Текст книги "Артур Шопенгауэр - Философ германского эллинизма"

Автор книги: Патрик Гардинер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Познающий субъект и феноменальный мир

Далее мы постараемся восстановить последовательность тех доводов, с помощью которых Шопенгауэр пытается показать, как закон достаточного основания, принимая различные формы, действует на процесс нашего познания и проникает в наши мысли и, таким образом, вносит значительный вклад в понятие мира как представления. Это отнюдь не легкая задача; несмотря на то что в работе Шопенгауэра содержится много пояснений и замечаний, тем не менее его рассуждения не имеют четкой структуры и их особенностью является слишком общее и пространное выражение мыслей, что может быть весьма обескураживающим. Тем не менее, я замечу, что общие черты и основные направления его размышлений достаточно разумны и понятны.

Вопрос соотношения человеческой мысли и знаний реальности является одним из самых старых вопросов философии. Что позволяет нам заявлять, что мы знаем мир, который находится вне нас? При каких условиях возникает эта уверенность? Насколько реальность соответствует нашему представлению о ней и пониманию ее? Какая существует связь между нами, как познающими индивидуумами, и реальностью, когда мы заявляем, что

101

знаем ее? Эти и подобные им вопросы являются началом нашего исследования, которое относится к той области философии, которую называют "эпистемологией", и именно такие вопросы имел в виду Шопенгауэр, когда на первом этапе работы над своим главным произведением ввел понятия "субъекта" и "объекта" в качестве основных понятий, которые характеризуют его понимание мира как представления: субъект-объектное отношение описывается им как "единственно возможная форма любой мыслимой идеи" (том I) и далее "как мыслимая структура явления" (том II).

Он полагал, что с помощью этих утверждений и настаивая на том, что эта взаимосвязь является единственной основой, в которой можно создать приемлемую теорию познания, он привлекает внимание к той истине, которую всегда неправильно понимали на протяжении всей истории философии. Как известно, философы прошлого широко и вольно пользовались понятиями "мыслящее сознание, или интеллект" и "внешний мир, или реальность", и можно предположить, что Шопенгауэр тоже подразумевал их, говоря о "субъекте" и "объекте".

Но он с самого начала уточняет, что мы не должны путать те понятия, которые он применяет, с теми, которые использовались до него, так как его предшественники не учитывали очень важных и существенных условий и ограничений, которые связаны с истинным применением этих понятий. Например, о познающем субъекте часто говорили как о некой отделимой сущности, самодостаточной мыслящей субстанции, которую можно понять и описать без всяких ссылок на что-либо (включая тело человека, в котором она существует каким-то таинственным образом), кроме нее самой.

102

Такой способ постижения природы познающим субъектом является вновь и вновь возникающим источником известного философского затруднения, так как он предполагает существование непреодолимой пропасти между самим субъектом и реальностью, в которой он существует и которая может определенным образом на него воздействовать. Так как в том случае, если постулированный нематериальный субъект и материальная реальность, которую он способен понять, противопоставляются друг другу, как описано выше, то возникает труднорешаемая проблема: как охарактеризовать и внятно и точно объяснить отношение между тем, кто познает, и тем, что познано. Шопенгауэр считает, что эта проблема особенно четко обозначилась в картезианской философии, которая обратила особое внимание на различие между внутренним субъективным сознанием и объективным материальным существованием, что явилось "той осью, вокруг которой вращается вся философия нового времени" ("Parerga", I).

Шопенгауэр утверждает, что проблема, о которой здесь идет речь, формулируется, по крайней мере в традиционных обсуждениях ее, в значительной степени в неверных терминах, и, следовательно, решения, которые предлагались в различные времена, вызывают неизбежные возражения. Все решения можно разделить на три основные группы. Первую группу составляют те решения, которые тем или иным образом просто молча соглашались с утверждением, что "субъект и объект, в том смысле, как мы их объяснили, существуют независимо друг от друга. Таким образом, можно утверждать, что взаимосвязь, которая существует между ними, должна быть принята как неоспоримый факт или нечто данное, которое не под

103

лежит дальнейшему объяснению; или же эту взаимосвязь можно рассматривать как причинно-следственную, например, Локк признал, что познающий разум подвергается некоему физическому влиянию извне, которое является причиной возникновения осознаваемых разумных "идей" или "представлений". Ко второй группе относятся те теории, которые рассматривают объект как основной фактор, с помощью которого они пытаются выявить и объяснить природу и статус субъекта. К этим теориям относятся те, которые основываются на предположении, что структуру реальности можно охарактеризовать, не обращаясь к помощи субъекта, так как его место в общей схеме можно определить из понимания реальности в целом.

Шопенгауэр считает так называемый "наивный материализм" наиболее ярким примером философской доктрины, входящей в эту группу, и в эту же группу он включает другие теории, которые пытаются рассматривать реальность как воплощение абстрактных понятий или же как выражение божественной воли. К третьей группе относятся теории, которые отталкиваются не от объекта, а от субъекта.

Шопенгауэр упоминает Фихте, как сторонника этого взгляда: он пытается "установить происхождение "non-ego" из самого ego, подобно тому как паук плетет паутину, извлекая ее из себя" (том I). Он был самым последовательным субъективистом, а также (по мнению Шопенгауэра) написал самую скучную философскую работу из когда-либо написанных. Из трех вышеупомянутых групп теорий две последние пытаются решить проблему связи, существующей между субъектом познания и познаваемым объектом, направляя то один, то другой компонент этой связи в подчиненное или стоящее ниже положение. Однако все три группы, в той или иной форме, отражают фундаментальные ошибки, которые с самого начала обрекают на неудачу все эти различные подходы к проблеме.

104

Прежде всего, Шопенгауэр, споря со своими предшественниками, утверждает, что представление о субъекте познания как о чем-то, что можно опознать и описать вне зависимости от всего остального, как это зачастую принято делать, неприемлемо. Но согласиться с ним – значит допустить, что он является определенным видом сущего (хотя особого "нематериального" вида) и, следовательно, что о нем можно говорить и его можно познать, как мы говорим о других вещах и познаем их. Но такая концепция приводит к непреодолимым трудностям.

Шопенгауэр понимает эту проблему следующим образом – познающий субъект является "основой мира, условием существования всех явлений", в том смысле, что его существование предопределено возможностью познания и приобретения опыта. Но из этого логически следует, что его нельзя рассматривать как некий элемент в мире, как сущность, которая в принципе может быть познана аналогично тому, как познают другие вещи. В определенной мере его связь с миром как представлением, с эмпирической реальностью можно сравнить со связью, которая существует между глазом и полем зрения – "глаз видит все, кроме себя" (том III). Если бы даже и возникли возражения, что эмпирический субъект все же может познавать себя с помощью некой формы интроспективного самосознания и что, таким образом, прожектор знания, так сказать, может быть направлен обратно на его источник, ответ Шопенгауэра таков: попытки показать эмпирического субъекта как воз

105

можный объект познания ведут в никуда – то есть любой из нас будет употреблять какие-нибудь абсурдные выражения, наподобие следующих: "я знаю, что я знаю", которые, если они имеют хоть какой-нибудь смысл, не имеют большей силы, чем первоначальное утверждение "я знаю" tout court (ЧК, 41), что является лишь игрой слов, создающей иллюзию понимания. Это, конечно, не значит, что прав любой, кто исключает возможность познать самосознание определенным образом, например, как то знание, которое мы имеем о себе как "воле", а как раз напротив. Шопенгауэр разъясняет, что он рассматривает лишь тот вид самопознания, который (по его мнению) постулируется особым типом эпистемологической теории.

Аналогичным образом неприемлемо и представление об объективной реальности как о реальности, противопоставленной субъекту, как независимо познаваемой и описываемой, так как это ведет к предположению, что понятию "объект" может быть предписано значение, не учитывающее его зависимость от форм нашего восприятия и мышления. Шопенгауэр же (как было указано выше) считает такое предположение абсолютно ошибочным и в качестве довода приводит кантианское понимание, что "вещи и все виды их существования нераздельно связаны с нашим представлением о них" (том II). Разве возможно представить себе мир как, скажем, "безусловно данное" иначе, чем в виде того, что может представиться нам, ощущающим субъектам, наделенным определенными интеллектуальными способностями?

106

В заключение в свете вышеприведенных доводов предположение о том, что вполне правомерно установить причинную связь между субъектом и объектом, должно быть категорически отвергнуто. Причинные связи могут существовать лишь между объектами, находящимися в мире явлений. С уверенностью можно сказать, что наши собственные тела и физические объекты также имеют причинные связи с другими телами и физическими объектами и взаимодействуют с ними, так как поскольку все они являются вещами, принадлежащими к разряду феноменальных сущностей, то они согласовываются с "универсальными формами знания", одной из которых является причинность. Но мы не можем признать истинность этого относительно самого познающего субъекта, так как он, являясь познающим, никогда не может быть познан и "не попадает под эти формы, хотя и предполагается ими" (том I).

Таким образом, было бы неправильно представлять его причинно действующим на что-либо или попадающим под действие чего-либо; закон причинности в данном случае неприменим, так как в любом контексте он предполагает то, что лежит за пределами возможного опыта. И именно это утверждение может подвести к выводу, исключающему не только определенный вид простого эпистемологического дуализма, но также и другие теории, упомянутые Шопенгауэром, а именно те, которые пытаются извлечь субъект из объекта или же объект из субъекта. Такие доктрины неизбежно требуют применения закона достаточного основания в той или иной форме: так, например, Фихте называет ego, или субъект, – "основанием", из которого он далее устанавливает происхождение non-ego, или объективного мира, как "следствия", а философы-"реалисты" проделывают обратный путь. Но ни один из этих подходов к проблеме не является правильным, так как в обоих случаях отсутствуют какие-либо обоснованные доводы.

107

На этом достаточно о недоразумениях в философских системах предшественников Шопенгауэра, которые он подверг критике. Понятия субъекта и объекта применялись абсолютно неверно, их связь была установлена и понята неправильно. Теперь возникает вопрос, как же следует, по мнению Шопенгауэра, интерпретировать эти понятия?

На этом этапе некий критик мог бы возразить, что об этом не стоит говорить так, полагая, что абстрактные термины "субъект-объект" непригодны для обсуждения философских проблем, связанных с рассмотрением вопросов человеческого познания, и мог бы предположить, что, будь Шопенгауэр более проницательным, он бы сам заметил их недостатки. Такой критик, возможно, согласился бы с тем, что термины, которые употребляли эпистемологи в прошлом, были неудовлетворительными, и здесь он согласился бы с нападками Шопенгауэра. Он мог бы, например, усомниться в существовании какого-либо истинного значения, которое может иметь понятие самодостаточного мыслящего сознания, которое возможно постичь абстрактно в зависимости от физических характеристик и способностей, лежащих в основе идентификации и различия людей в мире.

Если мы попробуем "мысленно" уничтожить эти характеристики, то не окажемся ли мы в опасности лишить значения понятие сознательного познающего бытия? И опять же, разве можно быть довольным представлением о себе самом, которое не предполагает существования других объективных вещей, с которыми мы сравниваем и которым противопоставляем свое существование? Ведь представление о чем-либо ином, чем я сам, является неотъемлемым от представления о своей самоидентичности. Таким образом, Шопенгауэр, скорее всего, прав, утверждая, что попытки установить связь между познающим субъектом и познаваемой реальностью – причинно-следственную или любую другую – неизбежно обречены на провал, если оба термина этого отношения трактуются, как описано выше.

108

Но в таком случае, не приведет ли к значительным затруднениям попытка сформулировать проблему познания в рамках Шопенгауэрова понимания? Противопоставление познающего субъекта и познаваемого объекта, которое Шопенгауэр, по-видимому, признает, скорее всего, является просто отражением значительно преувеличенного "материального" подхода к грамматической структуре предложений, содержание которых обычно претендует на знания, но оно не предусматривает проникновения в логический строй самого понятие "знание". Как раз напротив, можно сказать, оно затуманивает его логику. В связи с тем, что во всех дебатах по поводу этого противопоставления используются абстрактные и искусственные понятия, это приводит к тому, что мы либо не замечаем, либо игнорируем глубокие различия между видами притязания познания, различно подкрепленными и различными обстоятельствами, в которых эти притязания возникают.

Более того, это противопоставление может привести нас к неверной интерпретации идеи в свете разных неуместных ассоциаций; например, в терминах перцептивной аналогии: философы зачастую утверждали, что "знать что-либо", по сути, тождественно "видеть что-либо", или же, когда рассматривались взаимодействия действующих сил и объектов в физическом пространстве: все эти модели слишком легко приводят к хорошо известным затруднениям.

109

В самом деле, можно утверждать, что сама тенденция постулировать некую бестелесную сущность, некую познающую нематериальную субстанцию в качестве истинного референта понятия "субъект" в утверждениях типа "Я знаю р" вытекает из такого способа утверждения. И разве не очевидно, что благодаря нападкам, которым Шопенгауэр подвергал вышеупомянутые идеи, сам он и его обращение к "познающему субъекту" защищены от критики, подобной той, которую он направлял против других?

Я не хочу спорить с тем, что такие возражения абсолютно лишены основания, когда их рассматривают в том смысле, в каком их употребляет Шопенгауэр, или отрицать присутствие некоторых неясностей в его объяснении, которые частично связаны с его желанием, с одной стороны, установить обусловленные нашей человеческой природой пределы и границы наших знаний реальности, так как мы способны наблюдать и действовать, но в то же время он представляет эти пределы и границы с "трансцендентной" точки зрения, то есть предполагая, что в определенной степени они выходят за эти пределы. И здесь возникают вопросы, к которым мы вернемся позже. А сейчас вполне уместно сделать попытку понять определенные черты теории Шопенгауэра и то, как он их развивает, при этом не давая никакой оценки заранее той системе, с помощью которой он разъясняет свою точку зрения, и не делая прогнозов на то, какие трудности могут его подстерегать.

110

Хотя некоторые термины, используемые философом, могут оказаться хуже, чем просто бесполезными, когда их применяют в определенных интересах и с определенной целью, тем не менее, из этого не следует, что они не подойдут для обсуждения тех проблем, которые он имел в виду. Вопросы, которые рассматривал Шопенгауэр, как уже было подчеркнуто, достаточно обширны и всеохватывающи, включая, inter alia, ясное объяснение природы и степени нашего осознания мира. Это требует того, что мы должны достичь определенного понимания нашей собственной природы ощущающих и мыслящих существ – так как мы не можем отделить или абстрагировать ту общепринятую форму, тот общий порядок, в котором нам представляются вещи, от наших возможностей ощущать и от интеллектуальных способностей. Таким образом, вопрос о всепроницающем характере чувственного мира можно сформулировать (Шопенгауэр настаивает на этом) как вопрос о наших собственных способах мышления и восприятия.

Некоторые могут заметить, что, в отличие от ранних эпистемологов, он не признает существования двух независимых кругов проблем – один круг проблем связан с нашими особенностями как наблюдателей и исследователей, а другой круг относится к тому миру, который считается объектом наших наблюдений и исследований. Скорее, существует единый круг, проблемы которого связаны как с природой наших знаний, как и с природой эмпирической реальности. Таким образом, субъект и объект в таком смысле, в котором их применяет Шопенгауэр, нельзя рассматривать отдельно друг от друга: как он объясняет в "Мир как воля и представление", они "неотделимы даже для мысли, так как каждое из этих понятий имеет свое значение, и они существуют только посредством друг друга и друг для друга, они существуют вместе и вместе исчезают. Они непосредственно ограничивают друг друга... имеют общую и взаимосвязанную природу этого ограничения. Это можно доказать с помощью того факта, что возможно узнать самые существенные и, таким образом, универсальные формы объектов... без знания самого объекта, и их можно полностью познать через изучение объекта, то есть, говоря языком Канта, они существуют в нашем сознании априорно" (том I).

111

Таким образом, в системе Шопенгауэра субъект и объект являются "коррелятами", поэтому их невозможно логически рассматривать друг без друга, или объяснить понятие познающего субъекта – это значит ipso facto объяснить понятие объекта и наоборот. В связи с этим Шопенгауэр пишет (ЧК, 41): "...быть субъектом означает то же, что иметь объект, а быть объектом – то же, что быть познаваемым субъектом". Далее он замечает, что в этом смысле "они являются одной и той же вещью, буду ли я говорить, что объекты имеют такие-то и такие-то неотъемлемые... определения (Bestimmungen), или же что субъект мыслит таким-то и таким-то образом, будет означать то же самое, если скажу, что объекты подразделяются на такие-то и такие-то классы или же что такие-то и такие-то различные познавательные способности присущи субъекту... Соответственно, все, что бы мы ни сказали, – "чувственность и понимание более не существуют" или "мир исчерпал свои возможности", – все это будет одно и то же".

Объясняя эти высказывания, необходимо помнить, что они были написаны под влиянием идей Канта. Шопенгауэр сам дает ясное сравнение концепции Канта о "единстве апперцепции", которую Кант рассматривает как непременное условие нашего познания объектов и, следовательно, она предопределена существованием всех явлений, – с собственным понятием "субъекта познания", которое аналогично кантианскому единству сознания (unitary consciousness),

112

само по себе не является объектом познания, так как его нельзя ни описать, ни познать как "субстанцию" или "сущность", обладающую эмпирическим свойством. И мы можем сами попытаться описать его чисто метафорически: например, мы можем сравнить его с некой "неделимой точкой", которая является фокусом ментальной активности. Но мы должны понимать, что мы находимся там, куда мысль, не говоря уже о доказательствах, практически не может проникнуть, и то, что мы говорим, в действительности всегда будет лишь метафорой или образом (том III) [1]. Однако существует другой, более легкий способ, который частично может разъяснить то, что явилось крайне неуместным в данном случае, но он будет весьма уместен при изучении и объяснении функций мыслящего субъекта, так как его функции в значительной мере образуют его сущностную характеристику. С этой точки зрения, эти функции можно распознать, исследуя природу нашего опыта, как существ, наделенных сознанием, которые сравнивают и классифицируют мир объектов, организованных в пространстве и времени и подчиняющихся законам причинности, так как те формы, в которых объекты являются нам – пространство, время и причинность, соответствуют и определяются познавательными способностями субъекта и определяются ими. Таким образом, придерживаясь терминологии Шопенгауэра, "субъективный коррелят" – то, что объективно представляется в виде пространственных и временных определений, это – "чувственность"; "субъективный коррелят" причинных определений – "понимание".

1 Эти и другие рассуждения о "познающем субъекте" можно сравнить с заметками Людвига Витгенштейна в его "Tractatus Logico-Philosophicus" ("Логико-философском трактате"), где он рассматривает "представляющийся" или "метафизический" субъект. Подобно Канту и Шопенгауэру, Витгенштейн различает субъект в этом смысле от эмпирического себя или индивидуума, который является объектом познания наряду с другими объектами. Таким образом, он "не принадлежит миру, а является границей мира" ("Tractatus" 5.632). И далее, подобно Шопенгауэру, он приводит сравнение с глазами, которые не могут видеть сами себя: "Можно сказать, что в этом случае [эмпирический субъект] можно смело сравнить с глазом и полем зрения. Ведь в действительности вы не видите свой глаз" ("Tractatus" 5.633). Такое сходство взглядов вряд ли случайно, Шопенгауэр на самом деле оказал значительное влияние на формирование взглядов Витгенштейна на раннем этапе его философского развития

113

Таким образом, можно сказать, что пространство, время и причинность принадлежат "исключительно объекту, и в то же время, будучи неотъемлемой чертой объекта, как такового, который, в свою очередь, неотъемлем от субъекта, как такового, но познаваемы через субъект, то есть их можно познать априорно, и в таком случае они могут рассматриваться как общая граница обоих" (том I). С одной стороны, возможно слишком упрощая, мы можем объяснить идею Шопенгауэра следующим образом: он утверждает, что то, что составляет эмпирическую реальность, можно определить, ссылаясь на существование определенной структуры, но поскольку применение этой структуры является необходимостью для обычного мышления и языка, то ее характер, в это же время, можно частично определить с помощью нас самих, как познающих и мыслящих существ. Таким образом, мы можем утверждать, что любой данный индивид имеет опыт, который проявляется в таких-то и таких-то формах. Из этого следует, что каждый индивид в определенной мере является "носителем субъекта" (Trager des erkennenden Subjekts), в том смысле, в котором подразумевает Шопенгауэр.

114

Подобные рассуждения могут пролить свет на другое, prima facie, несколько загадочное замечание, которое делает Шопенгауэр в этой связи, когда утверждает, что "объекты существуют для меня" ("Fur mich sind Objekte"), что, по сути, означает, что я есть субъект, что, в свою очередь, эквивалентно "Я знаю" (ЧК, 41).

Те утверждения, в которых говорится о существовании, например объектов или свойств, – в общем и без дальнейшей спецификации – создают значительные трудности, когда мы хотим применить их как утверждения для описания конкретного содержания мира или его характеристики. С другой стороны, поскольку они особым образом предполагают универсальные категории или "формальные понятия", то кажется невозможным рассматривать их по сути схожими с конкретным эмпирическим утверждением, содержащим определенные "описательные" понятия, например: "Жирафы существуют", но также было бы чрезвычайно парадоксально считать их бессмысленными, хотя бы только потому, что мы намерены признать их очевидно (почти очевидно) истинными. Как же в данном случае их объяснить?

Одним из подходов может быть рассмотрение утверждений о существовании объектов как частично относящихся, хотя и достаточно странным образом, к основной структуре понятийной схемы, которую мы используем для характеристики нашего опыта и для общения друг с другом; при таком объяснении любой, кто принимает участие в обсуждении существования объектов, как таковых, фактически усомнится в пригодности или, вероятнее, в пользе той схемы, которую мы обычно используем. Примерно таким же образом мы можем понять, что имел в виду Шопенгауэр в приведенной выше цитате, утверждая, что если мы говорим в общем о каких-либо существующих объектах, которые связаны с нами, тогда то, что мы говорим о них, должно иметь понятное объяснение в нашем мозгу и которое мы, как "носители субъекта", соотносим с нашим опытом.

115

И именно здесь, можно сказать, лежит суть его понимания мира как идеи или представления, основание его настойчивости в отношении необходимости взаимозависимости субъекта и объекта. Всем известно, что, выражая свои взгляды, он широко использует метафоры и парадоксы; всем известно также, что многое из того, что он выражает таким образом, вызывает значительные трудности для понимания. Но тем не менее, это не должно помешать нам распознать те, я полагаю, фундаментальные понятия, которые подчеркиваются этими средствами выражения. Природа, ее устройство, которое мы называем "объективной реальностью", – их нельзя постичь без усилий или "вычитать", познать, пассивно созерцая то, что "лежит перед нами".

Напротив, мы должны понять, что только мы сами устанавливаем степень объективности или субъективности, реальности и нереальности, которую мы подразумеваем в наших суждениях о том, что мы знаем, и только мы диктуем условия обоснованных объяснений и умозаключений, с помощью которых мы вразумительно выражаем наш опыт и знания; и все наше обычное знание и общение опирается на всеобщее использование и признание такого критерия. Более того, в связи с этим необходимо признать, что обычное понятие о себе как о "познающих субъектах" не может быть понято и осмыслено без признания его зависимости от коррелятивной концепции мира, организованного в пространстве и времени, мира, состоящего из различимых вещей и событий, в котором мы, с феноменальной точки зрения, выступаем как особые объекты.

116

Если же мы не учтем это соображение, то придем к распространенной ошибке всех теорий познания, в которых индивидуальный мыслящий субъект признается независимой самодостаточной сущностью, либо полагается, что сущность этого существа заключается в способности рассуждать чисто логически, либо, напротив, считается, что она имеет способность только понимать и координировать последовательность простых "идей", или "образов", или ощущений такого рода, на которые в XVIII веке ссылались эмпирики, например Кондильяк, когда говорили о "преображении души".

Время, пространство и причинность

Согласно Шопенгауэру, структура, в соответствии с которой мы всегда постигаем наш опыт, полностью обусловлена законом достаточного основания. И на первый взгляд это может показаться удивительным. Поскольку необходимо помнить, что когда мы впервые говорили об этом законе, то представляли его как закон, позволяющий нам повсюду искать и требовать выяснения интересующей нас причины, которая зависит от определенной ситуации и от той сферы, которую мы исследуем. Но в таком случае может оказаться непонятным, каким образом этот закон связан с теми проблемами, о которых мы говорили в предыдущей части, когда рассматривали условия и структуру нашего знания о мире. Возможно допустить, что все же существует некоторая связь между причинностью (рассматриваемой "как одна из форм, принадлежащих субъекту"), с одной стороны, и законом достаточного основания – с другой, поскольку Шопенгауэр в одном из определений закона указывает на то, что именно этот закон позволяет нам искать причинного объяснения явлений.

117

Но совсем по-иному обстоит дело с двумя другими основополагающими понятиями, которые он упоминает в связи с объективной реальностью, понятиями пространства и времени. Возможен вопрос, каким образом наше знание пространственных и временных связей может быть рассмотрено как конкретный случай применения закона? Ведь может показаться, что нет ничего общего между предполагаемой причиной и объяснением нашего представления о времени и пространстве. Но на этом трудности не кончаются. Закон достаточного основания описывается также как охватывающий логическое и аналитическое рассуждение вместе с методами, посредством которых возможно подтверждать и обосновывать утверждения. Но если это так, то, исходя из представления закона с точки зрения поиска причинности во всем, это слишком узкая трактовка его значения, и он не сможет исполнить свою роль; если же исходить из последнего его понимания, то рамки слишком широки.

Сначала рассмотрим закон с последней точки зрения. Несмотря на то что Шопенгауэр характеризует пространство, время и причинность как неотъемлемые категории, играющие незаменимую роль в упорядочении нашего опыта, он не считал, что структура нашего знания в целом может быть адекватно охарактеризована ссылкой только на одни эти категории. Грубо говоря, так происходит потому, что наше обыденное познание не ограничено знанием чисто перцептуального и сенсорного характера, но в нем содержится также то, что Шопенгауэр называет "абстрактным знанием", в основе которого лежат представления. "Представления, – писал он, – составляют особый класс мыслимых объектов, то есть образов, существующих только в уме человека, в его воображении, и коренным образом отличающихся от тех образов, которые мы воспринимаем с помощью органов чувств" (том I), причем субъективным "коррелятом" этих идей является "причина", аналогично тому как субъективными коррелятами чувственных форм считаются "чувственность" и "разум". В области такого знания закон достаточного основания соответственно имеет особого рода применение. Что имеет в виду Шопенгауэр, говоря об этом и об "абстрактном", или дискурсивном, мышлении в общем, рассмотрим немного ниже.

118

А сейчас давайте более внимательно разберемся, как понимает Шопенгауэр пространство и время. Пространство и время всегда были источником известных философских затруднений. С одной стороны, кажется, будто они сущностно принадлежат всякому опыту объективной реальности: разве возможно вообразить существование мира вне времени и вне пространства? С другой стороны, кажется исключительно трудным дать приемлемый анализ таких всеохватывающих свойств опыта. Например, можем ли мы рассматривать "пространство" как некий общий термин, означающий "вселенная", в отношении к которой отдельные пространства – частные случаи? Нет, это невозможно, так как (как заметил Кант) отдельные пространства связаны с пространством в общем, скорее как части целого, а не так, как упомянуто выше.