355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Павел Висковатый » М.Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество » Текст книги (страница 4)
М.Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество
  • Текст добавлен: 17 октября 2016, 02:55

Текст книги "М.Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество"


Автор книги: Павел Висковатый



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

ГЛАВА IV

Драма «Menschen und Leidenschaften». – Меж двух огней. – Катастрофа. – Отец и сын. – Чрезмерная любовь.

Вторая написанная Лермонтовым трагедия «Menschen und Leidenschaften» («Люди и страсти») представляет собой особенный автобиографический интерес. В ней описан эпизод из времен его юношеских страданий, положивших печать на впечатлительную душу поэта. Драма эта особенно ясно рисует нам события весьма важные для уразумения характера Михаила Юрьевича и объясняет многое, что без нее оставалось для нас лишь в области догадок. По-видимому, Лермонтов написал эту трагедию в момент, когда дурные отношения между бабушкой и отцом его обострились до вызова катастрофы. Изображением и разъяснением событий молодой поэт как бы дает выход волновавшим его чувствам, он изливает их в целом ряде сцен, в которых выводит себя и близких домашних и родных. Под гнетом страдания, в аффекте страсти, он накладывает краски слишком яркие, так что позднее сам считает нужным смягчить их, пощадить некоторых лиц, осветить их менее пристрастно – и пишет другую драму «Странный человек», одинакового с предыдущей автобиографического значения.

Событием, вызвавшим этот странный порыв, был, кажется, окончательный разрыв между отцом Михаила Юрьевича и бабушкой его. С самого того времени, когда, спустя девять дней со смерти жены, Юрий Петрович уехал из бывших под его управлением Тархан, а потом потребовал к себе сына, бабушка постоянно боялась за потерю внука. Ей представлялось, что вот-вот нагрянет отец и отнимет или увезет Михаила Юрьевича. Поэтому мальчика берегли и хранили строго. Старожилы в Тарханах рассказывали мне, что когда Юрий Петрович приезжал навестить сына, то Мишу или увозили и прятали где-либо в соседнем имении, или же посылали гонцов в Саратовскую губернию к брату бабушки Афанасию Алексеевичу Столыпину звать его на помощь против возможных посягательств Юрия Петровича, чего доброго замыслившего отнять Мишеля. Страх потерять внука, очевидно, доходит у бабушки до болезненных размеров. Из диалогов действующих лиц в драме мы узнаем все обстоятельства детства Юрия Волина, то есть Михаила Лермонтова. Самое начало распри излагается в рассказе Василия Михайловича Волина. Но уже в начале драмы, в первом явлении, между слугами происходит разговор, который вполне характеризует положение дел.

ИВАН: А можно спросить, отчего, барыня, вы ссоритесь с Николаем Михайловичем? Кажись, бы не отчего – близкая родня.

ДАРЬЯ: Не отчего? Как не отчего? Погоди, я тебе все это дело-то расскажу. Вишь ты, я еще была девчонкой, как Марья Дмитриевна, дочь нашей барыни, скончалась, оставя сына. Все плакали как сумасшедшие, наша барыня больше всех. Потом она просила, чтоб оставить ей внука, Юрья Николаевича. Отец-то сначала не соглашался, но наконец его уломали, и он, оставя сынка, да и отправился к себе в отчину: Наконец, ему вздумалось к нам приехать. А слухи-то и дошли от добрых людей, что он отнимет у нас Юрия Николаевича. Вот от этого с тех пор они и в ссоре.

Содержание драмы поясняет нам, и поясняет подробно, отношения между Лермонтовым и Арсеньевой. Она не только подтверждает догадки биографа, но и дополняет указания современников. Мы вполне понимаем, что было причиной, побудившей Юрия Петровича оставить сына у бабушки. Видим, что он решился сделать это на то время, пока мальчику нужен был женский присмотр. Подобные соображения, просьбы бабушки и сознание, что недостаток средств не позволит дать Мише тщательного воспитания, побудили отца временно с ним расстаться. Однако он не совсем отчуждается, он думает навещать сына. Разлука его грызет, и вот, приезжая, он вместо ласки и задушевности встречает в теще подозрительность, боязнь насилия с его стороны; от него стараются скрыться в другом имении, вызывают родных на защиту. Все это, конечно, далеко не может действовать успокоительно на Юрия Петровича. Легко понять, что впечатлительный, вспыльчивый характер должен был увлечь его опять на выходки, которые, конечно, не могли успокоить тещу. Так росли взаимное недоверие и неприязнь. Из некоторых данных в драме можно заключить и еще об одном обстоятельстве. Кажется, Юрию Петровичу было обещано, что если он сына оставит у бабушки, то ему отдадут причитавшееся за покойной женой имение, которое должно было перейти к сыну Юрий

