Текст книги "Командир и штурман"

Автор книги: Патрик О'Брайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Вы молодцы! – воскликнул Джек.

– К этому времени, – продолжал Диллон, – успел приблизиться второй капер. Каким-то чудом наш бушприт и гафель уцелели, поэтому я сказал капитану капера, что непременно потоплю его, если он вздумает поднять паруса и направиться к своему напарнику. Ни людей, ни времени, чтобы захватить капер, у меня не было.

– Ясное дело.

– Мы сближались на встречных курсах, и французы стреляли по нам из всех видов оружия. Когда мы оказались ярдах в пятидесяти от них, я повернул на четыре румба, чтобы дать залп из орудий правого борта, затем привелся к ветру и дал еще один залп ярдов с двадцати. Урон он нанес ощутимый, сэр. Я даже не ожидал, что четырехфунтовые пушки могут натворить столько бед. Мы выстрелили во время крена, чуть замешкавшись с залпом, и все четыре ядра угодили в борт капера у самой ватерлинии. В следующее мгновение французы побросали пушки и принялись бегать по судну и вопить. К несчастью, Браун споткнулся в момент отдачи нашей пушки, и ему сильно покалечило ногу. Я велел ему спуститься вниз, но он отказался и заявил, что будет стрелять из мушкета. Затем он закричал «ура» и сообщил, что француз тонет. Так оно и оказалось: сначала стало заливать его палубу, затем они пошли ко дну под всеми парусами.

– Ничего себе! – воскликнул Джек Обри.

– Я стал дожидаться третьего капера. Весь мой экипаж был занят соединением и сплесниванием тросов и концов, так как наша оснастка была порвана в клочья. Мачта и гафель были значительно повреждены: шестифунтовое ядро насквозь прошило мачту, на которой и без того было много глубоких выбоин. Поэтому я побоялся увеличить нагрузку парусов на рангоут. Опасаясь, что первое судно скроется от нас, я вернулся к первому каперу. К счастью, его экипаж все это время был занят борьбой с пожаром. Мы приняли на борт шестерых французов, поставив их на помпы; выбросили за борт их убитых, остальных загнали в трюм и, взяв капер на буксир, взяли курс на Мальту, куда прибыли два дня спустя. Это меня крайне удивило, поскольку паруса состояли из дыр, стянутых нитками, да и корпус судна был не в лучшем состоянии.

– Вы подобрали людей с затонувшего судна? – спросил Стивен.

– Нет, сэр, – ответил Джеймс Диллон.

– Зачем спасать корсаров? – удивился Джек Обри. – Тем более, когда на борту лишь тринадцать матросов и юнга, это еще и небезопасно. А каковы были ваши потери?

– Разве что нога Брауна да несколько царапин. Больше ни раненых, ни убитых не было. Удивительное дело: ведь мы и сами едва не пошли ко дну.

– А у них?

– Тринадцать убито, сэр. Двадцать девять взято в плен.

– Сколько человек было на капере, который вы потопили?

– Пятьдесят шесть, сэр.

– А на том, который скрылся?

– Сорок восемь человек, сэр. Во всяком случае, так нам сказали. Но вряд ли их стоит считать. Прежде чем француз сбежал, он успел сделать всего лишь несколько выстрелов по нам.

– Что же, сэр, – произнес Джек Обри. – От всей души поздравляю вас. Это была славная работа.

– Я того же мнения, – отозвался Стивен. – Присоединяюсь к мистеру Обри. Позвольте выпить с вами, мистер Диллон, – произнес он, поклонившись и подняв свой бокал.

– Послушайте, – воскликнул Джек Обри. – Давайте выпьем за новый успех ирландского оружия и посрамление Папы.

– Готов хоть десять раз поддержать первую часть тоста, – со смехом отозвался Стивен. – Но за вторую не выпью и капли, хотя я и вольтерьянец. Бонапартишка и так скрутил Папу по рукам и ногам, а лежачих не бьют. Кроме того, Папа Римский очень ученый бенедиктинец…

– Тогда за посрамление Бонапартишки!

– За посрамление Бонапартишки! – дружно подхватили все и осушили бокалы до дна.

