давно уже превратившуюся в гору зловонного мусора и рассадник мух. Все, само собой, старались отлынивать от этой ‘почётной обязанности’, пришлось составлять график. Я глубокомысленно предложил мешки не утаскивать, а складировать там же, в спальне, например. И метать их на головы осаждающих. Думаю, Устосу идея бы понравилась. Посмеялись, но батя сказал, что чтобы отбиваться от нападающих нужно явно что-то посерьёзнее. Доставлял Граф – наш чи-хуа-хуашка. После того побоища он как-то просёк ситуацию и стал отказываться выходить на улицу. Всё же в разуме этим мексиканским псинам не откажешь. И потому взялся гадить – метить территорию по всей Башне, не делая разбора, жилое это помещение, загаженный нужник или ‘маркет’-склад. Отучить его оказалось невозможно, а воды, чтобу убирать за ним, было мало. Правда, батя выцепил как всегда в своём ‘выживальщецком нетбуке’ информацию, что моча хорошо нейтрализуется раствором марганцовки, и теперь прибирать Графовы художества ходили с ‘пшикалкой’ заряженной этим самым раствором. Конечно, до прежней чистоты, что в квартирах, что в подъезде Башни было далеко, но мы всё же старались поддерживать порядок и чистоту – ‘не в хлеву живём’, как выразился батя. Квартира Устоса как-то сама собой превратилась в некое мемориальное место. В ней мы не хранили ничего из запасов. Заделали фанерой выбитое стекло, закрыли окна. Спартанская обстановка квартиры, память о героически погибшем Устосе и развешенное по стенам рыцарское оружие настраивали на серьёзный лад, без всяких смеху.чков. Не сговариваясь, мы превратили её в место, где мы обсуждали самые серьёзные дела. ‘Скала совета’, как почему-то назвал её батя. Готовила жрачку мама. Последнее время ей стала приходить помогать Элеонора, которая как-то прибилась к нам. Типа подружилась с мамой. Собственно, деваться ей было некуда, только что идти в ‘Центр Спасения’ – чё ей там, ехать картошку полоть? Батя её, конечно, так и не нашёлся. Грохнули его наверняка, чего уж там. Такое время. Как-то я подслушал, о чём они говорят с мамой. ‘Джинсы с заниженной талией – это круто. Стринги – это круто. Но когда стринги видно из-под джинс, – это не круто и вообще шлак...’ Чокнулись они, что ли? А потом я понял, что это они просто уходят от действительности в эти разговоры из другой жизни. Действительность-то – это вода два раза в день, свет только вечером на 2-3 часа, и то напряжение так прыгает, что мы не рисковали подключать ни телевизор, ни комп. Какать – в пакет... На мусорке ещё недавно рядком лежали трупы гопников. Кровь и мозги на первом этаже мы, правда, соскоблили и смыли... Вот они и жуют ‘процент лайкры в материале’, да какой вид помады выгоднее подчеркнёт её форму лица, – чтобы не чокнуться... У нас-то, мужиков, были вопросы поважнее... Толик конкретно зациклился на том, что нужно оружие посерьёзней наших пукалок, и батя его поддержал, но не одобрял гопнических, рискованных попыток оружие у кого-то ‘отобрать’. Но, пока батя ‘был весь в раздумьях’ Толик оружие добыл... Но это уже случилось позже. *** Толян, после того как ‘всё это началось’, завязал стричься коротко. Вернее, просто вообще перестал стричься, и за несколько месяцев вполне оброс. Он даже стал волосы, чтобы не мешали, стягивать на затылке в пучок. Стильно, типа. Но на днях я его застал за странным занятием: он сидел у нас в зале за столом, перед настольным маминым зеркалом, и, взлохматив волосы, рассматривал свою физиономию. А батя расхаживал у него за спиной и поучал: – ... не получится. Старайся одеваться, как одевается старшее поколение, и именно малоимущее. Затрёпанная, в пятнах и заштопанная дешёвая китайская курточка будет в самый раз. Немотря на жару! Волосы – пусть торчат во все стороны. Вообще, вид должен быть убогий и ‘непреуспевающий’. Но не бомжовский. Во-первых бомж таких как ты габаритов и статей вызовет подозрение; во-вторых бомж – это опасность, что что-нибудь сопрёт. Нужно выглядеть просто обычным человеком, которому не повезло. Ботаном. Для этого хорошо подходят очки. Хорошо какой-нибудь яркий, запоминающийся и нелепый элемент в одежде: вязаные перчатки без пальцев или шерстяная полосатая шапочка с цветным помпоном будут в самый раз. Они отвлекают внимание и создают образ немного ушибленного пыльным мешком человека. Помогают создать у наблюдателя чувство превосходства: ‘Во, чудик! Ну и оделся! Ну и чучело!’ – а это полезно. Тот, перед кем ты чувствуешь превосходство хоть в какой-то области, кажется неопасным и в других областях. Подсознательно. Но, конечно, важно не переборщить. Идёшь – в глаза не смотри. Вообще в лицо не смотри, смотри под ноги. И уже периферическим зрением обозревай округу... Тут он заметил меня. – Чё тебе, Серый? – Ничё, – говорю, – так... – Иди-иди, – говорит. Задрали уже. Конспираторы хреновы. Я ушёл в другую комнату и стал смотреть в окно. У нас большой двор, в центре двора окаймленная газонами и деревьями асфальтированная площадка под стоянку авто. Обычно всегда забитая битком, так что трудно приткнуться. Сейчас на ней стояли лишь четыре машины, из них одна, насколько помню, и вообще давно никуда не ездила. Разъехались... У нас-то в Башне вообще практически мало кто остался, мы да Элеонора с Ольгой Ивановной, да ещё пара квартир, они должны слинять на днях, – все очень пересрались после нападения гоблинов и битвы на козырьке подъезда. И это хорошо, – не надо дежурить у дверей, не надо открывать-закрывать приходящим. Батя сделал решётку на окно лестничной клетки, выходящее на козырёк. Собственно, мы с ним сделали. Утром вооружились ножовками по металлу и отправились к недалеко стоящему зданию районной администрации. Оно уже давно было заперто, пустовало – какие сейчас районы... Там, вокруг территории – забор из оригинальных декоративных решёток. Решётки массивные – но крепятся всего-то на четырёх нетолстых стержнях, которые мы с батей перепилили, сменяя друг друга, меньше чем за час. Потом приволокли решётку к дому, с трудом, надо признаться, затащили её на козырёк... Потом я ещё помогал бате её крепить. Закрепил он её просто – припёр откуда-то кусок трубы, установил её поперёк окна изнутри в подъезде, и решётку-то к ней и привязал, примотал толстенной проволокой; такой, что гнуть её приходилось пассатижами и еле-еле, а закручивать – монтировкой. В нескольких местах. Толяна помогать, конечно, не было. Он, как выражался, ‘не люблю тупую работу’, – где-то шастал, чего-то там ‘разведывал’, так что упираться пришлось только нам с батей. Когда закончили, он залез на козырёк и попробовал решётку пошатать. Где там! Решётка держалась как влитая. Правда и нам на козырёк уже было не выбраться из этого окна. Батя задумчиво что-то бормотал про то, что неплохо бы и остальные решётки ‘приватизировать’, но, посмотрев на моё кислое лицо, сказал, что ‘как-нибудь попозже’. Здорово мы намучались с этим окном. А что? Теперь Башня была снаружи почти неприступна – первый этаж и почти все окна второго этажа – в решётках, входная дверь – стальная, её даже скопище гоблинов ломом за час взломать не смогли, магазин под домом (давно не работающий, и выходящий входом на проспект), – тоже за