Текст книги "Корона для миледи"

Автор книги: Патриция Брейсвелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 16

Февраль 1003 г. Аббатство Уэруэлл, графство Гемпшир

Закутанная в теплую, отороченную собольим мехом мантию, Эмма медленно шла по усыпанной гравием дорожке монастырского сада в Уэруэлле в сопровождении Уаймарк и Маргот. Это был ее первый выход из помещения за последние недели, и, пройдя совсем немного, Эмма вынуждена была признать свое поражение. Она устала. Она теперь всегда была уставшей. Вялым было не только ее тело, но даже ее ум. Всякое движение, всякая мысль требовали от нее неимоверного напряжения сил, словно ее тело и ум вынуждены были противостоять сбивающему с ног ветру. В тишине темной монастырской часовни она молилась об избавлении от этого изнеможения души и плоти, но ее молитвы оставались без ответа.

Она была благодарна за уход, который ей оказывали сестры, и за заботу, которой ее окружили Уаймарк и Маргот с той самой ночи, когда обнаружили ее изнасилованной, окровавленной, в синяках после ухода короля. Они ухаживали за ее телесными ранами, пока она не набралась сил, чтобы покинуть Винчестер и с плотной вуалью на лице, скрывающей следы от побоев, отправиться в Уэруэлл в паланкине с занавешенными окнами. Раны на теле уже зажили, но осталось душевное оцепенение, такое обессиливающее, что она даже не знала, сколько прошло времени с тех пор, как она здесь появилась. Она приехала сюда задолго до Рождества, так что уже прошло, должно быть, около двух месяцев. Здесь, за монастырскими стенами, время, казалось, остановило свой бег, но она понимала, что то небольшое отдохновение, которое она тут обрела, долго не продлится. Она не может и дальше прятаться от мира, как испуганное дитя, особенно ввиду того, что король потребовал ее присутствия при дворе на Пасху из соображений приличий.

Так что ей придется вернуться в Винчестер. Но до исполнения этой удручающей обязанности оставалось еще несколько недель. День покаяния<sup>[12]12
  День покаяния – первый день Великого поста у католиков и англиканцев.


[Закрыть]</sup> пришел и минул, но до Пасхи было еще далеко. В окружающем ее саду, все еще по-зимнему голом, не было видно ни малейших признаков наступления весны. Грядущее возрождение природы ускользало, словно призрачный сон.

Эмма подошла к скамье под деревом, голые ветви которого раскинулись на фоне синего неба. Лучи солнечного света пробивались сквозь его скелетообразные сучья, и, усевшись, Эмма подставила лицо их скудному теплу. Кивнув, она пригласила своих спутниц последовать ее примеру, и с минуту они сидели молча, пока Эмма, обернувшись к Маргот, не возобновила разговор, который они перед этим вели.

– Скажите мне, – начала она, – как вы можете быть так уверены в этом?

– Все признаки налицо, миледи, – мягко ответила Маргот. – Остается только их прочесть.

Эмма закрыла глаза. Она полагала, что медленно умирает от какой-то изнуряющей болезни, словно коварный враг, лишающей ее сил и аппетита. Одно время она даже желала, чтобы это было так. Но так же, как она знала о существовании солнца даже тогда, когда оно было сокрыто за плотными тучами, она догадывалась о причине своего недомогания: она в конце концов понесла от короля ребенка, плод его жестокости и ее унижения.

Открыв глаза, она пристально взглянула в обеспокоенное морщинистое лицо Маргот.

– Я не хочу этого ребенка, – прошептала она, пытаясь найти в глазах старухи понимание. – Боюсь, я возненавижу его и каждый раз, когда буду его видеть, буду вспоминать и то, как он был зачат.

Она знала, что есть способы покончить с этим. Маргот, должно быть, известно, что нужно сделать.

Пожилая женщина не отвела глаз, не дрогнув ни на мгновение.

– Я знаю, о чем вы меня попросите, дитя мое, – сказала она. – И я также знаю, что, если бы вы действительно верили, что я удовлетворю ваше желание, вы бы меня об этом не просили.