– Надеюсь, вы меня простите, сэр, – сказал Диллон. – Через полчаса мне заступать на вахту, и прежде я должен еще проверить боевое расписание. Благодарю вас за превосходный обед.

– Клянусь Господом, это был славный бой, – произнес Джек Обри после того, как лейтенант закрыл дверь. – Сто сорок шесть человек против четырнадцати, вернее, пятнадцати, если учесть миссис Докрей. Совершенно в духе Нельсона – бить не числом, а отвагой!

– Вы знакомы с Нельсоном, сэр?

– Я имел честь служить под его началом во время сражения на Ниле, – ответил капитан. – И дважды обедать в его обществе. – На его лице при этих словах появилась загадочная улыбка.

– Не можете ли вы рассказать, что он за человек?

– О, он с каждым умеет найти общий язык. Нельсон далеко не богатырь, он так худ, что я – при всем уважении к этому герою – смог бы поднять его одной рукой. Но это поистине великий человек. В философии или физике есть такое понятие – электрическая частица, правда ведь? Это про него! При каждой встрече он разговаривал со мной. В первый раз он попросил меня передать ему соль. Я постараюсь повторять его слова как можно точнее. Во второй раз я пытался объяснить нашему соседу, армейцу, военно – морскую тактику-как использовать барометр, как маневром разрушать строй противника и так далее. Воспользовавшись паузой, Нельсон наклонился ко мне и с улыбкой сказал: «Забудьте вы эти маневры, всегда атакуйте и бейте неприятеля». Этот его совет я никогда не забуду. Во время того же обеда он рассказал, что однажды холодной ночью кто-то предложил ему пелерину и он отказался, заявив, что ему вполне тепло, что его согревают любовь к королю и родине. Когда я повторяю его слова, это звучит напыщенно, не так ли? Скажи так кто другой, вы бы воскликнули: «Что за высокопарная чушь!» – и отмахнулись, но когда это говорит Нельсон, то вы чувствуете, как вам самому становится тепло… В чем дело, черт возьми, мистер Ричардс? Закрывайте дверь с этой или той стороны, будьте так любезны. Не стойте в дверях как истукан.

– Сэр, – отвечал бедный писарь. – Вы приказали принести остальные бумаги перед чаем, а вы как раз собираетесь пить чай.

– Верно – верно, я действительно так говорил, – согласился Джек Обри. – Черт меня побери, какая куча бумаг. Оставьте их здесь, мистер Ричардс. Я их просмотрю до прихода в Кальяри.

– Сверху те бумаги, которые оставил капитан Аллен, их надо только подписать, сэр, – произнес писарь, пятясь.

Взглянув на груду бумаг, Джек Обри помолчал, затем воскликнул:

– Вы только посмотрите! Не было печали. Вот вам и королевская служба, флот Его Величества во всей его красе. Вас охватывает прилив патриотических чувств, вы готовы ворваться в самую гущу боя, а вас заставляют подписывать такую гадость. – Обри протянул доктору заполненный аккуратным почерком лист.

«Шлюп Его Величества „Софи“

Открытое море

Милорд,

Прошу назначить трибунал для разбирательства преступления Айзека Уилсона (матроса), принадлежащего к экипажу шлюпа, которым я имею честь командовать, за совершение противоестественного акта скотоложества с козой в хлеву 16 марта.

Имею честь оставаться, милорд,

покорнейшим слугой вашей светлости.

Его превосходительству лорду Кейту,

кавалеру Ордена Бани и т. д. и т. п.

Адмиралу синего вымпела».

– Странно, что закон всегда подчеркивает противоестественность скотоложества, – заметил Стивен. – Хотя я знаю по меньшей мере двух судей – мужеложцев, не говоря, естественно, об адвокатах… Что же с ним будет?

– Его повесят. Вздернут на ноке рея в присутствии экипажей шлюпок от всех судов эскадры.

– Мне кажется, это чересчур жестоко.

– Разумеется. Что за тоска смертная – дюжины свидетелей, которых будут ждать на флагманском корабле, потерянные дни… «Софи» станет посмешищем. К чему докладывать о таких вещах? Козу следует зарезать – это будет только справедливо – и подать на стол той вахте, которая донесла на беднягу.

