Текст книги "Роковое сходство"
Автор книги: Патриция Гэфни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Откуда-то доносился странный звук, похожий на вой, пугавший ее. Вой становился все громче, проникал прямо под кожу… Ей было страшно. Она хотела, чтобы Ник остановился, вернулся на покрытый ландышами луг, но он все шел вперед. Она увидела просвет в облаках у себя над головой. Сквозь него показалось сверкающее острие ножа. Вой стал оглушительным, он врезался ей в мозг, как пила, а лезвие ножа между тем спускалось все ниже.
Она открыла рот, и панический крик вырвался из ее груди – отчаянный вопль, заглушивший все вокруг. Она и представить не могла, что умеет так громко кричать. Весь мир превратился в звук, расплылся бесформенными цветовыми пятнами и заплясал у нее перед глазами. Весь ее страх вышел криком через легкие, очистил их. Она ничуть не удивилась, увидев, что лезвие ножа превращается в серебристый дым и растворяется среди облаков. Николас вернулся к ней, его глаза сияли благодарностью и любовью.
Анна проснулась и увидела его. Он стоял на коленях возле ее постели и смотрел на нее с сочувствием и преданностью. Она протянула к нему руки, и он склонился к ней. Из ее горла вырвался не то стон, не то рыдание, она обняла его, прижалась к нему. Ее сердце так переполнилось любовью, что ей стало больно. Анна еще крепче обвила руками его шею, содрогаясь от радости и облегчения, и подставила ему губы для поцелуя.
Впоследствии Броуди много раз вспоминал эту сцену, этот миг, когда ему следовало отпустить ее, и всякий раз приходил к тому, что не смог бы так поступить. Не потому, что она была прелестна, не потому, что ее тело под тонкой рубашкой оказалось гибким, хрупким и волнующим, не потому, что его очаровал нежный аромат, исходивший от ее волос. Он отозвался на ее простодушно пылкие объятия и ответил на ее чистый поцелуй просто потому, что она сама страстно желала этого. Ее желание он ощутил как нечто осязаемое, весомое, как насущную и острую потребность. Этой жажде, этим самозабвенно обнимающим его тонким рукам он не мог противостоять.
Анна открыла глаза, когда поцелуй прервался, и что-то кольнуло ее – какое-то ускользающее от осмысления, не передаваемое словами предчувствие… или воспоминание. Ее губы л питались, но до его слуха донесся лишь еле слышный шепот:
– Ты…
Его руки беспокойно задвигались у нее на плечах, и до нее опять донесся звук, уже слышанный раньше, но впервые дошедший до сознания: звяканье металла. Что-то тяжелое и холодное лежало у нее на груди. Он медленно выпрямился и убрал руки. И тут Анна увидела цепь.
В этот момент Броуди показалось, что кто-то вынимает из него душу: затаив дыхание, он ждал, что она вот-вот обрушится на него с проклятиями. Опять ее губы беззвучно задвигались, и он закрыл глаза, подавленный бесконечным сожалением. Но в тот же миг в его груди вспыхнул протест. Не успела она заговорить, как он снова прижал ее к подушке и поцеловал.
От неожиданности Анна потеряла способность двигаться и только следила за ним с широко открытыми глазами, пока ее ум безуспешно пытался осмыслить происходящее. Это происходило не наяву… это не могло быть правдой…
– Анна, – проговорил он, не отрываясь от ее губ.
Его голос!
Она уперлась ладонями ему в грудь, но не попыталась оттолкнуться. Броуди, найдя ту хрупкую границу, где ее губы смыкались, попытался преодолеть ее вкрадчивым и нежным движением языка. Тело Анны вздрагивало в его объятиях, она балансировала на грани между возмущением и покорностью. Потом ее губы раскрылись, и их языки встретились и соприкоснулись в застенчивом приветствии.
Они позабыли о дыхании, их сердца тяжко и бурно бились в унисон. Броуди начал легонько покусывать ее верхнюю губу, наслаждаясь ее бархатистым теплом. Теперь их языки стали кружить смелее, перемежая чувственное скольжение с дразнящими замираниями. Он погладил кончиками пальцев нежную кожу у нее на шее и был вознагражден тихим стоном блаженства, который заставил его затрепетать и вызвал на губах улыбку.