Эмма снова зажмурила глаза. Она не вполне была уверена в том, что Маргот права. Тем не менее она получила ее ответ. Ей придется вынашивать этого ребенка, произвести его на свет и найти возможность примириться с его существованием. Заботиться и воспитывать его будут другие. Ей нужно только лишь родить его, но и это будет для нее достаточно тягостно. Полюбить его она никогда не сможет.

– Эмма.

Голос Уаймарк проскрипел, словно битое стекло. Она ощутила, как подруга сжала ее руку, словно пытаясь не дать ей утонуть в зловещем темном море.

– Ребенок – это не отец. Ребенок – это чудо, ответ на ваши молитвы. Вы смогли полюбить других детей короля. Неужели вы не полюбите собственное дитя даже еще больше? Вспомните малышку Матильду, если у вас есть сомнения на этот счет.

Образ солнечного голубоглазого бесенка вспыхнул перед глазами Эммы. Матильда, королевская дочь, отданная в Уэруэлл в возрасте двух лет, почти постоянно составляла Эмме компанию со дня ее приезда в аббатство. Восхищенная необычными гостями, вторгнувшимися в ее монотонную монастырскую жизнь, девочка привязалась к Эмме с восторженной преданностью доверчивого щенка. Эмма ничего не делала, чтобы расположить ее к себе, но и сопротивляться обожанию девочки была не в силах. Теперь они были почти неразлучны, и маленькая дочь Этельреда стала единственным лучом света в мрачной жизни Эммы.

И все же, думала она, крепко обхватив себя руками под накидкой и в отчаянии раскачиваясь взад-вперед, она не может поручиться, что полюбит дитя, зарождающееся у нее во чреве. Этот ребенок достался ей слишком дорогой ценой. Эмме было отвратительно грубое соитие, от которого она забеременела, отвратителен мужчина, его совершивший, отвратительна она сама из-за того, что позволила ему это сделать. Как же у нее не будет вызывать отвращение ребенок, появившийся на свет в результате всего этого?

Она коснулась пальцами век, вспоминая дни своей юности в Нормандии. Ей так хотелось вернуться в то простое время. В памяти встал образ матери, но она его прогнала. В том, что она сейчас находится здесь, обремененная печалью, страхом и нежеланным ребенком, виновата Гуннора. Она до конца жизни будет ненавидеть мать за то, что та приговорила ее к этой злополучной участи.

И все же ради себя самой и тех, кто от нее зависит, она должна вырвать себя из поглотившей ее пучины мрачных раздумий. Время слез прошло. Она не в силах изменить прошлое, и она не может продолжать и дальше скорбеть о своей боли, как незрелая девчонка. Теперь она должна мыслить как королева, ибо, если она не решит, что ей делать и как действовать далее, за нее решат другие.

Эмма уронила руки на колени и глубоко вздохнула.

– Нужно сообщить королю о ребенке, – неспешно сказала она, обдумывая свой следующий шаг, как полководец на поле боя. – Но не сейчас. Это будет тайной до тех пор, пока я сама не скажу ему об этом.

Она должна каким-то образом найти в себе силы предстать перед ним, не как проситель, а как королева, чья плодовитость получила подтверждение. Она потребует для себя положения, на которое имеет право. Она настоит на том, чтобы получить в полное распоряжение свое имущество и свою свиту. Она потребует для себя свободы передвижения.

Отныне она станет королевой и больше не будет узницей.

Еще до конца недели Эмма отправила весточку элдормену Эльфрику с просьбой посетить ее. Прибыв, он ответил на все ее вопросы касательно происходящего при дворе и поведал ей о нынешних заботах аристократии и простых людей, станового хребта всего королевства.

От него она узнала, что на время Великого поста король обосновался в городе Бат и объявил Этельстана своим преемником, пожаловав ему меч Оффы. Также ей стало известно, что Эльгива по-прежнему остается фавориткой короля, несмотря на сдержанное осуждение церковников, переезжающих вместе со двором.

