Текст книги "Конус жизни"
Автор книги: Павел Амнуэль
Жанр:
Прочая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
Старик, сидевший прямо, будто проглотил палку, медленно кивнул: так, мол, все и было. И сказал, изрядно смутив Элизу, не ожидавшую, видимо, что муж откроет рот:
– Так и было. Слово в слово.
Элиза бросила на мужа испепеляющий взгляд.
– Но через десять минут Патрик не открыл дверь. Я, естественно, позвонила, – новый испепеляющий взгляд на мужа, – но Патрик не ответил, и я только собралась позвонить еще раз, как раздался звонок…
Она кивнула мужу, будто физически не могла воспроизвести то, что услышала, и Патрик, получив разрешение сказать слово, заговорил голосом командора из «Дон Жуана»:
– Звонил полицейский детектив, некий Жюль Перро…
Да, есть такой в седьмом участке.
– …И сообщил, что наш сын…
Тут и у него пропал голос, а на глазах выступили слезы, так что фразу все-таки пришлось заканчивать Элизе.
– Он сказал, что Патрик… умер… – Она все-таки нашла силы произнести ненавистное слово. – Час назад. И его отвезли в… – слово «морг» ей воспроизвести не удалось, и, пропустив его, он закончила фразу: – И сейчас за нами заедут, чтобы отвезти на…
Слово «опознание» тоже не хотело срываться с ее губ, и тогда, наконец, вступил я.
– Вы не проверили случайно: ваш сын звонил со своего телефона, или номер был не определяемым?
– Номер был не… – повторила Элиза и посмотрела на меня, как смотрят на фокусника, доставшего кролика из шляпы. – А откуда вы знаете?
Я поспешил задать следующий вопрос:
– То есть, когда ваш сын говорил, что скоро приедет, на самом деле он уже час как… мм… покинул этот мир? Я верно понимаю?
Старики посмотрели друг на друга, одновременно кивнули, протянули друг другу руки, сцепили пальцы и заплакали.
Мери пересела ближе к старикам – осторожно передвинула стул, и мне показалось, захотела взять старушку за руку, погладить. Старики плакали, а я им не верил. Я много раз видел, как плакали старые люди, когда я сообщал – приходилось – о гибели близкого человека: сына, дочери, внука… Нет у меня таланта описывать тонкости человеческих переживаний. Как ведут себя наедине – не знаю, не присутствовал. Но на людях, в официальной обстановке – видел сотни раз. Не так. Не могу описать – но не так. Что-то было в их поведении – чего-то они нам с Мери не рассказали, точнее – не досказали. Они были искренни – безусловно. Смерть сына их подкосила – слово банальное, но я не умею подбирать точные слова именно в таких случаях. Они были искренни, но не до конца. И я понятия не имел, какой задать вопрос и нужно ли задавать вообще. Чтобы они сказали то, о чем предпочитали умолчать.
Сейчас старик достанет из кармана платок, вложит в руку жене, она кончиком платка вытрет пару слезинок, и они будут готовы продолжать разговор.
Старик достал из кармана большой голубой платок, протянул жене, она поблагодарила его взглядом, и мне показалось (это, возможно, было уже моей фантазией), что благодарила она мужа не за платок, а за то, что он не проговорился. Вытерла слезы с уголков глаз и сказала:
– Вот и все. Вся наша жизнь.
Твердо сказала, поднялась и принялась собирать со стола чашки. Надо было уходить.
Мери смотрела не на меня, а в окно, она была мной недовольна. И я был недоволен собой – но поводы для недовольства у нас были разные.
– Отвезите меня домой, – сухо сказала Мери, когда мы вышли из квартиры. – Мне еще нужно подготовиться к семинару.
Не было смысла спорить. Что-то, происходившее между нами еще несколько минут назад, испарилось, и нам нужно было остаться самими с собой. Я позвоню ей завтра, и мы продолжим скорбный поиск. А если она не захочет, я продолжу сам. Мысль, возникшая у меня, когда я смотрел на плакавших стариков, была эфемерна, невысказываема и не вполне понятна мне самому. Нужно было дать мысли сконцентрироваться, чтобы сохранить ее в памяти.
* * *
Дел было много, пришлось сосредоточиться на текстах допросов, и возникшая было мысль тихо удалилась. Вечером, вернувшись домой, я даже не попытался вспомнить, это было бесполезно. На завтрашний день я наметил два посещения. Без Мери. Хотел ей позвонить, но знал, что не стану этого делать. Почему? Не знаю. То есть сейчас знаю, конечно, и понимаю свое состояние. Я был, можно сказать, классическим полицейским – и таким себе нравился.
На следующий день выкроил время после утренней «летучки» у капитана и отправился по двум адресам – оба находились в центральной части нарисованного на карте круга.