Поцелуй, начавшийся как в полусне, стал более требовательным и жадным. Дрожь пробегала по телу Анны, и ее возбуждение передалось Броуди. Ее нежная грудь прижималась к его груди, согревая сквозь грубую ткань льняной рубашки. Держа в ладонях его голову, упиваясь поцелуем, она прерывисто вздохнула, и он ртом ощутил этот глубокий вздох.
Броуди прервал поцелуй и выпрямился, лихорадочно соображая, как бы раздеть ее побыстрее. Никаких сомнений, никаких угрызений у него не осталось, его совесть смыло волной страсти, похоронило под сокрушительной тяжестью желания. Он коснулся пальцами верхней пуговицы на застегнутом наглухо воротничке ее рубашки, но в этот самый миг томная мечтательность в ее глазах вдруг сменилась настороженностью, голова заметалась по подушке.
Пальцы Броуди замерли.
– Ты поранилась, – заметил он удивленно. – У тебя рана на голове!
Такое искреннее сочувствие прозвучало в его голосе, что ее глаза наполнились слезами.
– Да, я… но теперь мне уже лучше, – прошептала Анна.
Это были ее первые слова, обращенные к нему. Анна вдруг совершенно ясно осознала, что разговаривает с этим человеком впервые. Она никогда раньше его не видела… потому что он не был Николасом.
Броуди догадался, что она наконец очнулась и все поняла. Не успел он заговорить, – хотя что он мог сказать? – как дверь с треском распахнулась и ударилась о перегородку.
– Вот он где! – закричал Билли Флауэрс.
При появлении этого гиганта в каюте сразу стало тесно. Броуди медленно поднялся на ноги. О'Данн и Дитц столкнулись, пытаясь одновременно прорваться в тесный дверной проем. Дитц пролаял отрывистый приказ, и Флауэрс начал действовать.
Первый удар громадного кулака пришелся Броуди по скуле и отбросил его к противоположной переборке. Он вскинул руки, заслоняясь от очередного удара. Рука невезучего Билли запуталась в цепи, соединявшей его запястья. Сцепив пальцы, Броуди размахнулся изо всех сил и врезал Билли прямо в солнечное сплетение. Бедняга с хриплым стоном согнулся пополам. Увы, Броуди не долго праздновал победу. Деться ему было некуда: спиной он упирался в стену, а необъятное тело Билли преграждало путь вперед. Мысль о том, чтобы использовать цепь, была ему противна, но другого оружия под рукой не оказалось. Броуди размахнулся.
Флауэрс принял удар как теннисный мяч, посланный «свечой». Первый же яростный рывок заставил Броуди рухнуть на колени, в ушах раздался звон. А может, это был крик Анны?
– Остановите его! Ради всего святого…
– Довольно! – рявкнул Дитц.
Билли повиновался, как хорошо выдрессированный пес-волкодав.
– Вы не пострадали, миссис Бальфур? Он не причинил вам вреда?
Анна не слыхала вопроса. Прижимая к груди простыню и вся дрожа, она, не отрываясь, смотрела на Броуди. Она была близка к обмороку, но держалась усилием воли, потому что должна была услышать его ответ.
– Кто вы? – прошептала она едва слышно.
Броуди с трудом поднялся на ноги, не обращая внимания на грозное упреждающее рычание Билли. Бряцая цепью, он вытер тыльной стороной ладони окровавленный рот и откинул упавшие на лоб волосы.
Во взгляде Анны ясно читался упрек, да и его собственная совесть напоминала ему, что он виноват, поэтому пришлось занять оборонительную позицию. Он отвесил ей насмешливый поклон.
– Рад с вами познакомиться, миссис Бальфур. Меня зовут Джон Броуди. Я брат Ника. Брат-близнец.
Она старалась держаться, но шок, вызванный его ответом, разрушил тонкую стенку ее самообладания.
Флауэрс неожиданно бережным жестом подхватил своего подопечного под руку, и Броуди черепашьим шагом двинулся к двери. Ему не хотелось уходить. На пороге он обернулся, чтобы бросить на нее прощальный взгляд, но над ней уже суетливо склонился О'Данн, шепча слова утешения и полностью загородив ее своей спиной. И все-таки Броуди показалось, что он услыхал ее плач.
Глава 5
– Я хотела бы удостовериться, что понимаю вас правильно, – язвительно проговорила Анна.
Она терпеть не могла ехидства и никогда не прибегала к сарказму, но сейчас ее душил бессильный гнев, и она нашла выход в обычно не свойственном ей презрении.