Петрович ведь и управлял этим имением при жизни жены, ему ближе всего было стать опекуном будущего состояния сына. Сгоряча, в первые дни горя по смерти дочери, мать так и думала поступить. Все это было сделано на словах. Когда же прошла первая скорбь, часто сближающая, по общности своей, всех, ею пораженных, когда произошло затем первое столкновение, когда бабушка болезненно стала опасаться увоза от нее дорогого внука, единственную радость свою, тогда невольно стала настороже. Добрые люди, всегда охотно подливающие масло в огонь, укрепили ее в мыслях, что состоянием своим она может держать в руках зятя. Вся родня Арсеньевен отличалась, как мы сказали уже, своей правдивостью, исполнением данного слова и принятых обязанностей. Но эта же родня отличалась и вспыльчивостью, и упрямством, да и общим тогда на Руси свойством сильных, своеобразных натур – самодурством. «Не хотел, дескать, как я хочу, – ну, так не будет же и по-твоему». Должно быть, не мягко обошелся с бабушкой и Юрий Петрович, может быть, какой-либо выходкой он сам подкопал свое нравственное право. Ему нашептали, что бабушка хочет отнять у него имение, а бабушке, что Юрий Петрович уступил ей сына только временно, пока не заберет денежки в руки, а там и Мишу возьмет – значит, силу из рук нельзя выпускать. Вот бабушка и решила, что Юрий Петрович действиями своими утратил право на обещание, ему данное, да и для блага Миши надо ей поступить решительно. Она объявила, что если Юрий Петрович возьмет сына, то она лишит его наследства.

Пораздумав, Юрий Петрович увидел, что сына-то воспитывать не на что, что сделает его нищим, если заупрямится. Любящий отец победил в себе гордость обиженного человека – Юрий Петрович смирился, затаил злобу и для блага сына порешил оставить его до 16 лет у бабушки.

«Я сына моего, – говорит в драме зять теще своей, – не меньше вас люблю, и этому доказательство, что его уступил вам, лишился удовольствия быть с моим сыном, ибо я знал, что не имею довольно состояния, чтобы воспитывать его так, как вы могли».

Юрий Петрович, однако, сохранил за собой право следить за воспитанием сына и поставил условием, чтобы по вопросам о воспитании во всем обращались к нему. Но такое требование, конечно, на практике не могло быть выполнено. Где же было из Тульской губернии следить за тем, что делалось в Пензенской!.. Каждый приезд Юрия Петровича в Тарханы давал пищу новым неприятностям. Между тем, Миша стал подрастать, его повезли в Москву, и тут отец наведывался чаще. Он, по рассказам Зиновьева, наезжал в Москву из Кроптовки с двумя своими незамужними сестрами Натальей и Александрой. Останавливался он в особой квартире, не у Арсеньевой. Сын его навещал, особенно же часто проводил у него праздничные дни. Воспитатели, может быть, под влиянием Арсеньевой, говорили, что отец очень баловал сына и на него имел влияние недоброе.

Сын же крепко любил отца своего. «Папенька сюда приехал, – пишет он тетке своей в Апалиху, – и вот уже две картины извлечены из моего портфеля; слава Богу, что такими любезными мне руками».

Пошел наконец внуку и роковой для бабушки 16-й год. Подходил срок условию. Отец мог потребовать выполнения условий – отдачи ему сына обратно. Начались переговоры. Как раз в этом 1830 году Император Николай Павлович приказал (29 марта) закрыть Благородный Университетский пансион и переименовать заведение в гимназию. Лермонтов находился тогда в старшем отделении высшего класса. Он, как и многие другие, подал прошение об увольнении и получил его 16 апреля. Речь зашла о том, где продолжить воспитание Мишеля. Думали везти молодого человека за границу: бабушка мечтала о Франции, а отец о Германии.