– А нельзя ли тихо высадить козу с любовником на какой – нибудь островок – или, если вас заботит вопрос морали, рассадить их по разным островкам – и незаметно уплыть прочь?

– Ну что ж, – отозвался Джек Обри, гнев которого поутих. – В вашем предложении есть смысл. Чашку чая? С молоком?

– С козьим, сэр?

– Думаю, что да.

– Тогда, если позволите, без молока. Насколько я помню, вы сказали, что ваш канонир болеет. Нельзя ли повидать его и выяснить, чем можно ему помочь? Скажите, пожалуйста, где находится артиллерийская каюта?

– Вы рассчитываете встретить его там? Но его каюта в другом месте. Киллик вас проводит. А то, что вы считаете артиллерийской каютой, на шлюпе, как мы чаще всего называем наш бриг, представляет собой кают-компанию, где трапезуют младшие офицеры.

* * *

Сидевший в кают-компании штурман, потягиваясь, обратился к казначею:

– Теперь тут стало свободно, мистер Риккетс.

– Вы правы, мистер Маршалл, – отозвался казначей. – Мы наблюдаем большие перемены в эти дни. Что из этого получится, я не знаю.

– Я полагаю, что может получиться толк, – сказал Маршалл, медленно подбирая крошки со своего жилета.

– Все эти его выходки, – негромким голосом, с сомнением покачивая головой, продолжал казначей. – Этот треснувший рей. Эти неподъемные пушки. Олухи – новобранцы, о которых он якобы ничего не знал. Все эти новые матросы, для которых нет места. Вахтенные, за которыми нужен глаз да глаз. По словам Чарли, люди ропщут. – Он мотнул головой в сторону матросского кубрика.

– Пожалуй, я соглашусь. Пожалуй, соглашусь. Старые порядки изменились, и все перевернулось. Согласен, мы, возможно, несколько взбалмошны, такие молодые и красивые, с нашим новеньким эполетом. Но если старые, опытные офицеры его поддерживают, то, по-моему, это многое объясняет. Плотнику он нравится. По душе и Уотту, потому что он хороший моряк, уж это точно. И мистер Диллон, похоже, знает свое дело.

– Возможно. Возможно, – сказал казначей, у которого был свой взгляд на причины некоторой восторженности штурмана.

– Кроме того, – продолжал Маршалл, – при новом хозяине дела, возможно, пойдут веселее. Когда матросы привыкнут к новым порядкам, они им понравятся; то же, я уверен, можно сказать и об офицерах. А уж при офицерской поддержке в плавании проблем не будет.

– Что? – переспросил казначей, приложив ладонь к уху: шум и грохот заглушили слова штурмана, поскольку Диллон приказал матросам передвинуть пушки.

Кстати, именно этот шум позволил собеседникам вести разговор, ведь на судне длиной двадцать шесть ярдов, с экипажем из девяноста одного человека, где даже в кают-компании имелись отдельные помещения, отгороженные очень тонкими деревянными переборками, а то и просто парусиной, вести частную беседу было бы невозможно.

– Я сказал, что в плавании проблем не будет, если его поддержат офицеры.

– Возможно. Но если не поддержат, – продолжал Риккетс, – если не поддержат и если он будет продолжать выкидывать фокусы такого рода, которые, думаю, свойственны его природе, то уверен, что на борту старой «Софи» его не станет так же быстро, как это произошло с мистером Харви. Ведь шлюп – это не фрегат и тем более не линейный корабль. Вы сидите прямо на головах своих матросов, и они могут задать вам жару, если все время наступать им на хвост.

– Вам незачем объяснять мне разницу между бригом и фрегатом или же линейным кораблем, мистер Риккетс, – отрезал штурман.

– Возможно, мне не следовало объяснять вам разницу между шлюпом и фрегатом или же линейным кораблем, мистер Маршалл, – примирительным тоном отвечал казначей. – Но когда поплаваете с мое, то поймете, что от капитана требуется гораздо больше, чем одно только знание мореходного дела. Всякий бывалый моряк может управлять судном в шторм, – продолжал он насмешливо, – и любая домохозяйка в штанах может поддерживать чистоту на палубе и порядок в оснастке, но для того, чтобы командовать военным кораблем, нужно иметь голову на плечах, – он постучал себя по лбу, – обладать выносливостью и твердостью, а также умением вести себя. А таких качеств не найдешь в Джонни – приходяшке или Джеке – заваляшке, – добавил он уже себе под нос. – Я это не просто знаю, я в этом уверен.