– Вы предлагаете, чтобы по прибытии во Францию я отправилась в Италию в карете вместе с мистером Броуди, разыграла спектакль с «медовым месяцем» во Флоренции, потом поехала в Рим и ждала там, пока они с Эйдином в Неаполе выясняют, не был ли мой муж преступником. Я все правильно изложила, сэр?
– Анна… – примирительно начал О'Данн.
– Это еще не все, – перебил его Дитц, скрестив руки на груди и словно не замечая ее возмущенного взгляда. – Если вы сделаете все, как следует, и если Броуди окажется достаточно сносным актером, возможно, мы используем его и в Англии, чтобы узнать, кто из работников судостроительной компании Журдена был замешан в контрабанде вместе с вашим мужем.
Анна медленно покачала головой. Глаза у нее округлились от недоверия. Ее поражала хладнокровная наглость этого господина.
– Мистер Дитц, у меня просто нет слов. С чего вы взяли, будто я соглашусь на этот безумный план?
– У меня есть несколько соображений на сей счет. Во-первых…
– Тем более что единственная так называемая «улика» против моего мужа, которую вам удалось раздобыть, состоит из бессмысленной карандашной записи на обложке книги!
Схватив лежавший на койке злосчастный путеводитель, «уличающий» Николаса, Анна принялась лихорадочно переворачивать страницы, пока не дошла до внутренней стороны обложки.
– Вот: «Грили, Н. 30.V. №12, полночь». – Она презрительно рассмеялась. – Вы утверждаете, что это доказывает, будто Николас собирался встретиться с человеком по имени Грили в неапольском порту на двенадцатом причале в полночь тридцатого мая. Я считаю, что эта запись не доказывает ровным счетом ничего. Вы просто хватаетесь за соломинку.
– Боюсь, что вы не знаете многих фактов относительно личности вашего мужа, которые нам удалось установить.
– Может быть, вам пора познакомить меня с этими фактами, сэр?
В голове у нее пульсировала тупая боль. Она поплотнее завернулась в капот, остро ощущая уязвимость своего положения: в неглиже наедине с двумя мужчинами в тесной корабельной каюте. Впрочем, ей было сейчас не до приличий. Не по своей воле Анна оказалась в обстоятельствах столь чудовищных, что благопристойность можно было считать непозволительной роскошью. Она чувствовала себя настолько далекой от привычных светских условностей, словно очутилась на другой планете.
– Боюсь, что я не вправе их разглашать.
Анна насмешливо взглянула на него:
– Интересно, почему такой ответ меня ничуть не удивляет?
– Но я могу сообщить вам кое-что, в чем мы практически уверены: мистер Бальфур (будем называть его так, поскольку его подлинное имя нам неизвестно) действительно несет ответственность за точно такую же незаконную операцию, проделанную больше года назад с другим судном, построенным на верфях Журдена.
– Это просто смехотворно.
Дитц провел пальцами по коротким седеющим волосам и устало вздохнул.
– Сударыня, правительство полно решимости довести расследование до конца. Мне очень жаль, что приходится об этом упоминать, но, если вы откажетесь сотрудничать с нами, нам не останется ничего иного, как закрыть компанию вашего отца.
Анна возмущенно вскинула голову, и Дитц поднял руку, пресекая ее возражения.
– Разумеется, закрытие компании приведет к шумному скандалу, – продолжил он прежде, чем она успела открыть рот. – Мне нет нужды напоминать вам, что это поставит в крайне неловкое положение королеву Викторию <Королева Виктория (1819-1901) правила Великобританией с 1837 года.> которая не далее как шесть месяцев назад посвятила вашего отца в рыцари за долгие годы преданной службы отечеству. Нам не меньше, чем вам, хотелось бы избежать подобного…
– Вы не можете так поступить! – в ужасе вскричала Анна, хватаясь для опоры за спинку единственного стула. – Это неслыханно! Судостроительный завод Журдена был основан сто двадцать лет назад. Компания Журдена – это честное предприятие, и вы не имеете права…
– Мне очень жаль, поверьте, но на карту поставлено нечто большее, чем выживание вашей компании, и мне кажется, вы тоже это понимаете. Речь идет о государственной измене. Нейтралитет Англии в отношении Гражданской войны в Америке находится под угрозой. У нас в парламенте полным-полно депутатов, которые ждут только подходящего случая, чтобы вмешаться в конфликт на стороне Юга, и еще одно торговое английское судно, превращенное в военный корабль конфедератов, – это прекрасный повод для этого.