решётками. Конечно, если подогнать машину и рвать тросом, то... Но тоже не сразу, да и мы просто так сидеть не будем. Одна из квартир, из тех, от которых у нас были ключи, служила в том числе и нашим складом ГСМ. Там держали почти всё топливо, натыренное с заправки, да привезённое батей с Толиком с его бывшей работы. Что-то у них там тогда случилось неприятное, не любят они вспоминать о его бывшей работе, переводят разговор... Что бы это могло быть... Я размышлял, мысли перескакивали с одной ассоциации на другую. Привезли, уже после нападения гоблинов, оттуда и бензин, и масло, и жидкое ‘печное топливо’ – много! В канистрах, в пластиковых бидонах, пластиковых же бочках с завинчивающимися крышками, даже в трёхлитровых банках с полиэтиленовыми крышками стояло топливо и бензин. Если сверху офигачить нападающих горючим... О! Надо найти охотничьи, негаснущие спички – были где-то, и подготовить бутылки для коктейля Молотова. Кстати, магазин... Я там одно время подрабатывал грузчиком и довольно хорошо знал все закоулки. Надо бы ещё там полазить. Во дворе же было пустынно. Как в рабочий день, хотя сейчас всё смешалось – кому интересен день недели? Но раньше там, в песочнице, хоть копошились дети под присмотром мамаш, а сейчас совсем было пусто и тихо. Без уборки газоны заросли, их завалило опавшими листьями и катаемым ветром мусором. Изредка проходил кто-нибудь – с сумкой, на рынок, или куда, – пугливо оглядываясь по сторонам. Пусто. Но по вечерам, по свету окон, было видно, что в окружающих двор пятиэтажках ещё теплится жизнь, – четверть от времени ‘мирной жизни’, но всё же. У нас, кстати, батя велел не включать вечером верхний свет и плотно зашторивать окна – типа ‘светомаскировка’. Обходились вполне, когда был свет – настольными лампами, когда не было – небольшими светодиодными кемпинговыми светильниками на аккумуляторах или батарейках; несколько которых батя, оказывается, запас еще ‘до того как всё началось’. Удобно – пока свет был, их можно было подзарядить... Батя и Ольге Ивановне презентовал такой, – бабка очень благодарила. Даже немного жутко было вечером или ночью, идти по тёмному подъезду в совершенно тёмном, казалось бы, пустом и потому гулком доме. Двери, двери... Мы пока так и не собрались повскрывать все квартиры – пока и нужды такой не было, и времени, да и... До сих пор жило какое-то ещё инстинктивное ‘законопослушание’, – чужое, а ну как вернутся... Хотя гопникам, разоряющим и поджигющим дома, такие условности явно были недоступны. Они постоянно бродили где-то по округе, орали песни, и всё чаще, что настораживало, раздавались выстрелы... Откуда-то бралось у них оружие. После того, как ночью случилась перестрелка с вооружённым гоблином, пришедшим ‘объяснить нам’ какие мы ‘крысы пАзорные’, никто против светомаскировки не возражал. Даже Элеонора, с которой последнее время связь поддерживалась напрямую, когда приходила ‘помочь’ или ‘в гости’, или через Толика, который что-то зачастил к ней. Впрочем, никто как бы не возражал. Зато перестал к себе водить своих девок-вертихвосток, что батя конкретно неодобрял, так как считал что ‘нам тут шпионы без надобности’. Сам же ‘гопник с обрезом’ за всё время приходил только один раз, ночью. Раздался звон разбитого стекла, почти тут же позвонила с ‘наблюдательного пункта’ Ивановна. Мы выпрыгнули из постелей и мигом вооружились, – кто чем. Выжидали. Потом вновь звон стекла – но не оконного, а как бъётся обо что-то твёрдое бутылка – и на улице, у стены полыхнуло неярко пламя. Как только с улицы раздался уже знакомый визгливый голос гоблина, предусмотрительно прячущегося за деревьями, Толик, положив ствол нагана на раму окна в подъезде, несколько раз прицельно пальнул туда. Удаляющаяся матершина была нам ответом. Как оказалось, он забросил на третий этаж, в окно, бутылку с коктейлем Молотова; но оказался настолько придурком, что при этом горящий фитиль вывалился из бутылки, очевидно, когда бутылка разбила окно, и потух. К счастью, от этой квартиры у нас были ключи, мы вошли, вооружившись огнетушителями, – но тушить было нечего. Бутылка валялась на ковре, её невоспламенившееся содержимое растеклось, надёжно угробив пушистый ковёр как деталь обстановки. Сильно воняло соляркой. Вторая же бутылка кокнулась о решётку на втором этаже и, воспламенившись, пролилась на стену, оставив нам на память об этом инциденте длинную полосу гари и копоти на стене Башни. И всё. Больше он не приходил. Хотя батя с Толиком уже обсуждали вариант, как его изловить или пристрелить из засады во дворе. Это было вполне решаемо, Толик даже настаивал не стрелять его, а взять в плен и ‘обратить в рабство’ – ‘в рамках сменившейся парадигмы’, – но гоблин оказаляся менее настойчивым, чем мы думали, и больше не появлялся. Может быть, Толик его ранил. После этого случая батя ‘поставил себе в план’ повскрывать все квартиры до пятого-шестого этажей включительно, – в первую очередь. Кто не оставил ключей – их проблемы. Нам нужен был доступ для тушения возможного пожара. Я читал книгу из библиотеки того подлеца-журналиста, что украл мой обрез, когда меня позвал батя и познакомил со своей идеей. Это что касалось снабжения нас водой. Я так и сел. Что же мы раньше-то не сообразили! Это было так просто! Но батя сразу стал меня окорачивать, – типа, может, ничего не получится; может, там всё демонтировано и так далее – чтобы типа я ‘не настраивался’ и не спугнул удачную идею. Дело в том, что наш дом, Башня, через арку граничит с бывшим Институтом Физкультуры. Ну, как ‘институт’ он давно кончился, и потом в этом пятиэтажном, старом, как и Башня, здании, массово арендовали площади различные организации – от ресторана быстрого питания ‘Линдо’, занимавшего весь первый этаж, и до всяких мелких и шустрых фирмёшек типа фитнеса или ксерокса. Сейчас благополучно, естественно, вымершие. Но раньше там был действительно Институт Физкультуры, и от него остались пара больших спортивных залов, в одном из которых потом была открыта бильярдная, в другом трясли сиськами занимающиеся фитнесом тётки. И, главное, при Институте раньше был БАССЕЙН! Нормальный такой 25-метровый шестидорожечный бассейн, я сам туда ходил раньше; и даже баня была. Всё это, конечно же, с приходом п.