– Они опасаются гнева Господнего за такой грех, – заявил Эльфрик. – Многие с радостью воспримут ваше возвращение ко двору, миледи.

Эмма обдумала его слова, взвешивая волю епископов и аббатов, с одной стороны, и желания своенравного короля – с другой. Уезжая, Эльфрик повез с собой письмо королю с просьбой навестить ее в Уэруэлле на его обратном пути в Винчестер. В последующие за этим недели Эмма обдумывала свои дальнейшие действия и молилась, собирая в себе силы и готовясь принять зарождающуюся в ней новую жизнь, хотя это бремя казалось ей непосильным.

Глава 17

Страстная неделя, март 1003 г. Аббатство Уэруэлл, графство Гемпшир

По раскисшей от нескончаемого дождя дороге Эльгива медленно тащилась верхом по направлению к аббатству Уэруэлл. Она страдала. Дождь пошел около полудня, и теперь, спустя три часа, вощеная шерстяная ткань ее отороченной мехом накидки насквозь промокла. Вода стекала с ее промокших волос, капала с носа, с локтей и кончиков пальцев. Мокрые юбки прилипли к ногам, и она ужасно продрогла. Она мечтала свернуться под одеялами на пуховой перине, в тепле и сухости, чтобы рядом горел огонь, но на такое отдохновение в конце этого пути у нее было мало надежды. Она однажды уже бывала в Уэруэлле, и, если только там все сильно не изменилось, ничего, кроме соломенного тюфяка в гостевой спальне монастыря, ей предложить не смогут.

«По крайней мере, меня не разместят в келье», – подумала она, содрогнувшись. Тесных темных помещений она боялась с детства, с того дня, когда старший брат Вульф заманил ее в платяной сундук матери, закрыл крышку, а затем про нее забыл. Прошел не один час, прежде чем ее хватились и освободили. Несколько дней после этого она болела. Одна только мысль о том, чтобы провести хотя бы час в крохотной темной келье монахини, вызывала у нее тошноту.

Она взглянула на едущего рядом с ней Вульфа. Интересно, где он будет спать этой ночью? Скорее всего, найдет себе симпатичную девушку в селе, которая с радостью пригласит его в свою постель. Король, который ехал впереди них вместе с епископом Винчестера, переночует в покоях, отведенных особам королевской крови. К ее сожалению, она не разделит с ним ложе, так как она была одним из удовольствий, от которых король воздерживался в последнюю неделю Великого поста.

Эльгива ненавидела Великий пост. Бесконечные покаянные молитвы ее утомляли, а приуроченное к нему воздержание от плотских радостей сводило ее с ума. Понятно, почему церковники поощряли его в среде своих прихожан. Ко времени наступления Великого поста зимние запасы по большей части были истрачены. Призывая людей поститься во спасение душ, попы лишь придавали богоугодную видимость тому, что все равно было неизбежным. Однако король был достаточно богат, чтобы садиться за обильный стол даже в голодные месяцы, так почему же его придворные должны довольствоваться скудным рационом из вареных овощей и рыбы?

Их питание во время поездки из Бата в Уэруэлл показалось Эльгиве совсем уж аскетическим. Она постоянно была голодна, и воздержание ее так же угнетало, как и этот ужасный дождь. Слава богу, до конца поста оставалось недолго ждать.

Тем не менее последние полтора месяца, какими бы неприятными они ни были, все же не стали совершенно бесполезной тратой времени. Долгие часы она провела рядом с королем, отвлекая его от утомительных забот по управлению государством историями, которые она выдумывала на ходу. Эльгива снабжала множеством красочных подробностей рассказы, которые слышала, сидя на коленях своей бабушки, а также сочиняла истории о королях и сражениях, происходивших в далеких мирах, населенных чудовищами.

