Текст книги "Нежные кузины"

Автор книги: Паскаль Лене

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Внезапно до него дошло, что за целый час или даже больше он ни разу не подумал о Жюлиа. Как необычно! Что с ним происходило? В то же время Жюстина расцветала под его взглядом, Матильда стонала под его поцелуями. Анжель, малютка Анжель, также не укрылась от его воображения.

Столь похотливые помыслы («нечистые», как сказали бы отцы-иезуиты) могли довести до опасных крайностей (опять-таки выражение отцов-иезуитов, но даже у самых испорченных мальчиков бывает только одна крайность, хоть и доставляющая им немалое беспокойство).

Жюльен решил, что холодный душ поможет ему устоять перед искушениями, которые возбраняются моралью.

Но каково было его удивление, когда он открыл дверь ванной комнаты! В ванне стояла Лизелотта, одной рукой прикрывая грудь, а другой – самое белокурое место на своем теле, и смотрела на него.

Жюльену казалось, что он видит сон. Как бывает в снах, он не мог ни пошевелиться, ни заговорить, только таращил глаза. Под его взглядом Лизелотта сверкала, точно полированный мрамор.

У нее были стройные, точеные ноги, две свечи из воска цвета слоновой кости, чьи нежно-золотистые огоньки просвечивали сквозь почти прозрачную руку девушки.

Жюльен замер, созерцая это видение, а видение принялось хохотать над таким наплывом чувств. Лизелотта не смущалась, когда на нее смотрели. Она была молода и красива, она любила свое тело, любила воду, любила намыливаться, а сейчас она испытывала дополнительное удовольствие от того, что юноша покраснел.

А юноша вдруг попятился назад, в коридор, и захлопнул за собой дверь.

– Ты что, малышка, никогда мужчины не видела? – пробормотал он, пытаясь отдышаться.

Глава одиннадцатая

Как профессор чуть не умер от удушья

Клер и Шарль играли в пинг-понг. Жюлиа подсчитывала очки. Она сидела на складном стуле, положив ногу на ногу, и задравшаяся юбка открывала ляжки. Понятно, взгляды жениха время от времени устремлялись на промежуток между юбкой Жюлиа и деревянными планками сиденья. Но это не мешало ему следить за шариком. А вот Клер не могла делать два дела сразу. Она следила за взглядом Шарля, проверяя направление (взгляда, а не шарика), и потому проигрывала каждую подачу.

– Двенадцать – ноль, тринадцать – ноль, – неумолимо раздавался голос Жюлиа.

– Будь повнимательнее! – сказал Шарль. – Ты пропускаешь все мячи.

– Сама не знаю, что со мной. Извини.

– Ладно! Начнем снова.

– Четырнадцать – ноль, пятнадцать – ноль, – с легким сарказмом комментировала Жюлиа.

Клер взглянула на кузину с сильным желанием дать ей пощечину.

– Жюлиа, дорогая, не хочешь пойти проведать свою лошадку?

– Не отвлекайся, Клер! – вмешался Шарль. – Отбивай!

Невеста нервно стукнула ракеткой по шарику, который угодил между ног Жюлиа.

– Шестнадцать – ноль! – возликовала Жюлиа, грациозным движением бросая шарик кузине.

Клер швырнула ракетку на стол.

– Я больше не играю! Вы оба против меня!

И она убежала в дом, хлопнув дверью.

– Клер, вернись! На что ты обиделась?.. – крикнул искренне огорченный жених.

Жюлиа встала, пожала плечами и удалилась восвояси.

А в это время профессор Гнус показывал Клементине распустившиеся в теплице орхидеи.

– Этот красивый цветок, в сущности, не что иное, как половой орган, – объяснял он, слегка возбуждаясь. – Видите эти маленькие красные тычинки, чуть утолщенные на концах? Когда бутон раскрывается, тычинки становятся длиннее, набухают и…

Он умолк, охваченный внезапным порывом. Потом схватил красавицу-актрису и пылко прижал ее к себе.

– Клементина! Почему вы не хотите выйти за меня замуж?

Профессор был небольшого роста, гораздо ниже Клементины, и чем крепче он сжимал ее, тем сильнее ему не хватало воздуха, ибо его нос и рот оказались между пышных грудей актрисы. Когда Клементина разжала объятие, чуть не ставшее для него роковым, лицо его было одного цвета с тычинками орхидей.