ца накрылось его пушистым хвостом, и стояло давно запертое, закрытое и тёмное, но ёмкости-то! Ёмкости под воду! Вот эта идея и пришла в светлую голову бати, размышлявшего о том, где и как обеспечить Башню водой. Недолго думая, мы стали собираться. Основной и самой необходимой вещью для ‘городских прогулок по делам’, как обычно, стала мощная монтировка, почти лом; фонарики, батин пистолет; ну и всякая мелочь типа сумки под случайных хабар, ножовки по металлу, пассатижей, тяжёлого молотка, рабочих перчаток... Про ножи, индивидуальные аптечки и зажигалки речь и не шла, – это уже у каждого из нас было с собой всегда. Толика ждать не стали. В бывший Институт удалось попасть, выломав дверь в баню. Какого чёрта они тут всё позапирали? Буквально все двери, даже двустворчатые проходные в коридоре. Батя высаживал их мощным ударом ноги. Зато видно, что мародёров здесь ещё не было. Да и что здесь брать-то? Удар! – грохот разлетающихся филёнок, звон стекла, если дверь застеклённая – и мы пару минут прислушиваемся, нет ли какого движения. Потом идём дальше. Здание мы предварительно обошли-осмотрели – ну не было ‘следов проникновения’, – всё пыльное, в мусоре, двери заперты. Наконец вышли в собственно бассейн. Он был, как мы и ожидали, пуст. Пуст и пылен. Кое-где валялись стёкла из нескольких выбитых окон, но, в целом, он не очень пострадал. Можно сказать даже совсем не пострадал. Батя спргынул вниз и выкинул дохлую крысу. – Ну что. Теперь надо найти как он заполняется... Это самое главное. Всё же мы разобрались, ползая впотьмах в подвале, в этих задвижках. Батя что-то крутил – и время от времени посылал меня смотреть, не пошла ли вода. – По идее – должна... – бурчал он, – Если у нас на втором этаже есть вода – то и здесь должна, тем более что бассейн ниже уровня нашего первого этажа... Так что хотя бы самотёком... Время было подходящим – по часам сейчас должны были дать воду. Я сбегал в душевую и открыл один из кранов – ага!.. В трубах забурчало. Я сбегал и сообщил это бате. Вернулся. Из крана тонкой струйкой шла бурого цвета вода. Ураа!!! -Я опять побежал в подвал сообщить это бате. – Это хорошо. Это очень хорошо, Серый! Потому что даже если мы здесь не разберёмся с задвижками, – мы просто-напросто из душевой бросим шланги в бассейн, и всё! Батя спрыгнул в бассейн и добавочно закрыл сливные решётки кусками полиэтилена, чтобы вода не уходила даже если не держат задвижки на слив. На следующее утро мы обнаружили, что в бассейне по щиколотку воды. Мы были довольны как слоны на водопое! Теперь всё зависело от того, будут ли воду давать ещё достаточно долго, чтобы успел набраться весь бассейн. В бане мы так же открыли задвижки и краны для набора больших ванн, или маленьких бассейнов, – пусть будет; чем больше, тем лучше! Батя тут же озаботился тем, чтобы сделать наше водохранилище недоступным для ‘других посетителей’. Баню мы просто-напросто заперли. А бассейн... Пока, сказал батя, лучшая защита для воды – то, что никто не знает, что она здесь есть. Со временем мы проведём сюда сигнализацию и заминируем входы. Вода в городе – это ценность! И нашей водой будем пользоваться только мы и те, кому мы разрешим это делать. ДУСТОМ ИХ, ДУСТОМ! Пока Толик шнырял по своим делам, что-то вынюхивая и высматривая в городе, нам ещё раз пришлось заняться магазином под домом. С проспекта, с фасада Башни он был накрепко заперт, – решётки и всё такое. Во время стрельбы на проспекте частично побило витринные окна – но только одно стекло из двух; нигде полностью, навылет, стёкла не вынесло. Вход со двора тоже был за крепкой решёткой и замками. А вот эдакие наклонные люки, в которые по обитым оцинковкой наклонным настилам спускали продукты прямо в подвальный склад, – они были взломаны ещё во время установления Новой Администрации, когда все жители Башни, ожидая не то бомбёжки, не то вообще атомного удара, прятались по подвалам. Батя же и взломал один люк. Но оказалось?что и в другом отсеке подвала тоже прятались жильцы. С тех пор он стоял практически открытый, лишь с притворёнными деревянными, окрашенными облупившейся местами серой краской створками. Наверно именно потому, что он был открытый, никто туда особенно и не пытался залезть – нечего там было искать. Всё ценное и съестное мы уже перетащили на этажи, включая старые-престарые коробки с крупой и ящики с мятыми жестяными банками овощных консервов. Что нам было уж вообще лень тащить на этажи, – например, целые поддоны с трёхлитровиками томатной пасты и неслабые запасы газводы в пластиковых литровиках и полторашках, минералку и энергетики, мы просто стащили в один из отсеков подвала и замаскировали туда вход всяким хламом, которым обрастает с годами любое человеческое обиталище. Прикрыли вход в подвал решётчатыми створками и закрыли на ключ. Но батя всё же переживал, что вход в подвал ничем толком не защищён, и туда могут пролезть бомжи. Тащить опять какую-нибудь решётку и устанавливать её на вход что-то не хотелось... Успокаивали себя тем, что в брошенном городе бомжам и так есть чем поживиться, чем лезть в пустой по определению подвал-склад продуктового магазина. Но однажды рано утром позвонила Ивановна, и, волнуясь, сообщила, что под домом кучкуются какие-то люди. Сон как рукой сняло. Спросонья показалось, что это непременно повторное нападение той самой банды гопников, с целью отомстить за своих товарищей. Сразу как-то и не сообразили, что у гопников по определению товарищей нет, что нагадить они могут легко, убить или поизмываться – ещё легче, а вот целенаправленно кого-то выслеживать и мстить, да ещё штурмовать дом, где их так нехило покрошили, – это вряд ли. Мы, торопливо одевшись, прокрались к окнам. – Что там?? Кто звонил? Что случилось?? – с круглыми от испуга глазами и кучей вопросов появилась, кутаясь в халат, из своей комнаты мама. Она, естественно, предполагала самое худшее – очередной штурм с убийствами, экстренную эвакуацию, бомбёжку, арест и расстрел всех за наши ‘грехи’. – А как думаешь, кто мог звонить? – язвительно ответил батя, – Их ЖэКэХа звонили, спрашивали, почему квартплату не вносим своевременно!.. – Какую квартплату?? – но батя только махнул рукой. – Серж! Где Толян? – А я откуда знаю? Я думал он с тобой. – Метнись к нему. Я выскочил в подъезд, взлетел на этаж, и затарабанил в дверь квартиры, где жил Толик. Тишина. Открыл электрощиток и нащупал ключ, – ага, значит он не дома... Где он может быть в такую рань? А, тоже мне, тут особой дедукции не надо, – я бегом спустился на первый этаж, прошёл через подъездную дверь в соседний подъезд и добежал до квартиры Элеоноры. Затарабанил в неё кулаками. О, чёрт, до чего массивная – не слышно ведь нифига! Достал нож и затарабанил стальной рукояткой. Через минуту дверь на цепочку открыл заспанный всклокоченный Толик. Он был в одних трусах и с наганом в руке. – Крыс, чо ломишься?? – Толян, скорей, там бабка звонила, какие-то люди у дома кучкуются! – О, дьявол! – дверь захлопнулась, лязгнула цепочка, и опять отворилась, – Заходи, я сейчас! Он метнулся в комнату, поднимая свои разбросанные шмотки с пола. Я просунулся за ним. Заглянул в спальню. На широкой кровати среди скомканных простыней таращила глаза непроснувшаяся ещё Элеонора, слегка лишь прикрытая простынкой. – Толя, что случилось?.. Она села, простыня открыла её до пояса. Ого, ничё у неё сиськи! – не мог не отметить я, хотя, понятно, голова была занята другим. Она заметила мой взгляд, – ох уж эти бабы! Они могут не заметить валяющиеся под ногами деньги или не отличить револьвер от пистолета, но уж взгляд на себя заметят хоть со спины, – и потянула простыню, укрываясь. – Здрасьте! – вспомнив, что мы ещё не виделись, ляпнул я. – Здрась... Толя! А что случилось? – Нормально всё. Тут будь. Запрись. – появился из другой комнаты уже полностью экипированный Толик. Когда мы выбежали в подъезд, батя уже оценил ситуацию, выглядывая через разбитое окно с помощью нашего самодельного перископа. – Толя, это не гопники. Не их стиль. Это... Бомжары какие-то, что ли. Толик осторожно выглянул в