Ее любимая история была о короле, чья супруга оказалась бесплодной. В ней бездетная королева просила своего мужа отпустить ее в монастырь, чтобы она могла там молить Бога о защите их королевства, которому угрожали вторжением захватчики с дальнего Севера. И король, хоть и неохотно, все же согласился. Отослав королеву в монастырь, он взял себе другую жену, которая сражалась с ним бок о бок во спасение его подданных.

Эту историю она сочинила в Бате, когда король сидел в зале в обществе двух десятков своих тэнов. Закончив свой рассказ, Эльгива обернулась к королю, подняв брови.

– Может ли король таким вот образом удалить от себя бесплодную королеву? – спросила она, притворно изображая неведение, хотя ответ ей был известен.

Лицо Этельреда стало задумчивым.

– В делах, касающихся женщин, король может следовать своим собственным желаниям, – произнес он степенно. – У императора Карла Великого было пять жен, которых он менял одну за другой, когда от них уставал. Он даже не прибегал к оправданию бездетностью, чтобы от них отказаться, хотя некоторые из них, насколько я понимаю, действительно были бесплодными.

Он склонил голову в ее сторону.

– Вы подбираетесь ко мне, леди, чтобы получить корону? Ваш отец посадил вас мне на колени, чтобы склонить меня на свою сторону?

Он помрачнел, и Эльгива поспешила его уверить в обратном.

– Я льщу вам только лишь ради вашего благорасположения, милорд, – сказала она лукаво. Затем, взглянув на него, она вздохнула и продолжила: – Но я не обязана его с кем-либо делить, если ваша королева решит остаться в монастыре и откажется от короны.

Выражение лица короля вновь стало задумчивым, и Эльгива улыбнулась себе. Она заронила семя. Если она будет терпеливой и если ей будет сопутствовать удача, то оно обязательно даст всходы, нужно лишь немного этому поспособствовать.

Переодевшись в сухое, но все еще продрогший после дневного переезда, Этельред отогревал руки над жаровней в лучшей гостевой комнате монастыря. Он не особенно спешил увидеться со своей королевой. Пусть подождет, когда он соизволит ее призвать. Он пошел навстречу ее требованию встретиться с ней здесь, прервав свое путешествие. Это было именно требованием, хоть и облеченным Эльфриком в учтивые фразы.

Он крикнул, чтобы подали подогретого вина. Не помешает укрепить свой дух перед встречей с Эммой. Когда он видел королеву в последний раз, она имела наглость отчитывать его за то, как он обошелся с датчанами, возомнив, будто она вправе поучать его, как править королевством. Он полагал, что лишил ее иллюзий по поводу того, имеет ли она право давать ему какие-либо советы, но, видимо, ошибся. Она явно желала обсудить с ним нечто важное. Несомненно, она не призвала бы его просто ради удовольствия побыть в его обществе, на этот счет у него не было заблуждений.

Залпом проглотив вино, он стал размышлять о своей молодой жене. Может быть, она, как и он сам, пришла к пониманию того, что жизнь в монастыре будет для нее предпочтительней, чем рядом с ним? Монашки, возможно, оказали на нее определенное влияние за то время, что она здесь провела. Безусловно, они встретят ее с распростертыми объятиями и весьма небескорыстно, если она решит здесь остаться. Когда-нибудь она даже сможет стать настоятельницей.

Он попытался представить себе Эмму в качестве аббатисы и пришел к выводу, что она бы справилась с этой ролью очень хорошо. Да и вообще, он не прочь дать ей достаточно золота, чтобы она основала собственную обитель и украсила ее по своему вкусу. И если бы Эмма согласилась удалиться в монастырь, он нашел бы себе более подходящую супругу. Епископы не стали бы против этого возражать, поскольку Эмма явно бесплодна. Он исполнил свой супружеский долг, но она не забеременела. Он мог бы развестись с ней с благословения Церкви.

