Текст книги "Записки на табличках Апронении Авиции"

Автор книги: Паскаль Киньяр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

В 409 году Аларих провозгласил императором Приска Аттала, до того управлявшего Римом в качестве легата Курии. Языческая партия таяла и дряхлела на глазах. Приск Аттал все же назначил Лампадия префектом претория[50]50
  Префект претория – глава преторианской гвардии.


[Закрыть]. Амвросий Аврелий Феодор Макробий стал проконсулом Карфагена. Апронения Авиция питала к группе единомышленников П. Савфея Минора гораздо меньшую симпатию, нежели к самому их предводителю, человеку сложному, весьма сентиментальному, склонному к парадоксам и нигилизму, одинокому. С течением времени влияние этого старого патриция-скептика на сенат, похоже, сильно упало. Аттал был смещен. Аврелий Пруденций Клеменс умер в тот миг, как писал слово «dolorosus»[51]51
  Dolorosus (лат.) – скорбящий.


[Закрыть]. В ночь на 24 августа 410 года бывшая подруга Апронении Авиции, Аниция Проба, много лет назад перешедшая в христианство, тайком впустила в Рим через Соляные ворота Алариха и его готов. Аниция Проба (Прокоп. «Война с вандалами» (Bell. Vand.), 1, 2) объявила, что действовала из «христианского милосердия к страданиям умирающих от голода римлян». Сторонники Приска Аттала утверждали, будто Аларих любил Пробу, а она отвечала ему взаимностью. Языческая партия распространила эпиграмму, весьма дерзкую и, в общем, сомнительного вкуса, в которой описывалось, как под распятием рабского бога, некогда замученного погаными язычниками, свились в экстазе и стонут от наслаждения готский плащ из звериной шкуры и патрицианская тога. Предположения эти являются клеветою по крайней мере отчасти: в письме Иеронима («Epist. Ad Demetriadem», СХХХ, 5)[52]52
  Epistolae ad Demetriadem (лат.) – письма к Деметриаду.


[Закрыть] говорится, что той же ночью, когда Алариха впустили в Рим по приказу Аниции Пробы, ее собственный дворец был захвачен готскими воинами, а Деметрия, внучка Аниции, спаслась от насилия только благодаря ножу своего раба-батава.

Эти описания грабежей, пожаров и резни в городе весьма знаменательны. В них ни словом не упоминаются виллы и дворцы Апронении Авиции, Лампадия, Фабия Симмаха Никомаха Флавиана, Публия Савфея. В своем «Civitate Dei» (I, 1) Августин не замедлил высмеять всех этих заплесневелых язычников – граждан Рима, которые, испугавшись резни, побежали искать убежища в церквах. Можно представить себе Пробу, отворяющую Соляные ворота Алариху, и одновременно Апронению и Савфея, преклонивших колени в христианской базилике, судорожно сжимающих руки, бледных от ужаса. Но еще легче вообразить (в течение трех дней, пока готы бесчинствовали в Риме) Апронению Авицию и ее окружение, родных, друзей, клиентов и рабов, забившимися в дальний угол дворца, в какой-нибудь древний потайной подвал времен Августа или Тиберия; вот они сидят тесной кучкой на полу, при тусклом огоньке масляного светильника, еле слышно перешептываясь между собой.

Аниция Проба, юная Деметрия и ее мать почти тотчас же покинули Рим и, сев на галеру, отправились к Иерониму. Этот последний запретил Деметрии выходить замуж за одного из беженцев, в которого та влюбилась во время морского перехода по пути в Палестину; вместо того он убедил ее посвятить насилие, коего она избегла, Богу, оказавшему ей помощь и защиту, дав обет вечной девственности. Теперь, когда она столь счастливо спасла свою непорочность от «готского нетерпения», ей должно спасти свой слух от «непристойных песнопений» (Иероним. «Epist. Ad Demetriadem», СХХХ, 7). Но зато Иероним ни единым словом не описал прием, оказанный христианскими общинами Северной Африки женщинам, бежавшим из пылающего города, чьи ворота они своими руками отворили поджигателю по чисто религиозным мотивам.

Аниции Пробе удалось собрать вокруг себя остатки прежнего своего кружка. Она громко возмущалась тем, что африканский наместник Гераклиан держал беженцев взаперти, обирал и всячески оскорблял их. Она объявила, что зять Гераклиана, Сабин, продавал торговцам живым товаром, понаехавшим из Сирии, молодых римских гражданок, в том числе даже помолвленных невест. Аниция Проба повелела возвести виллу в тех местах, которые назвала «святыми» (а именно в Иудее, в Иерусалиме), то есть «в настоящем Риме, а не в том обуянном гордыней Вавилоне, чьи развалины еще дымятся на италийской земле». Мелания Младшая и Пиниан проводили в последний путь Тиранния Руфина в парке Мессины. Затем они посетили монастырь в Фагасте и дом Августина в Гиппоне. Пиниан принял решение стать священником в Гиппоне и начал, вместе с Меланией, искать способ превратить в деньги все их итальянские и сицилийские владения. Отрывок из письма LXI Апронении Авиции – единственный рассказ о потоке беженцев, заполонивших африканское побережье, и основании многочисленных римских колоний в Палестине, особенно после вторжения 410 года, когда из Рима спасались бегством тысячи людей.

В 411 году Апронения присутствовала при продаже внучкой своей бывшей подруге, Мелании Старшей, дворца Валериев, полуразрушенного и разграбленного готами во время прошлогоднего, августовского вторжения. Весь жилой квартал на Авентинском холме сгорел и обратился в руины. Внешние стены терм Деция грозили вот-вот рухнуть. Было решено не восстанавливать поверженный храм Юноны-Владычицы, и христиане среди бела дня разворовывали его мраморные плиты, чтобы сложить из них церковь Святой Сабины. Окружение Апронении мало-помалу тает. Дряхлая, скрюченная ревматизмом старуха с гноящимися глазами одиноко ютится в своих дворцах, вернее, в том, что от них осталось, похожая на черно-пеструю сову, забившуюся в дупло гигантского сухого дерева, где только и есть пищи что мшистая, трухлявая кора.

В декабре 412 года ее старый друг Публий Савфей скончался в окружении своих клиентов, оставшихся приверженцами языческой партии, в роскошном родовом дворце на Целиевом холме. Он был не намного моложе Апронении Авиции. В записи CXXI Апронения дает понять, что он любил ее. Однако пишет-то об этом она сама и, вполне вероятно, выдает желаемое за действительное.

В 414 году Атаульф безумно влюбляется в сестру императора Гонория, Галлу Плацидию, и 1 января сочетается с нею браком в Нарбонне; свадебную эпиталаму им поет Приск Аттал. Весной того же года Апронения Авиция умирает. К моменту ее кончины Симмах уже мертв, Стилихон мертв, Аларих мертв, Августин и Иероним давным-давно перестали писать свои труды от руки; сидя на кафедре, держась все прямее, все величественнее, они неумолчно диктуют мальчику-писцу, тевктеру или вандалу, примостившемуся у их ног.

II. ЗАПИСКИ НА ТАБЛИЧКАХ АПРОНЕНИИ АВИЦИИ

ГЛАВА ПЕРВАЯ
(листы 482, л. с. – 484, о. с. [53]53
  Л. с. (recto) – лицевая сторона листа, о. с. (verso) – оборотная.


[Закрыть] парижского переиздания сборника Фр. Жюре, Орриан, 1604 г.)

I. Ближайшие дела в VI календы с. г. [54]54
  Календы – в древнеримском календаре дни начала месяца, соответствующие новолунию.


[Закрыть]

Пойти в храм Нумы.

Занавеси для носилок.

II. Вещи, редко встречающиеся

Среди вещей, редко встречающихся, назову я тщательно выверенную книгу.

Человека, способного пренебречь взглядами других людей.

Пинцет для волос, который хорошо выщипывает волосы.

Оконные ставни, не пропускающие дневной свет.

III. Прогулка по острову

Я видела, как проплывают по Тибру баржи, груженные овсом, амфорами, зерном, фруктами. Солнечные лучи пронизывали воду. Краски ее были изысканно красивы, особенно зеленые и голубые блики. Голые ребятишки плескались у берега в кажущемся безмолвии, мы находились слишком далеко, чтобы слышать их голоса, а ветер дул с юга. Неподалеку, на берегу прудика, в тростниках, мальчонка лет пяти, загоревший дочерна, сидя на корточках и выпятив розовый задик, удил на лягушку рыбу. Прикрыв ручонкой стыд, он повелительным взглядом и жестом приказал нам удалиться.

IV. Ближайшие дела

В храм Мира, поклониться праху Тита[55]55
  Тит (41–81) – римский император (79–81).


[Закрыть].

Чаша, приписываемая Мию[56]56
  Мий – афинский скульптор и резчик V в. до н. э., помощник знаменитого Фидия.


[Закрыть].

Тибуртинская дорога.

Вино с виноградников Сетии.

V. Роды Ликорис

Ликорис родила ребенка, который спустя несколько часов умер. Я вместе со Спатале и Нигриной помогала Ликорис разрешиться от бремени. Не люблю родильные покои, где умер младенец. Ликорис велела подать нам сирийского вина. Но и вино не помогло мне избавиться от печали, и она мучила меня до самого обеда; за столом я ела устриц и белые грибы.

VI. Вещь, о которой надлежит помнить

Круглый стол из цитронного дерева у Главка.

VII. Разные виды женщин

Женщины, которые все находят изумительным, потрясающим, невероятным, – отвратительны.

Женщины, которые все находят мелким, банальным, глупым, никчемным, безвкусным, – отвратительны.

VIII. Ближайшие дела

К колоссу Домициана, восседающего на коне.

Просторный плащ с застежкой у шеи.

Партия стволов каменного дуба.

Персики, привитые на абрикосовые деревья.

Мул по цене мальчика-раба.

IX. Кв. Альцимий

Когда-то Квинт любил меня. Мы были молоды. Д. Авиций еще был жив. Альцимий пробирался ко мне тайком, через заднюю дверь, нас ждала целая ночь. На заре он с видимой неохотою вставал, принимался искать свою тунику, говорил, что ему больно расставаться со мной. Он не спешил затягивать шнурки своих сандалий. Наклонялся ко мне, целовал мое лицо и лоно. Я открывала глаза. И с тоской говорила ему: «Уже светает. Поспеши!» Он вздыхал. Его вздох казался мне скорбным эхом реки, протекающей через Эреб, царство мертвых. Он выпрямлялся и продолжал сидеть на ложе. Завязывал шнурок. Потом, вновь наклонившись, шепотом поверял мне на ухо новое зародившееся желание или доканчивал какой-нибудь рассказ, начатый ночью. К рассвету он совершал короткое омовение, ополаскивая водою рот и член, протирая глаза. Я на цыпочках следовала за ним к дверям. С минуту мы стояли, прислонившись к створкам и глядя друг на друга. Он говорил о том, как ему тяжело будет провести вдали от меня целый день. Жаловался, что даже краткая разлука для него непереносима. Мы четыре или пять раз повторяли час нашей следующей встречи. Я клала руку ему на плечо. Касалась губами его губ. Он переступал порог и тут же скрывался из виду. В полумраке я возвращалась к постели. Садилась. Вновь переживала сладость прошедшей ночи. Завидовала себе самой. Сидела, опершись локтями на колени и чувствуя себя влажной, пахучей, всклокоченной. Я была счастлива, но проливала слезы под крик петухов и звон ведер на дворе. Мне приятна была эта смутная тоска, это изнеможение, эти смешанные запахи и это подобие глубокой, всепроникающей печали, не всегда отличимой от сердечной боли и рожденной самым полным утолением желаний.

X. Кормилицы

Антулла прогоняет свою кормилицу, ибо у той больше нет молока.

Ликорис прогоняет свою кормилицу, ибо у нее больше нет ребенка.

XI. Эпиграмма Плекузы на Сп. Поссидия Барку

Ликорис говорит, что сорок зим назад Спурий был очень красив. Плекуза сочиняет следующую эпиграмму:

 
Сей муж еще хранит следы былой красы,
Найдете их в ушах да, может быть, во взгляде.
 

XII. Ближайшие дела в VIII иды с. г. [57]57
  Иды – дни в середине месяца, соответствующие полнолунию. Приходились на пятнадцатый день марта, мая, июля и октября и на тринадцатый день остальных месяцев. Восьмые иды – соответственно восьмой день после них, считая включительно.


[Закрыть]

Уезжаю в Аргилет.

Я попросила Спатале сходить за зеркалом. Потом долго гляделась в него. И громко, во весь голос, обратилась к себе самой со словами:

– Ты, милая моя, похожа на статую Тарквиния Древнего, которую пахарь в один прекрасный день откопал на своем пшеничном поле.

И я отправилась к столу, где поела сладкой молодой свинины с вареным виноградом и выпила два сетье[58]58
  Сетье – старинная мера жидкости или сыпучих тел, ок. 1/6 литра.


[Закрыть] массикского вина.

XIV. Вещи, внушающие стыд

Это когда я вхожу в спальню моего мужа, в западном крыле дворца, и вижу его стоящим на четвереньках на ложе, в окружении юных рабов с воском, холодной водой, полотенцами и притираниями, при раскаленной жаровне (в самом разгаре лета!), и мальчик-умаститель выщипывает ему волоски на ягодицах и лобке, обходя мошонку.

ГЛАВА ВТОРАЯ
(листы 485, л. с. – 490, л. с.)

XV. Подросток, опершийся плечом на колонну

Юные подростки, что познают первое томление.

Юные подростки, что познают первые минуты опустошенности, когда жажда жизни уходит из пространства тела, как океан ежедневно уходит к западу, медленно обнажая песчаные долы, усеянные ракушками.

Юные подростки, что взращивают и лелеют в душе стремление убить себя из-за прочитанной греческой книги, обидного замечания педагога, лица женщины с улицы Субуры. Вот они стоят. Опираются плечом о колонну. Их окутывает легкий запах не то молока, не то семени. Глаза устремлены в пустоту. Волосы щекочут шею. Легкий сквознячок из комплувия[59]59
  Комплувий (лат. compluvium) – внутренний дворик.


[Закрыть] временами вздымает им прядь. И по спине пробегает дрожь.

XVI. Кошки и канарейки

У меня есть пара короткошерстых кошек с желтыми ошейничками и канарейки, которых я держу на ленточках – ярко-голубых, как египетские эмали.

XVII. Моя собачка

Муола, маленькая собачка, родившаяся под ложем Публия, спит, опрокинувшись на спину. Она дышит тише, чем младенец с остатками материнского молока на губах. Ночью я ощущаю нежное касание ее лапки на своем плече – это она просит, чтобы ее вывели[60]60
  В Риме любили собак, и охотничьих, и сторожевых, и комнатных. Одну из таких комнатных собачек иронически воспел Марциал:
Спит и сны, подвернувши шейку, видит,И дыхания ее совсем не слышно;А когда у нее позыв желудка,Даже каплей подстилки не замочит,Но слегка тронет лапкой и с постелькиПросит снять себя: дать ей облегчиться.(Марциал. Эпиграммы, 1,109)

[Закрыть].

XVIII. Вещь, о которой надлежит помнить

Картина на дереве, изображающая трех Парок за прялкою.

XIX. К.Альцимий

На самые дерзкие, как, впрочем, и самые робкие, просьбы Альцимия, в усладах любви, которые дарили мне его члены, его голос, его взгляд, я спешила ответить «да», еще не дослушав. Я соглашалась на все без тени колебаний.

XX. Ночной голод

И те ночи, когда нам приходилось заниматься любовью менее трех раз, мы называли голодными ночами.

XXI. Вещи, которые даруют чувство покоя

Я люблю скрип повозок на улицах Рима.

Теплые ванны, когда их принимаешь на террасе, в мягких закатных лучах солнца.

Глубокий сон мужчины, познавшего наслаждение.

Тюфяки, набитые травою с берегов Нила.

Звезды – в тот час, когда их постепенно стирает заря.

И терпеть не могу старых людей или, по крайней мере, тех из них, что весь свой век живут со смертью за плечами.

XXII. Ближайшие дела

Улица Патрициев.

В Септы[61]61
  Септы – огороженное место на форуме для всенародных предвыборных собраний.


[Закрыть].

Крапчатая мурренская ваза.

XXIII. Ближайшие дела

Керамические чашки из сагунтской глины.

XXIV. Ближайшие дела

Жертвоприношение вороны.

Двадцать локтевых подушек.

Восемь занавесей для двухколесных экипажей.

XXV. Ненавистный запах

Ненавижу запах, идущий от пурпура.

XXVI. Дворец Сп. Поссидия Барки на Яникульском холме

На склоне Яникульского холма, на обширном, во много арпанов, участке (приданом моей матери), возвели, по приказу Спурия, маленькую виллу. С южной стороны на склон широкими террасами поднимается большой парк; его деревья недоступны сырым утренним туманам. Со стороны портика виден Рим; можно даже разглядеть окрестности Альбалонги и Тускула, древние Фидены, Рубры, священную рощу Анны Перенны. Ясно различаются фигурки торговцев, цвета их платья и повозок на Фламиниевой и Соляной дорогах. Только вот не слышно ничего – ни скрипа окованных железом колес, ни голосов возниц, ни песен лодочников. Зато видны баржи, идущие вниз по Тибру. И все эти существа и предметы выглядят столь же далекими и немыми, какими покажутся несколько часов спустя звезды на небе, если поднять голову.

XXVII. Ненавистные запахи

Я насчитала шесть ненавистных мне запахов. Первый – тот, что издает тростник в пересохшем болоте.

Второй – запах молока, которое младенец срыгнул на тунику матери.

Третий – идущий из гнезда гадюки.

Четвертый – от козла, покрывающего козу.

Пятый – тот, что свойствен очень дряхлым старикам или старухам, прими они хоть семь ванн подряд.

Шестой – от пряжи, дважды погруженной в лохань с пурпуровой краской.

XXVIII. Еще ненавистный запах

Он сжимает в ладонях мою голову. И от ладоней его исходит запах Транстибра[62]62
  Транстибр – квартал в Риме, находившийся на другой стороне реки Тибр.


[Закрыть].

XXIX. Другие ненавистные запахи

Вонь серных источников.

И запах притирания, замешенного на сусле сабинского вина.

XXX. Пьяные речи Сп. Поссидия Барки

Спурий напился и стал, заикаясь, припоминать Габбу, которую любил сорок зим назад. Габба уже тридцать лет как мертва. Это случилось еще до моего знакомства с Аконией Фабией Паулиной, в тот год, когда Веттий Агорий Претекстат был префектом Города, а Флавий Афраний Сиагрий – консулом. Мужчина, восхваляющий женщину, которую некогда любил и которая ныне лежит в могиле, становится неприятен до отвращения. Испытываешь ревность к телу, давно истлевшему в земле, к мысли, давно поглощенной небытием. И чувствуешь себя глупой и несправедливой.

XXXI. Мешочки золота и тростниковые перья

Двадцать четыре мешочка золота.

Двести сорок семь квадрантов[63]63
  Квадрант – мелкая монета, составляющая четверть асса. Асс изначально равнялся 1 фунту (либре), затем представлял собой бронзовую или медную монету в 1 унцию, а со времен Августа более чем вдвое меньше.


[Закрыть].

Тростник с Тахо, для перьев.

XXXII. Открытие

Мне не нравится заниматься любовью во время первой сиесты.

XXXIII. Беседа о мужском желании

Из ноздрей Тронко, пса Спатале, вечно свисают две тонкие сопельки.

– У мужчин имеется нечто похожее, и от этого у них зудит на кончике, – сказала со смехом Ликорис.

– Мне думается, сами они называют это желанием, – сухо заметила Марцелла.

– Подобное определение более чем любопытно, – мрачно откликнулась Плекуза.

– Явления самого общего порядка редко бывают самыми убедительными, – меланхолично провозгласил Савфей.

– Например, смерть, – медленно сказала Ликорис.

– Например, римская латынь, – с трудом выговорил Спурий.

– Например, пупок, – вставил К. Басс, – по крайней мере, то, что эта впадинка может рассказать о человеке.

– Например, мужчины, включая императора, который теперь в Милане, – отважно заявила Плекуза.

– Например, пара ушей, – ответила Марцелла.

– Из этого списка я исключаю поглощение пищи, – сказала Ликорис.

И я кивнула, соглашаясь со словами Ликорис.

А вот мнение М. Поллиона: «Улитки, когда им нужна жидкость, а небеса скупятся на нее, не отправляются на форум, не заползают во чрево супруг консулов, но стараются прожить влагою собственных тел».

XXXIV. Другие рассуждения по поводу мужского желания

Плекуза красится чрезмерно ярко и густо.

– Лицо, что ты кажешь нам, не спит с тобой ночью, – говорит ей Кай.

– Лицо, что скрывают мужчины, спит у них между ног, – парирует Плекуза.

XXXV. Ближайшие дела

Мул.

Волк.

Пестрые нумидийские куры.

Фазаны из Колхиды.

XXXVI. Ближайшие дела

Мальва от запора.

Салат-латук.

XXXVII. Теологическая дискуссия

– Боги покинули нас со времен Юлиана, – говорит К. Басс.

– Бог покинул нас со времен Августа, – говорит М. Поллион.

– Боги покинули нас со времен Нумы, – говорит Т. Соссибиан.

– Бог покинул нас с самого начала, – говорит П. Савфей.

XXXVIII. Воспоминания о К. Альцимии

Я любила слушать легкие всхрапывания Квинта и тот почти детский вздох, с которым он поворачивался во сне.

XXXIX. Страшные шумы

Ребенком я боялась грохота кузнечного молота, бьющего по раскаленной бронзе на наковальне.

И рева публики в амфитеатре.

И раскатов грома, когда ему не предшествовала молния.

И чавканья отца за едой.

И визга свиней, выставленных на продажу посреди рыночной площади.

XL. Грабеж

Грабители обокрали дом Плекузы, разбив при этом мраморные статуи Скопаса[64]64
  Скопас (IV в. до н. э.) – знаменитый греческий скульптор с острова Парос.


[Закрыть].

XLI. Воспоминания о К. Альцимии

Квинт был необыкновенно молчалив. Мне вспоминается ритмичное, почти музыкальное позвякивание железных прутьев, которыми он осторожно ворошил уголья в жаровне – перед тем, как лечь в постель, и после того, как мы любили друг друга. Если он и открывал рот, то лишь затем, чтобы попросить кувшин воды и полотенце – ополоснуть лицо или член, а то еще выпрашивал кусочек лепешки, словно маленький ребенок, до того как прозвонит вечерний колокол.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
(листы 490, о. с. – 495, л. с.)

XLII. Дождь над храмом Юпитера

Мелкий дождичек осыпает бронзовую позолоченную чешую кровли храма Юпитера Капитолийского.

XLIII. Римская весна

Весна изгнала нас со склонов Яникульского холма. Сорок повозок и сто десять человек тащатся по дорогам.

XLIV. Другие размышления о римской весне

Весна оживила все краски и придала особую четкость звукам. На вилле вычистили и отмыли южное крыло. Украсили комнаты. Приготовили покои для Публия Савфея, который проведет здесь все лето. Потом рабы, служанки и садовники занялись помещениями в западной части дома, где живу я. Маляры перекрасили стены, слуги развесили новые драпировки. Оконные петли теперь не скрипят. Керамисты искусно обновили мозаику полов. Запах в доме буквально перевернул мне душу, но я так и не смогла определить, с какими воспоминаниями он связан. У меня слегка сжало грудь. Не то же ли самое с мальчиком-рабом в возрасте шести урожаев – вот он стоит, перегнувшись через каменный бортик колодца, и с трудом вытаскивает на цепи полное ведро, пока еще не видя его в холодной узкой темноте. Его слабенькие голые ручки едва удерживают тяжкий груз, эхо от сырых тесаных камней сообщает неестественную звонкость скрипу цепи и выплескам воды, что, взлетев над краем ведра, спустя миг тишины шумно плюхается вниз, в свою подземную обитель; но то скрытое, что вытягивают, выманивают на свет божий, никак не обретет знакомой формы.

XLV. Вазы

Коринфские вазы.

Две финикийские вазы.

XLVI. Тяжкая ночь

Я возненавидела эту ночь. За ужином я выпила чересчур много цекубского и объелась желтыми горлицами. В четвертый раз я проснулась от того, что Спурий начал храпеть, а потом блевать, как последний пьяница. Вещи, к которым давно привык, не становятся от этого более привлекательными. Я растолкала ногой мальчиков-рабов. И пошла спать во вторую экседру. Тут меня стал донимать комар, он летал вокруг моей головы, садился то на плечи, то на нос, зудел, исчезал, снова появлялся, щекотал ухо, касался щеки. Едва он улетел, как вдали заскрипели возки. Я опять растолкала ногой мальчиков-рабов. И пошла спать обратно, к Поссидию. Утром я встала измученная, злая, почти в таком же настроении, в каком Аниция Проба возвращается из церкви, где она ела своего бога.

XLVII. Остроты К.Басса и П. Савфея

Тиберий Соссибиан погружается в воду большого бассейна.

– Неприятно думать, что он мочит там свой зад, – говорит Публий.

– А я упрекаю его не в том, что он мочит там свой зад, – отвечает К. Басс, – но в том, что под конец он открывает там рот.

Публий добавляет:

– Когда Тиберий Соссибиан говорит, он оскверняет бесконечность воздуха и смущает покой богов. Стоит ему пошевелить губами, как лазурь небес, на которой вырисовываются их лица, сразу меркнет.

XLVIII. Предзнаменования

Вороны, которым не меньше ста двадцати лет, дважды пролетели над садами и закаркали, пролетая над ними.

XLIX. 11 мая 400 года

Вчера Сп. Поссидий бегал босиком по всему дворцу, барабаня в бронзовую вазу. Он разбрасывал черные бобы и семижды заклинал Ларов[65]65
  Лары – в римской мифологии души умерших. Их отгоняли от дома заклинаниями и разбрасывая черные бобы.


[Закрыть]. «Лары, не возвращайтесь! – кричал он. – Лары, не возвращайтесь! Лары, не возвращайтесь!» Вдруг Спурий пошатнулся и упал. Его без сознания унесли в спальню. Теперь Спатале врачует его.

L. Не забыть

Свиные соски, начиненные рубленым мясом.

Две ложки снега в фалернское вино.

Фиговое желе Лабуллы.

LI. Предзнаменования

Ужасные предзнаменования открылись нам во внутренностях жертвенных животных.

LII. Ближайшие дела

Дверь с двойной аркой, выходящая на Аппиеву дорогу.

Вилла в Неаполе и та, что на острове Meгарис.

LIII. Ближайшие дела

В рощи Помпея.

Кутеж у Марцеллы.

LIV. Рассказ Ликорис

Ликорис рассказала мне это еще до моего знакомства с Публием. Папианилла умерла в тот год, когда Ноний Аттик Максим был префектом претория, в ноны месяца Очищения[66]66
  Здесь: середина февраля 384 г.


[Закрыть]. П. Савфей Минор силился подражать адептам Портика[67]67
  Портик – здесь: название философской школы стоиков, изначально собиравшихся в так называемом Пестром портике. Намек на то, что Савфей стоически сдерживал себя.


[Закрыть], но слезы невольно текли у него по щекам. Он силился шутить, изрекать, как обычно, парадоксы, но лицо его было постоянно залито слезами. Однажды, когда он направлялся в сенат, ему встретилась на пути Аниция Проба. Завидев его, она приказала остановить носилки, выразила ему положенные соболезнования и заверила в своем неизменном благорасположении. Но Публий, окруженный ликторами[68]68
  Ликторы – в Древнем Риме служители, сопровождавшие и охранявшие высших магистратов.


[Закрыть], стоял в своей сенаторской тоге, с непокрытой головой под жарким солнцем, выпрямившись, прижав опущенные руки к телу, точно статуя времен сабинских королей, и продолжал плакать. Аниция Проба сказала Публию, что пора уже, наверное, подумать о боге и о том, что ждет нас после смерти; она добавила, что не худо бы ему обратиться к ее окровавленному, привязанному к кресту богу. П. Савфей поднял на нее глаза и промолвил:

– Как же мне думать о боге, о бессмертии души, когда у меня нет даже сил подумать о том, чтобы осушить струящиеся по лицу слезы?!

LV. Ближайшие дела п.н. [69]69
  П. н. (лат. per necessitatem) – по необходимости.


[Закрыть]

Еду в Карены.

LVI. О К.Альцимии

Квинт кричал:

– Увы! Мы не сможем слить наши тела во мраке бесконечности!

Я проснулась. Живот мой покрывала испарина. Я вновь была на свидании в Рострах[70]70
  Ростры – место в Риме, где стояли специальные постаменты (изначально для ораторов), украшенные носами захваченных вражеских кораблей.


[Закрыть], ожидая запропавшего Силига, нос к носу с циклопической статуей Марсия.

LVII. Радости зари

Я люблю утреннюю зарю, люблю смотреть как ее сполохи побеждают ночных призраков.

Как мало-помалу вырисовываются в предрассветной хмари крыши и деревья парка.

Запах ушедшей ночи, пота и любовных утех, которые припоминаешь одну за другою, по мере того как избавляешься от него. Чем больше одежда и косметика скрывают тело, тем благопристойнее оно выглядит.

Люблю прохладную воду, освежающую глаза и грудь.

LVIII. Литания Cп. Поссидия Барки

Я приказываю поставить складное этрусское кресло с ковровым сиденьем у изголовья Спурия. Велю принести туда же кубок вина с виноградников Сетии. Спурий, печальный, с остекленевшим взглядом и дрожащими руками, лепечет, заикаясь:

– Было такое время, когда я еще не родился, и было время, когда ты еще не родилась. Может быть, скоро настанет время, когда меня больше не будет, а ты останешься жить, или, наоборот, я выживу, а ты уйдешь в мир иной. Это будут, несомненно, самые грустные времена. А затем настанет время, когда мы исчезнем оба и никогда уж более не появимся на этом свете.

Пока он говорил, Спатале наливала масла в лампы. А я гладила пальцем его трясущуюся руку.

LIХ. He забыть

Слабительный отвар мальвы.

LX. Воспоминание о Байях[71]71
  Байи – город и курорт с минеральными источниками в Кампании (область Италии на побережье Тирренского моря).


[Закрыть]

Я ела корюшку и неаполитанские груши, и внезапно мне вспомнились Байи.

Южный ветер и сладкий аромат фруктов в сахарном сиропе.

Красная луна.

По утрам моя прабабка в окружении служанок совершала прогулку по весеннему саду. Говорить при этом запрещалось. Легкая светлая дымка окутывала нежные ростки.

Однажды прабабушка остановилась и нарушила молчание. «Взгляните!» – промолвила она, указав на что-то в траве, – никак не вспомню, на что именно. Сейчас, когда я напрягаю память, мне кажется, она увидела в высокой траве, слева от меня, ночного паучка, ткущего свою паутину. Вокруг, в розоватом утреннем воздухе, дрожали и переливались блестящие капли росы.

– Лягушата спешат по домам, – рассмеявшись, громко сказала прабабушка. – Новый день наступает.