Текст книги "Переводчик Гитлера"

Автор книги: Пауль Шмидт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Мы уже знали, что вскоре его должен был заменить канцлер Казначейства Невилл Чемберлен, и нам было также известно, что Болдуин никогда особо не интересовался вопросами внешней политики. При таких обстоятельствах вряд ли что-нибудь могло быть сказано об отношениях между Германией и Англией. Обе стороны ограничились выражением пожелания, чтобы существующие трудности были преодолены. Бломберг указал, что позиция британской прессы вызывает большое недовольство в национал-социалистских кругах Германии, не выразив, впрочем, никаких особых пожеланий на этот счет. Болдуин ограничился ответом, который часто потом получал Гитлер и другие немцы, которые жаловались на британскую прессу: «Англия страна свободной прессы, и британское правительство не имеет возможности влиять на газеты».

Во второй половине дня я отправился к Невилу Чемберлену? который в следующем году должен был сыграть такую важную роль в Мюнхенском кризисе. Разница между ним и Болдуином была поразительной. По сравнению с почти флегматичным Болдуином Чемберлен казался? для англичанина? чуть ли не оживленным. Он не был человеком неколебимых, устоявшихся мнений. Явно интересовался развитием последних событий в Германии и расспрашивал о различных подробностях административной системы Третьего рейха. Хоть и выражал он свой интерес с определенной сдержанностью, его желание установить дружеские отношения между Германией и Англией было более чем очевидным. Несомненно, он был сдержан, но к сдержанности его, разумеется, обязывал и тот факт, что официально он был еще лишь канцлером Казначейства, т. е. министром финансов. Это был немного больше, чем визит вежливости.

Вместе с Бломбергом я нанес также краткий визит Идену в министерство иностранных дел. Иден вел себя очень сдержанно, я приписал это тому, что англичанин предпочел бы, чтобы Германию на коронации представлял министр иностранных дел Нейрат. Мне рассказывали, что на такое пожелание намекнули, но Риббентроп был полон решимости подтвердить свою роль политического представителя Германии и, следовательно, преуспел в интригах, не допустив, чтобы министра иностранных дел послали в Великобританию по этому случаю.

* * *

После возвращения я был чрезвычайно занят в Германии. Фон Нейрат, как Штреземан и Куртиус в предыдущие годы, направлял меня переводчиком к другим видным деятелям, в том числе к членам кабинета министров и главным фигурам Третьего рейха.

Мне довелось переводить также и для Геббельса на официальных пресс-конференциях и в личных беседах. В этих случаях он вел себя, как волк в исключительно хорошо подогнанной овечьей шкуре.

Один очевидец рассказывал мне, что перед его самоубийством в 1945 году, когда национал-социалистский рейх лежал вокруг него в руинах, он сдернул маску и сказал своим самым преданным коллегам: «Вот видите, что вы получили, работая на нас. Теперь вы погибнете, а весь немецкий народ получит то, чего заслуживает». Но в те первые годы, когда я переводил на встречах Геббельса с иностранными гостями, он неизменно оставался образованным интеллектуалом, любезным, хорошо воспитанным и улыбающимся? полная противоположность разъяренному демагогу, каким он часто оказывался в своих речах по радио и выступлениях на предвыборных митингах. Может быть, контраст был слишком велик, чтобы произвести на его иностранных гостей впечатление, запоминающееся надолго. Единственным, кого ему не удалось обмануть, был будущий премьер-министр Франции Поль Рейно. Однажды я переводил на их встрече в Берлине, и было ясно, что, при всем своем умении, Геббельс встретил равного себе в этом проницательном и умном французе.

Одним из многих заданий, быстро следовавших одно за другим, было присутствие на Нюрнбергском партийном съезде в качестве переводчика при многочисленных высокопоставленных иностранных гостях. Не впервые я выполнял такую работу, а это было ответственным делом. Отель, где меня поселили, был полон английских и французских приглашенных, которые не скрывали своего восторженного отношения к Гитлеру.

Одной из моих обязанностей было ехать в открытой машине в нескольких метрах от машины Гитлера вместе с самыми известными французскими и английскими гостями в день проезда Гитлера и его эскорта по Нюрнбергу. Несомненно, это была триумфальная процессия. Огромная толпа, в экстазе приветствующая Гитлера, производила ошеломляющее впечатление. При виде Гитлера на всем его пути неисчислимые тысячи людей словно оказывались охваченными массовым психозом. Они приветствовали его восторженно, вытягивая руки с криком «Хайль!» Вести машину среди этого безумного ликования было физически тяжело. Чувствовалось, что нужно держать себя в руках, чтобы не поддаться всеобщему восторгу. К счастью, мне приходилось отвлекаться на перевод, и внимание рассеивалось, но я видел, что англичане и французы растрогались до слез при виде таких сцен, и даже некоторые искушенные иностранные журналисты были потрясены до глубины души.

По окончании процессии Гитлер с несколькими партийными вождями устроил банкет для иностранцев. После выматывающих утренних впечатлений едва ли кто-то из гостей был способен вести разумную беседу»

На Нюрнбергском партийном съезде, впервые созванном в 1937 году, дипломатический корпус был представлен в полном составе. Присутствовали послы Франции и Великобритании, а также поверенный в делах (а не посол) США. Послов Аргентины, Бразилии, Чили, Китая, Франции, Великобритании, Италии, Японии, Польши, Испании и Турции доставили в Нюрнберг двумя длинными поездами, составленными из спальных вагонов, а в другом поезде следовали министры меньших стран, а также поверенные в делах США, Южной Африки, Чехословакии, Литвы, Афганистана и Ирана.

В один из дней на Нюрнбергской неделе Гитлер имел обыкновение давать прием в Дойче Хоф, где мне обычно приходилось переводить его речь на французский язык. Франсуа-Понсе, который отлично говорил по-немецки, отвечал как старший посол и редко упускал случай вставить одно из своих знаменитых остроумных замечаний, которыми прославился в дипломатических кругах Берлина. «Вы так хорошо говорите,? однажды сказал ему Гитлер,? что я хотел бы, чтобы Вы были у меня государственным спикером». «Я бы охотно согласился на этот пост, но только как чрезвычайный спикер»,? с готовностью ответил Франсуа-Понсе, намекая на широко распространенное в третьем рейхе маниакальное пристрастие к «z.b. V».? обозначению чрезвычайных послов, чрезвычайных уполномоченных и т. д. В связи с происходившими событиями Франсуа-Понсе тоже смог внести серьезную ноту. «Самый лучшим лавровым венком,? с медлительностью подчеркивая слова, сказал он год спустя, когда Судет-ский кризис угрожал войной,? всегда будет тот, который можно сплести так, чтобы ни одна мать не пролила слез».

* * *

Моим следующим значительным политическим заданием был государственный визит Муссолини в Германию? тщательно разработанная и поставленная демонстрация все возрастающей солидарности двух стран. Вместе с германским почетным эскортом на небольшой пограничной немецкой станции 25 сентября я ждал прибытия специального поезда Муссолини и Чиано. Тогда впервые мне довелось путешествовать в одном из знаменитых специальных поездов, которые Гитлер и Муссолини использовали для своих политических поездок. В итальянском поезде было десять больших салонов, спальные вагоны и вагоны-рестораны, а для нас были прицеплены два спальных вагона Митропа. Муссолини и Чиано сердечно приветствовали меня, потому что я был одним из немногих со стороны Германии, кого они уже знали. Я выделялся среди окружающих, так как единственный во всем поезде был в штатском. И немцы, и итальянцы? все были в роскошных мундирах, расшитых золотом и серебром. Беседы между итальянскими гостями и немецким комитетом по приемам, куда входили рейхсминистры Гесс и Франк, не отличались большой сердечностью. В качающемся вагоне Муссолини немцы и итальянцы довольствовались обменом кислыми улыбками, в то время как члены почетного эскорта старались, как туристические гиды, обратить их внимание даже на самые мелкие и незначительные подробности пейзажа, чтобы создать какую-то видимость разговора. В Мюнхене пытка подошла к концу.

На Центральном вокзале, совершенно преображенном праздничными флагами и гирляндами, Гитлер стоял в окружении многочисленных сопровождающих, где все без исключения были в мундирах. Он протянул обе руки к Муссолини, стоявшему у окна вагона. Музыка оркестров, раскаты барабанной дроби и возгласы «Хайль!» и «Дуче!» перекатывались эхом под сводами вокзала; шум и крики не прекращались, пока мы продвигались к выходу по красной ковровой дорожке, расстеленной прямо через центральный зал. Переводить мне не пришлось не только потому, что Муссолини отлично говорил по-немецки, но и потому, что никто не услышал бы друг друга в том грохоте.

Во время нашего проезда по оцепленным улицам я заметил явную разницу по сравнению с проездом кортежа по Мюнхену несколькими днями ранее. Приветствия публики были весьма прохладными? никто здесь не растрогался до слез. «Во всем этом виноват начальник полиции!»? слышал я, как кричал немного позже Гитлер на своих помощников.

Переговоры двух диктаторов, проходившие в пятикомнатных апартаментах Гитлера, были первыми за пять лет после их последней встречи в Венеции. Так как они говорили по-немецки, у меня было предостаточно возможности наблюдать и сравнивать их. В Гитлере мало что совпадало с общепринятым представлением о типичном немце. Когда он приходил в возбуждение, многократно использованная в карикатурах прядь черных волос падала на узкий лоб, придавая ему неряшливый богемный вид. Я заметил его крупный нос и неприметный рот с маленькими усиками. Голос у него был хрипловатый и часто грубый, когда он выкрикивал мне или Муссолини свои сентенции, раскатывая «р». Иногда глаза его вдруг загорались, а потом так же внезапно тускнели, как будто в припадке безумия.

Сидевший напротив Муссолини относился к совсем другому типу. Крепко сбитая фигура, колышущаяся от бедер, когда он говорил; его патрицианская голова могла бы быть слепком с голов древних римлян, с мощным лбом и широкой квадратной челюстью, выдающейся вперед под большим ртом. Его лицо было гораздо более живым и выразительным, чем у Гитлера, когда он принимался метать громы и молнии в адрес большевиков и Лиги Наций. Возмущение, презрение, решимость и хитрость попеременно отражались на его чрезвычайно подвижном лице, и он обладал актерскими способностями, что свойственно латинским народам. При особенно красноречивых пассажах его блестящие темные глаза, казалось, чуть не выкатывались из орбит. Он никогда не говорил лишних слов, и все его высказывания можно было бы сразу печатать. Интересна была и разница в их смехе. В смехе Гитлера всегда чувствовались насмешка и сарказм, проявлялись следы былых разочарований и подавленных амбиций, тогда как Муссолини смеялся открыто и чистосердечно, что свидетельствовало о наличии у него чувства юмора. Беседа началась с забавной, на мой взгляд, церемонии? Муссолини назначил Гитлера почетным капралом фашистской милицейской гвардии.

Сам разговор длился всего лишь чуть больше часа и касался скорее общих, чем отдельных тем, как было потом в дальнейших беседах. Гитлер рассуждал пространно и неопределенно, тогда как Муссолини говорил коротко и ясно, однако не выдавая ничего секретного.

Из этой беседы вытекало, что обе страны были вполне единодушны в дружеском отношении к Японии, наиболее возможной опоре Франко, и в презрении к западным демократическим государствам Великобритании и Франции. Фактически это была единственная политическая беседа Гитлера и Муссолини в течение всего визита. «Праздничная программа» едва ли оставила хоть один спокойный момент для действительно серьезной дискуссии. Парады в Мюнхене, маневры в Мекленбурге, посещение заводов Круппа в Эссене и другие мероприятия такого же рода следовали одно за другим без перерыва.

Я путешествовал по всей Германии с Муссолини в его специальном поезде. Гитлер всегда провожал его на вокзале, потом отъезжал вслед на своем специальном новом поезде, обгоняя нас по пути, чтобы снова встретить гостя в месте назначения, совсем как в сказке о соревновании между зайцем и черепахой.

Несомненно, самой великолепной церемонией визита Муссолини в Германию был его триумфальный въезд в Берлин. Поезд Гитлера неожиданно расположился вдоль поезда Муссолини на параллельном пути станции Шпандау-Вест и находился на одном уровне с нашим? шедевр вождения поездов. Каждый из тяжелых поездов тащили два локомотива, и позднее я узнал, что машинисты несколько дней отрабатывали этот маневр. Так в течение четверти часа поезда шли бок о бок, и мы могли с удобством вести беседу с теми, кто находился в другом поезде. Прямо перед станцией Хеерштрассе немецкий поезд начал почти неощутимо набирать скорость и достиг вокзальной платформы на несколько секунд раньше нашего итальянского поезда. Железнодорожники так тщательно все рассчитали, что Гитлер успел пройти несколько шагов вдоль платформы и протянуть руку Муссолини в тот момент, когда остановился поезд последнего.

Позднее, когда мы ехали по Берлину, моя машина заслужила особые овации, потому что я единственный среди присутствовавших немцев и итальянцев был в штатском, и моя шляпа привлекла особое внимание. Берлинцы любят шутку? им хотелось громко выразить одобрение, и они были рады, что я невольно предоставил им такую возможность. На следующий день были парады, банкеты, посещение Каринхалле, а вечером большой митинг на Олимпийском стадионе. «Италия, фашистская Италия, не принимает участия в унижении нашего народа»,? сказал Гитлер массам. Эта речь транслировалась для «115 миллионов граждан наших двух стран, которые с глубоким волнением наблюдают за этим историческим событием». Он говорил об «общности не только мнений, но и действий. Германия снова стала мировой державой. Мощь наших двух наций составляет… самую прочную гарантию сохранения цивилизованной Европы, верной своей культурной миссии и вооруженной против разрушительных сил». Внезапный ливень обрушился на «один миллион людей», собравшихся на стадионе и вокруг него, когда Муссолини подошел к микрофону. «Ось Берлин? Рим сформировалась в 1935 году и в течение двух последних лет великолепно работала для еще более тесного сотрудничества наших двух народов и для мира в Европе»,? сказал он. «Мой визит не следует расценивать по тем же стандартам, по которым судят об обычных дипломатических или политических визитах. Я не собираюсь отправиться завтра куда-то еще» (явный намек на поездку Идена от Гитлера к Сталину). «Самые великие и подлинно демократические государства, которые сегодня известны миру, это Германия и Италия». Несмотря на проливной дождь, обратно машины шли все так же с откинутым верхом? по этому поводу были даны специальные указания.

Когда все было позади, буря другого рода разразилась в Канцелярии над моей невинной головой.

Я, с моей «плутократической» шляпой и макинтошем, привлек неблагосклонное внимание Гитлера как единственный штатский среди официальных представителей «Оси», облаченных в мундиры. Этот факт он отметил, увидев тем вечером фотографии прессы, сделанные в Мюнхене. Мой костюм не причинял мне никаких неудобств, и я давно уже привык к намекам членов партии вроде: «Вы похожи на президента республики» или к саркастическим замечаниям кадровых офицеров на маневрах: «Если Вы выглядите в точности, как джентльмен в штатском, то обнаружьте приближающиеся танки», или: «Вы похожи на владельца поля боя, оценивающего нанесенный его земле ущерб». Но теперь мне, наконец, сказали, что мой костюм «невозможен» и с этих пор я должен появляться в форме, когда перевожу для Гитлера в присутствии публики. Гитлер снабдил меня мундиром СС, а Геринг? униформой военно-воздушных сил.

Некоторое время спустя смущенный директор по личному составу министерства военно-воздушных сил спросил меня: «О чем только думал фельдмаршал, когда давал Вам униформу военно-воздушных сил? Официально это не разрешается». Однако на ближайшем большом представлении, каковым явился ответный визит Гитлера в Италию, я не надел ни один из этих мундиров, а выглядел скорее, как адмирал, в новой темно-синей форме министерства иностранных дел, сшитой специально для такого случая. И в самом деле, когда итальянцы видели меня, то кричали: «А вот идет Amiranti!».

Как я и ожидал, программа визита Муссолини в Германию не оставила времени для серьезной политической дискуссии. Не было составлено даже официальное завершающее коммюнике, и только в тостах, которыми обменивались Гитлер и Муссолини на банкетах в Канцелярии, затрагивались серьезные вопросы. Гитлер говорил о том, что общая политическая цель связывает Италию и Германию искренней дружбой, добавив, что они должны «бороться за прочный мир и всеобщее международное взаимопонимание». Муссолини ответил: «Немецко-итальянская солидарность является солидарностью живой и активной… Италия и Германия готовы работать вместе со всеми другими народами… Они неуязвимы для любых попыток разлучить их».

Днем 29 сентября я отъехал от станции Лертер в поезде Муссолини. Гитлер проводил дуче. Закончились напряженные дни этой первой «беседы держав „Оси“.

* * *

Как только я вернулся в Берлин в начале октября, меня вызвали переводить по случаю визита герцога и герцогини Виндзорских к Герингу в Каринхалле. В то время они знакомились с нашей социальной системой.

Каринхалле был значительно расширен со времени посещения лорда Лондондерри. Геринг с ребяческой гордостью показывал герцогу и герцогине весь дом, в том числе свой гимнастический зал в подвальном помещении со сложным массажным аппаратом. Со всеми орденами, звякавшими на мундире, он втиснул свое щедро скроенное природой тело между двумя роликами, чтобы показать улыбающейся герцогине, как они работают. Просторный чердак был полностью занят большой моделью железной дороги на радость одному из племянников Геринга. Геринг включил электричество, и скоро двое мужчин были полностью поглощены занимательной игрушкой. В конце Геринг запустил игрушечный аэроплан, прикрепленный к проволоке и летавший через всю комнату. Пролетая над железной дорогой, он бросил несколько маленьких деревянных бомб. Потом за чаем мне не пришлось переводить для герцога, который довольно хорошо говорил по-немецки, но по ходу дела я давал пояснения герцогине.

Два дня спустя Гитлер принял Виндзоров в Оберзальцберге. Герцог выразил восхищение промышленными достижениями, которые он видел, особенно на заводах Крупна в Эссене. Социальный прогресс в Германии был основной темой разговора между Гитлером и Виндзорами на протяжении дня. Очевидно, Гитлер сделал над собой усилие, чтобы быть любезным с герцогом, которого он считал другом Германии, особенно памятуя о речи, произнесенной герцогом несколькими годами ранее, в которой тот протянул руку дружбы немецким ассоциациям бывших военных. В этих беседах, насколько я понял, ничто не указывало на то, что герцог Виндзорский действительно симпатизирует идеологии и практике Третьего рейха, как казалось Гитлеру. За исключением нескольких одобрительных слов о мерах, принимаемых Германией в области социального благосостояния, герцог не обсуждал политические вопросы. Он был искренен и дружелюбен с Гитлером и выказывал светский шарм, которым славился во всем мире. Герцогиня лишь изредка присоединялась к беседе, и то с большой сдержанностью, когда возникал какой-либо социальный вопрос, представлявший особый интерес для женщины. Она была просто и подобающе случаю одета и произвела на Гитлера большое впечатление. «Она была бы хорошей королевой»,? сказал он, когда гости уехали.

Моим следующим заданием был перевод во время широко освещавшегося в прессе визита лорда Галифакса. Считалось, что это всего лишь частный визит и что лорд Галифакс прибыл на международную охотничью выставку, старательно организованную Герингом. Берлинцы сразу же прозвали гостя «лорд Галалифакс» («Галали»? Halali? немецкий эквивалент охотничьего клича «ату»!). На самом деле поездка Галифакса являлась составной частью тех усилий, которые предпринимал Чемберлен, чтобы установить хорошие или, по крайней мере, терпимые отношения с Германией. Галифаксу поручили разузнать, как относятся к этому Геринг и Гитлер. Проведя несколько дней в Берлине, вечером 18 ноября он уехал в Берхтесгаден с Нейратом и со мной, а на следующий день у него состоялась довольно продолжительная беседа с Гитлером.

Гитлер с дружеской улыбкой встретил его на ступеньках у входа, показал весь дом, после чего мы расположились за непривычно низким столом в его кабинете. «Я не привез из Лондона никаких новых предложений,? была первая фраза Галифакса.? Я в основном приехал, чтобы выяснить, каковы взгляды правительства Германии на существующую политическую обстановку, и посмотреть, какие могут быть возможности для поиска решения».

Это было опасное напоминание о списке вопросов Идена, который когда-то так рассердил Гитлера, и он реагировал соответственно. Пока я переводил слова Галифакса, он сердито хмурился, и я подумал, что он надуется и откажется говорить. Но Гитлеру было трудно долго сидеть молча. Поэтому, несмотря на досаду, он пустился в длинные рассуждения и представил пожелания Германии в виде весьма категоричных требований. Этот сердитый Гитлер очень отличался от того спокойного, дружелюбного Канцлера, с которым говорили Саймон и Иден два года тому назад. Он уже не прощупывал осторожно свой путь, как в 1935 году, а явно уверовал в свои силы и в слабость других людей.

Он начал с горьких жалоб на британскую прессу, которая, как он выразился, попыталась торпедировать визит Галифакса, публикуя домыслы о требованиях Германии. Галифакс, к еще большему недовольству Гитлера, прибегнул в ответ к стереотипному оправданию насчет свободы британской прессы. Затем Гитлер стал говорить об отношениях Германии с Юго-Восточной Европой. Тесный союз между Австрией и рейхом был абсолютно необходим, и народ Австрии стремился к этому с 1919 года. Нельзя было больше допускать и притеснения судетских немцев со стороны чехов. И наконец, Германия должна иметь возможность свободно расширять свои экономические связи с Юго-Восточной и Западной Европой, так как эти регионы составляли естественное дополнение немецкой экономики. Германия была главным европейским импортером продукции из этих стран. «Западные державы постоянно ставят на моем пути преграды в Юго-Восточной Европе!? выкрикнул Гитлер.? И мне приписываются политические амбиции, которых у меня никогда не было».

Галифакс заметил, что Англия готова рассматривать любое решение при условии, что оно не базируется на силе. «Это же относится и к Австрии»,? многозначительно добавил он.

Гитлер снова пришел в возбуждение. Вопрос о применении силы в случае Австрии не может возникнуть, совершенно очевидны пожелания народов. Затем он перешел к Данцигу и Польскому коридору. И здесь Галифакс снова заявил, что готов обсуждать любое решение, не предполагающее применение силы. Гитлер постоянно подчеркивал стремление Германии к миру, и я чувствовал, что на Галифакса произвело впечатление то, как он обосновывал потребность Германии в мире для программы ее внутреннего развития. Однако в целом эта встреча не была благоприятной. Едва ли можно было представить больший контраст между двумя людьми. Галифакс, глубоко религиозный представитель йоркширской знати, восторженный приверженец мира, и Гитлер, своевольный и бескомпромиссный по характеру, а теперь еще более утвердившийся в этих склонностях своей натуры благодаря недавним успехам и уже явно проявившейся слабости его противников.

Когда разговор коснулся основополагающих идей, оба они оказались на совершенно противоположных позициях. Расовые теории Гитлера оказались так же чужды Галифаксу, как и религиозные концепции последнего насчет любви к ближнему? Гитлеру. Впоследствии он иногда вскользь говорил о нем как об «английском проповеднике». Когда около полудня беседа закончилась, у меня появилось чувство, что битва за мир проиграна. Нейрат тоже был задумчив.

Разговор за обедом не принес ничего нового, хотя Гитлер подавил свое раздражение и снова был любезным и приветливым хозяином, которого я так хорошо знал. Галифакс не выказывал признаков волнения или разочарования. Он все время оставался типичным спокойным, флегматичным англичанином и попрощался с Гитлером, не проявляя никакой досады.

Мы вернулись в Берлин ночным поездом, и на следующее утро я поехал на машине в Каринхалле по указанию Гитлера, чтобы дать Герингу отчет о встрече в Берхтесгадене до прибытия Галифакса. Я не скрывал, насколько плохо идут дела, и выразил опасение, что Галифакс вернется в Англию с очень плохим мнением о шансах достижения соглашения с Германией. Геринг выслушал меня очень внимательно, но не сделал никаких комментариев.

Из беседы Геринга с Галифаксом во второй половине того же дня я понял, что он, должно быть, получил от Гитлера четкие инструкции. Он касался тех же самых вопросов, что и Гитлер, но с неизмеримо большей дипломатичностью. Он оставался очень спокойным, даже в вопросе об Австрии, и обсуждал все темы так, будто решения, которые ищет Германия, неизбежны и неоспоримы. «Ни при каких обстоятельствах мы не применим силу»,? успокаивающе говорил он. По этому вопросу он, казалось, тоже получил намек то ли от Гитлера, то ли от Нейрата, потому что добавил: «В этом не будет никакой надобности».

Все можно было бы вполне хорошо уладить путем переговоров. Из последующих разговоров я понял, что фактически это было глубокое внутреннее убеждение Геринга, и оно постоянно проявлялось в его разговорах с Галифаксом. Мы знаем из дневника Чемберлена, что Галифакс вернулся с благоприятными впечатлениями, и я убежден, что это было в основном обусловлено его беседой с Герингом в Каринхалле.

Гитлер сдержал слово в 1937 году? сюрпризов не было. Но он провел подготовку? и военную, и политическую? для грядущих событий. За этим годом мира последовал год, когда Германия находилась на волосок от мировой войны.