Этельред глядел на угли на жаровне – от них, казалось, исходит мрачное зловещее сияние, и мысли его тоже помрачнели. Он должен думать не только об Эмме. Ричард, ее брат, также скажет свое веское слово относительно судьбы своей сестры. Ричард, возможно, будет против ее ссылки в монастырь, не исключено даже, что он пожелает, чтобы она вернулась, и он подумает, куда еще ее можно пристроить. Также он может потребовать назад ее приданое, а такой оборот дела приятным не назовешь. Кроме того, возникнет еще одно осложнение: датчане и их беспрепятственный доступ в гавани Нормандии. Ричарда как-то нужно убедить держать свои порты закрытыми для викингов.

Король помрачнел. С тех пор как приехала Эмма, прекратились набеги на побережье Англии, так что Ричард выполнял свою часть соглашения. С другой стороны, если Эмма не произведет на свет наследника, лояльность Ричарда может улетучиться.

Он покачал головой. Эти рассуждения не имеют смысла. Сперва нужно услышать, что ему хочет сказать Эмма. Затем уже он будет решать, как с нею поступить.

Покои королевы в монастыре были обустроены матерью Этельреда в соответствии с ее требованиями, и их удобства были привычны ее сыну. Вышитые гобелены, закрывающие стены, толстые занавеси большой кровати, даже окованный медью сундук в ее изножье – все здесь ему было знакомо. Однако, как только он сюда вошел, Этельред ощутил навалившуюся на него застарелую тревогу, так как это был мир, в котором властвовали женщины, чуждый ему, как далекие страны. Его взгляд скользнул по служанке, сидевшей в углу с веретеном и прялкой в руках, затем по настоятельнице, устроившейся у жаровни, и наконец остановился на Эмме.

Она сидела на устланном подушками стуле, одетая в шафранного цвета платье, корсаж которого был расшит нитями всех цветов радуги. Ее голову покрывал кремовый платок, прижатый венцом, сияющим золотом в свете пламени свечей. Платок обрамлял ее лицо, показавшееся сейчас ему даже более привлекательным, чем раньше.

Эмма не была похожа на монашек, которых он видел. С удивлением он заметил у нее на коленях златовласую девочку, одетую в простое коричневое облачение послушницы. Дитя глядело на него серьезными голубыми глазами, и его вдруг осенило, что это, должно быть, его собственная дочь Матильда. По возрасту она как раз подходила, и у нее были те же светло-соломенные волосы, что и у всех прочих его отпрысков, за исключением Эдмунда.

Увидев его, женщины поднялись на ноги, и он сперва поприветствовал настоятельницу, приняв из ее рук поданную ему традиционную чашу с питьем. К его радости, она, пробормотав приветствие и какие-то слова о его дочери и королеве, извинилась и выскользнула из комнаты. «Одной женщиной меньше на мою голову», – подумал он, глядя на свою жену и обнявшего ее ребенка.

– Садитесь, – сказал он Эмме, пройдя к освобожденному аббатисой стулу.

Король раздраженно взглянул на ребенка, свернувшегося на коленях Эммы клубочком, словно довольный котенок. Он уже и забыл об этой девочке, хотя сам сюда ее и привез после смерти ее матери. Он мало принимал участия в жизни своих детей до того, как они достигали десятилетнего возраста, а с дочерьми и после того. Светлые волосы и голубые глаза девочки не оставляли сомнений в том, что это его дочь, но у него не было никаких мыслей насчет того, что ей сказать или что с ней делать. Стоя сейчас перед ними двумя, перед глядящим на него широко раскрытыми глазами ребенком, он чувствовал себя так, словно столкнулся с какой-то женской тайной, постичь которую был не в состоянии. Его раздражение нарастало.

– Отошлите девочку, – прорычал король.

Из угла подбежала служанка, подхватила с колен Эммы хнычущего ребенка и вынесла из комнаты.

– Прошу прощения, – сказала она холодным тоном, – совсем забыла, что ваши дети не вызывают у вас интереса. Мой отец находил большое удовольствие в общении со своими детьми, даже с младшими дочерьми.

– Вы что же, призвали меня, чтобы поучать насчет моих отцовских обязанностей? Вы несколько опоздали с этим. Вряд ли я изменю свое отношение, особенно если речь идет об этом ребенке, принадлежащем теперь не столько мне, сколько Богу.