Анна отвернулась от него и начала расхаживать по тесной каюте между койкой и дверью. О'Данн и Дитц подались назад, чтобы дать ей больше места. Несмотря на неоднократные предложения, она категорически отказывалась сесть, и им обоим пришлось остаться на ногах из вежливости. Мужчины стояли, прижимаясь спиной к перегородкам и страдая от тесноты не меньше, чем она сама.
К утру шторм прекратился: синее небо сливалось на горизонте с синим морем, а через открытый иллюминатор в каюту задувало легким бризом, несущим запах свежести и чистоты.
– Миссис Баль…
– Мистер Дитц.
Анна перестала метаться взад-вперед и повернулась к нему лицом. Только бы не выслушивать больше его взвешенные, неумолимо логичные аргументы! Голова у нее по-прежнему сильно болела, эмоции притупились, она была не в силах с ним спорить.
– Ответьте мне на один вопрос. Как вы можете – это и вас касается, Эйдин! – как вы можете, глядя мне в глаза, с чистой совестью требовать от меня согласия на совместное проживание в течение неопределенно долгого времени с человеком, мне совершенно незнакомым, с человеком, который, по вашим собственным словам, приговорен к смерти за убийство?! Но даже если предположить, что я пройду через это и останусь жива, есть у вас хоть малейшее представление о том, что произойдет со мной, если подобное соглашение станет достоянием гласности? Я буду скомпрометирована! Вы об этом подумали? Или о том, как вся эта история скажется на моей семье?
– Ну, что касается последнего, мне дали понять, что у вас не особенно сплоченная, любящая семья, – ответил Дитц.
Анна бросила изумленный взгляд на Эйдина О'Данна. Ему хватило совести смущенно покраснеть и отвернуться.
– Но давайте оставим этот неприятный разговор, – продолжал Дитц. – Мы договорились, что О'Данн отправится в путешествие вместе с вами. В любое время суток вы будете находиться под охраной. Вам ничто не угрожает, и ваша тайна останется при вас. Никто, кроме нас троих и мистера Флауэрса, да еще нескольких доверенных лиц в министерстве, ничего не узнает. Как бы то ни было, – добавил он, раздраженный ее упрямым молчанием, – дело сделано. Вы уже на полпути в Италию. Другими словами, вы уже «скомпрометированы», если вам угодно выражаться именно так.
– Вы… вы хотите сказать, что у меня нет выбора?
– Я такового не вижу.
Минута прошла в молчании. Когда Дитц снова заговорил, его голос смягчился:
– Постарайтесь взглянуть на дело с нашей точки зрения. Скрыть смерть вашего мужа – вот единственный способ установить, намеревался ли он в действительности продать «Утреннюю звезду» южанам. Я полагаю, вы должны быть в этом заинтересованы не меньше нашего.
– Он этого не делал!
Дитц не обратил внимания на ее возмущенный возглас и продолжал:
– И кроме того, правительству хотелось бы выявить его сообщников среди конфедератов и предупредить их, чтобы держались подальше, или принять какие-то иные меры. Но мы получим такую возможность, только если Николаса будут считать живым.
– Вздор!
– И наконец, поскольку мы не верим и никогда не поверим, что ваш муж мог проворачивать подобные аферы в одиночку, нам хотелось бы знать, кто из служащих судостроительной компании Журдена попытается связаться с Броуди, пока он будет действовать под именем Николаса Бальфура.
Застонав сквозь зубы от бессильной досады, Анна в бешенстве повернулась к О'Данну:
– Что они сделали с телом Николаса?
Адвокат вздрогнул от неожиданности.
– Его похоронили.
– Где? В безымянной могиле?
Он в замешательстве переминался с ноги на ногу.
– Это ведь только временно, Анна. Когда все это будет позади, власти официально объявят о его кончине. И тогда Ника похоронят достойно, как соответствует его положению.
Возмущение всколыхнулось в ней нестерпимо горькой волной желчи.
– Я не стану в этом участвовать, и мне все равно, какие будут последствия. То, чего вы требуете, – это не просто чудовищно, это омерзительно. Можете на меня не рассчитывать!
Наступило продолжительное молчание. В конце концов Дитц сказал:
– Ну хорошо. Никто не станет принуждать вас силой.