окно. – Они не в подъезд ломятся. Они стараются в подвал магазина пробраться. – Мммдааа... Нам ещё такого соседства не хватало... Снизу раздавались удары, скрежетание железа и приглушенная матерщина. – Что они там ломают-то хоть? Там же открыто всё было? – Не. Я как раз вчера решётку, что там стояла, закрепил толстой проволокой. Это помимо замка. – Ну, накаркал. Наверно подсмотрели и решили, что что-то ценное прячем. – Да уж. Я стребовал у бати перископ и тоже всмотрелся в происходящее. Их было человек пять. Мужики непонять какого возраста, заросшие и неопрятные. Нет, не в рубище каком, не в обносках. Одеты они были как раз в относительно чистое, хотя и мятое, и почти не рваное; но как-то... Как-то было видно, что одежда эта не их, что носят они её случайно и непривычно. Странно было видеть заросшего до самых бровей бородой кряжистого мужика в мятых серых брюках, сохранивших стрелки, в босоножках и в белой футболке с эмблемой какого-то западного университета на груди. Прикрывал всё это длинный, и, видимо, дорогой синий плащ – это летом-то. И все они были одеты кто во что горазд. Ну, оно и понятно, – поживились в разбитых магазинах и в разграбленных квартирах. Администрация много раз объявляла по местному радио, что борется с мародёрством; что кого-то ловят и даже расстреливают, – но на самом деле патрули не совались вглубь жилых районов, ограничиваясь центральными улицами. А вычислить нежилые квартиры и дома было проще простого – по отсутствию света вечером. – Новая генерация, блин. Нью-бомжи. Не удивлюсь, если от них и хорошим одеколоном пахнет... – батя несколько расслабился, поняв, что нам не предстоит схватка с озверелой обкуренной толпой гоблинов. Это всего лишь бомжики... – Э!! Э, бля!!! Съ..али быстро отсюда нах, быстра-а!!! – высунувшись в окно, во всю мощь лёгких заорал вниз Толик. Дальше произошло непонятное. Вместо того, чтобы броситься врассыпную, бомжики высыпали из-под дома и уставились на наше окно в подъезде, из которого орал Толик. А один, как раз тот, в белой футболке и синем плаще, напротив, сунулся под дом, что-то там поднимая с асфальта. Камень, что ли, ищет?.. – Что не поняли, што ли??? Щас я спущусь, щас я с вами... – тут Толик, недокричав фразу, резко отпрянул за стену, выдохнув нам: – Ложись!!.. И тут же снизу грохотом простучала автоматная очередь. Мы успели отпрянуть от окна, пригнуться и вжаться в стены; несколько пуль ударило в стену дома снаружи, несколько влетели в разбитое окно, наполнив подъезд опасным щёлканьем рикошетов и облачками извёстки и штукатурки, выбитой из стен пулями. – О, ляяя... – только и сказал батя, сидя на полу, – Серый, ты цел?.. Я лежал под подоконником, рядом с батареей, вжимаясь в неё; рядом валялся раздавленный в сутолоке перископ. Такого никто не ожидал. Уж больно неожиданно. Это даже не гоблиновская картечь по окнам, это посерьёзнее будет... Эта очередь в окно – это реально нас... взбодрило... Как говорится, ‘ничто так не бодрит утром, как спросонья удар локтём об угол’. Я, кстати, плюхнулся на пол ещё до крика Толика, инстинктивно. Начинают вырабатываться ‘боевые инстинкты’, что ли?.. Во всём надо находить положительный момент... Снизу раздался хриплый смех и ругательства. Если так можно выразиться, ‘весёлая матерщина’, – бомжары толпились напротив подъезда, показывали на наше окно пальцами и скалили зубы. У одного в руках был ‘калашников’. – Ребята, с вами ничего не случилось?.. – сверху, в щели нашей двери, появилось испуганное мамино лицо. – Ничего. Дверь закрой и не показывайся, пока не скажем. А лучше – уйди в ванную. – скомандовал ей батя. Дверь захлопнулась. – Бля, ща ещё Элеоноры тут не хватало... – пробормотал Толик и с экспрессией обратился к бате: – Чо, ..., братец, допрыгались?? У бомжар, у поганых бомжар – автоматы, а мы как целки, с пестиками крутимся... А всё ты, ты, бл...: ‘Подождём, не надо, не станем рискова-а-ать!!’ Дождались, бля! Батя молчал. Толян осторожно выглянул на улицу – бомж с автоматом ткнул в сторону окна стволом и крикнул ‘Бах!’, снова вызвав снизу взрыв дебильного смеха. – Сссссукааа... – бессильно прошипел Толик и достал из-за пояса наган, – Ща поржёт у меня... – Погодь... – остановил его батя, – Только засветим возможности. Против автомата наши стволы слабо катят, да... – Ясен пень! – вызверился опять Толик, – Хули я тебе всегда и говорил!! Стволы надо, нормальные ство-лы, автоматические, армейские, а не хернёй страдать! А ты... – Может, ты заткнёшься?.. – Чё ты меня затыкаешь, брателло?? Из-за тебя как олени на весенней охоте, и ты, бля, ещё мне будешь предлагать заткнуться?? – окончательно стал выходить из себя Толик. Батя демонстративно отвернулся к нему спиной. В наступившей тишине опять послышался снизу, со двора, скрежет металла и пропитые голоса. – Может, чёрт с ним?.. – стал рассуждать вслух вполголоса батя. Ну, сломают решётку и дверь. Ну, залезут в подвал... Брать там особо нечего. Свалят в конце концов... – Может, их ещё в подъезд пустить, пусть здесь пошарят?? – язвительно вставил Толик, – Тоже в конце концов уйдут. Ну, может, поднасрут слегка; но, если им не понравится – уйдут. А мы пока в туалете посидим, ага?? Батя промолчал. – А может, и не уйдут. Может, они тут свою штаб-квартиру устроить решат? А мы будем у них разрешения на улицу выйти спрашивать, – как вариант?? – Нет, – после раздумья сказал батя, – Не вариант. Гнать их надо, по-любому. Во-первых, нельзя поважать, слабость свою показывать. Во-вторых, в подвале полно картона от упаковок, от товарных ящиков. Они, если и уйдут, пожар нам тут точно организуют. Надышимся. Нет. Гнать их надо. – Гна-а-ать! – передразнил Толик, – Чем их гнать?? Этим, что ли? – он сунул бате под нос свой наган-переделку. Как будто батя был кровно виноват в нашей слабой оснащённости. – Толян... Ты реально начинаешь... доставать... – судя по стиснутым зубам и катающимся желвакам, батя стал также заводиться. О, блин. Нам ещё только разборок тут не хватало. Самое время... Но что делать, я не знал. Так и сидел на полу и смотрел на них обоих. – Какой к чёрту ‘доставать??’ Тыщу раз тебе говорил: нормальное оружие – это всё! Будут нормальные стволы – будет и хавка!.. А ты... Норный, бля! Крысиный король! Неееет, зря я так на тебя полагался! Я впервые видел, чтобы Толик так отвязывался на старшего брата, причём при мне, – а батя молчал, ничего не отвечал, как будто принимал свою вину. Потом он, наконец, сказал: – Я пойду вниз, на первый этаж. Там, через окно во входной двери, я смогу их достать. А ты отсюда, сверху. Вместе. Как думаешь – удержит входная подъездная ‘калашников’? – Пять-сорок пять? Там на двери что -лист три миллиметра? – Двойной – спереди и сзади, коробкой. – Не, вряд ли. Снова секундное молчание. Снова его прервал Толик: – Вот ведь, бля, бомжи, поганые бомжи! И с автоматом! Где только достали; наверняка у какого-нибудь дезертира отжали... И теперь, типа, не боятся никого, сам чёрт им не брат, с автоматом-то... А ведь ну поганые бомжи! Вонючие, бля, даром что шмоток новых натырили! Черти блохастые! – продолжал разоряться Толик, – От них вонь сюда, кажется, аж добивает! Они и уйдут-то – их местоприбывание нужно будет дустом присыпать, от вони и насекомых! – Да... – это батя, – Недодумал я... Концепцию обороны надо бы менять. Оружие, да. А главное – гранаты. Хорошо бы, как у полиции – газовые. Мы бы на этажах отсиделись, да и несколько противогазов у нас есть... Щёлк! У меня как щёлкнуло что-то в мозгу, – и сразу легко и свободно в голове сложился долго не складывавшийся паззл: – Бомжи... Вонючие... Дуст, опылять... Полиция, гранаты... Газовые гранаты... – Есть! – я аж подскочил, и батя с тревогой оттащил меня от окна, – Придумал!!! – Что придумал? – они оба с тревогой, но и с некоторой надеждой уставились на меня. В нескольких словах, запинаясь и путаясь, я изложил им свою идею, и стал ждать реакции. – А чооо... – протянул Толик. – Даааа... Идея достаточно дикая, чтобы быть удачной... – поддержал батя. – Я пошёл?! – я рванул было вверх по лестнице, но батя притормозил меня за руку. – Идите с Толяном. Пусть он кинет. Мы с Толиком, перепрыгивая через ступеньки, понеслись сначала в ‘супермаркет’ на четвёртом этаже. Там я схватил стоявшую особняком пыльную большую сумку, и потащил к дверям. Толик тут же отобрал её у меня, и, закинув на плечо – а там килограмм пятнадцать как минимум, – понёсся на верхние этажи, перескакивая через ступеньки. Здоровый лось, ога. Я ещё задержался, чтобы сунуть в пакет три практически готовых ‘коктейля Молотова’, и побежал догонять его. Догнал я его только уже у двенадцатого этажа. В приоткрытую дверь на наш топот по лестнице высунулось встревоженное лицо старушки Ольги Ивановны, нашего ‘дозорного’: – Чево они, а? Я смотрю – стреляють опять? Архаровцы! Никово не попали? – Бабуся... – отдышиваясь перед последним рывком на крышу, сказал ей Толик, – Вы это... Окно закройте наглухо, то, что во двор выходит. Наглухо! Пока. А то просыпаться может. – Чиво... просыпаться? – недоверчиво переспросила бабка, но, видя, что нам не до объяснений, юркнула обратно в квартиру и защёлкала замками. На крыше было хорошо... Утренний слабый ветерок приятно овевал разгорячённые гонкой по лестнице лица. Пейзаж вокруг – не то что с нашего этажа... Опять что-то с утра пораньше в городе горит, как каждый почти день. Переселиться повыше, что ли? Благо квартир хватает. Но любоваться пейзажем явно некогда. Толик тут же шлёпнулся на живот и подполз к краю крыши, выглянул. Я расстёгиваю пыльную сумку. – Ломают... – оборачиваясь, сообщает он, – Скучковались, – и ломают. Как на ладони, ёпт. – Ну, готов? Чо у нас там? Мы подтащили за ручки расстёгнутую сумку поближе к краю. В ней лежит большой, килограмм на шесть – восемь, пакет серой грубой бумаги, и ещё несколько, так же как и пакет припорошенных белой пылью свёртков из полиэтилена. Лёгкий ветерок сдул пыльцу с них в нашу сторону – и у нас тут же начало драть горло и засвербило в носу. Это хлорка, чистая порошковая хлорка, которую мы, незнамо зачем, ‘приватизировали’ в разграбленном ещё до нас детском садике, в хоз.помещении. – Дааа, бля... Химоружие! – прокашлявшись, сообщил сразу же пришедший в своё постоянно хорошее расположение духа Толик, – Запрещённое всеми международными конвенциями! Да мы, бля, эти... Как их? – Дезинфекторы, – подсказал ему я, аккуратно стараясь достать большой, немного рваный пакет из сумки. Мы, как хлорку принесли – так её и не доставали, и из сумки не вынимали, – уж очень едкая. Так и простояла, дождалась своего часа в углу. – А, Серый, не пачкайся... Сам я. Ща, сначала определим ветер... Тааак... Чо бы нам для начала скинуть... – он поднял с крыши осколок кирпича, и, примерившись, кинул его вниз, внимательно наблюдая за его полётом. – Ага... Понятно – нормально. Ну чо... Приступаем к химической боНбаНдировке?.. Или, вернее, к дез-обработке насекомых?.. – не переставая балаболить, он подхватил тяжёленький пакет и встал на край крыши. Блин, мне аж страшно за него стало, я бы так не смог, – но Толян, видимо, совершенно не боялся высоты и стоял на краю совершенно спокойно. Чтобы не прозевать момент, я быстренько на четвереньках подобрался к краю крыши и залёг. – Ну... С богом!.. – пару раз примерившись, Толик аккуратным толчком ‘от груди’ послал пакет в направлении суетящихся бомжей, так, чтобы он не задел козырёк, но и упал возможно ближе к ним. Из надорванного края пакета ветерком рвануло вверх белую струйку, взлетела с пакета пыль – и Толян, надрываясь кашлем, отпрянул от края крыши, не глядя, куда полетел пущенный им ‘снаряд’. Зато я очень хорошо наблюдал полёт пакета и последствия его ‘приземления’. Уменьшающимся пятнышком, сопровождаемым ‘дымящей’ струйкой порошка, он по параболе устремился к тусующимся кучкой бомжам, и с тяжким гулким хлопком, по звуку как удар с размаху подушкой в стену, разорвался буквально в паре метров от них, взметнув во все стороны белое облако, сверху разительно похожее на облако взрыва. Бах! Попадание! Бомжи скрылись в облаке хлорного порошка, окутавшего тут же весь двор в радиусе метров десяти... Отлично! Толик надрывался кашлем в стороне, а я схватил из сумки оставшиеся, полиэтиленовые пакеты с хлоркой, и тоже пустил их вниз, стараясь расширить ‘зону бомбардировки’. Прошло не меньше минуты, когда в оседающем белом облаке стали сверху видны ползающие фигуры. Мата было не слышно, только хриплый, лающий кашель. Вот один из них сел на жопу и поднял автомат... Щелчок выстрела из подъезда раздался почти одновременно с короткой автоматной очередью. И бомж, выпустив из рук оружие, повалился на бок. И тут же к автомату на карачках пополз другой. Автомат, автомат, автомат!!! – засвербила у меня в мозгу жадная мысль. Спуститься – долго. Надо помочь отсюда. Мелькнула мысль – смотрел в каком-то старом фильме: там с древнего аэроплана забрасывали конницу заточенными стальными стержнями. Эх, сейчас бы сюда ящик гвоздей – пятидесятки!.. Тут я вспомнил про свои бутылки с огнесмесью: две трети какой-то непонятный мутный бензин, треть масло-отработка. Сорвал с бутылки примотанный скотчем полиэтиленовый пакет, закрывающий уже воткнутую в горлышко и пропитанную горючей жидкостью тряпку-фитиль, – без пакета и испарилось бы всё за время, и вонь бы стояла невыносимая... Крутанул бутылку, добиваясь, чтобы посильнее пропитался фитиль, поднёс к тряпке зажигалку – она вспыхнула жадным дымным пламенем, – и, примерившись, пустил бутылку в бомжей. Мужик, поднявший упавший автомат, сейчас, надрываясь кашлем и почти ничего, скорее всего, не видя, сейчас поливал короткими очередями фасад здания. Остальные бомжи, как спрыснутые дихлофосом тараканы, расползались в стороны; один, разметав полы раньше синего, а теперь пыльно-белого плаща, неподвижно лежал напротив подъезда. Бутылка, оставляя за собой дымный след, устремилась на тротуар перед подъездом, в оседающее белое облако, к расползающимся бомжам и строчащему вслепую по окнам субъекту. Ахнула, лопнула, взметнув красивый сверху кочан красно-чёрного дымного пламени. – Ааааввввв... – пронзительно завыл кто-то внизу. За дымом, мешающимся с хлорной пылью, ничего толком не было видно. Автоматчику, – а автомат сейчас был единственной и главной нашей целью, поскольку нападение как таковое явно было