Чем более приближалось время окончательной перемены судьбы Михаила Юрьевича, тем более обострялось взаимное нерасположение тещи и зятя. В Юрии Петровиче прорывалась накипевшая годами злоба и желание вознаградить себя за долгую разлуку с сыном; в Елизавете Алексеевне проснулся весь страх за потерю самого дорогого в жизни. Вся борьба между ними теперь сосредоточилась теперь на 16-летнем мальчике. К кому он прильнет? Кто одержит верх?.. Крепко ухватились обе стороны за ревниво любимого юношу. Добром это не могло кончиться. Кажется, каждый готовился выпустить его только с жизнью, но трагизм положения всей тяжестью давил молодого поэта. Конечно, он давно, как только стал мыслить, – а мысли зашевелились в нем рано – понял, что между его отцом и бабушкой что-то неладно. Он давно это чуял, давно страдал под этим сознанием. Положение высокоодаренного мальчика между аристократической бабушкой и редко видаемым, бедно обставленным отцом было тяжелое. Там где-то есть отец, появление которого в доме неприятно бабушке, но который ему мил и дорог, а здесь вокруг сына его – богатая обстановка, и любовь, и уход... Но почему же не любят того, кто ему так дорог? Почему он исключен из круга родных, почему он не может пользоваться тем же, чем пользуется сын?... Эта мысль, может быть, еще более привязывала мальчика к отцу. Он его жалел, а кто жалеет любя, тот вдвойне любит.

Все это, говорю я, давно чувствовал мальчик, но всех подробностей передряг и ссор он не знал или не знал их во всей ясности. Весь ужас положения ему не представлялся еще. Вероятно, и бабушка, и отец, оба любя его, берегли его. И вдруг все от него скрываемое открылось, страсти разнуздались, пошли взаимные обвинения, уличения и вечная апелляция к его чувству, к любви его, к долгу, к благодарности. Мальчик изведал страшную пытку – тем более страшную, что все его воспитание, любовь и баловство увеличили и без того в высшей степени сильную впечатлительность.

Неужели человек может быть так чувствителен, что всякая малость раздражает его?

Так в драме Заруцкий характеризует Юрия Волина, то есть самого Лермонтова. И точно таким же зыбким и раздражительным описывает 15 -летнего поэта в своих воспоминаниях Хвостова. Не следует забывать, что Михаил Юрьевич находился в это время в опасном переходном возрасте – от отрочества к юношеству, когда нервная система бывает особенно чувствительна. И вот в этот-то столь трудный период внутренней борьбы и развития пришлось бедному юноше испить чашу нравственной пытки.

Опять-таки в драме мы находим выражение того, как Лермонтов судил о своем состоянии. Он заставляет говорить о себе Юрия:

Помнишь ли ты Юрия, когда он был счастлив, когда ни раздоры семейственные, ни несправедливости еще не начинали огорчать его? Лучшим разговором для меня было размышление о людях. Помнишь ли, как нетерпеливо старался я узнавать сердце человеческое, как пламенно я любил природу, как творение человечества было прекрасно в ослепленных глазах моих? Сон этот миновался, потому что я слишком хорошо узнал людей...

... У моей бабушки, у моей воспитательницы, жестокая распря с отцом моим, и это все на меня упадает....

Очевидно, сын стал сильно льнуть к отцу. Бабушка жалуется на него поверенной своей:

Все там сидит, сюда не заглянет. Экой какой он сделался!... Бывало, прежде ко мне он был очень привязан, не отходил от меня, как мал был. И напрасно я его удалила от отца, там умели его уверить, что я отняла у отца материнское имение, как будто не ему же это имение достанется. Кто станет покоить мою старость? И я ли жалела что-нибудь для его воспитания? Носила сама Бог знает что, готова была от чаю отказаться, а по четыре тысячи платила в год учителю... И все пошло не впрок.... Уж, кажется, не всяким ли манером старалась сберечься от нынешней беды... Ах, кабы дочь моя была жива, не то бы на миру делалось.