Глава четвертая

Возле люка «Софи» бил, гремел барабан. Ему вторил топот отчаянно спешивших людей, взлетавших по трапу, отчего бой барабана казался еще настойчивей. Но лица матросов, кроме новичков, были спокойны, поскольку это был всего лишь сигнал к построению – ежедневный ритуал, который многие члены команды успели исполнить две или три тысячи раз. Каждый бежал на свой боевой пост возле орудия или бухты тросов.

Многое успело измениться в прежнем привычном укладе жизни и службы на «Софи»; иначе обслуживались орудия; озабоченных, напоминающих овец, сухопутных моряков числом в два десятка приходилось тормошить, подгонять, чтобы они знали свое место. Поскольку большинству новичков можно было доверить только самую примитивную работу, да и то под присмотром, на шкафуте судна было так тесно, что люди наступали друг другу на ноги.

Прошло минут десять, пока экипаж судна занимал места на верхней палубе и посты на мачтах. Джек Обри спокойно наблюдал за происходящим, стоя за штурвалом, в то время как Диллон лающим голосом выкрикивал команды, а унтер – офицеры и мичманы судорожно носились взад и вперед, чувствуя на себе взгляд командира и понимая, что от их стараний нет никакого толку. Джек Обри допускал, что будет беспорядок, но не ожидал такого хаоса. Однако его природное добродушие и восторженное чувство, вызванное тем, что под его командованием дело все же сдвинулось с мертвой точки, преодолели праведный капитанский гнев.

– К чему эта суета? – спросил доктор, стоявший рядом с капитаном. – Чего ради они носятся как угорелые?

– Суть в том, что каждый должен точно знать свое место в бою – в чрезвычайных обстоятельствах, – отвечал Джек Обри. – Если они будут стоять и чесать в затылке, толку не будет никакого. Видите, орудийные расчеты заняли свои места; то же можно сказать и о морских пехотинцах сержанта Куина. Полубаковые, насколько я могу судить, на месте; смею предположить, что и на шкафуте вскоре будет полный сбор. Как видите, у каждого орудия канонир, возле него матрос с банником и матрос призовой команды-тот, что с абордажной саблей; если дело дойдет до рукопашной, они присоединятся к абордажной партии. Тут же матрос, который оставит орудие, если нам придется поворачивать реи, скажем, во время боя, и матрос с ведром. Его задача – тушить пожар. А это Пуллингс, который докладывает Диллону о готовности своего подразделения. Значит, ждать осталось недолго.

На тесной квартердечной палубе яблоку упасть было негде: штурман на посту управления; старшина-рулевой за штурвалом; сержант морской пехоты со своими стрелками; мичман – сигнальщик; часть арьергарда, орудийные команды; Джеймс Диллон, писарь и прочие. Однако Джек Обри и доктор расхаживали по шканцам так, будто они были одни. Обри ощущал, как испускает капитанские флюиды, а Стивен нежился в этой командной ауре. Джеку Обри такая обстановка была знакома с детства, для Стивена же все было в новинку. Стивен чувствовал себя так, будто он играет со смертью под стеклянным колпаком: не то сосредоточенные, внимательные люди по другую сторону стекла были мертвецами, призраками, не то он сам был фантомом. Но в таком случае это была странная, ненастоящая смерть; хотя он привык к одиночеству, к ощущению, что представляет собой бесцветную тень в молчаливом мире, теперь у него был спутник, голос которого прочно связывал доктора с реальной жизнью.

– …К примеру, ваш боевой пост будет внизу, в так называемом кокпите. На самом деле это не настоящий кокпит, так же как полубак – никакой не полубак, то есть носовая надстройка. Однако мы называем это помещение кокпитом. Мичманские рундуки будут служить вам операционным столом, где все ваши инструменты уже разложены.