– Не надо разглядывать эти цветы, профессор! Вы возбуждаетесь, вам это вредно!

Она быстро вышла из теплицы, а Гнус, припрыгивая и пыхтя, устремился за нею.

– Клементина! Клементина! Не уходите! Ах… Жестокая!

Глава двенадцатая,

в которой не происходит ничего

Весь день Жюльен молча украдкой бродил по дому. Он распахивал двери комнат и ванных. Дважды он поднимался на этаж, где жили слуги, и обследовал также и их комнаты. Он разрывался между темными похотливыми желаниями и угрызениями совести, жгучим стыдом оттого, что он в конце концов смешал Жюлиа, свою возлюбленную, с непристойными мечтами и поступками. За обедом, который Матильда подавала в целомудренно застегнутом, накрепко зашитом черном платье, он не смел поднять глаз на кузину. Профессор больше не заговаривал ни о своих опытах, ни об оргиастической энергии, у Клементины вид был угрюмый, Шарль все время нежно сжимал руку Клер, а Жюлиа даже не взглянула на счастливого жениха. Казалось, она дуется на всех, и Жюльен за целый день не решился подойти к ней, боясь, как бы сладострастные грезы, обуревавшие его ночью, не отразились в его взгляде.

После обеда Пуна захотела прогуляться с ним. Он неохотно согласился, а когда девочка спросила, как у него дела с Жюлиа, остался холоден и молчалив.

За ужином он почти ни к чему не притронулся, а после ужина сразу пошел спать.

– Какой же ты стал серьезный! – шутливо упрекнула его тетя Адель. – Расслабься! Воспользуйся обществом твоих кузин!

«Если бы она только знала…» – подумал Жюльен. Он поднялся к себе в комнату, голова у него горела. Он тут же лег в постель и, перед тем как заснуть, не раз предавался мучительному раскаянию.

Глава тринадцатая

О том, как во сне Жюлиа принадлежала Жюльену

Жюлиа! Опять Жюлиа! Она скачет через луг на лошади, нагая в безлунной ночи, освещаемой лишь белизной ее тела. Вот она придерживает лошадь! Угадала ли она присутствие Жюльена, который смотрит на нее, спрятавшись за кустами? Она улыбается. Она слезает с лошади, подходит ближе. Ее ноги легко ступают по мягкой траве. Он берет ее на руки и уносит. Тело у нее прохладное и невесомое. Он мог бы унести ее далеко-далеко!

Но это был только сон! В комнате царила самая обычная, пустая темнота. Он сел на кровати. Это был всего лишь сон, а он вышел из возраста, когда видят такие сны. Образ Жюлиа медленно таял где-то вдали от него, от его комнаты, от настоящего времени, от этой ночи и других ночей.

И все же он встал. Ему не хотелось засыпать снова. Иначе он унесет с собой в сон слишком много грусти. А тут, в одной из соседних комнат, спала Жюлиа! Настоящая Жюлиа. Та, что не исчезает в темноте, но зато обволакивает томными взглядами жениха Клер, как обыкновенная глупая девчонка, попросту завидующая кузине!

Осторожно ступая, Жюльен вышел в коридор. Он еще не знал, что сейчас сделает! Он чувствовал себя беззащитным, слабым и ужасно одиноким! Он бесшумно проник в комнату Жюлиа, стараясь не скрипеть дверью, и на цыпочках подошел к кровати.

Она спала нагая, откинув одеяло к ногам. Она лежала на боку, и распущенные волосы закрывали ей лицо. Два или три золотистых волоска чуть заметно подрагивали от ровного дыхания спящей. Жюльен долго смотрел на нее. Он узнал образ из своего сна. Но он понимал, что идеальный предмет его любви был лишь призраком, порожденным его сном или же сном Жюлиа. Неужели отныне ему суждено встречаться с ней только во сне?

Он похитил бы ее, если бы смог. Он унес бы ее в такую непроглядную ночь, что можно было бы не страшиться ни рассвета, ни пробуждения!