– Очень любезно с вашей стороны!
– Однако ваше решение окажется жестоким ударом для вашего деверя.
– Для моего… Вы хотите сказать, для мистера Броуди? Этот человек не имеет никакого отношения к Николасу, – заявила она вопреки очевидности. – Такой человек, как он, не заслуживает лучшей доли. Пусть гниет в тюрьме до конца своих дней!
С этими словами Анна повернулась к ним спиной, чтобы скрыть свои пылающие щеки. Вот уже целые сутки она переживала в памяти встречу с ненавистным мистером Броуди, безуспешно пытаясь выбросить из головы беспощадно четкие воспоминания. Даже в эту минуту она внутренне съежилась от стыда и унижения, вспоминая, как сама начала тот незабываемый поцелуй и как ей это понравилось.
Крепко зажмурив глаза и покусывая костяшки пальцев, Анна попыталась отбросить преследующий ее образ, но это не помогло: усилием воли невозможно было прогнать из памяти мгновенно вспыхнувшее, захватывающее наслаждение, которое она испытала в его объятиях.
В долгие часы перед рассветом она молилась, чтобы это оказалось кошмарным сном, но от горькой правды некуда было деться. Случившееся казалось неслыханным кощунством, изменой Николасу, и тем не менее ей пришлось признать, что все происходило наяву. Анна никак не могла изжить в душе самый предательский, самый позорный момент: когда она уже поняла, что это не Николас, и все-таки позволила ему себя обнимать.
– Может, ему бы и следовало гнить в тюрьме, – говорил между тем Дитц, – но поскольку вы отказались с нами сотрудничать, придется его повесить.
Анна медленно обернулась. Ей пришлось облизнуть губы, чтобы заговорить, но даже после этого ее голос не поднялся выше шепота:
– Что?
– Я говорю, поскольку…
– Вы лжете! Он согласился участвовать в вашей авантюре, он свое слово сдержал, и теперь вы не можете его казнить. Вы это говорите, чтобы оказать на меня давление. Это возмутительно.
Дитц оттолкнулся от стены, собираясь уходить.
– Уверяю вас, мои слова – не блеф, а чистая правда. Можете сколько угодно твердить, что это несправедливо, но если вы нам не поможете, мистеру Броуди придется вернуться обратно в бристольскую тюрьму, где его первоначальный приговор будет приведен в исполнение.
Он подошел к двери.
– Вам предстоит принять нелегкое решение; поверьте, я сочувствую вашему горю, хотя со стороны может показаться, что это не так. Я готов сделать для вас все, что в моих силах. Даю вам слово, что вся эта история никогда не выйдет наружу и не станет достоянием гласности. Что касается вашей личной безопасности, она будет обеспечиваться круглосуточно.
Еще с минуту он пристально смотрел на Анну, потом открыл дверь и вышел.
Застывшая, онемевшая, она неподвижно уставилась в пол. В голове у нее царил сумбур. Эйдин что-то говорил… спрашивал, остаться ли ему с ней.
– Нет! Это вы во всем виноваты – вы шпионили за Ником, именно вы сообщили, что у него есть брат-близнец! Если бы не ваше вмешательство…
Анна отвернулась, не смея взглянуть в глаза Эйдину. Никогда раньше ей не случалось говорить со своим другом в таком тоне. Она сама испугалась своих чувств.
Голос О'Данна прозвучал уныло и безнадежно:
– Дорогая моя, если бы вы знали, как я сам об этом сожалею.
– Простите меня, Эйдин, простите! Я знаю, вы ни в чем не виноваты. Просто не представляю, что стало бы со мной, если бы вас здесь не было.
Он неловко взял ее за руку:
– Я пытался отговорить Дитца, поверьте мне, но он и слушать не хотел. Я ему сказал, что он подвергает чрезмерному риску ваше здоровье.
– Мое здоровье? Вы хотите сказать – из-за удара по голове?
– Нет, не только. Я имел в виду ваше общее состояние.
Она бессознательно приложила руку к груди, потом невесело рассмеялась.
– Жаль, что мне самой не пришло в голову сослаться на слабое здоровье, но ведь это неправда. Я здорова, Эйдин, и вы это знаете.
– Я знаю только одно: все надеются, что это правда. – Он улыбнулся своей обычной доброй улыбкой:
– Что же вы намерены делать, Анна?
– Я не знаю.