Первым, к кому я поехал, был Эндрю Гаррисон, брат умершего от неожиданной остановки сердца оперного певца Франца Гаррисона. Я не любитель оперы – не слушал и не понимал тех, кому нравилось длинное и печальное музыкальное занудство. Брат певца тоже занимался искусством – по крайней мере, мне понятным. Он был светорежиссером в театре «Бро», привлекавшем, говорят, немало зрителей постановками, где кровь лилась рекой, и трупы гуляли по сцене нагишом. Действительно, зачем трупам одежда, если они не воспринимают холода?
Эндрю, конечно, удивился моему визиту, но недовольства постарался не показывать. Я не сразу объяснил истинную цель прихода – сказал, что прежде, чем отправить дело в архив, в полиции обычно… В общем, чепуха, в которую он, может, поверил, а может, и нет. Я расспросил его о последних днях брата. Недоумевая, зачем это понадобилось детективу, Эндрю, тем не менее, терпеливо рассказал.
– Брат был сибаритом. Ничто, кроме собственного голоса, его не интересовало. Женщины? Конечно, это входило в имидж. Знаете, знаменитого Доминго, уже постаревшего, бывшие поклонницы обвиняли в сексуальных домогательствах. Это тоже имидж, но брату до старости было далеко, и женщины… Простите, я увлекся.
Похоже, женщины интересовали самого Эндрю, и мне пришлось выслушать пару историй из его собственной театральной жизни. Наконец он сказал то, что я хотел услышать.
– За последние примерно полгода до смерти брат сильно изменился. Сначала я этого не замечал – мы, вообще говоря, не так уж часто общались. Как-то он сказал, что репетирует Отелло в опере Верди, и меня это удивило. Он никогда не брался за драматические партии, а Отелло – самая, пожалуй, тяжелая из всех теноровых. Обычно вокалист за нее берется годам к сорока, а брату было всего двадцать девять, и среди его ролей были только две роли первого плана: Герцог в «Риголетто» и Энцо в «Джоконде». Он пел партии второго плана – в том же «Отелло» выступал в роли Кассио, например. И не стремился к большему. Знал свои возможности. И вдруг… Я пробовал его отговорить. Собственно, я был уверен, что спеть Отелло ему все равно никто не даст. Но его было не сбить. И тогда же он стал ходить в секцию карате, чего я вообще от него не ожидал. Он в жизни никогда не дрался и был человеком мирным до нелепости. Есть ситуации – в театре особенно – когда необходимо дать кому-то в морду. Он таких ситуаций избегал. Не просто избегал – он от них буквально бегал. И вдруг… Встрял в какую-то историю, подрался. Это уже после того, как стал заниматься карате, так что противнику, похоже, досталось. Отелло давался ему тяжело. Так он, вместо того, чтобы дать себе послабление, начал еще и писать. Он, который никогда прежде не писал даже писем или постов в социальных сетях! Предпочитал разговоры по телефону. А тут объявил, что пишет роман. Роман, представляете? Кстати, после его смерти я никаких следов романа не обнаружил. Ни слова. Зато, оказывается, брат вел дневник. Ничего особенного, обычные записи – где был, кого видел, когда репетиции, занятия в спортзале. И вдруг запись… Точно не скажу, а смысл такой: нужно каждый день делать больше, чем вчера, а потом еще больше, неважно что, нужно просто прилагать больше усилий, и опять же – неважно каких, физических или умственных. Через не могу. И мне кажется, детектив, он так и поступал, и довел себя до… Ну, сердце не выдержало. Хотя врачи ничего не обнаружили – здоровое было у него сердце, и вообще он был здоров, как бык, извините за сравнение.
Я не стал ему говорить, что читал свидетельство о смерти. Диагноз таким и был: внезапная остановка сердца, никаких других болезней. Причем была все-таки проведена аутопсия – умер здоровый молодой мужчина, ни разу к врачам не обращавшийся. Поразительно. Однако никаких причин для того, чтобы сердце вдруг сдало, патологоанатом не обнаружил. Дело закрыли.
– А потом… – Эндрю помедлил, ему очень не хотелось говорить, но он понимал, что я именно это хотел услышать. – Звонок по телефону. Номер не установлен. Голос брата. «Я тебе звоню… – Голос приглушенный, недовольный, но это был он, у меня и сомнений не возникло. – Когда придет… не знаю кто придет… Наверно, из полиции. Или позвонит. В общем, не рассказывай про мой роман. Им это не нужно, а для меня важно». – «Ничего не понял, – говорю. – Какая полиция? Ты с кем-то подрался?» – Почему-то в голову пришло именно это. «Не говори про роман, хорошо?» – «Да ты где? – спрашиваю. – Что случилось?» – «Запомни: про роман ни слова». Он говорил, будто не слышал меня. – «Ты приедешь, – говорю, – или созвонимся?» – «Ладно, пока».
И все. Я положил телефон и продолжил заниматься делом, размышляя, что имел в виду брат, когда говорил о романе. А минут через десять позвонил Берски, баритон, они с Францем обычно пели в одних спектаклях, и печальным голосом сообщил, что Франц… к сожалению… и все такое… «Как? – поразился я. Подумал сначала, что это дурацкая шутка, а что бы вы подумали на моем месте? – Когда?» Помню, что не он первым назвал время, а я спросил «когда?», не очень понимая смысл того, о чем спрашивал. «Два часа назад», – сказал Берски, и я решил, что это точно дурацкая шутка. И десяти минут не прошло, как звонил брат. Я так и сказал: «Что за дурацкая шутка? Постыдились бы» – и закрыл связь. Вскоре – через полчаса примерно – Берски явился сам, и с ним полицейский офицер. Тогда… В общем, такая история. Пришлось ехать на опознание. Пока я брата не увидел, не поверил. А про телефонный звонок не поверил офицер. Наверно, нигде у себя и не отметил даже. Мало ли что, мало ли кто скажет в таком состоянии…
– Отметил, – сказал я. – Собственно, потому я к вам и пришел.
Эндрю долго смотрел на меня, думал, потом сказал:
– Не могу понять, что это было. Но было же. И время разговора в телефоне, конечно, отмечено. Сорок три секунды. В пятнадцать тридцать две. Франц умер примерно в час.
– Жаль, – сказал я, – что разговор не записали.
– Мне и в голову не пришло…
И вдруг он спросил:
– Вы верите?
– В то, что вы говорите правду? – ответил я вопросом на вопрос.
Он поморщился.
– Естественно, я говорю правду. Я спрашиваю: верите ли вы в загробный мир и звонки с того света?
– Нет, – сказал я. – Но мало ли во что я не верю…
– Тогда что же это было? – сказал он с тоской.
Ответить мне было нечего, и я попрощался. По-моему, он хотел сказать: «Сообщите, если что-нибудь узнаете», но не сказал. Я на его месте сказал бы.
И я ушел. Поехал по второму адресу. Выруливал со стоянки, когда позвонила Мери.
– Я всю ночь думала об этой мистике, – сказала она. Я представил, как она только что проснулась, хотя было уже близко к полудню, спала, может быть, действительно плохо, стоит сейчас растрепанная и не накрашенная перед зеркалом в ванной, смотрит на себя и видит… Я почему-то представил Мери в зеркале, зеркало в узкой металлической раме на стене, на уровне глаз, моих глаз, и я должен был видеть себя, а вижу ее, и это тоже мистика, мистика воображаемого, как и разговоры с покойниками. Конечно, это из области все той же неврастенической фантазии. Наверняка свидетели «вспомнили» звонки уже потом, зная, что близкого человека нет в живых. Это своеобразная защитная реакция сознания или подсознания, только доказать невозможно. Сколько человек «вспоминает» такие звонки или даже появления «живых» мертвых и разговоры с ними?
– Алло! – сказала Мери. – Вы меня слышите?
– Да, конечно.
Я не слышал, что она сказала. Неожиданные и нелепые мысли отвлекли, но признаваться в этом я не хотел и попытался восстановить сказанное по продолжению.
– Иначе не объяснить, – сказала она.
Не объяснить без мистики? В общем-то, и я пришел к такому выводу. Так, наверно, люди и приходят к вере в высшие силы, Бога, инопланетян, посмертное существование души. Разум, естественно, сопротивлялся. Придуманные разговоры, надо же…
– Вы меня слушаете?
Опять я что-то прослушал.
– Извините, – сказал я, выведя, наконец, машину в правый ряд и остановившись перед светофором. – В мистику я поверить не готов, хотя, согласен, иного объяснения тоже не вижу.
Помолчав (я увидел в зеркале, как Мери красит губы, даже ощутил движения ее пальцев, сжимающих тюбик помады), она сказала:
– Так люди и начинают верить в высшие силы.
Возразить мне было нечего.
– Сегодня, – сказала она, – у вас есть время поговорить?
– Конечно. – Я быстро рассчитал. Вторая поездка могла занять час, и тогда в полдень мы могли бы встретиться в «нашем» кафе, а потом я бы поехал на работу. Если, конечно, меня не вызовут раньше. – В полдень мы могли бы…
– Я не о том. Я имела в виду – вы собирались сегодня…
– Ах, да. – Неприятное чувство, будто укол под сердцем. – Вы имеете в виду… Я уже поговорил с Гаррисоном, это один из списка.
– А меня не взяли! – Голос был не столько обиженным, сколько возмущенным.
– Я не подумал, что вы хотите…
– Хочу. Обязательно.
– Я за вами заеду. Сколько времени вам нужно, чтобы…
– Сколько времени вам нужно, чтобы…
Мы поняли друг друга.
– Минут пять, – сказал я. – Вообще-то я недалеко…
– Спущусь через семь минут.
Она спустилась через девять.
Я не узнал Мери, когда она подошла к машине. Естественно, я ждал женщину, с которой в кафе рассуждал о превратностях жизни. Женщина, постучавшая в стекло машины, была лет на десять старше, у нее были морщинки вокруг глаз, и только та же, что вчера, одежда, и тот же, что вчера, голос помогли мне сохранить душевное равновесие и не воскликнуть, как кисейная барышня при виде призрака: «Ой, да что это такое!»
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