– Я призвала вас не с тем, чтобы поучать, милорд, – возразила она. – Вы ведь ясно дали мне понять, что не желаете знать мое мнение о чем бы то ни было.

Он и не ожидал раскаяния со стороны Эммы и поэтому не удивился его отсутствию. Она дерзко на него взирала, гордо подняв подбородок. Это его в некоторой степени озадачило. Она ведь – не что иное, как инструмент. сначала в руках ее брата, теперь в его собственных, не имеющая никакой собственной власти, но при этом она, похоже, не осознает, насколько в действительности слаба.

Не в силах сопротивляться желанию заставить ее перейти к делу, Этельред сказал:

– Дайте мне совет касательно отношений вашего брата со Свеном Вилобородым, и я, сударыня, обещаю вам, что приму к сведению каждое ваше слово.

Ему было прекрасно известно, что ее брат не делится с ней своими соображениями на этот счет. Все послания, получаемые ею из Нормандии, сначала проходили через его руки.

Она покраснела, и он понял, что его колкое замечание достигло цели. Правда, она продолжала с решительным видом высоко держать голову.

– Должна вас разочаровать, – сказала она, – так как ничего не могу вам сообщить о намерениях моего брата. Тем не менее я надеюсь, что моя новость вызовет у вас некоторый интерес.

– Тогда хочу ее поскорее услышать, – сказал король, налив вина из бутыли, стоящей на столе возле ее стула, и протягивая ей кубок.

Эмма отрицательно покачала головой, и он взглянул на нее с легким удивлением.

– Ах да, вы воздерживаетесь от вина. Это из-за Великого поста или есть более веские причины? Я тут подумал, что вам, возможно, пришлась по вкусу монастырская жизнь и что вы вызвали меня с тем, чтобы объявить мне свое решение посвятить себя молитвам и созерцанию. Смею ли я надеяться, что это именно так?

Было ясно, что нет. Теперь ее лицо стало белым как мел, и она медленно поднялась и встала перед ним, упершись кулаками в бока.

– Я снова вынуждена огорчить вас, милорд, – сказала она, – так как призвала вас для того, чтобы сообщить: я беременна.

Словно пелена свалилась с его глаз. Теперь он и сам увидел ее раздавшуюся талию и полную грудь. Значит, вот в чем была причина самоуверенности, исходившей от нее, подобно свету, ведь Эмма очень хорошо осознавала, какую власть дает ее положение. Хмурясь, чтобы скрыть свое удивление и разочарование, он увидел горькую усмешку, искривившую ее губы.

– Обычно это считается радостным событием, – заметила она. – Но я вижу, вы не рады. Вы намеревались развестись со мной, чтобы жениться на своей любовнице?

Он поднял бровь, услышав это. За то время, что она не была с ним, он уже забыл, насколько девчонка умна. Возможно, так же умна, как и ее брат. Надо бы держать это в голове.

Затем его осенило еще одно озарение, и король осознал, как он заблуждался. Он никогда не сможет избавиться от Эммы. Даже если ребенок, которого она понесла, родится мертвым, даже если Церковь даст свое согласие на развод, Ричард никогда на это не пойдет и использует это как повод для заключения союза с королем Дании. Они вдвоем раздерут Англию на части, и этому не смогут воспрепятствовать его менее сильные войска, набранные из немногочисленных ополченцев. Великое королевство, доставшееся ему по наследству, прекратит свое существование, проглоченное норманно-датским нашествием, и его покойный брат будет отмщен.

Чувство собственного бессилия привело его в ярость, и он излил ее единственно возможным способом.

– Похоже на непорочное зачатие, – прорычал он. – Это мой ребенок?

Ему пришлось выпустить из рук кубок, чтобы схватить за запястья набросившуюся на него Эмму, в противном случае она расцарапала бы ему лицо. Стеклянный сосуд, ударившись о каменные плиты пола, разлетелся вдребезги.

– Конечно же ваш, – прошипела она. – Вы зачали этого ребенка в ту ночь, когда использовали меня как наложницу-язычницу. Этим вы украли у меня всякую радость, которую я могла бы испытывать по отношению к этому ребенку, и за это я до конца жизни буду вас презирать!

Она отстранилась, глядя на него с такой ужасающей яростью, что он даже немного за нее испугался. Но, в отличие от кубка для вина, Эмма осталась целой и невредимой. В ней появилась сила, которой даже он не мог не восхититься, но, боже мой, как она ему надоела! Они женаты, связаны договором, который никто из них не в состоянии разорвать до конца жизни. Он чувствовал себя старше своих лет из-за бремени ответственности за благополучие этой девчонки-королевы, которое он вынужден нести на себе помимо прочих своих забот.

– Вы прибыли в Англию, чтобы скрепить мир, сударыня, – сказал он устало. – Чтобы связать интересы двух наших стран. И когда вы давали свой супружеский обет, то согласились подчиняться мне во всех отношениях, поскольку я не только ваш муж, но и ваш король. Если вы будете всегда об этом помнить, бремя вашего супружества покажется вам не столь тяжелым.

Она издала звук, напоминающий сдавленный смех.

– Вы полагаете? – спросила она. – Я думаю, что это облегчит бремя вашего супружества, милорд, но едва ли сделает менее тяжким мое. Только смерть мне в этом поможет.

Она положила ладонь себе на живот и подняла подбородок.

– Но я не отчаиваюсь. Роды часто избавляют женщину от страданий земной юдоли, не правда ли?

– Да, это правда.

Именно так закончился его первый брак, и, если бы та же участь постигла и этот, его бы это вполне устроило.

– Если вы этого очень хотите, сударыня, возможно, Господь заберет вас в свое царство, – ухмыльнулся он. – А пока мы отправимся в Винчестер, выезжаем на рассвете. Позаботьтесь о том, чтобы и вы, и ваши придворные были готовы.

Когда Этельред оставил ее одну, Эмма опустилась на пол, положив голову на стул, и дала волю слезам ярости и разочарования. Ей вспомнилось предостережение матери о том, что ей предстоит много испытаний в роли королевы. Она приняла это к сведению, хотя по-настоящему и не понимала еще, что от нее потребуется. Тогда она еще не могла знать, что когда-либо будет такой несчастной. И все же она должна терпеть. Хотя бы ради своего будущего ребенка, если не для себя самой.

Эмма подняла голову, вытирая лицо ладонями и вдыхая поглубже, чтобы остановить слезы.

Но она не будет просто терпеть. Она не станет молить Бога, чтобы он дал ей силы безропотно принимать свою долю. Она не ляжет и не умрет, как того, несомненно, хотелось бы королю. Завтра она вернется в Винчестер и там займет принадлежащее ей по праву место рядом с Этельредом. Больше она его никому не уступит.

Это будет нелегко. Последние слова Этельреда недвусмысленно говорили о его намерении установить над ней строгое руководство. Ей необходимо идти к своей цели без спешки, шаг за шагом.

Начнет она со своих придворных и с леди Эльгивы. Можно было понять, что влекло Этельреда или любого другого мужчину к этой женщине. Была в ней некая прелесть, не оставляющая равнодушными если и не сердца мужчин, то их чресла точно. Ее пухлые губы были подобны бутону розы, кожа – белая, как молоко, а специально скроенный слишком тесным лиф ее платья туго охватывал грудь, подчеркивая ее. И вся Эльгива, как и эта уловка швеи, соткана из хитростей и обмана. В ней нет ничего искреннего, и Эмма задавалась вопросом, не добавляет ли ей и это привлекательности?

Что еще, кроме внимания, Эльгива получает от короля? Несомненно, ему ничего не стоит осыпать ее подарками, но неужто это все, чего хочет Эльгива? Полученные ею драгоценности у Эммы не вызывали зависти, поскольку сама она не желала подарков от короля. Чего она действительно от него хотела – это подлинного признания ее королевского достоинства, что для нее дороже золота и серебра.