Все, что ей предлагалось на выбор, было одинаково неприемлемо.
– Но вот что я вам скажу, – горячо добавила она, – если я и соглашусь принять участие в этой нелепой комедии, то лишь для того, чтобы очистить имя Николаса от клеветы, а не доказать его вину!
* * *
– Билли, мальчик мой, что ты там делаешь?
– А что, по-твоему, я должен здесь делать? – Логичный вопрос. Особенно если учесть, что Билли сидел в уборной.
– Ты не мог бы поторопиться? Этак мы с тобой, не ровен час, ужин пропустим!
Билли смачно выругался на своем колоритном диалекте, и Броуди усмехнулся. Ощутить привязанность к своему тюремщику – вот уж чего он никак не ожидал! Но Билли Флауэрс невольно вызывал симпатию. Если, конечно, закрыть глаза на тот факт, что он запросто мог бы – повинуясь приказу – прикончить своего пленника одним ударом кулака. Однако Билли сделал бы это без злобы, может, даже с сожалением, а Броуди был не из тех, кто попрекает человека его ремеслом. Живи и давай жить другим – таков был его девиз.
К тому же если бы он хотел сбежать, то давно уже мог бы это сделать – ведь прошло целых десять дней с тех пор, как они высадились во Франции. Уж если на то пошло, Броуди мог бы сбежать прямо сейчас, пока Билли сидел в сортире, а сам он стоял снаружи, и руки у него в виде исключения были свободны. Но он, как дурак, дал слово, что не сбежит. До сих пор ему ни разу не случалось изменить данному слову. Его светлые голубые глаза задумчиво прищурились, пока он размышлял о том, что все когда-то бывает в первый раз.
– Ну я пошел, Билл. Встретимся у входа в гостиницу.
Флауэрс что-то невнятно пробурчал в ответ, и Броуди направился прочь, наслаждаясь несколькими неожиданно подаренными ему мгновениями свободы.
Стоял прекрасный вечер, мягкий и теплый. Солнце садилось на другом конце широкой темной долины, простиравшейся перед маленькой гостиницей, где они остановились на эту ночь. Облака приобрели особый серебристо-розоватый оттенок, свойственный, по его наблюдению, только закатам на Европейском континенте, совершенно не таким, как в Австралии, к примеру, где они были гораздо более красными и…
Броуди остановился, не доходя до изгороди, отделявшей гостиничный двор от соседнего пастбища. Возле изгороди, глядя на ослепительное закатное небо, стояла вдова его брата. Последние десять дней он видел ее только издалека, и при этом она ни разу не была одна. Они ехали в отдельных наемных каретах: он с Билли – в одной, она с О'Данном – в другой. Но иногда ему случалось увидеть ее мельком на постоялых дворах, где они останавливались на ночлег, пока она ужинала – в одиночестве или в обществе адвоката. Сам Броуди вместе с Билли всегда ужинал на кухне.
В тех редких случаях, когда их взгляды встречались, Анна всегда вспыхивала и отворачивалась первая, как будто увидев нечто непристойное или отвратительное. Но обычно она его просто не замечала, смотрела прямо сквозь Броуди, словно его не существовало вовсе. Такое отношение неизменно приводило Броуди в бешенство, но потом ему приходило в голову, что ничего другого он, пожалуй, не заслуживает.
Она его еще не заметила, поэтому Броуди воспользовался случаем, чтобы рассмотреть ее хорошенько. Вблизи он увидел, что Анна еще меньше ростом, чем ему запомнилось. К тому же она показалась ему еще более хрупкой. Волосы точно не каштановые, а рыжие – в косых лучах заката это было ясно видно. Светло-рыжие, мягкие, красивые, уложенные узлом на затылке. Она сменила коричневое дорожное платье на сиреневое (как всегда, с высоким воротником) и выглядела такой же чистенькой и аккуратной, как новенькая пенсовая монетка. Руки она держала сложенными за спиной и стояла, вытянувшись в прямой и строгой, никогда не изменявшей ей позе дамы из высшего общества.
Однако ее лицо в профиль показалось ему не высокомерным, а печальным; Броуди даже подумал, что она плачет. Внезапно, как ножом по сердцу, полоснула жалость. Вот уже много дней он умирал от желания поговорить с ней, однако теперь, когда представился подходящий случай, что-то его удержало.