Тут он замечает невдалеке, на туалетном столике Жюлиа, что-то блестящее: это маленькие ножницы. Он хватает их и почти безотчетно быстрым движением отрезает золотые нити, подрагивающие у рта Жюлиа, – этого видения, этого призрака!

Затем он медленно выпрямляется и тихонько выходит из комнаты, сжимая в руке крохотную прядку волос. Возвратившись к себе, он зажигает лампу над изголовьем кровати, затем с бьющимся сердцем разжимает ладонь – и замирает от счастья: волосы существуют на самом деле!

Глава четырнадцатая

Шарль увозит Жюлиа в дорогом автомобиле

На следующее утро Жюльен, Жюлиа и Пуна отправились на велосипедах в сторону Германта. Неширокая дорога поднималась по отлогому склону холма, среди зелени и птичьего щебета.

Они остановились передохнуть. Внизу простиралась приветливая долина Сен-Лу, с деревней, церковью XIII века и водонапорной башней более поздней постройки. А еще дальше в легкой дымке ясного и теплого июльского утра виднелась шиферная крыша родового замка.

Жюльен показал на стоявшую на обочине дороги маленькую заброшенную ферму, кругом заросшую сорняками и ежевикой.

– Помнишь наш пикник в прошлом году?

– Когда мы ежевику собирали? – спросила Пуна.

– А ты, Жюлиа, – сказал Жюльен, – упала в кусты!

– Как же ты тогда кричала! – подхватила Пуна.

– Так ведь больно же! Я вся была в царапинах! – без улыбки ответила Жюлиа.

– Подумаешь! Я же смог тебя оттуда вытащить!

Жюлиа ничего не ответила и села на велосипед. Пуна и Жюльен поехали за ней и вскоре обогнали ее: до вершины холма оставалось совсем немного, но Жюлиа берегла силы, чтобы не вспотеть: ведь в ее возрасте уже не подобает обливаться потом просто так, удовольствия ради.

– Ты что там копаешься? – крикнул Жюльен: он остановился чуть повыше и ждал ее.

И тут с довольно далекого расстояния послышалось гудение автомобильного мотора. Звук приближался, и вскоре рядом с Жюлиа затормозила маленькая спортивная машина.

– Подвезти тебя? – спросил Шарль, сидевший за рулем.

– Это твоя новая машина? – восторженно спросила Жюлиа.

Это был крошечный английский кабриолет с правосторонним рулем, что выглядело страшно шикарно, и с декоративными колпаками на колесах.

– Черт возьми! Это же «остин-хили»! – изумился Жюльен, слезая с велосипеда.

– Жюльен, ты заберешь мой велосипед!

Жюлиа наклонила к Жюльену руль велосипеда и села в кабриолет, который затрещал и через секунду исчез из виду, а ошеломленный Жюльен так и остался стоять на дороге.

– Такова жизнь, старина! – просто сказала Пуна.

Глава пятнадцатая

Лизелотта спасает почтальона

Клер тоже была не в духе. За обедом Жюлиа похвасталась, что в машине Шарля они достигли скорости в сто двадцать километров. Сам красавец-жених был далек от дурных мыслей. Он радовался, что смог усадить кузину в свою тачку. Он прокатил бы в ней маму, тетю, Клементину, служанок, конюхов и коров, если бы это могло доставить им такое же удовольствие, как ему.

После обеда он, естественно, захотел покататься с Клер. Но та заставила себя упрашивать. Шарль настаивал. Жюлиа восторгалась: «Вот увидишь, это просто упоительно!» Она любезно поделилась опытом. Ветер так и свистит в ушах! На поворотах очень страшно, заваливаешься на водителя, но на следующем повороте снова оказываешься на своем месте, если тебе этого хочется!

Невеста задыхалась от ярости! Даже Шарлю казалось, что маленькая кузина заходит слишком далеко! Она рассказывает то, чего не было!

Жюльен встал из-за стола, не дослушав о приключениях Жюлиа. Это действовало ему на нервы! Пуна вышла из дому вслед за ним. Они решили пойти к пруду.

Было очень жарко. Пуна и Жюльен улеглись у воды, скрытые со всех сторон высокой травой. Жюльен следил за крохотными насекомыми, которые на секунду-другую неподвижно зависали над поверхностью пруда, а потом вдруг срывались с места, чтобы зависнуть опять, несколькими сантиметрами дальше. Пуна жевала травинку и делилась домашними сплетнями.