отбито, – видимо, осколками попало в лицо, – он бросил автомат. – Давай – давай – давай!!! – раздался рядом крик уже так же лежащего на краю крыши Толика, всё ещё протиравшего глаза и отплёвывавшегося, – Дустом их, дустом!! Я по смыслу догадался, что это нечто дезинфекционное, от насекомых, – из их с батей ‘тяжёлого детства’. – Толян, кончился дуст! – крикнул я ему, – Мочи его! Утащат автомат ведь! – Вижу! – прорычал он, и прицелился. Бах! Бах! Грохнули его выстрелы. Щёлк! – приглушенно донёсся из подъезда выстрел батиного люгера. Схвативший было автомат бомж шарахнулся в сторону, выпустил его из рук, и, петляя как заяц, понёсся в глубь двора. Но, видимо, бомжи знали истинную ценность оружия в новом мире, – ещё один из ползавших в хлорном тумане схватил автомат, вскочил и ‘от живота’ разразился длинной, в остаток магазина, очередью в сторону окна, из которого стрелял батя. И, размахивая замолкшим автоматом, вихляющейся рысью поскакал догонять своих удиравших подельников. Бах! Бах!.. ... Бах! – взводя курок, Толик тщательно выцеливал удиравшего с автоматом бомжа, но того то ли от страха, то ли от отравления хлоркой мотало из стороны в сторону, как будто бы он нарочно уклонялся от выстрелов. Разрядив весь барабан, Толик ругнулся и встал с крыши. – Ушёл. Вот ведь... Гад! Таракан поганый!.. Удрал вместе с автоматом! Прикинь – утащил, считай, наш автомат!.. – плачущим голосом причитал Толик, явно уже записавший автомат в пополнение нашего арсенала. Я тоже был в отчаянии. Если бы у нас как минимум одним стволом стало бы больше – смотришь, и мне какая стрелялка бы перепала. А то хожу тут как дурак, с одним ножом... – Ай-яй-яй, не повезлооооо...– продолжал бухтеть Толян, пока мы спускались с крыши. – Да ладно, Толян, чё ты как маленький, у которого игрушку отняли! – пытался по пути урезонить я его, – Главное-то что? Главное – отбились. Эти – уж точно больше не сунутся. Ну и... Теперь придумаем что-нибудь. Батя придумает... – Батя... Твой батя придумает... – опять переключился на старую пластинку тот, – Если бы он манную кашу не жевал, уже были бы у нас автоматы... ‘Опа-а-асно!.. Зве-е-ерство!..’ – явно передразнивая, проблеял он. – Ивановна! – проходя мимо, он продубасил кулаком в дверь ‘наблюдательного пункта Башни’, – Отбой воздушной тревоги!! Всему личному составу можно оправиться и сменить испачканное нижнее бельё! Хы!. – он критически обозрел свою одежду, увазюканную пылью, хлоркой и гудроном с крыши; и стал вытирать ладони о футболку. Мы стали спускаться. По пути я капал ему на мозги: – Толян! Насчёт бати ты не прав! Чо ты на него наехал? Батя хочет как лучше. Удерживает тебя от излишнего джигитства. Может благодаря ему мы ещё и живы, и сыты. А ты наезжаешь. Нехорошо! – Хорошо-нехорошо... Защитничек, блин, нашёлся. Не благодаря твоему бате, а благодаря мне мы ещё живые! – Ой, Толян, ты бы не зарывался, а? – А что ‘зарываться’? Так и есть!.. Так, по пути препираясь, мы спустились на нашу лестничную площадку. На ней уже никого не было, а дверь в нашу квартиру – открыта. Дома, в прихожей, нам навстречу метнулась Элеонора. Короткие джинсовые шортики, плотно обтягивающие круглую упругую попку; длинные загорелые ноги вдеты в тоненькие босоножки; красный топик с какой-то блестящей надписью, открывающий смуглый поджарый животик и обтягивающий упругие грудки без лифона, – эта коза и на расстреле постаралась бы выглядеть ‘секси’. В глазах тревога: – Толик... Ты не ранен?.. Толик краем рта, почти не разжимая губ, шепчет мне: – Заботится, видал?.. Во как! – и ей: – Чё пришла? – сказал же дома сидеть. Ранен, бля! Но ничего жизненно важного не задето! – он делает недвусмысленное движение тазом, и Элеонора, типа, смущается. – На-ко, вот, – он прямо в прихожей стягивает с себя увазюканные футболку и штаны и суёт ей, – Постирать надо! Элеонора явно опешила: – Чего это я должна-а??.. – но Толик нарочито строго поднимает бровь: – Не по-о-онял??.. – и она тушуется, прижимая к груди толиковы шмотки. Только морщит гладкий носик: – Фу, что от неё воняет? – Секретное оружие применяли, потому и воняет! Вундервафлю от Сергея! – поясняет Толик и спрашивает:– А где брателло? – Олег Сергеевич ранен... – Чё ж ты!.. – мы с Толиком ломимся в комнату, где над лежащим на диване на спине, голым по пояс батей склонилась мама. ПОБЕДА ПАХНЕТ ХЛОРКОЙ – Что он? – как был, в трусах, Толик брякается на колени перед диваном. С другой стороны от мамы так же метнулся я. В голове мгновенно проносятся самые жуткие картины: развороченный череп... простреленная грудь, кровавые пузыри из горла, как у Устоса. Меня начинает колотить, я на мгновение ничего не соображаю; когда батя поднимает голову и отчётливо говорит: – Так, давайте-ка без ажиотажа. Я не сразу замечаю, что батя, в принципе, выглядит неплохо; только бледен, и на груди повязка. – Чо с тобой, брателло?? – орёт Толик, отпихивая локтём маму. – Спокуха, братуха, – касательное. Жить буду, – в тон ему отвечает батя и улыбается. Фффффуууу... Тут только меня попустило. Вот овца! – не могла сказать сразу, что неопасно. Я конкретно пересрался. И не только я. Толик вертит головой, и, найдя взглядом стоящую у двери Элеонору, показывает ей кулак. Та пугается: – А что я... Я сказала как есть... – Как есть! Да я уж чо только не подумал! – нарочито свирепо говорит Толик, – Накажу! Жестоко! Сегодня же ночью! – Хи-хи, – коза сразу веселеет и, продолжая прижимать к груди толиковы шмотки, упячивается в прихожую, откуда слышится удаляющееся цокание каблучков по ступенькам. Пошла стирать, небось... Молодца Толик, молодца! Построил. Кто бы мог подумать! Надо бы мне тоже где козу ‘с ногами’ найти, чтоб мне тоже стирала. Что-то в голове крутится Анька... Недооценивал я её, ой, недооценивал... Рана бати действительно оказалась неопасной. Толик снял пропитавшуюся кровью повязку и осмотрел её. Я тоже заставил себя смотреть, хотя было здорово неприятно. Но после раны Устоса вполне терпимо. Я чувствовал, как моя ‘тонкая ранимая душа’, как выражался батя, успешно обрастает толстой коркой, – я уже видел смерть рядом, трупы с разбитыми головами... От размышлений отвлёк голос Толика: – Неглубокая, быстро заживёт. Но, брателло, давай-ка её лучше зашьём! – Да... Можно... – морщась, соглашается батя. – Как это тебя угораздило подставиться? – Рикошетом. Совершенно случайно... Рана представляла собой кровоточащую борозду сантиметров в пятнадцать на левой стороне груди. Батя рассказал, как его цепануло, отрекошетив от стенки оконного проёма, когда последний бомж почти не глядя разрядил в направлении окна магазин. Батя укрылся за стеной, но от рикошета это не уберегло. Идиотская случайность! Но хорошо хоть что всё так относительно безобидно, не в голову, к примеру. Была бы не царапина, а стопроцентный покойник. Меня передёрнуло от одной мысли. Пока мама кипятила воду и приспособления для операции, которые в том числе нашлись в запасах бати, поговорили об обстановке. Бомжики удрали, и утащили автомат, оставив своего главного валяться на тротуаре. Очень может быть, что они расстреляли все имевшиеся у них патроны. Очень обидно. Но ничего не поделать. – Серый! – обратился Толик, – ты выскочи на улицу, глянь, что там у жмура в карманах. Чем чёрт не шутит – вдруг что полезное. А то приберут милые соседи... Подумал и добавил: – Причём самого жмура не ‘приберут’, а вот в карманах, – лехко. Сволочная человеческая натура. – Философ, блин... Постигший человеческую натуру... Сам бы сходил, – это батя. – Я ща тебе зашивать буду. Не ссы, ничего не случится. Я поднялся. – Серый, Ивановне предварительно позвони, – пусть осмотрится. И сам оглядись сначала, – начал инструктировать батя. – Да знаю я. Ничего полезного у бомжа при себе не оказалось. Ворочать его было тяжеловато, но терпимо, – он лежал на плаще, я хотел проверить карманы и там. Я с ним не церемонился, и не испытывал никаких комплексов или такого уж отвращения к свеженькому упокойнику, – привык уже, что ли? На гоблинов, которых Толик стаскивал и выкладывал у помойки, мне смотреть было противно, – ну, я старался и не смотреть, – а тут легко... Схватил бомжа за штанину и перевернул набок, проверил карманы с одной стороны, потом так же – с другой. Никакой брезгливости не было: он был ещё свеженький, причём одетый во всё сравнительно новое и чистое, неуспел ещё увазюкать. Даже бомжевской, подвальной вони от него не было – всё перебивал навязчивый запах хлорки, которая тонкой пылью устилала всё вокруг: асфальт, мусор на асфальте, гильзы на асфальте, траву на газоне, самого бомжа и его одежду. Пахло как в станционном каком-нибудь, провинциальном, только что вычищенном туалете. Удачно он продезинфицировался, ага. Кто же его завалил? Я не сразу нашёл входное отверстие, бомж лежал на спине, раскинув руки; и белая футболка его с эмблемой Йельского университета была не окровавлена. Потом я уже заметил, что тёмная лужа плывёт из-под головы, и, взглянув ему в лицо, увидел порванную губу, какие-то крошки, видимо от зубов. Пуля попала прямо в рот, и прошла навылет – вот и лужа под затылком. Пуля, конечно, в таком-то ракурсе, – батина. Толик бы попал сверху. Да и не прошла бы пуля из самоделки навылет. А, вспомнил. Правда, этого батя свалил, сразу. Когда я вернулся домой, операция уже была в разгаре. Рану промыли кипячёной водой. Мама обработала края раны спиртом и Толик пригоовился сшивать. Мама взялась ему помогать, но тут же побледнела, присела на край дивана в ногах у бати и отвернулась: – Я посижу чуть-чуть... Что-то мне нехорошо. Толик же чувствовал себя в полном порядке: – А чо тебе помогать – мне помощи не надо, сам справлюсь. Ничо сложного. Это же тебе не... не полостная операция! – он разулыбался, вставив ‘умное слово’. Я внимательно посмотрел на него. Вообще у него это, скорее, маска – под дебила косить, он, блин, умный... Только прикидывается. – Толян, заканчивай зубоскалить, шей, – поторопил его батя, – И комментируй при этом. Серому будет полезно... – Я – Крыс, – чтобы что-то сказать, поправил я. – Крыс... Было там что полезное, у жмура-то? – Нет. Всякая фигня на кармане – сигареты, зажигалка, ножик говенный, пара патронов... Вот, два магазина к автомату я подобрал. Пустых. – Ну. И то. Пригодятся, будем надеяться. – Смотри, Крыс, – стал учить меня Толик, – рану в первую очередь следует очистить от грязи. В этом случае – тоже, – пуля рикошетная, да сквозь одежду, – могла затащить заразу. Если кровь идёт – кровь мусор немного сама вымоет. Потом кровь стараемся остановить, – кровопотеря штука неприятная. Как? Вот в таком случае, – просто прижать чем-нибудь, тампоном. У тебя есть в НАЗе тампон? Я утвердительно кивнул и шлёпнул себя по небольшой поясной сумочке, куда батя буквально насильно ‘сформировал’ мне НАЗ. – Вот. Прижал, подержал, пока кровь не остановится. Если пулевое проникающее – то можно его заткнуть женским гигиеническим тампоном... Да-да. Он хорошо кровь впитывает, это и нужно. Потом, значит, надо промыть. Лучше чистой кипячёной водой, но в полевых условиях можно и мочой... Я недоверчиво посмотрел на него – прикалывается что ли? – Да-да. Так и есть. Моча практически стерильна, как это не кажется странным. Если ты не болеешь венерическими, хе... Промыл – нужно обработать края раны. Спиртом или йодом, без разницы. Только края! В рану йод льют только садисты и мудаки по совместительству. Потом... Если рана неширокая – то можно просто стянуть края повязкой или, скажем, лейкопластырем, и зафиксировать. Срастётся. Во, как у меня. – Он продемонстрировал длинный и тонкий шрам у себя под коленом. – Если края раны расходятся – то можно сшить. Для этого берё-ё-ём... – он продемонстрировал мне изогнутую иголку с вдетой ниткой и пинцет. – Ты ему ещё скажи, что перед этим нужно руки помыть, – перебил батя. – Ну, это само собой. Руки, значит... Тщательно, и протереть потом спиртом. И инструменты простерилизовать кипячением. Вишь, у твово запасливого бати и стерильный шовный материал есть, а вообще можно просто нитку прокипятить...Пинцет – хорошо. Два пинцета – ещё лучше. В полевых условиях можно использовать пассатижи от мультитула, удобно, у них губки узкие. Стерилизовать, само собой... Пото-о-ом... Он уверенно проколол кожу сбоку раны иглой с одной стороны, потом с другой, продел иглу и нитку; обрезал нитку, и завязал её на узелок, стянув рану с края. Полюбовался на свою работу. Я взглянул в лицо бати – он лежал с совершенно отрешённым лицом, смотрел в потолок через полуприкрытые веками глаза. Никакого там страдания или гримасы боли у него на лице не было, никаких там сжатых зубов или пота. Хотя смотреть, как игла прокалывает кожу и стягивет рану, было неприятно... – Серый, хочешь попробовать? Я отрицательно помотал головой. – Ну и ладно. Вообще лучше на курице пробовать, учиться... Не на живой, ясное дело, га-га! Он сделал ещё два прокола и два узла. Полюбовался. Батя по-прежнему смотрел в потолок. – Лен, а ты так смогла бы? – спросил Толик у мамы. Та только отрицательно помотала головой и вышла на кухню. – Ну вот... – типа огорчился Толик, – А ведь она, помнится, в институте курсы медсестёр заканчивала, первая помощь там... А шкуру зашить боится. А вот твой батя, – это он уже мне, – Наверняка смог бы. В том числе и сам себе. А, Олега, смог бы себя сам заштопать? Батя вышел из нирваны, подвигал руками: – Думаю, смог бы. Немного неудобно, конечно, но выполнимо. – Вот. Запоминай. Теперь повязку. И всё, собственно. Если рана глубокая и есть опасность нагнония, – а она почти всегда есть, – то нужно оставлять дренаж, – сток для гноя. Тут мы делать не станем, поскольку поверхностная и промыли мы качественно. Ещё можно сверху присыпать толчёным стрептоцидом... Понял? Я покивал. – Вот и норм. Желаю тебе никого никогда не зашивать, но знать и уметь надо. – Нелогично, Толян. Зачем знать и уметь, если не применять. – На всякий случай, балда! В жизни много чего нелогичного. Есть такой нелогичный момент, что когда ты готов – ‘оно’, к чему готов, – не случается. Вот. Он встал и потянулся. – Ну чё... Надо отпраздновать? Батя согласился: – Вообще сегодня Серый, то есть Крыс – герой дня. Его идея с ‘дезинфекционной бомбой’ – просто блеск! Жаль что хлорка кончилась. Но вообще, конечно, мой недосмотр. И со стволами... – Толик покивал, – И вообще. Знаешь, что