Но тут черный грач, шумно треща крыльями, с криком снялся с поваленного ствола. Анна обернулась и увидела его. И тотчас же поспешно направилась обратно в гостиницу, сделав широкий крюк, чтобы обойти его стороной.
Броуди пошел ей наперерез, легко сокращая разделявшее их расстояние. На секунду ему показалось, что она сейчас в панике побежит – подхватит подол и бросится наутек, как испуганная школьница, однако этот образ, по всей видимости, показался ей таким же нелепым, как и ему самому, потому что она внезапно остановилась, но так и не повернулась к нему лицом.
Ему нелегко было сдерживать себя, когда так хотелось взять ее за плечо и развернуть к себе, но оказалось, что в этом нет необходимости: спустя минуту она медленно обернулась и взглянула на него.
В угасающем свете солнца Броуди убедился, что, будучи маленькой и изящной, она совсем не выглядит болезненной: у нее была женственная, прекрасная фигура. И глаза красивые, только немного странные – цвета кофе с молоком, но с вкраплением янтарных искорок.
Ее лицо казалось загадочным; Броуди глядел на нее, но не мог точно определить свои ощущения. Считать ли ее красивой? Если так, то это весьма своеобразная красота. Все десять дней, проведенные в пути, Анна старалась держаться на безопасном расстоянии от него, а вот теперь, когда ему наконец удалось подобраться к ней вплотную, он не знал, что сказать.
«О господи, у него каштановые волосы, такие же, как у Ника, – в смятении думала Анна. – И глаза как у Ника. И длинный орлиный нос с надменной горбинкой посредине. Такие же высокие скулы, щеки, скрытые под легкой бородкой, чуть более светлой, чем волосы на голове, – в точности как у Николаса. И такой же выразительный рот, строгий в молчании и нежный в улыбке».
Сходство было невыносимым, и Анна ощутила глубокую боль. Ей стало страшно, но она осталась на месте и даже усилием воли не отвела взгляд.
«Прямой путь всегда самый короткий», – решил Броуди.
– Я прошу прощения за то, что произошло в тот день на корабле. Знаю, я не должен был вас целовать. Но я не ожидал вас увидеть и… потерял голову. Простите меня.
Она продолжала смотреть на него молча.
– Понимаете, я не знал, что вы были ранены. Если бы знал, я не стал бы вас трогать. Простите меня. Я очень сожалею.
«О черт, – подумал Броуди, – придется стоять тут и просить у нее прощения, пока она не откроет рот и не скажет хоть что-нибудь в ответ».
Пока что у нее не дрогнул ни один мускул, она просто стояла и смотрела на него во все глаза. Взгляд у нее был странный, как будто зачарованный. Не сходя с места, Анна старалась отдалиться от него, обезопасить себя, словно он был не человеком, а каким-то осьминогом с ядовитыми щупальцами.
«Его голос, – подумала Анна, – господи помилуй, это же его голос!» Ей всегда нравился мелодичный голос Николаса, его неповторимый легкий акцент – валлийский <То есть свойственный жителям Уэльса.>, ирландский и английский одновременно. Стоило ей закрыть глаза, ей показалось бы, что это Николас стоит напротив и разговаривает с ней. В целях самозащиты Анна воскресила в душе прежний гнев и направила его против этого человека, этого ненавистного самозванца, присвоившего себе голос и внешность Ника.
– И вы полагаете, что я могу вас простить? Я вас никогда не прощу. Вы заварили эту кашу, и вам самому придется ее расхлебывать, мистер Броуди. Вы сожалеете? Мне дела нет до ваших сожалений. Они не исправят того, что вы натворили.
Броуди отступил на шаг. Услышать, как эта пигалица, эта миниатюрная гарпия бросает ему в лицо его извинения, – вот уж чего он никак не ожидал!
– Того, что натворили вы, мэм, они тоже не исправят, – отрезал он. – Может, вы забыли, что тоже принимали в этом участие? Опоздай Билли на две минуты, у вас уже возобновился бы медовый месяц, миссис Бальфур. И не говорите, что вам это не понравилось.
Сперва она побелела, потом залилась ярким румянцем от смущения. Броуди по привычке коротко выругался, проклиная самого себя, и Анна покраснела еще больше.
Когда Броуди попытался ее остановить, она шарахнулась в сторону, и он безнадежно опустил руку. Не говоря больше ни слова, Анна повернулась и побежала к гостинице. На этот раз он не стал ее догонять.