– И там я должен буду жить?

– Ни в коем случае. Мы предоставим вам что – нибудь получше. Даже если вы нарушили Дисциплинарный устав, – улыбнулся Джек Обри, – вы убедитесь, что мы по-прежнему уважаем ученых людей. Во всяком случае, настолько, чтобы вам получить отдельные десять квадратных футов и столько свежего воздуха на квартердечной палубе, сколько сумеете вдохнуть.

Стивен кивнул головой и спустя несколько минут негромко спросил, взглянув в сторону Маршалла:

– Скажите, если бы меня подвергли дисциплинарному взысканию, то этот молодец выпорол бы меня?

– Штурман? – с выражением крайнего изумления воскликнул Джек Обри.

– Да, – отвечал Стивен, внимательно разглядывая его, склонив набок голову.

– Но он же штурман… – произнес Обри.

Если бы Стивен назвал нос «Софи» кормой, а клотик – килем, он бы не настолько ошибся. Но перепутать иерархию чинов, статусы командира и штурмана, офицера и унтер – офицера, означало настолько исказить естественный порядок вещей, разрушить вечную вселенную, что на мгновение разум молодого моряка едва не помутился. Однако Джек, хотя и не был ни великим ученым, ни знатоком стихосложения, достаточно быстро оправился и, изумленно разинув рот не более двух раз, возразил:

– Мой дорогой сэр, я полагаю, вас ввели в заблуждение термины «штурман» и «штурман и командир», – должен признаться, выражения нелогичные. Первый подчиняется второму. Вы должны позволить мне объяснить вам когда – нибудь наши морские чины. Но, во всяком случае, вы никогда не будете подвергнуты телесному наказанию, – добавил он, посмотрев на доктора с откровенной симпатией.

Словно разбив стеклянную стену, ворвался Джеймс Диллон.

– Экипаж построен по боевому расписанию, сэр, – доложил он, приподняв треуголку.

– Превосходно, мистер Диллон, – отозвался Джек Обри. – Начнем проверку тяжелых орудий.

Хотя четырехфунтовая пушка стреляет не очень крупными ядрами, которые не могут пробить двухфутовую дубовую обшивку с расстояния в полмили, как тридцатидвухфунтовое орудие, она все же посылает трехдюймовое чугунное ядро со скоростью тысяча футов в секунду и способна нанести большой урон неприятелю. Так что и такая пушка – грозное оружие. Длина ее ствола – шесть футов, весит она двенадцать центнеров; установлена на массивном дубовом лафете и при выстреле подпрыгивает как живая.

На «Софи» имелось четырнадцать таких пушек, по семь с каждого борта, а два кормовых орудия, установленных на квартердеке, сверкали бронзой. Каждую пушку обслуживал расчет из четырех человек и матрос или юнга, доставлявший порох из крюйт-камеры. Каждая группа пушек находилась под началом мичмана. Пуллингс командовал шестью передними пушками, Риккетс – четырьмя, установленными на шкафуте, и Бабингтон – четырьмя кормовыми.

– Мистер Бабингтон, где пороховые заряды? – холодно спросил Джек Обри.

– Не могу знать, сэр, – заикаясь, отвечал покрасневший мичман. – Похоже, куда-то запропастились.

– Господин унтер – офицер, – сказал командир, – ступайте к мистеру Дею, нет, к его помощнику, так как он болен, и принесите то, что нужно.

Осмотр не выявил никаких других явных недостатков. Но после того как он заставил вкатить и выкатить пушки обоих бортов полдюжины раз-то есть после того, как канониры проделали все операции, за исключением производства выстрела, – лицо у Джека Обри вытянулось и помрачнело. Канониры действовали из рук вон медленно. Очевидно, их учили вести залповый огонь, но почти не обучали стрелять самостоятельно. Похоже, они были вполне удовлетворены, подтаскивая орудия к портам, равняясь на самых медлительных; при этом выполняли упражнения как манекены. Правда, конвойная служба на шлюпе не позволяла морякам испытывать глубокую убежденность в насущной необходимости орудий, и все – таки… «Как бы мне хотелось израсходовать несколько бочонков пороха», – подумал командир, ясно представляя себе графу ведомости: всего по норме снабжения полагается сорок девять полубочонков пороха, в том числе сорок один красного крупнозернистого, семь из них белого крупнозернистого восстановленного пороха сомнительной взрывной силы и один бочонок мелкозернистого пороха для затравки. В каждом из бочонков было сорок пять фунтов, так что «Софи» почти опустошила бы один из них, произведя двойной бортовой залп. «И все – таки, – продолжал он рассуждать, – думаю, надо произвести пару выстрелов. Бог знает, сколько времени заряды пролежали в пушках. Кроме того, – добавил он, повинуясь внутреннему голосу, – вспомни славный запах порохового дыма». А вслух произнес:

– Мистер Моуэт, будьте любезны, спуститесь в мою каюту. Сядьте рядом с настольным хронометром и записывайте, сколько времени пройдет между первым и вторым выстрелом каждой из пушек. Мистер Пуллингс, начнем с вашего подразделения. Номер один. Тишина на носу и на корме.

На шлюпе воцарилась мертвая тишина. В туго натянутых снастях слышалось ровное пение ветра, дувшего с направления в двух румбах в сторону кормы от траверза. Расчет орудия номер один нервно облизывал губы. Их пушка была закреплена по-походному, то есть тесно прижата к порту и принайтовлена.

– Освободить орудие.

Артиллеристы развязали найтовы, прижимавшие орудие к борту и перерезали каболку, закрепленную за казенную часть. Негромкий скрип лафета подтвердил, что орудие освобождено. Матросы удерживали боковые тали, иначе во время качки (делавшей задние тали излишними) пушка поехала бы по палубе, прежде чем была бы подана следующая команда.

– Выровнять орудие.

Матрос, работавший с банником, засунул лом под казенную часть пушки и быстрым движением приподнял ее, в то время как канонир забил клин больше чем наполовину, придав стволу горизонтальное положение.

– Вынуть дульную пробку.

Артиллеристы откатили орудие, так что жерло оказалось на расстоянии около фута от борта. Матрос извлек из него резную раскрашенную дульную заглушку.

– Выкатить пушку.

Лафет туго принайтовили аккуратными мелкими шлагами.

– Порох на полку.

Взяв запальный стержень, канонир сунул его в запальное отверстие и проткнул фланелевый зарядный картуз, помещенный в ствол, насыпал из рога мелкого пороха в запал и на полку, старательно измельчив его. Банщик закрыл порох ладонью, чтобы его не сдуло, а пожарный закинул рог за спину.

– Целься. – К этой команде Джек Обри добавил: – Не изменяя положения! – Он не хотел усложнять задачу вертикальной или горизонтальной наводкой. Два матроса из орудийной прислуги удерживали боковые тали. Банщик опустился на колено, отвернув голову от орудия, и принялся раздувать тлевший фитиль, достав его из кадки (на «Софи» еще не было кремневых замков); юнга – заряжающий стоял со следующим картузом в кожаном футляре с правой стороны сразу за орудием. Канонир, державший запал и прикрывавший порох, склонился к прицелу, глядя вдоль ствола.

– Пли!

В воздух взлетел фитиль. Канонир воткнул его в запальное отверстие. Долю секунды было слышно шипение, затем вспышка и выстрел – грохот взрыва спрессованного в казеннике фунта с лишним пороха. Из жерла вырвались пунцовое пламя и клубы дыма, в воздух взлетели клочья пыжа. Отдача бросила орудие футов на восемь назад, так что оно едва не сбило с ног канонира и остальную прислугу. Все это произошло почти мгновенно, и тут же раздалась новая команда.

– Вставляй запал! – скомандовал Джек Обри, наблюдая за полетом ядра, окутанного белым дымом, который сносило в подветренную сторону. Канонир вставил запальный стержень в отверстие. Ядро, упавшее в неспокойное море ярдах в четырехстах с наветренного борта, взметнуло ввысь столб брызг, затем еще один и, рикошетя по волнам еще с полсотни ярдов, утонуло. Прислуга орудия крепко держала задний трос, чтобы качка не сместила ствол в сторону борта.

– Пробанить пушку!