– Позавчера Клементина показывала мне свои драгоценности, бриллианты вот такой величины, разные колье, целую кучу колец… Наверняка все это стоит огромных денег!

– Она же снималась в кино… В кино люди зарабатывают целые состояния!

Когда у Жюльена бывало плохое настроение, он охотно давал понять, что знает жизнь.

– А ты знаешь, почему она больше не снимается?

– Из возраста вышла! Ей же как минимум тридцать пять!

– Верно! – сказала Пуна и после минутного раздумья добавила: – Ты знаешь, что у нее было пять мужей?

– Пять?

– Да, пять! Три и два!

– Ухохоталась, наверно!

Пока они так философствовали, кто-то прошел по траве невдалеке от них. Это была Лизелотта, в легоньком платьице, с полотенцем под мышкой. Дети услышали, как похрустывают высохшие травинки. Дойдя до пруда, Лизелотта разделась и закрутила волосы в узел. Пуна наблюдала за ней, приподнявшись на локтях.

– Вот это да! Догола разделась!

Жюльен тоже приподнялся, чтобы посмотреть. Пуна прыснула от смеха, видя, как он завороженно глядит на входящую в воду Лизелотту. Но вот исчезли из виду ноги молодой немки, затем ее бедра и, наконец, талия. Когда Лизелотта превратилась в расплывчатое белое пятно на поверхности воды, Жюльен с пресыщенным видом снова улегся на живот.

– А что ты чувствуешь, когда видишь совсем голую девушку? – поинтересовалась Пуна.

– Это тебя не касается!

– Вот это и есть «натуральная блондинка»? – допытывалась девочка.

Тем временем немка быстро плыла кролем к противоположному берегу. Она вылезла, почти не запыхавшись, и села, опустив ноги в воду.

– Говорят, у таких вот блондинок нет темперамента, – не унималась Пуна.

Лизелотта распустила волосы и отжала их. Потом легла на спину. Ее почти не было видно за высокой травой.

По дороге, проходившей над прудом, ехал на велосипеде почтальон. Это был новый почтальон, молодой, высокий, нескладный, в форменной куртке со слишком короткими рукавами. Брюки тоже были ему коротки, и на уровне икр он сузил их прищепками для белья. Крепкий парень отлично смотрелся на велосипеде: голову он держал прямо, глаза устремлялись к горизонту, нос рассекал пространство, как форштевень корабля. Когда он развозил почту, то в замок заезжал в последнюю очередь, и Жюстина угощала его стаканчиком охлажденного розового вина, а он в знак благодарности галантно щипал ее за ягодицы: так у них было заведено.

Как случилось, что в этот день почтальон посмотрел в сторону пруда? Быть может, свет заходящего солнца бил ему в лицо и заставил опустить глаза? А может быть, бравый почтарь следил за прихотливым полетом бабочки над высокой травой. Суть не в этом!

Пуна и Жюльен увидели, как велосипед вдруг скатился с берега и, наткнувшись на камень, замер у самой воды: казалось, главное транспортное средство почтово-телеграфной службы собиралось нырнуть, но в последнюю минуту передумало, – а в результате его наездник оказался в воздухе.

Полет несчастного почтальона закончился на самой середине пруда. Он не умел плавать и уцепился за свою сумку, как за спасательный круг. Но сумка вскоре пошла на дно – слова оказались слишком весомыми.

– Помогите! Помогите! – кричал письмоносец.

Дочь Рейна уже стояла на берегу, стройная и мускулистая, в сиянии своей натуральной белокурости. Она крикнула во всю мощь своих легких:

– Ja! Ja! Уше иду!

И бросилась в пруд.

Несколькими секундами позже она вытащила бесчувственного почтальона на берег. Она мигом сняла с него одежду, включая длинные кальсоны, и зажала ему нос одной из прищепок для белья, которые обнаружила на его брюках. Затем набрала в грудь побольше воздуха и вдохнула в рот пострадавшему.

Почтальон шевельнулся. Лизелотта без промедления приступила ко второй фазе реанимации. Она уселась на живот почтальона, взяла его за руки и развела их в стороны, одновременно наклонившись над ним. Затем выпрямилась, притянув его руки к себе, наклонилась снова, снова выпрямилась, и так далее, в четком ритме.

– Eins! Zwei! Eins! Zwei!

Почтальон постепенно оживал. Пуна и Жюльен видели, как он зашевелился, и даже слышали, как он заговорил, хотя слов разобрать нельзя было – из-за прищепки на носу. Он все время повторял что-то вроде: «Уш-ш! Плюх! Уш-ш! Плюх!», а Лизелотта наклонялась и выпрямлялась, все быстрей и быстрей, все ритмичней и ритмичней: «Eins! Zwei! Eins! Zwei!»

Затем детям (вернее, одной Пуне, ибо у Жюльена возникли определенные мысли) показалось, что почтальон сопротивляется и хочет прекратить утомительную процедуру спасения. Каждый раз, когда юная валькирия выпрямлялась, он поднимал голову и даже верхнюю часть туловища. При виде того, как он извивается, можно было подумать, что он хочет высвободить руки. Но все было напрасно. Лизелотта не ослабляла хватки и невозмутимо продолжала считать: «Eins! Zwei! Eins! Zwei», а ее движения даже стали более размашистыми.

– Как ты думаешь, это правда помогает? – поинтересовалась Пуна.

Глава шестнадцатая

Эдуар возвращается из столицы с дурными вестями

Вечером вернулся из деловой поездки Эдуар, отец Жюльена. Все сидели на лужайке, наслаждаясь вечерней прохладой. Шарль предложил дамам выпить по рюмке шерри. На нем были белые брюки и темно-синий клубный пиджак с гербом Пимликского университета, куда родители в свое время послали его заканчивать образование. На Клементине были вечернее платье и большая шляпа. И то и другое – от Пуаре. Клер боялась измять новую юбку и сидела очень прямо, не шевелясь. Жюлиа отпивала шерри маленькими глотками и чувствовала, что пьянеет, – это было необычайно волнующе!

Жюльен первым услышал, как подъезжает автомобиль Эдуара. Он встал и пошел в усыпанную гравием аллею – встречать малолитражку. Машина остановилась в туче пыли. Эдуар был в прескверном настроении. Он сильно хлопнул дверцей, а затем быстро и рассеянно поцеловал Жюльена, которого не видел три месяца.

– Как съездили, друг мой? – спросила Аньес.

– Отвратительно, дорогая… Здравствуйте, милые дамы. Здравствуй, Шарль, малыш… С тех пор как у нас похозяйничал Народный фронт, летом по дорогам стало невозможно ездить!

Он снял перчатки и шляпу, долгим поцелуем прильнул к руке Клементины, затем сел возле Аньес, а Шарль налил ему рюмку шерри.

– Ты смог уладить это дело с ипотекой? – спросила Аньес совсем тихо.

Но Пуна услышала. Она всегда все слышала. И пронзительность ее голоса не уступала остроте ее слуха.

– Тетя Аньес, а что такое ипотека?

– Детям этого не понять, дорогая! – бледнея, ответила Аньес приторно-ласковым тоном.

– Это феноменальное дерьмо, черт подери! – воскликнул обедневший дворянин, не подумав о присутствующих.

Он отпил глоток шерри и скорчил гримасу.

– Это что такое? Микстура от кашля?

– Это шерри! – обиделся Шарль.

Аньес осветила всех лучезарной улыбкой. Клементина кашлянула. Шарль налил всем еще по рюмке шерри: пусть видят, что его не так-то просто привести в замешательство.

Месье Лакруа взял чемодан Эдуара и отнес наверх. В коридоре он встретил профессора Гнуса. Профессора едва не застали на месте преступления! За секунду до этого он закончил установку под кроватью Эдуара и Аньес такого же аппарата, какой Жюльен позавчера видел в комнате прислуги.

Ужинали на лужайке, при свечах. Эдуар все еще был сильно не в духе. Он ворчал, что на бирже дела никудышные, что правительство долго не продержится, что эта их паршивая республика, профсоюзы и чертовы оплаченные отпуска окончательно загубят страну. «Впрочем, – рассуждал он, – меньше чем через два месяца у нас будет война с Германией!»

Было очень жарко. Матильда жестоко страдала в своем тесном, как корсет, платье. Груди у нее потели, и это очень мешало ей. Она боялась, что от нее будет пахнуть потом и мадам сделает ей замечание. Поэтому она подавала блюда на вытянутых руках и делала постное лицо, чтобы выглядеть прилично.

– Милая, что с вами? – в конце концов, как всегда сухо, спросила Аньес.

Матильда в смущении уронила соусник.

Глава семнадцатая

В этот вечер все долго не могли заснуть

Жюльен встал из-за стола раньше всех, чтобы написать письмо однокласснику: «Жюлиа влюблена в меня без памяти. Жар ее страсти ужасает меня. Она более не в силах совладать с собой. Чувство превращается у нее в одержимость…»

Жюлиа поднялась к себе в комнату и заперла дверь на ключ. Затем раскрыла тетрадку в розовой обложке и написала: «Четверг, 5 июля. Достаточно будет одного моего слова, чтобы Шарль признался мне в любви, я же люблю его до безумия. Но он жених Клер, а я не могу совершить предательство по отношению к моей кузине. Мое положение ужасно! Если бы у меня хватило мужества, я уехала бы, исчезла, но что это даст? Счастье Шарля будет разбито, как и мое. Не знаю, на что решиться…»

Она не знала также, что писать дальше. Без волнения перечла написанное и закрыла розовую тетрадку.

Облокотившись на детский письменный столик и опершись подбородком на сложенные руки, одна в своей комнате, Пуна тихонько разговаривала с парой голубей, ворковавших в маленькой круглой клетке.

– Я думаю, Жюльен меня больше не любит. Он смотрит только на Жюлиа. Но Жюлиа на него наплевать. Я-то все вижу… Безобразие! Эти мужчины – просто обормоты. Глядеть тошно!

В комнате Клементины граммофон тихо играл танго. В аскетичном интерьере комнаты вещи Клементины, флаконы духов, разные безделушки, создавали изящный беспорядок, поблескивающий хрусталем и серебром.

На комоде светлого дерева стояла большая фотография под стеклом, изображавшая Клементину в объятиях героя-любовника с тонкими нафабренными усиками. Они танцевали на террасе над морем. Вдали виднелся парусник, плывущий по заливу.

Клементина улыбнулась, глядя на фотографию, где парусник вечно бороздил теплые моря.

Аньес сидела перед зеркалом. Каждый вечер она проверяла, как обстоит дело с ее морщинами. Кончиками пальцев растягивала кожу под подбородком, на скулах. Затем накладывала на лицо жирный крем, которому надо было дать впитаться в течение по крайней мере четверти часа. Эдуар, сидя на кровати, расстегивал рубашку. Он смотрел на позвонки Аньес, четко обозначавшиеся под шелком халата, когда она наклонялась к зеркалу.

С нежностью Эдуар вспомнил, что позвонки у Аньес были видны, еще когда она была девушкой. И ребра тоже просматривались под блузкой. В сущности, из-за этого он на ней и женился. Приданого у нее не было, характер был неважный, но костяк был поистине великолепен. А в первую брачную ночь Эдуар с благоговейным волнением обнаружил тысячу потайных уголков, многообразных рельефов, мельчайших неровностей на теле юной супруги. Чуть слышное влекущее потрескивание, которое она издавала в его объятиях, опьяняло его. Утром он проснулся возле Аньес, ощущая боль во всем теле, но более влюбленный, чем когда-либо.

– Черт возьми! Вы меня сегодня возбуждаете, дорогая! – сказал он, когда она снова наклонилась к зеркалу и спина у нее вся ощетинилась позвонками.

Аньес накладывала вокруг глаз черную мазь с противным запахом, от которой разглаживались веки и становились менее заметными «гусиные лапки» у висков. Мази надо было дать впитаться в течение десяти минут, а затем ее следовало смыть.

Теперь ее лицо было похоже на мертвенно-белую маску с черными провалами глазниц. Она повернулась к мужу и улыбнулась ему, обнажив двойной ряд резцов, клыков и несколько коренных зубов.

Эдуар порывисто встал. От этого зрелища он утратил самообладание. Он подошел к жене и положил ладони на ее ключицы.

– Сегодня вечером я совсем размякла от жары! – пожаловалась она.

Но Эдуар опустился на колени, и его рот уже нашаривал подвздошную кость Аньес, которая сегодня была не мягче обычного. Он увлек жену к кровати и опрокинул навзничь. Халат раскрылся сам по себе. Воспламененный Эдуар задрал ночную рубашку любимой супруги от коленных чашечек до лобковой кости.

Через двадцать пять лет после свадьбы тело Аньес оставалось все таким же крепким, в то время как у Эдуара, некогда столь стройного, начало отрастать брюшко. Но эта жировая прослойка, появившаяся между ними, не мешала Эдуару наслаждаться неровностями на теле жены: ее грудная кость с мечевидным отростком вскоре начала бурно вздыматься.

– Свет! Пожалуйста!

Эдуар встал, чтобы потушить верхний свет и бра над туалетным столиком. Перед тем как выключить лампу у кровати, он несколько секунд помедлил, созерцая столь четко обрисованную наготу Аньес. Затем он бросился во тьму своего желания, словно в океан, чьи могучие волны обрушиваются на галечный пляж.

А профессор Гнус у себя в комнате выжидал, наблюдая за новой лампочкой. Когда вольфрамовые нити начали краснеть, у него вырвался радостный возглас. Вскоре свет стал ярче, и лампочка принялась мигать.

Глава восемнадцатая,

в которой Жюльен видит щетку Матильды и тут же убегает

Шиферная крыша замка переливалась под первыми лучами утреннего солнца. Верхушки тополей уже купались в сияющем свете, тогда как под листвою еще царила ночь. Пока было прохладно. На колокольне церкви в Сен-Лу пробило шесть, и звуки один за другим растаяли в прозрачном воздухе. Прокричал петух, вдали ему ответил другой. Залаяла собака.

Жюльен проснулся. Он оставил на ночь окно и ставни открытыми. Солнце заливало белые простыни, освещая комнату.

Спать больше не хотелось. Жюльен выглянул в окно. Лужайка еще была погружена во тьму. Ночь еще не совсем улетучилась. Но ветерок, колыхавший верхушки тополей в глубине парка, уже был теплым.

Жюльен ощутил беспредельное счастье, от которого стало тесно в груди. Ему захотелось спуститься в парк, бегать по лужайке, стать невесомым в легком рассветном воздухе и поделиться этой лаской природы, пробудившей его, со всем миром.

Но он остался стоять у окна, полузакрыв глаза и не двигаясь, подставив лицо первым лучам солнца. От этого ему казалось, будто он несется впереди самого себя, словно резная фигура на носу корабля. Он чувствовал, как что-то внутри него, чему он не мог дать название, что не вполне принадлежало ему, неудержимо отделяется от него, стоящего у окна, и зовет в дальний путь.

Но Жюлиа его не любит! Быть может, ласка зари разбудила и ее. Быть может, и ее взволновал жаркий свет заново родившегося солнца. Но думала она о Шарле! Должно быть, именно ради этого дурака она оставила открытыми окно и ставни, как это сделал он, Жюльен, чтобы быть ближе к ней, чтобы не отгораживаться от ночи, переполненной его страстью к ней, его желанием без конца говорить с ней, держа ее за руку.

Он отошел от окна и упал на кровать, сраженный ощущением собственного одиночества. Еще миг назад он чувствовал в себе такую силу! Его существо простерлось за пределы горизонта. И все это, весь мир он держал в руках, словно букет, чтобы преподнести в дар Жюлиа!

Какая насмешка! Эта дурочка больше интересовалась английскими галстуками своего щеголя! Два дня не может прийти в себя от счастья после того, как он прокатил ее на машине с откидным верхом!

Жюльен растянулся на кровати. Ему захотелось опять заснуть. И он не станет просыпаться раньше времени, вместе с остальными. Между ним и зарей не было секретов. Теперь он не более чем крохотная, неразличимая точка на поверхности земного шара. Он заставил себя закрыть глаза.

Через несколько секунд он снова открыл их и приподнялся на локте. Ему показалось, что где-то в доме, скорее всего на кухне, слышится тихое шорканье щетки по полу.

Значит, бодрствовал не только он, бесполезный свидетель мучительных красот нового дня. Прозаическое шорканье щетки положило конец его печальному уединению. Он влез в шлепанцы и спустился на кухню.

Матильда терла пол с таким усердием, что не услышала, как он вошел. Жюльен застыл на пороге, пораженный зрелищем, которое являла собой молодая служанка. Она стояла босиком в луже вспененной воды, и на ней была лишь короткая ночная рубашка. Тонкая ткань, пропитавшись потом, прилипла к ягодицам и стала почти прозрачной. Какая нагота! Жюльен был точно парализован, он даже не мог дышать. Он мог только смотреть на два нежных полушария под розоватой тканью рубашки.

Матильда перестала тереть щеткой пол. Она вытерла пот со лба тыльной стороной ладони, почесала под левой мышкой, где у нее зудело от пота, и наклонилась подобрать тряпку. Жюльен с силой втянул в себя воздух (еще мгновение – и он бы задохнулся). Услышав это, Матильда выпрямилась и обернулась.

Ах! С этой стороны представлялось еще более изумительное зрелище. Груди превосходили даже многообещающий зад! Эти два сочных плода так натянули тонкую ткань, что ворот рубашки разошелся, и огромные темные круги сосков теперь были скрыты лишь наполовину.

А ниже мягко круглился живот. Рубашка пристала к пупку, ниже которого курчавилась черная поросль.

Матильда посмотрела на Жюльена без смущения или удивления. Она улыбнулась ему и почесала правую икру левой пяткой.

– Здравствуйте, месье Жюльен!

Жюльен перевел дух. Он чувствовал, как кровь прилила у него к лицу, и злился на себя за то, что не сумел скрыть волнения. Возможно, впрочем, Матильда ничего не заметила.

Но Матильда заметила другое, ибо волнение Жюльена отразилось не только на его лице, и служанка вдруг разразилась смехом, от которого долго тряслись ее груди.

Внезапно Жюльен понял и опустил глаза. Шнурок на его пижамных штанах казался бантом, завязанным вокруг воспрявшего и заалевшего члена, который простодушно выставил себя на обозрение Матильды.

Ему не пришло в голову, что смех Матильды может означать не насмешку, а нечто иное, – слишком силен был охвативший его стыд. Весь дом еще спал. Матильда стояла перед ним почти нагишом и заливалась смехом, довольная и польщенная. За свою недолгую бытность служанкой она получала комплименты только такого рода. Она находила Жюльена симпатичным, а его скованность и неловкость подростка – весьма привлекательными. Скорее всего, она не сказала бы ему «нет». И ее взгляд слегка затуманился. Однако при виде его сконфуженной физиономии она снова принялась хохотать, откинув голову назад, расставив ноги.

Она держалась за живот, прижимая к нему рубашку, силясь не потерять равновесие! И курчавая поросль вся оказалась на виду. Жюльену было бы достаточно подойти к Матильде и подтолкнуть ее. Она бы опрокинулась навзничь, ее зад только к этому и стремился, – по закону всемирного тяготения! А вместо этого перепуганный мальчишка убежал в свою комнату и запер за собой дверь!

Глава девятнадцатая

Матильда и Жюльен обмениваются комплиментами

До самого полудня он не осмеливался спуститься вниз. Около десяти часов к нему постучалась Пуна. Они собирались вдвоем покататься на велосипеде. Жюльен впустил ее только для того, чтобы по ее лицу определить, разнеслась ли уже весть о его позоре. Ведь Пуна неизменно была в курсе всех сплетен, всех секретов!

Но на этот раз она, похоже, ничего не знала. Жюльен сказал ей, что сегодня у него нет никакого, решительно никакого желания кататься! И почти выгнал ее из комнаты.

Однако он еще не вполне успокоился. Матильда, вероятно, ждет своего часа. Быть может, это произойдет во время обеда. Все домашние будут за столом. Матильда подойдет с блюдом сначала к Клементине, так заведено. Потом настанет очередь Аньес…

Нет! Он не спустится в столовую. Не будет обедать. Обойдутся без него. Возможно, он покинет дом, не дожидаясь, пока его поставят к позорному столбу, подвергнут бойкоту, чего он, конечно же, заслуживает. А Жюлиа! Она ведь тоже узнает! Жюльен метался в своем падении, как зверь в клетке. Ему не хватило бы решимости выйти из этой комнаты даже для того, чтобы убежать из дому.