Также у нее не было особого желания изгонять Эльгиву из постели короля теперь, когда она была беременна. Однако она была решительно настроена лишить ее места подле короля, ибо это место она впредь намеревалась занимать сама, по крайней мере на людях, если и не наедине с ним. Она должна позаботиться о том, чтобы Эльгива не позволяла себе лишнего.

Эльгива провела беспокойную ночь на неудобном монастырском тюфяке и проснулась в скверном настроении под непрекращающийся шум дождя, льющегося на соломенную крышу у нее над головой. Ее сон то и дело прерывали сопение и храп других женщин, разместившихся с ней в одной комнате, и колокольный звон, созывающий монахинь на ночные молитвы. Не выспавшаяся, с тяжелой головой, она поеживалась, пока Гроя укладывала ее волосы при свете шипящей свечи в предрассветном сумраке.

– Господи Боже, – простонала Эльгива, – еще целый день ехать по грязи, в холоде и сырости. Почему бы королю на Пасху не остаться в Бате?

– Вы могли бы остаться здесь, миледи, в монастыре, – деликатно предложила ей Гроя, – пока не изменится погода. Раньше или позже дождь закончится.

Эльгива снова поежилась и обратила на старуху сердитый взгляд.

– Поскольку королева сегодня едет в Винчестер, – резко возразила ей Эльгива, – то и я не могу просить дозволения остаться здесь, даже если бы была в силах выдержать монастырскую жизнь еще один день. А я не в силах, сама знаешь.

Ей претил строгий распорядок, которому подчинялась жизнь в монастыре. Она ненавидела, когда ей говорили, что она должна делать и когда. Все это Гроя прекрасно знала и сама. Кроме того, она не решилась бы так далеко отпустить от себя короля. При дворе немало хорошеньких женщин, которые могут завладеть его вниманием и занять ее место, если ее не будет рядом, чтобы их отгонять.

Не прошло и часа, как королевская чета со всей свитой, после проведенного в тишине монастырского завтрака, состоявшего из хлеба и небольшого количества эля, была готова отправиться в Винчестер, до которого был день пути. Эльгива поплотнее закуталась в свою накидку, которая, правда, еще была влажной после вчерашнего переезда. Когда она с другими женщинами стояла в узкой монастырской передней, одна из сестер отозвала ее в сторону.

– Королева велит вам ехать вместе с ней в фургоне ее величества, – сказала она.

Возможности ответить она не получила, и спустя некоторое время Эльгива уже сидела в одиночестве в громоздком фургоне, ожидая появления королевы и сопровождающих ее дам. К ее радости, несмотря на сырую погоду, занавеси были раздвинуты, впуская внутрь свет и свежий воздух вместе с каплями дождя. Она готова была терпеть сырость, лишь бы не находится в замкнутом пространстве.

Интересно, это короля она должна благодарить за такой знак внимания?

Радуясь крыше над головой и уюту подушек, она все же предпочла бы ехать под дождем рядом с королем, чем часами беседовать с женой своего любовника. К счастью, здесь будут и другие дамы, и она сможет избежать разговора с Эммой с глазу на глаз, который мог бы оказаться неловким. К тому же, если только король не признался во всем своей жене, поддавшись уместному в Великий пост покаянию, Эмма вряд ли знает наверняка о взаимоотношениях Эльгивы с ним.

Тем не менее ее нервы натянулись, когда напротив нее уселась дама, облаченная в знакомый синий плащ Эммы с меховой опушкой и надвинутым на лицо капюшоном. Тревога Эльгивы еще более возросла, когда, сотрясаясь, фургон со скрипом тронулся с места, и она поняла, что ей придется ехать наедине с супругой Этельреда. Она медленно и глубоко вздохнула. Значит, это устроил не Этельред. Эмма явно затеяла это со скрытым намерением, и теперь Эльгиве не оставалось ничего другого, как напряженно сидеть, дрожа от озноба и ожидая, когда все раскроется.