надо? Гранаты. В смысле – бомбы. Даже твоя, Серый, бутылка ‘с коктейлем’ та-акой фурор произвела! Можно сказать – замешательство в стане противника. А я всё откладывал, откладывал, всё некогда – и вот, дождался: получите, распишитесь! Пришли – а нам угостить нечем!.. – Зачем гранаты? – подтолкнул я его к раскрытию темы. – Ну как же... Самый необходимый девайс при войне в городской застройке. Для обороняющихся так вообще незаменимый. А для обороняющихся в малом числе так трижды незаменимый. Всё, решено! Сегодня же буду делать! Толян скептически хмыкнул: – Ты опять наделаешь какое-нибудь недооружие, а нам нужны нормальные стволы. И если про гранаты говорить – то ящик эРГДэшек или эРГОшек бы нам не помешал. – И КПВТ на крыше был бы очень кстати! – подхватил батя, – Толян! Я про реальность говорю. Ясно, что будем стараться достать оружие. Но не разбивать же себе голову ради этого! – Стараться он будет... Нет, брателло, теперь я буду стараться; а ты пока свои пукалки делай! – покровительственно сказал Толик, и добавил мечтательно: – Дааа... Если бы КПВТ, да на крышу... И ещё один – в подъезд, на этаж... Хрен бы тут кто подступился, что бомжики, что Администрация! – Пока что лучшая наша защита – это неприметность, и ненужность для серьёзных хищников. Если серьёзные люди, та же Администрация, за нас возьмётся... Подъедут на бэтэре, влупять из того же КПВТ, или уработают ПТУРом – белый свет в копейку покажется! Так что, брат, основная наша задача – не отсвечивать! И так мы тут с сумками, наверное, здорово примелькались... – Да ладно... Тут полгорода шакалит, с сумками туда-сюда бегает, ищет где что урвать. – Оно так, оно так... Так было. Но сейчас, когда мы тут почти одни, мы будем с сумками здорово светиться... Впрочем, я кое-что придумал. Проход в Институт, в бассейн нам по-любому пробивать придётся, и лучше с этим не затягивать. Зимой следы выдадут. Хоть до зимы ещё... Всё одно, воду не сегодня-завтра выключат, будем шастать туда-сюда в бассейн – спалимся. Вообще... – батя закатил глаза к потолку и типа размечтался, – Если мы тут ‘Крысиная Башня’, то и нор нужно нарыть, как у крыс полагается... Из квартиры в квартиру. Чтобы из норы нас не вылить было. Входить – выходить будем разными путями... Фортецию устроим... Заминируем всё... Мины – лучший друг крысюка! – Да, это... – он опомнился, и сел на диване, – Надо первым делом этого, в плаще, убрать! Куда бы его оттащать?.. – Да куда... – скривился Толик, – Туда же... На мусорку. – Толян... – укоризненно сказал батя, – Мне этой тушки не жалко, но посуди сам. Гоблинов забрали их родня и подельники. Кажется. А этот – кому он нужен? А сейчас лето. Ты представляешь, как он вонять там будет? – Там и так воняет так, что не подойти. Одним источником больше... – Не. Это ж зараза! – Ну, могилу я ему копать не буду, не надейся! – сразу насупился Толик. – Ладно, – решился батя, – Давай его куда-нибудь подальше оттащим просто и всё. Лады? Вон, у соседнего дома полуподвальные окна. Закинем туда – да присыпем мусором. Или присыпать не станем – там-то пусть воняет, пох. Толян? Ты куда намылился?? Тот уже хотел смыться, как был, в трусах. – Элеонору проведаю... Как она там со стиркой. – Потом проведаешь. Сейчас труп нужно убрать. Я, что ли, со свежим швом, буду его тащить? Или Серёга?.. Не стыдно? – Не-а, – совершенно честно, как мне кажется, ответил Толян, – Не стыдно. Но один ты явно не утащишь. Ладно, сейчас, оденусь... Раненый! – он скрылся в своей комнате. Мы с Толяном за ноги дотащили труп до соседнего, через двор, дома, и столкнули в проём полуподвального окна. Там, в подвале, раньше что-то было – ни то офис, ни то магазин обоев с входом с торца здания; а сейчас эти оконные проёмы потиху заваливались мусором. Мы нашли один без прикрывающей его решётки – решётку явно кто-то отломал и спёр, – и определили туда нашего жмура. Закидали сверху слегка разным мусором. На третьем этаже открылось окно, и склочный женский голос возопил, нарочито громко: – Что вы туда бросаете?? Вы зачем туда бросаете??? Вы у себя дома бросайте!!.. А ну пошли отсюда!! Мы уставились на неё, а Толик отреагировал непечатно, с разными забористыми междометиями посоветовав её заткнуться. Там было несколько сложно построенных предложений, с эпитетами и меткими определениями насчёт этой бабы и её родни, но смысл был весьма короток: пожелание заткнуться. Та на самом деле на некоторое время замолчала, потом возопила вновь: – Я сейчас в Администрацию позвоню!! – Да на здоровье, звони! – и опять добавил непечатно. Батя озаботился: – А что, телефон ещё работает? Слаботочка? Вроде как да, время от времени, правда. Так, Толик, не шуми... – И ей: – Гражданка! Уважаемая! Вы звоните – звоните, Администрации больше делать нечего, чем с покойниками разбираться! А приедут – мы все свидетели, что это ВЫ мужика, значит, прикончили и около своего дома спрятали... Это ведь ваш дом, правда? Ну и будите сама с Администрацией разбираться! Вы звоните, звоните... После паузы уже тётка из окна ответила непечатно. – Ладно, пошли, что ли, – поторопил нас батя. На обратном пути батя стал рассуждать: – Эта овца может позвонить – может не позвонить. Скорее – не будет она звонить... Но на стрельбу из автомата наверняка кто-нибудь в Администрацию стуканёт... – Да каждый день сейчас стреляют, по всему городу! – По всему городу они ездить не будут, а к нам припереться вполне могут... Чисто чтобы изобразить населению ‘реакцию законной власти’. Так что... Давайте, граждане крысюки, определимся, что тут у нас было... – Наденешь опять очки, будешь кашлять и жалостливо подпёрдывать,– оно и обойдётся! – заржал Толик. – Надену. Буду... Но определиться – надо. Чтобы легенда была одинаковая. Предосторожность, она завсегда... Итак... – Да чё там! – перебил батю я, – Пришли бомжи. Стали ломиться в магазин. Стрелять по окнам... мы их – дустом! То есть хлоркой. Всё как было. Практически. – Ну да, – поддержал меня батя, – Тут легче, конечно. Пулевые отметины на фасаде – в наличии. Гильзы. Труп?.. – Сами. – Да. Когда мы в них кинули хлоркой, – они начали палить друг в друга, и один попал. И всё... – Аминь, – подытожил Толик, – Так и было. Но в этот раз так никто и не приехал. Создавалось впечатление, что Администрация постепенно забивает на происходящее в Городе, контролируя только свою ‘Зелёную зону’, да ещё рынки. Вечером второго дня только ожил телефон, позвонил старый знакомый – Орлов Олег Юрьевич, чего-то там замначальник из Администрации. Начальственно-покровительственно поинтересовался происходящим; батя, тут же перевоплатившись в зашуганного очкарика, что-то наблеял ему про ‘опять стреляють, даже и из автоматов, мы тут прячемся как можим...’ Опять порекомендовав поскорее уезжать, Орлов пообещал ‘разобраться’ и отключился. КОЕ ЧТО ПРО НАДЁЖНОСТЬ – Эля, как у тебя с... с Анатолием? – Знаете, Елена Николаевна, я сама не ожидала. Кажется... Кажется, я его... люблю! Да-да, я всё знаю! Поверьте, я всё прекрасно понимаю! Да, он грубый. Кое-что он рассказывал... Судя по всему он может быть просто запредельно жестоким! И меня он... однажды ударил. Но... – Что ‘но’, Эля?? Что ‘но’