Наконец вопрос для Михаила Юрьевича был поставлен ребром. Бабушка и отец поссорились окончательно. Сын хотел было уехать с отцом, но тут-то и началась самая тонкая интрига приближенных с одной стороны бабушки, с другой – отца. Бабушка упрекала внука в неблагодарности, угрожала лишить наследства, описывала отца самыми черными красками и наконец сама, под бременем горя, сломилась. Ее слезы и скорбь сделали то, чего не могли сделать упреки и угрозы, – они вызвали глубокое сострадание внука. Его стала терзать мысль, что, решившись ехать с отцом, покидая старуху, он отнимает у нее опору последних дней ее. Она дала ему воспитание, ей он обязан уходом в детстве, воспитанием, богатством, всем, кроме жизни, правда, но жизнь-то на что же?.. Ему казалось, что в несколько дней он приблизил бабушку к могиле, что он неблагодарен к ней... Свои сомнения он высказывает отцу. Отец же, ослепленный негодованием на тещу за ее непонимание его, за нанесенные оскорбления, да, может быть, и под влиянием интриги, подозревает в сыне желание покинуть его, остаться у бабушки. Семейная драма дошла до высшего своего развития. Что тут произошло опять, мы знать не можем, но только отец уехал, а сын по-прежнему оставался у бабушки. Они больше не виделись – кажется, вскоре Юрий Петрович скончался. Что сразило его – болезнь или нравственное страдание? Может быть, то и другое, может быть, только болезнь. А.З. Зиновьев будто помнил, что он скончался от холеры. Верных данных о смерти Юрия Петровича и о месте его погребения собрать не удалось. Надо думать, что скончался отец Лермонтова вдали от сына, и не им были закрыты дорогие глаза. Впрочем, рассказывали мне тоже, будто Юрий Петрович скончался в Москве и что его сын был на похоронах. Возможно, что стихотворение «Эпитафия», находящееся в черновых тетрадях 1830 года, относится к отцу.

Из него можно понять, что Михаил Юрьевич был на похоронах или у гроба отца. Во всяком случае, интересно, что высказанная в этом стихотворении мысль: «Ты дал мне жизнь, но счастья не дал», совпадает с местом в драме «Menschen und Leidenschaften», тоже писанной в 1830 году, где Юрий Волин говорит отцу:

Я обязан вам одною жизнью... Возьмите ее назад, если можете... О, это горький дар!

По этой же драме выходит, что раздраженный отец проклинает сына, и, доведенный этим окончательно до отчаяния, сын налагает на себя руку.

Надо полагать, что Лермонтов перенес в это время страшные мучения, что катастрофа, разыгравшаяся в семье, действительно чуть не довела его до самоубийства. Не говоря о том, что мысль эта встречается в лирических стихотворениях на страницах черновой тетради, мы находим ее в записанных сюжетах для драм, и обе драмы его: «Mencshen und Leidenschaften» и «Странный человек» кончаются самоубийством героя.

Что первая из названных драм имеет чисто автобиографическое значение, кажется, ясно, но и вторая, написанная в 1831 году, носит тот же характер. Впрочем, ведь и сам поэт говорит об этом в предисловии к ней, замечая, что изображенные им лица «все взяты из природы» и что он желал бы, чтобы они были узнаны, так как тогда раскаяние верно посетит души тех людей...

Но пускай они не обвиняют меня. Я хотел, я должен был оправдать тень несчастного!

Этот несчастный, которого Лермонтов отдает на суд общества, очевидно, он сам. Да и есть отчего сделаться несчастным: он ли не любил отца, он ли в разлуке с ним не лелеял образ его, и вдруг неожиданно все разбито, все безвозвратно потеряно! От него, от его любящей души отец отвернулся. И он чувствовал, что отец, оскорбленный, любящий отец, не виноват – он не такой, каким его хотели выставить другие, тоже дорогие ему лица. Понятно, что юноша облегчал душу свою созданием поэтического произведения, излил всю желчь на свою бабушку. Не она ли подала повод к последней разыгравшейся катастрофе?.. Он и выставил ее в драме «Люди и страсти» с особенной неприязнью. По внешнему виду и всей обстановке, по содержанию ее нельзя не признать. Чувствуется на каждом шагу глубокая неприязнь юноши к виновнице его горя, и связывает его с ней только чувство благодарности. Вся симпатия лежит к отцу. Это несомненно для каждого читателя драмы.

Когда затем прошло некоторое время и острая боль улеглась, Михаил Юрьевич увидал, что он несправедлив был к бабушке своей. В то же время, желая выставить все события, «чтобы раскаяние посетило души виновных», он пишет еще раз драму – «Странный человек», в которой опускает бабушку и уже не с прежней симпатией относится к отцу. Может быть, ему стало известно отношение отца к матери, и он выводит ее на сцену доброй, любящей, загнанной. Что обе драмы вызваны одними и теми же мотивами, ясно при взаимном их сравнении. Целые сцены из драмы «Люди и страсти» перенесены сюда. Только герой называется не Волиным, а Арбениным. Это имя особенно дорого поэту и встречается в нескольких произведениях его. Зато в той и другой драме близким другом героя является Заруцкий. Одинаковую роль играет в обеих драмах и старый слуга.