Матрос окунул банник – швабру из овчины – в пожарное ведро и, склонившись к узкой щели между жерлом и бортом, погрузил банник в жерло орудия. Несколько раз повернув его, вытащил черный от копоти банник, к которому пристал кусок дымящейся тряпки.

– Картуз зарядить!

Юнга – заряжающий уже держал наготове тугой мешок из ткани; банщик вставил его в жерло и со всей силы прибил банником. Канонир, державший наготове запальный стержень, воскликнул:

– Готово!

– Заряжай!

Уже были наготове ядро и пыж, но ядро вырвалось из рук и покатилось, виляя, к носовому люку. Встревоженные канонир, банщик и заряжающий кинулись за ним вдогонку. В конце концов ядро отправили следом за картузом, туго забили пыжом, и Джек Обри скомандовал:

– Выкатить орудие! Вставить запал! Навести орудие! Пли! Мистер Моуэт, – крикнул он в световой люк,-каков был интервал?

– Три минуты и три четверти, сэр.

– Боже мой, боже мой! – вырвалось у капитана. Для того чтобы выразить досаду, у него не хватало слов.

Пушкарям Пуллингса было стыдно и досадно. Расчет номер три разделся до пояса и обвязал головы платками, чтобы ловчее управляться среди вспышек и грохота. Матросы поплевывали себе на ладони, а мистер Пуллингс работал как бешеный со своими ломами, вымбовками и банниками.

– Тишина. Освободить орудие! Выровнять орудие! Дульную заглушку долой! Подтянуть орудие….

На этот раз дело пошло живей – управились за три минуты с небольшим. Но ядро все равно далеко не улетело, а управиться с орудием помогал Пуллингс: сам тащил его за задний трос, при этом рассеянно глядя в небо, чтобы показать, что он тут вроде как ни при чем.

Когда началась стрельба поочередная, Джек Обри помрачнел еще больше. Прислуга первого и третьего орудий оказалась сборищем болванов: средний темп стрельбы на корабле никуда не годился. Древний, допотопный темп. Если бы канониры не справлялись с вертикальной и горизонтальной наводкой, орудуя ломами и гандшпугами, то темп был бы еще медленней. Пятое орудие вообще не выстрелило, так как порох отсырел, и пушку пришлось освобождать от заряда и извлекать из нее картуз. Такое могло случиться на любом судне; жаль, что подобный огрех дважды произошел с орудиями правого борта.

Чтобы произвести залп орудиями правого борта, пришлось привести «Софи» к ветру. В этом заключалась известная деликатность капитана, не желавшего стрелять в сторону конвоя. Почти не имея хода, судно покачивалось с носа на корму, пока отсыревшие картузы извлекались из казенников. Воспользовавшись возникшей паузой, доктор спросил у капитана:

– Объясните мне, пожалуйста, почему те суда держатся так близко друг от друга. Они ведут между собой переговоры или оказывают друг другу помощь? – Он показал в сторону квартердечных сеток, на которых были аккуратно сложены койки.

Следя за его пальцем, Джек Обри целую секунду смотрел на замыкающее судно конвоя – норвежский кэт «Дорте Энгельбрехтсдаттер».

– На шкоты! – вскричал он. – Лево руля. Выбрать парус, живо! Грот на гитовы!

Сначала медленно, затем все быстрее, под туго обрасопленными передними парусами, наполненными ветром, «Софи» ложилась на новый галс. Теперь ветер дул с траверза правого борта, спустя несколько минут она шла в фордевинд, а в следующую минуту легла на курс, идя в бакштаг с ветром три румба с правой раковины. Всюду был слышен непрестанный топот множества ног. Уотт и его помощники недаром ревели и свистели словно бешеные: экипаж «Софи» с парусами управлялся лучше, чем с пушками, и очень скоро Джек Обри смог дать команду:

– Прямой грот ставить! Марсели! Мистер Уотт, верхние цепи, кранец! Впрочем, вижу, вы сами знаете, что делать.

– Есть, сэр, – отвечал боцман, уже карабкавшийся на мачту, позвякивая цепями, которые должны были страховать реи во время боя.

– Моуэт, поднимитесь наверх с подзорной трубой, осмотритесь и доложите. Мистер Диллон, не забудьте про впередсмотрящего. Мистер Лэмб, вы приготовили пыжи?

– Так точно, сэр, – улыбаясь, ответил плотник: очень уж несерьезный был вопрос.

– На мостике! – закричал Моуэт с высоты, где были туго натянуты паруса. – На мостике! Алжирская галера высадила абордажную партию на норвежский кэт. Им еще не удалось захватить его. Мне кажется, норвежцы еще дерутся в рукопашной.

– С наветренной стороны ничего не видно? – спросил Джек Обри.

В наступившей тишине с борта норвежца послышались сердитые пистолетные выстрелы, заглушаемые ветром.

– Так точно, сэр. Вижу парус. Латинский. Идет прямо со стороны ветра. Тип судна не могу различить. Находится на осте… по-моему, чистом осте.

Джек кивнул головой, оглядев с носа к корме и с кормы к носу батареи обоих бортов. И без того человек крупный, он показался вдвое выше. Глаза его, синие как море, сияли необычным блеском; на румяном лице вспыхнула улыбка. Нечто похожее произошло со всем кораблем. Его новый прямой грот и марсели, невероятно увеличившиеся за счет лиселей, добавленных с обоих бортов, подобно командиру, делали судно, с трудом рассекавшее волны, вдвое крупнее.

– Что ж, мистер Диллон, – воскликнул он, – разве это не удача?

Стивен Мэтьюрин, с любопытством наблюдавший за офицерами, убедился, что необычное возбуждение охватило не только Джеймса Диллона, но и всех матросов. Находившиеся поблизости от него морские пехотинцы проверяли кремни в своих мушкетах, а один из них полировал пряжку своей перевязи, согревая ее своим дыханием и счастливо улыбаясь при этом.

– Так точно, сэр, – отозвался лейтенант. – Более удачного случая нельзя было ожидать.

– Семафор конвою: переместиться на два румба влево и убавить парусов. Мистер Ричардс, вы засекли время? Вы должны тщательно записывать время всех эволюций. Скажите, Диллон, о чем же думает этот тип? Решил, что мы ведем бой? Или он ослеп?.. Впрочем, сейчас не время рассуждать… Мы, конечно, возьмем его на абордаж, если только норвежец продержится достаточно долго. Во всяком случае, стрелять в эту галеру мне не хочется. Думаю, вы можете раздать все наши пистолеты и абордажные сабли. А теперь, мистер Маршалл, – произнес Джек Обри, обращаясь к штурману, который, согласно боевому расписанию, сам стоял за штурвалом и отвечал за все маневры шлюпа, – хочу, чтобы вы поставили наше судно лагом к этому проклятому мавру. Можете поставить нижние стаксели, если мачты их выдержат. – В этот момент по трапу поднялся старший канонир. – Что ж, мистер Дей, – произнес Джек Обри, – рад видеть вас на мостике. Вам стало немного лучше?

– Гораздо лучше, сэр, спасибо, – отозвался Дей. – Благодаря этому джентльмену, – добавил он, кивнув в сторону доктора. – Вы просто волшебник, – продолжал он, обращаясь к нему. – Я вновь готов занять мое место на боевом посту, сэр.

– Рад слышать, очень рад. Вам повезло, господин старший канонир, не так ли?

– Совершенно верно, сэр. Ваше лекарство помогло, доктор. Помогло, как в сказке. Так вот как обстоят дела, – продолжал артиллерист, благодушно разглядывая находящийся за милю «Дорте Энгельбрехтсдаттер», корсара и «Софи», с проверенными, перезаряженными, готовыми к бою пушками, прибранной палубой и командой, горящей желанием сражаться.

– Мы здесь проводили артиллерийские учения, – рассуждал Джек Обри, как бы разговаривая с самим собой. – Но этот бесстыжий пес подплыл с наветренной стороны и схарчил нашу киску. И он бы тихо удрал, если бы доктор не привел нас в чувство.

– Таких докторов я еще не встречал, – продолжал Дей. – Пожалуй, я отправлюсь в крюйт-камеру, сэр. Надо наполнять картузы, вам, думаю, они понадобятся, ха – ха – ха!