Текст книги "Горный ангел"
Автор книги: Патриция Макаллистер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
Пища была простая, но очень вкусная. Эйнджел дважды просила добавки, а потом отодвинулась к стене, наслаждаясь блаженным теплом, разливавшимся по телу. За окном шел снег, словно стараясь совсем зава лить хижину по самую крышу. Холт привел лошадь к хижине Ококи и привязал ее рядом с мулом. Он сказал, что опухоль на ноге понемногу спадает. Там, под навесом, у обоих животных было достаточно корма – на несколько дней, и Эйнджел обрадовалась, что не надо беспокоиться хотя бы об этом.
Однако теперь она начала волноваться за мужа Ококи. Индианка сказала, что он ушел на охоту три дня назад, обещая вернуться через два дня. У нее было достаточно еды и дров для огня, которых хватило бы на несколько недель. Но с младенцем на руках Окока не могла отправиться на поиски мужа.
После еды индианка ушла покормить ребенка, и Холт принялся обсуждать с Эйнджел возможные при чины долгого отсутствия хозяина хижины.
– Завтра утром я возьму мула и поеду искать его, – сказал наконец Холт. – Это самое меньшее, чем я могу отплатить Ококе за ее гостеприимство.
Эйнджел согласно кивнула.
– А если снег не прекратится?
– Тогда мы застрянем здесь на всю зиму, а могло быть и хуже, если бы мы остались в той старой хижине.
Она содрогнулась при одном воспоминании о заброшенной хижине.
– Интересно, кто там жил раньше?
– Спросим у Ококи, она должна знать. Выяснилось, что хижина принадлежала одинокому старателю, умершему год назад. Окока вместе с мужем похоронили его на склоне горы. Она сказала, что он умер от болезни, которая называется «белое горло».
– Что это за болезнь «белое горло»? – спросила Эйнджел, выслушав перевод Холта.
– Дифтерия, – мрачно ответил Холт. – Время от времени эпидемия этой болезни, подобно лесному пожару, вспыхивает среди местных жителей и многих из них уносит в могилу, особенно детей.
Эйнджел взглянула на крошечного Наки, сыто улыбавшегося в колыбели.
– Мне эта хижина сразу не понравилась, – поделилась она.
– Это просто старая, заброшенная хижина, вот и все. Жилища не хранят воспоминаний, они их не имеют.
Эйнджел не стала возражать ему, хотя, будучи на половину ирландкой, она всегда тонко чувствовала на строение не только людей, но и вещей и стен, окружавших ее. Войдя один-единственный раз в ту скорбную хижину, она сразу почувствовала в ней немое отчаяние и безнадежность.
Эйнджел постаралась отвлечься от печальных мыс лей и стала любоваться Ококой и ее малышом. Индианка с гордостью показала ей многочисленные детские одежки, сшитые ею самой, и Эйнджел долго восторжен но ахала и охала, разглядывая маленькие шедевры швейного мастерства. Потом с помощью жестов она рассказала Ококе о своем далеком путешествии из Миссури сюда, в Колорадо.
Наконец солнце скрылось за горами, и Эйнджел почувствовала, как она устала и измучилась. С благодарностью приняв от Ококи несколько меховых покрывал и шерстяных одеял, она с удовольствием улеглась. Индианка тоже легла на меховые шкуры, постелив их на полу. И только Холт все не ложился, время от времени выходя посмотреть на лошадей и принести дров для очага.
Эйнджел так крепко уснула, что даже не заметила, как Холт улегся рядом с ней, положив руку на ее талию. Утром она проснулась от голодных криков младенца. Выбравшись из-под меховых покрывал, Эйнджел поняла, что Холт уже ушел. Она подошла к окну и не увидела под навесом мула.
Сзади неслышно подошла Окока. Они долго стояли у окна и смотрели на падавший снег, толстым слоем покрывший все пространство вокруг. Каждая думала о своем.
– Снег, – печально произнесла индианка по-английски.
– Снег! – радостно хлопнула в ладоши Эйнджел. – Ты правильно сказала это слово!
– Снег, – повторила Окока, еще больше мрачнея. – Нехороший снег.
Глава 11
К полудню хижина оказалась в центре сильной снежной бури, и Эйнджел с Ококой не могли и шагу сделать за порог. Ветер дул с такой силой, что проникал даже через плотно пригнанные бревна, из которых были сделаны стены.
Эйнджел изо всех сил пыталась справиться с овладевавшей ею паникой. Окока казалась спокойной, но кто знал, какие мысли скрывались за безмятежным взглядом темных глаз? Во всяком случае, она сочувственно отнеслась к тому положению, в котором оказалась Эйнджел, и с помощью жестов и кивков убедила ее принять от нее теплую верхнюю одежду из шкуры бизона. В ней было очень тепло и уютно, хотя и попахивало зверем.
Ночь наступила быстро, а вместе с ней ушли и надежды Эйнджел на скорое возвращение Холта. В лучшем случае он где-нибудь пережидал бурю, а в худшем... она не хотела даже думать об этом. Дрожь пробежала по всему телу, когда она представила себе замерзшего до смерти или умирающего Холта где-то там, в глубоком снегу. Она боялась даже подумать, что Холт действительно может умереть, ведь ему всегда удавалось выбираться живым и невредимым еще и не из таких передряг! Потянулись долгие часы темной ночи, и тревога Эйнджел все возрастала. Как будто чувствуя ее беспокойство, малыш просыпался почти каждый час и тихо хныкал на руках у матери, баюкавшей свое дитя и напевавшей тихую колыбельную песню. Эйнджел, естественно, не понимала ни одного слова, но приятная убаюкивающая мелодия подействовала на нее удивительно успокаивающе. Под утро и она, и младенец крепко заснули. Тихо поднявшись, Окока принялась хлопотать у очага, готовя завтрак из сушеных фруктов и лепешек из неммикана. Ее мокасины ступали совершенно бесшумно, и Эйнджел проспала гораздо дольше, чем собиралась. Окончательно проснувшись, она укорила себя зато, что так безмятежно спала, в то время как Холт подвергался смертельной опасности.
Эйнджел не испытывала голода, но Окока все же уговорила ее немного поесть. Кусок не лез ей в горло, когда она смотрела за окно, где по-прежнему бушевала нежная буря. Казалось, она за ночь даже усилилась.
Вокруг хижины завывал ледяной ветер. Снег залетал в хижину и шипел, пожираемый безжалостным пламенем. Индианка то и дело склонялась над очагом, подбрасывая шпик и дрова, чтобы поддерживать огонь. Потом, иди ей надо было покормить малыша, ее сменила Эйнджел, почти с удовольствием возясь возле единственного источника тепла.
Так миновал второй день, а за ним и третий. Окока отважилась выходить за дверь, только чтобы покормить лошадь и набрать дров для очага. На четвертые сутки, внезапно проснувшись ночью, Эйнджел почувствовала, что меховое покрывало, на котором она лежала, было мокрое от слез. Значит, во сне она беззвучно и долго плакала, слишком убитая горем, чтобы рыдать в голос. «Окока все равно не поймет», – печально подумала Эйнджел, однако она ошибалась. Несколько минут спустя индианка подошла к ней, неслышно ступая в своих мягких мокасинах. Взяв ледяную руку Эйнджел в свои теплые ладони, она молча присела рядом с ней и не отошла, пока Эйнджел, согревшись, не заснула снова.
Проснувшись утром, она вдруг увидела яркое солнце! Эйнджел скинула с себя меховые одежды, в которых спала ночью, и подбежала к окну, за которым расстилалась необозримая, сверкающая на солнце снежная пустыня. Буря утихла! Небо было чистым и пронзительно голубым, как будто и не было страшных дней снежного неистовства. Огромные сугробы доставали до нижних ветвей могучих сосен, по крытых пушистым снегом.
– Окока! – позвала Эйнджел, горя желанием по делиться радостью с индианкой. Взяв на руки младенца и гладя его по головке, Эйнджел сказала по-английски, стараясь подбирать очень простые слова: – Смотри! Снег прекратился. Хорошо, да?
Окока согласно кивнула, но не улыбнулась. Было совершенно очевидно, что ее что-то тревожило, но Эйнджел не осмелилась расспрашивать ее.
В это утро Эйнджел была слишком возбуждена, чтобы по достоинству оценить кулинарное мастерство Ококи, приготовившей на завтрак свежие лепешки с диким медом. Даже малыш, обычно очень спокойный, испускал громкие гортанные звуки и размахивал крошечными кулачками. Эйнджел хотела было поднести Наки к окну, чтобы он тоже посмотрел на красоту нового дня, но Окока остановила ее.
По лицу индианки было видно, что она что-то заду мала. Она принесла для себя и для Эйнджел тяжелые меховые шубы и две пары снегоходов. Пока Эйнджел надевала необычные приспособления на ноги, Окока плотно закутала в меха малыша так, что из мехового свертка виднелись лишь любопытные глазки и крохотный носик. Положив ребенка в колыбель, Окока с лег костью подняла ее на спину, просунув руки в две ременные петли, и они вышли из дома.
Эйнджел не уставала удивляться красоте снежных пейзажей. Вдали виднелись покрытые снегом горные вершины, упиравшиеся в безоблачное голубое небо. Под ярким солнечным светом снег слепил глаза. Эйнджел оглянулась на хижину и поразилась ее крошечными размерами по сравнению с могучим величием природы.
«Что с Холтом? – тревожно подумала Эйнджел, – выдержал ли он натиск страшной снежной бури?»
Дрожь смертельной тревоги пробежала по телу Эйнджел. Повернувшись к Ококе, она увидела ее понимающие глаза, и до ее сознания дошло вдруг, почему Окока не радовалась окончанию бури.
Пытаясь как-то отвлечься от страшных мыслей, Эйнджел направилась к навесу, где стояла лошадь. Благодаря заботам Ококи кобыла была накормлена и напоена. Ласково похлопав ее по шее, Эйнджел осторожно ощупала поврежденную ногу. К ее радости, от опухоли не осталось и следа, и кобыла уже не вздрагивала от прикосновений ее исследующих пальцев. Значит, действительно это было всего лишь растяжение связок, пусть и очень сильное.
Поднявшись с колен, Эйнджел со вздохом отряхнула свои влажные от снега юбки. Если бы она знала наверняка, куда ушел Холт, то сама бы отправилась на поиски. Но тогда ей пришлось бы оставить Ококу одну, с ребенком на руках. И хотя Эйнджел не сомневалась в ее приспособленности к любым условиям, все же одной ей было бы трудно. И если ни один из мужчин так и не вернется, то вдвоем им будет легче пережить суровую зиму.
Кусая губы, Эйнджел повернула к хижине и тут вдруг заметила вдалеке фигуру человека, с огромным трудом продвигавшегося по глубокому снегу, укрывшему весь склон горы.
– Окока! – закричала Эйнджел, яростно махая рукой в сторону человеческой фигуры.
Посмотрев туда, куда показывала Эйнджел, Окока заволновалась. Что-то было неестественное в затрудненных движениях человека, в его сильно согнутой фигуре, и обе женщины почувствовали это. По мере приближения мужчины, стало видно, что он сгибается под тяжестью ноши.
В отчаянии Эйнджел зажала рот руками, чтобы не закричать, когда увидела, что мужчина нес на спине человека. Он был слишком далеко, чтобы понять, кто это: Холт или муж Ококи. Но в любом случае один из них был тяжело ранен или мёртв! Страшное предчувствие охватило Эйнджел. Господи, только бы не Холт! И тут же, взглянув на Ококу, устыдилась своих мыслей.
Индианка тем временем быстро направилась под навес, где стояла лошадь, и стала возиться с чем-то на земле. Эйнджел подошла к ней, чтобы помочь, хотя не понимала, что та делает, пока Окока не развернула прямоугольное кожаное полотнище.
– Травойс, – сказала Окока, показывая рукой на человека, с трудом пробиравшегося по снегу. – Лошадь тащить травойс! – пояснила она.
Эйнджел понимающе кивнула. – Давай я помогу! Пока Окока запрягала лошадь, Эйнджел крепко держала ее под уздцы. Сначала лошадь испугалась не знакомого предмета, волочившегося вслед за ней по снегу, но потом успокоилась, и Эйнджел повела ее вперед. Сердце забилось сильнее, когда она увидела, как мужчина споткнулся и упал, скатившись вниз по склону на несколько футов. К счастью, ему удалось удержать на спине свою ношу, но по всему было видно, что он выбивается уже из последних сил.
Эйнджел прикрикнула на лошадь, побуждая ее идти быстрее, и потянула за узду, стараясь не попасть своими снегоходами под копыта. Тем временем Окока вернулась в хижину, чтобы оставить там малыша и взять теплые меховые покрывала.
Снег был таким белым, что Эйнджел было больно смотреть на него. Приостановившись, она неистово за махала руками, чтобы привлечь к себе внимание муж чины, а затем снова двинулась вперед, ведя лошадь под уздцы. «Если Холт мертв, я тоже не хочу жить!» Эта мысль с удивительной ясностью пронеслась в ее голове. На мгновение она прикрыла глаза, почувствовав на щеках замерзшие слезы.
Наконец она настолько приблизилась к мужчине, что стало слышно его хриплое дыхание. Его капюшон упал с головы, и Эйнджел увидела измученное и обожженное ветром лицо Холта.
– Холт! – воскликнула она, рванувшись вперед и тут же падая в снег. Лошадь остановилась и не хотела идти дальше. Эйнджел снова рванулась вперед и почти утонула в снегу рядом с Холтом.
– Нужно... занести его в хижину, – кивнув на мужчину, с трудом вымолвил Холт, тяжело дыша. Ко лени у него подгибались. Того и гляди они все втроем могли провалиться в глубокий снег.
– Да, конечно, – пробормотала Эйнджел, пони мая, что сейчас не время бросаться со слезами на шею мужу. Она поднялась и подвела лошадь к Холту. – Окока сделала травойс.
Холт перекинул мужчину на импровизированные сани и попытался привязать его, чтобы безвольное тело не соскользнуло на снег. Мужчина был без со знания. Руки Холта дрожали от холода и, видимо, сильно закоченели, потому что он никак не мог справиться с ремнями.
– Давай я, – поспешно проговорила Эйнджел. Ей довольно быстро удалось затянуть ремни на руках и ногах мужчины. Она боялась взглянуть в его лицо. Может, он был уже мертв?
– Я нашел его вскоре после того, как покинул хижину. – Словно читая ее мысли, сказал Холт. – Но тут разразилась такая буря, что нам пришлось искать убежища в пещере. Я раздобыл немного еды и развел огонь, но ничего не смог сделать с его ранами.
Окока, добравшись наконец до Холта и Эйнджел, отчаянно закричала при виде неподвижно лежавшего мужа. Склонившись над ним, она нежно погладила его бородатое лицо.
Эйнджел собрала одеяла, которые уронила в испуге индианка, когда увидела мужа, и накрыла ими его не подвижное тело. Его ресницы чуть вздрогнули, и Эйнджел с облегчением поняла, что он жив.
Холт, казалось, готов был упасть прямо там, где стоял. Подойдя к нему, Эйнджел сняла свои снегоступы:
– Вот, надень.
Он хотел было отказаться, но она приложила палец к его губам.
– Надевай, Холт. Так тебе будет легче дойти до хижины.
На этот раз Холт не стал с ней спорить. Он вставил ноги в крепления, и Эйнджел затянула ремни вокруг его ног. Увидев, что его сапоги промокли насквозь, она поняла, что и ноги у него закоченели от холода. Дело могло плохо кончиться, надо было спешить к хижине.
Окока взяла лошадь под уздцы и повела назад к хижине. Следом брел Холт. Шествие замыкала Эйнджел. Глубокий, по колено, снег не позволял идти быстро. К тому же Эйнджел приходилось буквально выдирать подол платья из снега. У нее подгибались ноги, и она едва не падала. К счастью, до хижины было не так далеко – всего несколько сотен ярдов.
Окока подвела лошадь к самой двери хижины и с помощью Эйнджел отвязала травойс, чтобы втащить его в хижину вместе с драгоценным грузом.
Холт попытался помочь, но Эйнджел решительным жестом отстранила его. Вместе с Ококой они втащили травойс в хижину и подтащили его поближе к пылавшему очагу. Обе женщины одновременно выпрямились, тяжело дыша.
– Как холодно, – произнес Холт таким странным голосом, что Эйнджел встревожено посмотрела на него. И вовремя! Как подкошенный, Холт рухнул на пол, увлекая за собой и Эйнджел.
Больно ударившись спиной, Эйнджел попыталась выбраться из-под закутанного в мех Холта.
– Холт! – воскликнула она, забыв про свою боль. Склонившись над ним, она с облегчением увидела, что он дышит. В отчаянии она повернулась к Ококе, но индианка была занята своим мужем, все еще не приходившим в сознание, и помощи от нее ожидать не приходилось.
– О Холт! – повторила она, гладя его холодные щеки. – Что же мне делать?
Эйнджел вновь оглядела хижину, словно ища ответа у стен. Одеяла и меховые покрывала, на которых она спала все эти ночи, все еще лежали на полу. Быстро вскочив на ноги и путаясь в мокрой юбке, она взяла несколько покрывал и укутала ими неподвижное тело Холта, затем сняла с себя шубу и подложила ему под голову. Встав на колени, она взяла его руку в свои ладони и стала быстрыми короткими движениями расти рать ее. Холт даже не пошевелился.
Когда его рука порозовела, она проделала то же самое с другой. Ладони Эйнджел уже горели от усилий и долгого трения. Потом она сняла его промокшие сапоги и стала растирать ноги, буквально синие от холода. Оставалось только надеяться, что они не были отморожены. Наконец она решила, что сделала все, что было в ее силах, и, плотно закутав его в меховые одеяла, поднялась с колен.
Взглянув на Ококу, Эйнджел увидела, что индианка больше преуспела в возвращении мужа к жизни: невозмутимо раздевшись догола, она легла рядом с раздетым ею мужем и натянула на них обоих теплые меховые покрывала. С другой стороны она положила Наки, и тот с радостным лепетом играл с бородой не реагировавшего ни на что отца. Когда Окока заметила удивленный взгляд Эйнджел, она жестом предложила ей сделать то же самое.
В ответ Эйнджел нерешительно пожала плечами. Ей и в голову не приходило проделать такое с Холтом, и не только из-за скромности. Словно читая ее мысли, Окока сурово нахмурилась. Казалось, темные глаза говорили Эйнджел, что в критической ситуации женщина должна сделать все, чтобы спасти своего любимого.
Закусив губы, Эйнджел вновь посмотрела на Холта. Было совершенно очевидно, что он сильно замерз. Даже в беспамятстве его била сильная дрожь. С минуту помедлив, она дрожащими пальцами стала расстегивать лиф платья. Оставшись в нижем белье, Эйнджел решила, что этого будет вполне достаточно и осторожно забралась под одеяла поближе к Холту. Прижавшись к его мокрой одежде, она поняла, что ей придется раздеть и его.
Холт тихо застонал, и Эйнджел испугалась, не сделала ли она ему больно. Кожаные ремни на его одежде замерзли, и пришлось немало повозиться, прежде чем ей удалось стянуть с него штаны и рубашку. Тело Холта было холодное как лед. Стараясь согреть его, она не сразу заставила себя прижаться к нему. Кристаллики льда на ресницах и волосах постепенно таяли в тепле.
Шевельнувшись, он вытянулся вдоль ее тела, прижимаясь к теплой коже. Долгое время в хижине слышно было только дыхание людей да завывание ветра снаружи. Струйки холодного воздуха проникали под меховое одеяло, и Эйнджел все теснее прижималась к Холту. Неожиданно его рука обвила ее талию и еще крепче притянула к себе. Теперь он уже не был таким ледяным. Прижавшись спиной к его твердому животу и мускулистым бедрам, Эйнджел почувствовала себя так уютно и спокойно, что почти уже заснула, как вдруг ощутила на своем теле прикосновения его рук.
Мгновенно очнувшись ото сна, Эйнджел замерла, широко раскрыв ничего не видящие в темноте глаза. Значит, он пришел в себя?! Она почувствовала, как его мозолистая ладонь коснулась ее бедра и медленно, слов но нехотя, приподняла нижнюю юбку, обнажая тело.
– Холт! – прошептала она, пытаясь натянуть нижнюю юбку, но Холт зажал ее юбку между ног, и все усилия Эйнджел высвободить ее еще больше возбуждали его.
– Очнись же! – прошипела она, но Холт не ото звался. Вместо этого он осторожно просунул свое коле но между ее бедер, пытаясь войти в нее.
«О Боже, только не сейчас!» – подумала Эйнджел, с тревогой оглядывая хижину. Охотник мирно спал вместе со всей своей семьей. Рука Холта стала сквозь тонкую ткань нижней сорочки ласкать сосок, и Эйнджел, не выдержав, тихо застонала от поднимавшейся в пей волны сладкого блаженства.
Нет, это уж слишком! Выходит, никакой холод не может справиться с горячей кровью этого жеребца! Поняв, что всякое сопротивление с ее стороны бесполезно, Эйнджел плотно сжала ноги и руками обхватила свои плечи, закрывая грудь от его ищущих рук.
Однако Холту это не понравилось. Через секунду Эйнджел уже лежала на спине. Она открыла рот, чтобы возразить, но Холт тут же накрыл его страстным поцелуем.
Эйнджел замотала головой, намекая ему, что они в хижине не одни, но он снова оборвал ее взволнованный шепот таким страстным поцелуем, что у Эйнджел закружилась голова. Она попыталась при крыть грудь руками, но Холт перехватил ее запястья одной рукой, другой в это время быстро расправляясь с завязками ее сорочки.
Прикосновение ночного воздуха к ее коже заставило Эйнджел поежиться. Накрыв ее сверху своим, теперь уже горячим, телом, Холт положил руку ей на грудь, ласково играя с маленьким розовым соском. Прерывисто вздохнув, Эйнджел покорно откинулась на одеяло.
В темноте лица Холта не было видно, но она чувствовала, как на его губах появилась победная улыбка, делавшая его чем-то похожим на сильного зверя. В том, как он впился губами в ее грудь, была какая-то животная страсть. Долго и нежно он ласкал сосок языком, то слегка покусывая, то жарко целуя, и Эйнджел, закрыв глаза, отдалась всевозраставшему возбуждению.
Теперь для них не существовало ничего, кроме не истового влечения друг к другу и желания удовлетворить его. Почувствовав ее покорность, Холт отпустил ее руки и, когда она с хриплым стоном выгнулась всем телом, с силой вошел в ее влажное тепло.
Эйнджел обхватила его ноги своими ногами, двигаясь вместе с ним в такт древнему ритму любви. Он снова стал осыпать поцелуями ее плечи, шею, мочки ушей. Запустив руку в ее густые золотистые волосы, он не переставал ласкать ее рот своими горячими губами и нетерпеливым языком, пока их тела не слились воедино в могучем любовном порыве.
Волна острого наслаждения захлестнула Эйнджел, и Холт выплеснул себя в самую глубину ее женского естества. Все выше и выше поднималась Эйнджел на волне блаженства, пока наконец нежный шепот Холта, все еще обнимавшего ее, не вернул к действительности.
Какое-то время в тишине хижины слышалось их хриплое дыхание, и вскоре Эйнджел потянуло в сон. Она сделала слабую попытку высвободиться из рук Холта, но он не хотел выпускать ее. Ничего не говоря, он нежно поцеловал ее в плечо, словно прося прощения. Потом по его телу пробежала дрожь, и Эйнджел крепко прижалась к его груди, прислушиваясь к биению его сердца. Так они и заснули в объятиях друг друга.