Постигшее горе не могло не оставить глубокого следа на характере поэта. Он, что называется, ушел в себя. Явилось в нем что-то надломленное. С одной стороны – жажда любви, сочувствия; с другой – недоверие к счастью и к людям. Он еще больше ушел в природу и в ней отдыхал и искал облегчения раненой душе своей.

Об отце своем он, кажется, никому не говорил. Не тогда ли родилось в нем обыкновение скрывать от всех все, что было ему особенно близко и свято? Он выказывал людям только внешнюю, разгульную сторону свою, то. что немцы называют Galgenhumor. Это – шутки и юмор человека, идущего на смерть и не желающего, чтобы видели, что душа его смертельно поражена. Известно – и я буду иметь случай указать на это – что Лермонтов дурачился самым непозволительным образом, что он выкидывал легкомысленнейшие штуки в то время, как его занимали самые серьезные мысли. Только бумаге доверял он беседы со своим лучшим я. Немногие заглянули в его душу.

Свое горе по отцу он тоже вверял лишь бумаге. К отцу, очевидно, относятся две пьесы в тетради 1831 года. Первая пьеса содержит в себе то же, что составляет главный мотив в драме «Люди и страсти». Чувствуя горькую судьбу отца, он ощущает и горечь своей судьбы: «Мы оба, – говорит он, – стали жертвою страданья». Смертью прерванная связь тяготит сына; ему хочется общения с отцом и за дверями гроба. Но есть ли отклик? Есть ли в отце, умершем, понимание, есть ли чувство?

Другая пьеса; писанная одновременно с описываемыми событиями, дышит полной безнадежностью, полным трагизмом. Жизнь мрачно глянула на юного поэта и вызвала в нем убеждение, что он призван на несчастье и горе.

Я сын страданья; мой отец

Не знал покоя под конец;

В слезах угасла мать моя;

От них остался только я,

Ненужный челн в пиру людском,

Младая ветвь на пне сухом:

В ней соку нет, хоть зелена.

Дочь смерти, – смерть ей суждена.

Странно, что мы в тетрадях нигде не находим чего-либо, что имело бы отношение к бабушке, кроме, конечно, того, что встречается в драме «Люди и страсти». Нигде не высказалась горячая симпатия к ней, словом, что-либо подобное тому, что чувствовал он к отцу. Или это случайность?.. Что Лермонтов был очень внимателен к бабушке, известно. На слово его старушка всегда могла положиться. Так меня заверяло лицо, близко знавшее Лермонтова, что, когда открылась первая на Руси железная дорога в Царское Село, старушка, боявшаяся этого нововведения, как-то раз вырвала у внука, тогда уже давно гусарского офицера, обещание не ездить более по ней. Михаил Юрьевич свято хранил данное слово и ездил в Царское Село, где стоял его полк, на тройках.

Другой современник и близкий родственник Лермонтова рассказывал мне, что бабушка так дрожала над внуком, что всегда, когда он выходил из дому, крестила его и читала над ним молитву. Он уже офицером, бывало, спешит на ученье или парад, по службе, торопится, но бабушка его задерживает и произносит обычное благословение, и так, бывало, по нескольку раз в день... Как ни трогательна такая любовь, но если подумать о нетерпеливом, горячем, лихом характере Лермонтова, то легко представить себе, что подчас он должен был тяготиться этим, и можно удивляться, как покорно он исполнял желание старухи и, торопясь, все же не упускал заходить к ней прощаться. Да, и слишком большая любовь может быть источником страданий. Елизавета Алексеевна ревниво любила и дочь, и внука. Невольно спрашиваешь себя, разумна ли была эта чрезмерная любовь? Не она ли произвела распрю между женой и мужем, а потом между отцом и сыном?.. Но страшна была и немезида: бабушка пережила всех дорогих – и мужа, и дочь, и внука, и угасла одна в 85 лет, оплакивая Михаила Юрьевича так, что веки ее от слез ослабели и сами закрывали глаза, которым не суждено было видеть дорогие черты.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю